Часть I

Она появилась на свет в день летнего солнцеворота на лесной поляне, усеянной цветами ирицы. Ирица была «ее» растением, с которым она связана душой больше, чем с остальным лесом.

Другие лесовицы и дубровники в солнцеворот пришли на скрытую поляну. Только раз в год они собирались вместе: когда чувствовали, что зарождается новое, подобное им, существо. Они приносили на поляну дары, а потом плясали и объединяли свои особые силы, которые каждый получал от леса и от «своего» растения. Благодаря этой пляске их новорожденные братья и сестры сразу узнавали о жизни все, что им нужно было о ней знать.

Лесовиц люди называли еще «лесными пряхами». Весь год, прячась в больших дуплах или потайных шалашах, они пряли и ткали, чтобы одеть братьев и сестер, которые народятся будущим летом. В пище лесовицы нуждались мало. Им хватало и горсти ягод или орехов, которые они собирали и запасали на зиму. Их силы восстанавливал лес, а в особенности трава или дерево, с которыми они были в родстве.

Жизнь лесовиц была загадочна. Мало кто из людей знал о них что-нибудь достоверно. Говорили, будто они, замерев, могут сливаться с лесом – тогда их не увидишь даже в упор. Будто охотничьи собаки не бросаются на лесовиц и не берут их следа. Будто они любят наряжаться и не только делают себе венки и бусы из ягод, но обязательно подберут оставленную для них на пеньке ленту, чтобы заплести себе косы.

Ту, что родилась в солнцеворот среди цветов ирицы, не звали никак. Она и не понимала, что значит «звали». Мысленно она называла себя «я», не всегда отделяя это «я» от леса. Она была почти одно с той поляной, где родилась, с лесом, с травами и всем, что было вокруг. Но иногда она смотрелась в небольшие озерца с черной водой, которые тут и там попадались в лесу, и видела «себя». Она была похожа на своих лесных сестер и очень удивилась бы, узнай, что она похожа еще и на людей – очень хрупкая, очень молодая, невысокого роста девушка с длинными, ниже пояса, льняными, почти белыми волосами (кос она не носила, волосы окутывали ее, как плащ), с большими зелеными глазами, в холщовом, ею же самой сотканном платье.

Вот и сейчас, глянув в такое озерцо, она поняла, чего же в этом облике не хватает: если бы нанизать на нитку несколько кусочков коры, перемежая с ягодами и желудями, было бы намного, намного лучше.

И та, что называла себя просто «я», медленно пошла в сторону, где шумела дубовая роща. Дубы дадут ей желудей для ожерелья.

Лес был полон привычных лесовице звуков. В траве кричал дергач. Поскрипывали старые сосны. Тонко звенел комар. В лесу была тишь, но певучая, полная не нарушающих ее голосов.

И вдруг новый звук раздался вдалеке: звонкий лай собак. Его подхватило эхо. А почти рядом затрещали кусты. Лесовице показалось, что это крупный зверь – вепрь или лось… Она не боялась: до сих пор в лесу не происходило ничего, что могло бы ей угрожать. Ни вепрь, ни лось, ни другой какой зверь не были страшны лесовице.

Она бесшумно скользнула в ту сторону, где слышала шелест и треск ветвей. Проскользнув сквозь заросли, лесовица замерла, сливаясь с лесом, на самой границе поляны, готовая раствориться в кустах, если тот, кто приближался к ней, не должен был ее видеть.

Он показался…

В первый миг лесовице почудилось, что это дубровник, один из ее лесных сородичей. Но нет! Она бы почувствовала исходящую от него особую силу дубовых рощ. По ней она узнавала своих, как звери узнают друг друга по запаху. Лесовица забыла об осторожности и выглянула из кустов.

Берест уже понял, что от собак ему не уйти. Все равно, не сдаваться же даром. Он, тяжело дыша и шатаясь, вырвался из зарослей на поляну. Упал на колено, хотел встать, опираясь о землю рукой, и вдруг встретился взглядом с лесовицей… Берест застыл, приоткрыв рот. Девушка в чаще леса?.. Или… неужто лесная пряха? Собачий лай приближался, а Берест не отводил изумленного взгляда от этого дива. Какие волосы у нее – до самого пояса, и украшены травой… той самой, что с белыми цветками.

– Ирица, – шепотом произнес Берест, припомнив, как зовется трава.

Лесовица не шевелилась.

Он был не дубровник, но это был «он» (она различала своих «сестер» и «братьев»). Ее братья и сестры несли в себе покой и неизменность леса, его тишину и равновесие… Этот же стремительно выбежал на поляну, задыхаясь и ломая кусты, напомнив, ей и повадками и взглядом загнанного зверя. Оборванная, грязная одежда, спутанные волосы, на лице – то ли сильно отросшая щетина, то ли уже борода. Если бы она знала что-нибудь о человеческом возрасте, она бы могла понять, что он молод, но возраста у лесовиц и дубровников не было. Они не менялись с годами. Волосы у того, кто выбежал на поляну, были светлыми, но темнее, чем у нее самой, и это все, что она успела заметить. И он смотрел на нее в упор!

Лесовица не испугалась его. И не спряталась…

«Ирица» – прозвучало у нее в голове. Она именно так общалась со своими собратьями, и уловила не звук его голоса, а его мысль. Он имел в виду траву, ее траву.

«Он назвал меня так? – думала лесовица. – Значит, я – это не просто «я», а Ирица? Он узнал мою траву и назвал меня!» «А ты тогда кто?» – мысленно спросила его она…

Лай собак прозвучал совсем рядом. Берест испуганно вздрогнул и быстро поднялся, сделал шага два и остановился опять. Бежать больше нет сил. Ну, тогда держитесь!..

Позабыв о лесовице, с угрюмым видом Берест подобрал попавшуюся на глаза палку и остановился посреди поляны, ожидая погони. Свора черных гладкошерстных псов вырвалась на поляну. Они с лаем окружили Береста, задерживая его до тех пор, пока не подоспеют хозяева. Парень отмахивался дубиной.

Лесовица, прежде никогда не видевшая людей, теперь увидела их целый десяток. Их одежда звенела! Она состояла из чего-то тускло блестящего, вроде рыбьей чешуи, и звенела! Лесовица, которую только что назвали Ирицей, сделала маленький шажок в заросли и совсем замерла.

Один из них, который впереди других выбежал на поляну, крикнул:

– Вот он!

Берест вдруг вырвался от собак и бросился на него. Нарваться на удар мечом или на маленькую арбалетную стрелку казалось ему теперь самым лучшим и легким исходом. Но сзади прыгнул на Береста один из псов и повалил, а другой с рычаньем вцепился в ногу. Преследователям, вместо того чтобы драться с беглецом, пришлось оттаскивать от него собак. Псы рычали, и Берест тоже рычал от отчаяния, боли и ярости, а его враги бранились на разные голоса – и на него, и на собак. Крики и лай заполнили поляну.

Лесовица смотрела из зарослей… Если бы не было поздно, она встала бы на пути погони и собаки повернули бы в сторону. Лесовица не раз видела, как убивают, как хищники настигают других зверей. Она умела спасти от стаи волков затравленного оленя. Но сейчас, когда собаки, а с ними странные существа в звенящей одежде, настигли свою добычу, лесовица – Ирица – ничем помочь не могла.

Воины отогнали собак, связали Бересту руки и заставили подняться. Тот уронил голову, ни на кого не глядя. Его повели прочь, а собаки все еще с лаем плясали рядом. Берест заметно прихрамывал.

Лесовица пряталась в зарослях. Чудесная способность сливаться с лесом уберегла: ее не заметили. Только Берест, который знал, где она была, и помнил цветки ирицы в ее волосах, оглянувшись через плечо, безошибочно остановил на ней взгляд. «А это чудно, что никто, кроме меня, ее не видит, – вдруг мелькнуло у него. – Ну, прощай, Ирица. Теперь дорого мне достанется за побег…» Ирица услышала. Она поняла, что он видел ее. Он запомнил ее и назвал именем ее травы еще раз.

Он ушел – вернее, его увели. Лесовица все стояла в зарослях… Потом она обошла поляну по кругу. На траве оставались следы борьбы, запах крови и ощущение ярости, ненависти и боли: поляна еще хранила память о том, что произошло. Лесовица (теперь она думала про себя не только «я», но и «Ирица»), встала на том месте, где чужие связали его – давшего ей имя. С ней происходило что-то странное. Приложив руку к лицу, она почувствовала влагу.

Лесовица вытерла слезы, недоуменно посмотрела на свою ладонь. Что это? Ей захотелось скорее уйти с поляны, где долго еще будут оставаться следы погони и отчаянной борьбы. Зачем она вообще пришла сюда? Ах да: она хотела взять желудей у дубовой рощи, чтобы сделать себе украшение…

И ягод. «Для рябины еще рано, – думала лесовица. – Тогда нанижу на нитку кусочки коры…» Она представила свое лицо и весь свой облик, как она видела его недавно в лесном озерце, и поверх платья – новое украшение из коры. «Это такой буду я? Я – я, Ирица!» Лесовица побрела с поляны, внезапно забыв и про дубовую рощу, и про кусочки коры. Ей хотелось поскорее вернуться на место, которое она считала родным: туда, где росли цветы ирицы. Там она и жила, в старом, раскидистом дереве, в котором было большое дупло. В дупле хранились ее прялка и рамка, на которой можно ткать. Эти нехитрые приспособления братья и сестры принесли ей в дар в день солнцеворота. Когда лесовица пряла собранную ею с кустов шерсть зверей или кудель из дикой конопли или льна, то переживала особое состояние покоя, словно выполняла то, к чему и была предназначена.

Но прошло три дня, а ничто не могло успокоить ее – Ирицу. Ни дальние походы к одному очень красивому лесному озеру, куда она обычно любила ходить ночью; ни сотканное за эти дни полотно для нового платья; ни сам лес, который обычно давал ей прилив радости и силы. Лес уже не был одно с ней: она была Ирица, а он был – лес. И чем слабее она ощущала привычное единство с лесом, тем сильнее переживала что-то, чему названия не было.

«Ирица», – повторяла она. «Прощай, Ирица». Что значит «прощай»? Из его мыслей она поняла: так говорят, когда знают, что больше никогда не увидятся.

Ей не хватало того, кто дал ей имя. Он выделил ее из переплетения кустов и веток, обратился к ней, глядя в глаза, и сказал: «Прощай». «Я, Ирица, найду его!» – вдруг очнулась лесовица на четвертое утро. Поляна, должно быть, еще не забыла того, что на ней случилось. Лесовица не сомневалась, что сумеет отыскать его след.

Идти по следу Ирице пришлось почти неделю. Обычно она не покидала той части леса, где родилась, но не потому, что путешествие ее пугало. Просто ничто не привлекало ее в других краях.

След вывел ее в горы Орис-Дорма. Там, в устье Эанвандайна, и находились знаменитые на Западе каменоломни. В них добывали базальт. Несколько штолен вели в глубь горы. Пользуясь умением быть незаметной и прячась в зарослях, лесовица сумела подойти совсем близко. Она рассмотрела даже канаты, с помощью которых рабы и осужденные преступники, работавшие в каменоломнях, на катках выволакивали из самого сердца горы тяжелые черные глыбы.

Ирица растерялась. Она помыслить не могла, как много на свете людей! Гора с каменоломнями напоминала ей муравейник. Как же найти здесь того, кто звал ее по имени? Лесовица могла долгое время оставаться неподвижной. Словно оцепенев, целый день простояла она в зарослях, издали глядя на норы в горе, в которые уходили люди, и на работавших на поверхности. Одни из людей были закованы. Ирица удивлялась: она видела, что им неудобно двигаться, зачем же с ними так сделали? Другие люди были свободны и носили ту необыкновенную блестящую одежду, которая раньше так поразила Ирицу.

Работы в каменоломнях велись по сменам, круглые сутки. Внутри все равно темно, какая разница, день или ночь? Ирица видела, как из штолен муравьиной цепочкой выходили люди. Их заводили за высокий частокол, а в штольнях точно такой же цепочкой скрывались другие. Но того, который звал ее по имени, лесовица среди них разглядеть не могла. Его не было! Она не просто не видела его – она его не чувствовала. Вернее, чувствовала: его нет.

Она затаилась в зарослях у пыльной дороги от частокола к каменоломням и вглядывалась в лица проходивших мимо обросших и грязных людей, и каждый взгляд отзывался в ее душе непонятной тоской. Он сказал: «Прощай, Ирица!» Может быть, он был прав и они никогда не увидятся? Что же тогда? Опять вернуться в лес и жить как прежде? Но теперь у нее есть имя, и как прежде уж не получится. Значит, другого выбора нет: остается стоять у дороги, ждать и надеяться… Если и вернуться в лес, то на время, чтобы наскоро съесть горсть ягод, а потом снова и снова приходить сюда, ждать.

Лесовица умела ждать, она всю жизнь прожила среди деревьев, которые никуда не спешат.

Две телеги, накрытые рогожей, въехали в лес. Опушка вокруг каменоломен была редкой: ее вырубали. Ирице не нравились открытые места, но ей не хотелось уходить далеко отсюда. Она быстро сунула в рот горсть земляники и забежала за куст. Телеги легко находили себе дорогу между деревьями, и лишь временами закованные в цепи люди расчищали для них путь через кустарник.

Ирица стояла, и смотрела, не понимая, что происходит. Телеги – сами по себе с виду не страшные – вызывали у нее ощущение холода. Ей казалось, что там, под полотном, какая-то жуткая пустота.

Ирице вспомнилось, как однажды нашла в овраге задранного волками лося. Над останками кружили черные мухи. Ирица стояла рядом и понимала, что зверя больше нет. Пустота. Холод. И там, на телегах, под рогожей, тоже было то, чего… больше нет.

У лесовицы часто забилось сердце, и ей захотелось убежать и спрятаться. Она бы уже это сделала, как вдруг сперва ощутила, потом увидела глазами: он, тот, кто дал ей имя, был среди людей в цепях, прорубавших дорогу! Он ли? Она узнала его даже не по облику, облик сильно изменился. Так изменился, что она опять содрогнулась. Он похудел и оброс еще больше. Казалось, пока она его искала, с ним все время что-то происходило… что-то страшное, как в тот день, когда на лесной поляне он дрался с псами. Не один раз, а постоянно, каждый день. И теперь его взгляд был такой, как будто… Ирица опять могла только сравнить. Так бывает, когда зарядят дожди, когда холодно, когда серое небо, когда весь лес пронизывает печаль увядания. Но лес никогда не увядает навсегда, а тут… От такой печали ей хотелось самой забиться в дупло и уснуть, пока не наступят солнечные дни.

Между тем телеги остановились на поляне, где еще два дня назад другими людьми была сложена огромная куча хвороста и притащены целые стволы. Ирица вес два дня недоумевала, зачем это нужно.

Люди, одетые в тусклую чешую, велели людям, что были в колодках и в цепях, разгружать телеги. Они взялись неохотно, как будто тоже боялись. Тот, кто дал лесовице имя, оказался позади телег, а ближе всех к ней – другой: невысокого роста, совсем щуплый и черный. Волосы, глаза, брови – все было черным, а кожа куда темнее, чем когда-либо видела Ирица. Черный, маленький, щуплый… он был еще печальнее остальных. У того, кто дал лесовице имя, во всем облике чудилось что-то угрюмое, как у дикого зверя. Казалось, он еще может постоять за себя. А этот… В лесу Ирица видела маленьких встрепанных воронят…

С обеих телег сдернули рогожи. На телегах вповалку лежали тела в лохмотьях, со стертыми кандалами запястьями и щиколотками. Ирица видела: других ран у них нет. Они умерли, но не потому, что их убили. Они умерли от чего-то другого. Лица мертвецов потеряли человеческое выражение.

– Давай! Живо! Беритесь! – приказывали люди в доспехах.

Кандальники стали снимать трупы с телег и укладывать на хворост.

Вороненок тихо позвал:

– Берест…

И они вдвоем подняли с телеги мертвеца: черноволосый Вороненок и тот, кто дал лесовице имя лесной травы, а сам носил имя дерева.

«Не трогай! – мысленно крикнула Ирица. – Нельзя трогать!» Она знала, что живое не должно прикасаться к тому, чего уже как бы и нет, к бывшему живому. Тем более что эти «бывшие» погибли не от зверей и не от ран, и лесовица ощущала смертельную опасность в том неведомом, что их убило. «Их заставляют делать то, чего живой не должен делать», – с упавшим сердцем подумала Ирица. Она сама не могла понять, почему до сих пор не убежала из этого очень плохого места навсегда. Наверное, потому, что здесь он, Берест. Только что они вместе с Вороненком будут делать с бывшими живыми?

– Да разве ее сожжешь, эту заразу? – один из надсмотрщиков обреченно кивнул в сторону чадящего, плохо разгоравшегося костра, на котором были сложены мертвые тела. – Мы все передохнем, пока придет приказ из столицы…

– Скоро придет, – сумрачно отвечал другой. – Вот погоди, дойдет до короля…

– Так и бунта дождемся, пока из столицы пришлют войска… – шепотом сказал первый.

Ирица не понимала многих слов, но чувствовала: их очень тревожит то, о чем они говорят.

Больше никто не переговаривался. Все: и надсмотрщики, и рабы – стояли вокруг страшного костра с безнадежными и отрешенными лицами. Только Берест еще сказал, наклонившись к своему черноволосому товарищу:

– А ты говоришь, Хассем, судьба… Какая судьба, если все это зря?

Ирице казалось, что сейчас она перестанет дышать, исчезнет и тоже станет «бывшей». Минул полдень, а ей чудилось, что кругом темно. Надо навсегда убежать из этого места и забыть, в какой оно стороне! Но ей представилось, что она вернется на родную поляну – а вокруг деревья стоят сухие или сожженные, и трава выжжена, и повсюду на земле лежат мертвые звери и птицы. Ощущение, что весь мир наполнен гибелью, преследовало ее. Костер разгорелся, и черный дым заволакивал поляну.

Сквозь клубы дыма Берест смотрел перед собой. За побег он был сурово наказан и с тех пор еще не оправился. Потому-то он и попал в могильщики вместе со стариками или подростками, которые в обычное время работали в штольнях откатчиками или подсыпали песок под пилы рабочих на распиловке базальтовых целиков. На каторге свирепствовал мор…

Хассем стоял, опустив голову. Он был раб, а его мать, родом из Этерана, из города Хивары, научила его покоряться судьбе. Берест, пленник, северянин, родился свободным. Сквозь дым он хмуро смотрел в лес, словно взгляд его различал все неведомые тропы, которые привели бы его домой, если бы не колодки на ногах.

Будто какой-то толчок заставил его присмотреться внимательно к густому олешнику. Бересту чудилось – оттуда он сам встретил живой, прикованный к нему взгляд. Боясь привлечь внимание надсмотрщиков, задрожавшей рукой он сжал плечо Хассема, сам толкнул его, указывая глазами на олешник.

Лесовица успела встретиться с Берестом глазами, но ненадолго. Зачем он показал на нее Вороненку? Ирица быстро скрылась.

Хассем дернулся, проследил направление, в котором указывал взгляд Береста, – и увидел качающиеся под слабым ветром ветви ольхи. Глянул на Береста, тихо и мрачно спросил:

– Чего там? Опять привиделось, что ли?

От своего старшего приятеля Хассем уже слыхал, что во время неудачного бегства с каменоломен ему привиделся в чаще лесной дух. В таких духов они, северяне, верят… Толку-то от этого духа, даже если он и правда явился. Помочь-то они не помогают. А тут чадил костер, медленно горели трупы… Самое время духам являться.

– Нету там ничего, – отмахнулся Хассем и продолжал смотреть на дым от костра.

Берест готов был спорить, и это сейчас же отразилось у него на лице. Но он боялся, что лесовицу увидят надсмотрщики. Черный удушливый дым стлался по поляне и путался в зарослях вокруг. Приглядевшись еще раз, Берест снова увидел в олешнике, за завесой дыма едва различимую фигурку той, что носила в своих волосах белые цветки ирицы. Берест зажмурил глаза и почувствовал: что-то теплое потекло по щеке… Конечно, дым виноват.

Когда страшный костер догорел, люди взяли лопаты и заступы и засыпали все, что оставалось от сожженных тел. Поляна опустела, но Ирица еще пряталась в зарослях.

Ей казалось: раз она нашла Береста, все изменится. Но все осталось по-прежнему. Каждое утро она пробиралась из чащи, где нашла себе временный приют, к каменоломням. Она смотрела, как люди выходят из штолен, как других ведут им на смену. Спустя несколько дней она опять увидела Береста. Ирица мысленно окликнула его по имени. Тот обернулся в сторону леса. Люди прошли мимо. Ирица снова осталась одна.

С тех пор лесовица часто видела Береста издали, и он тоже иногда поворачивал голову в сторону зарослей. Несколько раз ей показалось, будто он глянул на нее в упор. Но она так и не могла понять: видит ли он ее так же, как она видит его? Непонятная Ирице беда продолжала бушевать над каменоломнями. Лесовица чувствовала: словно туча ужаса нависла над этим местом. Казалось, все течет своим чередом. Между тем каждый день в лесу сжигали мертвецов, а в каменоломни вдруг явился издалека большой отряд людей в звенящей одежде.

Воинов прислали из Анвардена. Болезнь не щадила ни рабов, ни надсмотрщиков. Если бы король не послал подкрепления, то, боясь мора, рабы подняли бы бунт и разбежались. Надсмотрщики – и те не прочь были разбежаться, чтобы не передохнуть вместе с ними. Но подошли регулярные войска и стали лагерем вокруг каменоломен. У них был приказ: никого не выпускать. Лесовицу спугнули: королевские воины принялись вырубать лес на опушке, чтобы освободить место для своих походных шатров. Они сутками жгли костры, так как верили, что дым спасает от заразы.

Затянутый дымом, острог походил теперь на погребальный костер. Ирица, согнанная со своего места, кругами бродила вокруг оцепленных каменоломен.

Все было наполнено распадом, уничтожением и страхом смерти. У Ирицы не пропадало ощущение, что даже вернись она домой, в свой лес, и там не найдет уже ничего живого, и здесь тоже скоро ничего не будет. И она сама впадает в оцепенение и исчезает, растворяясь в погребальном дыму. Незнакомое ей ранее чувство ужаса стало постоянным. Люди боялись смерти, и Ирица ощущала их страх. Но лесовица упрямо возвращалась к оцепленным войсками каменоломням. Больше увидеть Береста ей не удалось ни разу…

Однажды под вечер ее охватила особенная тревога. В лесу снова заливались лаем собаки. Ирица пряталась в дупле старого вяза. Лай был плохо слышен из ее убежища, он доносился издалека, от реки. Эти звуки вырвали ее из оцепенения. Лесовица выбралась из дупла и бросилась через заросли. Она никогда не теряла направления в лесу и побежала к реке коротким путем.

Не добежав совсем немного, Ирица задержалась у трухлявого пня. Возле пня валялись сбитые колодки, такие, какие она видела на ногах у рабов. Ирица готова была пробежать мимо: сама по себе эта вещь ее не интересовала, и даже больше – вызывала отвращение и страх. Но какая-то мысль, еще неясная, заставила ее остановиться. Несколько мгновений Ирица постояла над колодками, хотя лай собак не прекращался, и тревожное чувство заставляло ее спешить. Наконец она наклонилась и потрогала эту отвратительную вещь рукой. На деревянных колодках лесовица заметила пятна крови. Лай собак раздавался ниже по течению реки. Он приближался.

У реки Ирица спряталась в прибрежных кустах ракиты. Река под красным закатным солнцем переливалась огнями. Лесовица увидела того, за кем гнались. Он не успел еще отплыть от берега на полет стрелы. Собаки бестолково носились в камышах. А люди в звенящей одежде держали в руках орудия, которые заканчивались чем-то вроде изогнутых внутрь рогов.

– Уйдет!

– Уходит!

Воины пытались попасть в пловца из арбалетов.

– Ушел!

Ругаясь, они стали скликать собак. Пловца на середине широкой реки сильно сносило течением.

– Бежим к броду! – прозвучал приказ.

Брод был выше по реке, и воины поспешили туда.

Прячась в кустах, лесовица пробиралась следом за ними. Из зарослей Ирица наблюдала, как отряд начал переходить реку. Как только они переправились и затерялись в лесу на берегу, Ирица тоже ступила в воду…

Лесовица знала, кто этот беглец. От крови на брошенных возле пня колодках она ощутила знакомое, уже угасающее тепло. Это был человек, который дал ей имя. Теперь собаки искали его след на другом берегу. Им придется бежать вдоль кромки воды вниз по течению. Ирица торопилась. «Берест, где ты?» – мысленно звала она. Ей нужно было найти его первой.

И собаки и лесовица наткнулись на след почти в одно и то же время: Ирица – в зарослях, а собаки – у самой кромки воды. Свора метнулась в лес. Лесовица, прячась в листве, встала на их пути. Псы свернули, стали кружить, точно след неожиданно оборвался. Подбежавшие воины недоумевали, ругали собак, махали руками. Лесовица оставалась невидимой и не давала своре взять след снова. Ирица заметила пятна крови на листьях и на траве. Беглец ранен. Она сама пошла по его следу, готовая еще раз преградить путь собакам, если им удастся почуять его запах. Она сбивала со следа погоню.

Берест с трудом выбрался на берег. Он был ранен в плечо и в воде потерял много крови. Берест не обольщался: конец. Он слишком ослабел в каменоломнях, чтобы долго идти с такой раной. Его найдут, и во второй раз в живых не оставят…

Но лечь и умереть было слишком просто для Береста. Он шел, продираясь через кусты, хватаясь за стволы деревьев, чтобы устоять на ногах. Позади доносился лай своры. Потом смолк… Подгибались колени, и Берест сел, прислонившись спиной к дереву. «Сейчас подымусь», – думал он, тяжело дыша. Надо было перевязать рану. Берест хотел оторвать полосу от подола рубахи, но она вся была так изорвана, что в его руках остался только клочок. Берест бессильно уронил голову на грудь.

Ирица ясно различала пятна крови на траве… Внезапно она замерла: почти у ее ног, прислонившись к дереву, сидел тот, кто дал ей имя. Она видела, что он ранен и на рукаве у него сквозь грязную рубаху все сильнее проступает пятно крови. Лесовица бесшумно подошла. Он не пошевелился.

Ирица опустилась на колени и прикоснулась к его ране. Глаза ее замерцали, как мерцают зеленые светляки. Лесовице случалось исцелять больных зверей, которых она жалела…

Берест в полубеспамятстве почувствовал облегчение и почти сразу понял, что рядом кто-то есть. Он быстро поднял голову. Лесовица встретилась глазами с его угрожающим взглядом…

Берест растерянно выдохнул:

– Что тебе надо? Кто ты?

«Я же Ирица!»

– Ирица? – его взгляд просветлел.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась, хотя он был в опасности.

Берест стал подниматься. И одежда и волосы его были мокрыми. Голос лесовицы звучал прямо у него в голове.

«Мне чудится», – думал Берест.

Когда стрела вонзилась в плечо, Берест ее обломал. В ране засел наконечник. Зажав ладонью рану, он пошел вперед как слепой, нащупывая дорогу свободной рукой и стараясь больше не замечать наваждения – лесную пряху.

«Берест! Тебе нужно спрятаться. Пойдем, я тебя поведу». Лесовица забежала вперед и заступила ему дорогу. Взгляд Береста опять просветлел.

– Ты, диво лесное! – он сильно покачнулся. – Как тебя звать? Неужто вправду Ирица?

«Да! Ты же сам так меня назвал. Помнишь, на поляне, где тебя догнали собаки? Но теперь не догонят… Пойдем!»

Берест шел, опираясь на плечо Ирицы, и она напрягала силы, чтобы не дать ему упасть. Несколько раз он прислонялся к дереву. Лесовица, сосредоточенно мерцая глазами, касалась его раны и останавливала кровь. Но от ходьбы рана Береста открывалась опять, и рукав рубашки снова начинал темнеть и лосниться. Лесовица твердо решила, что не даст ему больше идти. Она остановилась: «Сядь. Сядь на землю». Увидев, как Берест мотнул головой, лесовица догадалась наконец, что ему не нравится, когда ее голос звучит у него в голове.

– Здесь… – неуверенно выговорила Ирица вслух. – Тебя… не найдут. Я спрячу…

Лесовица сама удивилась, услышав, что говорит словами. Точно так же – словом – дал ей имя Берест. У Ирицы забилось сердце: так необычно было то, что с ней происходило.

Берест выбился уа сил. Они с Ирицей остановились в ельнике. Он лег навзничь на зеленый моховой пригорок. Заросшее и худое лицо Береста совсем побелело.

– Все я испортил, – сказал он то ли ей, то ли себе. – У меня есть тайник в лесу, ближе к каменоломням. Это Хассем… позаботился… Я не сумел отыскать.

Берест затих. Хассем, почти подросток, работал не в штольнях, а по хозяйству. Когда каменоломни охватило моровое поветрие, вместе с другими, кто послабей, Хассем попал в могильщики. По дороге к поляне со страшным кострищем и ямой, Хассем спрятал для своего приятеля немного сбереженных ими обоими сухарей. Если бы Берест сумел их взять, он смог бы какой-то срок продержаться в лесу, не выходя к людям. Близлежащие села жили за счет каменоломен, их жители выдавали беглых рабов.

– Туда не иди, – проговорила Ирица.

Говорить словами оказалось не так трудно, как она думала.

– Тебе… нельзя. И мне… нельзя… тебя оставить.

Она снова остановила кровь и, догадавшись, оторвала полосу от своего платья, стала завязывать рану. С наконечником стрелы лесовица ничего не могла поделать. Он так и засел в плече у Береста.

– Ляг. Кровь перестанет… Ночь, день…

– Откуда ты только взялась, Ирица? Как это я имя твое угадал?

«А ведь вправду… – мелькнуло у Береста. – Я слыхал, можно зачаровать лесовицу, если дать ей имя».

– Как зачаровать? Я не знаю… – Ирица непонимающе посмотрела на него.

Берест понял: она услышала его мысли. «Кто за тобой гонится? – безмолвно спросила Ирица: она не нашла еще слов, чтобы сказать это по-человечески. – Зачем вы ломаете гору?»

– Камни из горы добывают, чтобы строить города. Где добывают – это штольня. Это трудно: и клинья ломаются, и кайла, – приподнявшись и опираясь на здоровую руку, стал говорить Берест. – В горе темно, тесно, огонь чадит, а без огня нельзя: ничего не видать. Понятно, по доброй воле никто на такую работу не пойдет. Или из нужды, или если кто невольник. Вот потому и ловят меня, что я невольник… был. Теперь живым в каменоломни не вернусь. И так живым в плен дался, набрался стыда.

Ирица не понимала многих слов, но очень старалась запомнить и догадаться о смысле хотя бы некоторых.

– Невольник… Что значит «в плен дался»?

Тут Бересту пришло в голову, что лесовице неоткуда знать о людских делах. Он только вздохнул, просительно взял ее за руку:

– Не ходи ты к людям. Что тебе объяснять, все равно не поймешь. Ты красавица, ты диво лесное. Тебя обидят, не ходи.