Владимир МИХАЙЛОВ

ВОСТОЧНЫЙ КОНВОЙ

Часть первая

«Классное занятие»

Глава первая

1

(Отсчет не ведется)

Самолету наверху было одиноко. Такова судьба их, – одиночество дает безопасность, хотя и тяготит порой. Но когда самолеты в небе встречаются, это означает катастрофу.

Предчувствие катастрофы не оставляло Милова с самого начала полета. Оно возникло, едва лишь лайнер «Люфтганзы» оторвался от взлетной полосы и, оставляя внизу и позади аэропорт и весь город Франкфурт на Майне, набирал высоту, чтобы лечь на нужный курс и через несколько часов приземлиться – если ничего не произойдет – в аэропорту города Атланты, штат Джорджия, США.

Милов уважал предчувствия. Они редко обманывали его. Если бы ощущение опасности зародилось у него еще на земле, он, скорее всего, отложил бы полет. Теперь он не мог сделать ничего, что хоть как-то предотвратило бы опасность.

Он сидел, опершись плечом о спинку кресла, повернувшись на сиденье наискось, чтобы таким образом отделиться от остальных пассажиров, заполнявших кабину, и создать себе привычное состояние одиночества, свойственное ему (как он сейчас думал) не в меньшей степени, чем самолетам в высоте. Может быть (думал он) отставному полицейскому и следует быть одиноким, чтобы никому не портить жизнь: долгие годы службы способствуют утяжелению характера. Милов привык уходить в капсулу одиночества, даже находясь в толпе. И сейчас применил этот же прием, чтобы расслабиться и освободиться от трудно определимой, и все же явственно ощутимой тревоги.

Некоторое облегчение приносила мысль о том, что предчувствия, посещавшие его, сбывались по-разному. Одни – немедленно или почти немедленно, другие – лишь со временем. Про себя он называл их «отложенными штрафами», пользуясь хоккейным термином.

Может быть, впрочем, на возникновение скверных предощущений повлиял и недавний разговор со старыми друзьями, в котором было сказано и услышано много всякого.

Последнее предчувствие – последнее до нынешнего часа – сбылось сразу. Оно навестило Милова пять дней тому назад, во время очередной бессонницы. Где-то в середине ночи, окончательно разуверившись в возможности уснуть, он почувствовал вдруг твердую уверенность в том, что сию минуту ему позвонит Ева. Ощущение было настолько сильным, что он тут же поднялся и пошел в ванную бриться – хотя телефон его не был оборудован видеоблоком, и Ева никак не могла бы разглядеть двухдневную щетину.

Он втирал в свои впалые щеки лосьон, когда телефон грянул – застрочил короткими очередями, частыми, как пульс бегуна на финише дистанции.

Милов метнулся к аппарату, распластываясь в воздухе, словно бы бросался на вооруженного противника, чтобы выбить из его руки финку или ствол. Схватил трубку.

То была действительно Ева. Слышно было прекрасно, как и всегда, когда звонили из Штатов, а не откуда-нибудь из Бибирева или Выхина.

– Что ты делаешь? – Это была всегдашняя ее манера: обходиться без предисловий.

– Не сплю.

– Естественно. Хотя… ну да, у вас же ночь. У тебя ночь?

– Пока еще ее не отменили.

– А чем занимаешься днем? Всё ловишь гангстеров?

– Да нет, – сказал Милов после крохотной паузы. – Уже не ловлю. Вышел, как говорится, в тираж. .

– Неужели?

– Так полагается. Прошло мое время. Одно прошло, другое пришло… Жизнь, одним словом.

– Ты ведь еще совсем не старый.

– Ну, в общем… так получилось.

– Тебе грустно?

– Не без того.

– О, не надо грустить. Только сейчас для тебя и начнется настоящая жизнь. Много свободного времени, можно путешествовать, объездить весь мир. Я права?

– Хочу увидеться с тобой, – эти слова вырвались у него невольно.

– И мне тоже очень хочется!

Такие желания возникали у Евы раз или два в год. Что у нее было в промежутках, Милов не знал и не хотел знать.

– Ты и в самом деле очень хочешь встретиться?

Словно бы она и так не знала. Милов проглотил комок и ответил:

– Приезжай. Тогда сама поймешь.

– Не могу. У меня пациенты, и надвигается конференция. Очень много сумасшедшей работы. Поскучай еще немного. Я тоже буду скучать. Сейчас у меня просто нет времени. Пойми и не обижайся. Как только смогу, позвоню тебе, и ты приедешь. Если только (тут голос ее сделался чуть более напряженным) ты действительно свободен. У тебя ведь никого не появилось? Ты и на самом деле свободен?

– Как ветер.

– Ты мне изменяешь? Сознавайся немедленно!

– Каждый день, – улыбнулся он. – А ты?

– С утра до вечера только тем и занята, не беспокойся.

– Ах, вот на что уходит твое время! Я уязвлен до глубины души, разгневан, взбешен и жажду крови.

– Я так и знала. Поэтому буду ждать тебя здесь. Где-нибудь через месяц. Или даже раньше, может быть. Тогда и прилетишь свободно, как ветер.

– Ветру легче, – сказал Милов. – У него нет проблем с передвижениями. А у меня есть.

Он не стыдился признаваться в бедности. Бедность была той ценой, какую приходилось платить за чистую совесть; по мнению Милова – ценой не слишком дорогой. У Евы обстоятельства были более благоприятными, но и ей швыряться деньгами не приходилось. Да американцы и не любят этого.

– Ты о деньгах? Не беспокойся, на этот раз все складывается весьма удачно.

– Получила наследство?

– Все, слава Богу, здоровы. Нет, просто так сложились дела. Так что нужно лишь немного терпения. Вот и всё пока. Не грусти. Набирайся здоровья. Как только смогу – немедленно позвоню тебе. Целую.

– И я тебя. Желаю успеха на твоей конференции. Бай-бай…

«Интересно, – подумал он, положив трубку и присев на диван. – Мое предчувствие оправдалось, только не совсем в том виде, в каком я его ощущал. Кто его знает – может быть, я что-то не так понял, когда Мерцалов говорил, что мне в эти дни должно сильно икаться… Ошибся? Или же… это был не последний звонок? Ну что же – во всяком случае, у меня и на самом деле возникло неопределенное количество свободного времени. Потому что мне-то представлялось, что лететь надо будет немедленно. Придется поразмыслить над тем – как использовать его с наибольшей пользой. Или – это ближе к истине – с наименьшим вредом. Безболезненно убить месяц, или сколько там получится…»

2

(Обратный отсчет по-прежнему не начат)

Месяца, однако же, не получилось. Всего четверо суток.

Вечером четвертого дня, если считать от предчувствия и звонка, он вернулся домой довольно поздно – после театра. Теперь хватало времени и на то, чтобы ходить на спектакли и в концерты – не на самые лучшие, разумеется, места. Но уж став пенсионером, надобно быть им до конца. Посмотреть мир – на это денег не хватало, но на хлеб и кое-какие зрелища еще можно было раскошелиться.

Он пил цветочный чай на кухне, куда был перетащен и телефон; длинный шнур позволял иметь его под рукой даже в ванной. Трудно было привыкнуть к тому, что никто не собирается нарушить его покой требовательным звонком; никому-то он стал не нужен. А ведь были времена, когда телефон просто-таки разогревался от непрестанной работы – так, что трудно было удержать трубку в пальцах. Но великий говорун превратился в великого немого, и примириться с этим оказалось нелегко. Скоро, пожалуй, дойдет до того, что придется самому слать себе записочки по факсу. Но почему-то в это он не верил. Вот и сегодня, как раз, когда он выходил из театра, забрезжило предчувствие скорого беспокойства. Но, может быть, на сей раз то опять был отложенный штраф?

Звонок застиг его именно на этой глубокой мысли. Пронзительный и дробный. Не городской. Заставляющий мгновенно подхватиться, словно колокола громкого боя на военном корабле. Снова Ева?

Милов сорвал трубку.

Голос – незнакомый, мужской. Язык – английский. Заокеанский вариант. Южный.

– Мистер Милф?

Он позволил себе помолчать долю секунды – чтобы пережить великолепное ощущение, какое возникает перед прыжком в ледяную воду. Но когда ответил, голос звучал спокойно, с едва уловимой ноткой недовольства:

– Я слушаю.

– С вами будет говорить доктор Хоксуорт. Одну минуту.

Доктор Хоксуорт? Ин-те-рес-но…

Другой голос возник почти сразу.

– Мистер Милф, я доктор Хоксуорт. Вынужден сообщить вам не самую утешительную новость. Мисс Блумфилд вчера попала в эксидент и сейчас находится в госпитале.

Мисс Блумфилд – это была Ева. После развода с Риксом она вернула себе добрачную фамилию.

– Что… что с ней? – Собственный голос показался ему незнакомым. В нем возникла дрожь, между словами будто кто-то вколачивал клинья, разгоняя их подальше одно от другого.

– Состояние достаточно серьезное, хотя сохраняются все надежды. Тем не менее, она просила передать вам, чтобы вы, не откладывая, приехали повидаться с нею. Атланта, штат Джорджия… Если вы вылетите уже завтра…

– Завтра? – повторил Милов несколько оторопело. – Не уверен, что смогу так сразу… сделать все необходимые приготовления.

– Мистер Милф, мисс Блумфилд предполагала, что могут возникнуть затруднения. Но мы – большие друзья, работаем по соседству, и договорились всё уладить. Вы не должны задерживаться. Мы берем на себя…

– Нет, – сказал Милов. – Не мой вариант.

Он давно привык избегать денег, появляющихся неизвестно откуда. Нет, Еву он ни в чем не подозревал. Но ее провести было проще простого, в этом Милов был более чем уверен. Во всяком случае, именно так он и должен был реагировать на неожиданное предложение. Как говорится, хоть беден, да честен.

Кажется, его сомнения были восприняты правильно.

– Не беспокойтесь: никто не собирается делать вам подарки. Всё в порядке вещей: дают кредит. Близким друзьям Евы известно кое-что и о вас, так что мы нашли выход. У вас здесь будет возможность немного заработать – сможете рассчитаться, и еще останется кое-что.

– Предлагаете лекции? – оживился он. В один из его приездов к Еве ему удалось прочесть небольшой курс лекций в тамошней полицейской академии, и несколько поправить свои дела.

– В этом роде, – сказал Хоксуорт. – Как это у вас называется – обмен опытом, не так ли?

Опыта Милову было не занимать, на этот счет он был спокоен.

– Итак, можно передать Еве, что вы прилетите?

– Уже укладываюсь.

– Очень хорошо. Мой приятель – он сейчас по делам в Москве – завтра занесет вам билет и деньги. Виза у вас, по ее словам, открытая?

– Совершенно верно.

– Тем проще. Вылетайте. А в аэропорту я вас встречу. Из Москвы летите до Франкфурта, там пересядете на прямой – в Атланту. Итак, окей?

– Окей.

– Ждем.

И зазвучали гудки отбоя. Без долгих послесловий и прощаний.

– Забавно… – пробормотал Милов, усвоивший уже привычку одиноких людей разговаривать вслух с самим собой. – Выходит, что…

Остальное он додумал безмолвно. Снял трубку, по памяти набрал номер. Дождавшись ответа, сказал негромко:

– Мерцалова мне.

– Как доложить?

– Отставник Интерпола.

– Обождите у телефона.

И почти сразу прозвучало:

– Мерцалов.

– Добрый вечер, Миша.

– А, привет, привет, – ответили ему. – Ну, что слышно?

– Наверное, завтра не увидимся.

– А что стряслось?

– Уезжаю. Как и предполагалось. Вот, укладываюсь.

Там помолчали. Потом уточнили:

– Значит, звонок был.

– Не совсем такой.

– Ничего. Суть не меняется. Или, по-твоему, что-то не так?

– Конечно, не так, – сказал Милов почти сердито. – Что Ева попала в аварию – это что, нормально?

– Увидишь на месте. Ты в форме?

– Процентов на девяносто.

– Мало. Нужно сто двадцать. Видимо, мы должны повидаться.

– Не остается времени.

– Значит, увидимся сейчас, – ответили с того конца. – Подъезжай, не медли. Только не сюда. Ко мне домой. Кстати, и ребята обещали подойти: Эскулап, Географ… Распишем пулечку, раздавим пузырек, может быть, поболтаем за жизнь. Эскулапу не лишне показаться заодно. А Географ грозится накормить досыта самыми свежими сплетнями о мире. Словом, надо тебе прибыть немедля. – Мерцалов помолчал. – А вообще интересно… Десятерная втемную, нет?

– Хуже, – сказал Милов. – Мизер втемную. – И повесил трубку.

Глубоко вздохнул. Поморщился, представив себе долгий, нудный полет. Но тут же глянул на фотографию Евы, улыбнулся и полез в стенной шкаф – за многострадальной дорожной сумкой.

3

(Начат обратный отсчет: 240 часов до)

Поболтали действительно в свое удовольствие. Выпили самую малость хорошего вина. Расслабились. Пульку, впрочем, расписывать не стали – решили отложить до миловского возвращения.

– Да и я, кстати, успею вернуться, – сказал Мерцалов. – Тут у меня возникла приятная возможность: небольшой круиз по ближним морям-океанам. Подышу соленым воздухом. А то давно уже…

Происходил Мерцалов из моряков, и время от времени уходил в море по каким-то своим (как предполагал Милов) делам. Он и Милов служили в разных конторах, но контактировали издавна.

– Эти мне моряки, – сказал Эскулап. – Давай-ка я лучше, раз уж так получается, погляжу на тебя в натуре, Даниил-заточник. Ты ведь и прививок наверняка не сделал?

– Вот-вот, – сказал Мерцалов. – Нашего медикуса хлебом не корми, дай только уязвить кого-нибудь длинной иглой. У него, как ты понимаешь, всегда случайно в кустах оказывается рояль.

– Omnia mea mecum porto, – процитировал Эскулап.

– Что означает: он никогда не выходит из дому без порток, – весьма вольно перевел Мерцалов. – А ты, Географ, тоже не удержишься от напутствия убывающему?

– Да ну, – сказал четвертый из присутствовавших. – В школе по географии у него всегда были пятерки. Даже когда он ни черта не знал. А с памятью у него вроде всё пока еще в порядке. Главное, мент, не забудь: в круглых числах – двести сорок часов. И маленький плюс-минус. Но на плюс не очень полагайся, лучше рассчитывай на минус. Двести сорок часов. Это у меня все. – Он зевнул. – Господи, на рыбалку никак не выбраться. Люблю хорошую рыбалку, люблю, когда основательно клюет на живца, когда удочка гнется, да не ломается…

– Сачок бы не прорвался, – сказал Мерцалов. – Только по-моему у тебя еще что-то осталось на душе, Америго Везуччи.

– Мир полон слухами, – задумчиво проговорил Географ. – Где-то дешевеют бананы, дорожают грибы. Для примера могу назвать парочку рынков в низких широтах. Хотите?

Они захотели, и он назвал.

– Твою контору это заботит, – сказал Мерцалов.

– Словно бы твою – нет? – откликнулся Географ.

– Да, – сказал Мерцалов хмуро. – Ходил Ваня по грибы. Да весь вышел.

– А что стряслось? – спросил Милов настороженно.

– Видно, волки съели. Подробностей пока не имеем.

– Может, в дырку провалился?

– Дырки – те, что мы знаем – по сведениям, не замешаны. Кстати, их практически уже кончают замазывать. Но может быть еще какая-то – или какие-то – о которых мы не знаем. Вот попадешь ты, Данила, в лес – гляди под ноги. Хорошо бы в лесу, конечно, повстречать девицу-красавицу, с большой родинкой под левым глазом, на самой на скуле, – она, глядишь, и вывела бы…

– Ваню не вывела, – сказал Географ.

– Да ладно, – сказал Эскулап. – Что мы всё о делах; не на службе…

– А служба у нас такая, – сказал Мерцалов, – а служба у нас простая, усёк, полицист, насчет политики цен на грибы и прочее? Запомни на всякий пожарный.

– Ладно, – сказал Милов. – Все будет окей.

– Вот ножки подводят, – сказал Эскулап. – Для такого мужчины ножки, скажем прямо, тонковаты. В футболисты он не годится. Ладно, поглядим, чем тут можно помочь…

– Значит, так, – сказал Мерцалов. – Ты, видимо, всё усвоил. Теперь катись-ка спать, пенсионер, отставной козы барабанщик. В шесть утра навестишь Эскулапа, он тебе нарастит мускулатуру, доведет до кондиции, – не верти носом, приказ! Потом увидимся с тобой в одно касание – и прощай, Макар, ноги озябли. А досматривать сны будешь в самолете.

– Только, Эскулап, чтобы никакого металла, – сказал Милов.

– Учи ученого. Как тебя предчувствия – не одолевают чрезмерно?

– Да нет, – пожал плечами Милов. – Как будто бы в норме.

– Ну, – сказал Мерцалов, – по последней, что ли? За тех, кто в море… и на холоде.

Каждый потянулся к своему бокалу.

Вроде бы веселым был трёп, да и вся обстановка легкой; но, судя по выражению лиц, все четверо были чем-то всерьез озабочены.

4

(228 часов до)

Такими были последние до нынешнего дня предчувствия: из категории немедленно исполняющихся. Так что можно было надеяться на то, что сегодняшняя тревога если и получит обоснование, то лишь в более или менее отдаленном будущем, но никак не сейчас.

Конечно, если бы и произошло что-то, – упал самолет, например, – то пожалела бы о Милове, наверное, только Ева. Открыто, публично. А другие люди тоже пожалели бы – но никто посторонний об этом так бы и не узнал.

«Черт, – подумал он сердито, – что, больше уж и думать не о чем, как о собственной кончине? Хотя – почему бы и не подумать заблаговременно? Ведь когда она придет, думать будет, вероятнее всего, некогда».

Самолет же так и не упал. Аккуратные и умелые немецкие пилоты закончили полет без происшествий.

В Атланте было и в самом деле тепло. Даже жарковато, как подумалось Милову.

Он, со старой сумкой, что составляла весь его багаж, без труда прошел контроль. Ступил на территорию великой страны. Постоял несколько секунд, представляя, что всё в полном порядке и вот сейчас Ева поспешит ему навстречу, широко раскинув руки, улыбаясь и как всегда не обращая внимания на то, что об этом подумают. Впрочем, она была самостоятельной женщиной, ни от кого не зависевшей. Все-таки медики в Штатах – не самые бедные люди.

Однако Евы не было, да и не могло быть. А навстречу ему не быстро, но и не очень медленно шел, скорее всего, тот самый Хоксуорт, что принял в Еве и в самом Милове столь горячее участие.

5

(226 часов до)

Отличная машина неслась по отличной, оживленной дороге уже более получаса, а город всё не начинался, и непохоже было, что скоро начнется. Южный сельский пейзаж скользил за открытыми окошками, теплый ветер залетал в машину и вертелся там, ероша волосы. Мелькали ограды, дома, автомобили, рекламные щиты, дорожные знаки, бензоколонки, придорожные кафешки, непривычного облика рощицы, люди… Милов глядел с любопытством: все-таки, плохо он знал эту страну. Хоксуорт, сидевший рядом, время от времени закуривал, медленно, спокойно выпускал дым. Похоже, судьба Евы его не очень волновала – или же ничего серьезного женщине не грозило. Но тогда она могла бы позвонить и сама…

– И как же это все-таки получилось? – спросил Милов, забыв, наверное, что уже дважды задавал этот вопрос, и дважды же получал ответ.

– Подробностей я не знаю, – ответил его спутник точно так же, как и раньше. – Можно будет выяснить в полиции.

– Она была за рулем?

– Кажется, да. Хотя, по-моему, то была не ее машина…

– Нам далеко еще? Мне казалось, что аэропорт не так далеко от города.

– Я не говорил вам, что она в городе. Ее доставили в ближайшую больницу, что представляется мне совершенно естественным.

– Ну да, конечно, – пробормотал Милов и умолк.

Но, кажется, они и на самом деле подъезжали; водитель уменьшил скорость, затем свернул на дорогу поуже, и километра через полтора – опять свернул, проскочив мимо щита с надписью «Private». Еще мили две – возник высокий глухой забор с воротами, без всякой вывески. Было пустынно вокруг. Машина остановилась перед воротами, через секунду створки неохотно разъехались. Автомобиль медленно двинулся по аллее, что полукругом изгибалась между деревьями. Подрулил к трехэтажному, не очень большому дому – красивому, старой постройки, с колоннадой и портиками, – выдержанному, как подумалось Милову, в стиле Юга, насколько он мог судить об американской архитектуре; не очень-то, кстати; он и в отечественной разбирался не весьма. Водитель мягко затормозил.

– Это здесь, – сказал Хоксуорт, и первым вылез из машины. – Прошу вас.

– Не очень смахивает на больницу, – заметил Милов, оправляя пиджак.

– Частная клиника, – ответил Хоксуорт невозмутимо. – Входите. О вашем приезде знают. Но придется обождать: в эти часы к больным тут не допускают. Строгие порядки, дисциплинированный персонал. Не совсем так, как у вас в России, а?

Все же странно спокоен был он. Милов, впрочем, тоже.

– Моя сумка, – сказал он только.

– Не беспокойтесь. Она не затеряется.

– Не сомневаюсь, – сказал Милов, следуя за своим спутником.

6

(225 часов до)

«Интересный мужик. Если приглядеться. Так, по первому взгляду, беглому, ничего особенного – прохожий, да и только. И рост, и телосложение, черты лица – все заурядное, на такого посмотришь – и тут же забудешь. И только вот так, посидев с ним за столиком да внимательно посмотрев и послушав, начинаешь понимать, что у человека этого не одно дно, да и не два, наверное, а черт знает сколько – дюжина, быть может… Вот он вроде бы не сказал ничего особенного, идет, как у нас говорят, легкий треп, но чувствуется с его стороны игра, нет, даже не игра – у профессионала она и не должна восприниматься, – но, так сказать, вторая личность, которая еще не выглядывает из-за первой, но за ней уже угадывается. И это не потому, что я такой проницательный, – нет, это он намеренно себя показывает, чтобы я заметил и понял, и подготовился к разговору, конечно, не тут и не сию минуту, но в скором времени и где-то здесь. И вряд ли это будут рассуждения по поводу лекций, какие мне якобы предстоит прочесть. Тут пахнет чем-то более масштабным. Хотя наши ребята на сей раз, кажется, слишком уж зафантазировались. Интересно; давно мне не приходилось заниматься чем-то подобным. Растренирован. Кстати: хотелось бы знать, какую роль тут играет Ева. Использовали ли ее втемную? Похоже, что да – она как была, так и осталась человеком в общем простодушным, даже наивным, вопреки непростой жизни… или благодаря. Так что не нужно, что бы ни последовало за этим интересным дебютом, ни в чем упрекать ее – Ева тут в стороне, за скобками, играть придется мне самому против этого, как и я уже пожилого, сдержанного, на косой пробор причесанного джентльмена, в котором, когда присмотришься, угадывается спортсмен – теннис или гольф, это само собой, но и боевые искусства, пожалуй, тоже. Странно, что курит. И не только потому, что это сейчас не модно. А принимает наверняка очень умеренно. Да, интересно, интересно – какое продолжение последует…»

Такие мысли приходили в миловскую голову, пока они вдвоем сидели за завтраком в столовой госпиталя, в этот час пустой и тихой. Так назвал это помещение Хоксуорт: столовая. Обслуживал их мужчина в белой куртке, не промолвивший ни слова; меню, видимо, было согласовано заранее. Взгляд у официанта был фотографический, и когда он на миг поднимал глаза – Милову чудилось даже, что он слышит стрекот затвора – фото, не винтовочного. Хоксуорт ел с аппетитом, не отвлекаясь на разговоры, как бы показывая, что в общении не очень заинтересован, но – ощущалось – приглядывался исподволь. И лишь когда уже встали из-за стола, сказал, как о чем-то само собою разумеющемся, словно продолжая давнюю тему:

– Мисс Блумфилд жива и здорова, и не попадала ни в какую катастрофу. Здесь, разумеется, не больница, это вы давно поняли, мистер Милф. Могу добавить еще, что Ева не имеет представления о том, что вы в эту минуту находитесь здесь; она полагает, что вы по-прежнему в Москве, и мы надеемся, что она еще некоторое время будет в этом уверена.

Милов ощетинился; это у него всегда получалось неплохо.

– То есть, вы хотите сказать, что это какой-то розыгрыш? Могу расценить вашу выходку просто как грубую и глупую. Как вы могли себе позволить? Приняли меня за мальчика? Резвитесь на досуге? Требую, чтобы меня немедленно доставили в аэропорт. Где у вас телефон? Я немедленно позвоню в российское посольство…

– Обождите, мистер Милф. Я уверен, что на самом деле вы вовсе не считаете меня способным на шутки такого рода, не только глупые, но и достаточно дорогие. Мы – я и другие люди, встречаться с которыми вам вряд ли нужно – пригласили вас сюда в наших общих интересах. Мы намерены сделать вам предложение, которое, как мы надеемся, покажется вам привлекательным со многих точек зрения.

– Может быть, вы сэкономили бы деньги и время, если бы сделали это предложение в Москве? – поинтересовался Милов. – Потому что ведь и отправлять меня восвояси вам придется за свой счет. Не слишком ли дорого за весьма среднее удовольствие видеть меня здесь?

– Зная о вас достаточно много, не сомневаюсь, что сказанное мною не явилось для вас чем-то совершенно неожиданным. Потому что мы были вольны приглашать вас, но ведь и вы могли отказаться. Не так ли?

Тут он мог бы чуть улыбнуться, но не сделал этого, остался серьезным, и Милову это понравилось, потому что свидетельствовало об уважении к нему.

– Допустим, я соглашусь с вами. – Милов постарался произнести это как можно спокойнее и непринужденнее. – Что от этого изменится?

– Мисс Ева, кстати сказать, очаровательная женщина, – проговорил Хоксуорт. – И я, откровенно говоря, вам в чем-то завидую.

Милов кивнул:

– На вашем месте я, наверное, испытывал бы то же самое чувство.

Он должен был сказать что-то такое, слегка легкомысленное – чтобы почувствовать себя готовым к предстоящему разговору.

– Вот видите, – сказал Хоксуорт, – сразу находятся вещи, на которые мы смотрим одинаково; собственно, это совершенно естественно: мы современные, нормальные люди. Верю, что между нами не возникнет разногласий и по всем другим предметам. Вы сыты? В таком случае предлагаю перейти в другое помещение, где разговаривать будет удобнее. Полной интимности не обещаю – там будет еще один человек; но он полностью в курсе всех дел.

И вежливо пропустил Милова вперед.

7

(223 часа до)

– Прежде всего хочу извиниться перед вами за то, что мы весьма бесцеремонно прервали ваш отдых в вашей прекрасной стране России, – такими словами Хоксуорт начал объяснение в любви.

Был самый разгар дня, и разговаривали они с бокалами в руках – подливали, правда, очень редко. Оба понимали, что тема требует свежей головы, ясного мышления. Третий – долговязый, белобрысый мужик неопределенного возраста, что-то около пятидесяти – пока помалкивал, но в предмете разговора, видимо, разбирался достаточно хорошо. Он был представлен Милову, как мистер Клип, эксперт.

– Ну, последнее время я только и делаю, что отдыхаю, – сказал Милов. – Так что не стесняйтесь. Вы разожгли мое любопытство, если говорить откровенно.

Собеседник, казалось, не принял его слов во внимание.

– Хотя, – продолжал он медленно, как бы размышляя вслух, – есть у нас, пожалуй, возможность эту оплошность компенсировать. Да, безусловно. Скажите, мистер Милф, как вы ответите на предложение совместить отдых с некоторой полезной деятельностью? Провести время на побережье – море, прекрасный пляж…

– Я уже не очень хорошо переношу жару во влажном климате, – покачал головой Милов, значительно отклоняясь от истины.

Хоксуорт улыбнулся:

– Там не жарко. Во всяком случае, в прямом значении слова.

– Вот как, – сказал Милов. – Могу отгадывать до трех раз?

– Убежден – вам хватит и одного.

– Каспария, – сказал Милов.

Молчаливый блондин чуть заметно усмехнулся.

– Другой на вашем месте поиграл бы в недогадливость, – сказал Хоксуорт.

– Не люблю суеты, – усмехнулся Милов.

– Могу только приветствовать. И все же – интересно проследить за ходом вашей мысли. Для лучшего знакомства.

– Нет ничего проще. У вас всегда богатый выбор. И если обращаются ко мне, то потому, что я обладаю каким-то нестандартным опытом. Нестандартным и достаточно редким. Что у меня за душой – я знаю не так уж плохо… Кроме каспарийского опыта, вряд ли что-нибудь в моей пестрой биографии могло вас заинтересовать.

– Да, – сказал мистер Клип, эксперт. – Вы прожили там много лет.

– Может быть, даже слишком много. Иногда мне так кажется. Но должен напомнить: я жил в Каспарии, но не в Технеции.

– Практически в Технеции не жил никто – кроме, конечно, тех, кто и сейчас там обитает, будь они людьми – или кем-то другим, да… Но хотелось бы, чтобы вы нарушили эту… скажем, традицию.

Милов кивнул – в знак того, что понимает суть предложения. И, помолчав, ответил:

– Что бы там ни предстояло делать – могу сказать лишь одно: это работа для молодых и честолюбивых. Я, к сожалению, ни то, ни другое. Увы. Вам ведь известно, что с некоторых пор я в отставке?

– Работа для знающих и терпеливых. Умелых и опытных.

– Я падок на лесть, – кивнул Милов. – Вы угадали. Следует ли мне считать ваши слова официальным приглашением на службу?

– Наш разговор – просто беседа двух частных лиц. Мистер Клип не в счет – он, так сказать, наблюдатель. Итак – два лица. Одно делает некое предложение. Другое частное лицо – принимает.

– Или отвергает. Какой мне смысл на старости лет совать голову в растопленный камин? Или вы думаете, что в Технеции – намного прохладнее?

– Позвольте мне, – сказал Хоксуорт, – немного порассуждать на общие темы. Говорят, вы, русские, любите такие разговоры.

– Выслушаю вас с интересом.

– Не обижайтесь, Милф, но вы уже не очень молоды. Это наш общий недостаток, избавиться от которого не представляется возможным.

– Откровенно говоря, я и раньше догадывался об этом.

– Я так и подозревал. Так вот, начиная с определенного возраста я стал задумываться о том, что оставлю после себя. И пришел к невеселому выводу…

– Относительно счета в банке?

– Это не единственное, и даже не главное. Далеко не главное. Не все ведь измеряют совершенное ими в жизни количеством нулей. Уверен, что и вы смотрите на свое пребывание в сей юдоли слез так же – или почти так же.

– Продолжайте, – так отозвался Милов на сделанную собеседником паузу. – Прежде, чем исполнять дуэт, я хотел бы услышать как можно больше, чтобы уяснить, в каком ключе играется мелодия.

– Хорошо. Короче: перед тем, как окончательно выйти в ничто, я хотел бы сделать что-то такое, что забылось бы не сразу. Писатели в таких случаях говорят о главной книге. Ну, а нам с вами…

– Следовало бы говорить о главной операции? Это вы хотели сказать?

– Я так и думал, что мы воспринимаем жизнь одинаково.

– Насчет жизни – не уверен.

– Вы считаете, что совершили уже всё, на что были способны?

Милов немного подумал.

– Вряд ли кто-то знает предел своих возможностей.