Просто раньше показ начинался с площади - так, во всяком случае, ему рассказывали, сам он не видел, и не мог видеть, и никогда не увидит. Потому что во время предыдущей подобной передачи его, понятно, еще не было на свете, сегодня он - действующее лицо, а при следующей передаче снова окажется действующим лицом - но уже в иной роли... Ну что же, свою роль, во всяком случае, надо играть честно. А значит - никак не скрываться, напротив: позировать, подставляться объективам везде, где только можно станет. Потому что для того все и делалось всерьез, без малейшего обмана: чтобы мир видел, мир знал, что неуклонно соблюдается Порядок, ничто не меняется, бытие катится по раз и навсегда уложенным рельсам!
      Изар нарочито громко закашлялся, оторвался от стены и, четко стуча высокими каблуками, вышел на проезжую часть улицы. Двинулся бодрым шагом. Тени с телекамерой застыли шагах в двадцати, потом на цыпочках заскакали назад. Не поворачивая лица, Изар скосил глаза: ну, все в порядке, снимают. Нахмурился, стянул лоб морщинами, прикусил губу - на случай, если они там захотят дать крупный план. И стал ступать напряженнее, как бы скованно: все-таки на страшное преступление идет человек...
      По-ночному мигали светофоры на перекрестках, слабо светились лампочки над подъездами редких здесь жилых домов; в этой части Сомонта обитали министры, немногие директора державных департаментов, многолучевые генералы. Ни одно окно не было освещено, однако Наследник знал: изнутри прильнули к стеклам белесые ночные лица, встречают и провожают взглядами, ощущают свою причастность к событию исторического масштаба. До следующего - может быть, лет сорок, а то и все пятьдесят: на здоровье он, Изар, не жалуется...
      Площадь распахнулась неожиданно, главная площадь мира, предполье Жилища Власти. Изар скользнул взглядом по куполам, колоннам, шпилям, царапавшим небо, но за столетия так и не оставившим на нем заметных следов. Великая Рыба, прародительница, на самой высокой и острой игле величественно плыла под облаками, не шевеля ни плавником. Изар вытянул руки на уровне груди, сложил ладони чашей, зашевелил губами - вознес просьбу. Прошел, даже не покосившись на длинный, массивный вагон телевидения (слышно было, как за стенками его глухо урчала силовая установка), перешагнул, тоже как бы не видя, не отрывая глаз от Рыбы, через жгут кабелей, тянувшихся к Жилищу Власти. В центре Площади, на высоких, плавно изгибавшихся мачтах, сияли лампы; Изар принял правее, огибая площадь по периметру, избегая освещенных мест: по логике преступления, именно так он должен был поступать. Медленная группка людей двигалась навстречу, шагали вперевалку. Патруль, горные тарменары в черных кожаных плащах, мохнатых колпаках, увешанные кинжалами, с волнисто-изогнутой саблей на боку, поперек груди у каждого висел лазерный фламмер. Декан, старший патруля, возглавлял группу, шаги его были мягкими, скользящими - поступь охотника или зверя. Прошли в десятке метров от прижавшегося к стене Наследника (ему на мгновение и в самом деле сделалось страшно, с тарменарами случалось, что они забывали правила игры; они всегда жили всерьез) - никто из них даже бровью не повел, упорно смотрели только вперед. Пронесло.
      Изар обождал, пока патруль не отдалится шагов на двадцать; он почти физически ощущал, как телеобъектив притиснул его к стене, как впивается в черты лица схватывая и самомалейшее изменение. Ну что же, это хорошо, если поймали выражение искреннего испуга. Наследник знал, что в будущем не раз и не десять все эти кадры будут просматриваться, анализироваться, оцениваться всеми причастными к ремеслу предосуждения: от достойнейших членов Академии Поведения до базарных прорицательниц. По ним будут пытаться предсказать, какой будет пора его власти, каким окажется он сам, войдя в ранг Властелина, какие доселе скрытые черты проявятся, и надо ли ожидать от него великих дел или благодарить Рыбу за то, что никаких перемен не происходит... "Собачьи ублюдки, - подумал он, двинувшись дальше и сохраняя на лице выражение напряженного внимания, - ведь и закон принят был раз и навсегда, и строго-настрого заказано - под страхом полного отлучения телевидения от показа - записывать происходящее, разрешена только прямая передача - и все равно записывают, и размножают, и дня через три после события полную запись любой сможет не так уж дорого купить на Большом Торге. Запись всего того, что уже сейчас происходит, и того, что сбудется через каких-нибудь полчаса. Ну, погодите, - подумал он, чувствуя, как в нем просыпается злость, - на этот раз вы у меня не весьма расторгуетесь, на этот раз как бы не пришлось одному-другому горько поплакать, мне-то наплевать, я, если понадобится, могу вам позировать, в чем мать родила, но Ястру тиражировать, на ней зарабатывать вы у меня закаетесь, клянусь жабрами!"
      Он обошел правое крыло Жилища Власти и решительно свернул к Главному крыльцу. У него было право входить сюда в любой час дня и ночи. Изар мог выбрать и другой, не столь откровенный вариант: в левом крыле специально было приотворено одно из окон первого этажа, шестнадцатое от угла, окно малой фельдъегерской, ныне пустовавшей по сокращению внешней переписки; дверь фельдъегерской выходила в малый служебный коридор, дальше шел большой, а он уже выходил к лестнице, что вела в покои Властелина. На случай, если бы он избрал этот путь, в большом служебном коридоре засел один из операторов телевидения с камерой. Но Наследник решил идти прямо; хотелось, чтобы поскорее все закончилось.
      Четверо Ратанских гвардейцев перед входом единым движением скрестили копья с широкими режущими наконечниками, преграждая путь. За два шага до них Изар остановился. "Слава гвардии!" - проговорил он громко и спокойно. "Слава наследнику!" - гвардейцы не задержались с ответом ни на секунду. Копья беззвучно разошлись, фламмеры на широкой серебряной груди каждого не шелохнулись. Двери медленно, торжественно (иначе они не умели) растворились. Изар вступил в Жилище Власти, о котором всю жизнь думал, как о доме, где живет его отец.
      Из-за позднего часа челяди внизу не должно было быть; ее и не видно было, но Изару почудилось, что дыхание многих людей доносилось до него. Под высоченным потолком, на плечах беломраморного изваяния Ленка Фаринского, основателя Державы, Объединителя, угнездился оператор с ручной камерой. Просто-таки ничего святого не было для них. Горчичное семя, репортеры. Наследник был уверен, что по другую сторону вестибюля, на статуе Азры Менотата, Законодателя, приютился и другой такой же ловец новостей. Сегодня придется все стерпеть, сегодня их день.
      Оставляя лифты слева, Изар направился к главной лестнице; он так решил заранее, потому что ни в одном лифте, даже в Жилище Власти, нельзя быть до конца уверенным: возьмет и застрянет в самый неподходящий момент, превращая высокую трагедию в непристойный фарс. В последние годы вещи служили людям все хуже и хуже, черт знает - почему, в этом еще предстояло разобраться. На лестнице он камер не заметил, но остался в уверенности, что они там были - где-нибудь в листве окаймляющих лестницу деревьев. Второй этаж. Смотритель Большого зала сделал шаг от двери, низко поклонился. Не утерпел, значит, старый дурак; ему ведь сейчас тут делать совершенно нечего, но - захотелось своими глазами увидеть, как поднимается Наследник к совершению главного своего поступка. Третий этаж. Здесь еще сохранились ароматы давно уже закончившегося ужина. И - четвертый.
      Сам того не замечая, Изар на четвертый этаж поднимался уже почти бегом, перемахивая через две ступеньки. Сейчас он остановился, чтобы смирить дыхание. Здесь начинались собственно апартаменты Властелина. Наследнику вдруг стало страшно. Потому что если только забыть о Порядке - то на что же он, Рубин, шел, как называется у людей то, что он должен был - и собирался сделать? И не знай он, что Порядок - превыше всего...
      Он шагал по Спальному коридору, в конце которого, конечно же, тоже утвердилась камера, расстреливая его в упор. Миновал Большую спальню, дверь в Малое святилище, где молился только сам Властелин с женой, и Изар тоже - когда был еще мальчиком и мать его еще была женой Властелина. Еще жива была. Следующая дверь - малая гардеробная. Мимо, мимо. И вот наконец... Он остановился и снова вознес слова. Но не Рыбе уже; другому, тайному божеству Глубины.
      Перед дверью Малой спальни, в тесной прихожей, как заводные, вскочили с мест четыре офицера Легиона Морского дна. Это войско вершителей темных дел Наследник ненавидел, хотя и знал, что без него Держава обойтись не может. Люди туда набирались из подонков, другие бы и не пошли. О Легионе ходили темные слухи; Наследник по рангу своему знал о нем почти все, все вряд ли было ведомо и самому Властелину. Обычно здесь стояла дворцовая стража, набиравшаяся из близких к Власти людей; на этот раз Изар сам попросил, чтобы их подменили легионерами: преддверие спальни было единственным местом, - не считая самой спальни, конечно, - где не разыгрывалась игра, но все было всерьез. Здесь не могло, и не должно было обойтись без крови; такие дела не делаются без крови, это знает каждый, и ничему другому не поверит. Почему-то кровь людская всегда служила свидетельством подлинности. Так пусть уж это будет кровь легионеров - ее на каждом из них наверняка было во много раз больше, и если кто и не верил в это, то достаточно было ему заглянуть в их равнодушные, без выражения, мертвые глаза, которые только от вида крови и оживали.
      - Слава Легиону! - все же проговорил Изар едва ли не сквозь зубы.
      - Слава Наследнику. - Ответ прозвучал как-то небрежно, между прочим. В этой небрежности чудился вызов.
      - Бриллиант Власти один?
      Изар намеренно назвал Властелина так, как по протоколу полагалось; будь на месте этих четырех свои, дворцовые, он спросил бы более интимно.
      - Властелин отдыхает. А может, спит - мы не заглядывали.
      Это уж и просто грубостью было: назвать разговорным титулом, а не по ритуалу. "Свиньи, - подумал Изар, - что они - не понимают, что сейчас совершается? Или наоборот - слишком хорошо понимают, и мне решили с самого начала указать мое место? Хорошо: это им зачтется. И очень, очень скоро... Им воздается; а мне - простится. В эту ночь мне будет прощено все - будь их даже дюжина..."
      Но вслух он отвечать ничего не стал, только сверкнул взором. На легионеров это, похоже, никак не подействовало. Слабина чувствовалась здесь, явная слабина... Сделал шаг к внутренней двери. Тот, что был ближе к нему, проговорил, по-плебейски растягивая слова:
      - Прошу оставить оружие.
      Такое правило существовало; другое дело, что у Наследника оружия никогда не требовали - с таким же смыслом можно было пытаться разоружить его перед входом в его собственную спальню. Изар вскинул голову. Все взгляды как бы сошлись в одной точке. И Наследник вдруг понял: нет, они неспроста так. Они тоже натянуты, как струны. Кто-то все сделал для того, чтобы он, Изар, войдя, уже не вышел из Жилища Власти живым. И повод прекрасный: они люди маленькие, в традициях не искушены, а тут страшное дело произошло, и нам, мол, ничего другого не оставалось, как... Ага, значит, игра на игру, удар на удар. И совесть чиста.
      - С кем говоришь, пес безродный! - Он откинул голову, обождал секунду: не заведется ли? Тот сдержался, только скрипнул зубами. Теперь можно было пройти.
      Ах, как страшно ему вдруг стало на миг. Все ломалось. Все...
      Он протянул руку. Мягко щелкнул замок двери. Изар вошел, и дверь с едва слышным шорохом закрылась за ним.
      Малая спальня Властелина уже почти год, как была преобразована в больничную палату, потому что уже почти год Властелин не вставал с постели. Никто не питал надежды, что он когда-нибудь встанет. Властелин был стар и болен, и доживал свою жизнь среди ампул, шприцев и капельниц, дыша воздухом, пропитанным запахом лекарств, не выводившимся, невзирая на самую совершенную вентиляцию. Такая жизнь была не по нему, и несколько дней назад он бросил цепляться за нее, прекратил последние попытки. Тогда же он пригласил Наследника, и они говорили долго и обстоятельно; о многом надо было сказать, да к тому же Властелин и говорил теперь с трудом, медленно. А ведь много лет считался - и был лучшим оратором мира. И тогда же, в самом конце разговора, они установили день.
      Наследник знал, конечно, что когда-нибудь это произойдет. Но знал как-то отвлеченно. Думал об этом, как и о собственной смерти: придет ее срок, конечно, но ведь не сегодня и не завтра же, Великая Рыба добра... И так же об этом дне: не сегодня, не завтра. И когда вдруг оказалось, что событие подошло вплотную, Изар не сразу смирился с этим.
      - Не надо! - сказал он тогда отцу почти в ужасе. - Не сейчас! Я не готов...
      - Неправда, - сказал ему отец. - Ты всю жизнь к этому готов. Ты знал, что это неизбежно. И все знали и знают. Ты никогда не был трусом. Ты знаешь, что в этом действии, определенном Порядком, есть глубочайший смысл; об этом написаны сотни книг. Нарушь Порядок - и мир поколеблется. Я понимаю тебя. В свое время и мне было не по себе. Но иного выхода у меня не было - да и у тебя нет и не может быть. Полная власть достается не даром. За нее нужно платить. И не единовременно; платить придется каждый день и каждый час, пусть и по-разному. И вот это, сейчас предстоящее, твой первый взнос...
      Отец говорил тяжело, задыхаясь, иногда умолкая надолго; и на самом деле был он уже не жилец, это любой понял бы, едва взглянув на него. Но что-то протестовало в Изаре против предстоящего, против отведенной ему роли. Как бы ни было все это освящено традицией - от этого не становилось оно ни менее жестоким, ни более человечным.
      - Папа, папа, а если... если я просто не могу?
      Отец медленно открыл глаза. Не сразу собрался с силами, чтобы ответить:
      - Слушай меня внимательно... Никому и никогда не говори таких слов. Они означают лишь одно: что ты непригоден для того, чтобы перенять власть. Ты - не властелин. И если только люди поймут это, они отстранят тебя. Или устранят. Законно или незаконно, все равно. Даже сам себе никогда больше не говори этого.
      - Но почему, почему? Неужели по одному этому поступку можно судить о том, способен ли человек управлять Державой, или нет?
      - Может быть, в каком-то другом мире и нельзя. Но в нашей Державе... в нашей Державе власть - прежде всего твердость, даже жестокость. Мы издавна приучены понимать только такой язык. Да, быть жестоким, порой очень жестоким - неприятно. Никому не приятно. И если ты берешься за власть, то первым твоим врагом, с которым придется схватиться не на жизнь, а на смерть, будешь ты сам. То доброе и ласковое, что есть в тебе. Это ты можешь оставить для твоих близких - но и только. Для остальных ты - сама твердость, сама жестокость, непреклонность. И по тому, что тебе предстоит сейчас сделать, люди составят свое первое впечатление о тебе. А первое впечатление бывает самым сильным и остается надолго...
      - А если это свыше моих сил?
      - Глупости. Минутная слабость. Но для нее нет никаких причин. Ты видишь меня? Разве не ясно, что меня уже и нет здесь... что я - уже там, перевоплощенный в одну из блистательных рыб в окружении Великой... Днем позже это все равно произойдет само собой, но тогда ты потеряешь все...
      - Так скоро. Но почему? Разве ты не мог бы жить еще?
      - Пока врач не назвал мне дня, я не посылал за тобою. Все. Больше не желаю слышать ни слова об этом. Да, вот еще что... Найди своего... Обязательно. И не спускай с него глаз. Он...
      Отец не договорил - видно, силы иссякли и он не то уснул, не то потерял сознание; так и осталось неясным, что хотел он сказать, от чего - или от кого предостеречь. Больше он не пришел в себя.
      ...И сейчас он лежал спокойно, укрытый до подбородка. Горел маленький светильник на прикроватном столике. Изар протянул руку, не глядя - нашарил выключатель, включил верхний, сильный свет (об этом просили - как было ему передано - телевизионщики). И, твердо ступая, пересек комнату, приблизился к кровати. Властелин не шевельнулся. Когда Изар остановился рядом, отец открыл глаза, но в них не было мысли - бездумная пустота. Наркотик?.. Изар резко, почти грубо, откинул одеяло. Худая, морщинистая шея... Старик медленно, как во сне, стал поднимать руки - инстинктивно? Но Наследник уже наложил пальцы на горло отца. Он умел душить, он был научен с детства. Как и его отец. Как и сын будет научен, когда явится на свет: душить безболезненно, пережимая сперва артерии, выключая сознание... Изар душил. Тело отца напряглось, рот раскрылся, вывалился язык. "Он не чувствует этого, - повторял про себя Изар, - не чувствует..." Тело опало, но Изар все еще не отпускал руку: пальцы свело, и мгновенно промелькнула идиотская мысль, что вот так он и останется навеки соединенным со своим отцом - с руками на его горле... Мертвая тишина стояла, только журчала едва слышно установленная на спинке кровати - откровенно, по-деловому - камера.
      Наконец он отнял руки. Пошевелил пальцами, потом растер их: сейчас ему понадобится не только сила их, но и гибкость, точность - едва уловимыми движениями пальцев изменяется направление разящего клинка... На миг закрыл глаза, прощаясь с переставшим быть. Повернулся. Решительно подошел к двери. Распахнул. Вышел в прихожую, уже держа кинжалы в руках, готовый с хода атаковать.
      Он не ошибся: четверо стояли, приготовившись к убийству. Не по-благородному, как полагалось бы офицерам - со шпагами наголо (как-то не обращались мысли к огнестрельному оружию в этой обители традиций, где, кажется, за всю историю так и не раздалось ни единого выстрела - а клинки, случалось, звенели весенними ручьями, и подлинные ручьи текли по самоцветным полам - только не вода то была...). Вместо шпаг даже не кинжалы были у них в руках, а воровские ножи, воистину более всего другого им годившиеся. Четыре ножа взвились, кратко блеснув белым - и голубоватые молнии вылетели, казалось, из двух кинжалов; но то были лишь отблески на благородной стали... "Ну, посмотрим, как вас натаскали, - про себя говорил он, - какие секреты открыли, какие приемы преподали..." - продолжал, отбивая еще одну атаку. Конечно, драться тут было неудобно, тесно - однако это мешало легионерам больше, чем ему. Все же один или два удара он пропустил; не наряди его Эфат в десантный жилет под камзолом - добром бы не обошлось... Но и эти четверо снарядились, как на генеральное сражение, так что бить их приходилось в горло. Что же, он и это умел, он мог бы лихо командовать десантным взводом - вот хватит ли его умения на Державу?.. Бой шел, его загоняли в угол. Что же, тем хуже для них! В последний момент Изар нырком ушел от удара, показал ложный удар ниже живота, тот невольно пригнулся, пальцы Изара чуть повернули граненую рукоятку кинжала - клинок, словно в воду, вошел в открывшееся на долю секунды горло. Это не первый был, сейчас их оставалось двое, и те их сотоварищи, что теперь смирно-смирно лежали на полу, и вовсе ограничили возможность наступательного маневра, нахрап кончился, теперь решала техника - а-а! выпад - снизу в челюсть, кинжал застрял - но ведь и враг остался только один. Кинжал Наследника мельничным крылом завертелся в воздухе, быстрее, еще быстрее - уже не различить стало, где клинок - последний остервенело кинулся вперед наугад, вобрав голову в плечи - но ведь шлема с забралом на нем не было, не полагалось такого при нанесении дворцового караула...
      Изар медленно вытер кинжал о мундир ближайшего поверженного, с усилием высвободил второй. Ах, как сейчас млеют люди у телевизоров! Прав был Ум Совета: "Тебя не знают, ты не показывался. Так пусть сразу же поймут, что ты человек серьезный и плохой партнер для шуток". Смотрите, понимайте... Впрочем, еще не все сделано. Впереди - действие второе.
      Он вышел в коридор, всем своим видом показывая, что - совершенно спокоен и не ожидает никаких случайностей. Сделал несколько шагов. Впереди распахнулась дверь. В коридор метнулась женщина и встала на пути Изара. Жемчужина Власти, молодая супруга Властелина, вот уже несколько минут как его вдова. В ночном убранстве, с распущенными волосами, молодая, прекрасная, разъяренная.
      - Убийца! Люди, слуги! Хватайте убийцу!
      - Пропусти меня!
      - Ты убил Властелина!
      - Не по злобе, но ради величия мира!
      - Тогда погибнешь и ты!
      И она бросилась на Изара, сжимая в пальчиках смешной дамский кинжальчик - остро, впрочем, наточенный. Изар, разумеется, и не подумал применить оружие - просто перехватил ее руки, завел их назад, за ее спину, неизбежно прижавшись при этом голой грудью - лохмотья камзола не в счет, жилет нараспашку - к ее груди. На мгновение-другое оба застыли так; потом он начал медленно сгибать ее, заступил ногой, повалил на затянутый ковром пол. Она сопротивлялась. Пеньюар распахнулся. Тень промелькнула над ними, Изар как-то боком подумал, что повесит того, кто ухитрился протащить в Жилище Власти операторский кран. Мысль тут же исчезла, он уже одолевал Жемчужину - одолел. В борьбе она уступила. Где-то наверху влажно сопел оператор. И сами они тоже дышали громко, хрипло, наперебой, она едва слышно стонала, он лишь стискивал зубы - начатое надо доводить до конца...
      Ну наконец-то! Свет выключили вовремя, не то Изар был уже готов вскочить и - к дьяволу все традиции! - выпустить всю обойму по объективам камер, по операторским черепам. "Хватит с них - попировали, - подумал он, застегиваясь и поднимая с пола упавший раньше "диктат". - Их работа кончилась, наша только в начале".
      Он бережно поднял женщину с пола. Поцеловал. Она прижалась лицом к его груди.
      - Прости, Ястра, - прошептал Изар ей на ухо. - Я не сделал тебе слишком больно?
      Она, не отрывая лица от его груди, покачала головой.
      - Ты простишь меня?
      - Так было нужно?.. - прошептала она.
      - Одевайся, - сказал он. - Поедем в летнюю Обитель. Придем в себя. Там накрыт ужин. Безумно хочется есть...
      2
      Мне давно уже казалось, что прожитые годы дают мне право считаться испытанным путешественником в Пространстве; во всяком случае, немало повидавшим. Поэтому я не ожидал, что предстоящая пересадка в точке Таргит чем-то обогатит мой опыт. Оказалось не так. У меня понятие пересадки, видимо, подсознательно связывалось с каким-то подобием вокзала, кассовых окошечек, информационных табло, громкоговорителей и массы пассажиров, половина из которых терпеливо ждет, другая же суетливо спешит. В точке Таргит я не увидел ничего похожего. Когда неизбежное мгновенное помутнение сознания прошло, я обнаружил себя висящим в воздухе примерно в метре над черной монолитной поверхностью, кроме которой здесь ничего не было. Поверхность уходила в бесконечность. Предполагая, что в следующий миг я на нее грохнусь, я рефлекторно подтянул ноги, чтобы смягчить удар. Однако продолжал висеть в полной неподвижности. Мне это не понравилось; как и Архимеду, мне нужна точка опоры, чтобы чувствовать себя пристойно. Я сделал несколько не весьма красивых телодвижений, но не сдвинулся ни на миллиметр. Тем временем кусочек поверхности, находившийся прямо подо мной - круг около метра в поперечнике - желто засветился изнутри. Одновременно кто-то как бы сказал мне: "Туннель временно занят. Ожидайте". Я произнес: "Гм..."; не знаю, что еще тут можно было сказать. Круг налился красным светом, все более интенсивным (мне почудилось даже, что оттуда, снизу, повеяло жаром, и возникла смешная мысль о том, что в Ассарт мне суждено попасть в хорошо прожаренном виде), слегка завибрировал, - дрожь каким-то образом передалась и мне, потом раздался звук, словно вскрыли хорошо укупоренную бутылку - свечение погасло, а на том месте, где оно было, что-то заворочалось, темное на черном фоне и оттого с трудом различимое; я и по сегодня не знаю, было ли это существо человекоподобным, или еще каким-то. Оно переместилось на несколько метров в сторону, я внутренним слухом уловил звуки, сложившиеся в некое слово, похожее на "Ирмас, ах, ах, у-у", черная плита заворчала, щелкнула, вспыхнула ярко-зеленым. Существо немедленно заняло освещенный круг. Снова дрожь - и площадь очистилась. Это было любопытно, но еще более любопытным, пожалуй, являлось все-таки то, что я продолжал висеть, никому вроде бы не нужный. Я решил обидеться, и в этот миг плоскость подпрыгнула и сделала мне подсечку, так что я оказался на черном - и, как оказалось, очень твердом - грунте. Во мне заговорили: "Задерживаете обмен, задерживаете обмен. Ваша точка, в темпе, в темпе ваша точка?" "Ассарт, - громко подумал я, - Ассарт восемь-восемь, семь, три". Координаты эти я затвердил еще на Ферме. Одновременно кто-то, невидимый и наглый, забормотал рядом: "Застава, застава, застава". "Ассарт, - настаивал я, - Ассарт восемь-восемь..." Другой, как показалось, голос не дал мне договорить: "Застава, Ассарт закрыт, только застава, просьба не прекословить!" "Никто и не прекословит, - возразил я, - место следования Ассарт". Мне показалось, что вслед за мной повторили: "Ассарт"; потом уже я решил, что слово было "Старт". Несуществующий мир вокруг меня пожелтел, покраснел, голова снова нырнула в туман, и последним, что я понял, было - что меня больше нет.
      Происшедшее видел весь мир. Не удивительно: лишь раз в жизни приходится наблюдать такое, и сейчас не так уж много оставалось людей на Ассарте, видевших, как старый Властелин так же вот расправился со своим отцом, тогдашним Властелином Мира, и как тут же, в том же коридоре в незапамятные времена построенного Жилища Власти, изнасиловал молодую вдову, которая потом стала его женой и родила ему сына. А если забраться еще дальше в потемки истории, то окажется, что и тот, тогдашний Властелин в свое время - лет уже сто с лишним назад - подобным же образом поступил с отцом и с его молодой женой - и его отец тоже - и отец его отца тоже...
      На многие поколения в истории, на несказанную глубину уходил странный этот обычай, давно уже включенный в Порядок и потому нерушимый и неотменяемый. Причиной же тому было, что когда к власти пришел родоначальник нынешней династии, Эгор Маленький, то он таким именно способом и пришел: задушил последнего, бездетного Властелина династии Шан по имени Ан-Зет-ан-Гри, и, проявив силу членов, привел к покорности его вдову - потому что женитьба на вдове покойного Властелина по древнему обычному праву давала ему законное право на власть - одного только убийства здесь было недостаточно. Эгор Маленький правил удачно; ему удалось привести к подчинению властительных донков на всей планете, и если пришел он к власти лишь в одном, хотя и самом обширном донкалате, то ко дню его кончины (официально это всегда так называлось: преждевременная кончина) под властью Ассарта (таково было название донкалата) находилась уже едва ли не половина земель и вод планеты - хотя, к слову сказать, окончательное объединение всех донкалатов и маригатов в единую всепланетную Державу произошло лишь двумя поколениями спустя. Но эпоха Эгора Маленького ознаменовалась не только выгодными территориальными приобретениями, но и улучшением жизни: еды стало больше, ткацкие станы работали беспрерывно, стада множились - как нетрудно понять, именно потому, что закончились постоянные стычки и неразлучные с ними грабежи, угоны и убийства; успешно искоренялась преступность и процветали добродетели, науки и искусства. В национальном характере ассартиан (а они были всегда, по сути дела, одной нацией, с перегородками или без) всегда присутствовала такая любопытная черта, как любовь и внимание ко всякого рода ритуалам, которым придавалось едва ли не магическое значение, и никакая цивилизованность не могла заставить людей отказаться от таких воззрений. Ничем иным нельзя объяснить, в частности, то, что и поныне не только уцелел, но процветал неизвестно в каких безднах прошлого зародившийся культ Великой Рыбы - возможно, возникновение его относилось ко временам, когда впервые осознан был факт, что жизнь зародилась именно в океане, а также и то, что человек в своем развитии в утробе матери какое-то время является, по сути дела, рыбой и лишь потом лишается жаберных щелей. Культу этому давно пора бы отмереть - но он жил. Итак, весьма внимательные ко всему внешнему ассартиане легко связывали внешние проявления, сопровождавшие какой-либо процесс, с его сутью и крайне неохотно отказывались, а чаще вообще не отказывались от многих, казалось бы, совершенно уже устаревших вещей. По этой причине на вооружении, к примеру, вместе с лазерными фламмерами состояли - пусть только как оружие церемониальное - шпаги и мечи, копья и кинжалы. И потому же в дни, когда звезда жизни Эгора Маленького склонилась к закату и готова была вот-вот угаснуть, старейшины (в те давние эпохи они еще играли в жизни немалую роль), хотя и не сразу и не единогласно, но все же решили: правление уходящего Властелина было крайне удачным и не было оснований не связывать это с теми действиями, которые были им предприняты, чтобы его правление вообще стало возможным. А следовательно, для того, чтобы и следующее правление оказалось не худшим, все надо было повторить в точности. Надо сказать, что сын, рожденный Эгору вдовой убитого им Властелина, далеко на сразу согласился на то, чего от него потребовали, хотя особой любви к отцу, человеку жесткому и жестокому по отношению к близким даже в большей степени, нежели ко всем прочим, включая открытых врагов, Наследник не испытывал; он просто полагал, что если дело так или иначе близится к развязке, то и не следует человеку брать на себя обязанности природы. То есть молодой человек еще не проникся всерьез ощущением важности ритуальных сторон жизни. Однако тогда ему объяснили, что уж коли старейшины так решили, то ритуал будет соблюден, а кто его соблюдет - Наследник или кто-либо иной - дело второе. Прижатый таким образом к стене, юноша перестал возражать против первой части ритуала, что же касается части второй, то ему было все равно, на ком жениться - была бы она женщиной; нетрудно понять, впрочем, что женщина, ставшая второй супругой Властелина, была далеко не самой худшей в мире, а что касается ее мыслей по этому матримониальному - поводу, то ими никто не интересовался; да ей и хотелось остаться хозяйкой в Жилище Власти, которое, конечно, в те сказочные времена было далеко не столь комфортабельным, как сегодня, однако и тогда уже являлось наилучшим из всех возможных.
      Вот так обстояли дела с историей. И поскольку все это было известно всему миру - недаром в школах преподавали историю, - и поскольку, в силу уже упомянутой особенности характера, поголовно все на планете были знатоками - подчас очень тонкими!