Он обернулся к своим, слушавшим этот разговор с непроницаемыми лицами:

– Здесь все в порядке. Поехали.

И через несколько секунд во дворе сдавленно рыкнул мотор, и джип пустился в обратный путь по собственным следам.

Но Минич при этом не испытал никакого облегчения. Вот, значит, какую дамочку он привез сюда на собственной машине!

Он повернулся, чтобы смерить Джину неприязненным взором. И увидел, что она безмятежно улыбается. Может быть, даже посмеивается? Не над ним ли смеется? Да над кем же еще?

– Извините, – сказал он сухо. – Не знал, что вы тоже… из этого семени… Зина.

– Да вовсе нет, – ответила женщина непринужденно. – Не из них. Но встречаться приходилось – и наверняка еще придется. Хотя я не состою в их сотрудниках – ни в штатных, ни в секретных.

– В таком случае – откуда же столь невероятное уважение со стороны щите и меча?

– Они нередко просят у нас консультаций.

– У вас? У целителей?

– Ну, не только. Вообще – у экстрасенсов, у тарологов… Думаю, что еще немного – и кто-то из моих коллег окажется в их кадрах – как только СБ получит деньги на расширение. А я там представляю астрологию.

– Я вижу, вы относитесь к ним сочувственно?

– А они, в общем, хорошие ребята. Конечно, работа накладывает отпечаток – как и любая другая. Но знаете что? Обо всем этом мы могли бы поговорить и потом. Вы ведь приехали сюда с какой-то целью? Я тоже. Поэтому, может быть, займемся делом?

– Я, кстати, не спросил: зачем вы приехали сюда?

– Ехала – чтобы поговорить с ним. Помириться, если хотите, или уж… – Она помолчала. – Но раз это невозможно – хочу посмотреть, может быть, смогу составить более полное представление о том, что он наблюдал.

– А что могла хотеть от него служба безопасности?

– То же самое, что и я.

– Им-то это к чему?

– Вы забыли уже? Я же вам сказала: всему миру может грозить страшная опасность. Да, вот как он назвал это: “Тело угрозы”.

Но Минич уже решил отнестись к этому иронично: конец света – этого даже для журналиста многовато.

– Какой кошмар!

На эту явную насмешку Джина-Зинаида ответила с обидной ухмылкой:

– Понимаю: вы жираф. Но я подожду, пока и до вас дойдет. Сейчас мне некогда спорить. Я хочу найти все, что связано с наблюдениями.

– Вы же сами видели и слышали: они забрали с собой все, что имело отношение к этому.

– В том-то и дело, что не все. Я же сказала вам о погребе.

– Думаете? Разве не все у них?

– Они же не специалисты – не знали, чтб следует искать, и взяли то, что попало на глаза. А увидели они только дневник – он вел дневник, говорил, что такая потребность возникает с возрастом. А журнал наблюдений у Люциана велся на дискетах. Они не знали, где его искать. А я знаю. И фотографии тоже уцелели.

– Хотите сказать, что специалисты и их не нашли?

– Вам не показалось, что они чувствовали себя не очень уверенно? Видимо, они вторглись в дом, не имея на то права: постановления или хотя бы прямого приказа. И вряд ли они успели побывать даже и в обсерватории. Конечно, если бы не наш приезд…

– Да нет. Мы же встретили их, когда они уже возвращались. Мы им никак не могли помешать.

– Это вы так полагаете. А я думаю иначе. Спорю: они уже готовы были вскрыть обсерваторию, но сверху вовремя заметили вашу машину. Ехать по этой дороге больше некуда; вот они и поспешили удалиться – чтобы тут .же вернуться уже как бы цивилизованным порядком. Они ведь считали, что это возвращается хозяин, и вовсе не хотели заранее портить отношения с ним: собирались получить у него информацию. А о погребе им, похоже, вообще не было известно ничего. Так что журнал мы скорее всего найдем нетронутым. А там должно быть все, что меня интересует. Потому что он не только наблюдал. Он еще и считал. Кажется, эти расчеты и заставили его думать о большом значении увиденного. У него вырвались такие слова: “Тело угрозы”… И я хочу во всем этом разобраться – раз уж он сам не может. Хотя теперь-то он знает, конечно…

– Я еще не дал вам разрешения.

“Не обижай девушку…”, вспомнил он слова умирающего. Тоже как бы завещание. И пожалел о сказанном,

– Ладно. Давайте посмотрим.

– Идемте. Ключи у вас.

Если бы кто-нибудь еще из попытавшихся увидеть новооткрытый астероид все-таки обнаружил его и занялся, определив его скорость и направление, дальнейшими подсчетами, то решил бы скорее всего, что название “Тело угрозы”, возникшее у покойного ныне Люциана, было чересчур уж мрачным.

Однако пока никакого подтверждения сделанного якобы открытия не возникло. И искать перестали – за исключением, может быть, одного-двух начинающих астрономов, очень молодых еще и потому весьма упрямых и этим похожих друг на друга, хотя знакомы они не были, никогда не встречались, да и обитали не только в разных странах, но и в разных полушариях планеты. Но об этом поговорить пора придет позже. В общем же было решено, что это то ли шутка, то ли ошибка любителя, столь внезапно исчезнувшего с горизонта.

На самом же деле искомый объект существовал. Только, поскольку время прошло, искать его следовало уже совсем в других координатах, учитывая скорость его в день наблюдения и то ускорение, с каким эта скорость возрастала. Но, не видя его, разумеется, и определить ничего такого нельзя было.

То ли астероид, то ли комета, то ли ни то и ни другое – небесное тело это проходило сейчас орбиту Нептуна (но совершенно в иной плоскости, близкой к полярной, так что вернее будет сказать, что оно находилось на расстоянии от Солнца, равном среднему расстоянию названной планеты), и летело оно, как показалось бы вначале, с большой, не свойственной астероидам скоростью – приближаясь уже, пожалуй, к параболической; и скорость эта, и направление его могли свидетельствовать о том, что тело вовсе не собиралось остаться в Солнечной системе, но намеревалось пронзить ее по хорде и уйти в то “никуда”, из которого и пришло. Хотя пока этот скоростной рубеж еще не был достигнут. Так что оно – тело – могло и остаться в Солнечной системе.

Если бы, конечно, ничто ему не помешало. Но во Вселенной случается всякое. И наблюдая далее, можно стало бы убедиться в том, что скорость эта на самом деле не является постоянной, но меняется, а именно – тело как бы затормаживается, одновременно меняя направление полета; то есть тело двигалось с ускорением, которое, однако, не былр постоянным.

Конечно, всему должны быть причины. Например, в это время тело могло подвергнуться гравитационному – а может быть, и магнитному, – влиянию большой планеты. Не только Нептун мы имеем в виду. И вообще – пока – никого из группы Юпитера. При разделявшем их расстоянии влияние это вряд ли могло оказаться сколько-нибудь значительным. И не оказалось. Тем не менее оно было, это влияние, которое правильнее было бы назвать обоюдным. И траектория полета тела несколько искривилась, направление стало иным. К сожалению, в эту пору этот объект, как уже сказано, никем еще не был замечен – кроме Люциана. Ничего удивительного: наблюдаются ведь, по сути, лишь небольшие участки, узкие секторы неба, так что немалая часть его вообще не закартирована. А если бы кто-то увидел и заинтересовался всерьез – то скорее всего пришел бы к выводу, что и еще какое-то влияние здесь сказалось, и куда более сильное. Возможно, Люциану именно это и пришло в голову?

Не сделав такого предположения, нельзя было бы подумать о том, что тело может представлять какую-то действительную угрозу. А ведь покойный Люциан, похоже, имел в виду нечто подобное?

Впрочем, пока его дневники еще не прочитаны, расчеты не проверены, а фотографии не изучены, судить о его мыслях и соображениях было бы преждевременным.

Глава вторая

Камчатка приняла президента, как и полагалось: был и губернатор, и главы всех соседних и не очень соседних регионов, ковровая дорожка от трапа, почетный караул, журналисты и охрана, охрана везде – хотя самому главе государства казалось, что это последнее было вызвано скорее устоявшейся традицией, чем необходимостью: терроризм все-таки удалось придушить – если не до смерти, то, во всяком случае, довести до бессознательного состояния. Но ничего не поделаешь: самая большая сила в мире – протокол.

Президент и не пытался ему противиться, хотя относился двойственно; с одной стороны, все полагающиеся ему по рангу знаки внимания свидетельствовали о стабильности положения и со временем даже стали президенту нравиться: выполнение протокола было своего рода игрой, чуть ли не спортивной, и, разобравшись в правилах этой игры, можно было оценивать уровень выполнения того или иного пункта и ставить (мысленно, конечно) оценки – как если бы это было, скажем, фигурное катание. Тут, на полуострове, он оценил бы сыгранность встречающей команды на 5,3, а почетный караул – куда ниже, на 4,5 – никак не более. Хотя вообще шестерку можно было бы ставить в стране разве что московской роте – да и то не за каждое выступление. Однако делать замечаний он не стал, не желая огорчать хозяев, безусловно, хотевших как лучше.

Отдыхать он не стал – успел выспаться в самолете, так что вся знать сразу же направилась в губернаторскую резиденцию – для работы. Совещание продолжалось около трех часов и было, по сути дела, столь же протокольным, как и вся встреча; серьезный разговор о возможных перспективах развития области должен был состояться позже, с глазу на глаз, потому что и ожидаемые требования губернии, и претензии центра были делом интимным, и руководителям соседних территорий быть в курсе возможных договоренностей никак не следовало, чтобы у них не разгорались аппетиты. Потому что – при наличии денег и желания – на этой земле можно было делать большие и выгодные дела.

По этой причине после общего совещания и последовавшего затем обязательного обеда с чеканными формулировками тостов президент посоветовал всем приезжим губернаторам, беречь время и разъезжаться (точнее – разлетаться) по домам, предупредив, что, закончив дела в Петропавловске, на обратном пути неофициально навестит еще, самое малое, одну из губерний; какую – сказано не было, каждый мог принять обещание на свой счет, так что желаемый эффект был достигнут: все заторопились в свои края – латать дороги и красить траву.

Дальше тоже все было нормально. На вертолете слетали в те места, где шли работы по созданию первоклассного спортивно-туристического центра на уровне пяти звездочек. Центр был рассчитан не столько на своих, отечественных (хотя как только он будет признан модным и элитарным, сюда кинется и свой народ, любящий быть на виду), сколько на иноземных клиентов: глянь на запад – тут рядом вся Северная Америка, переведи глаза южнее – тоже богатая и тоже динамичная Япония, да еще плюс Корея… Что ни говори, думал президент одновременно с уважением и досадой, – а хватка у Гридня мертвая, интуиция же – как… как у кого? Ну, как у Нострадамуса, что ли. Кстати: а то, что его сейчас тут нет, – это тоже ему интуиция подсказала? А что такого, собственно, она могла бы ему нашептать?

И впервые за этот день глава государства ощутил – лишь на миг, конечно, – легкую тревогу.

Может быть, и не следовало так резко рвать с магнатом? Не из-за денег его, конечно, а из-за ума и чутья, в которых Гридню было не отказать.

С другой же стороны – как было сохранять с ним отношения, если он явно смещался к оппозиции?

Опасность?

Но откуда? На ближайшие дни, по клятвенным заверениям сейсмологов, никаких землетрясений не ожидалось; вулканологи тоже почти что гарантировали спокойную обстановку. Метеорологи, правда, вертели носами, в их “если – то…” разобраться было невозможно. Однако бед и они не пророчили.

Впрочем, был тут Гридень или нет, но работа шла. И уже можно было начинать сравнивать то, что было воплощено пока в макете, выставленном на всеобщее обозрение в губернаторской резиденции, с тем, что родилось уже и в материале; сравнивать хотя бы так, как сопоставляешь угольный набросок на большом полотне с уже написанными красками эскизами, – пятьдесят на тридцать. Смотреть – и находить сходство…

– Василий Петрович, небо что-то хмурится, пилот намекает, что задерживаться тут не стоит. У нас всякие неожиданности бывают…

– Да, – кивнул президент губернатору. – Пожалуй, летим. Хорошо вы тут работаете. Внушает.

– О, то ли еще будет! Вот прилетите через годик…

– Я и раньше могу нагрянуть.

Губернатор чуть не захлебнулся в каком-то щенячьем восторге:

– Да мы…

– Знаю, знаю. Ну – в полет?

Когда поднялись, он в последний раз бросил взгляд на восток – туда, где находился издавна преследуемый и по сей день не догнанный конкурент-союзник.

“Вы нас придушили гонкой вооружений; ну а мы того же добьемся гонкой разоружении!”

Возникла все-таки эта мысль. Хотя президент обещал самому себе сейчас об этих делах даже и не думать: хватало и других поводов для размышлений. Например, вот этот возникающий центр. Очень заманчиво – правительству заполучить его контрольный пакет. И чтобы все по закону. Не может же быть, чтобы Гридень никак не нагрешил – при таких масштабах. Поискать – найдется. Намекнуть генеральному прокурору? Гридень – грешник. Даже созвучно. Но – надо еще подумать, прежде чем рубить все концы.

А непрошеным вторгалось в мысли другое: “Как же пришпорить Штаты так, чтобы они, подписав Соглашение, вынуждены были сразу набрать нужный темп разоружения – не ему нужный, понятно, а нам? Где найти такую нагайку, чтобы с места поднять его в галоп?”

До Петропавловска долетели вовремя: погода портилась на глазах. Одно слово: Камчатка.

Потому ли не приехал Гридень, что его напугали плохой погодой?

Кстати, о птичках: и глава оппозиции тоже не почтил присутствием. А ведь до сих пор он никогда не упускал таких возможностей. Обязательно появлялся. Не в составе президентской свиты, конечно; возникал независимо, на что имел все права. Возникал не для того даже, чтобы создавать осложнения, но напоминая:

“От пристального взгляда оппозиции тебе никуда не скрыться, и не будет у тебя от нас тайного – все станет явным!”

Да не было у него, президента, никаких тайн! В мыслях? Извините, мысли – это моя частная собственность, и в них забираться никому не разрешено.

Оба пренебрегли. Случайность – или была причина?

Ветер за окном менял тональность: уже не выл, а рычал. Правда, еще не в полную силу.

Ладно, доберусь я до них! – подумал президент, на этот раз о метеорологах. И невольно вспомнил вековой давности анекдот: метеорологи докладывали о своей работе на Политбюро. С гордостью отметили: теперь прогнозы совпадают с действительностью на сорок восемь процентов!

Сталин, подумав, посоветовал: “А вы попробуйте предсказывать наоборот”.

Глава российской оппозиции прилетел в Штаты не с официальным визитом, а по частному приглашению американца по фамилии Столбовиц, с которым находился в отношениях почти дружеских еще с тех пор, когда Столбовиц, тогда начальник юридической службы серьезной компании, имевшей в России интересы, часто навещал загадочную евразийскую страну, чтобы на месте решать проблемы, то и дело возникавшие в отношениях с местными властями и бизнесменами. Нынешний политик с представителем зарубежной фирмы познакомился по заданию той Службы, в которой тогда подвизался. Цель знакомства была простой: вербовка.

То был второй приезд Столбовица в Москву, но еще во время его первого визита его кандидатура показалась перспективной. Москвич тогда был представлен гостю как лицо, приближенное к одному из сибирских губернаторов, в чьей губернии лежала немалая часть интересов фирмы, представленной Столбовицем. Решено было во время выезда гостя в Сибирь, во-первых, подвести его к совершенно удовлетворительному для американца решению той проблемы, ради которой он и приехал; во-вторых – показать ему всю широту русского разгула или, точнее, загула, и в этом процессе наработать достаточно компры, все тщательно записывая на аудио-видео. А в-третьих – показать ему совершенно ясно, что его дело может быть решено положительно, а может и крайне отрицательно, так что он уедет ни с чем и совершенно испортит свою репутацию опытного переговорщика, а кроме того, и продемонстрировать все, на него собранное. Компры должно было с лихвой хватить для обвинения приезжего в попытках получить информацию, составляющую государственную тайну России, что пахло не только международным скандальчиком, пусть и не высшего класса, но и немалым сроком – и вовсе не в американской тюрьме, а тут же, по месту совершения преступления. Для этого выезды на природу устраивались в места, близко соседствующие с секретными объектами, а спутники и, главное, спутницы якобы случайно оказывались людьми, имеющими доступ к информации, не подлежащей разглашению.

Разговоры, конечно, пришлось кое-где подкорректировать, а к съемкам привлечь дублеров – для наиболее пикантных сцен. Но это было лишь делом хорошо отработанной техники. Все было сделано на “отлично” и в час “Ч”, в уютном тет-а-тете предъявлено гостю за стаканчиком хорошего бренди. На подхвате на всякий случай стояли мусорщики – чтобы собрать совочками то, что останется от гостя после объяснения ситуации, и даже врач, готовый при возможных осложнениях оказать приезжему первую помощь в случае, если у американца не выдержат нервочки или, допустим, сердечко. Русский, как видно, сработал на совесть.

Отпивая из стаканчика крохотными глотками, Столбовиц с большим интересом просмотрел и выслушал все, ему продемонстрированное. Однако в обморок не упал. Вместо этого сказал, приятно улыбаясь:

– Браво. И еще раз – браво! Право же, это даже лучше, чем я ожидал. Хорошая, профессиональная работа.

– Не понимаю, – проговорил тогда еще не политик, испытывая некоторую растерянность. – Что вы, собственно, имеете в виду?

– Только то, что сказал, – ответил Столбовиц, продолжая все так же улыбаться и смаковать напиток, и в самом деле хороший.

– Но вы же должны понять: вы полностью изобличаетесь в…

– Я и понимаю, – сказал гость. – И заверяю вас, что дома буду не раз с удовольствием просматривать все это.

На этот раз пришла пора усмехнуться собеседнику:

– Домой, знаете ли, надо еще попасть.

– Это я и собираюсь сделать послезавтра – поскольку завтра, как я полагаю, рассмотрение дела в арбитраже закончится в пользу фирмы, которую я представляю.

To есть Столбовиц вел себя, с точки зрения партнера, совершенно нагло.

– Ну что же, – сказал совратитель медленно, чтобы каждое слово впечаталось в сознание собеседника, прекрасно, кстати, владевшего русским, даже чуть лучше, чем собеседник – английским. – Я вижу, мне остается только вызвать людей, чтобы произвести ваше задержание.

– А вот в этом я не уверен, – сказал Столбовиц. – Даже больше: я думаю, что этого вам не следует делать ни в коем случае и никогда. Потому что это станет – стало бы – крупнейшим промахом за всю вашу карьеру. Необратимой ошибкой.

В поисках ответа москвич промедлил лишь секунду:

– За постулат это не сойдет, такие заявления еще нужно подкреплять. Прикажете думать, что обладаете доказательной базой?

И демонстративно вытащил из кармана трубу, нажав, включил – чтобы вызвать, как и предполагалось, группу захвата. И снова взял паузу – непродолжительную, однако же исполненную смысла: сейчас Столбовицу полагалось признать поражение и дать согласие.

Собеседник же вместо капитуляции на вопрос ответил вопросом же:

– Итак, вы хотите, чтобы с моими аргументами ознакомились другие люди? Вы так уверены в их доброжелательности? Право же, я впервые встречаю столь нелюбопытного разведчика.

На самом деле любопытство прямо-таки терзало русака; однако он давно выучился подавлять вазомоторные рефлексы, и лицо его оставалось по-прежнему спокойным. Как у покойника.

– Вижу, – сказал он, успев уже сообразить, с кем ему пришлось встретиться на самом деле, – вам просто не терпится показать свою работу. Что же: я, пожалуй, соглашусь – но при условии, что это будет интересно.

– Очень разумное решение, – сказал Столбовиц. – Что же, вот вам мои аргументы. Признаюсь, они построены по той же схеме, что и ваши, но, надеюсь, несколько выигрывают в исполнении.

И выгрузил на стол свои кассеты.

Записи действительно оказались прекрасными. Вербовщик и сам готов был согласиться с тем, что это он на экране – в одной, другой, пятой весьма непривлекательных ситуациях. Было много и подлинных планов, они сами по себе были совершенно безвредными – но так органично переходили в игровые, что трудно было поверить, что дальше идет-фальшивка. Что не поверить – это еще не беда, но тут, как понимал он, даже тщательный анализ при имеющихся средствах не нашел бы, в чем усомниться. И голос, звучавший в записи, был его собственным голосом; но фразы, которые слышались, он никогда не произносил. Все вместе создавало убийственное впечатление, и на какое-то время сотрудник даже испугался. Он был сражен его же оружием, только технически более совершенным. Но с этим ничего поделать нельзя было, это от него не зависело. А вот не увидеть опытного коллегу в адвокате коммерческой фирмы – это уже свидетельствовало о несерьезном отношении к работе или же – того хуже – о недостаточной квалификации. Если это получит известность – пожалуй, трудно будет рассчитывать на уже почти состоявшееся повышение с переходом в другую систему, куда более сильную сегодня.

Он все же принудил себя досмотреть и дослушать все до конца. До последнего сантиметра каждой ленты. Где-то рядом скучали волкодавы, ожидая сигнала, а его все не было: о них начальник сейчас думал меньше всего. Когда аппаратура выключилась, он – все с тем же безмятежным выражением лица – спросил, как будто речь шла о чашке чая:

– Ну, каковы же будут ваши условия?

Столбовиц не удивился; похоже, именно этого вопроса он и ожидал. Он улыбнулся:

– Они не будут обременительными для вас. Начну с того, что вы можете сообщить вашему начальству о моем согласии работать на вас.

Вот это было действительно неожиданным; и похоже, что на сей раз собеседнику американца не удалось удержать выражение невозмутимости, а Столбовиц, разумеется, это заметил.

– На основе джентльменского соглашения, – добавил он. – Вы удивлены? Но вы, конечно, понимаете, что никакой информации от меня не получите – во всяком случае, достоверной. Двойник – не мое амплуа. И соглашаюсь я лишь для того, чтобы у вас не возникло неприятностей. Вас устраивает такой выход из положения?

На этот раз уже партнер предпочел ответить вопросом:

– Чего же вы будете ждать от меня? Тоже такого вот формального согласия? Зачем?

– Не волнуйтесь: мы не собираемся делать из вас крота. Нет смысла: насколько я понимаю, вы не задержитесь в вашей нынешней роли – и вообще в том департаменте, который сейчас представляете. Да и я, откровенно говоря, сейчас разговариваю с вами не от имени обитателей Лэнгли. Нет, я не стану называть их – не имею таких полномочий. Могу сказать лишь, что люди эти – и я в том числе – не желают ничего плохого ни вам, ни вашей стране. Мы просто научились мыслить другими категориями. Земля – едина, невелика и очень, очень уязвима. Помните – “Не спрашивай, о ком звонит колокол…”.

– Он звонит по тебе, – закончил цитату образованный агент. – Но это не ответ. Чего же от меня станут требовать – с этих позиций?

– Мне легче сказать, чего от вас не потребуется. Военных и государственных секретов. Списков вашей агентуры. Тем более что ею занимается не ваша служба, а другая. О чем вас попросят? Ну, скажем так: когда вы займете в руководстве вашей страной то место, на которое вас двигают – оно вам известно не хуже, чем мне, – вы будете иметь практически полный доступ ко всей информации. И если однажды увидите, что возникают проблемы, выходящие за пределы России и, следовательно, являющиеся глобальными – как, например, расцвет терроризма в начале века, – вы расскажете нам об этих проблемах. Об их сути. Потому что в одиночку серьезные планетарные проблемы не решить даже нам, а уж вам – не обижайтесь, вы сами знаете это, – и подавно. Не волнуйтесь: нам не потребуются такие детали, какие будут касаться ваших тайн: достаточно будет обрисовать проблему в общем, остальное мы как-нибудь сообразим. Устраивают вас такие условия?

У москвича было странное ощущение. Он прекрасно знал, что никаких грехов – из тех, что были на пленках, – не совершал; но не хуже было ему известно и другое: у нас любят искать и находить виноватых, “крайних”, это создает впечатление активной и продуктивной деятельности; и у нас (не только у нас, впрочем) не любят, когда вокруг человека возникают шум и суета отрицательного свойства; это сразу же используется конкурентами – а конкуренты есть всегда и на всех уровнях. Нет, пусть ему и удастся опровергнуть все, о чем наверняка будут шуметь все СМИ (примеров не надо было искать далеко), но к тому времени поезд уйдет, и догнать его будет практически невозможно. То, что сейчас применили к нему, было шантажом; но не использовал ли и он сам это средство? Конечно, и не раз. Так что говорить о честности или нечестности приемов сейчас было бесполезно; надо было соглашаться.

– Вся эта продукция, конечно, останется у вас? – В слово “продукция” он вложил ровно столько брезгливости, чтобы Столбовиц заметил ее, но не обиделся.

– Само собой разумеется. Так же как ваша – у вас. Вам она нужна для подтверждения факта вербовки, да и мне, откровенно говоря, для отчета.

На этом они тогда распрощались, и события пошли своим чередом. На новом посту завербованный вербовщик, как известно, преуспел, проявив и те свойства характера, каких раньше не замечал почти никто – за исключением, конечно, тех, кто его продвигал. И эпизод со Столбовицем начал постепенно забываться – его не беспокоили из-за бугра, и он туда не обращался, – поскольку проблем глобального масштаба в России вроде бы не возникало, хватало ей и своих, локальных.

А вот теперь пришла, кажется, пора использовать давнее знакомство. Глава оппозиции все более убеждался в том, что его тогдашний собеседник не блефовал (незачем было), а играл честно – насколько это слово вообще может быть применено в описанной ситуации. Признаком fair play послужило и то, что в ответ на просьбу пригласить оппозиционера в Америку согласие было дано немедленно, без всякого уточнения причин. Детали, естественно, тогда не обговаривались: это москвич оставил до личной, конфиденциальной встречи.

Встреча эта состоялась уже в аэропорту Кеннеди, куда Столбовиц приехал, чтобы сразу же увезти гостя в назначенную ему резиденцию. Четырех человек, сопровождавших прибывшего, американец оглядел внимательно, но без восторга. И сразу же предупредил:

– Ваши спутники разместятся отдельно от вас. Не беспокойтесь – будут соблюдены все законы гостеприимства. Но сейчас их услуги вам не понадобятся. Впрочем, вы сможете связаться с ними в любое время – как только потребуется. А пока – пусть отдыхают, знакомятся с городом и тому подобное. Вас же я беру на мое попечение.

– Разве был такой уговор? – спросил вполголоса неприятно удивленный гость.

– Раз уж вы доверились мне, – столь же негромко ответил Столбовиц, – то и полагайтесь на меня во всем. Без этого мы далеко не уедем.

И – громко, повернувшись к свите:

– Джентльмены, вот ваша машина – вы поедете в отель где для вас заказаны номера. Не “Уолдорф”, но за удобства могу поручиться. Не беспокойтесь, кстати, – оплачивать постой вам самим никак не придется. Мистер Джон Смит (он кивнул в сторону стоявшего рядом, чуть позади, человека, чей облик был столь же зауряден, как и его наверняка условное имя) будет отвечать на ваши вопросы и по возможности выполнять пожелания. Вот ваша машина, и желаю приятно провести время. О'кей?

Глядя вслед ускользавшему по дороге кадиллаку, приехавший проговорил:

– А наша машина что – опаздывает?

– Она нам не нужна. Сейчас пройдем на вертолетную площадку.. Время существует для того, чтобы его экономили, не так ли?

– О'кей, – ответил гость, давая понять, что не намерен возражать против местных правил и обычаев.

Конечно, появись он в Штатах с официальным визитом, он мог бы рассчитывать на куда более помпезные апартаменты; но небольшой уединенный домик на берегу океана, куда хозяин и гость прилетели на вертолете, состоявшем, видимо, в распоряжении опытного адвоката (Столбовиц и по сей день не терял связи с прежней фирмой), в данном случае визитера из России вполне устраивал. Место выглядело достаточно безлюдным, а Столбовиц предупредил его:

– Охраны вы не видите, но она есть. Устройств для прослушивания и скрытой съемки вы тоже не видите – но это потому, что их тут нет вообще. Проверка происходит ежедневно. Этот кусочек Америки – частная собственность, и никто сюда не забредает – даже если очень захочет, не сможет сделать этого. Прислуга – два человека, вполне надежные. Следовательно – если вы захотите рассказать мне о целях вашего приезда, никто третий нас не услышит. Хотите дринк с дороги?

– Разве что самую малость. И наберитесь терпения: я буду говорить достаточно долго.

– Терпение – добродетель разведчика, – сказал Столбовиц серьезно. – Прошу извинить – придется на минуту отвлечься. Телефон. – Он улыбнулся, как бы прося извинения.

И в самом деле послышался сигнал – странный, ни звонком, ни мелодией назвать его было трудно; скорее приглушенный звук сирены, – и доносился он не из соседней комнаты, а словно бы с другого конца дома. Столбовиц быстро вышел, почти выбежал. Приезжий лишь пожал плечами: на гостеприимство это не очень-то походило.

А еще менее – то, что затем последовало. Столбовиц вошел так же стремительно, как и ранее покинул комнату. Остановился. И, не дав гостю произнести ни слова, заявил:

– Еще раз прошу великодушно извинить, но я вынужден срочно отлучиться, – Он слегка развел руками. – Дела не ждут. Но постараюсь вернуться как можно скорее: мне и самому не терпится услышать вас, догадываюсь, что ваша миссия достаточно важна. Здесь все к вашим услугам, включая персонал, разумеется. Я спешу, еще раз простите!

И исчез – словно его и не было.

Дневник, изъятый из дома покойного Ржева старшим лейтенантом Комаром, в разговоре был ошибочно назван им дневником наблюдений: просто потому, что такая надпись была на обложке толстой тетради. На самом же деле это действительно был дневник; но не журнал наблюдений, каким почел его Комар, а просто дневник. Иными словами – покойный Люциан заносил туда эмоции и мысли, возникавшие у него в связи с наблюдениями. А также более или менее подробно – свои действия, весьма, впрочем, однообразные. Дни его, за редкими исключениями, были очень похожи один на другой – особенно если учитывать, что немалая часть каждого дня уходила на сон, поскольку вести наблюдения возможно только в темное время суток. Кстати, имя Джины там не встречалось ни разу – ни в связи с работой, ни в какой-нибудь другой. Но тут никто и не предполагал, что оно должно бы встретиться.