Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Милов (№1) - Ночь черного хрусталя

ModernLib.Net / Научная фантастика / Михайлов Владимир Дмитриевич / Ночь черного хрусталя - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Михайлов Владимир Дмитриевич
Жанр: Научная фантастика
Серия: Милов

 

 


Владимир МИХАЙЛОВ

НОЧЬ ЧЕРНОГО ХРУСТАЛЯ

* * *

– Доктор Рикс! Срочно – город! ОДА!

Женщина выхватила из кармана халата пло­скую коробочку коммутатива. Нажала кнопку.

– Доктор Рикс? – Голос в коробочке ка­зался сплющенным. – Снова ОДА! Девочка, роды проходили нормально…

Женщина опустила веки – может быть, чтобы никто не увидел в ее глазах отчаяния. Но голос ее в наступившей мгновенно тишине про­звучал спокойно, почти безмятежно, как если бы ей сообщили – ну, что лампочка в прихожей перегорела, например; только свободная рука не­произвольно сжалась в кулак:

– Что же вы предприняли?

– Сразу же, по инструкции, дали кислород. Затем…

Она слушала еще несколько секунд.

– Пока дышит нормально. Однако…

Она перебила:

– Готовьте к перевозке. Сейчас к вам выле­тит вертолет.

– Доктор, хотелось бы… Видите ли, ее отец – Растабелл.

Она знала, кто такой Растабелл.

– Не волнуйтесь, все будет отлично.

Рука с коммутативом медленно опустилась, бессильно повисла, но лишь на секунду.

– Доктор Карлуски, разрешите…

Он кивнул головой с узким, морщинистым лицом.

– Разумеется, доктор Рикс. Я уверен – это вчерашний выброс; следовало ожидать…

На несколько мгновений выдержка изменила ей:

– Шесть наших обращений к этому их пра­вительству, шесть успокоительных ответов – и все на бумаге, только на бумаге… В конце кон­цов, это же их дети, а не мои!

– Ну, что вы, – сказал доктор Карлуски, стянув морщины в улыбку. – Правительства всегда бездетны. Хорошо, что у нас еще есть тер­мобоксы.

– Еще три, – ответила она уже в дверях. – Что будет потом – не знаю…

– А кто знает? – сказал доктор Карлуски ей вслед.


Что будет потом, не знал никто. Ни здесь, в Международном Научном Центре ООН, распола­гавшемся в уютном (по привычке его продолжа­ли считать уютным) уголке Европы, в Намурии, ни, пожалуй, во всем мире.

Правда, не было уже той растерянности, что сопутствовала первым подобным случаям – сперва вовсе непостижимым, потому что младен­цы рождались вроде бы совершенно здоровыми, были они доношены, выходили правильно, не было ни удушения пуповиной и никаких других бед из числа тех, что подстерегают еще не ро­дившегося. Вскрытия показывали, что дети были совершенно нормальными – только их крохот­ные легкие выглядели как бы сожженными если не кислотой, то удушливым газом. Ведь ничего, кроме воздуха, каким все дышат, не содержалось в родильных залах. Все дышат, а эти вдруг не захотели: один, другой, третий, четвертый – и, как говорится, пошло. Не только в Намурии, хо­тя небольшая страна эта оказалась одной из пер­вых, и не только в Европе. Другая закономер­ность, правда, прослеживалась: чем ближе к большим промышленным районам, тем чаще та­кие случаи происходили, потому что тем меньше оставалось в этих местах того, чем можно ды­шать. Отказ Дышать в Атмосфере – вот что та­кое ОДА.

И в самом деле: можно ли было называть старым и легким словом «воздух» нынешнюю смесь кислорода и азота со всеми теми неисчис­лимыми добавками, какими обильно обогащала ее цивилизация: продуктами сгорания твердого, жидкого и газообразного топлива в цилиндрах и камерах автомобилей, тепловозов, теплоходов, самолетов, энергостанций, заводов и фабрик, ра­кет, или просто на месте добычи; отходами про­мышленности – химической прежде всего, но не только; продуктами сжигания мусора; тончайшей цементной, фосфатной и другой всякой пылью; отходами горнодобывающей и горнообра­батывающей промышленности? Да что перечислять – тут впору заводить Черную книгу, что­бы на множестве ее страниц всерьез заняться поименованием всего того, чем мы за десятилетия усовершенствовали наивно-примитивную сти­хию, а здесь не место для этого. Добавим толь­ко, что уже не воздухом, конечно, была эта смесь – скорее уж следует называть ее «Аэрозоль-ХХ» – по номеру нашего благодатного столетия и по ее физической сущности.

Не будем здесь говорить и о том, что не одна только атмосфера подверглась подобному «обога­щению», но и вода, и поверхность земли, и не­дра ее, да и ближний космос, пожалуй, тоже; попытаемся лишь назвать этот процесс приспо­собления природы к человеку самым пригодным для этого словом вместо существующего для этой цели бодрого термина «техническая цивилиза­ция» – словом этим будет война, и не просто война, но гражданская. Потому что только на войне убийства происходят не исподтишка, но явно, и почитаются не за преступление, но за подвиг – не так ли поступает цивилизация с природой? И не подвигом считали мы разве все достижения вышепоименованной? Подвигом, не­сомненно; и гордились, и подвигали на дальней­шее в том же духе. Итак, война. А почему граж­данская? Потому что в гражданской войне народ уничтожает сам себя, для народа гражданская война – форма самоубийства или борьба если уж не до смерти, то самокалечения во всяком случае. Но разве природа и человек – не один народ по имени «Жизнь на Земле»? И то, что происходило и все еще происходит в процессе цивилизации, не есть ли война одной части на­рода против другой, война регулярной армии людской цивилизации против партизанских опе­раций порядком уже разозленной природы? Гражданская война, да.

Не вчера это уже стало ясным. И не вчера впервые были произнесены власть предержащи­ми во всех концах планеты правильные и достойные слова относительно пресечения, недопу­щения, исправления, восстановления… Так кля­нется алкоголик: вот сегодня еще выпью, а с за­втрашнего дня – завяжу! Так обещает сам в себе запутавшийся человек: с понедельника на­чну новую жизнь! Сколько завтрашних дней прошло, сколько понедельников… Ты еще ды­шишь, человек? Ну живуч, прямо сказать…

Кто как, впрочем. Кому сейчас, скажем, семьдесят – тем дышится легче. Было время адаптироваться: родились-то они тогда, когда ды­шать было куда проще. Нет, конечно, двести или две тысячи или двадцать тысяч лет назад воздух был еще чище. Но даже семьдесят лет назад над полями и в лесах еще держалась бла­годать, с неба не лились еще желтые, а то и ра­диоактивные дожди, а поля и грядки удобрялись более по старинке, навозцем. Так что хоть в де­тстве подышали вволю, а потом приспосаблива­лись понемножку. Тридцатилетние, особенно го­рожане, – уже другой коленкор: вдыхали аэро­золь с младых ногтей, хотя не столь еще густой, как нынче. Ну, а теперь и вовсе не осталось на­селенных мест, куда не проникли бы механизмы и химикаты. И вот в разгар научно-технической революции, грозившейся привести благодарное человечество к полному познанию всего на свете и безмятежному благоденствию, детишки как-то уж и вовсе хлипкими стали входить в сей мир – юдоль не слез, но небезвредных отбросов.

Воздух, как и вода, на всей планете пришли потихоньку к одному знаменателю: природа не знает границ ни для добра, ни для зла. Естест­венные компенсаторы и фильтры первыми не выдержали нагрузки, тем более, что оставалось их все меньше; они были природными богатства­ми, которые человек транжирил вместо того, чтобы разумно жить на проценты. И вот нако­нец и он, наиболее приспособляющаяся (за иск­лючением разве крысы, клопа или таракана) часть природы, исчерпал, похоже, свои резервы адаптации и выносливости. Так что к тому дню, с которого началось наше повествование, на всех материках уже не на сотни, а, по статистике Всемирной Организации Здравоохранения, на тысячи шел счет представителям разумного ви­да, при рождении требовавшим для дыхания первобытно-чистого воздуха – или вовсе отка­зывавшимся жить. То ли мутантами они были, то ли спираль развития снова вышла на такую вертикаль – но так вот получилось.

Сперва, как уже сказано, растерялись. Но теперь научились крохотных бунтовщиков сбере­гать: помещали в герметические боксы, куда по­давалась приемлемая для младенцев дыхатель­ная смесь, с ароматом хвои даже. Кормить их тоже приходилось с самого начала искусственны­ми составами из натуральных (по возможности) продуктов. И дети жили, словно драгоценные экспонаты музеев, за броневыми стеклами. Старшему из них во всем мире шел сейчас чет­вертый год. Самая младшая – вот только что родилась, при нас, можно сказать.

Что будет потом – это, конечно, не только доктора Рикс интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом) не­сколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уже молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось, что «сегодня» было важнее чем «потом». Мир все усложнялся, но дышать не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества, то с ним было, как с ядерным реактором: работает и взорваться вроде бы не должен. Но – может.


– Вызывает клиника Научного центра. Вер­толет прибыл?

– Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но господин Растабелл очень встревожен. Он…

– Успокойте его.

– Доктор Рикс, а не могли бы вы лично по­говорить с ним? Вы специалист, да и американ­ская медицина…

– Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.

– И еще одна просьба, доктор: если…

Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякну­ли инструменты в стеклянных шкафчиках, ко­лыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок бу­маги спланировал со стола и закачалась подве­шенная к абажуру настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с бласте­ром наизготовку.

«Физики стали слишком много позволять се­бе, – мельком подумала женщина. – Совер­шенно не считаются с тем, что у нас – дети».

– Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите?

Но телефон молчал.


– А теперь, доктор, вопрос на засыпку…

– Честное слово, Гектор, у меня не оста­лось ни секунды. Надо проверить, как новенькая дышит в боксе, затем…

– Что же, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их потом? Герметичные дома, конторы, цеха, горо­да? Или вы надеетесь научить их дышать той га­достью, какой дышим мы?

– Это задача для ученых. Я всего лишь врач.

– Их становится все больше – это, види­мо, не случайно. Не опасаетесь ли вы, что в один прекрасный день общество возмутится – с непредсказуемыми последствиями?

– Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело – убедить власти в том, что надо срочно при­нимать меры не на словах, а на деле, иначе че­ловечеству грозит гибель в недалеком будущем.

– Какие меры вы считаете необходимыми?

– Любые, которые могут привести к очище­нию среды. За подробностями обращайтесь в «Грин пис».

– Вы верите в возможность таких мер?

– Я оптимистка. Ну, все, на этом – наи­лучшие пожелания.

– А у меня еще целая связка вопросов. Чем вы заняты сегодня вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?

Она усмехнулась.

– Вечером я приглашена на вечеринку – тут рядом, в Сайенс-виллидж.

– И пойдете?

– Почему бы и нет? А вообще, на возника­ющие вопросы человек должен находить ответы сам.

– Браво, это я использую. Что же, раз так – мчусь в город, к Растабеллу. Думаю, что они вот-вот начнут атаковать правительство всерьез – теперь, когда он пострадал, так сказать, лич­но. Но сперва забегу к нашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.

– Был какой-то странный толчок. Но зем­летрясений тут не бывает…


– Город все еще не отвечает, доктор. Глухо.

– Когда телефон исправят, разыщите меня – я обещала позвонить Растабеллу. Буду у себя до шести, сестра Ибарра.

– Непременно, доктор.

«И в самом деле, пойду на вечеринку, – подумала она, направляясь к блоку термобоксов. – И не устою. Не стану больше сопротивляться ему. Да и чего ради? Пусть несерьезно, пусть быстролетно – но хоть что-то, иначе совсем за­вяну… А в обаянии ему не откажешь. Отбивать­ся я буду, но не очень убедительно. Пусть Моран удлинит список своих побед – на самом де­ле это ведь я решила так, не он…»

– Рад видеть вас, фрау доктор!

Еще долю секунды она внутренним взором созерцала неотразимого Морана, хотя поздоро­вавшийся с нею здесь, в коридоре, человек был полной его противоположностью: невысокий, ок­руглый, с редкими, прилизанными волосами, и одет он был с аккуратностью клерка, хотя чи­новником как раз не был.

– А, господин инженер! Почему вдруг «фрау»? Что за противоестественная смесь? Впрочем, мы в чем-то напоминаем Вавилонскую башню, может быть, вы и правы…

Инженер смутился:

– Сам не понимаю… Наверное, потому, что я только что разговаривал с профессором Ляйхтом – он предпочитает свой родной язык.

– Вы были у нас?

– Лишняя проверка никогда не мешает. Те­перь я могу поручиться: вашу новую маленькую милую пациентку электроника не подведет.

«Сентиментален, как всегда, – подумала она. – И, наверное, примерный супруг и отец. Хотя нет – он, кажется, как раз бездетен».

– Я очень благодарна вам за внимание к нашим детям. Но не стану задерживать: вы, ко­нечно, спешите, как всегда, к вашей очарова­тельной жене.

– Увы, на сей раз я увижу ее лишь через несколько часов. Я обещал профессору Ляйхту вечером посмотреть его персональник у него до­ма, в поселке.

– В Сайенс-виллидж? Как же она перенесет целый вечер без вас?

– Я предупредил ее еще до того, как замол­чали телефоны. Почему это, как вы думаете?

– Понятия не имею. Так почему же?

– Я и сам не знаю. Она, я думаю, раньше ляжет: очень устает в последние дни, необычай­но много работы в конторе мистера Рикса…

«Особенно для секретарш, – подумала она, по-прежнему приветливо улыбаясь, – приго­жих собой, сверхурочной работы. Сукин сын!»

– …Впрочем, что я вам объясняю: вы на­верняка знаете о делах вашего мужа намного больше моего.

«Ни черта не знаю, – подумала она, – да и знать не хочу».

– Ну, желаю вам всего лучшего.

– Мое почтение, доктор.


«Вот поют, – подумал Милов, – ну прямо соловьи…»

Во тьме вспыхнула искра; мгновенный взвизг резнул по слуху, потом глухо загудело – слов­но в глубочайший колокол ударили: ухнул неи­моверным басом, покачался из стороны в сторо­ну и стал затухать. Но Милов успел уже ныр­нуть в дыру – вход в пещерный лабиринт.

Собственно, и не пещеры это были, скорее катакомбы. Тут естественные пустоты, характер­ные для таких геологических структур, с обшир­ными залами (в одном из них даже подземное озерцо плескалось), перемежались и соединялись вымытыми некогда водой ходами и рукотворны­ми коридорами, в прошлом – горными выра­ботками. В седой древности в пещерах жили, по­том – скрывались, во время второй мировой войны их использовало Сопротивление, а после нее, хотя и не сразу, проложили несколько маршрутов для туристов; маршруты эти оборудова­ли электрическим освещением, но стоило откло­ниться от нехоженой трассы – и человек попа­дал в первозданную мглу. Входов в катакомбы имелось несколько, все они были снабжены прочными дверями – сперва деревянными, по­том их заменили пластинами из котельного же­леза: чтобы предотвратить несчастные случаи, какие время от времени приключались с «дики­ми» туристами и с детьми. Одна из этих дверей сейчас оказалась, на счастье Милова, приотво­ренной, и пули пришлись по ней.

«Рикошет, – подумал он, переводя дыхание и напряженно вслушиваясь. – Плохо стреляют, а странно, они должны уметь профессионально, и по звуку в том числе; но и так ничего, чуть левее – тут бы мне и конец. Но, значит, я вер­но иду, – думал он, на четвереньках отползая подальше от входа, в глубину, – жму им на больную мозоль… Конечно, найдись среди них хоть один порешительнее – впрыгнул бы за мной и длинной очередью вдоль хода – и все, и снято, как говорила Аллочка… Если они меня опознали – человек я заметный, их могли пре­дупредить, – то и преследовать они вряд ли су­нутся, репутация у меня достойная; но уж по­стараются и живым не выпустить, залягут, как кот у норки: наверняка ведь думают, что я этих ходов не знаю, а если и знаю, то лишь офици­альные маршруты. Плохо они обо мне думают, плохо… А засуетились они заметно, может, у них и тайники тут, перевалочные базы? Ну, ес­ли поживем – увидим…»

Он спешил уйти подальше, прикидывая на ходу, как побыстрее и побезопаснее выбраться отсюда, чтобы попасть, наконец, в Научный центр, найти там одного человека и выжать из него все, что можно, а потом найти другого, уже в городе, и с ним сделать то же. Несколько раз Милов свернул почти наугад: надо было сойти с туристской тропы. Сейчас ход расширился, дви­гаться можно было почти бегом, лишь немного пригибаясь. Воздух был сырой и затхлый – значит, другого выхода поблизости не было. Хо­рошо: никто не успеет забежать и устроить заса­ду впереди. Подумав так, Милов усмехнулся и еще ускорил шаг. И, словно в отместку за ух­мылку, кто-то или что-то долбануло его по лбу с такой жестокой силой, что он не устоял на ногах – рухнул и, кажется, отключился.

Ненадолго, впрочем. Милов пришел в себя то ли от невыносимой, дергающей и стучащей боли в виске, но может быть, и от слабого, осторож­ного шороха, что послышался. Милов с силой притиснул висок к холодному, мокрому песку, чтобы умерить боль. Никуда не денешься: звуки были звуками шагов, и они приближались осто­рожно, но упорно.

«Значит, решились все-таки, пакостники, – подумал он с неожиданным спокойствием, – пошли на добивание… Ну, в такой непроглядности в меня еще попасть надо. Правда, и мне по звуку трудно будет их упредить: здесь много­кратное отражение. Ладно, пусть они начинают, а я тогда – по вспышкам… А куда девался тот, что меня сшиб? Весьма странно… Может, спе­шил к выходу, и я ему просто мешал? Постой, а где выход? Там, где мои ноги. А эти приближаются с другой стороны – выходит, успели-таки забежать…»

Шаги приближались все медленнее, охотни­ки, видимо, не хотели рисковать.

«Что же они – даже фонариками не запас­лись, дурачье, неужели думали, что я по турист­ским ходам побегу? – с некоторым пренебреже­нием подумал Милов. – А ведь готовились, на­верное, всерьез… Или просто боятся?..»

Тут шаги и вовсе замерли. Милов старался дышать как можно реже, тише, отбойный моло­ток в черепе перестал частить. Потом он услы­шал совсем рядом едва различимый шепот и очень удивился: разговаривали по-английски, а не по-намурски и не по-фромски – то были два местных языка.

– Нет, мне помнится, тут можно пройти, на­до только опасаться сталактитов, они тут мощ­ные, их не вырубали, это дикий ход.

«Странный акцент, – подумал Милов. – Местный, надо полагать. В местных языках я – с грехом пополам… Так вот, значит, на что я налетел; было бы идти поосторожнее, как это я оплошал… О чем это они там?»

– Жаль, мне бы хоть фонарик захватить, но кто мог знать?

– Как тихо… Может быть, мне почудилось и никто не стонал?

«Второй – явно из Штатов», – решил Ми­лов.

– Нет, не почудилось, стон был. А куда мы здесь выйдем?

– Помнится, этот ход ведет к реке, но дол­жен быть еще один выход, поближе – мы с женой тут бывали когда-то, но далеко не забреда­ли, боялись.

– А может быть, лучше вернуться? Я ду­маю, там уже все успокоилось… – Это был уже не шепот, а негромкий голос, и Милов едва не присвистнул от удивления: голос принадлежал женщине. – На худой конец, будем со своими, если даже что-то еще и не так. Ну, в конце кон­цов, что нам грозит?

«Нет, – подумал Милов, – это не мои друзья-приятели. Это случайный народ. Любов­ники, может быть – искали уединения и заблу­дились. Пора объявиться – не то они, от безвы­ходности, начнут делать что-нибудь нескром­ное…»

Он подтянул ноги к животу, изготовленный было к бою пистолет водворил на место. Бес­шумно привстал – и снова ткнулся головой в сталактит, в самое острие, и невольно зашипел.

– Кто там? – вскрикнула женщина испу­ганно. Сразу же зашуршало: мужчина шагнул вперед, дыхание его сделалось шумным. Он мог сейчас, пожалуй, и напасть, не рассуждая, – просто чтобы подавить страх в себе самом.

– Эй, приятель, – по-английски окликнул его Милов, негромко, словно сидел за столиком в кафе и мимо прошел официант. – Осторожно, не запачкайте об меня обувь.

Тот снова остановился.

– Что вы тут делаете? – через мгновение осторожно спросил он.

– Принимаю солнечные ванны, – ответил Милов, чувствуя, как возвращается к нему уве­ренность. – Предупреждаю: я занял лучшее место и не собираюсь уступить его просто так.

Тот усмехнулся – просто потому, что того требовало чувство собственного достоинства.

– Меня радует ваш юмор, – ответил он. – Но не окажете ли вы любезность говорить серьезно? Тут, собственно, нет ничего смешно­го…

– Кончайте болтовню! – неприязненно сказала женщина; судя по звуку ее голоса, она отступила шага на три-четы­ре – на случай, ес­ли завяжется схватка, наверное. – Не знаю, может быть, пещеры – ваше постоянное обита­лище, но нам не хотелось бы медлить.

– Вы совершенно правы, – согласился Милов; он тянул время, чтобы совсем уже опра­виться от удара. – Можно простудиться. Да и воздух, откровенно говоря… Хотя, должен ска­зать, снаружи он тоже не заслуживает доброго слова.

– Дайте нам пройти! – потребовала жен­щина.

– Обождите секунду, – примирительно сказал Милов, – я попытаюсь встать.

– Ах, вы лежите, – сказал мужчина. – Вот почему я затруднялся понять, где вы нахо­дитесь.

– Вам плохо? Или вы ранены? – спросила женщина и шагнула вперед.

– Стойте там! – на всякий случай задер­жал ее Милов.

Она обиженно хмыкнула, но остановилась, говоря:

– Надеюсь, ваш утренний туалет не затя­нется? Кофе в постель здесь не подают. Может быть, конечно, дома у вас горничная… Вы из по­селка?

– Дома у меня гарем, – сказал Милов и, упираясь ладонями в шершавые стенки хода, стал подниматься.

– Боюсь, что господин не из поселка, – сказал мужчина своей спутнице так, словно Ми­лов далеко и не слышит их. – Я там знаю всех, и персонал тоже. – Он повысил голос: – Не могли бы вы сказать, кто вы и как оказались здесь?

Милов ощупал пальцами голову.

– Ничего, – вслух сказал он самому себе. – Кажется, обошлось без телесных поврежде­ний, связанных с длительным расстройством здо­ровья.

– А может быть, он из этих? Поджидал нас? – предположил мужчина. Видимо, темнота придавала ему смелости; вообще-то, судя по ма­нере говорить, он не принадлежал к забиякам.

– Встали? – нетерпеливо спросила женщи­на. – Поздравляю. А теперь, пожалуйста, про­пустите нас, если вам не нужна помощь.

– Боюсь, что она потребуется вам, – отве­тил Милов. – Если не ошибаюсь, вы хотите воспользоваться ближним выходом? Не советую: там ждут меня, но могут открыть огонь, даже не спросив, кто идет. Нервные люди.

– Вы… контрабандист? – нерешительно спросил мужчина. – Извините за такое предпо­ложение, – тут же заспешил он, – но в этих местах…

Он умолк.

– В этих местах?.. – повторил Милов.

– Ну, я, собственно, не знаю, я живу в го­роде. Но говорят… – Он снова не закончил фразы.

– Нет, – сказал Милов, – все не столь романтично. Я турист-одиночка, много слышал об этих пещерах, но возле входа меня хотели ог­рабить, и, кажется, даже убить. Оставалось лишь улизнуть сюда, где потемнее.

– Это необычно, – задумчиво проговорил горожанин. – О грабителях у нас давным-давно не слыхивали. Знаете, – оживился он, – ско­рее, это были… ну, те самые, что в поселке. Вы не знаете разве, что произошло вот только что, вечером, в Сайенс-виллидж?

– Никогда не бывал там.

– Перестаньте, Граве, – сказала женщина.

– Господин хочет сохранить инкогнито. Во вся­ком случае, английский – не его родной язык.

– Я из России, – сказал Милов вежливо. – Турист.

– Все равно: сейчас все мы сидим в одном и том же джеме по уши. Итак, мистер русский, вы полагаете, тут нам не выйти?

– Милов, – представился турист. – Да­ниил Милов, к вашим услугам, мэ'м.

– Очень приятно, Дан. Меня зовут Евой. А это господин Граве. Его воспитание не позволя­ет, чтобы его называли по имени.

– Что делать, – сказал Граве, – мы, намуры, консервативны и, признаться, даже гор­димся этим. Но скажите, господин Милф, о заса­де вы говорили серьезно?

– К сожалению.

– Я не очень уверен относительно других выходов, – сказал Граве виновато. – Слиш­ком давно не бывал здесь, хотя работаю рядом со дня основания Центра. Впрочем, так всегда бывает… Знаю только, что выходы есть, но вот где они?..

– Ну же, решим что-нибудь, – нетерпели­во сказала Ева. – Не люблю неподвижности. Ну, а вы, Дан, – вы в самом деле собирались заночевать тут? Мне такая спальня не по вкусу.

– Боюсь, что к утру здесь будет чрезвычай­но холодно, – согласился Граве. – Если бы мы еще оделись подобающим образом; но все произошло так неожиданно…

– Ночлег здесь не входил в мои планы, – признался Милов. – Я рассчитывал попасть в Центр – там ведь есть какой-нибудь странно­приимный дом, надеюсь?

– Гостиница, – сказал Граве. – Но в Центр еще надо попасть, а это, я полагаю, сей­час затруднительно. В той стороне один-единст­венный выход, через него мы и попали сюда. Однако, – в голосе его проскользнула нотка го­речи, – в старой тихой Намурии стали проис­ходить невообразимые вещи: там тоже люди с оружием, и мы едва спаслись от них, когда бе­жали из поселка…

– Так что выбираться придется вместе, – заключила Ева. – Осталось лишь придумать – как.

– Отчего ж не придумать, если поду­мать… – пробормотал Милов, занятый сейчас другими мыслями. Ни к чему были ему сейчас эти спутники, а в одиночку он, вероятнее всего, прорвался бы; но бросить здесь женщину было бы не по-мужски, а от компаньона ее, похоже, большого толку ждать не приходилось. Ну что же, воспримем как лишнюю помеху, только и всего. Главное – не терять больше времени. И так уже…

– Мне известен еще один выход, – сказал он. – Правда, он не для туристов: над рекой, в обрыве, но невысоко. Есть в нем одно неудобст­во: спуститься вниз там нельзя – берег нависа­ет, подняться – тем более. Можно только прыг­нуть в реку.

– Просто ужасно, сколь многого я с собой не захватила, – сказала Ева: – ни пижамы, ни купальника…

– Я тоже, – сказал Милов, – я путеше­ствую налегке. – Он не стал объяснять, что сумку ему пришлось бросить, когда за ним гна­лись; по счастью, ничего серьезного там не бы­ло, опыт давно научил самое необходимое но­сить в памяти и в карманах. – Да и господин Граве вряд ли предусмотрел такую потребность.

– Вы же видите, господин Милф, – у нас с собой ничего…

– Не вижу, как ни удивительно. Здесь не слишком светло, а? Ну что же, раз мы не экипи­рованы, придется лезть в воду в чем мать роди­ла.

– Это будет крайне неприлично, господин Милф, – сурово произнес Граве. – Если бы еще с нами не было дамы…

– Вы знаете, Граве, – сказала Ева, – я не очень любопытна.

– Тем более, что все равно ничего не вид­но, – добавил Милов. – Впрочем, дело ваше. Только не забудьте, что придется переплывать реку: и из-за обрыва, и чтобы обойтись без неожиданностей.

– Вы полагаете, там тоже опасно? – с не­которым беспокойством спросил Граве.

– Полагаю, тот выход известен не только мне. Итак, плыть придется, а разводить потом костер для просушки – потеря времени, да и небезопасно.

– Вы считаете, все настолько серьезно? – спросил Граве.

– Я знаю только, что меня хотели подстре­лить, – сказал Милов, – и для меня этого до­статочно. Итак, решено?

– Так или иначе все вымокнет, – сказала Ева.

– Плывя, держите одежду над головой.

– Давно так не пробовала.

– Ну, отдадите мне, – сказал Милов. – Верну сухой.

– Вы крайне любезны, – сказала Ева. – Ведите нас, пещерный лев.

– Вы хотели сказать – пещерный человек, – поправил Граве.

– Хотела то, что сказала. Не придирайтесь.

– Но вы же его даже не видели, – сказал Граве, видимо, все еще колеблясь: купание, ка­жется, его не прельщало. – Откуда же вы знае­те, что он похож на льва?

– Нам придется, – предупредил Милов, – миновать тот вход, которым воспользовался я. – Он знал, что обходного пути нет: схема ходов в окрестностях Центра была крепко запе­чатлена в его профессиональной памяти. – Так что никакого шума. Я иду первым, вы, Ева, кла­дете руку мне на плечо, а господин Граве замы­кает – точно так же.

Он ощутил, как легкая ладонь легла на его плечо.

– Тронулись!

Они шагали молча, стараясь ступать в ногу. Ева сняла туфли и несла их в руке: острые каб­луки тонули в песке, ноги сразу промокли.

«Одно приключение вместо другого, – ду­мала она, ощущая под пальцами твердое плечо. – Хороший свитер, надеюсь, он не какой-ни­будь дикой расцветки, хотя от русских, говорят, можно ожидать чего угодно – и прекрасного вкуса, и самого дурного… Напрасно я не надела кроссовки – с брюками вполне уместно… Прав­да, их снимать труднее. – Тут ее мысли пошли в другом направлении. – А мой соблазни­тель! – она не удержалась и фыркнула, подав­ляя смех. – Бедный котик: мышка уже в углу, загнана, он и коготь выпустил – и вдруг вла­мываются и портят всю охоту… Но уж тут он повел себя молодцом… Странно и ужасно: еще днем мы жили в цивилизованном мире, пусть не таком зеленом и душистом, как некогда, но все же… Да, мир… В нем прежде всего страдают де­ти. Я недолюбливала Растабелла, слишком уж он фанатичен и ограничен, хотя и талантлив, конечно, – а теперь мне его жаль. Бедная де­вочка… Растабелл теперь, наверное, и вовсе пе­рестанет сдерживаться, а ведь за ним идут люди, его даже правительство побаивается. У нас такая администрация не продержалась бы и месяца, все потребовали бы импичмента, а тут… Все-та­ки в Европе очень много несовременного. Кста­ти, я ему так и не позвонила. С телефоном ни­когда такого не случалось. Что-то произошло в столице? Или здесь, в городе? Этот город – как теневая столица: здесь живет Растабелл и еще многие из его компании, этот странный Мещер­ски, и другие… Лестер давно дружит с Мещер­ски, у них, по-моему, какие-то общие дела. Лес­тер… Слишком много секретов завелось у него в последние два года, и это не бабы – все его на­леты на баб мне были известны едва ли не зара­нее; нет, тут другое – я думаю, он…»

Мысли прервались, когда она услышала ти­хое: «Тсс… стоп». Милов остановился, остальные – тоже, но рука женщины оставалась на его плече, он снял ее пальцы осторожно, почти лас­ково. Повернув голову, едва уловимо выдохнул:

– Обоим – лечь, только тихо… Скажу – бегите, как на сотке, свернете в первый ход на­право – там я вас догоню…

Помедлил еще секунду и бесшумно двинулся дальше. Выход, тот самый, его, чуть серел в кро­мешной тьме пещерного хода, и более светлым пятном выделялась часть стенки напротив. Было и снаружи темно: новолуние.

«Лицо, – подумал Милов, – лицо светлое, остального им не различить. Ползком? Опасно: кто-то может сидеть у самого проема – незачем подставлять ему спину… – Он все же опустился на живот, подобрался, без единого шороха под­полз к выходу – сейчас дверь была распахнута настежь, значит, стерегли, иначе заперли бы. – Что делать? Ладно, я-то проползу, но те двое – нет, не имею права…»


  • Страницы:
    1, 2, 3