Современная электронная библиотека ModernLib.Net

2012

ModernLib.Net / Михайлов Владимир Дмитриевич / 2012 - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Михайлов Владимир Дмитриевич
Жанр:

 

 


Владимир Михайлов
2012

      Ах, завтра, наверное,
      что-нибудь произойдёт…
Булат Окуджава

Глава первая

1

      На чёрном бархатном покрывале горе–ли четыре свечи. Тихо, как бы шёпотом горели, маленькими язычками, не отражаясь ни в чём, ничего не освещая, кроме скорбного ящика, стоявшего посредине, обтянутого белым и накрытого белым же. Ещё горела индийская курильница, делая воздух тяжёлым и сладким. Всё это – на столе; перед столом стоял старый человек, склонив голову, переплетя пальцы рук. Тёмные гардины были опущены, тишина клубилась, только в саду возникала и смолкала какая-то птица, и опять возникала и смолкала. Человек вздохнул, поднял голову с коротким седым ёжиком.
      – Ну, прощай, – сказал он негромко, ибо слышать было некому, он единственный был здесь живым. – Прощай, милая моя, белая, тонкая. Двадцать лет вместе… и утром, и вечером, и руки мои обнимали тебя, и губы впивались, а ты услаждала меня и согревала, ты первой встречала меня и последней провожала ко сну. Я уж и не представлял, что можно будет как-то остаться без тебя – но мир полон случайностей, больших и малых трагедий. А кто может сказать, где кончается большое и начинается малое?..
      Наверное, мысль нуждалась в продолжении. Но он отвлёкся. Насторожился вдруг: показалось, что стреляют. Дело привычное, но всё же… Нет, почудилось. Бывает. Да если и стреляли, то не близко. Не на этой улице. Стреляют обычно не свои, местные, а какие-то пришлые, приезжающие для своих разборок. Если тут, например, кто-то решил укрыться от недругов, а его отыскали. Но в последние дни чужих не замечалось. Конечно, почудилось. Нет причин для беспокойства. Во всяком случае, ни в газетах, ни в эфире ничего такого не обещали.
      А, собственно, когда и что они обещали, кроме покоя и благоденствия? Нет, проблемные вопросы, конечно, ставились и обсуждались со всей остротой. Например, больная тема абортов: на этот раз – не следует ли установить предельное число прерываний беременности для одной женщины. В прошлом году, одиннадцатом, дискутировали на тему не запретить ли их вообще; однако не прошло, законодателям пришлось сделать шажок назад, теперь спорят об ограничении. Более серьёзных проблем в стране, конечно, нет.
      Тут проскользнула усмешливая мысль: а страна-то есть ещё? Или это лишь фантомное представление, как бывают фантомные боли, когда болит нога, на самом деле давно уже отрезанная. Ампутированная.
      Но мгновенно мыслишка эта оказалась отбитой, отражённой по всем правилам фехтовального искусства одним лишь движением клинка: а тебе-то что, есть она или нет? Твоё пространство нынче – отсюда до магазина и обратно, и дважды в год грандиозная экспедиция: из городского жилья – сюда, на дачу, и полгода спустя – обратно. И, как давно сказано: что тебе до необъятности мира, если тебе жмут сапоги? Если все сходят с ума – пусть сходят без моего участия.
      Думать так – привычно и успокоительно. Но можно и точнее сказать: что тебе до мира, в котором ты не живёшь, а лишь присутствуешь?
      Жить в нём – удел других. Дочери Насти, для такого возрастного отца слишком, пожалуй, молодой – зато современной. Или, к примеру, Лёнька Недулов (сын Пашки, друга детства, увы – покойного), и сам уже в годах, зато – губернатор Тронской области, а это вам не хвост собачий. Вот они и им подобные пусть размышляют на вечные российские темы.
      А в общем – пошли они все к…
      Этой формулой, как всегда, отвлечённые рассуждения и закончились.
      Он ещё помолчал – просто сам ритм прощального ритуала требовал паузы.
      – Может, ты угадала, нашла правильное время, чтобы распрощаться с действительностью, что-то такое носится в воздухе – большое беспокойство. Слишком уж много глупостей говорится и делается.
      Потом вышел на веранду, спустился в сад – в то, вернее, что от него осталось. Привычно бросил взгляд на ту часть улочки, что виднелась отсюда.
      Трое мужиков медленно шагали в сторону станции – шеренгой, по проезжей части. Двое с калашами, третий – вот странно – с СКС, симоновским карабином, что в своё время не прижился в войсках. Ничего, для самообороны вполне годится.
      Мужики свои, привычные, с поперечной улицы – гражданский патруль. Тот, что шёл справа, почувствовал, наверное, взгляд – повернул голову, кивнул, здороваясь.
      Хозяин дачи поклонился ответно – вежливость прежде всего, – и медленно зашагал по нахоженной тропинке в дальний угол участка, где яма была уже вырыта по соседству с кустом крыжовника. Шёл, негромко – для самого себя – напевая нечто печальное. А может, и не печальное? «Баркаролу» из «Сказок Гофмана». Остановился перед ямкой, нагнулся, осторожно погрузил в неё коробку, тридцать сантиметров на восемнадцать, в которой, накрытые белым носовым платочком, покоились останки большой фарфоровой кружки. Из неё многие годы испивался кофе по утрам и в середине дня, а по вечерам – опять-таки кофе, или же чай, в зависимости от настроения, состояния и планов: принять ли таблетку и попытаться уснуть, одолев привычную бессонницу, либо сразу капитулировать и засесть за стол до утра, пока усталость не свалит с ног и не заставит добраться, пошатываясь, до постели.
      Одним словом, в подругах ходила эта кружка, в наперсницах, пользовалась полным доверием и его оправдывала – пока вчера неожиданный порыв ветра не взмахнул гардиной, словно чёрным крылом провозвестника зла, и не смёл старую подругу со стола на пол. Не была кружка ни музейной, ни даже из знатного какого-нибудь сервиза, но за двадцать-то лет привыкаешь к вещи, она пропитывается тобой, становится частью тебя самого, и расставание с нею переживаешь всерьёз.
      Лопатка была воткнута тут же, рядом; человек постоял ещё с минуту, печально склонив голову, чувствуя, как разъярённое солнце наваливается всё сильнее.
      Мысли текли медленно, лениво, нехотя – потому, наверное, что день (если находишься в тени) выдался очень уж приятным: солнечным, безветренным, мирным. В такие дни хочется чувствовать, а не размышлять. Ничего – от этого жизнь становится только интереснее. Это не значит, что – лучше. Разные вещи. Особенно в двадцать нашем первом веке…
      Слово «век» было ключевым. Сразу поворачивало мысли в определённом направлении, как лошадь, зачуявшая конюшню. А за ним так же непроизвольно выскакивала цифра 200.
      Двухсотлетний цикл, да. Магия чисел всегда была привлекательной.
      Двести лет тому назад – что? Наполеон в Москве. В Кремле. Недолго, но был.
      Ещё двести: поляки – и примкнувшие к ним – всё ещё в Кремле. Тоже ненадолго. Но тоже – были.
      Глубже закономерность, похоже, не просматривается. Ну, и не надо. Важно другое: сохраняется ли она и по сей день?..
      Тут мысль сбилась. Потому что в поле зрения оказался кто-то, в это мгновение входивший с улицы через калитку. Человек был здешний, знакомый, хотя и не близко. Постоянно обитавший в бревенчатом зимнем доме, третьем справа за углом. Нуте-с, с чем таким его принесло?
      Встретились на полпути к дому. Поздоровались за руку. Хозяин вежливо улыбнулся, гость оставался серьёзным. Заговорил без предисловий:
      – Сосед, калаш не нужен? У меня лишний оказался. Новенький. Ещё в складской смазке. Два рожка в придачу. Много не запрошу. Ты пока в патруль не ходишь, понятно, это – пока тихо. Но ты же сам чувствуешь…
      Предложение могло показаться неожиданным. Но жизнь давно уже отучила если не удивляться, то во всяком случае выказывать удивление.
      – Калаш, значит? – переспросил хозяин, выгадывая время, чтобы собраться с мыслями. – А зачем он мне?
      Тот усмехнулся:
      – Время такое: может и пригодиться. Вдруг.
      – Думаете, что-то такое может случиться?
      Продавец – звали его Данилычем, Ре вспомнил – только покачал головой:
      – Вы, можно подумать, на другой земле живёте…
      – На земле-то на той, но, знаете… газет не читаю, надоело враньё, телевизор тоже не смотрю.
      – И правильно. Но вокруг-то – видите, что делается? Все оборзели до предела, пока не дашь на лапу – и слушать не станут, а хапают всё больше, и никто им не препятствует – потому что чем выше сидят, тем больше берут, на верхах друг другу глотки грызут, чтобы побольше себе урвать. И врут напропалую. «Реальный уровень жизни поднимается!». У них – поднимается, это точно. А у нас? Полгода, год – и снова цены скакнули так, что не дотянешься. На всё! Выморить нас, что ли, хотят, чтобы потом всё американцам продать? Слыхали, кто-то сказал, умный: в России должно жить миллионов тридцать, чтобы обслуживать нефть и газ, а другие люди ей и ни к чему. Значит, что? Сто с хвостиком миллионов надо уморить, вот это и делают. Но только это ещё посмотрим – кто кого… – И, совсем приблизив рот к уху старика: – Есть слух – будет в Москве массовая демонстрация, как бы в защиту президента от его врагов. Значит, жди: эти самые враги тоже выставят своих. Враги-то его где? Да всё там же, в Кремле. И вроде бы народ пошлёт свои отряды в Москву – для поддержания порядка, чтобы не войсками это делать и не омоном, а как бы массами. Ну, а мы что? Мы – пойдём! Мы им там наведём порядок, уж такой порядок… Так что хорошая снасть любому пригодится, и вам тоже.
      Каким было время, Ре понимал и сам. Наверное, даже раньше других понял. И потому всё, чем следовало обзавестись, у него уже было запасено. Не один только калаш. Но рекламировать этого не следовало.
      – Я прямо сейчас могу показать, – предлагавший сделку гость с некоторым нетерпением вернул хозяина к действительности. – Как решаем? Только думай быстро, мы с тобой не президенты, нам торопиться надо. Есть слух, что тут скоро та ещё каша заварится, кто побогаче, скоро танки покупать станет…
      – Спасибо за заботу, Данилыч. Но мне ни к чему. Возраст, знаете ли.
      Данилыч, казалось, хотел ещё что-то сказать – крутенькое. Но сдержался. И проговорил только:
      – Ну, моё дело – предложить. Бывайте, значит.
      Повернулся и пошёл к воротам. Ре глядел ему вслед, пока Данилыч не оказался на улице, калитку аккуратно затворил за собой.
      Что-то творится с погодой, что-то творится.
      С погодой ли только?
      Если бы. К погоде мы привыкли ко всякой, даже и к очень скверной, и совсем не по сезону. Тут – железное оправдание-утешение: сие от нас не зависит.
      С погодой никакие Лёньки Недуловы не справятся. Да и те, кто сидит повыше, – тоже.

2

      Леонид Павлович Недулов, губернатор Тронской области, как ни странно, в те же минуты тоже думал на российскую тему. И не в одиночку.
      Это не следует понимать так, что думали они – и Недулов, и навестивший его сегодня коллега, северо-восточный сосед, тоже губернатор, Сергей Николаевич Демидов – обо всей великой России, её прошлом, настоящем и будущем, о её роли в мировой политике и о прочих высоких материях. Предметов для серьёзных размышлений в избытке имелось более конкретных, сегодняшних, местных.
      Не то чтобы это было совещанием или другим официальным мероприятием. Скорее встречу эту можно было отнести к неформальным. Тем более, что для всего мира губернатора Демидова здесь и сейчас быть никак не могло. Телеканалы его области как раз в эти минуты показывали, как бы в реальном времени, как глава региона знакомится с почти уже достроенным Дворцом спорта, открытие которого вскоре предстояло как бы в пику всем международным организациям, что несколько лет тому назад не отдали Олимпийские игры—2012 России, предпочтя Москве тесный и туманный Лондон. На самом деле визит этот состоялся вчера, но ни в каких СМИ отражён не был именно для того, чтобы появиться и в эфире, и на бумаге сейчас. Приём не новый, но порою весьма полезный.
      А оказался Демидов здесь и сейчас по той причине, что у соседних губерний созрело немалое количество серьёзных проблем, общих и для той, и для другой территории, которые решать следовало не в одиночку, а совместно. Потому хотя бы, что и та и другая области относились к регионам донорским, то есть большая часть их доходов на месте не оставалась, но изымалась центром и им же распределялась дальше уже по собственному центральному усмотрению. Самим же регионам денег, как ни странно, хронически не хватало, тем более что всё большее количество местных расходов тем же центром перекладывалось на плечи областей, на их бюджеты, которые чем дальше, тем больше напоминали пресловутый Тришкин кафтан – наряд, в каком показываться на людях не принято.
      Эти проблемы были, однако же, настолько привычны, что обсуждать их не имело никакого смысла – во всяком случае, до поры до времени. Говорить стоило разве что о тех ситуациях, что порождались – прямо или косвенно – этими большими проблемами; и которые нужно было разруливать именно на местах, своими силами и собственным разумением. Им и был посвящён разговор.
      – Ну, как у тебя там разбираются? – начал Недулов, как и полагалось, с вопроса не самого важного, но актуального. – Роют усердно?
      Демидову не надо было объяснять, о чём речь. Четырьмя днями ранее в одном из городов области произошла очередная свара. Коренные жители снова учинили не слабую драчку с «понаехавшими тут», поводом послужила закладка нового молельного дома для иммигрантов, властью официально разрешённая. Восемь убитых, до сорока раненных. По сравнению с предыдущим эпизодом, полугодичной давности, изменился характер стычки: огнестрелов оказалось в полтора раза больше, чем применений холодного оружия.
      – Зря ты разрешал, – сказал Недулов. – Мог бы предвидеть.
      Демидов, помолчав, ответил:
      – А я и предвидел. Народ ведь звереет потихоньку. Сам знаешь, отчего.
      Недулов знал, конечно. Причин было достаточно. Для большинства – перегревавшаяся уже ненависть к неимоверно богатеющим и открыто этим похвалявшимся магнатам. Для других – сознание того, что люди ни на что и никак не могли уже влиять, что они – пыль, и более ничто. Для третьих – ощущение того, что государство валится, и всякий понимающий это видит. Но власти на это наплевать. Для четвёртых…
      – Вот я и подумал, – продолжал Демидов: – пусть стравят пар, иначе ведь того и гляди – на улицы станут выходить. И что тогда? Мне, знаешь, апельсиновый цвет вроде бы ни к чему.
      Но эту тему Недулов развивать не стал. Вернулся к прежней.
      – Стражи закона у тебя там постарались? – решил он уточнить.
      Демидов покачал головой:
      – Если бы. Да они и вмешались только под занавес. Когда стало уже затихать.
      Стреляли участники. С обеих сторон. И не из самопалов. Калаши, макаровы.
      Недулов понимающе кивнул:
      – У нас по оперативным данным стволов у населения стало примерно вдвое больше, чем год назад. После того, как создали отряды самообороны, восстановили дружины, А как иначе, если от гарантированной безопасности жизни уже и следов не осталось? Тебе статистика известна?
      – Само собой. Вверх по экспоненте. Если бы только магнатов и чинуш отстреливали, люди не очень волновались бы. Но ведь и простой гражданин давно боится на улицу выйти. Кстати, на этот раз и пришлые явились уже организованными. Заранее представляли развитие событий.
      – Загребли многих?
      – По пятнадцать с каждой стороны – для соблюдения равенства. Ну, человек по пять пойдут под суд, как полагается. Но дело ведь не в том – скольких посадят. А в том – куда всё это направлять, чтобы для пользы дела. Я с Изотовым хотел посоветоваться, но тут такая незадача…
      Недулов кивнул. Незадача была в том, что Изотов, восточный сосед обоих, пять дней тому назад разбился, возвращаясь из Якутии, – вертолёт нашли на третий день, выживших не оказалось.
      – Думал, так безопаснее, – сказал Недулов хмуро. – Словно бы на вертолётах только претенденты гробятся. Ан нет. Какие-то новости оттуда есть?
      – Дело на особом контроле, вот и вся новость. Кресло займёт, по всей вероятности, один из питерских замов. А с ним ещё неизвестно, как удастся договориться.
      – Постой, постой, – встрепенулся Недулов. – Был ведь разговор – поставят Седова, первого зама. Вся область за него, разве нет?
      – А разве область выдвигает? – усмехнувшись, вопросом же ответил Демидов.
      – Но область не слабая. Что же – будет заруба?
      – Скоро увидим. Но что-то решать надо быстро. Поддержать наших.
      – А наши – это которые?
      Оба переглянулись, усмехнулись. Потом Демидов проговорил:
      – Вот это и есть главный вопрос. Надо, как в Англии: друзей нет, но есть интересы. Надоело кормить неизвестно кого и зачем.
      – Се-рё-жа!
      – Когда же, наконец…
      – Да Сергей Николаич!
      – Ладно. Конечно. Извини. Давай думать всерьёз.
      – А я думаю – надо подождать. Ситуёвина ведь такая, что наверху придётся что-то делать, хотят они или нет. Выборы ведь отменять не станут? Нет. Вот и поглядим, кто с какой ноги двинется. Не мы ведь одни с тобой пытаемся понять – что к чему. Наверное, сейчас и Третий тоже напрягает серое вещество…

3

      И действительно, человеку, обозначаемому в губернаторском диалоге порядковым числительным «Третий», думать приходилось сейчас много. Так уж сложилась обстановка. И в Москве, и во всей стране. Мысли поэтому торопились, обгоняли одна другую.
      Четыре года тому назад, в восьмом, когда он, мнением узкого круга, впервые был определён в президенты, главным казалось именно это: пройдёшь ли, не засбоит ли давно отработанный механизм, не схалтурят ли многоопытные политтехнологи и пиарщики, не подведёт ли новый Центризбирком. Всё обошлось благополучно, и казалось – миг счастья вновь наступил, и дальше всё будет хорошо, очень хорошо. Казалось наперекор здравому смыслу, подсказывавшему: это когда ты впервые взошёл на вершину, тебе мерещилось, что тут – обширное плоскогорье, на котором и вдвоём стоять можно уверенно, и двигаться в таком направлении, какое сочтёшь правильным. На деле же вершина – не плоскогорье, это – пик, на котором одна нога более или менее умещается, а со второй уже проблемы – куда её поставить, чтобы не соскользнула, не сорвалась. Потому что и сам этот пик – не монолит, а груда камней, на которой приходится так балансировать, как и циркачу не снилось, чтобы случайно не выскользнул из-под ноги камень и не пробудил лавину, камнепад.
      Человек на самом верху, хочет он того или нет, становится личностью исторической. Сохраняется в анналах. Ему нужно более заботиться не о сохранении имени, но о другом: с каким определением его имя войдёт в традицию. С уважительным или уничижительным? С плюсом или минусом? При этом определение может не соответствовать действительности, но традиция сильнее. А традиция возникает по свежим следам. И существует долго, а то и остаётся навсегда. Этого невольно боишься. И порой приходят даже такие мысли: «А какого чёрта я вообще согласился?..» Правда, их гонишь, потому что обратного хода в этой машине не предусмотрено.
      Первому не захотелось оставаться в исторической памяти с титулом «При котором погибла Россия». Не дай Бог. Это же – на века.
      Тогда было весело, потому что свита усердно играла, создавая из Второго – короля, даже с перегибами. Но свита-то играет, а жизнь – нет. Она всё принимает всерьёз, пробует на зуб: не фальшак ли?
      Второй, однако, вовремя понял, что на гору взойти – полдела, а надо ещё и спуститься без потерь – постепенно, так, чтобы это не выглядело бегством, – на хорошо подготовленную позицию. И выдвинул тебя.
      Только вот выдвинул – или подставил? Чтобы было, кому ответить?
      Найдутся, конечно, правдолюбцы, пытающиеся доказать: «при тебе – не значит, что по твоей вине». Понимающие, что в пору твоего прихода процесс зашёл уже так далеко, что и любой другой на твоём месте не смог бы сделать ничего.
      Почему? Потому, что подлинная власть в стране такого размаха существует всегда на местах, а не в центре. И раньше так было, а сейчас – тем более.
      Практически сосуществование властей – центральной и местных – всегда основывалось на компромиссах. Центр в общем давал периферии жить по своим законам. То есть – по правилам, установленным властью на местах. Взамен за центральной властью признавалось право на общегосударственную политику, идеологию, в какой-то степени – на регулирование финансовых потоков. Но когда какая-то часть территории управляется по своим законам, правилам и традициям (всё равно, записанным или нет), воздействие центра на неё постоянно уменьшается. И в конце концов неизбежно становится слабее необходимого для поддержания государства как единого целого.
      Ты (продолжал думать Третий) понимаешь это и сперва ищешь, ищешь, ищешь способы замедлить или вовсе остановить процесс распада. Ищешь в истории, в науке, в собственной фантазии… Что-то начинаешь понимать, чего-то, наверное, ещё не видишь. Но процесс не ждёт до поры, когда ты овладеешь, наконец, предметом полностью.
      Что говорит история? Простую истину: всякая империя держится на силе. И только на ней. На силе, в первую очередь, оружия. На армии. И на том, что принято деликатно называть службами безопасности. Войска внешние и внутренние. Полиция, разведка, контрразведка – или политическая полиция.
      В сегодняшней России, твоей России такой армии нет. Хотя в прошлом была.
      Почему нет? Невозможно было её сохранить? Или – не нужно?
      Не нужно. Власти – не нужно.
      Власть должна чувствовать себя сильнее своей армии. Иначе власть перестаёт править. Её заменяют генералы или полковники.
      Сегодняшнюю власть (понимал Третий) сильной не назовёшь. И армия, соответственно, ещё слабее. Так власть сохраняет себя.
      Но – теряет возможность управлять на местах.
      То же самое и со службами безопасности: они или опасны, или слабы. Власть предпочитает слабых, зато преданных.
      А губернии – тем более.
      Сохранить единство силой становится всё труднее. Если говорить о единстве не декоративном, а подлинном.
      Как бы ни убеждали тебя в том, что всё в полном порядке, всё гарантировано, ты – политик и знаешь: верить нельзя никому – ни врагам (что понятно), ни тем, кто называет себя друзьями (а понимание этого приходит не сразу).
      И ясно: единственное, что ты ещё можешь сделать, – это обеспечить себе наилучшие пути отхода на заранее выбранные позиции, где можно держаться неопределённо долго. И сам сможешь, и потомство.
      Такая позиция может быть основана только на одном: на деньгах. На очень больших деньгах. Опираясь на них, ты, меняя позицию, не только не уйдёшь из власти – наоборот, подойдёшь к ней, подлинной, вплотную.
      Сейчас уже многое для этого сделано. Но ещё не всё. Процесс нуждается в завершении – но для этого надо переместиться на другую позицию.
      Это было ясно и четыре года назад. И уже тогда созрело: может быть, лучше – отказаться? Но уйти просто не дали.
      Кто – это всем понятно. Те, кто был вокруг. Рядом.
      Наверное, с любым из них можно было справиться в одиночку. Но со всеми вкупе – нельзя.
      Опыт показывает: можно самых опасных или неудобных прижать, заставить уехать и гавкать издалека, а не уезжают – упрятать далеко и надолго. Одного, другого, третьего…
      Но на их месте тут же возникают другие. Политика, как и сама природа, не терпит пустоты. То, что называют политической элитой, избранным кругом и тому подобное – это гидра. Сколько ни отрубай голов – тут же вырастают новые.
      Так было тогда. Но сейчас кольцо окружающих…
      (Тут невольно вспомнился Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…» Точная характеристика. Совершенно не устаревшая.)
      …кольцо окружающих перестало быть единым. Дало трещины. И выскользнуть без потерь стало не легче, а труднее.
      По сути, сейчас – просто невозможно. Не та обстановка. Даже если не думать об истории, а всего лишь о хорошо подготовленной позиции для отхода. Потому что если уйти после первого срока, это будет воспринято как крайняя слабость, неумение одерживать верх. А слабых бьют. Хотя бы просто за то, что – слаб. Выборы надо выиграть.
      Гарантию твоего спокойного будущего – хоть здесь, хоть где – предоставляет Ладков. Преданный, как говорится, без лести. Потому и назван, рекомендован в альтернативные кандидаты. Поскольку это фигура серьёзная, солидная, и с ним выборы не будут выглядеть цирком, но создадут впечатление серьёзной конкурентной борьбы. А в нужный миг он снимется и призовёт свой электорат отдать голоса тебе. Просто и красиво.
      Однако половина ближних людей теперь поддерживает не Ладкова, а Лаптева. Семёна Никитича. Московского – назвать по-старому – генерал-губернатора с недавних пор. Поддерживает – потому что он такой же свой, как и Ладков. Из одного гнезда. Но есть существенная разница. И её понимаешь, когда думаешь о прошлом. Своём собственном. Невольно возникают интересные и не всегда приятные мысли. Например: а, собственно, почему Второй тогда выбрал тебя, а не Ивана, Петра, Сидора? Именно тебя?
      Первой возникает самая сладкая мысль: да потому, что именно ты оказался самым способным, умным, решительным. Был сочтён лучшим среди равных. Сумел представиться таким. Организовать собственную раскрутку.
      С такими мыслями приятно глядеться в зеркало. Воодушевляет.
      Но через краткий миг приходят и другие соображения. Иного толка.
      Подумай: тот, кто покидает такой пост – насколько заинтересован он в том, чтобы преемник оказался умнее, решительнее, удачливее, чем он сам? Ведь преемник – это тот фон, на котором будут рассматривать предшественника, давать ему оценки, формулировать приговор истории. Пусть не окончательный, но тем не менее важный.
      Ответ: в этом уходящий заинтересован меньше всего. Наоборот: ему выгодно, чтобы новый правитель оказался во всех отношениях слабее, неудачливее, проигрышнее. Чтобы мир вынужден был бы вспоминать о предыдущем: «Вот то был правитель, вот то были времена! А этот, нынешний – слабак, тьфу! И куда только глядели?».
      Вывод: то, что назначили именно тебя, говорит о том, что сочтён ты был не самым умным, а наоборот: самым туповатым, самым управляемым, самым контрастным по сравнению с предшественником.
      Но тебе это было ясно заранее. И, вероятно, тебе удалось лучше, чем другим, сыграть роль и туповатого, и управляемого. И таким способом обойти их.
      Ведь на самом деле ты не такой? Ты умён? Находчив? Решителен? Проницателен?
      Пожалуй, да. Хотя бы потому, что принял решение: выдвинуть Ладкова. Ладков надёжно прикроет отход.
      А вот Лаптев – нет. У него, как выяснилось (к сожалению, не сразу), не тот характер. Его не заставишь выглядеть бледной тенью предшественника. Этот, наоборот, станет землю рыть, чтобы доказать: «Тот, всеми восхваляемый, не мог – а я вот могу!»
      Всё это, конечно, с соблюдением всех ритуалов до поры до времени – как и сам ты делал по отношению к своему предшественнику и вершителю твоей судьбы.
      Лаптев возвышаться не должен. Уже в этом допущена громадная ошибка: нельзя было ставить его на Москву. Но он оказался достаточно профессиональным, чтобы до этого не позволить никому заглянуть в его душонку хоть краем глаза. Ну такой был душка, такой до смерти преданный! Но почувствовал за собой Москву – и как будто его подменили.
      Нельзя пускать щуку в пруд. Но способ должен быть таким, чтобы не придраться. Чтобы на тебя самого и тени не пало. Как-никак, Лаптев из того круга, из какого на нары не отправляют – закон неписаный, но нерушимый.
      Нет, конечно, поискать следует – вдруг что и выплывет. Но на этом политику не построишь. Даже самые крутые пиарщики задумаются. Лаптева уже прочитали и поняли: будет давать сдачи без стеснения.
      С чего начать? Лаптев чуть ли не открыто заигрывает с армией. С Генштабом, понятно, а не с министром. Значит, первое: убрать из Подмосковья войска. Лучшие. И Таманскую, и Кантемировскую, и Севастопольскую. На всю предвыборную. Это уже сделано: Верховный главнокомандующий – то есть ты сам – приказал провести большие тактические учения. Как положено. Генштаб испросил разрешения задействовать в учениях ещё одну дивизию – откуда-то из глуши, из Восточной Сибири. Чтобы играла резерв противника. И сейчас москвичи уже воюют где-то близ Смоленска. Лаптев на них не обопрётся.
      Но надо ещё что-то сделать для Ладкова. Чтобы электорат в него поверил, как в продолжение тебя самого. Что-нибудь такое, что приблизило бы к нам либералов, самую беспокойную и в чём-то влиятельную группу. Но в первую очередь даже не их, а Запад. Слишком многие у нас ещё оглядываются на него. Что же?
      Да! У Котовского срок ещё долго не кончится. Вернее, старый-то истекает, но есть и новый, он только начнётся. А что, если Ладков официально обращается к тебе с просьбой сократить оставшийся Котовскому срок до нуля? Просто взять и освободить. Сколько это добавит Ладкову? Кем Котовский может стать на свободе: врагом? Или союзником? Пойдёт в друзья к Ладкову-освободителю? Возможно. Так что же, ещё попридержать его на зоне? Или наоборот – доставить с помпой, ковёр расстелить…
      И то и другое опасно. Потому что Котовский – человек всё-таки непредсказуемый. Ненормальный. Нормальному сказать «Беги!» – он побежит. Дать взятку (не обязательно деньгами) – возьмёт. А с этого станется – и не взять, и не побежать. Он, может, во враги и не пойдёт – научился же хоть чему-то, пока волочил срок, – но и дружить не начнёт. А к нему кое-кто потянется.
      Значит, что?
      Нет, всё-таки освободить. Пусть возвращается.
      Ну, а если он всё же полезет в драку? Запад, с которым через силу приходится дружить, хотя внешне порой и артачиться, поддержит Кота с великим удовольствием: им он мил и понятен.
      Пусть едет. Только… всякое ведь бывает. А что? Дело житейское. Конец немалый. Всё может случиться. В России, да и не только.
      Третий поднял трубку главного телефона. Набрал номер. Ответившему – сказал:
      – Савелий Карлович, так что у нас там – ну, где рукавицы шьют?
      Савелий с Благовещенского переулка – золотой мужик: всё понимает с полуслова.
      – Всё в лучшем виде.
      – В этом не сомневаюсь. Но… если мы сделаем к выборам подарок оппозиции, сократим Котовскому срок до нуля? Как бы по инициативе Ладкова, правовые вопросы ведь под ним. Ваше мнение?
      Савелий не промедлил ни секунды:
      – Полагаю, результат будет хорошим. Оппозиция потеряет пару клыков.
      – Рад, что наши мнения совпадают. Но беспокоюсь: не случилось бы с ним чего-нибудь… такого. А? Лишние скандалы нам ни к чему. Не думаю, конечно, что кто-нибудь из недоброжелателей подошлёт снайпера, но всё же обида в массах на него велика, нахапал в своё время народного добра. Вдруг придёт кому-то в голову что-нибудь вроде самосуда, в этом роде. Не опасаетесь?

  • Страницы:
    1, 2