Таня так и сказала — решай все сам. В команде никто не возмущался, не отговаривал, тем не менее никто не произнес самого важного слова — иди. Решающей для меня оказалась точка зрения Виктора Прохоровича Якушева. Он был не только игроком с мировым именем, но и человеком, тонко чувствовавшим, что может произойти в той или иной жизненной ситуации. На мой взгляд, он понимал, что я подойду ЦСКА. И сказал очень аккуратно: «Борис, в ЦСКА приглашают далеко не каждого, Анатолий Тарасов просто так ничего не делает».
      Я принял его слова как руководство к действию, приехал на стадион «Метрострой», где проходили занятия после окончания сезона, поблагодарил ребят. Затем рассчитался в ЦС «Локомотив», взял трудовую книжку. И отправился в ЦСКА. В мае 1967 года меня призвали в армию. Причем сначала брать не хотели, врачи в военкомате отказывались пропускать меня из-за проблем с глазами. Это старая история. Когда я еще был мальчишкой и как-то нахулиганил, отец взял в руки ремень и случайно задел им меня по правому глазу. И потом резко ухудшилось зрение. Конечно, я об этом никогда не говорил. Все же шло нормально, по игре претензий ко мне, пожалуй, никогда не было ни в одной команде, хотя, естественно, без ошибок не обходилось. В общем, Борис Павлович Кулагин взял мои документы, пошел к начальству военкомата, с врачом переговорил, и меня призвали.
      Анатолий Кострюков, как в свое время Роберт Черенков, был крайне недоволен. Его можно было понять: «Локомотив» ежегодно терял способных игроков, уходили Юрий Волков, Владимир Испольнов, Евгений Зимин, Владимир Мигунько, Владимир Меринов, Евгений Мишаков, Александр Пашков. Я, конечно, считал себя виноватым, понимал, как тяжело воспринимает мой переход Анатолий Михайлович. Но любой советский хоккеист знал, что через ЦСКА лежит путь в сборную. Не потому, что национальную команду тренирует Анатолий Тарасов. Он создавал для сборной таких игроков, которые выдерживали конкуренцию в споре с ведущими мастерами из других клубов. Меня приглашали не только с целью проверки, а рассчитывали, что могу занять определенное место. Это доверие требовалось оправдать.
      Пришли мы в ЦСКА с будущим центрфорвардом нашего знаменитого звена Владимиром Петровым с определенными сомнениями, настороженностью. Собственно, в этом не было ничего особенного. Вокруг нас были только звезды хоккея — Вениамин Александров, Александр Альметов, Анатолий Фирсов, защитники Александр Рагулин, Эдуард Иванов, Виктор Кузькин, Владимир Брежнев. И если в нападении периодически открывались какие-то вакансии, то в оборону армейцев попасть было, считайте, невозможно. Перемены происходили только в том случае, когда игрок завершал карьеру.
      У этого клуба был иной уклад жизни, чем у меня в «Локомотиве» или у Володи — в «Крыльях Советов». Я не говорю о палочной дисциплине, просто у ЦСКА были максимальные задачи, справиться с решением которых можно было только за счет соблюдения всех хоккейных правил, а они достаточно строгие, требующие дисциплины, самоотдачи по полной программе. Мы, естественно, хотели закрепиться в команде и сразу же подчинились правилам армейского бытия.
      20 июня, за пять дней до конца отпуска, я начал тренироваться в ЦСКА. У Анатолия Тарасова было такое правило — сначала посмотреть на новичков. Потом нас представили игрокам основного состава, которые приняли меня благожелательно. В ЦСКА вообще не было «дедовщины», хотя определенные пожелания старших требовалось выполнять. Я, например, в 23 года не стеснялся погрузить в автобус баулы с формой, связки клюшек, это входило в обязанности всех новичков. На сборах после ужина нам в холле ставили огромную кастрюлю с морсом и черпачком. Первыми подходили и наливали его себе ветераны, хоккеисты сборной, а потом уж мы, бывало, доставалось совсем немного. Но упаси бог пожаловаться, этого и в мыслях не было.
      На сборах мы жили на базе в Архангельском. Там когда-то были конюшни, они до революции принадлежали князьям Юсуповым. При советской власти армейское начальство решило, что в этом прекрасном местечке можно поселить спортсменов. Так вот, одно крыло приспособили для мастеров, в другом отдыхал младший офицерский состав, в самом же санатории жили военные с высокими званиями. По сегодняшним меркам, условия были спартанские. В комнате по нескольку человек. Моими соседями стали опытнейшие Вениамин Александров и Владимир Брежнев. Мои молодые партнеры, бывало, спрашивали: не обижают ли? Наоборот, с ними было интересно. Всякие истории мне они рассказывали, уму-разуму учили. Собственно, это была школа. И я тянулся к ним. Лишь иногда по утрам был недоволен, часов в семь они будили меня: вставай, молодой, открой форточку. Потом, когда они покурят, комната проветрится, я эту форточку и закрывал. Да досыпать ложился. Но я не обижался, это было и частью воспитания. В обычной жизни все было на равных. Более того, я пользовался особым доверием — на сборах меня приглашали играть в карты наши ветераны. Как-то в Кудепсте после дневной тренировки, когда по указанию Тарасова мы должны были ложиться спать на пару часов, дядя Веня, как мы звали Александрова, говорит: пойдем на пляж, в преферанс поиграем. И пошли, Владимир Брежнев, Вениамин Александров и мы с Володей Петровым устроились за столиком под тентом — красота. Вдруг смотрим, Анатолий Владимирович купаться идет, нас, конечно, как ветром сдуло. Но Тарасов нас засек. И потом на собрании снимал с меня и Володи Петрова стружку: мол, если вы не выполняете мои указания, значит, я плохой тренер. Про Владимира Брежнева и Вениамина Александрова не вспоминал, считал, что нельзя отношения с ветеранами портить. И еще он их по-настоящему уважал. Анатолий Тарасов при всем его таланте, волевом характере прекрасно понимал, что не только он создал команду, а она играет и, как говорят, «кормит» его.
      Тарасов почти никогда не обсуждал с молодыми не хоккейные темы. С ним могли беседовать только звезды, ветераны. Мостиком между нами и Анатолием Владимировичем был Кулагин. Хоккеисты не видели в этом ничего отрицательного, полагая, что это форма работы тренера. Но, понятно, в тренировочном процессе, в матчах, на собраниях, разборах игр первым лицом был Тарасов.
      Хоккеистов готовили только на победный результат, даже второе место в первенстве страны считалось неудачей. Естественно, это постоянно заставляло Анатолия Владимировича работать требовательно, жестко. Он сам, если хотите, постоянно находился под колпаком. От него ждали в Министерстве обороны СССР только золотые медали. Наверное, можно сказать, что Тарасов шел по краю пропасти без страховки. Конечно, все знали его высочайший тренерский уровень. Но щадить, скажем, при двух подряд вторых местах, особенно после того как началась победная серия сборной СССР в шестидесятые годы, не стали бы. Любое неосторожное движение — и можно легко сорваться. В принципе, все это относилось и к хоккеистам.
      Когда я пришел в ЦСКА, закончил играть Константин Локтев, были проблемы у Александра Альметова. И Анатолий Тарасов взял меня на позицию Константина Локтева, а Владимир Петров из «Крыльев Советов» должен был заменить Александра Альметова. Мы поняли, на что ориентирует Тарасов. Речь шла о звене, которое, по его задумке, было бы способно решать самые сложные задачи. Откровенно говоря, в тот момент я о сборной не думал, все мысли были сосредоточены на том, как закрепиться в ЦСКА. Сделать-то это было сложно.
      Безусловно, мы были не единственными, на кого он нацелился. Имелась в ЦСКА и другая молодая пара — Виктор Еремин и Александр Смолин. И в ходе подготовительного периода никто не знал, кого выберет Тарасов. Как я потом убедился, он имел на наш счет свои планы. Понимая, что сразу на уровне армейцев любому заиграть сложно, Анатолий Владимирович предполагал использовать нас вместе с Вениамином Александровым, пожалуй, одним из сильнейших левых крайних в мире, который и стал нашим играющим тренером. И звали мы его уважительно — дядя Веня.
      Если говорить о нагрузках, то тренировочный процесс в ЦСКА, конечно, отличался от тех, что были в «Авангарде», «Локомотиве». В Саратове Роберт Дмитриевич практиковал так называемые тренировки с интервалами. Например, надо было пробежать 10 отрезков по 400 метров с небольшими перерывами. Я кричал ему: что мы — легкоатлеты? Кроме того, сам тренировочный процесс был интенсивнее, объемнее, он включал упражнения на ловкость, выносливость, скоростно-силовые элементы. В «Локомотиве», кроме того, особое внимание уделялось штанге. Приходилось приседать с нею или толкать вес в семьдесят процентов от собственного. Делать эти упражнения требовалось не менее 15 раз, иначе не уложишься в норматив. Были рывки на 30 метров, бежали 100, 400 метров. То есть нагрузки в зависимости от уровня клуба шли по восходящей.
      В ЦСКА все было еще сложнее. Летом по три раза в день тренировались в Кудепсте, при жаре в 25 градусов. Утром часовая зарядка, полтора часа днем и с пяти до семи. Тех, к кому были претензии, заставляли заниматься еще и в девять вечера.
      Мне казалось, что это какой-то кошмар: приходилось при весе в 65 кг таскать на себе Володю Петрова, который весил килограммов на 15 больше. И еще приседать по 10–15 раз. Когда он носил меня, ему было легче. В общем, пришел к Борису Павловичу Кулагину и сказал, что не могу — вы можете меня отправить в любую армейскую команду, хоть в Хабаровск. Он говорит: держись, выживешь — будешь играть, а нет — мы тебя и так отчислим. И я терпел и «пахал», как только мог. Володя, с его упрямым характером, молчать не собирался, он не раз спорил с Анатолием Тарасовым, говорил, что ему тяжело. Я постоянно твердил ему: терпи, посмотри, какой ты мощный — я по сравнению с тобой тростинка и все делаю «через не могу». Но Петров стоял на своем. Он, конечно, заиграл, был одним из лучших, но всегда дебатировал с Тарасовым по любому поводу, который его не устраивал. И тот даже заставлял его дополнительно тренироваться. Конечно, Тарасов, который терпеть не мог пререканий, любил, чтобы его указания выполнялись неукоснительно, был недоволен. Но избавляться от Петрова он, безусловно, не собирался. Он не мог поступить во вред клубу и себе. Вообще взаимоотношения тренеров и игроков вещь сложная. И требует специального разговора. Могу лишь заметить, применительно к противоборству Тарасов — Петров, что последнее слово всегда оставалось за Анатолием Владимировичем.
      Вообще, характер у Петрова непростой, он не любит в чем-то уступать. И конечно, не только с Тарасовым он пикировался, потом — с Виктором Тихоновым. На льду Володя всегда спорил с судьями, доказывая свою правоту. Особенно сложные отношения сложились у него с опытным арбитром Андреем Захаровым, также отличавшимся принципиальностью. Бывало, спросит у кого-то из руководства команды Петров, кто нас сегодня судит. И, услышав фамилию Захаров, говорит, что пару раз он еготочно удалит. И так случалось часто.
      У нас с Володей сразу же сложились дружеские взаимоотношения. Мы не только комфортно чувствовали себя в одной тройке на льду, а в свободное время встречались семьями, вместе отдыхали. Тарасов видел это. И, поощряя контакты, ставил в пример Анатолия Фирсова. Действительно, он был великий мастер, требовательный к себе, к партнерам, самоотверженный в игре. Но в жизни Толя не пользовался своим положением лидера. Собственно, выделять себя в ЦСКА было бессмысленно. В большинстве в составе играли звезды, и они нос друг перед другом не задирали. Фирсов был прост в общении, никогда не обращался с молодыми грубо. Я понял, что принят командой, когда Анатолий, получивший квартиру на Калининском проспекте, пригласил меня с Таней на новоселье. В общем, обстановка была вполне приемлемая. В ЦСКА уважительно относились и к лучшим хоккеистам, и к старательным новичкам. Игроки вместе проходили через огромные трудности, выполняли сумасшедший объем работы. И такие качества, как добросовестность, в ЦСКА носили перманентный характер.
      Когда начался чемпионат, Тарасов еще не определился с новичками. Было много неясного — отчислили и вскоре вернули Альметова, затем его освободили окончательно. В одних матчах с Вениамином Александровым играли Еремин и Смолин, в других мы с Володей. Не было той стабильности, которая приходит с постоянной игровой практикой.
      В один прекрасный день на комсомольском собрании Тарасов начинает критически оценивать нашу с Володей работу. Мол, не оправдываем мы надежд. Зачем мы вообще сюда пришли?! Я никогда не лез на рожон, всегда выслушивал мнение старших, спокойно делал выводы, если замечания были правильными. Скорее всего, Тарасов, как истинный стратег, ругал нас для того, чтобы добиться максимальной пользы. Но я посчитал, что не все справедливо. И не постеснялся сказать, что меня пригласили из «Локомотива», в котором я был третьим игроком по результативности. Попросил: дайте нам с Володей Петровым вместе с Вениамином Александровым две-три встречи сыграть, чтобы мы знали, что в составе. Это ж психологически важно. А если не получится, хоть отчисляйте. В тот момент я предположить не мог, что Тарасов пойдет на этот шаг. Просто сказал, что думаю. И неожиданно, что считаю редкостью, он дал нам сыграть в нескольких играх подряд. Мы постарались сделать все, что могли. И закрепились в основном составе.
      Но это не значило, что можно было работать спокойно. В ЦСКА была высокая конкуренция. Функционально все были готовы лучше, чем хоккеисты из других команд. Тренировки на льду проходили живо, на одном дыхании. Тарасов готовился к каждому занятию и внимательно следил за тем, как хоккеисты выполняют то или иное задание. Он строго спрашивал, почему своевременно не отдал пас, почему покатился не на ворота, а стал объезжать их, почему после потери шайбы сразу не включился в работу.
      На сборах «семечки не грызли», и в Архангельском, на армейской базе, режим был плотный. На льду тренировки были максимально приближенными к играм. Анатолий Владимирович требовал самоотдачи, жесткости. Вот и сталкивался я, например, с Александром Рагулиным, шел в корпус, клюшкой цеплял. И он не просто посылал меня куда подальше, а разбирался со мной, как с игроком соперника. Александр Павлович об этих единоборствах говорил так: «Бывало, прижму тебя к борту — дышать нечем, кости трещат. Но терпишь».
      Даже когда Тарасов куда-нибудь уезжал, то непременно давал хоккеистам какие-то задания или мягко так рекомендовал, например, вечерком покататься на замерзшем пруду. Был один случай, еще до моего прихода, он отправил в СКА МВО (Калинин) довольно перспективного хоккеиста, который просто прогулялся вокруг пруда.
      Постоянно нужно было оставаться начеку. В общем, если выживешь в этих условиях, то играешь. И в самих матчах, если кто-то делал что-то не так, как коршуны, налетали партнеры — «напихивали» по полной программе. В ЦСКА почти все были максималистами, игроками с высочайшей мотивацией.
      В сумме мастерства армейцы всегда были лидерами, даже когда уступали первенство. Тактика игры в лучших традициях советской школы была сориентирована на атаку, ЦСКА никогда не сваливался на действия от обороны.
      Нам в этом смысле помогла игра с Александровым, он чувствовал позицию и всегда, если я или Володя открывались, делал точные пасы. У него, кроме всего прочего, были, как говорят в хоккее, удивительные руки. Сделать передачу он умел мягко, шайбу было легко принимать. Вениамин и сам атаковал ворота блестяще, имел хороший кистевой бросок, обладал голевым' чутьем. Мы учились играть у него. Но были и некоторые проблемы. Мы с Петровым рвались вперед. А Александров, привыкший к иной манере с Локтевым и Альметовым, должен был к нам приспосабливаться. Он не тянул одеяло на себя, заботясь, в первую очередь, о нас. Я до сих пор с волнением вспоминаю дядю Веню, человека доброго, отзывчивого и — Мастера. Мы так и называли его — гроссмейстер или академик.
      Мы, играя с ним, лишний раз убедились в том, какой великой была альметовская тройка. В ней вообще не было ярко выраженного лидера, каждый выполнял свою работу на высочайшем уровне. И качество Тарасова как тренера проявилось в том, что он сумел из трех звезд, вокруг которых надо было бы строить несколько троек, создать одно мощное звено. Анатолий Владимирович вообще отличался видением человека, спортсмена. Бывало, казалось, несовместимые игроки успешно действовали в единой компании. Причем это относится не только к ЦСКА. Тарасов удачно «подставлял» в различные звенья, например, Мишакова, вместе с Чернышевым они грамотно выбирали, с кем должен сыграть Саша Мальцев. Собственно, с ним и Виктором Якушевым все было несложно. Оба с их талантом вписывались в любые сочетания.
      Тарасов так и говорил: «Вам не обязательно ходить по базе в обнимку, но необходимо понимать друг друга на льду». Тем не менее он внимательно следил за нашими взаимоотношениями, зная, как они влияют на саму игру. Вне всякого сомнения, в том, что мы с Володей заиграли, есть немалый вклад Александрова. Ведь с его помощью я забросил в чемпионате 1967–1968 годов 29 шайб, поделил 5-7-е места в споре бомбардиров с Виктором Полупановым и Владимиром Викуловым. В то время они играли вместе с Фирсовым. Это было потрясающее звено! Как и ожидалось, Анатолий Тарасов не ошибся, планируя, что оно заменит тройку Альметова. Собственно, в этом был дар видения игрока Тарасовым.
      Анатолий Фирсов был фигурой мирового масштаба. Наши судьбы, если говорить о молодости, в чем-то похожи. Он был старше меня на три года. И значит, росли мы примерно в одно время. Анатолий Васильевич рано окунулся во взрослую жизнь. Отец погиб на войне, матери приходилось воспитывать его, брата и сестру. И в 15 лет Фирсов пошел работать. Рано, в 18 лет, женился. Не до компаний было, когда надо было содержать семью, матери помогать.
      Фирсов был и остается в памяти как ярчайшая личность. Причем, став звездой, он оставался требовательным к себе. Я знаю, что он постоянно подходил к Тарасову и просил придумать для него какое-нибудь новое упражнение. И тот, сидя вместе ним над макетом, придумывал какие-то варианты для него и звена в целом.
      Анатолия порой трудно было прогнать со льда. Даже на чемпионатах мира он пытался сыграть в своем отрезке подольше. По мнению многих, наиболее ярким получился у него сезон 1966–1967 годов. На чемпионате мира 121 журналист из 122 признали его лучшим игроком. И тогда же он забросил, возможно, одну из самых неожиданных шайб в хоккее. В матче с канадцами Толя, уезжая на смену, от синей линии, прямо от борта, находясь спиной к площадке, подцепил шайбу, и та, как говорят в футболе, «свечой» полетела в сторону ворот Сета Мартина. Тот был закрыт игроками и на всякий случай опустился на колени, но шайба попала в перчатку защитнику Джеку Боунессу, который в прыжке пытался ее перехватить, и опустилась в ворота.
      Анатолий многое сделал первым. Он стал играть с загнутым крюком клюшки. В 1963-м освоил прием «клюшка-конек-клюшка», его начали ставить в большинстве четвертым нападающим, наконец, щелчок у него был лучшим в Европе. То, что он Личность, Фирсов доказал еще раз после завершения карьеры. У него не сложилась тренерская деятельность. И Анатолий нашел в себе силы заняться работой с детьми в обычном клубе по месту жительства, затем стал народным депутатом СССР, несколько лет трудился в Швейцарии.
      И в жизни Фирсов был человеком ответственным, порядочным, прекрасным семьянином. Он был влюблен в свою жену, не мыслил себя без нее. И когда она умерла, три месяца ежедневно часами просиживал на кладбище. И у него не выдержало сердце.
      Безусловно, талантливыми были и его партнеры. Виктор Полупанов — габаритный центрфорвард прекрасно катался на коньках, смело вступал в единоборства. Владимир Викулов отличался высокой техникой, видением площадки, он довольно часто находил нестандартные решения в атаке, и нейтрализовать его было сложно.
      Я с огромным уважением относился ко всем хоккеистам. И к своим партнерам тем более. Внимательно следил за их игрой и, что называется, впитал в себя армейский дух. Второй год пребывания в ЦСКА стал для меня особенным. Вскоре после старта чемпионата получил травму Александров. И Тарасов неожиданно вызвал из Чебаркуля Валерия Харламова и Александра Гусева. К Петрову и мне на левый фланг Валерия поставил Анатолий Владимирович на довольно сложный матч в гостях против горьковского «Торпедо». Тройка сыграла успешно, в целом прибавила в движении, стала действовать острее. Единственный гол, принесший ЦСКА победу в Горьком, был на нашем счету. Но это не самое главное. Думается, даже Анатолий Тарасов не ожидал, что с первых же минут игры мы найдем с Валерием общий язык. Потом армейские хоккеисты говорили, что были приятно удивлены тем, что втроем мы играли столь слаженно, как будто давно тренировались и выступали вместе. Безусловно, получалось не все. И как-то в свободное время, поехав на шашлыки в Красногорск, где жил Володя Петров, мы договорились, что пас будут отдавать только вперед, ибо нельзя было тормозить атаку. Конечно, так получалось не всегда. Но мы друг другу не трепали нервы упреками.
      Конечно, в памяти отложились взаимоотношения и игра с Володей Петровым и Валерием Харламовым.
      Валерий был человеком доступным для всех — отзывчивым, добрым, веселым. Он никогда не спорил с нами, когда заходили разговоры о каких-то моментах, когда что-то не получилось. И в жизни был человеком неординарным, порядочным. Так, однажды он встретил девушку, которую не видел довольно долго, и спросил ее: «Ира, ты где пропадала?» Они ответила, что родила мальчика, назвала Сашей. «И чей же он?» — поинтересовался Валерий. «Твой», — сказала она. Сразу после этого он привез Иру к родителям, потом мы с Таней, познакомившись с Ирой и маленьким Сашей, отправились к Харламовым и сказали: парень — вылитый Валерка. Он действительно был похож на отца. Особенно когда подрос. Саша неплохо начинал играть в ЦСКА, отличался дисциплиной, работоспособностью. Но по большому счету не заиграл. Ну а вскоре после нашего визита к Харламовым Валерий и Ира стали мужем и женой и жили счастливо.
      Чтобы в полной мере осознать, как именно сложилась наша тройка, надо поговорить о моих партнерах. Валерий прошел в детстве армейскую школу и имел высокую мотивацию. Тарасов говорил, что Харламов довел до совершенства владение тремя скоростями — передвижения и маневра, реакцией на малейшее изменение ситуации, наконец, скоростью мышления. У него был свой фирменный стиль игры, копировать который было бессмысленно.
      Мы с Володей Петровым всегда огорчались, когда его переводили в другие звенья, хотя, например, с Юрием Блиновым, талантливым крайним, играть было совсем неплохо, радовались его возвращению в строй после первой автокатастрофы. Он был мужественным парнем, сумел восстановиться после серьезных травм. Когда Валерий вышел на лед, то даже мы с Володей Петровым, казалось, знавшие его вдоль и поперек, удивились колоссальному стремлению Харламова вернуться к фирменной игре. Он, наверное, мог бы играть долго, не меньше, чем я. Но от его услуг отказались в сборной, не пригласили в 1981 году на розыгрыш Кубка Канады. И вскоре он вместе с женой погиб автокатастрофе. Это было для всех, кто его любил, страшной трагедией.
      Владимир Петров — игрок и человек со сложным характером. Он был замечательным игроком, смелым, настырным. Отличался классной силовой борьбой, умел забивать. По жизни его можно отнести к людям, обладающим аналитическим складом ума, прагматичным. Не случайно он успешно занимался общественной деятельностью, был президентом Федерации хоккея России. Затем вернулся к тренерской работе.
      Я был неудобным для соперника игроком. Не стесняясь, шел на ворота, крутился на пятачке. Конечно, били меня нещадно, но я лез к воротам, на пятачок. Это соперникам не нравилось, но я не уступал, отвечая жесткостью. Много для крайнего нападающего забивал. Причем часто за счет того, что, находясь на пятачке, старался подправить шайбу, и та, изменив направление полета, оказывалась в воротах, неплохо получалась игра на добиваниях. Я сам никогда не считал заброшенные шайбы, но, конечно, по прессе знал, что вхожу в списки лучших бомбардиров. Если обратиться к статистике, можно выяснить, что ряд наших нападающих почти ни в чем не уступают профессионалам из НХЛ, рекорды которых считаются фантастическими. Очевидно, что с достижениями Марио Лемье, Уэйна Гретцки, Горди Хоу поспорить сложно. К тому же у нас игр меньше, да еще в начале карьеры мои передачи никто не считал. Вот в сезоне 1969–1970 годов забросил 40 шайб в 44 играх. А сколько голевых пасов сделал — не знаю. Если подсчитать все его показатели в основных турнирах, то, по данным пресс-службы СКА (Санкт-Петербург), получается 851 матч, 623 гола и 302 передачи. Это — 925 очков. Не хватает пасов двух сезонов. И еще данных о розыгрышах Кубка СССР. Причем у многих других классных советских нападающих статистика впечатляющая.
      Но не всегда дело шло как по маслу. Я долго не мог забросить свою четырехсотую шайбу. Как будто заколдовал кто, игр шесть ничего не получалось. Потом, во встрече с рижским «Динамо», все-таки это удалось. Потом вратарь динамовцев Михаил Василенок говорил: не мог кого-нибудь другого огорчить, теперь меня всю жизнь по этому поводу будут вспоминать.
      Я до сих пор считаю, что наши взаимоотношения с Петровым и Харламовым сыграли далеко не последнюю роль в том, что тройка стала ведущей в стране и на мировой арене. И как этого непросто было добиться при потрясающей конкуренции! Ясно, что на тренировках работали в полную силу. Это вообще было свойственно ЦСКА с его победным менталитетом. Было трудно, но я считаю, что требовательность всегда идет на пользу, многим, понимавшим это, она продлевала спортивную жизнь. Мы не были исключением, но по не зависящим от нас причинам мне и Володе пришлось уйти из ЦСКА раньше времени, а Валерий погиб.
      Пожалуй, главной причиной взлета тройки, кроме всего прочего, можно считать человеческий фактор. Мы уважали друг друга и, когда кто-то ошибался, никогда не выражали недовольства, разговаривали по делу. Это помогало легче переживать трудности, сохранять нервную энергию, с настроем тренироваться, с желанием — играть.
      Однажды Харламов, когда кого-то обыграли с крупным счетом, сказал: какие же мы ненасытные! Забросили одну шайбу — мало, две — мало, три — тоже мало. Он довольно точно охарактеризовал нашу суть. Мы не умели останавливаться, во всех играх стремились побеждать, каждую атаку завершать голом.
      Конечно, сложно было беспрерывно выигрывать чемпионаты СССР. Например, нас обходили спартаковцы, имевшие почти всегда два классных звена, «Крылья Советов» под руководством Бориса Кулагина, который взял туда с собой из ЦСКА звено Лебедев — Анисин — Бодунов и сделал его звездным. Тем не менее, мы свои отрезки проигрывали крайне редко.
      В сезоне 1968–1969 годов, когда «Спартак» опередил ЦСКА, втроем забросили 100 шайб: 37 — Харламов, 36 — я, 27 — Петров. Этот чемпионат закончился большим скандалом. В последнем матче со «Спартаком» ЦСКА, чтобы стать первым, был обязан только побеждать. Тогда третий период делили на две половинки. На табло тогда отсчитывали игровое время в обратном порядке — от 20 минут. И вот мы сравниваем счет — 2:2. На табло высвечиваются цифры 10.01. Но судьи о чем-то переговорили с арбитрами, следящими за хронометражем. И объявили — шайба не засчитывается, поскольку точное время показало, что половинка периода завершилась. В тот момент Анатолий Тарасов дал нам команду не выходить на лед. Он особо ни с кем не спорил, а просто показывал на табло. Незапланированный перерыв длился, как минимум, минут тридцать. К Анатолию Владимировичу подходили руководители федерации, Спорткомитета СССР, ЦСКА, но он был непреклонен. Лишь после того как пришли из ложи, где находился Леонид Ильич Брежнев, игра продолжилась. И мы, увы, уступили 1:3. Скорее всего потому, что были выбиты из колеи.
      В чемпионате 1969–1970 годов ЦСКА сыграл здорово. Не подкачали и мы. Володя стал сильнейшим бомбардиром — 51 шайба, я вторым — 40, в десятку вошел Валерий — 33. Всего забросили 121 шайбу в 48 матчах. К слову, если говорить о призе «Самому результативному игроку», учрежденному газетой «Известия», то мы его выигрывали за 13 сезонов, проведенных мной в ЦСКА, не раз. Что же касается приза «Три бомбардира», учрежденного газетой «Труд», то мы были его обладателями четыре раза, правда, в 1979–1980 годах со мной и Петровым играл юный Владимир Кругов. А однажды, когда к нам Анатолий Тарасов перевел Юрия Блинова, вместе с Анатолием Фирсовым и Владимиром Викуловым этот приз получил Валерий Харламов.
      ЦСКА при мне три раза уступал первенство — два раза «Спартаку» и «Крыльям Советов». Кто-то считал, что армейцы выигрывали чемпионаты легко. Да, хоккеисты ЦСКА не раз первенствовали с солидным запасом прочности. В первом сезоне, который я проводил в клубе, ЦСКА финишировал с отрывом от «Спартака» с разницей в 13 очков (82 против 69). И побеждал главных соперников с солидным перевесом в счете. У московского «Динамо» в том же чемпионате выиграли все четыре матча, в одном — 9:2. Конечно, Тарасов гнал команду вперед, поскольку в 1967 году его обыграл Всеволод Бобров, приведший к «золоту» спартаковцев.
      Каждый из нас чувствовал, что за победами и золотыми медалями стоит колоссальный труд в учебно-тренировочном процессе. Особенно я хотел бы отметить подготовительный период. Еще с лета закладывалась фундаментальная база, позволявшая играть стабильно. Помню, говорили: для того чтобы обойти ЦСКА, надо не столько с ним на равных играть, сколько не терпеть поражений в поединках с другими клубами. В 1970–1971 годах ЦСКА обогнал московское «Динамо» на семь очков. Тот чемпионат СССР мы играли в пять кругов. Так вот, в трех встречах динамовцы нас переиграли. Но в матчах со СКА (Ленинград) они потеряли пять очков, со «Спартаком» — шесть, а мы — по два. Вот примерно так выявлялся перевес армейцев. Собственно, речь идет о стабильности, психологической устойчивости. Нельзя падать духом, когда какое-то звено твоей команды играет неудачно. Надо выходить на лед и свое отрабатывать по полной программе.
      Безусловно, и это я постоянно чувствовал на себе, соперники были опасные. В тех же «Спартаке», московском «Динамо», в горьковском «Торпедо», в воскресенском «Химике» были классные пятерки, да и составы в целом приличные, боевые, с нами всегда настраивались играть по-боевому. И исполнители были.
      Если взять «Спартак», то в нем опасность представляло не только первое звено Евгений Зимин (на позиции которого позднее играли Александр Мартынюк и Виктор Шалимов) — Владимир Шадрин — Александр Якушев.