С чтением «Хорошо!» поэт выступил в Тифлисе.
Газета «Рабочая правда» писала об этом вечере:
«Тяжелые годы критических и литературных гонений... не сломили» поэта. «Они, наоборот, вдохновили Маяковского на новый взрыв творчества, родивший такое блестящее монументальное произведение, как героическая поэма «Хорошо!». Газета высказывала уверенность, что даже «противники Маяковского должны будут признать, что «Хорошо!» - ценнейший вклад в революционную поэзию».
Насчет противников Маяковского оптимистический прогноз тифлисской газеты не оправдался, их ожесточение к поэту возрастало в обратно пропорциональной зависимости от его творческих достижений. В собственной оценке значения поэмы «Рабочая правда» была права.
Ответственнейшим для Маяковского было выступление с поэмой «Хорошо!» перед партийным активом, перед «агитпропщиками» Москвы 18 октября 1927 года в Красном зале МК.
Маяковскому чрезвычайно важно было «пройти» с поэмой через эту аудиторию, так как еще до выхода отдельным изданием обнаружилась критическая разноголосица в ее оценке.
«В течение полутора часов аудитория с неослабным вниманием слушала новое произведение даровитого поэта, - писала в своем отчете «Рабочая Москва». - Иногда чтение прерывалось одобрительными возгласами и аплодисментами». В обсуждении, состоявшемся после чтения, в ходе которого поэт хотел получить ответ на вопрос: понятна ли поэма? - никто отрицательной точки зрения не высказал. Собрание приняло резолюцию, в которой поэма Маяковского «Хорошо!» - в ряду других произведений советской литературы - рассматривается как шаг вперед и заслуживает использования ее в практической работе как средства художественной агитации.
Интерес к поэме был большой. На вечера с ее чтением, как правило, приходило много народу. Через два дня, 20 октября, Маяковский выступил в Большом зале Политехнического. Зал был переполнен, публика теснилась в проходах, на эстраде, в вестибюле. С улицы Политехнический имел вид осажденной крепости.
Значило ли это, что поэма проходила на «ура», что публика - вся! - принимала ее безоговорочно? Нет, отнюдь не все чтения поэмы заканчивались триумфально. Особенно в больших городах, в Москве и Ленинграде, где в аудитории непременно находилась какая-то часть литературной и окололитературной публики, уже соответственно своим групповым привязанностям настроенная против Маяковского. Она-то главным образом и являлась возмутителем порядка на этих чтениях.
Так, к примеру, чтение поэмы в Политехническом закончилось скандалом. «Вечерняя Москва» писала: «Какая-то группа литературных противников Маяковского воспользовалась и этим вечером, и этой многочисленной публикой, чтобы свести свои счеты с поэтом, снова и снова предъявив ему обвинение в... присвоении рукописей покойного Хлебникова». Дело закончилось вмешательством милиции.
Как видим, тухлыми яйцами дело не ограничивалось, учинялись провокации покрупнее.
А. В. Луначарский совершенно не случайно, оценивая поэму «Хорошо!», обронил такие слова: в ней «нет ни одной фальшивой ноты...». С чего бы Луначарский стал об этом говорить, если бы не возникла необходимость защищать произведение Маяковского от обвинений в фальши, неискренности! Они были. Подлые, злые, оскорблявшие самые святые чувства поэта.
Не где-нибудь, а в ленинградском Доме печати, Маяковскому во время чтения поэмы «Хорошо». Подавались записки о гонораре, о том, что мол-де поэма написана неискренне...
Газеты того времени оставили свидетельства о разгуле обывательских страстей на некоторых вечерах Маяковского. «Вечерняя Москва» о вечере в Политехническом, состоявшемся 15 ноября, писала:
«...Никогда еще не проявилось так отчетливо, как вчера, отношение к поэту обывателя, который за свой целковый считает вправе с высоты своего обывательского величия и в отдельных выкриках и, тем более, в анонимных записках самым вызывающим образом глумиться над поэтом». Сейчас это кажется почти невероятным, а ведь Маяковскому действительно, как перед судом, приходилось убеждать публику на вечерах, отвечая своим оппонентам, что он
искренневыразил свое отношение к революции, к Советскому социалистическому Отечеству.
Не во всех случаях, разумеется, поэт отвечал на вопросы, реплики и записки такого рода в тоне убеждения. Когда он выпускал жало иронии, насмешки, то, как писала «Вятская правда», «прилизанным мещанам не по вкусу пришлись его резкие ответы. Они не могли слышать хлесткость его острот», а анонимные записки были такого тона и содержания, что надо было или с достоинством пренебречь ими, стать выше, ответить спокойно, или принять вызов и ударить втройне больно, ударить так, чтобы укрывшийся в убежище анонима противник уже не смог больше поднять головы. А если он все-таки пытался поднять голову?
- Маяковский! - с вызовом отчаяния кричит он, разоблачая свою анонимность. - Вы что, полагаете, что мы все идиоты?
- Ну что вы! - кротко удивляется поэт. - Почему все? Пока я вижу перед собой только одного...
После этого вновь возникать было уже невозможно.
Придавая огромное значение поэме «Хорошо!» как произведению этапному, Маяковский в это время ищет встреч с большой аудиторией не только в Москве и Ленинграде, он едет по городам СССР. «Хорошо!» его отчет о творческой работе к десятой годовщине Октября. Более тридцати раз он выступал в это время с чтением поэмы в разных городах и аудиториях. Основная масса слушателей принимала поэму восторженно. Большая часть газетных откликов о вечерах, оценивавших также и саму поэму, тоже была выдержана в духе понимания и доброжелательства.
Поддержала поэму «Правда». Положительные отклики были в «Комсомольской правде», ленинградской «Красной газете». Однако в литературной печати вокруг «Хорошо!» стала нагнетаться атмосфера неприятия.
Начало было положено не в Москве и не в Ленинграде, а в Ростове. Здесь после выступления Маяковского с чтением поэмы «Хорошо!» в двух газетах появились две рецензии. Одна, как ныне говорят, положительная, другая - в газете «Советский юг» (27 ноября 1927 года)... Впрочем, о ее характере красноречиво говорит название, рецензии: «Картонная поэма».
«Ни одна искра октябрьского пожара не попала в октябрьский переворот Маяковского», - писал критик. Он увидел в поэме «картонный парад», не более. Далее критик пишет: «Это не творчество. Это имитация. Это - незатейливая работа переводчика, не дерзающего на творческий акт». И еще: «Тот же протокол о взятии Таврического (?) дворца». В назидание добавляет: «Перечисления событий нам не надо. Их каждый пионер знает наизусть».
Лишь в некоторых местах поэмы критику видится «старый добрый Маяковский» времен футуризма. И в заключение он выносит приговор: жить этой «картонной» поэме-«арке» - месяц-другой.
Для рапповцев, для Авербаха эта статейка неизвестного ростовского журналиста (а впоследствии известного театрального критика) Ю. Юзовского была подлинной находкой. Она была, как «отзыв читателя» (?), перепечатана в журнале «На литературном посту» и прозвучала как аргумент в дискуссии о Маяковском, развернувшейся на его страницах.
Начало дискуссии положила другая статья. Ее автор - И. Дукор. В этой статье противопоставлялась газетная работа Маяковского его поэме, в которой автор не обнаружил больших достоинств, зато упрекнул поэта в «снижении подлинно газетного и искреннего жанра в сторону... дешевой «юбилейной эпики»...
Трудно сказать, чего больше в этой статье, - непонимания или догматического, содержащего в себе ядовитые намеки неприятия. Догматического с лефовских позиций: Л. Авербаху куда как на руку было критическое выступление по поэме Маяковского, прикрытое похвалой его газетной деятельности и именем критика, стоящего на лефовских позициях.
А затем выступил критик М. Беккер со статьей «Хорошо ли «Хорошо!»?». В его оценке тоже ощущалась двойственность. Положительно оценивая поэму в целом, он - в полном противоречии со статьей «Маяковский-газетчик», начавшей дискуссию в журнале, - упрекал поэта в том, что тот «не освободился от влияния газеты».
Кроме того, Беккер в характерном напостовском (рапповском) стиле безапелляционного приговора утверждал, что во всех произведениях о революции «Маяковский был далек от понимания Октября, его содержания, его сущности».
Дискуссия явно запутывала Маяковского. Свою лепту внес и А. Фадеев, на Первом съезде пролетарских писателей (май 1928-го) он резко отозвался о поэме «Хорошо!», охарактеризовав некоторые образы ее «фальшивыми, напыщенно-плакатными». Фадеев говорил о том, что Маяковский «не смог в поэме «Хорошо!» дать борьбу противоречивых тенденций у крестьян, потому что не заглянул в психику крестьянина, и его красноармейцы, лихо сбрасывающие в море Врангеля, получились фальшивыми...».
Надо сказать, рапповцы тактически умело изолировали Маяковского, разобщая с ним литературную молодежь. К. Зелинский, привлеченный в «Леф», - яркий тому пример. В статье «Идти ли нам с Маяковским?» и он нанес удар: «Как много напора и темперамента при какой-то пустоте внутри!»
Неискренность, фальшь, душевная пустота... Какие еще более оскорбляющие, унижающие человеческое достоинство характеристики можно было пустить в оборот, чтобы нанести удар в самое сердце поэта! Ведь не случайно тоже по поводу поэмы было брошено словечко «хорошо-с» - подлый намек на якобы прислужничество Маяковского Советской власти.
В литературной борьбе вокруг поэмы «Хорошо!», произведения этапного не только в творчестве Маяковского, но и во всей советской литературе, проявили себя групповые пристрастия. Но в оценках поэмы «Хорошо!» отчетливо различимы и политические оттенки. Борьба шла за генеральное направление в развитии советской литературы, которое явственно обозначила поэма и которое не сразу и не всеми принималось в этом качестве.
Еще в связи со стихотворением «Последняя петербургская сказка» (1916) было замечено, что оно «наследует державную тему Пушкина и предвещает государственный, державный пафос Маяковского» (Ст. Лесневский). В поэме «Хорошо!» это предвестие воплотилось могуче, широко, звонко.
«Хорошо!» - сказал Маяковский революции, ее победоносному шествию, успехам в строительстве новой жизни, нового, социалистического государства. «Плохо!» - это он собирался сказать в другой поэме. Легко догадаться, что будь она написана, поэма «Плохо!» стала бы сатирой на отрицательные явления советской действительности двадцатых годов. Впрочем, эту задачу выполнили сатирические стихи Маяковского, его пьесы «Клоп» и «Баня».
«ШАГАЙ, СТРАНА, БЫСТРЕЙ, МОЯ...»
1928 год, как и предыдущий, начался для Маяковского с поездки по городам (Казань, Свердловск, Пермь, Вятка). В газетных отчетах мелькает лестная для него квалификация: публицист и агитатор, а Владимир Владимирович озабочен судьбой поэмы «Хорошо!». Ее неуспех означал бы крушение творческих принципов Маяковского.
Слишком велика была ставка: поэма задумывалась и была написана как произведение программное, ее программность, разумеется, не сводилась к чисто формальным элементам. Маяковский понимал, что поэмой «Хорошо!» он прокладывает путь новой поэзии, поэзии революционного действия. И поскольку в критике начинало преобладать отрицательное отношение к поэме, Маяковский снова и снова читает «Хорошо!» перед большой аудиторией. Газеты Свердловска, Перми, Казани, Вятки, украинских городов почти единодушны в своих отчетах о вечерах Маяковского, они отмечают безусловный успех поэмы в массовой аудитории. «Красная Татария» приводит в своем отчете отзыв рабочих, к которому она присоединяется: «Маяковский понятен каждому рабочему и мужику, потому что он вселяет бодрость, силу и веру в победу. Пожелаем почаще выступать поэту на рабочих и крестьянских собраниях».
Владимир Владимирович хлопочет о втором издании поэмы, настаивает на удешевлении книги, соглашаясь на минимальный гонорар. Он хочет, чтобы книга попала «в рабочую и вузовскую читательскую массу». Он понимает: одних вечеров, выступлений с чтением поэмы, стихов, с докладами - мало. Нужны книги. В стране происходит культурная революция, люди тянутся к газете, слушают радио. В Днепропетровске он узнал, что рабочие заводов принимают участие в зарождении оперы, радовался этому, подсказывал культработникам, чтобы они использовали в своей деятельности литературу.
Здесь же, на заводе имени Петровского, он выступил как представитель «Комсомольской правды» и говорил о роли комсомола в культурной революции. Маяковский с каждым годом все теснее сотрудничал с комсомолом, с «Комсомольской правдой». Ему был по душе энтузиазм молодежи, запал в любом деле, в любой кампании, а их проводилось в то время много, и комсомол непременно включался в эти кампании. Маяковский очень быстро нашел общий язык и подружился с Тарасом Костровым, редактором «Комсомолки», а затем журнала «Молодая гвардия», встречался с Александром Косаревым, секретарем МК, а затем генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ.
Удостоверение сотрудника «Комсомольской правды» за N 387 Владимир Владимирович носил не формально. Он был своим человеком в молодежной газете, тираж которой из года в год увеличивался и влияние в политической жизни общества росло. Стихи Маяковского в «Комсомолке» печатались, как правило, не на литературной странице, а в подборке с редакционной статьей (передовицей), фельетоном, письмом читателя, рабкоровской заметкой. Такой подборке обычно давалась общая «шапка».
Стихотворение «Без руля и без ветрил», первое в 1928 году, было напечатано в «Комсомолке» под «шапкой»: «Головотяпы забрались в эфир. Бюрократы дезорганизуют радиовещание». Газета решительно включалась в борьбу с недостатками на любом участке общественной жизни, социалистического строительства. Два года назад она громила троцкистскую оппозицию, которая кое-где в комсомоле пустила свои отравленные ростки. Теперь, с неменьшим пылом, «Комсомолка» вступала в войну «Против буржуазно-бульварной литературы в рабочей печати» или против бюрократизма в комсомоле, против алкоголизма, делячества, против зажимщиков критики...
Боевой дух молодости пронизывал деятельность комсомола, и Маяковский оказался самым близким и самым нужным для комсомольской печати поэтом. Только в 1928 году он опубликовал в «Комсомольской правде» 46 стихотворений, написанных и по собственной инициативе, и по заказу редакции. Многие «шапки» к подборкам материалов, лозунги к очередным кампаниям тоже придумывались Маяковским.
Стихотворение «Без руля и без ветрил» было заказано поэту редакцией. Это было резкое выступление газеты по поводу плохой работы радиовещания. Нарком почт и телеграфа, в чьем ведении находилось радиовещание, вынужден был выступить в газете с объяснениями.
Кампании, которые проводил комсомол и которые широко пропагандировались молодежной печатью (а к началу 1928 года в стране насчитывалось 60 молодежных газет), отражали трудности в жизни страны. Когда, например, создавалась напряженность в сельском хозяйстве страны, комсомол резко активизировал работу на селе. «Комсомолка» в январе 1928 года выступила с передовой: «На хлебозаготовительный фронт!» Через три дня в газете появилось стихотворение Маяковского «Даешь хлеб!». В стихотворении жирным шрифтом выделены лозунговые строки: «Работу удвой на селе, комсомол! Буди, помогай, раскачивай!»
Уже не кампанией, хотя и здесь комсомол выделял некоторые конкретные задачи и сосредоточивал на них особое внимание, а целью общегосударственного значения была культурная революция в стране. Она включала в себя многие важнейшие вопросы дальнейшего упрочения Советской власти, развития народного хозяйства, обороноспособности и вопрос вопросов - подготовку квалифицированных кадров во всех областях жизни.
Первоосновой культурной революции была ликвидация неграмотности, и комсомол со всем пылом молодости включился в эту работу, начиная со своих ячеек, где в середине двадцатых годов был большой процент неграмотных. Создаются школы ликбеза, и даже проводится «месячник ликбеза» в 1928 году. Комсомольские культармейцы, число которых к середине 1930 года достигло одного миллиона, проникают в самые отдаленные уголки страны. Создаются школы рабочей молодежи и сельской молодежи, рабфаки, вузы, библиотеки, трамы (театры рабочей молодежи). На селе возникает движение «красных рубах», в городе активно работают группы «синеблузников» - это новые самодеятельные формы агитации и художественного творчества. По инициативе комсомола возникло движение под лозунгом: «Гармонь на службу комсомола!» Надо было отвлекать молодежь от церкви, от пьянства, от застойного быта, от влияния нэпа.
Партия ставит задачу сделать культуру достоянием масс. И первым помощником партии в этом государственно важном деле был комсомол. Вот почему Маяковский с таким огромным желанием сотрудничает в эти годы с комсомолом, как никогда много выступает в комсомольской печати. От имени «Комсомольской правды» он говорил и на заводе имени Петровского. Маяковский видел, что возможности литературы в культурной работе не используются, и это его огорчало. Он дает советы культработникам, как можно и нужно использовать литературу в работе с молодежью, он, как мы уже знаем, проявляет огромную энергию в улучшении торговли книгой и сам занимается пропагандой книги, мечтая наводнить читателя «дождем брошюр».
1928 год буквально омолодил Маяковского. Бросим взгляд хотя бы на название стихотворений, написанных в этом году: «Десятилетняя песня», «Солнечный флаг», «Легкая кавалерия», «Марш-оборона», «Готовься! Стой! Строй!», «Товарищи, поспорьте о красном спорте!», «Привет, КИМ!», «Всесоюзный поход», «Вперед, комсомольцы!», «Счастье искусств», «Даешь автомобиль!», «Непобедимое оружие» и т. п. И вот еще одно - «Секрет молодости» - резкое осуждение тех молодых, «кто, забившись в лужайку да в лодку, начинает под визг и галдеж прополаскивать водкой глотку», и горячее одобрение истинной молодости, тем, «кто влит в боевой КИМ, тем, кто бьется, чтоб дни труда были радостны и легки!».
Даже по тем немногим названиям стихотворений, которые здесь приведены, видно, как живо Маяковский откликался на события внутренней жизни страны. И во всех этих событиях застрельщиком выступал комсомол.
Почти каждый день в полутемном коридоре редакции «Комсомолки», вспоминает ее бывший сотрудник М. К. Розенфельд, среди множества посетителей, появлялся высокий человек с массивной тростью, с папиросой в зубах, шел, прислушивался к разговорам людей, иногда останавливался, что-то выспрашивал, уточнял, слушал про мытарства изобретателя, знакомился с секретарем комсомольской организации с дальнего Севера, беседовал с пионерами о лагерях и советовал им, кем лучше быть, когда станут взрослыми. Это был Маяковский. Временами Владимир Владимирович просил извинения и на минуту уходил. В закоулке, у вешалки, или выйдя на площадку лестницы, он незаметно вынимал из кармана блокнот, что-то записывал и торопливо возвращался назад. С тростью под мышкой, в шляпе, сдвинутой на затылок, он долго ходил по коридору с интересовавшим его собеседником.
Секретариат помещался в конце коридора. Но по дороге Владимир Владимирович еще заходил в комнату репортеров - тут можно было узнать новейшую интересную информацию. В отделе комсомольской жизни его привлекали письма с мест. Минуя отдел литературы, где всегда бывали молодые писатели, Маяковский добирался наконец до секретариата, заходил к главному редактору, чтобы предложить новые стихи или получить задание. «Дело» для него всегда находилось.
В «Комсомольской правде» печатались стихи Маяковского разного достоинства. Лефовский догмат привязывал поэта к «факту». «Писатель берет факт, живой и трепещущий». Более того: «Если герой - даешь имя! Если гнус - пиши адреса!» Такой чисто газетный подход ограничивал возможности поэтического обобщения. Как-то в редакции Маяковский разбушевался по поводу одного газетного отчета, и, когда репортеры вступились за него и кто-то из них сказал, мол, попробуйте в стихах написать отчет, а заведующий отделом информации предложил тему: спортивный парад, - поэт тут же согласился. На следующий день после открытия Международного спортивного праздника в «Комсомолке» появился «Рифмованный отчет. Так и надо - крой, Спартакиада». Однако поигрывание рифмами на репортерском уровне отвлекало творческие силы Маяковского от поэзии.
Нет оснований все газетные стихи поэта «возводить в коммунистический сан». Могучее воображение Маяковского упиралось иногда в расцветку и прочность мужских носков («Поиски носков») или во что-нибудь еще более утилитарное, газетно-фельетонное. Он звал всех писателей: «В газеты!» - предлагая сдать «чистое искусство - в М. К. X., в отдел садоводства».
Но не все же, что не о носках, что не идет в газетную колонку, - «чистое искусство». И Маяковский-художник продолжает свой спор с Маяковским-лефовцем, то отступая на позиции Лефа и упираясь в практическую суть факта, извлекая из него утилитарный вывод, или довольствуясь репортажем, лозунгом, агиткой, то возвышаясь над обыденностью, извлекая из нее поэтические обобщения большого значения, и тогда в стихах обретал силу истинный, не зашоренный лефовскими догматами Маяковский, тогда голос его, слово его обретали набатное звучание. И даже стихи, привязанные к какому-либо событию, например, к награждению комсомола первым орденом, стихи лозунговые, патетические, звучали взволнованно, страстно:
Рабочая
родина родин -
трудом
непокорным
гуди!
Мы здесь,
мы на страже,
и орден
привинчен
к мильонной груди.
Стой,
миллионный,
незыблемый мол -
краснознаменный
гранит-комсомол.
У Маяковского и стихотворный фельетон получается хлестким, бьющим в цель. Однако цель бывала мелковата для большого калибра. Вот и приходилось поэту делать то, что поэт не должен делать - после чтения стихов «раскрывать имена и события, мало знакомые читателю». То есть комментировать прочитанное, как о том писала пермская «Звезда» после выступления Маяковского 31 января 1928 года.
Последние год-два в поездках по городам Маяковский особо выделял агитационно-культурные вопросы, и печать обратила внимание на то, что выступления поэта являются своеобразным оселком проверки «культурности масс» («Вятская правда»), выявляют большой интерес к революционному искусству. 13 февраля он выступает на «Юбилейной выставке художников» и говорит, что «сейчас лозунг культурной революции становится одним из основных наших лозунгов», ратует за новые пути развития живописи.
В стране в эти годы разворачивались стройки, требующие большого количества рабочей силы. Деревня двинулась в город. И Маяковскому тоже не сидится дома, ему необходима смена впечатлений. Не только газеты, но и сама жизнь - в поездках - подбрасывает сюжеты для стихов, для стихотворных фельетонов. Для написания поэмы «Плохо!».
Поэма под таким названием не появилась, но если собрать все сатирические стихи Маяковского воедино, то это будет большой силы сатирический эпос, который действительно можно объединить названием «Плохо!». Для книги сатирических стихов поэт предпочел название «Маяковский издевается».
В комсомоле, массовой молодежной организации, которая еще только нащупывала формы организационной и пропагандистской работы, недостатков тоже было хоть отбавляй, и сатирическое перо Маяковского не дремало. Он высмеивает комсомольского деятеля, который так отягощен нагрузками, что ему некогда работать («Нагрузка по макушку»), невежественного «докладчика», спешащего на диспут «Культурная революция» («Кто он?»), предлагает убивающее издевательской иронией «Общее руководство для начинающих подхалим», клеймит пьяниц и матерщинников...
Чистота человеческих отношений - во всем! - была идеалом поэта. Ему претили ложь, лицемерие, пошлость, чванство - все, что искажало эти отношения. Он любил, чтобы вокруг него было чисто. Даже чтобы просто сора не было. Он носил в кармане маленькую мыльницу, постоянно мыл руки, а за ручку двери брался через носовой платок. Это не причуда, скорее опрятность, брезгливость ко всякой нечистоплотности.
Один из товарищей как-то застал его в комнате на Лубянке за уборкой. Владимир Владимирович очень тщательно подметал пол. Выпрямился, объяснил:
- Не выношу сора в комнате, когда пишу. В особенности теперь. Вы знаете, что я пишу сейчас?
Маяковский в это время работал над поэмой о Ленине.
Личный быт может показаться мелочью.
Но вот не мелочь. Спектакль в театре Корша по пьесе Б. Пушмина «Проходная комната». Когда опустился занавес после первого действия, Маяковский, протестуя против пошлости на сцене, начал громко свистеть. В зале зашикали. Тогда он встал во весь рост и «пересвистел» аплодисменты зала. После третьего действия, не досмотрев спектакль до конца, сердито сказал своей спутнице: «Теперь я им напишу об этом...»
Через несколько дней в газете «Рабочая Москва», среди других возмущенных откликов на спектакль и на пьесу «Проходная комната», появился, правда, только конец стихотворения Маяковского «Товарищи, где свистки? (Вместо рецензии)». Полностью напечатано под названием «Даешь тухлые яйца! (Рецензия N 1)».
«Мелочи» не закрывают взгляд поэта на нечто куда более существенное. С гневом обращает он свое слово «к товарищам хозяйственникам»: «Вы на ерунду миллионы ухлопываете, а на изобретателя смотрите кривенько». И в стихотворении с длинным названием «Товарищи хозяйственники! Ответьте на вопрос вы - что сделано, чтоб выросли Казанцевы и Матросовы?» - поэт резко клеймит бюрократическую волокиту вокруг изобретений и разбазаривания денег попусту.
Сатира Маяковского в такого рода стихотворениях смыкается с пропагандой, сатирическое стихотворение заканчивается или прямым призывом, или моралью, напоминающей басенную, подсказывающей тот самый «выход в действие», который увидела в поэзии Маяковского Цветаева.
За нею брезжил идеал, та, как говорил Толстой, путеводная звезда, без которой нет твердого направления, без которой сатира превращается в обывательское брюзжание. Твердое направление и поддерживало дух Маяковского в борьбе с аномалиямиобщественного бытия, в борьбе с литературными противниками.
Ситуации и типы сатирических стихов часто подсказывались газетными фактами, особенно «Комсомольской правдой», порою даже являлись поэтической иллюстрацией этих фактов, но идейно-нравственный пафос исходил из личности Маяковского, от его убеждений, его нетерпеливого желания как можно скорее избавиться от всех - больших и малых - помех на пути к прекрасному будущему.
Он утверждал форму боевого, актуального, наступательного искусства через газету, он хотел, «чтоб резала пресса», он шел в атаку и не боялся ответного удара, ждал, чтобы в него «в окно целил враг из обреза». Это было бы лучшим показателем действенности его сатиры.
Но душа художника нет-нет да и бунтовала в нем, требуя большей свободы самовыражения, не мирясь с нормативами социального заказа в лефовском понимании. Помните, он хотел написать роман? Разумеется, все лучшие произведения Маяковского написаны «по мандату» личного, внутренне осознанного, прочувствованного долга: «Голосует сердце...» Он отвергал тот «заказ», то «заданье», к которому не был готов внутренне.
Летом 1928 года «Комсомольская правда» организовала первую поездку писателей в колхозы. Газета посвятила этому событию большую подборку материалов с характеристиками писателей, участников поездки, со статьей Луначарского. В подборке напечатано стихотворение Маяковского. «Работникам стиха и прозы, на лето едущим в колхозы», где поэт предостерегает против приукрашивания деревенской жизни: «Колхозца серого и сирого не надо идеализировать». Тут же не упустил случая выпустить критическую стрелу в Ф. Гладкова, написавшего очерк о коммуне «Авангард», где сообщалось, что здесь крестьяне могут за 10 копеек получить в столовой обед с какао на третье. Гладкова критиковала «Комсомольская правда», а Маяковский прокатился по нему такими строчками: «...прочесть, что написал пока он, так все колхозцы пьют какао».
Нетерпеливый в стремлении приблизить будущее, Маяковский брал на себя черновую работу по расчистке почвы для него («Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный...») и хотел, чтобы этим занимались другие, а не заслоняли факты «фантазией рьяной...». Напоминал писателям, что «не только бывает «пьяное солнце» (так называлась повесть Ф. Гладкова. -
А. М.),но... и крестьяне бывают пьяные».
На собрании литературной группы «Молодая гвардия» в Нижнем Новгороде Маяковского спросили:
- Почему вы все пишете о недостатках, о грязи, а не пишете о прекрасном, о розах?
- Я не могу не писать о грязи, об отрицательном, - убежденно ответил Владимир Владимирович, - потому что в жизни еще очень много дряни, оставшейся от старого. Я помогаю выметать эту дрянь. Уберем дрянь, расцветут розы, напишу о них...
Во время обсуждения пьесы «Клоп» в театре Мейерхольда он выразился еще более резко и определенно: «Пока сволочь есть в жизни, я ее в художественном произведении не амнистирую».
А уже подводя итоги и обращаясь к потомкам, поэт скажет:
Для вас,
которые
здоровы и ловки,
поэт
вылизывал
чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
Работа в газете была внутренней потребностью для Маяковского, и она не сводилась к выполнению редакционных заданий, написанию фельетонов и агиток. Поэт писал о том, чем жил, и нередко его общественный темперамент опережал планы газетчиков.
Как-то утром на летучке, рассказывает один из тогдашних сотрудников «Комсомолки» Н. М. Потапов, Тарас Костров высказал пожелание:
- Хорошо бы нам выступить с боевыми, злободневными стихами.
- Правильно, - поддержал кто-то с места. - А заказать их надо Маяковскому.
- Вы опоздали! - эти слова неожиданно прозвучали откуда-то из-за двери.
Все оглянулись.
В дверях стоял Маяковский.
- Извините, товарищи, что я врываюсь без стука, - продолжал поэт. - Но стихи уже готовы, и я могу их сейчас прочесть.
- Читайте! - воскликнуло сразу несколько голосов.
Раскрыл я
с тихим шорохом
