Повестка в Венецию - Нижние ноты

      В отличие от прочих канальных городов, Венеция - это камень в воде. А не вода в камне, как Питер или Амстердам. А это большая разница. Примерно, как подчинять женщину своей страсти или подчиняться ее.
      Меня вели на кофепой. И даже дали право выбора. Между первым в Италии кафе "Флориан" и любимым кафе лорда Байрона "Куадри". Небогатый выбор для богатых людей. Из солидарности с хромающими романтиками всех времен и народов я должен бы проковылять в "Куадри".
      - Здесь мы только выпьем кофе, - предупредили меня.
      - Я бы выпил чего-нибудь покрепче.
      И закусил бы, между прочим.
      - Здесь не стоит. Ты не настолько богат. В другом месте, ага?
      - Я настолько богат, чтобы выпить кофе в менее славном месте. Но чтобы с видом на море. И возможностью заказывать все, что хочется. Ага? Пойдем, вон там на углу - кафешка.
      - Но это уже пьяцетта. Ты не сможешь рассказывать, что пил кофе на Сан-Марко, в аркадах Прокурации. Неужели тебя это не пугает?
      - Ничего, там тоже историческое место. Там кормили сеном хромую лошадь лорда Байрона, пока он пил кофе.
      Мы щурились в морскую даль, словно нас обоих вдруг поразила близорукость. Чувство нереальности росло с каждым глотком какого-то крепкого ведьминого зелья.
      - Почему, кстати, ты так уж была уверена, что я приеду?
      - Что значит "так уж"? Я и не была.
      - Тогда почему не дала обратный адрес? Телефон? Мыло?
      - Мыло?
      - Ну, е-мейл. Почему?
      - А зачем? Я в любом случае сюда приезжала. Так, на вэкейшен.
      Она улыбалась, как дикторша и смотрела мне в глаза так, словно в них была бегущая строка. Но двухместный номер? А она ответит, что в любом случае не собиралась быть одна. В любом случае.
      Между сушей и морем стояли за мольбертами художники в рыбацких сапогах. Спешили выловить из влажной атмосферы пейзажики, чтобы успеть продать после отлива, до темноты. Издали казалось, что от кисточек в воду тянется леска.
      - Ты живешь один? - со всей возможной нейтральностью спросила она.
      - Нет, - ч-черт, слишком поспешно ответил. И постарался неторопливо уже прояснить: - С хаверой. С подругой. То есть, с герлфрендой по имени Ора. Три года.
      Она отвернулась от моря ко мне, улыбнулась как-то даже чуть снисходительно:
      - Ора. Забавное имя. Чего не женитесь?
      - А зачем? Детей заводить не собираемся. А так - зачем? Удобнее без этого.
      Вышло, что оправдываюсь. Замолчал. Закурил и вопросительно посмотрел на нее.
      - У меня тоже. Детей то есть нету.
      Она улыбалась.
      - Отчего такой нестандарт?
      - Ого! - сказала Юлька. - Ого! Левантийская непосредственность или русская бесцеремонность?
      - Еврейское любопытство, - мне уже самому стало неловко - какое, собственно, мое собачье право?
      * * *
      Кажется, я все-таки заставил ее изменить свои планы. Вернее, это сделала моя левая нога.
      - А, - сказала Юлька не без сожаления, - все равно собор красивее снаружи, чем внутри. Поехали кататься на vaporetto. По каналу Гранде.
      Водный трамвайчик причалил к остановке очень скоро. Я только и успел зацепиться за рекламную фразу SHIPS, THAT PASS IN THE NIGHT и после нескольких вариантов перевода, стал повторять ее про себя, как мантру.
      Напротив нас сидела юная японка с округлившимися от красоты глазами. А навстречу плыли гондолы, причем добрая половина была набита ее сородичами в смешных шапках. Там было весело, как на сельской свадьбе - наяривали на гармошке и пели итальянские песни на японском языке. У гондольеров были невозмутимые лица таксистов.
      Отражения наши дрожали, дробились, но были привязаны к пламенному мотору.
      Трамвайчик, как пьяный матрос, тыкался то в правый, то в левый берег канала, сходили и заходили люди, и все это по-прежнему было не слишком реальным, поскольку рядом со мной сидела живая Юлька, а по обеим сторонам канала вырастали из воды казавшиеся мертвыми дворцы. Некоторые дома были в масках - венецианцы зачехляли реставрируемые дома и рисовали на чехлах их фасады. Взгляд выхватывал незнакомые, но обыденные детали этого ненормального быта - то ли паркинг, то ли коновязь для лодок у порога; старую даму, сидящую на ступеньке лестницы, уходящей в воду. У здешних обитателей с водой совсем другие отношения. Если остальные жители Земли пресмыкающиеся, то венецианцы - амфибии.
      - Венеция - это европейский Китеж, - сказал я из какого-то общего ощущения, не слишком понимая аналогию. Наверное, просто не удержал паузу.
      Юлька посмотрела на меня грустно:
      - Венеция похожа на стареющую красавицу.
      - Сидящую на ступеньке лестницы, уходящей в воду.
      - Беда в том, что мы с тобой не изменились. Но при этом стали совсем другими. Не изменились, а просто прошли обработку временем.
      У нее стало какое-то детское выражение лица, которого никогда не было в детстве. Я ее обнял. Поцеловал за ухом, шепнул дурацкое, забытое. От нее пахло не так, как в номере.
      - Ты знаешь, что первый раз до меня дотронулся? С тех пор, как вышли из номера? - она прижалась ко мне, зарылась носом в шарф. Шарф этот мне подарила Орка на двухлетие нашего "хаверута".
      - Это от голода. Зверски хочется жрать, - полусоврал я. - А когда ты духи успела сменить? Эти мне больше нравятся.
      - Я не меняла.
      - Не может быть.
      - Может. У этих духов есть "нижние ноты". Нет, правда. Это так называется. Когда через какое-то время проявляется истинный запах. После взаимодействия духов с с кожей. Когда устанавливается гармония.
      - Что, запах духов для каждого разный?
      - Да. Запах настоящих духов индивидуален. А твой шарф пахнет женскими духами.
      - Да? Это потому, что у нас еще жарко. Он долго лежал в шкафу. У нас один шкаф.
      Держась за руки чтобы не потеряться, мы обрели почву под ногами у моста Риальто, прошлись по нему, а потом углубились в сушу. Было людно. Ларек на углу чем-то напоминал наш школьный буфет на большой перемене. Не разжимая рук, мы протиснулись к прилавку. Щедрый выбор сэндвичей, вино, кофе. То, что надо, по народным ценам. Кофе дороже вина. Ага, вот значит как выживают в этом городе сами венецианцы. За несколько долларов мы получили сэндвичи с крабами, сэндвичи с неизвестными мне морскими гадами, сэндвичи с копчеными сальностями, по бокалу местного "Вальполичелла" и по чашке кофе. В качестве бонуса прилагалось подзабытое чувство локтя.
      Толпа, торговля, уход от воды, все это как бы отодвинуло многозначительные декорации, и возникшее ощущение ярмарки сразу все упростило. Здесь уместно быть сытым, веселым, поверхностным и жаждать удовольствий. Большая перемена, одним словом.
      Мы прошли мимо общественного туалета с кучкой разъяренных туристов разных оттенков кожи и наречий на входе. МикроООН. Объединяла их неспособность постичь изощренную систему оплаты. А я врубился лихо, на одном опасении, что не смогу разобраться. Бумажными купюрами, но через автомат. А потом полученный талон надо было прокомпостировать в еще одном пропускнике. В нормальном состоянии это постичь было невозможно. Кроме того, я успешно выступил в роли инструктора - так как предбанник был общий, обучил кучу народа обоего пола как дорваться до отправления своих нужд. Ухахатывающаяся Юлька, похоже, мною слегка гордилась.
      Затем мы вышли на охоту за образами и сравнениями. И сразу все вокруг преобразилось. Веницианцы, в хорошей европейской одежде над резиновыми охотничьими сапогами, проходили мимо, спокойно неся свои "петербургские" лица. Прочие же итальянцы все время двигаются, как воробьи подбирающиеся к пище. Создается вокруг тревожное подозрительное пространство. Как-то им не доверяешь. Это был мой улов. А Юлька сказала:
      - Гондолами управляют упыри. Ты заметил, как они смотрят - маняще и томно. Ох...
      Мы так и шли, как первоклашки - за руки. Смеялись. Вспомнили, как я катал ее и Светку на украденной лодке.
      Той ночью мы угнали моторку. Не специально, а просто все так сложилось. Шли втроем на берег за романтикой и костром, а оказались на средине реки, под холодными осенними звездами, пьяные, мокрые, с заглохшим мотором. Кончилась водка, поднялся ветер, было уже предрассветно, трезво и плохо. Нас сносило в залив. Юлька хохлилась. Светка странно улыбалась и говорила о смерти. Что хотела бы умереть, но ей неприятна мысль о могиле. А тут есть шанс, что тела не найдут. Меня это страшно злило, потому что до смерти было еще далеко, а до уголовной ответственности - рукой подать. Но я оказался неправ. А она как будто знала, что на ее надгробье кто-то напишет "дура".
      - А помнишь наш последний месяц? Перед моим отъездом. Когда мы прощались? Я подумала... знаешь, у нас ведь был медовый месяц наоборот. Я чувствовала себя невестой-вдовой...
      - Ты тогда уже знала, что это прощание?
      - Честное слово - нет.
      Ее увезли родители. От всего, что вокруг завертелось. От меня. От светкиной смерти. От неблагополучной компании. К светлой американской мечте. Да что там. Нормальное родительское телодвижение.
      - А помнишь, уже в аэропорту...
      Она тянула из меня воспоминания, как шелковую нить из несчастного червя. Может быть она знала, что будет шить из этого шелка? Алые паруса?
      - А помнишь...
      - Помню...
      Помню даже насколько это было не так. Ей почему-то хотелось, чтобы мы казались наивными, даже глупыми, не отвечающими ни за себя, ни за поступки. Понятно, впрочем, почему. Я решил быть великодушным. Пусть.
      Очевидно, великодушие как-то отразилось на моем лице - перед пристанью нас тормознула бойкая итальянка. Цыганским профессиональным взглядом она осмотрела мои ботинки, затем Юльку в целом:
      - Господа, вы люди искусства? Не поставите ли вы свои подписи под призывом усилить борьбу с наркоманией? Вы ведь знаете сколько наркоманов среди молодежи?
      - Где крестик ставить? - спросил я.
      Перед моим носом распахнулась папка с разлинованным листом:
      - Вот здесь, пожалуйста, ваше имя, адрес.... о-о, вы из Иерусалима, вот тут подпись, спасибо, а здесь, рядом с вашей подписью, укажите пожалуйста сумму, которую вы решили пожертвовать для борьбы с наркоманией среди молодежи...
      - Подожди! - театрально вскричала Юлька, уперла левую руку в бедро, а правой замахала у меня перед лицом. - Ты хочешь отдать им деньги? Да? Но если ты отдашь этой женщине деньги, нам не хватит на дозу!!!
      * * *
      Моя левая нога вела себя пристойно и даже захотела посмотреть еще что-нибудь. Дворец Дожей.
      Дожи оказались простыми венецианскими генсеками - правили пожизненно, но по наследству власть не передавали. Каждый последующий дож выбирался венецианским ЦК. Надо же, встреча с первой любовью вернула и детские советские ассоциации. К счастью, только мне.
      Мы поднялись по Лестнице Гигантов, мимо статуй Марса и Нептуна на галерею второго этажа. Кое-где на стенах нам попадались выгравированные звериные морды с разинутыми ртами, алчущими доносов. Знаменитые "Пасти львов". В них честные граждане опускали компромат. Не заметить эти отверстия в стенах было невозможно, но Юлька шла мимо. Предательство прогрызло стены, как моль - ковры. Но, кажется, эта тема нас не волновала.
      Пробыв всего ничего в Венеции, я уже недолюбливал птиц. Как должно быть их ненавидели сами веницианцы. Лезвие одной алебарды выглядело как раздавленный шинами голубь. У другой алебарды лезвие повторяло размах крыльев, а когтистая птичья лапа крючилась на другом конце.
      Юлька неожиданно громко сообщила:
      - Вау! Посмотри, какие у венецианцев были шлемы - с полями, как у шляп. Они были элегантны даже в бою! И воинственны даже в постели.
      - В бою! Типичные пижоны. Посмотри на длину этих их шпаг и мечей. Для настоящего жаркого боя такое оружие не годится. Разве что пугать противника. Или опираться, как на костыль. Ну и привлекать взгляды женщин, конечно.
      - Мурррррр!
      Взгляды посетителей она точно привлекла.
      - В одном эльзасском городишке, кстати, в стене крепости был высечен эталон меча. Так вот, оружейникам запрещалось делать большие по размеру. Дабы не снижать боеспособность армии ради чистого понта. А у венецианцев мечи раза в два больше. Тебе, наверное, не интересно?
      - Нет, почему же. Очень интересно. Все по Фройду. По Фрейду, как мы говорили в детстве. А знаешь на самом деле почему на шлемах поля? Конечно, чтобы из-под них метать призывные взгляды!
      Она чуть склонила голову, и поля ее шляпы как бы чиркнули по взгляду, оставив только его "нижний", что ли, слой. Зовущий из затемненности полей этой дурацкой дамской шляпы.
      - Здорово, - сказал я честно.
      - А то! - с роковой хрипотцой ответила Юлька и расхохоталась.
      В смехе ее тоже проступили те самые "нижние ноты"...
      На мосту Вздохов Юлька с детским каким-то восторженным ужасом уставилась на меня:
      - Знаешь, в Венеции было два вида наказания за серьезные преступления. Угадай, какие.
      - Мокрые.
      - Мокрее не бывает. Только смертную казнь они считали еще легким наказанием. А самое страшное - галерные работы. Это было навсегда.
      - То есть пока не загнется? Значит, не так уж надолго.
      Юлька вдруг уселась на ступеньку, сняла шляпу, тряхнула рыжими прядями. Хмыкнула. Вскочила и запустила шляпу, как инопланетную тарелочку - плашмя. Мы проследили, как красиво и плавно опустилось бордовое войлочное пятно на мутную воду канала под мостом.
      - Вот так, - рассмеялась Юлька, - смотри, похоже, что у канала появилась кнопка аварийной сигнализации. Будем считать это жертвой. В честь всех приговоренных!
      Она запнулась, обнаружив пялящихся на нас, вернее, на нее пожилых скандинавок, отмытых в стиральной машине времени до одного общего цвета. Юлька внимательно в них всмотрелась, а потом страдальчески поморщившись, громко сообщила миру:
      - А наша обдолбанная цивилизация считает жизнь - высшей ценностью. Жизнь рассматривается без обстоятельств, в стерильном виде. Мучают обреченных больных в госпиталях. Придумали грех самоубийства. Идиоты!
      Все, Юлька сорвалась с цепи. С галерной. Годы каторжных работ на американской галере. На нормальной такой галере устроенной американки. И мне не пора ли? Галерные работы это всегда удел рабов. Благородному человеку вроде как западло сидеть на цепи. У каждого времени свои понятия позора. Как и за что следовало умирать. До чего важно было получить пулю или плаху вместо веревки. Веревка - это было для быдла. А с нашей точки зрения - какая разница.
      - Полные идиоты! - поддержал я. - И еще они животных мучают.
      - Каких животных?
      - Всех. Но особенно морских свинок.
      - Ну конечно! Морских свинок! - она прислонилась к перилам и хохотала уже в голос. - Они вылавливают их в каналах!
      Я тоже ржал, уже не стесняясь:
      - Они ловят их браконьерским способом - на бордовые шляпы!
      - И мучают, мучают!
      * * *
      Когда мы вышли из дворца, море уже отползало. Лавочники, осмелев, вооружились швабрами и подпихивали запоздавшие ручейки, выгоняли их из магазинчиков. Темная вода просачивалась меж камней в подсознание города, унося искаженные отражения. Уход воды был так же печален, как любой уход.
      Предвечерняя Венеция сверкала влажной чистотой. Хороший город. Обычно отлив оставляет грязное дно с бутылочными осколками...
      Море уже втянуло щупальца, и на почти сухой площади Сан-Марко теснились торговцы и голуби. Птиц было больше, практически месиво. Есть такая критическая масса живых существ, когда они воспринимаются общим организмом. Рой. Голуби топтались вокруг корма, слоями накатывались друг на друга, подминали крылья, вспархивали, чтобы оказаться сверху. Вообще, цветом и повадками были похожи на навозных мух. Ближе к морю к борьбе за корм присоединялись чайки, и цвет птичьего месива приобретал уже грязновато-седоватый оттенок. Чайки и голуби вели себя абсолютно одинаково суетились и дрались за крошки. Как обычно - хлеба мало, птиц много. Все это происходило в каком-то странном закатном свете, казалось слегка театральным, что было правильно - все-таки Венеция, все-таки карнавал, маски и фальш.
      Маски самого себя здесь надевают только дворцы. Я завидовал Юльке, сумевшей сменить пока только одну маску. Своими я просто жонглировал. Бравый Солдат, Пофигист, Герой-любовник, ПИП (простой израильский парень), Бывалый Интурист, Прежний Мальчик и Совсем Уже не Прежний Мальчик. Я перетекал из одного в другое, как инопланетянин в каком-то фильме. Как инопланетянин, забывший откуда он свалился.
      - О чем ты думаешь?
      - А вот просто подумал. Интересный сюжетец. Тарелка терпит аварию над Америкой, инопланетянин, гуманоид, получает черепную травму. Полная на фиг потеря памяти. Морду расквасил о пульт. Находит его, ну не знаю, какая-нибудь бродячая секта, типа кришнаитов. Это чтобы концов не найти. И сбрасывает в ближайшем госпитале. В госпитале по стечению семейных обстоятельств как раз работает лицевой хирург, просто волшебник, кудесник, и прочее. В общем, когда гуманоид еще лежит весь в бинтах и непонятках, сестричка милосердия милосердно его утешает, что не боись, парень, наш непревзойденный хирург сделал тебе новое лицо вместо той котлеты, которую нам привезли. Лицо, мол, все равно херовое, но хоть на человека похож.
      - Слушай... Интересно, да. А я что, так постарела?
      - Не понял. С чего ты взяла?
      - Ну, ты же глядя на меня все это придумал. С лицом.
      - Да ты что? При чем тут ты? Отличный фильм мог бы получиться. У гуманоида полная амнезия. И он страшно обучаемый. Язык осваивает мгновенно. На его планете гравитация поменьше, поэтому он неловкий. Но умный. Считает себя уродом, собственно, такой он и есть. И вот он ищет свое прошлое. То есть, соображает-то он лучше всякого Шерлока Холмса, но ищет не там. Появляются у него друзья - полные лузеры, всякая шваль с социального дна, но добрые и чуткие. И когда за ним прилетают свои, они его мужественно так прячут от жутких чудовищ. А потом у него начинают всякие способности проявляться, и он оказывается самым крутым. Вот бля, это уже "Гадкий утенок". Ну ладно, а потом в него влюбляется симпатичная экстрасенсша. Она-то все про него и понимает. Даже то, что на планете Х у него пять жен и сто детей. И тут моральная дилемма и страшные стадания - сказать и потерять или скрыть и быть падлой.
      - Я знаю чем все кончится.
      - Да?
      - Да. Она ничего скажет. Выйдет за него замуж. А в конце фильма, перед самыми титрами, нам покажут их новорожденного. Копия папы. Смешно, да?
      - Не то слово.
      - Ты спрашивал почему у меня нет детей...
      - Я же извинился.
      - Нет, я могу сказать.
      - Да оставь, идиотские вопросы всегда были моим хобби, ты же помнишь.
      - Я боялась их воспитывать. То есть, боюсь. Не в смысле, что мне им нечего дать, конечно. А отвечать за другого человека не могу.
      - Почему?
      - Потому что... Ладно, можно и так сказать: потому что все еще жду, чтобы кто-то отвечал за меня.
      В борт ударила волна домашней заготовки. Меня явно прибивали к берегу, на котором ждет девушка в белом.
      - Ее нет дома!
      - Что?
      - За тебя чаще всего отвечают: "Нет дома".
      * * *
      Пока мы переодевались к ужину, ночное небо уже окончательно придавило Венецию и теперь вообще пропало представление, где кончалась вода и начиналась твердь. Да и сама суша казалась зыбкой и слегка как бы покачивалась под нами. В воздухе был привкус моря, пахло жареной морской живностью и канализацией. Разлагающийся город. И разлагающий.
      Она надела туфли на высоких тонких каблуках, кажется они называются "лодочки". Наверное, их так назвали в этом городе. Такие же черные, узкие и высокомерные, как гондола. Раньше она такие не носила. Да и в моем неровном Иерусалиме женщина на подобных каблуках - почти такая же редкость, как дама в шубке.
      Походка ее, что ли, изменилась от этого. Осанка - да, точно стала другая. И ноги, конечно. Но главное - выражение лица. Оно словно стало более венецианским. В нем проступили таинственность и даже какая-то жестокость.
      - Таинственная жестокость? Жестокая таинственность? - сказал я, словно пытаясь распробовать незнакомый вкус.
      - Ты о чем?
      - Обо всем этом. О Венеции. Эта Венеция перережет бритвой горло какому-нибудь Ярославлю или Стокгольму и даже не запомнит в какой канал бросила труп.
      - Бр-р-р! Пожалуй я бы, все-таки, не хотела здесь жить, - поежилась она.
      - И я не хочу. Здесь нет четкой границы между водой и сушей. Они в каких-то странных отношениях, заметила? То есть, они все время выясняют отношения. Какая мораль может быть у жителей города, где нет четкой границы даже между водой и сушей.
      - А, может, и хотела бы...
      * * *
      Нас вычленяли взглядами и исподтишка рассматривали. Как будто мы явились из параллельного мира и чуть смещенно себя вели. Юлька полистала объемное меню и вздохнула.
      - А еще я толстеть начала. Заметно?
      - Только на ощупь.
      - А у тебя волосы на теле!
      - Потому что я скотина.
      Она стала смеяться как взрослая американка - искренне, но глаза не участвуют, а следят за реакцией собеседника. Курсы они специальные проходят там, что ли, как правильно смеяться.
      - Слушай, - сказала она, отсмеявшись, - ты все время на меня так смотришь...
      - Как?
      - Как будто изучаешь мои реакции.
      - Реакции на что? Я, вроде, на тебя кислотой не капал.
      - На твои действия. То есть, на твои слова. А я не морская свинка. Не надо меня мучить.
      Меню было только на итальянском. Я пожал плечами.
      - It's not a tourist trap, - удовлетворенно констатировала Юлька, - это не ловушка для туристов, нет, нет. Сюда ходят сами венецианцы. Это настоящее! Знаешь, что мы сейчас закажем? Вот это, это и это. Нет, это вот! Я тебе переведу. Или не обязательно? Давай я все закажу, а ты мне доверишься?
      - Давай. Сверим вкусы. Ты здесь раньше была, да?
      Она запнулась:
      - Была. Давно. Но заведение не испортилось, кажется. Вот если бы появилось меню на английском, тогда это был бы плохой признак. А так - все должно быть хорошо. Нам должно повезти.
      - Нам уже повезло.
      Интересно, что я имел в виду? И что бы я сказал, спроси она об этом? А она бы, не появись официант, точно спросила бы.
      С бравым официантом Юлька лопотала по-итальянски, жестикулировала и даже слегка капризно канючила, как умеют только дети и итальянки. Я не выдержал и спросил:
      - Откуда?
      Она словно ждала вопроса. Конечно, ждала. И ответила самопальным афоризмом:
      - Хорошая страна Италия. Всего в ней много. И мерзавцев тоже.
      Ответная реплика подразумевалась, и я не стал ее зажимать:
      - Муж итальянец?
      - Бывший, Саша, бывший. Муж - бывший. Конечно, итальянец. Разве я бы иначе стала такую фразу лепить? Народ-то в общем неплохой, удачный.
      Красиво она смеется. И сейчас, кажется, искренне. Ну правда, смешно. Бывший муж - итальянец - мерзавец. Что она не замужем - это хорошо. То есть, мне, конечно, все равно. Но все-таки. А почему, собственно, после бывшего мужа не мог появится еще и нынешний?
      - А нынешний кто?
      - Конь в пальто! - отрезала она. - Сашка, ты же точно в армии не разведчик? Ты не можешь с таким выражением лица в разведке служить! Нету на данный момент мужей. Ладно, чтобы с этим закончить. Было у меня два мужа. Один - итальянец. Второй - американец. Оба сплыли. Знаешь, как по реке плывет топор из села Кукуева?
      Как-то негладко она об этом. Похоже, что оба раза брошена была она.
      - Еще не знаю. Я еще ни разу не женился.
      - Да я в курсе.
      Почему-то я в этом и не сомневался. Почему-то мне было это приятно. Но и раздражало. Я вот честно все эти годы про нее ничего не знал. То есть, скорее старался не знать. Я и сейчас стараюсь не знать, как могут развиваться события. А вариантов-то мало. Совсем немного их, вариантов. А если оставаться в роли ведомого, то вариант и вообще один. Может, он-то меня и устраивает?
      Она снова рассеянно раскрыла меню, и тут же припорхнул официант с гордым и несчастным от хронического ожидания лицом. При этом он умудрялся вполне естественно улыбаться. Все-таки, здесь это профессия, а не подработка для студентов, как у нас.
      Юлька как-то подобралась, но и одновременно вальяжно расслабилась. Когда она называла блюда, было ясно, что делает она нечто важное, но привычное. И волнует ее при этом не предстоящее наслаждение или цена, а исключительно то тонкое взаимопонимание с официантом, какое бывает у, скажем, двух служителей одного культа.
      В винах она тоже разбиралась, что облегчало задачу но слегка пощипывало самолюбие, или что там у нас в этом месте - сразу под горлом. Я прокашлялся.
      Она проводила довольным взглядом официанта и подмигнула мне:
      - Кажется, я заставила его нас уважать.
      - Ты действительно разбираешься в винах? Или так?
      Юлька состроила оскорбленную физиономию и ухмыльнулась:
      - Просто запомнила какие вина заказывали к этим блюдам те, кто разбирались.
      Ресторан был как граненый чисто вымытый стакан, подставленный под яркую лампочку - свет дробился в многочисленных стеклянных гранях и блуждал по лицам и поверхностям. В детстве мне всегда хотелось осуществить рецепт крастоты - разбить все зеркала в комнате смеха и насладиться дрожанием света и действительности в осколках. И я сказал:
      - Вот объясни мне. Почему все американцы живут по схеме? И не боятся банальности? И считают банальность признаком душевного здоровья?
      Юлька недоуменно всмотрелась в меня:
      - А я-то тут при чем?
      При том, что я не хочу быть твоим третьим мужем. Бронза - не золото.
      - Ну... При том. Уж больно ты способная ученица.
      Юлька задумалась, взгляд ее стал таким... ну, как если человек подносит полную чашу влаги к губам, а она, вдруг, пустая.
      - Тебя что-то не устраивает, Саша?
      - Меня? Да. Место и время.
      - Ну, с временем понятно. Зря ты об этом. Мог бы и сдержаться. А что за проблема с местом?
      Действительно, мог бы и сдержаться. То есть, вот - не смог. Хотел, но... Но раз уж не смог:
      - Зачем ты назначила эту встречу в Венеции? Тебе это казалось весьма утонченным?
      - Скорее бы пожрать принесли, что ли, - Юлька наколола чужого официанта на рогатину взгляда. - А то ты становишься нудным. Венеция - правильный выбор. Она подходит для таких встреч. Любовь-смерть-жизнь. Здесь это в контексте. И придает гулкость. Всему.
      - А ты представь нашу встречу в виде литературного произведения. Пошлятина, ужас.
      Только сейчас она, кажется, начала злиться всерьез:
      - Да при чем тут литература! А если и литература. Хоть балет! Да, любовь, вода, смерть. Я вообще считала, что ты не приедешь.
      - Ага. И сняла двухместный номер. Врешь.
      - Неважно.
      - Ага! Неважно! А знаешь, что важо? Важно то, что то, что не важно для тебя - важно для меня! И наоборот! Поняла?
      - Нет.
      А что для меня важно? Ора? Не так уж. Армейское братство? Чуть теплее. Карьера? Не без того. Так она и для нее важна. Жизнь? Уже поюзана. А что вообще означает "важно"? Это ведь нечто переменное. Вот сейчас я знаю, что мне важно. Мне важно не попасть к Юльке в зависимость. Любую. И прощение тут ни при чем.
      - Вот ты где-то вычитала, что вода - это смерть. А вода - это жизнь. У нас. В пустыне.
      Юлька закатила глаза. К Всевидящему Оку. Очевидно, лишь Око понимало какие все мужики сволочи.
      - У вас в пустыне? Не прикидывайся верблюдом, Саша.
      - Ладно, буду прикидываться Ромео. Кстати, хуже Венеции могла быть только Верона.
      Тут появился официант и задал верблюду корм. Вовремя. Он откупорил бутылку, с полсекунды пообменивался с Юлькой какими-то кодовыми взглядами, после чего, ввинчивая бутылку в воздух, налил пробный глоток именно в мой бокал.
      Хорошо, что в Израиле живут и даже работают вместе со мной французские евреи. Я придирчиво осмотрел пробку. Она была розовой и сухой, как нос нездорового кота. Кивнул. Затем погонял вино по стенкам бокала, посмотрел на свет, увидел подобающий хорошему вину маслянистый след, кивнул, не выдержал, посмотрел сквозь бокал на Юльку, увидел ее моргающий глаз, счел его изумленным, сунул нос в бокал, энергично вдохнул, вино пахло... вином оно пахло. Кивнул. Пригубил. Покатал жидкость по языку. Ну, нормально. Вино. Не хуже того, что стоит у нас в суперах на средней полке. Кивнул уже утвердительно.
      - Кажется, ты заставил его нас уважать! - засмеялась Юлька. - Вау, это было красиво! А ты действительно в этом разбираешься?
      - А какая разница?
      - Даа, ты смог бы продавать в Нью-Йорке подержанные машины... Ну и где, по-твоему, надо было встречаться?
      - Да где угодно. Только не в Венеции, не в Вероне, не на мосту Ватерлоо, не на Монмартре и прочих обсосанных местах. В мюнхенской пивной, например.
      Юлька посмотрела недоуменно.
      - Или в Инсбруке, - поспешно продолжил я, чтобы не увязнуть в идиотских комментариях к пивной.
      - А где это?
      - Рядом, городок такой в австрийских Альпах. Я его проезжал по дороге сюда.
      - А что там?
      - Да в общем, ничего. Красивое и никому не нужное место. Можно подобрать и сделать своим.
      Если я хоть что-то понимаю в женщинах, то эта случайная в общем-то фраза будет воспринята как предложение начать все с нового "ничего".
      Юлька как-то подозрительно ухмыльнулась и подняла бокал:
      - Ну, поехали!
      Ну и что это - предложение ехать дальше вдвоем, или просто тост? Видимо, на моем лице ПИПа проступила работа мысли. А прекрасная Юлька меня разглядывала. Потом хмыкнула:
      - Страшно?
      Не без того. И почему-то немного обидно. И злорадно тоже. И грустно. Но при этом я завелся.
      - Хочешь меня проводить до немецкой границы?
      - Ну вот еще. Что с тобой, Саша? С какой стати немцы будут устанавливать нам границы?
      Я выпил холодное белое вино большими глотками. Психологическое преимущество незаметно перетекло к противоположной стороне. А мне остался только поднадоевший внутренний коментатор, растерявшийся от обилия трактовок.
      - А вообще, посмотрим. Куда нам спешить? Может, наоборот, ты захочешь меня проводить, - вдруг, как бы советуясь сама с собой, проговорила она.