Чаще всего под шестым чувством подразумевают интуицию. Шестое же чувство Евдокии была здоровая бдительность. Шла она от бабки по материнской линии Марфы Скуратовой, выявившей в тридцатые годы в окрестностях Назарьино с полдюжины агентов различных иностранных разведок. В обоих полушариях Дуниного мозга вспыхнуло по красной лампочке тревоги, и их отблеск проступил на щеках: сто пятнадцать рублей осталось в городе, причем большая часть у молоденькой девчонки. Городской. В дом же прибыло: стыдная книжонка, что и на полку-то не поставишь, и пачка каракулей. Евдокия пригнула голову и, как на рога, нанизала мужа Михаила на острый тяжелый взгляд. Муж Михаил спокойно слез с рогов и треснул кулаком по столу:
      - Не бабьего ума! - рявкнул он. - Не лезь в мой бизнес! - И, дождавшись, когда взгляд Дуни стал комолым, примирительно добавил: - И потом, Елисеич в доле и в курсе. Так что полтинник сейчас с компаньона взыщу.
      - И книжонку ему подари, - прыснула Дуня, и ямочки заняли привычное место на ее щеках.
      Дерибасов хохотнул, шлепнул Дуню по заду и вышмыгнул.
      Вообще-то с книжной полкой Дуня была не права. За год, прошедший с покупки «стенки», Дерибасов забил книжный «сектор» так плотно, что только брошюрку туда и можно было просунуть. В книголюбстве Дерибасову импонировало все: отсчитывать нешуточные суммы за престижные красивые книги, читать их, упоминать о том, что их читал, цитировать смачные обороты, обменивать книги, подбирать серии, продавать за солидные деньги, наконец, называть Евдокию примитивом и необразованной дурой.
      - Дура и есть, - соглашалась Дуня, оценивающе глядя на мужа.
      И Дерибасов замолкал и сдавал назад, ибо кроткая фраза прикрывала невыносимый для самолюбия подтекст. И услышать его открытым текстом Дерибасов не хотел.
      Чего греха таить - в браке Дерибасов получал больше, чем давал. Но из полученного более всего ценил освобожденную от рабства нужды инициативу.
      Теперь, когда можно было не думать о куске хлеба, Дерибасов начал думать о том, что не хлебом единым жив человек.
      Министерство здравоохранения допускает, что мозг совершенствуется до 20-25 лет. Михаил Венедиктович составил исключение из этого правила. Стимулирующее воздействие женитьбы на Дуне преодолело возрастной барьер! В обретенных условиях мозг его стал совершенствоваться как никогда.
      Беззастенчиво не заботясь о хлебе насущном, Дерибасов родил массу идей относительно продуктов с большей пищевой ценностью. И сейчас он завернул на улицу Г. Острополера, реализовывать одну из них.
      Семидесятилетний Елисеич озорничал - отложив недопочиненный сапог, доругивался с группкой приехавших за штанами горожан по переговорному устройству. Горожане бестолково толпились у причудливого забора, затейливых ворот и калитки из дверцы от «КамАЗа».
      - Уважаемые граждане Ташлореченска! - воззвал Дерибасов. - В связи с улучшением снабжения населения брючными изделиями из джинсовых и других тканей, пользующихся повышенным спросом, Матвей Елисеич Дерибасов прекратил свою общественно полезную, индивидуальную трудовую деятельность.
      - Мишка, - жалобно сказал динамик, - ну скажи им, чтоб они убирались. А то я поливальный агрегат включу, а там вода с удобрениями. И удобрений жалко, и людей.
      - Ну, товарищи, - сказал Дерибасов, - оглянитесь вокруг - джинсы - это уже пройденный этап. А приезжайте-ка вы лучше через месяц к нам за шампиньонами. Спросите Михаила Венедиктовича Дерибасова...
      Тут в огороде ожило чучело-манекен. Оно помахало руками, распугивая птиц, а потом повернулось и повиляло «фирменным» задом с большой кожаной наклейкой «Назарьино». Подключенное к ходикам с кукушкой, чучело-манекен совершало ритуальные телодвижения каждые полчаса.
      Подростки присвистнули.
      - Дед! - крикнул один. - Продай штаны с чучела!
      - Не, - засомневался динамик. - Хотя оно и чучело, а срам у него есть.
      - Правильно, Елисеич, - оживился Дерибасов. - А то, глядишь, за порнографию привлекут.
      - А если я с ним махнусь? - сообразил подросток.
      - Ишь ты, - одобрил Елисеич, - предприимчивый... Ну, валяй.
      Ворота разъехались.
      - Балбес ты все-таки, Мишка, - подытожил Елисеич, пролистав рукопись, и демонстративно свернул из титульного листа цигарку.
      - Дать прикурить ассигнацией?! - обозлился Дерибасов. - Раз уж ты цигарки из рублевых страничек крутишь! Это же научно-техническая информация!
      - А на кой нам эта информация? Я и так с квадратного метра втрое больше этого француза беру.
      Дерибасов окаменел от восторга, боясь поверить.
      - И потом, прикинь, - Елисеич поводил толстым корявым пальцем, - сколько денег француз на свой бункер убухал. А у меня, считай, никаких затрат... Окромя, правда, полусотенной, что ты с меня за эти листки слупил... Хорошо, хоть самодельную тебе дал... Ночью не спалось, вот и изготовил.
      Дерибасов метнулся к окну и долго молча рассматривал пятидесятирублевку на свет, пока не сообразил, что мятая и засаленная, она никак не может быть «новорожденной». Елисеич хохотал. Любые намеки или прямые обвинения в противозаконности очередного увлечения Елисеич отвергал всем своим существом. Он лез в лицо оппонента огромными шершавыми ладонями и возмущался:
      - Ими сделал!
      А вообще-то Елисеич был человеком совестливым и щепетильным. Но более всего застенчивым. В отличие от большинства стеснительных людей, застенчивость сковывала его буквально. То есть, вся верхняя половина могучего даже для Назарьино тела каменела, и, переминаясь на дрожащих ногах, Елисеич крушил саженными плечами все подряд.
      Когда двадцатилетний Мотя сватался к своей единственной любви Марфе Скуратовой, в плотно заставленной горнице он застеснялся и снес стенд семейных фотографий, зеркало, икону, настенный шкафчик с посудой, И. В. Сталина. Когда пал последний из семи фарфоровых слоников - аристократов среди прочих гипсовых и каменных назарьинских сородичей, Марфа сжала кофту у горла и сказала:
      - Лучше помру в девках.
      Репродуктор ликовал - страна приветствовала своих героев. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Моти. Ткнувшись во все четыре стены, он развернулся, наступил нетвердой ногой на поверженный репродуктор и, выломав дверной косяк, ушел.
      В девках Марфа не померла. Бобылем остался Елисеич. После смерти Марфы он, незаметно для себя, стал звать Дуню внучкой, что, скорее всего, и довело его до компаньонства с Михаилом Дерибасовым.
      Много чего наломал Елисеич за свою долгую жизнь. Совестливый и щепетильный, Елисеич все, что ломал, ремонтировал. Кроме, правда, скуратовских: фотостенда, зеркала, иконы, шкафчика с посудой, И. В. Сталина, слоников-аристократов и репродуктора. Человек малых знаний, но буйной творческой фантазии, Елисеич не воссоздавал, а созидал. Из-под ремонта Елисеича выходили: швейная машинка, набивающая охотничьи патроны, утюг-самоглад, велосипед-миникомбайн, телега-амфибия и так далее.
      Порадовавшись удачной шутке, деликатный Елисеич тут же начал сомневаться, не обидел ли он Дерибасова. Но Дерибасову было не до мелочного самолюбия - неожиданно вознесшись втрое выше мечтаемого, он судорожно пытался обозреть новые горизонты:

- Эх... - задохнулся счастьем Дерибасов. - Да что же это делается... Родной мой Елисеич! Это ж угловой столик!.. Француз, он страшно быстро разбогател! Так мы ж тогда вообще!.. Машина - «Волга», «Мерседес»... нет, сначала дом. С колоннами и фонтаном. А из Дунькиной хаты - образцовый свинарник. Х-ха!.. Елисеич, - Дерибасов блаженно хихикнул, - да мы на международную арену выйдем! Подорвем экономику Общего рынка! Завалим Францию шампиньонами по демпинговым ценам! Дунька мне: «Шут!» А я ей: «Да, я шут, я циркач, так что же? Зато на международной арене...» И по всем областным центрам, от Владивостока до Парижа - постоянные угловые столики в ресторанах! - Дерибасов неожиданно замолчал, покрутил головой, вышел в сени и долго пил большими глотками холодную колодезную воду...

      События этого дня насторожили краеведа-любителя и подпольного летописца Осипа Осинова. В тридцатом томе «Уединенных наблюдений и размышлений над людьми, природой и временем» появилась следующая запись:
 
      «Горько видеть идущие из города тенденции - молодые люди вместо того, чтобы обмениваться кольцами с молодыми девами, обмениваются штанами с чучелом. Символическое значение этого акта явно омерзительно, хотя до конца постигнуть его трудно.
      Удручает и происходящее в недрах Назарьина в самом буквальном смысле. Мишка Дерибасов использует Елисеича для выращивания в подвале подземных грибов.
      Какой может быть душа такого гриба?!
      Умозаключаю: душу его составит вытяжка из могильного ада. Но мертвые души не имут...
      Вывожу: есть эти грибы - все равно что носить штаны с чучела».
 
       Глава 6. По демпинговым ценам - во Францию
 
      Дерибасов обихаживал Елисеича, Елисеич обихаживал шампиньоны. Дуня большими сковородками жарила продукцию для дегустаций. После пятой сковородки природный артистизм Дерибасова начал перерастать в режиссерство. Вышитую Дуней косоворотку Елисеич принял охотно, даже растроганно. А за лапти обиделся:
      - Может, мне ещё и суму в руки?
      - Какую суму? - отмахнулся Дерибасов. - Где ты видел суму с шампиньонами? Партия лукошек поступит завтра к пятнадцати ноль-ноль.
      - Мишка, - заворчал Елисеич, - ты этой торговлей сам занимайся. Не умею я торговать. Мы с тобой так и договаривались.
      - Нельзя работать по-старому! - жарко заговорил Дерибасов. - Давай, Елисеич, осваивай смежную профессию. Я все организую, но за прилавком должен стоять ты.
      - Ты чего придуриваешься! - встряла Дуня. - Совсем Елисеичу на голову сел. Свинину-то продаешь не хуже других, даже пошустрее...
      Дерибасов высокомерно улыбнулся, выдержал паузу и заорал:
      - Примитив! А городская специфика! Это свежая свинина требует подвижного и остроумного конферанса! А гриб, он же от земли! Он дремучего старика требует. Могучего, сказочного, неповоротливого. В лаптях и косоворотке. Старик от земли, и гриб от земли. Поняла?!
      - Ага, - сказала Дуня. - Все поняла. Гриб от земли, свинина - от помоев. - Дуня повела крутым плечом и ушла на кухню.
      С минуту Дерибасов ощупывал намек, потом выдавил:
      - Гадом буду, свиней пущу! А из вот этого комода - корыто сделаю!
 
      ...Лапти жали. Дерибасов нарочно заказал их на полразмера меньше, чтобы Елисеич переминался с ноги на ногу и привлекал внимание к обувке. Смущенный, растерянный, огромный Елисеич был великолепен. Дремучий русский богатырь притягивал любовные взгляды областных русофилов. Однако до демпинговых цен и Общего рынка было еще далеко. Рынок был тот же, что и несколько десятков страниц тому назад. Новорожденное «дело» требовало капиталовложений, как младенец - молока. Поэтому цены были такие, что горожане, словно норовистые лошадки, испуганно косились на шампиньонные ценники и шарахались. Совестливый Елисеич пунцовел и искал глазами Дерибасова. Тот успокаивающе поднимал руку в международном молодежном жесте «о'кей». Елисеич таращился на образованный большим и указательным дерибасовскими пальцами кружок и, наконец, решил, что нужно замазать ноль на ценнике, что и сделал. Тут рыночная толпа раздвинулась, и перед Елисеичем возник выводок стариков и старух в легкомысленной одежде, и это было не смешно, потому что говорили они не по-русски.
      Иностранцы лопотали, гид-переводчик отступал к прилавку, отстреливаясь короткими очередями через мегафон. Дерибасов на цыпочках потянулся к происходящему, вертя головой, как радаром. На его глазах лукошко деликатеса изменило родине за смятый рубль. Сомнамбулический Елисеич совал лукошки в аляповатые иностранные пакеты.
      - По демпинговым ценам во Францию, - чуть не плача прошептал Дерибасов и сжал кулаки.
      Через восемь лукошек французский табор двинулся дальше. Гид замешкался, нетерпеливо застучал металлическим рублем по прилавку. Раскаленный Дерибасов возник за секунду до того, как Елисеич чуть не похоронил девятое лукошко в блеклом гидовском пакете.
      - Стоп! - заявил Дерибасов. - Вы продемонстрировали полную профессиональную непригодность, - холодно бросил он.
      Елисеич сокрушенно развел руками, а у Гида забегали глаза.
      - Перед вами - простой советский труженик, - строго продолжил Михаил Венедиктович. - У него пятеро детей, которых он должен прокормить собственными руками, - Дерибасов помахал сжатыми кулаками, а Елисеич рефлекторно сунул в лицо Гиду бугристые от мозолей ладони и тут же испуганно отдернул их. - Но он знает свой патриотический долг! - Михаил Венедиктович пронзительно посмотрел Гиду в глаза. - Он понес семьдесят два трудовых рубля убытка на замазанном при появлении иностранных гостей нуле, ради одной вашей фразы...
      - Моей фразы?!
      - Именно вашей. Не моей же, в самом деле. Государство не тратило средств на обучение меня французскому языку. «Мадам и месье! - должны были воскликнуть вы. - Обратите внимание! Может ли в вашей капиталистической Франции рядовой труженик лакомиться шампиньонами? То-то! А у нас шампиньоны на каждом столе по цене картошки!»
      - А вы, собственно, кто?! - спросил Гид, неприязненно глядя на потихоньку стягивающийся к ним базарный люд.
      - Я-то представитель общественности... - Михаил Венедиктович сделал нажим на начале фразы и многозначительно оборвал ее на середине.
      В толпе зашептались.
      - Какой общественности?! - Гид попытался уложить Дерибасова в конкретные рамки, но Дерибасов не укладывался:
      - Какой общественности?! - переспросил Михаил Венедиктович в толпу. - Да уж не международной! Или мы для вас уже не общественность? Похоже, мы для таких, как он, - хуже собак! Особенно, если эта собака - французская болонка.
      - Вы что, против советско-французской дружбы?! - сделал Гид ответный ход.
      В любой игре существуют правила. И обычно выигрывает тот, кто их устанавливает. Вот, например, коррида. Как бы она проходила, устанавливай правила не испанцы, а быки?
      Гид помахал фразой-мулетой о советско-французской дружбе и приосанился, ожидая, как Дерибасов ринется и обломает рога о заграждение. Но бык пожевал губами, встал на задние ноги, и облокотившись одним копытом на прилавок, ткнул другим в сторону Гида:
      - Нет! Я не против советско-французской дружбы! Я против тех, кто, прикрываясь ею, примазывается к иностранщине.
      - Больно культурными стали, - сказали из толпы.
      - Больно другое, - подхватил Михаил Венедиктович. - Больно, что некоторые приспособленцы нагло пользуются патриотическим порывом бесхитростного крестьянина в корыстных целях. Для личного обогащения.
      - Э, а что этот тип сделал? - спросили из толпы.
      - Милицию вызвать? - обрадовался кто-то.
      - Шампиньонов по рублю за лукошко ему захотелось, - пояснил Дерибасов. - Чтобы наш брат разводил для него деликатесы по рублю за лукошко! А он для нас за это с француженками шуры-муры разводил.
      - Деловой! - то ли осудил, то ли одобрил Гида флегматичный человек в неряшливом фартуке, с топориком, неторопливо пришедший от мясного прилавка. Дерибасов узнал его и обрадовался - год назад в один июньский день они бок о бок торговали свининой.
      - Х-хе! - сказал Дерибасов. - Привет, дядя! Может быть, удовлетворишь его во имя советско-французской дружбы - продашь свинину один к десяти? А что? Свинина - по сорок копеек за кило!
      - Товарищи! - Гид перешел к круговой обороне. - Товарищи! День рождения у меня сегодня! - Гид переводил взгляд с топорика дерибасовского знакомого на низколобого упитанного малого, поигрывающего чугунной гирькой.
      - А у них?! - горько сказал Дерибасов, плавно поведя рукой в сторону толпы.
      - Могу паспорт показать! - замельтешил Гид. - Друзья зайдут. Вот и хотел угостить... Я же не потому, что дешевле... Сколько они стоят? Сколько стоят, столько и заплачу! - Гид полез в карман, вытащил смятую трешку, посмотрел на Дерибасова и снова зашарил по карманам. В левом заднем оказался рубль с мелочью.
      - Вот… - вздохнул Гид и протянул деньги Елисеичу. - На все, пожалуйста.
      - Продукция отпускается лукошками, - сказал Дерибасов.
      Елисеич потупился.
      - У меня больше нету. - Видно было, что Гид готов вывернуть карманы по первому требованию.
      - В виде исключения, - объявил Дерибасов. - Исключительно ради дня рождения и советско-французской дружбы, ладно, оставляй залог.
      Цепким взглядом Дерибасов прошелся по Гиду, как пианист по клавишам, глаза его блеснули, и приговор был вынесен:
      - Мегафон!
      Дерибасов был человеком конкретного ухватистого мышления. Горячие чугунки идей со стуком выставлялись на широкий крепкий стол назарьинской предприимчивости, и нетерпеливый, вечно голодный Дерибасов восторженно обжигался недоваренным варевом.
      Мысль о мегафоне возникла внезапно и, слегка поизвивавшись, застыла, прочно вписавшись в одну из дерибасовских извилин. В ту самую, где завалялось недостершееся воспоминание: какие-то кадры из какого-то фильма, в которых снимали какой-то другой фильм. И режиссер в клетчатой кепке споро орал в мегафон:
      - Мотор! Мотор! Дубль! Уберите из кадра!
      - Все! - торопливо сказал Мишель Гиду. - Катись из кадра жарить грибы!
      Когда толпа рассосалась, Мишель заразительно заржал в мегафон и интимно поинтересовался у Елисеича:
      - Девушка, хочешь сниматься в кино?
      После этого он сменил ценник, жирно и нагло выведя фломастером цифру 15.
      - Окстись! - сурово сказал Елисеич. - И по червонцу не брали!
      - Нормалялек, Елисеич! - бросил распираемый идеями Мишель. - Щас народ сменится, и бум компенсировать твои опыты внешней торговли!.. Ах, какая девушка, - вздохнул Мишель, высмотрев жертву. - Будь моя воля, я бы одарил ее букетиком из шампиньонов! Когда фирма встанет на ноги, будем продавать таким за полцены... Веселей, Елисеич! Лапти не жмут? Ты что, уже разносил?!
      Елисеич невольно заворочался и запереминался. Мишель резко и независимо отошел от прилавка и рявкнул в мегафон:
      - Эй, на первой скрытой камере! Чего рот раззявили?! Снимайте сюда!.. Да не меня, сапожник! Вот эту самую девушку! Веди, веди за ней камеру! Еще! Еще!!! Ее серьга - твоя звезда!
      Девушка остановилась, готовая поверить своему счастью. Торговки за соседними прилавками посмеивались, ожидая, что отмочит Дерибасов на этот раз. И Дерибасов их не разочаровал:
      - Так, русский богатырь! Сделайте из шампиньонов букетик и предложите девушке, когда она приблизится!.. Нет, это долго, - с сожалением сказал Мишель, видя, что Елисеич уже вдеревенел в прилавок. - Бутафор! К завтра я хочу иметь шампиньонный букетик! Компране ву? Значит, вторая скрытая камера, крупный план! Девушка, улыбайтесь! Миллионы зрителей хотят вашей улыбки!
      На поводке дерибасовского импровиза девушка, улыбаясь в разные стороны, дошла до Елисеича и уперлась в ценник.
      - Что, дорого? - добродушно хохотнул Мишель в мегафон. - Конечно, вам жалко 15 рублей... Это читается на вашем лице... Так... Нет, нет! Не надо скрывать это выражение! Вы можете поторговаться. Миллионам молодых зрителей будет интересно увидеть, как вы торгуетесь!
      Изваяния девушки и Елисеича с ужасом смотрели друг на друга.
      - Что вы стоите, как два Дюка Ришелье?! - рявкнул Мишель. - Вы же снимаетесь в кино, а не в фотографии! Мой дедушка-фотограф умер, не дождавшись таких клиентов!
      Три «пятерки» сползли с потной ладони в негнущуюся.
      - Первая скрытая камера! - ликующе воскликнул Мишель. - У вас что, телеобъектив запотел?! А ну, давай - удаляющиеся щиколотки - крупным планом!!! Ах, какие тонкие точеные щиколотки... Вы видели что-нибудь подобное у нас в Одессе?.. Товарищи, не притесь в кадр! От молочницы до мясного прилавка - все в кадре! Чтобы в нем никакой стихийной массовки!!! Кроме актеров и продавцов вход с моего разрешения! Некиногеничным за разрешением не обращаться!.. Так... Что? Нет, вы - нет. Простите, вас не могу... А вот вы - да! Ну-ка, в профиль... Ладно, попробуем. Первая скрытая камера! Мотор!!! Проба 583! Русский богатырь, улыбнитесь покупателю!.. Что? Откуда мы? Конечно же, с Одесской киностудии, мадам!..
      ...Перегруженный молчанием, старенький дерибасовский «Запорожец» еле тащился. Елисеич с заднего сиденья обиженно таращился на дорогу. Дерибасов искал аргументы. Фирма была в опасности - ее раздирали внутренние противоречия, ей грозила междоусобица - оказалось, что с Елисеичем нельзя было ходить в разведку боем в экономической войне. Вместо того, чтобы зубами вгрызаться в завоеванный сегодня плацдарм, Елисеич решил дезертировать - заявил, что торговать шампиньонами не будет, и все, хоть ты, Мишка, сдохни. А если ты, Мишка, еще раз попробуешь над стариком надсмеяться, да еще принародно, то вот этими самыми руками (бугры на стариковских ладонях пахли землей и грибами)...
      Было ясно - из Назарьино Елисеича больше не вытащить. Однако толстая пачка денег в заднем кармане, прыгая на колдобинах вместе с «Запорожцем», фамильярно похлопывала Дерибасова по ягодице и успокаивала: «Нормалялек, Мишель! С башлями не кормят вшей!»
      В конце концов, все выходило не так уж плохо. Как говорится, каждому - свое. Пусть старик унавоживает шампиньонницу и сочиняет компост. А творческий сбыт товара Дерибасов возьмет целиком на себя.
      Дерибасов закусил ус и засвистел. Творческий сбыт товара, как и любое творчество, таил в себе гигантские возможности и огромные трудности. Дерибасов мужественно выдвинул подбородок и придавил акселератор. Было ясно, что рынок Ташлореченска не созрел для дорогостоящего деликатеса. Требовались люди, счастливо сочетающие тонкий вкус и толстый кошелек. Спецконтингент. И Дерибасов верил, что такие люди в Ташлореченске есть. Иначе для кого и за счет кого живут хорошо одетые девушки с тонкими талиями и щиколотками.
      Стоявшая на развилке, как иллюстрация к указателю «Назарьино», Анжелика, внучка махровой цветочницы Еремихи, тонкостями сечений не обладала. «А ведь, - подумал Дерибасов, тормозя, - взяла и десантировалась в гущу спецконтингента».
      Анжелика тяпнула пятерней ручку и просунула в дверцу открытую сельскую улыбку:
      - Здрась, Матвей Елисеич! Здрась, Михал Венедиктч! - Анжелика лупанула глазами на колени Елисеича, торчавшие вместо переднего сиденья, и, скользнув взглядом по его босым ступням с блаженно шевелящимися пальцами, хмыкнула: - Чего это? Сиденье пропили? Во даете! Отпад!
      - Давай, маркиза ангелов, - сказал Дерибасов, - впархивай в салон. Ну?! Удивляюсь на тебя - работаешь в таком месте, а не знаешь, как больших людей возят.
      - Да ну, к нам их всяко возят. Вчера вон одного вообще на носилках привезли. С охоты. Грибами, мол, отравился. Да куда ж там, грибами! Больно эти грибы перегаром воняли!..
      Грудастое и задастое, задорное молодое тело вытеснило из «Запорожца» остатки гнетущего молчания, и машина весело и легко покатила по проселку.
      Анжелика была жизнерадостной жертвой одной из своеобычных назарьинских традиций. Дело в том, что в свое время у основателя села Назария было три сына и выводок дочерей. Очевидно, собственный горький опыт и вложил в его уста поразительный по пронзительности афоризм: «Старая дева губит все дело, а баба без мужика на всякую дрянь падка». Несколько поколений назарьинцев переварили это предостережение в крепкую традицию - когда парней забирали в армию, их девки подавались в Ташлореченск. Исключение допускалось только для самостоятельных хозяек. Отслужив, солдатики шли из военкомата в ЗАГС, чтобы заявиться на родину не мальчиком, но мужем: лычки, тугой вещмешок, жена. Невостребованным девкам предлагалось два выхода. Один из них был выход замуж за кого угодно. Он давал право на более-менее почетное возвращение в Назарьино. При этом полоненный муж попадал как бы в примаки ко всему селу, то есть отношение к нему было специфическим. Но дети за иногородность родителя уже не отвечали и получали полноправное назарьинское гражданство. А гордость учителя биологии - Санька Дерибасов - вообще утверждал, что «примаки» спасли назарьинцев от вырождения, принеся свои гены на алтарь общественного воспроизводства.
      А вот второй выход для невостребованных девок был, скорее, тупиком. Тут все основывалось на прецеденте: Назарий умирал, окруженный всеми своими чадами и домочадцами, кроме младшей, Серафимы, так и не нашедшей ни сначала, в Назарьино, ни позже - в Ташлореченске, куда сослал ее отец за распутство, своего суженого. Прогнав близких, Назарий посовещался с лекарем и объявил: «Разрешить Серафиме вернуться в отчий дом после пятидесяти и непременно с дитем - хоть своим, хоть приемышем. Чтобы не быть в тягость обществу, чтобы было кому ходить за ней в старости», - и испустил дух. Так и повелось. Жизнь подтвердила мудрость этого последнего, как, впрочем, и других поучений Назария. В Назарьино был самый низкий по области процент разводов, да и процент этот давали в основном Арбатовы. А когда по области проходила кампания организации сельских клубов «Кому за 30», Назарьино сорвало району 100-процентный показатель. Председатель сельсовета Назар Назаров уже вывесил было афишу о вечере знакомств и даже написал Елисеичу первую открытку-приглашение, когда сообразил, что на момент кампании все вдовы уже пристроились, а помереть никто не успел...
      - Непорядок! - осудил Михаил Венедиктович. - Спецконтингент травится недоброкачественными грибами, а мы в это время, как ни в чем не бывало, спиной к городу, катим домой в комфортабельном автомобиле!
      Анжелика захихикала.
      - Вот ты смеешься, - констатировал Михаил Венедиктович, - а вот скажи мне, как работник специальной системы усиленного медицинского обслуживания, что лично ты сделала для профилактики грибных отравлений?!
      - Я?! - удивилась Анжелика. - А я-то тут при чем?
      - Вот! - строго сказал Михаил Венедиктович. - Вот поэтому у нас везде такой бардак! Потому что каждый, кто легко бы мог решить вопрос, говорит, что он ни при чем. А тот, кто при чем, тот суетится, но не может. А между прочим, у тебя деревенский корень. Это почти женьшень! В данной ситуации.
      - Да в какой такой ситуации?
      - В ситуации всебелкового голодания, - трагично вздохнул Михаил Венедиктович. - Это я тебе как зоотехник говорю. В смысле диетолог животноводства... Короче, пока эти люди решают за нас с тобой, не говоря уже о Елисеиче...
      - Трепло ты, Мишка, - отозвался Елисеич. - Лучше б в мотор глянул. Через три километра сломаешься.
      - Плевать! - Дерибасов ткнул в сторону указателя «с. Назарьино - 3 км». - Спокойно, Елисеич! Все рассчитано. Сломаюсь как раз над собственной ямой. Ты поняла, маркиза? Если они решают наши проблемы, то кто должен решать ихние?
      - А у них нет проблем, - сообщила Анжелика.
      - Чушь! - отрезал Дерибасов. - Основная проблема спецконтингента - деликатес. Причем такой, которого нет у товарища по контингенту. Думаешь, нет такого деликатеса? А это - шампиньон! Причем круглогодично.
      - Сам ты шампиньон! - буркнул Елисеич.
      Анжелика радостно захихикала.
      - Короче! - рубанул Дерибасов, завидев огромную полиэтиленовую пирамиду Анжеликовой бабки - Еремихи. - От тебя требуется Ф.И.О., адрес, должность, возраст и диагноз. По рублю за мордашку.
      - А зачем?!
      - Приехали! - сообщил Михаил Венедиктович. - Вон тебя бабка ждет. Здрась, Еремовна!
      Старуха кивнула, поджав губы, и, подозрительно пройдясь взглядом по Дерибасову, неодобрительно уставилась на его транспортное средство.
      Дело в том, что дерибасовский «Запорожец» был одинок. А Назарьино любило четные числа. Цифра же «один» вообще всегда настораживала. Право на нестандартность зарабатывалось с трудом, иногда в течение всей жизни. Пока что это право получил один Елисеич. А единственный в Назарьино «Запорожец» на фоне велосипедов и новеньких «Жигулей» (все «Жигули» всегда выглядели как новенькие) не только настораживал, но и раздражал. И даже возмущал. Поэтому, когда дерибасовский «Запорожец» сломался в самом центре села, перед почтой, помочь ему никто не вызвался. Сам же Дерибасов в моторах принципиально не разбирался.
      Самым обидным было то, что Елисеич дал Еремихе затащить себя во двор для срочного ремонта лилиесборочного комбайна. Это елисеичевское изобретение было выполнено на базе игрушечного кораблика с дистанционным управлением. Вооруженный острым скальпелем, он брал лилию на абордаж и буксировал к берегу. Очарованная корабликом, Еремиха все свободное время забавлялась на берегу своего искусственного водоема - вытворяла лилиесборочным комбайном такой немыслимый слалом в охоте на лягушек, что кнопки дистанционного управления в ужасе западали.
      - Рухлядь, а не машина! - в сердцах прошептал Дерибасов, хлопнув дверцей. В капоте звякнуло. - Ржавый металл!!! - последнее слово он уже орал.
      Мгновение спустя из дверей почты вылетел счастливый человек со сложенными «козой» пальцами.
      - М-ме-ме-та-а-а-алл!!! - возопил он и боднул рукой воздух. Это был экс-металлист Митька-Козел.
      Михаил Венедиктович оправил пиджак, солидно кашлянул и уточнил:
      - Металлолом.
      Митька вмиг «протрезвел», потух, с тоской осмотрел окружавшие его добротные заборы, яркие ставни, резные наличники, безмятежное синее небо и, непокоренно сказав Назарьино:
      - М-ме-ме-щане! - исчез.
      Еще месяц назад Митька-Козел, оторванный матерью-одиночкой от Ташлореченска, был единственным представителем одной из двух существовавших в Назарьино неформальных молодежных групп. Вторую группу представлял приемыш Матрены Дерибасовой - Андрюшка, который отказался при получении паспорта от фамилии приемной матери, взял себе неслыханную для Назарьино фамилию Панков, да еще требовал, чтобы ему прямо в паспорте проставили ударение на первом слоге. А когда ему отказали, сделал это сам. Но Назарьино плевать хотело на формальности и прозвало единственного панка - за его гребень - Петухом.
      Из-за Андрея Петуха, собственно, и погибло в Назарьино все неформальное молодежное движение. Андрюха не мог быть сам по себе, как Митька-Козел, все глубже погружавшийся в раскаленный поток музыкального металла.
      Приехал Митька в Назарьино с матерью, стареньким магнитофоном, рюкзачком кассет и тоской в глазах. После школы он уходил на берег Назарки и дотемна все слушал и слушал свои ансамбли. Музыка выковывала на наковальне памяти видения Ташлореченского зеленого театра и сотни рук, вскинувшихся в единой «козе», когда в пьянящей какофонии образовалось окошко, в которое музыканты выкинули, как флаг, фразу: «В огне рождается металл!»