Жила-таки в Мишеле дерибасовская особенность - способность к красоте облика в моменты душевных просветлений. Заметили эту особенность в Назарьине давно - еще Маруська Дерибасова, как только дивилась ненароком на внезапную красоту своего мужа Павлуши, так тут же спохватывалась и охала, зная, что в самостийную его голову влезло снова черт знает что и скоро все пойдет бог ведает куда!
      Осип Осинов в своих «Уединенных наблюдениях» оценивал этот феномен так:
 
      «Говоря о красоте, словно пот проступающей на лицах семейства Дерибасовых в моменты разрешения от бремени задач, можно подумать о внезапной красоте потаенного действа скрытых могучих сил.
      Таким образом, человек видит лишь конечный результат цепи неведомых, но великих передвижений материи и духа.
      Умозаключаю: Дерибасовы в чем-то избранный род. Возникновение же в этом роду Михаила намекает на сбой в системе.
      Вывожу: вероятность всеобщей катастрофы все возрастает».
 

Просветлевший Дерибасов нанес визит Осоавиахиму. Родной дядя спал. Огромная лысая голова с младенчески-блаженной улыбкой пускала шоколадные пузыри на наволочку. Из-под подушки краснела разграбленная коробка конфет.

      Мишель, как все непьющие люди, любил сладкое. Он выдернул коробку, убедился в том, в чем и так не сомневался, отшвырнул ее и тоскливо, как на единственную картину в гостиничном номере, смотрел на вытекающую из уголка дядиного рта коричневую струйку, коричневые пятна на крахмальной кружевной наволочке и тупое блаженство дядиного сна. Дерибасов саркастически ухмыльнулся и поехал в брачный кооператив, где заявил ошарашенным кооператорам:
      - Чхумлиан Дерибасов. Экстрасенс. Тот самый «назарьинский феномен», о котором писала пресса. У вас, как я понял, оплата по конечному результату? После регистрации брака? И какой же у вас процент выхода? Я имею в виду число браков к числу предложенных кавалеров? Х-ха! Могу повысить вдвое. Или втрое. Как? Это мое дело. К концу месяца подбиваем процент и половина сверхдоходов моя...
      ...А Назарьино жило новыми впечатлениями. Теперь, вместо петушиного пения, его на рассвете будили пистолетные выстрелы - закончив бражничать, Гиви и Василий устанавливали опорожненную за ночь стеклотару на плетень и соревновались в остроте глаза и твердости руки.
      Потом Гиви отправлялся в «штаб-квартиру», называл разбивших палатки на грядках солдат - «сынками», живших на Дунином месте - в сарае – офицеров - «джигитами» и входил в дом, в свой кабинет с полевым телефоном и картой. Приносившую чай Дуню он называл «серной» и засыпал на оттоманке. К полудню он просыпался, ругал солдат «вахлаками», «валухами» и «недоносками», а офицеров - «бестолковыми тунеядцами», «пьянью» и «рванью». Дуню же величал «хозяйка» и был с ней строг. Но когда Дуня вносила в кабинет умопомрачительно пахнущий чугунок и чайник заварки, Гиви Отарович мягчел, как пластилин, от неиспытанного доселе домашнего тепла, целовал ручку «замечательной Дунико» и отсылал еще пару солдат на восстановление Евдокииного дома. Дуня слабо сопротивлялась, но была очень довольна инициативой генерала.
      По ночам отец Василий и генерал Гиви продолжали сбивать друг с друга накопившиеся за годы спесь, солидность, респектабельность, благопристойность, сдержанность, самоконтроль, величавость, и прочие слои грима.
      На шестую ночь они взломали конюшню и увели двух лучших коней. Лик полной луны вытянулся от удивления, когда на Назаров луг вылетел взмыленный вороной конь с огромным седобородым священником. Черная ряса хлопала на ветру, оба креста сбились за спину, раздвоенная борода струилась. В руке он держал прутик, гикал и гремел Пушкинскими «Бесами». Следом, на белом коне, скакал сохранивший щегольскую кавказскую посадку генерал. Словно ловя такси, он махал рукой и взывал:
      - Стой, командир!
      И снова назарьинские матери, истомленные недобрыми предчувствиями, крепче прижимали к себе детей и пристально всматривались в образа.
      Разгоряченных всадников на измученных лошадях встретил на рассвете у околицы дед Степан. Под ним был старый его конь, у седла - справа обрез, слева фляга. Поборов остатки гордости и неловкости, он попросился в компанию:
      - А то жизнь дюже спокойная. Молодежь пришибленная. Ни куража, ни удали! Подергаться под музыку и по углам. А так, чтоб на коне, да с песнями, поджигитовать... Эх, куда все подевалось!
      Но дед Степан не вписался в компанию и даже выбил однополчан из установленного режима. В первую же ночь он предложил тост «За Сталина!» Отец Василий поглядел на деда Степана налившимися кровью заплывшими глазами, отпихнул стакан и демонстративно ушел из баньки в хату.
      - Зачем командира обидел?! - возмутился Гиви.
      - Ясно! - сказал дед Степан и просверлил генерала пристальным назарьинским взглядом образца 37-го года. - Короче, ты пьешь за Иосифа Виссарионовича или не пьешь?
      - С неучтивым человеком, - сказал Гиви и еще раз прислушался к своей правоте, - я бы не стал пить даже за здоровье собственного отца.
      - За здоровье твоего отца - это твое личное дело! - взвился дед Степан. - А за отца всех народов только попробуй не выпей! Какой ты генерал? Ты даже не грузин!
      Следующие реплики были такими хлесткими, что в них уже слышался звук пощечин. Первым не выдержал дед Степан и нанес оскорбление действием, от которого глаз Гиви Отаровича стал несовместим с его служебным положением. После чего положение деда Степана стало горизонтальным.
      В ту ночь внимательно наблюдавший за всеми этими безобразиями Осип Осинов подвел итог:
 
      «Принужден с сожалением констатировать: коррупция достигла вершин Олимпа. Уполномоченные Бога и Дьявола - собутыльники. Апокалиптическое предсказание сбывается - Антиназарий и наш духовный пастырь - два лика единого Януса. И хлестание ими алкоголя - есть наполнение единой утробы и бичевание как по душе, так и в ханыжном смысле.
      Изгнав наши души, что они сделают с нами, опустевшими сосудами, как не расстреляют утром у плетня!
      Заключаю: черный и белый кони на Назаровом лугу - это эндшпиль, в смысле полный конец.
      Дед Степан - оловянный солдатик на шахматной доске. Космическое зло биополя Антиназария и нашего слепого поводыря притянуло мелкое вертухайское зло Степана, но, брезгуя, в итоге отринуло.
      Вывожу: Антиназарий подрубают столпы Назарьина, коих было четыре - смекалка, вера, душа и дух.
      Малый Антиназарий сгубил Елисеича и по моей вине увез из села вложенный в тетради с «Уединенными наблюдениями» Дух.
      Новый Антиназарий подрубил веру и подбирается к душе.
      О, Дуня, душа моя и наша! Сможешь ли ты сковать губительную силу нового и большего зла, вернувшегося под твою крышу! Отчего я ничем не могу помочь тебе?!
      Отчего Дух обречен только вещать, как Душа - терзаться?!»
 
      Наутро, разбуженное, как в старые добрые времена - петухами, Назарьино удивилось, забеспокоилось и потребовало у деда Степана объяснений. Но тот задорно и довольно улыбался, ограничиваясь единственной фразой:
      - Славно погуляли!
      Вставший раньше обычного генерал вышел из хаты в черных очках, в полной, вплоть до фуражки форме и на виду у всего села выдал офицерам то, что раньше обрушивал на солдат. А солдатам выдал такое, что тотчас заработал прочную кличку «Пиночет».
      Совершенно неожиданно для Дуни, она рикошетом получила кличку «Пиночетиха», хотя в тот момент для этого не было никаких оснований. Скорее всего кто-то из Скуратовых в очередной раз, походя блеснул прозорливостью, не уступившей волховским потугам Осипа Осинова.
      В тот же день генерал заслушал доклады своих экспертов, лично осмотрел наиболее остроумные елисеичевы придумки и задумался, как жить дальше. Возвращаться в Москву не хотелось - воинский опыт подсказывал, что именно сейчас его воинская честь подвергается самым яростным атакам бывшей жены Нюрки. Эта дама так хорошо умела плакать в кабинетах начальства, что ее слезы не могли не подмочить репутацию Гиви.
      А генерал Курашвили не любил сырости и помнил завет Василия Осинова «держать порох и репутацию сухими». Поэтому он поблагодарил офицеров за проделанную работу, объявил, что первый этап их задания выполнен и, учуяв восхитительный аромат с кухни, вдохновился и сымпровизировал второй этап:
      - Старик изобретал настолько не в русле, что не нам с вами здесь сейчас его оценивать...
      Офицеры изобразили полное согласие. Встретив видимое понимание подчиненных, Гиви Отарович продолжил еще тверже:
      - Мы должны думать о будущей обороноспособности страны. Избу законсервировать. Мы должны заботиться и о настоящем... Наша армия - народная! Мы не можем притеснять народ. Правильно говорю? Лишили Евдокию Платоновну Назарову унаследованного крова?! Значит, армия должна уже не в виде шефской помощи, а прямо в порядке компенсации форсированно восстановить ее личное домовладение, пострадавшее от бандитов. Так я решил. Бросить на это все силы теперь считаю делом офицерской чести.
      Офицеры вяло изобразили энтузиазм и, повернувшись через левое плечо, вышли.
      Отведав знаменитых скуратовских голубцов, генерал поклялся, что армия воздвигнет Дунико лучший дом во всем Благодатненском районе, после чего стал полностью игнорировать все пожелания Дуни и непреклонно следовал одному ему известному архитектурному идеалу.
      После восьмислойного гуровского курника Дуня заикнулась о своей мечте - стереть с лица назарьинской земли Мишкины портик и фонтан. Но генерал только поцеловал лобик Дунико и попросил его больше не напрягать, чтобы не было морщинок. А от портика к почти десятиметровым стенам, выросшим на старом фундаменте, потянулись ажурные перекрытия.
 
       Глава 21. Нет ничего практичнее хорошей теории
 
      Гиви строил замок на дерибасовских руинах. А в это время неподалеку от генеральской квартиры Мишель творил чудеса. Но бескорыстно. И не по собственной воле. Идея работала, но на будущее. Не раз Дерибасов убеждался, что после его предсказаний впечатлительные москвички, как загипнотизированные, готовы были видеть в любом занудном опустившемся замухрышке - избранника. Более того, они отогревали его в лучах отраженного мистического света. И самые привередливые и заслуженные холостяки-ветераны от этого шалели и делали глупости. Но масштаб этих глупостей нарастал крайне медленно. И Чхумлиан с грустью осознал, что процент браков совершит свой рекордный прыжок с шестом только через месяцы.
      Тогда Дерибасов начал предсказывать грядущее семейное счастье мужчинам. Но после того, как ему пару раз дали по морде, вернулся к более податливому полу. В ожидании материального удовлетворения, Дерибасов довольствовался моральным. Уже на первых шагах к браку женщины облекали предсказавшего оный Дерибасова неограниченным доверием. Они изнурили Дерибасова своими визитами, проблемами и подругами. Они осточертели Зинаиде Владимировне, бешено ревновавшей ко всем Осоавиахима. Они даже испортили страусиный желудок Осоавиахима штабелями конфетных коробок.
      Единственно, чего побаивался Дерибасов, что бабы могут связать завлекающие пророчества с близостью брачной конторы. Но вскоре Мишель понял, что одинокие женщины куда более склонны к мистике, чем к установлению причинно-следственных связей.
      Не решаясь отогнать от себя эту толпу иным способом, Дерибасов начал беззастенчиво блефовать, иногда с ужасом представляя, как бы это назвали в Назарьине. Но эффект получился обратный. Если на первый виток парапсихологических способностей Дерибасова вывела библиотекарша Оленька, то на второй - бухгалтер Алла.
      В переполненной цветами комнате во время очередного, подталкивающего к венцу предсказания сердце ее зачастило, она стала бурно задыхаться.
      - Я сейчас упаду в обморок! - прошептала Алла. - Вызовите «скорую»!
      «Скорая» для Дерибасова была все еще вставлена в рамку торговых рядов ташлореченского рынка. Когда глаза Аллы закатились, Дерибасов впал в полную панику. Он не нашел ничего лучшего, чем помахать перед ее лицом рукой. Глаза неожиданно быстро вернулись на место и уставились на Чхумлиана с пылкой надеждой.
      - Дыши глубже, - посоветовал Дерибасов.
      Алла вдохнула чуть глубже и выдохнула:
      - Снимите... приступ...
      Нет, не зря Мишель принадлежал к гибкой умом фамилии Дерибасовых! Хотя счет и шел на доли секунды, он смекнул, что его «ручной веер» приняли за пассы. Тут же он вскинул руки и пошарил ими по воздуху.
      Потрясенный эффектом, он еще несколько секунд подирижировал Аллиным выздоровлением, затем резко положил руки на ее грудь и, придав взгляду всю назарьинскую пристальность, на которую был способен, уверенно приказал:
      - Дышать спокойно! Еще спокойнее! Ровно дыши! Все! Порядок! Неделю не есть мясного!
      Шутки ради, для разнообразия, в тот же день Дерибасов исцелил еще нескольких боготворивших его предбрачных дамочек - от мигрени, от бессонницы, от депрессии и даже от той загадочной И Бэ Сэ, которой страдал ташлореченский начальник Лавр Федотович.
      Через пару дней в узком квартирном коридорчике возникла агрессивная московская очередь. После устроенного одним ветераном скандала, обескураженный открывшимися способностями, Чхумлиан поручил Осоавиахиму следить за порядком и вести запись.
      О том, насколько был потрясен Дерибасов открывшимся предназначением, говорит тот факт, что почти неделю он не замечал, как каждый его клиент, не осмеливаясь беспокоить высокодуховную особу, передает немалую сумму Осоавиахиму. Тут-то Осоавиахим и пожалел, что так аккуратно вел запись пациентов. Что стоили замухлеванные им полторы сотни по сравнению с безжалостно конфискованными племянником тысячами.
      - Странные люди эти москвичи, - делился Дерибасов с навестившим их Санькой. - Вот в Назарьине - бабке Капе Скуратовой дают за гадание по целковому. А в поликлинику - цветы и продукты. А москвичи приучены совсем по-другому. Кстати, ты знаешь, что такое миопатия?
      Санька морщил лоб, роясь в ворохе случайной информации, потом неуверенно произнес:
      - По-моему что-то нервное. И неизлечимое.
      - Не бреши! - испугался Дерибасов. - Я же ее сегодня вылечил!
      Однако уже на второй неделе открывшегося дара Дерибасов стал замечать ограниченность его. Если ведомые им к браку женщины исцелялись без осечки, то их близкие подруги чуть хуже, а случайные люди вообще с переменным успехом.
      Осознав всю важность предварительных предсказаний, Дерибасов перестал сторониться «подружек» невест. И прежде чем лечить, порывался предсказывать. Проще всего было с самыми страшными - им он уважительно сообщал, что они созданы не для личного, а для духовного счастья, что их предназначение в служении не мужчине, но высшему существу и открывал перед ними изобретаемое на ходу буддо-христианство.
      Догадавшиеся и без Дерибасова, что им уже не на что надеяться, женщины верили безоговорочно, впивались в возможность достойно сбросить комплексы и тут же становились ревностными буддо-христианками. Одна из особо страшных, Лидия Пахомова, оказавшаяся к удивлению Дерибасова замужем, даже ушла от мужа. Все это вдохновляло, будоражило и пугало, но больше всего обязывало. Поэтому Дерибасов сделал сопротивлявшемуся Саньке еще одну финансовую инъекцию, выдал купленную на улице за трешку «Книгу индийского мышления» и поручил разработать буддо-христианство как стройное учение.

И Санька, вооружившись учебником научного атеизма, «наблюдениями» Осипа Осинова, дерибасовской книжонкой и припомнив всосанные с молоком матери назарьинские предания, за двести рублей создал новую религию.

      Через три дня Санька вручил Михаилу Венедиктовичу следующее:
 
      «Докладная записка
      религиозного дизайнера А. Дерибасова
      руководителю секты М.-Ч. В. Дерибасову.
 
      В ходе проведенного расследования методом спиритического допроса третьей степени было установлено:
      1. Священная река Ганг освящает своими водами Бенгальский залив.
      2. Все это происходит в непосредственной близости от селения Назирхат.
      3. В восемнадцатом веке в Назирхате жил известный во всем этом благодатном районе Гуру и его любимый ученик молодой йог Назари.
      4. Еще Назирхат славился лучшими в благодатном районе племенными быками. Самым знаменитым из которых был Авгырд, превосходивший по размерам даже слонов. Благодаря этим быкам в Назирхате было лучшее в благодатном районе стадо священных коров.
      5. А еще славился Назирхат лучшей в благодатном районе рощей со священными грибами. Грибы эти дарили ясновидение и исцеление, но сорвавший губил душу, поэтому того, кто их срывал, на всякий случай затаптывали слонами.
      6. Как-то завистливый морской бог Чхун Ли Ян решил завладеть Авгырдом. Он хотел оковать его рога железом и разбить знаменитую слоновью гвардию раджи.
      Когда Авгырд мирно пасся на берегу, Чхун Ли Ян послал огромную волну, чтобы та слизнула Авгырда в залив. Но бык уперся четырьмя могучими, как минареты Тадж-Махала, ногами в родную почву и вонзил в нее якорь рогов. И волна отступила, оставив на песке разбитый о прибрежную скалу корабль с испанским флагом. Из всех конквистадоров в живых осталось двое, один из которых, увидев Авгырда, умер. А второй побледнел и сказал по-испански: «Гадом буду, если не отомщу за братишку!» Звали его дон Микель де Риб.
      7. Еще уцелело три бочонка рома - маленький, большой и средний.
      8. Конквистадор обложил аборигенов данью в виде закусок и отметил маленьким бочонком свое счастливое спасение. Но местная закусь ему не понравилась, и, пока народ был в рисовом поле, он засолил в опустошенном бочонке все священные грибы.
      9. Потом он выяснил, когда начнется сезон дождей, прикинул свои силы и сказал, что постарается успеть к его началу обеспечить себя жильем. После этого дон Микель почал большую бочку и, действительно, к началу сезона дождей опустошил ее и начал водить в свой новый дом женщин, не сообразуясь с кастами. То и дело он так прикасался к женщинам из касты неприкасаемых, что они неделями носили на себе следы его страсти.
      10. Средний бочонок пошел под закуску из священных грибов. Свойства которых после засолки напрочь изменились и стали непредсказуемыми. Причем на всех они действовали по-разному. Вроде как исполнялась мечта детства. Так дон Микель стал лучшим в мире матадором и с помощью красного платка, деревянной шпаги и перочинного ножа перебил на глазах потрясенных индусов всех быков. Лишь для Авгырда шпага оказалась, как заноза.
      11. Но дон Микель не смутился. «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал! - сказал он Авгырду. - Все равно прибью как Сидорову козу!» Гордый Авгырд оскорбился и для самоутверждения решил в наказание лишить супостата любимой закуски.
      Но едва вкусил бык магической пищи, как у него выросли крылья и он, забыв обо всем, начал учиться летать. А дон Микель стрелял в него из рогатки.
      12. Назирхат страдал от потери знаменитых быков. Люди перестали спать, потому что по ночам вдовые коровы задирали морды к небу и тоскливо мычали на луну, в бледных лучах которой гордо парил недосягаемый Авгырд.
      Но самым ужасным было то, что Авгырд решил уподобиться птицам во всем. Если раньше он аккуратно унавоживал поля, то теперь не проходило дня, чтобы не приходилось откапывать того или иного жителя селения из кучи навоза.
      13. И тогда жители самого неблагополучного селения Благодатного района обратились за помощью к Гуру и его любимому ученику Назари. И так как те не могли совладать с этой «летающей крепостью», пришлось им пожертвовать собой и душой - отведать соленых грибочков. После чего Гуру впал в глубокую, как летаргический сон, нирвану, а Назари стал читать мысли людей и коров.
      Так Назари узнал, что дон Микель вынашивает коварный план захвата Авгырда.
      14. «Я могу читать мысли людей и коров! - радостно возопил Назари. - Я прочел твои нечистые мысли, дон Микель!» В ответ из головы дона Микеля вылетела длинная черная мысль и, прежде чем Назари сумел прочесть ее, огромный волосатый кулак конквистадора лишил юношу сознания.
      15. Очнулся Назари связанным. Но самое страшное, что дон Микель осуществил свой демонический замысел - неподалеку, жужжа, как гигантский шмель, завис над землей Авгырд. В ноздри его был продет обруч бочки, от которого тянулся корабельный канат к священной скале.
      16. «Значит, умеешь читать мысли людей и коров? - грозно рассмеялся дон Микель. - Я беру тебя рулевым и переводчиком. Будешь читать мысли этого слонопотама, чтоб он чего не откинул. Например, копыт, - дон Микель грубо захохотал. - Короче, живо лезь на борт. Лечу на родину, а то ром кончается». - «Без Гуру я не полечу!» - отказался отважный Назари.
      Загрузил Назари на спину Авгырда Гуру, приладил дон Микель полегчавший последний бочонок, и они полетели на запад, в Гишпанию.
      17. А за Авгырдом, задрав морды, ринулись все назирхатские священные коровы.
      18. В голове дона Микеля Назари читал одни и те же мысли. Их было две: «Хватит ли горючего до дома?» и «Сколько же выложит король за такого быка для королевской фиесты?».
      В районе персидско-турецкой границы худшие опасения дона Микеля оправдались - ром закончился. Возникшая вокруг дона Микеля черная аура пробудила Гуру.
      «Если ты такой мудрый, как думают в Назирхате, - издевательски спросил дон Микель, - то ответь: где поблизости есть лучшая огненная вода?» - «Лучшая огненная вода поблизости, - брезгливо ответил Гуру, - называется чача. Лети на север», - и он махнул рукой в сторону Тифлиса.
      19. Всю ночь дон Микель остервенело настегивал Авгырда. В бессильной ярости бык развил дикую скорость, и безлунной беззвездной ночью они проскочили Главный Кавказский хребет.
      На рассвете обессилевший Авгырд увидел изумрудный сочный луг у спокойной чистой реки. От дикого бычьего рева из его носа вылетел ненавистный обруч. И, почуяв свободу, Авгырд спикировал на подножный корм.
      20. Весь день восстанавливал Авгырд энергетический баланс. А дон Микель в жестокой абстиненции пил прозрачную речную воду, но мысли его были чернее прежнего.
      21. Вскоре услышал Назари жалобный хор мыслей и звяканье колокольчиков - это приближались отставшие минувшей ночью священные коровы.
      Насытившийся Авгырд всю ночь покрывал их, пока не покрыл каждую, и лишь тогда, на рассвете, навсегда улетел к солнцу.
      22. Гуру, Назари и дону Микелю де Рибу не осталось ничего другого, как основать селение. Назвали они его Новый Назирхат. Но де Риб и Гуру, основав роды Дерибасовых и Гуровых, умерли, когда их потомки были еще несмышлеными.
      Следующее поколение, знавшее из основателей одного обрусевшего Назари, прозвало его Назарий, а Н. Назирхат - Назарьино. Речка стала Назаркой, луг за речкой - Назаровым. А лес за излучиной - Луковым лесом.
      23. Назарий, подобно тому, как священные воды Ганга впадают в Бенгальский залив, впал в русское православие, затем вынырнул и создал универсально-истинное учение - буддо-христианство.
      24. Еще воздвиг он алтарь в виде портика из четырех мраморных священных колонн, по числу ступеней на пути к верховной личности.
      25. Покрытые Авгырдом коровы передали потомству независимый характер священных животных, которые и по сей день ведут бродячий образ жизни и приходят домой лишь доиться и ночевать.
      26. И каждый истинный христиано-буддист должен стремиться совершить хадж в Назарьино. Христиано-буддисты едут в Назарьино, как на воды, лечить свой дух парным молоком священных коров и молиться под священным портиком, напрямую мистически связаннным с ухом Будды-Христа.
      27. Каждый буддо-христианин должен молиться строго у колонны, соответствующей ступени его духовного развития, передвигаясь по мере самоусовершенствования, как солнце, от восточной - к западной.
      28. Поезд «Москва-Ташлореченск» отправляется с Павелецкого вокзала по нечетным числам в 14.30».
 
      Дерибасов медленно поднял лицо. Санька отступил - он не ожидал увидеть на нем такую сложную гамму чувств.
      - Тихо, тихо, - бормотал Санька, пятясь. - Вы че?!
      Дерибасов слегка справился с собой и горестно выдавил:
      - Как же так... Ведь в Москве только что, а уже... Откуда в тебе столько цинизма?! Пошел вон, дурак!
      - Я не дурак, - обиделся Санька. - Потому что дурак такого не придумает. А вы-то хоть поняли, почему я быка Авгырдом назвал?
      - Да пошел ты вон!!! - Авгырдом взревел Дерибасов.
      «Дурак», радуясь освобождению, пошел вон, а вместо него явился подслушивавший, но ничего не понявший разволновавшийся Осоавиахим:
      - Ты зачем его так, племяш? Нехорошо как-то... Земляк все-таки. Ты б хоть с дядей посоветовался, глядишь, я б вас и помирил. Для мирного сосуществования.
      У Дерибасова не осталось куража даже на реплику, достойную Осоавиахима. Он только брезгливо швырнул ему листки:
      - Полюбуйся, за что две сотни отдал!
      Сумма произвела на Осоавиахима впечатление - выходило, что каждый листок был как двадцатипятирублевая купюра. Осоавиахим бережно разгладил их, затем аккуратно сложил, сунул листки за пазуху и, ожидая Зинаиду Владимировну, чуть ли не каждый день вдумчиво их перечитывал.
      Текст, попав в мыслительную мясорубку Осоавиахима, превратился в изумительный фарш, из которого тот регулярно лепил такие котлетки для ожидавших приема буддо-христиан, что те только облизывались. Еще бы! Им вещала сама почва - медленно, вдумчиво, архаично. Эта почва была освящена близостью Чхумлиана. Естественно, что воспринимать такую глубокую философию можно было только метафорически и иносказательно. И под доброжелательным мудрым прищуром Осоавиахима все чаще разгорались интеллектуальные споры по поводу толкования. Наконец одна ревностная неофитка, Лидия Пахомова, шокировала Осоавиахима вопросами, до какой станции ехать и есть ли в Назарьино гостиница. И тут Осоавиахим, стрелявший, как всегда, не целясь, впервые попал в яблочко:
      - Брать до Благодатненской. А гостиницы нет... Да она и не нужна... Потому что все это надо делать не наскоком, а обстоятельно. Согласно утвержденному плану и принятым обязательствам. Это только у вас в Москве - шасть туда, шасть обратно... А в Назарьино надо жить, а не гостевать. А то приедешь, как Сталин, проездом, наделаешь дел за три часа да уедешь... Нет, ты уж, если хочешь, то давай всерьез. Дом покупай и живи.
      Сестра Лидия замялась:
      - А это дорого? У меня на книжке всего три тысячи.
      - Всего?! - изумился брат Осоавиахим.
      Пахомова смущенно развела руками.
      Осоавиахим молчал, боясь до конца поверить в безбрежные перспективы. Но, сколько он ни всматривался, горизонт был чист, а на небе - ни облачка.
      - Это, - сказал брат Осоавиахим, судорожно соображая, что бы говорил в такой момент племянник. - Как для единоверца могу помочь и устроить. Как приедете, - Осоавиахим инстинктивно перешел на «вы», - так идите сразу на выезд. Там будет дом, ну такой... нормальный... так не объяснишь. Я вам схему нарисую. Вот и будет ваш. Скажете - Пелагиада Арбатова продала. А деньги мне сюда принесете, прямо завтра. Я их Пелагиаде сам отдам. По традиционным дружественным связям.
 
       Глава 22. Миллион алых роз
 
      Свою оплеуху генералу Дуне пришлось расхлебывать довольно долго. Для такой гордой женщины Курашвили избрал столь же галантный, сколь неудобный для обоих способ ухаживания. Регулярно, в середине ночи, Гиви Отарович вставал по звонку будильника, надевал парадную форму (на всякий случай) и, боясь быть замеченным нижними чинами, с букетом роз крался к открытой Дуниной форточке, тихо напевая ту самую грузинскую песню, где в припеве слова «Алые розы на груди красавицы и алая кровь на героя груди...»
      Возвращаясь, он довольно мурлыкал «Миллион, миллион, миллион алых роз...», представляя, как радуется Дунико осыпавшим ее, как звезды с ночного неба, розам. Сняв форму, он долго ворочался, пытаясь согреться в успевшей остыть своей осенней холостяцкой постели.
      Как редко воображаемое воплощается в быту. После пережитого ужаса первой ночи, когда в безмятежное Дунино чело впились шипы первого букета, который она инстинктивно схватила крепкой назарьинской хваткой и, ожегшись болью, уронила на пол, а потом, в темноте, ступила на него всей тяжестью раздольного тела, после этого ужаса Дунин сон стал неполноценен. Вторую неделю все валилось у нее из рук.
      Каждую ночь Евдокия долго не засыпала, боясь, что как только она провалится в беспамятство, в кожу вонзятся шипы, ибо генерал был меток. Закрытая же форточка могла обидеть и отвадить Гиви Отаровича, которого Дуня с каждым кирпичом нового дома уважала все больше.
      Уже на втором этаже к уважению начало примешиваться, существовавшее до этого само по себе, восхищение многочисленными Гивиными достоинствами.
      На третьем этаже коктейль получился настолько гармоничным, что, к Дуниному ужасу, ей начали сниться эротические сны, правда, вовремя прерывавшиеся звездопадом шипов.
      Евдокия издергалась и даже похудела. Один раз Дуня совсем было решилась объяснить Гиви Отаровичу, что от букетов у нее уже зашалили нервы, но как раз в этот момент романтичный генерал так глянул на Дуню черными глазами и замурлыкал со значением: «Миллион, миллион, миллион алых роз...», что она не решилась.
      Евдокия, шестым чувством которой была здоровая бдительность, стойко вглядывалась ночами в черную форточку, готовая юркнуть под жаркое пуховое одеяло. Ставь Гиви Отарович будильник хоть на полчаса раньше, глядишь, это бы у нее и получалось.
      Дуня пыталась передвигать кровать, класть подушку в ногах, но разве могли обмануть такие уловки бывшего разведчика Курашвили!
      Отсалютовав Дуниной гордости пятнадцатью букетами, Гиви перелез через бруствер. Нет, он не полез в форточку. А просто отодвинул пустую тарелку и прочувствованно сказал:
      - Дорогая Дунико! Вот же сколько недель ты меня так вкусно угощаешь. Но сегодня угощаю я!
      - Вы что умеете готовить?! - испугалась Дуня, всегда презиравшая Дерибасова за неподобающие мужчине порывы что-нибудь изжарить.
      - Нет, - улыбнулся генерал. - Я умею читать. На четырех языках умею читать меню. По-русски, по-грузински, по-немецки и по-польски! Так что форма одежды, дорогая Дунико, парадная, на сборы командование выделяет пятнадцать минут.