Елизавета МИХАЙЛИЧЕНКО, Юрий НЕСИС
      БОЛЬШИЕ БЕЗОБРАЗИЯ МАЛЕНЬКОГО ПАПЫ
      Фантастическая история в четырех днях
      "Привет! Добрый день!
      Я - так оборотень.
      Неловко на днях обернулся.
      Хотел превратиться в дырявый плетень,
      Да вот на середке споткнулся".
      В. Высоцкий
      Д е н ь  п е р в ы й
      МЕТАМОРФОЗЫ
      - Уезжаю в экспедицию, - деловито сказал Папа.
      - А пропуск есть? - строго спросил Милиционер.
      - Далеко ли? - небрежно поинтересовалась Принцесса.
      - А!.. - сказал Папа. - В Занзибар для начала. Пригласили на Совет Старейшин.
      Настоящий Папа прислушался и подошел к окну. Это не лезло ни в какие ворота. Не ролевой аутотренинг, но и не безобидная детская игра. Неприятно, когда собственный сын передразнивает тебя на потеху остальным соплякам. Очень неприятно.
      - Брешешь! - резанул Милиционер.
      - Я? - захлебнулся Папа. - Да будет тебе известно, что я ни разу в жизни не сказал неправды.
      - Брешешь, - обронила Принцесса. - А в детстве что - никогда не врал?
      - А вот никогда, - упрямо сказал Папа. - Я в детстве не делал ничего такого, что надо было бы скрывать.
      - Был маменькин сынок и не дрался?
      - Нет, - сказал Папа и опустил глаза. - Только когда защищал слабых, - добавил он после неловкого молчания.
      "Да это вообще не игра! - возмутился Настоящий Папа. - Этот мерзавец меня почти дословно цитирует. Как он смеет надо мной открыто издеваться! Этот щенок превращает совершенно правильные слова в образчик кретинизма".
      - А что едешь в Занзибар?! - торжествующе закричал Милиционер. Наврал!
      - Я наврал?! А командировочное удостоверение видел?
      - Покажи!
      - В моих руках читай!
      - А ну... Сам ты Занзибар! Занзибаровка здесь написано.
      - Деревня? - поджала губки Принцесса.
      - Сама деревня! Там институт с Ученым Советом! И никто кроме меня не умеет делать кворум.
      - Немедленно марш домой! - заорал Настоящий Папа, уже полчаса искавший командировочное удостоверение.
      Сын явился не сразу и с полным пониманием щекотливости ситуации. Папа сел, заложив ногу за ногу, и побарабанил пальцами по столу. До автобуса оставалось около часа. Надо было использовать свободное время для воспитания сына.
      - Во что это вы сейчас играли? - начал он издалека.
      - В принцессу и милиционера, - дипломатично ответил Сын.
      - Так ты был принцессой? - съязвил Папа.
      - Принцессой всегда Наташка. Она больше никем быть не соглашается.
      - А ты, значит, согласен на любые роли. Тебя заставили играть меня?
      - Нет, - потупился Сын. - Я сам.
      - Значит, ты сам, добровольно, выставляешь отца посмешищем перед всем двором?! Как ты мог? Не могу даже представить, чтобы я в детстве мог насмехаться над своим отцом!
      Строптивая Папина память никак не хотела соглашаться с этим утверждением, и чтобы отвязаться от нее. Папа решил сменить тему:
      - А кто разрешал тебе лезть ко мне в портфель?!
      - Я не лез!
      - Так заврался во дворе, что теперь врешь собственному отцу?
      - Я не вру!
      - Значит, ты нашел мое командировочное удостоверение на полу?
      - Да.
      От такой наглой лжи Папа схватился за голову:
      - Как у человека, который, словно присягнувший, всю жизнь говорит одну только правду, мог родиться такой лгун?.. Дай сюда удостоверение!
      - Нельзя! - заявил Сын, потупившись.
      - Что?! Почему это нельзя?!
      - Нельзя. И весь разговор.
      Папа собирался быть спокойным и ироничным, но всему есть предел:
      - Как ты смеешь так говорить?!
      - Ты вчера так говорил.
      - Запомни, так могу говорить только я! - строго сказал Папа и добавил, подумав: - Потому что я знаю что можно, а что нельзя... Ты соврал. Где ты мог взять удостоверение, как не в портфеле?
      Сын молчал.
      - Я знаю, что ты врешь, - сказал Папа. - Дай его сюда, или ты знаешь что будет. Знаешь?
      Сын знал. Он уже совсем собрался зареветь, но окно во двор было открыто, а во дворе сидела Наташка. Оставалось сжать зубы и молчать.
      - Так, - сказал Папа, схватив Сына в охапку. Через несколько секунд удостоверение вернулось к Папе. На обратной стороне документа чернильными каракулями было написано:
      У тебя, Наташка, красивая мордашка,
      Джинсы, как у Нонки из 7 "Б".
      У меня, Наташка, лишь одна ромашка.
      Я по ней гадаю о своей Судьбе.
      Папа представил лицо секретарши, отмечающей это удостоверение, потом компанию девиц из бухгалтерии и пошлые шуточки насчет пьяного почерка, пробудившегося поэтического дара и, наконец, оживленную дискуссию о том, которая именно из многочисленных институтских Наташ этот дар пробудила. Когда он поднял лицо, оно было страшным. Где-то на периферии Папиного сознания мелькнула мысль: "Раз исписал, значит действительно нашел на полу и принял за выброшенную", но лава ярости вытеснила все мысли и изверглась:
      - Откуда ты взялся на мою голову! Боже! Что за наказание! У всех дети, как дети, а тут сплошное вранье! Мой сын лгун! Воришка! В семь лет пишет любовные письма! Потешается над родным отцом вместе со всем двором! Но почему именно у меня? Разве я был таким? Мои родители ходили в школу как на именины! Я ничего от них не скрывал! И чтоб я залез в портфель к отцу?!
      - И-й-а-а-а н-н-не ла-а-азил, - выдавил Сын между рыданиями.
      - И я не перебивал старших! - Папа перевел дух и потребовал: - Не реви! Я в детстве никогда не ревел.
      - Бр-е-е-е-шешь! - размазывая слезы, зло заявил Сын.
      - И не ругался, - спокойно продолжил Папа. - И не дерзил старшим, особенно отцу. Учился только на "отлично", не обижал младших. Как бы я хотел снова стать семилетним мальчиком, чтобы показать тебе, как надо себя вести! Я бы тебе показал, как надо помогать маме, ходить в магазин, учить уроки, уважать родителей, есть все, что дают. И главное, никогда не говорить неправду. Ни-ког-да! Понял? Я до сих пор не могу говорить неправду, даже если бы захотел. Мне кажется, что если я хоть раз совру, произойдет что-то ужасное.
      За "ужасным" дело не стало...
      - Ой, папочка! - испуганно завизжал Сын. - Папочка, перестань, не надо! Я больше не буду!
      Было очень страшно: родной папа прямо на глазах становился все менее родным. Папины залысины стали зарастать густыми кудрявыми волосами, усы превратились в пушок и исчезли.
      - В чем дело? - сказал Папа ломающимся баском и, заметив в зеркале свою вдруг ставшую нескладной и угловатой фигуру, застыл.
      Тем временем с Папы быстренько свалились брюки. Подхватить их не удалось - руки запутались в рукавах пиджака. Грозный ремень растерянно извивался на полу, а потом исчез под цветастыми сатиновыми трусами.
      - Ой, - сказал Папа, стыдливо прикрываясь.
      Пытаясь удержать соскальзывающий с плеч пиджак, Папа резко взмахнул руками, и часы, вслед за обручальным кольцом, сверкая на солнце, вылетели в форточку. Папа шагнул вперед, оставив за собой носки, и тут же упал, запутавшись в рубашке, ставшей смирительной. Он встал, хотел что-то сказать, но рот его искривился, набранный в легкие воздух никак не выдыхался, а бился внутри него и, наконец, маленький Папа заревел, размазывая кулачками слезы.
      Папа в огромной рубашке, с болтающимся вокруг шеи, почти достающим до пола галстуком, да еще плачущий тоненьким девчоночьим голоском был так смешон, что Сын сначала неуверенно улыбнулся, а потом обидно захохотал, показывая пальцем. От смеха у Сына тоже выступили слезы, и теперь они оба стояли друг против друга и терли кулачками глаза. Первым заговорил Папа:
      - Дурак! - сказал он.
      Тут Сын всерьез задумался. Полагалось ответить "Сам дурак!" Но называть Папу дураком никак нельзя. Но был ли это Папа? На всякий случай Сын независимо сунул руки в карманы и, сплюнув, сказал:
      - Если я дурак, то ты... ты... голый командировочник! Как ты теперь в свою Занзибаровку поедешь? Как?
      - Не знаю... - потерянно сказал Папа.
      - И поедешь ли вообще... - задумчиво продолжил Сын.
      От ответа зависело все. Надо было решать, как вести себя с этим мальчишкой. Папа не мог не поехать в командировку - это Сын знал твердо. Если мальчишка в командировку не поедет, то с ним можно не церемониться.
      Маленький Папа вспомнил, наконец, о мужском достоинстве и взял себя в руки. Разрубить узел свалившихся на него проблем было нереально, поэтому приходилось думать, как его распутать. Неприятнее всего была мысль о том, как сложатся отношения с женой. А через неделю надо было отчитываться по командировке. Происшедшее выглядело совершенно необъяснимым, но все равно, надо было что-то предпринимать. Прежде всего требовалось восстановить отцовский авторитет.
      - Вне всякого сомнения в командировку я поеду, - веско, с расстановкой сказал Папа. - Я не могу пренебрегать своими должностными обязанностями. Но не сейчас... Несколько позже. Возможно, я даже возьму с собой вас с мамой.
      Сын стоял, независимо раскачиваясь, но молчал.
      - А теперь, - продолжил Папа, - отвернись, я займусь своим туалетом.
      Заниматься туалетом не пришлось. Сняв рубашку, Папа увидел на себе чистые белые гольфики с помпончиками и выглаженный матросский костюмчик. Тут же Папа с болью обнаружил, что вместо привезенной Брыкиным из Рима оправы из карманчика торчат маленькие очки-велосипед с гнутыми дужками.
      - Можешь повернуться, - дрогнувшим голосом сказал Папа.
      - А почему ты лысый? - ехидно спросил Сын и после неловкой паузы добавил: - Папа.
      - Видишь ли... - медленно начал Папа. - Когда я был таким маленьким, как ты, это считалось полезным и гигиеничным, и поэтому мои родители...
      - Вшей, что ли, боялись?
      - Да кто их знает... Помню, сказали: "Так надо" - и обрили.
      Оба рассмеялись.
      - Что делать-то будем? - спросил Сын. - Скоро мама придет.
      Раздался звонок в дверь.
      - Ой, - сказал Папа и полез под кровать.
      Но это была не мама, а почтальон.
      - Родители дома?
      - Папа! - крикнул Сын. Потом сокрушенно добавил: - Да какой это папа...
      - Что, уже под градусом? - сочувственно спросил почтальон, и, не дожидаясь ответа, вздохнул и отдал Сыну телеграмму: "Приезд Марика отменяется связи свинкой крепко обнимаю целую ждем гости - Анюта".
      Анюта - была мамина родная сестра из Комсомольска-на-Амуре. Сын никогда не видел ни тети, ни своего двоюродного брата. Не видели его и родители.
      - Папа! - радостно закричал Сын. - Вылазь! Ты теперь Марик!
      Пока Папа вникал в телеграмму, замок щелкнул, и вошла Мама.
      - Что-то ты сегодня слишком рано, - подозрительно протянул Папа и осекся.
      - Марик? - растерянно спросила Мама. - Ты уже приехал! А мы тебя ждали только завтра...
      Мама наклонилась поцеловать Марика в щеку, но тот механически повернул голову и привычно поцеловал Маму в губы. Сын хихикнул. Мама покраснела, Папа вздохнул.
      - Дети! - неестественно бодро сказала Мама. - Сейчас мы будем обедать... А папы что, уже нет? - крикнула она из кухни.
      - Да, - сказал Сын многозначительно, - уже нет.
      - Ты хоть застал дядю, Марик?
      - Врасплох, - съязвил было Папа, но спохватился. - В высшей степени приятный человек.
      - Ты так считаешь? - удивленно спросила Мама.
      - А ты нет?
      Мама смутилась и молча разлила кашу по тарелкам.
      - Как Анюта? - неуверенно спросила она.
      До сих пор Папа не интересовался мамиными родственниками. Он, конечно, знал, что на Дальнем Востоке у Мамы есть сестра и даже видел ее однажды, но это было давно.
      - Потолстела, я полагаю, - раздраженно ответил он.
      - Так о маме нельзя говорить, - строго сказал Сын.
      - Дети, - сказала Мама, - почему вы не кушаете? Марик, а как Соня?
      Кто такая Соня, Папа не знал. Поэтому он откусил большой кусок хлеба, долго жевал, но так ничего и не придумав, угрюмо выдавил:
      - Потолстела.
      - А ты почему такой худой? - улыбнулась Мама.
      - В семье не без урода, - буркнул Папа.
      - Узнаю Анюту, - рассмеялась Мама. - Представляю, как она расстраивается из-за того, что ты плохо ешь.
      Папа покосился на Сына:
      - Я никогда не расстраиваю маму, - с расстановкой произнес он. Съедаю все, что на тарелке. Просто у меня такой обмен веществ.
      - Это у тебя от глистов, - парировал Сын.
      - Почему ты так говоришь? - заволновалась Мама.
      - Опять врешь! - возмутился Папа. - Пойди встань в угол!
      - Правильно! - Мама облегченно вздохнула. - Не смей дразнить братика! Иди в угол. А тебе, Марик, еще добавки.
      Добавка оказалась больше порции. Папа лениво проглотил пару ложек, сыто отвалился от стола и встретил взгляд Сына. Дверца в ловушку захлопнулась. Глаза Сына светились любопытством и мстительной радостью. Мама безмятежно улыбалась.
      - Я не могу предаваться чревоугодию, когда брат мой стоит в углу! голос Папы прозвучал торжественно, но обеспокоенно.
      - Кушай, кушай, братик! - протянул Сын. - Раньше мог и теперь сможешь. Знаешь, как мой папа говорит: "Не можешь - научим, не хочешь заставим".
      Папа отпихнул тарелку и рванулся из-за стола. Большая тяжелая рука опустилась на его плечо, и Папа плюхнулся обратно. Покосившись на влажную цепкую лапу, он тоскливо вспомнил маленькие изящные ручки жены.
      - Ну давай, еще одну ложечку за маму... - с каждым словом его голову все ниже пригибали к тарелке.
      - И ложечку за папу! - радостно взвыл Сын.
      Перед Папиными глазами расстилалось море молочной каши. Иногда по нему пробегала рябь. То здесь, то там возникали и исчезали острова. Сладковатая каша стояла уже в пищеводе.
      - Я сейчас вырву, - предупредил Папа.
      - Только попробуй! - возмутилась Мама. - Лучше давай еще ложечку за тетю Соню.
      - Плевал я на твою тетю Соню! - в знакомой роли Папа сразу почувствовал себя увереннее. - Пусть эта корова сама ест за себя! Еще и ешь за нее! Мне все эти родственнички уже вон где... Пошли отсюда! бросил он Сыну...
      * * *
      Народу во дворе прибавилось. Петя, проклиная отглаженные брючки, тоскливо наблюдал за катавшимися с горки Наташкой и Фердинандом.
      - Ну хватит, - ныл он каждый раз. - Ну пошли на качели!
      - Наташка! - крикнул Сын. - Ко мне двоюродный брат с Амура приехал!
      - Ах какой амурчик! - сказала Наташка и, подтянув великоватые джинсы, полезла на горку. Папа смутился. Он только сейчас заметил, какая Наташка красивая.
      - Эй, Амурчик, ты хоть в футбол играешь? - крикнул с горки Фердинанд. - Какая у вас там футбольная команда?
      - "Амурские волны", - нашелся Папа.
      - Дохлая команда, - небрежно сказал Фердинанд. - Плохо взаимодействуют игроки разных линий. Не хватает умения завершить атаку.
      Папа задумчиво погладил голову, Фердинанд, копируя его жест, погладил футбольный мяч и продолжил:
      - Оставляет желать лучшего морально-волевая подготовка игроков.
      Все с уважением посмотрели на Фердинанда.
      - Ты о каждой команде так говоришь, - обронила сверху Наташка и съехала вниз.
      - Дура, иди поиграй в куклы.
      - А я Петя, - аккуратно обойдя лужу, подошел Петя Смирнов. - А у вас что, занятия уже закончились?
      - Завтра Амурчик пойдет со мной в школу! - захлебываясь от восторга, сообщил всем Сын.
      - Не говори глупости, - нервно дернулся Папа. - Я в эту школу не записан.
      - Не бойся, - сказала Наташка. - Я за тебя попрошу.
      - Мама договорится, - уверенно произнес Сын. - Пошли скатимся.
      Но на горке уже катался Стрельчихин Младенец.
      - Куда лезете?! - закричала Стрельчиха, вставая со скамейки. - Не видите, что ребенок катается? Катайся, катайся, ягодка, не бойся.
      - Пошли, - сказала Наташка, - ну ее.
      - Подожди, - в глазах Фердинанда блеснул огонек. - Ты ее боишься? спросил он Папу.
      - Еще чего, - возмутился Папа. Наташка с интересом посмотрела на него. - Я Амур переплываю, - неизвестно зачем добавил Папа под ее взглядом.
      - Тогда скатись. Слабо?
      Папа усмехнулся и шагнул к горке. Стрельчиха кинулась ему наперерез.
      - Ты куда? Не слышал, что сказала? Я тебе сейчас!
      - Не имеете права, - холодно сказал Папа. - Горка общественная. Отойдите.
      - Право? - побагровела Стрельчиха. - Какое право? Вот тебе право!
      Висеть на одном ухе, чуть касаясь носочками земли, было не только непривычно, но и очень больно. И Папа жалобно кричал:
      - Пустите! Пустите! Вы не имеете права, это насилие!
      - Стерва, - через несколько секунд тоскливо сообщил Папа.
      Стрельчиха раскрыла рот и разжала пальцы одновременно.
      Обретя почву под ногами, Папа отскочил на безопасное расстояние и с достоинством произнес:
      - Сейчас я вынужден убежать, но я вернусь и вместе со мной придет закон!
      Стрельчиха и Папа рванулись одновременно.
      - Куда, мерзавец? - задыхалась Стрельчиха.
      - В юридическую консультацию! - кричал Папа, повизгивая, - мелкое хулиганство, статья 206, часть первая...
      - Ах, собака! - восторженно сказала Стрельчиха и остановилась.
      - Сушите сухари, грузите апельсины бочками, волчица ты, тебя я презираю! - гордо прокричал Папа и исчез в подворотне.
      Остаток дня компания провела очень приятно - Папа завоевывал авторитет: не жалея командировочных, покупал на каждом углу мороженое, а Наташке преподнес губную помаду. Этой помадой Фердинанд сделал надпись на двери Стрельчихи. Но конец получился скомканным - проходили мимо "Пирожковой", и распоясавшаяся компания хором, в котором отчетливо прослушивался голос собственного Сына, стала орать: "Лысая башка - дай пирожка" - и орала минут десять, а Папа деланно улыбался, сжимая кулачки в карманах, но пирожки всем все-таки купил.
      * * *
      Мама куда-то ушла. Объевшиеся мороженым дети были очень довольны, что ужин откладывается. Вернулась Мама оживленная, с новой прической и букетом роз.
      - Дети, - сказала она, - быстро ужинать и по кроватям.
      - Почему у тебя новая прическа? - агрессивно спросил Папа.
      - А разве мне не идет?
      - Интересно, для кого это? Муж уезжает в командировку, а она делает новую прическу, - Папа повернулся к Сыну. - Как тебе это нравится?
      Брови Мамы поползли вверх, и Папа спохватился.
      - А вот моя мама, - быстро сказал он, - делает прическу перед приездом мужа. Перед!
      Покрасневшая Мама нервно теребила на пальце обручальное кольцо.
      - Быстро ужинать и по кроватям! - наконец сказала она.
      - Мы не хотим ужинать... - начал было Сын.
      - Почему это не хотим? - Папа уверенно сел за стол и потер руки: Ну-с, из скольких блюд у нас сегодня ужин?
      - Из трех! - наигранно бодро сказала Мама. - Яичница, хлеб и молоко.
      - И это называется ужином? - отодвинутая Папой тарелка чуть не упала со стола. - Стоило лететь за тридевять земель, чтобы съесть яичницу. У нас на Амуре уже три часа ночи, а здесь считают нормальным, что я еще не ужинал. Пренебрегая обязанностями хозяйки дома, делают новые прически, а вместо обещанных мне дома фруктов на столе эти верблюжьи колючки! - Папа обличительно указал на розы.
      - Марик, детка, - тихо сказала Мама. - Ты только не волнуйся. С завтрашнего дня все будет так, как ты хочешь. Мы ведь не ждали тебя сегодня. Дети, - Мама тревожно посмотрела на часы. - Я вас очень прошу, быстренько ешьте и по кроватям.
      - Меня-то здесь явно не ждали, а вот кого-то определенно ждут! - Папа уставился в потолок. - Кстати, - обратился он к Сыну, - ты не в курсе кого?
      - Да ладно, - сполз с табуретки Сын. - Пошли спать.
      - Марик, - голос у Мамы дрогнул. - Ты хоть понимаешь, что говоришь ужасные вещи?
      - Разве я не прав?
      - Ко мне действительно должны прийти гости, - опустив глаза, сказала Мама. - Но кем же ты вырастешь, если уже сейчас все видишь в таком свете...
      Мама как-то сникла, устало провела ладонью по лбу.
      Папа с грохотом отодвинул табуретку и ушел в детскую. Раздеваться Папа не стал. Он ходил в темноте из угла в угол и, не боясь разбудить уснувшего Сына, пинал все, на что натыкался. В дверь позвонили.
      - Здравствуй, Наденька, - раздался слащавый голос Брыкина. - Ты прекрасно выглядишь. Отсутствие мужа идет тебе на пользу.
      - Убью! - тихо прошептал Папа и уселся на пол возле двери. Слезы текли по его щекам, а память услужливо выстраивала перед ним все брыкинские рассказы о его похождениях - от четырнадцати лет до последней командировки. "В коридоре поцелует ручку".
      - Допусти к ручке, Наденька! - дурачась, но со значением сказал Брыкин.
      - Брыкин, это не дружеский поцелуй. Так чего это ты в гости напросился?
      Папа вытер слезы и облегченно вздохнул. Брыкин был еще в самом начале своего привычного сценария. "Прошли в комнату. Так, а при мне Брыкина принимали на кухне. Наверняка шампанское притащил. Полусладкое". В комнате выстрелила пробка, раздался негромкий вскрик, потом смех. "Теперь тост про три розы".
      Интимное бормотание Брыкина постепенно набирало силу:
      - ...Так выпьем же за женщин, которые разумно используют свои лепестки!
      - Какое вкусное шампанское, - сказала Мама.
      - Полусладкое, - подсказал Брыкин.
      "Сейчас Финдлея споет. Истасканный репертуар".
      - А не спеть ли нам? - промурлыкал Брыкин. - Разучил специально для сегодняшнего вечера.
      - Так ведь дети спят.
      - А спят? Это хорошо. Ничего, я тихо:
      ...О том, что буду я с тобой...
      "Со мной!" - сказал Финдлей.
      Молчи до крышки гробовой.
      "Идет!" - сказал Финдлей.
      Они рассмеялись.
      - А ты все так же нагл и неотразим, - сказала Мама.
      "Восхищается". Папа проглотил стоявший в горле ком и решительно открыл дверь.
      - Хочу писять! - требовательно произнес он и увидел торт. Это был наполеон. "Часов шесть старалась. Ну-ну". - И торт тоже хочу! Это ты в честь моего приезда испекла? Мама говорила, что в честь моего приезда испекут торт. Положи-ка мне вон тот кусок. Нет, не этот, самый большой... Очень вкусный торт. Мама была права. Когда ты говорила, что нет ничего кроме яичницы, ты о торте просто забыла, не так ли? Что ж, это бывает. В жизни вообще всякое бывает. А это кто? Сосед или кузен? Он мне меньше нравится. А торт просто прелесть. Представь мне, пожалуйста, этого дядю... Что-что? Нет, это слишком длинно. Я буду звать вас просто дядя Брыкин, хорошо? Вы, я полагаю, тоже медик. Завидное постоянство. Женщины в нашем роду завидно постоянны. Вы, я слышал, пели. Не откажите в любезности спойте "В лесу родилась елочка..." Значит, так, вы поете, она подпевает, я танцую. Уверяю вас, втроем мы сможем чудесно провести время. Положите-ка мне еще тортика. Не объемся. А вообще, если уж установились такие доверительные отношения, то я тебя не понимаю. Тот, что был днем - такой интересный мужчина...
      Мама закрыла лицо руками.
      - Занятный ребенок, - растерялся Брыкин. - Но и занятным детишкам уже давно пора спать.
      - Право же, пусть вас это не беспокоит. По амурскому времени уже утро. А я как раз собрался обсудить с вами варианты проявления синдрома Кандинского-Клерамбо.
      Брыкин поперхнулся.
      - А в какой области медицины вы подвизаетесь? - продолжил Папа. Косметолог? Скользкая профессия. Дурите нашего брата.
      Внезапно Папа ощутил страшную усталость. Эти взрослые стали ему совершенно безразличны. Папу мутило - то ли от сладкого торта, то ли от нервного перенапряжения.
      - А ну вас всех к черту! - Папа отшвырнул недоеденный кусок. Делайте, что хотите.
      Папа, не раздеваясь, лег в кровать. Свет от фонаря бил в глаза. В глубине двора, в беседке, расположилась компания подростков.
      - Боб, ты козел! - послышалось оттуда.
      "Господи, - подумал Папа, - кто же я?" Чем больше он думал об этом, тем яснее становилось, что он стал ребенком не только внешне. Папа с ужасом понял, что им овладевают детские чувства, и даже сохранившийся взрослый интеллект уже не мог их сдерживать. Вспоминая свое сегодняшнее поведение, он подумал, что подарить семилетней девочке помаду не придет в голову ни взрослому, ни ребенку. Получался какой-то странный гибрид, даже страшный в своей странности. Самое неприятное было то, что привыкший четко планировать свою жизнь Папа не мог даже предположить, что выкинет в следующую минуту. Папа по-прежнему хотел бы как можно скорее снова стать взрослым, но сравнивая сегодня и вчера, не мог не признать - теперь жилось интереснее и веселее. Он никогда не думал, что детские шалости могут доставлять столько удовольствия. Испытанный им восторг от хамского монолога перед Брыкиным нельзя было сравнить ни с чем. Но чувство какой-то неудовлетворенности не покидало Папу. Брыкинское бормотание сменила тихая музыка. "Ого, - подумал Папа, - добрался до танца при свечах. Форсирует!" Раздался мелодичный мамин смех. "Быстро же ты отошла".
      - Брыкин, - кокетливо сказала Мама, - я все расскажу мужу.
      Уже издеваются. Ну что ж, первый выход был несколько скомкан. Посмотрим, кто над кем лучше поиздевается.
      Неторопливо, вразвалочку, Папа вошел в гостиную, включил свет, задул свечи, сел в кресло и, закинув ногу на ногу, со вкусом спросил:
      - Не ждали?
      Брыкин понял, что никому, никогда и ни при каких обстоятельствах он не расскажет про сегодняшний вечер. Перед ним небрежно развалился рахитичный лысый очкарик и, кажется, видел его насквозь.
      - Что, из-за девчонки не спишь? - Брыкин понял, что надо устанавливать контакт.
      - Как все, - солидно сказал рахит.
      - Ну, ты даешь, - притворно восхитился Брыкин и посмотрел на Маму. Мама закусила губу.
      - Кстати, о сне, - произнес рахит. - Не знаю, как вы, а я не привык спать один. Мне как-то было неловко сразу настаивать на том, чтобы ты спала со мной, как это делает моя мама, но что делать, - рахит сокрушенно развел ручонками, - никак не могу уснуть. Я надеюсь, мои слова не будут истолкованы превратно, - добавил он после возникшей паузы.
      - Старик, ты уже большой, - безнадежно сказал Брыкин.
      - Ну что вы, дядя Брыкин, я не столь велик, как вам кажется... А можно я позвоню вам как-нибудь на досуге? - неожиданно сказал рахит.
      - О чем разговор, - обрадовался Брыкин, суетливо доставая визитную карточку.
      Рахит принял ее с галантным полупоклоном, шаркнул ножкой, сказал:
      - Не буду вам мешать, - и, похихикивая, вышел в коридор.
      - Марик, за кого ты меня принимаешь? - крикнула вслед Мама и тихо заплакала.
      - Аллё, - ответил Марик из коридора. - Квартира Брыкиных? - Голос его стал плаксивым. - Тут ваш муж пристает к моей маме. Тетенька, приезжайте быстрее и помогите ей. Она долго не продержится, Жемчужная, 8, квартира 12.
      Брыкин вылетел в коридор. Рахит аккуратненько положил трубку и, с интересом глядя Брыкину в глаза, проговорил:
      - Я вас не понимаю. У вашей жены такой приятный голос.
      Не тратя времени на ответ, Брыкин схватил портфель и ринулся вниз по лестнице.
      - Куда же вы? - кричал рахит ему вслед, выбегая на лестничную площадку. - Давайте дружить семьями.
      Когда Папа вернулся, Мамы в гостиной уже не было. Довольный собой, Папа запихнул в рот кусок торта, прислушиваясь к заглушаемым водой всхлипываниям. Мама сидела на ящике для белья и, сунув голову под кран, плакала. Красивая прическа превратилась в нечто бесформенное. По щекам текла тушь.
      - Да пошутил я, не набирал номера, - сказал Папа. - Спокойной ночи.
      Просыпался Папа долго и мучительно. И душа, и тело цеплялись за забытье. Он зарывался в забытье с головой, судорожно сжимал пальцы, но забытье вспорхнуло ковром-самолетом и рухнуло к ногам, оказавшись старым одеялом.
      - Подъем! - заорал дневальный бабским голосом. - Вставай быстрее, а то в школу опоздаете!
      - Не ори! - грустно сказал Папа. - Это тебе не казарма, а детская.
      Не стоило себя обманывать - это был не сон. Огромная, разъяренная жена действительно отхлестала его вчера мокрым полотенцем по голой заднице.
      - Я не пойду в школу! - взвыл Папа. - Я уже окончил первый класс! У меня в табеле одни пятерки! Нельзя дважды вступить в одну и ту же воду!
      - Иди умывайся и не болтай глупости.
      Папа заложил одну цыплячью ножку за другую:
      - Эту глупость, между прочим, сболтнул то ли Демокрит, то ли Демосфен.
      - Вставай, демагог! Все равно в школу пойдешь. Мне на работу. Куда я тебя дену?
      Папа перезаложил ножки:
      - Вспомнил! Гераклит это сказал! - и вдруг завопил: - Не пойду в школу! Не пойду! Сказал - не пойду!
      Это была ошибка. Мама уже подумывала, что такого развитого мальчика, знающего древних философов, можно оставить и одного.
      - Не ори! Быстро одевайся. А то знаешь, что будет. Знаешь?
      Папа знал. Просовывать тонюсенькие ножки в крохотные шортики под контролирующим взглядом жены было унизительно. Пуговицы почему-то никак не хотели попадать в петли, пальцы казались чужими и неумелыми.
      - Быстрее. Мы опаздываем.
      Папа честно старался. Но все выходило плохо. Даже очень. Никак не удавалось сосредоточиться на одевании. Любая мелочь отвлекала, полностью переключала внимание. Мысли лезли полудетские, невольно Папин рот приоткрывался, взгляд туманился и Папа застывал. Периодически Мама привычно встряхивала его. Окрика "Быстрее!" хватало всего на несколько секунд...
      Д е н ь  в т о р о й
      ШКОЛА
      В школу пошли втроем - Сын, Папа и Мама. На ложного Марика Мама старалась не смотреть.
      Тимур Петрович уже третий день был директором школы. Моложе его из всего преподавательского состава была только учительница начальных классов Светлана Савельевна. Но именно она наиболее демонстративно не принимала его всерьез как директора. Но не поэтому с самого утра думал о ней Тимур Петрович. Всю последнюю четверть он разрабатывал генеральный план штурма Светочки, и сейчас этот план близился к своему завершению.
      Когда Мама с Папой вошли в кабинет, директор мечтательно улыбался.
      - А документы есть? - спросил он. - Нет, тогда не положено.
      - Вы совершенно правы, - прочувствованно сказал Папа.
      Директор потупился, но вид хорошо отутюженных складок на брюках вернул ему уверенность.
      - Что ты имеешь в виду? - директор испытующе посмотрел на тщедушного очкарика. "Из отличников", - профессионально отметил он.
      - Я хотел сказать, что мне редко приходилось встречать такого молодого и принципиального директора. Надеюсь, что вы далеко пойдете. Спасибо.
      Директор покраснел. Ему вдруг захотелось, чтобы с полки исчезла коллекция рогаток, а с пиджака значок ГТО.
      - Ну ладно, - сказал Тимур Петрович. - В виде исключения. Скажите Светлане Савельевне, что я разрешил.
      Светлана Савельевна была молода и хороша собой. Папе всегда нравились такие - тоненькие, с серьезными лицами и сдержанными манерами. Поникший было Папа несколько оживился. А после того, как Наташка Несмирная позвала его к себе за парту. Папа подумал, что все сложилось не так уж плохо.
      Светлана Савельевна начала урок.
      - Как она? - спросил Папа у Наташки.
      Наташка состроила гримасу, которую можно было истолковать по-разному, но из которой следовало, что ее мнение об учительнице не слишком высокое.
      - Молодая... Неопытная... Сойдет... - Наташка неожиданно подпрыгнула, поймала спикировавшего на парту голубя и нетерпеливо выдернула у него хвост. Она удовлетворенно улыбнулась и приготовилась насладиться запиской. Папа покосился на записку и узнал каракули Сына. Папа возмутился, но гораздо сильнее была возмущена Светлана Савельевна.
      - Несмирная, - строго сказала она. - Дай сюда это.
      Под  э т и м  можно было понимать что угодно, но Наташка поняла правильно.
      - Не дам, - сказала она.
      - Быстро клади на стол, или я поставлю двойку по поведению.
      - Записка носит личный характер, - не без гордости заявила Несмирная.
      - Сначала стань личностью, а потом получай личные записки. - После короткой внутренней борьбы верх одержало любопытство. Светочка подошла к Наташе Несмирной, схватила ее за руку и разжала кулачок.
      - Вы не имеете права, - вмешался Папа, - это насилие! У нас тайна переписки.
      - У  н а с  в классе нет  т а й н  друг от друга. И мы сейчас все в м е с т е, - Светочка выделила слово "вместе" и обвела взглядом класс, прочитаем эту записку.
      Класс загудел. Наташка в отчаянном прыжке попыталась вырвать записку, но Светочка была начеку и подняла записку над головой.
      - Не надо так, - жалобно попросил Сын.
      Сердце у Папы дрогнуло.
      - Так надо! - сомнения в правильности действий после Наташкиного прыжка покинули Светочку.
      Светлана Савельевна отошла на всякий случай подальше от Наташки и начала читать:
      "Совершенно секретно. После прочтения съесть. Наташка ты знаешь о моих чувствах! Ты в опастности. Берегись Амурчика. Не смотри на его внешность. Это очень бывалый тип. Не терзай мое серце. Прогони Амурчика ко мне. У него уже есть другая. Прощай, остальное на перемене".
      - Так, - сказала Светочка, - про амурчиков мы уже все знаем, записки у нас личные, а писать грамотно мы еще маленькие. А сейчас автор пойдет к доске и напишет этот текст. А потом адресат исправит в нем ошибки.
      Папа смотрел на худенькую спину Сына, на мелко дрожащий в его руке мел и вместе с жалостью испытывал за него стыд. Наконец, Сын повернулся. Папа неодобрительно покачал головой.
      - Нам приходится слушаться старших, - печально ответил Сын.
      - Трус, - сказала Наташка и вдруг заревела.
      Сын побледнел и бросился замазывать написанное ладошками. Светочка поняла, что перегнула палку.
      - Ладно, - неловко сказала Светочка. - Садись. Продолжим урок и займемся "объяснительным чтением".
      Папа чувствовал себя оплеванным.
      - Дура... корова... - тихо всхлипывала Наташка.
      - Не ной, - Амурчик толкнул ее в бок. - Она еще пожалеет. Смотри, - и папа подмигнул Светлане Савельевне.
      "Бедный мальчик, - подумала Светочка, - наверное, тик".
      Сегодня на "объяснительном чтении" проходили "Телефон" Чуковского.
      - У меня зазвонил телефон! - с подъемом сообщила Светочка.
      - Поздравляю вас, - проникновенно сказал новенький, косясь на свою соседку. - Что, только вчера поставили? Такое событие... А как вам удалось? Мы вот уже пять лет на очереди... Кто-то из родителей помог?
      - Мальчик, - досадливо поморщилась Светочка. - Как тебя зовут? Так вот, Марик, старших перебивать нехорошо. Слушай внимательно и постарайся понять главную мысль этого произведения.
      Вторая попытка оказалась чуть успешнее - первые девять строчек Папа с горечью думал о бестактности современной молодежи и хорошеньких девиц в особенности. На десятой строчке Папа мстительно закричал:
      - Довольно! Вы чему детей учите? Вы-то сами хоть поняли главную мысль этого произведения? - Он оперся на парту, как на кафедру. - Что происходит? Некий Слон, судя по кличке, и сам не мелкая сошка, звонит, как можно понять, официальному должностному лицу, я, мол, к вам от Верблюда, сделайте-ка мне для сынишки сверточек с шоколадом пудиков этак на пять-шесть. А это между прочим почти сто килограммов. Около тысячи рублей. Почти ваш годовой заработок. Честно нажитыми деньгами так не швыряются. Достойный пример для молодежи!
      Класс затих. Наташка показала под партой большой палец. "Эмбрион в очках", - тоскливо подумала Светочка, вспоминая страшные рассказы седых зубров с кафедры педагогики про вундеркиндов. Она принужденно улыбнулась и выдавила:
      - Так говорить некрасиво.
      - Мы можем и красиво, - Эмбрион обаятельно улыбнулся, поправил несуществующий галстук и повторил то же самое обкатанным голосом радиодиктора.
      - Все равно некрасиво!!! По сути! Демагогия! - завелась Светочка. Чушь!
      - Некрасиво с вами будут говорить во дворце бракосочетаний, - холодно бросил Эмбрион.
      - Где? - пискнула Светочка. Она растерянно шагнула к двери, всхлипнула и выбежала из класса.
      - В загс побежала, - мстительно сказала Наташка. Она подобрала с пола брошенную книгу и, сев за учительский стол, прочитала десятую строчку. Продолжим, - кивнула она Амурчику, и они продолжили.
      Тимур Петрович был счастлив. Светочка рыдала у него на плече. Утренняя неприязнь к новенькому куда-то пропала, и он решил обойтись с ним по возможности мягко.
      У двери класса Светочка истерично впилась острыми наманикюренными ногтями в руку Тимура Петровича.
      - Не бойся, - сказал Тимур Петрович.
      Светочка перехода на "ты" не заметила. За дверью Наташка, узнаваемо передразнивая ее, читала "Телефон", а Эмбрион комментировал. Возникшая при появлении директора гробовая тишина длилась лишь мгновение.
      - Как, вы уже из загса? - среагировал Эмбрион, когда Светочка, вцепившись в руку Тимура Петровича, появилась в классе. - А вы, я вижу, с первого дня держитесь за своего избранника мертвой хваткой. Очень разумно.
      Вдруг Эмбрион схватил с подоконника горшок с цветущей геранью и, семеня ножками и бормоча: "Вот теперь мы поговорим красиво", решительно подал онемевшей паре.
      - Дорогие мои! - с большим подъемом произнес он. - В этот знаменательный день слезы радости не дают мне отчетливо разглядеть ваши счастливые лица. Приятно сознавать, что два человека, посвятившие себя благородному, но трудному делу формирования людей будущего, теперь посвящают себя друг другу. Нельзя не заметить, - теперь Эмбрион обращался к классу, - что несмотря на молодость, деятельность супруга уже отмечена некоторыми наградами, - он дотянулся до значка ГТО и постучал по нему пальчиком. Класс одобрительно захихикал. - Мы видим, что супруг готов ко всему, а супруга соответственно готова на все.
      - Ура! - закричал Сын и запустил первого бумажного голубя.
      Светочка и Тимур Петрович, одновременно взявшие горшок, на протяжении всей речи тянули его каждый в свою сторону. Отрезвленные криком "Ура!", они одновременно отпустили его, и черепки вместе с комьями земли разлетелись по всему классу.
      - К счастью, к счастью, - засуетился Эмбрион. - Дух захватывает, когда думаешь о том, каких достойных детей воспитает для нас этот маленький педагогический коллектив. Не знаю, как вы, - он сделал жест в сторону класса, - а я с нетерпением буду ждать их появления. Впрочем, голос Эмбриона дрогнул. - Недостойная зависть гложет мое сердце. Я круглый, как биллиардный шар, сирота. Усыновите меня! - Эмбрион бухнулся на колени, собрался было удариться лбом об пол, но в последний момент почему-то передумал и, обняв Светочкины колени, прижался к ним щекой.
      Светочка побледнела.
      - Не хотят, - грустно сказал Эмбрион после паузы. - Странно...
      Эмбрион понуро встал:
      - Сердце мое полно скорби, но торжественность момента не позволяет мне предаваться ей. Так не будем же грустить! Взгляните на пылающие от смущения прекрасные лица молодых. Десятки голубей парят над их головами. Поздравим же молодоженов! Позвольте же мне на правах тамады...
      - Тили-тили-тесто, - противненько затянула Наташка.
      Эмбрион мгновенно переориентировался и начал дирижировать.
      - Жених и невеста! - грянул класс.
      Тимур Петрович, с ужасом глядя на разинутые редкозубые рты, схватил Светочку за руку и, затравленно озираясь, попятился к двери.
      Оставшись в кабинете один, Тимур Петрович всерьез задумался над тем, как будет выполнять данное Светочке мужественно-сдержанным тоном обещание восстановить в классе порядок. Не придумав ничего лучшего, он позвонил Маме на работу и, опуская некоторые слишком уж уязвляющие его самолюбие подробности, рассказал о происшедшем. На том конце провода тихо ахнули.
      - Вы даже не можете себе представить, - вздохнула Мама, и они быстро договорились, что оба ребенка оставшиеся до конца учебного года два дня в школе не появятся.
      Директор положил трубку и с тоской подумал, что в 1-м "Б" должно быть сегодня еще три урока. "То Егор, теперь этот, ну и классик... Егор... Конечно же, Егор! Другого выхода нет".
      - Егор, - говорил директор через пять минут переминавшемуся с ноги на ногу второгоднику Мазаеву. - Я всегда считал тебя главным хулиганом 1-го "Б" класса.
      - А что я сделал, - заныл Егор. - Это все Амурчик...
      - Вот именно, - сказал директор. - Приходит со стороны какой-то очкарик и начинает задавать тон... И это в классе, где еще вчера все боялись и уважали нашего ученика Егора Мазаева. Не знаю, как ты, а я бы не стерпел.
      - А на третий год не оставите? - осторожно спросил Егор.
      - За кого ты нас принимаешь...
      Когда Егор открыл дверь в класс. Папа на учительском столе изображал в лицах ловлю уссурийских тигров для Московского зоопарка.
      - Ну а ты?! - завороженно спросил кто-то.
      Папа раскрутил воображаемую сеть и накинул на тигра.
      - Ну а он?!
      Папа ощерился и свирепо зарычал.
      - Ну а ты?! - выдохнул класс.
      Папа скрестил руки на груди и постучал ножкой по столу.
      - Ну ты, Амурчик, - Егор говорил негромко, но властно. - Иди сюда.
      Папа осекся, неловко слез со стола, заметил перепуганное лицо Сына и, как загипнотизированный, пошел за Мазаевым.
      В туалете никого не было. Егор неторопливо закрыл дверь. Бить человека просто так он еще не научился и поэтому неосознанно прибегнул к провокации:
      - Ну ты, - Мазаев сжевал в кулак воротничок папиной матроски. - Ты чё выпендриваешься в чужом классе?
      - А разве тебе не понравилось? - заискивающе засуетился Папа, - я же наоборот! Чтобы всем было весело! Чтобы... - Удар пришелся в левую скулу. Папа больно въехал в писсуар. - За что?! - взвыл Папа.
      - За нашу учительницу!
      Удар под дых отключил в перегнувшемся Папе все, кроме инстинкта самосохранения. Папа рванулся к открывающейся двери и попал в объятия к Паше Петрину. Это выглядело чудесным спасением. Пашу Петрина Папа знал все десять лет его жизни. Папин коллега, директор Занзибаровского филиала Петр Альбрехтович Петрин любил демонстрировать сына знакомым. Паша был всегда подтянут, спортивен, улыбчив. Глаза смотрели честно и серьезно, несколько исподлобья.
      - Паша! - возопил Папа. - Помоги мне! Меня избивают!
      Паша надменно осмотрел лысого головастика, растирающего по физиономии то ли сопли, то ли слезы. Егора Паша мог сделать одной левой, но Мазаев знался с какой-то шпаной, и нарываться не стоило:
      - Избивают - глагол множественного числа... А у вас один на один... Дуэль... Поединок. Нет, все честно... - Паша застегнул пуговицу, собираясь уйти.
      - Паша! - потрясенный Папа не находил слов. - Ты же всегда защищал слабых! Мне же столько про тебя рассказывали! Ты же котенка спас, когда его хулиганы мучали!
      Папа так и не сообразил, что обилие деталей в рассказанной Петром Альбрехтовичем истории объяснялось присутствием рассказчика за спиной героя.
      - Ты не котенок, а будущий солдат! Как ты будешь мир защищать, если себя защитить и то не можешь?..
      В коридоре Паша Петрин вежливо поздоровался с Мамой. Мама была очень довольна собой - совершенно неожиданно в профкоме оказались две горящие путевки в пионерский лагерь.
      Д е н ь  т р е т и й
      "ЗОЛОТОЙ УЛЕЙ"
      К счастью, большинство пассажиров сменилось уже в первом поселке, и Мама решилась поднять глаза от сумочки. Дети, отвернувшись друг от друга, сидели на одном сиденьи. Чтобы отогнать тяжелые предчувствия, Мама переключилась на мелькавшую за окном флору. Дозвониться вчера до Комсомольска-на-Амуре Мама так и не смогла, даже по срочному давали только на следующее утро. Характерный междугородный звонок показался ей сладчайшей трелью. Уж сестра-то должна знать, как укрощать это создание. Но Марик с отчаянным воплем: "Мамочка! Это моя мамочка!!!" - метнулся к телефону и, врезавшись с разбега в тумбочку, разбил на радостях аппарат. Пожалуй, хорошо, что разбил - то, что он орал в оборванную трубку, могло навсегда поссорить ее с родной сестрой: "Мамочка! Забери меня сейчас же домой! Я ей тут мешаю! Она меня ненавидит! Упекает в лагерь! Потому что муж в командировке! Мамочка! Запрети ей отсылать меня в лагерь! Я его подожгу, как сарай тети Тони!" Хоть Мама и видела болтающийся провод, она не выдержала, вырвала трубку и виновато-растерянно позвала "Алло?.. Ладно, - обреченно вздохнула Мама, - не хотите в лагерь - не надо". Но тут истерику устроил Сын. Марик с ненавистью смотрел на него, и Мама уже решила, что без драки не обойдется. Неожиданно в лице Марика что-то дрогнуло, он потрепал Сына по плечу. "Не плачь, малыш, - пропищал он. - Ну раз уж тебе так сильно хочется в этот чертов лагерь, поедем, что же делать". "Умница, Марик!" - обрадовалась Мама. Марик обернулся, изменился в лице, бешеным взглядом смерил Маму: "А с тобой мы еще разберемся". С этой минуты он перестал разговаривать с Мамой. Он слонялся по квартире и, под восторженным взглядом Сына, пел блатные песни времен маминого детства. И продолжал их петь на автостанции. Войдя в автобус, он просеменил между рядами, жалостливо растягивая:
      Граждане, купите папиросы,
      Подходи, пехота и матросы...
      Брошенные в панамку медяки, яблоко, две конфеты и яйцо он вручил Маме, объяснив автобусу:
      - Это ей за завтрак.
      Несколько нелестных реплик, как первые тяжелые капли дождя, шлепнулись на Маму. Папа отправился в новое путешествие по проходу. Теперь, изменив жанру, он выл популярную песню из зарубежного фильма:
      Я начал жить в трущобах городских,
      И добрых слов я не слыхал,
      Когда ласкали вы детей своих,
      Я есть просил, я замерзал...
      Впрочем, изменив жанру по содержанию, Папа оставался верен ему по форме - аранжировав шлягер для блатных аккордов семиструнки. Тонкий чистый детский голосок, тоненькая шейка. Папа подпустил в голос слезу, в лучших традициях жестокого романса. Неохваченная кинофикацией старушка поднесла уголок платка к глазам. Папа остановился перед ней:
      Но увидав меня, не прячьте взгляд,
      Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват!
      Старушка притянула Папу к себе и незаметно сунула ему в кулачок трешку, прошептав:
      - Ей не давай. Себя чем-нибудь порадуй.
      Папа смешался:
      - Нет, не надо.
      - Бери, бери. У меня пенсия скоро.
      - Нет, - сказал Папа, уперев взгляд в заштопанные чулки. Все предстало в другом свете. - Все равно она меня каждый день обыскивает, Папа бросил смятую трешку на выцветшую юбку и побежал на свое место.
      "Как хорошо, что дети так непохожи друг на друга, даже двоюродные братья", - подумала Мама, глядя на открытую улыбку Сына.
      Сын был абсолютно счастлив. Через несколько минут начнется настоящая взрослая жизнь в настоящем пионерском лагере, где будут вожатые, горн, костры, пионеры, речка и пилотки с кисточками!
      Автобус затормозил.
      - "Золотой улей"! - радостно сложил Сын большие буквы на воротах. Ура!
      Папа передернулся и процедил:
      - Похоже, нам всем предстоит медовый месяц.
      Мама не решилась уехать, не предупредив начальника лагеря о Марике. Сын и Папа молча озирались - один зачарованно, другой затравленно. Из подкатившей черной "Волги" выбрался мальчик и, сопровождаемый отцом, зашагал к административному корпусу. "Ровесник моего пацана", - машинально отметил Папа, но тут же очнулся.
      Мальчик с отцом приближались и разговор их слышался все отчетливее:
      - Тогда - двадцать лет назад - лагерь только открылся. Мы его всем комбинатом по воскресеньям строили. Твоему старшему брату было столько же, сколько тебе сейчас, нет, чуть побольше... И в самую первую смену его выбрали старостой. И Константин так хорошо руководил отрядом, что хотя они были самые младшие, заняли первое место, и домой он вернулся с почетной грамотой.
      - С такой же, как он вчера подписывал?
      - Да, почти. Так что тебе есть с кого брать пример.
      - Да... Я его вчера просил написать одну для меня, чтобы в школе показать, а он сказал: "Заслужить надо!"
      - Правильно сказал. Сам Костя все свои грамоты получил честно.
      - Меня тоже выберут старостой и дадут грамоту.
      - Что ж, посмотрим... Кстати, Костя никогда не хвастался. Ну, я пойду, загляну к здешнему начальнику.
      Оставшись один, мальчик быстро сориентировался. Он подошел к Сыну и напористо заявил:
      - Ты тоже будешь в младшем отряде. Чур, я староста. Будешь за меня голосовать.
      - Почему это он должен голосовать за тебя? - возмутился Папа. Этот пацан пытался распоряжаться его Сыном, как собственным.
      - Потому, что я первый сказал. А кто первый, тот и главный.
      К такой логике Папа не привык. Но присутствие Сына обязывало, и он решил навязать свои правила игры:
      - А достаточно ли ты подготовлен для такой должности?
      Мальчик выпрямился, посерьезнел и, глядя на Папу сверху вниз, отчеканил:
      - Имею годичный стаж работы старостой в своем 1-м "Б" классе. Так что опытом работы с массами обладаю. С жизнью пионерского лагеря знаком по аналогичным учреждениям-санаториям, которые дважды посетил еще в дошкольном возрасте.
      Папа опешил и уже как-то по-детски выпалил:
      - Ты что, больной?
      Сын хихикнул. "А вдруг этот парень тоже был взрослым?" - промелькнуло в папиной голове и он пустил пробный шар:
      - Тогда нужно заключение врачебной комиссии, что ты допущен к исполнению обязанностей старосты.
      - Сам ты больной! Там санаторий в сто раз лучше этого лагеря. Он там в виде корабля на самом берегу моря. У нас там не отряды, а экипажи были. И не комнаты, а кубрики. И бассейн, и... впрочем, это неважно. Учусь я только на "хорошо" и "отлично". Дисциплинирован, исполнителен.
      - А твоя кандидатура согласована с начальником лагеря? Мы не будем голосовать за человека, чья кандидатура не согласована.
      Мальчик на секунду задумался и решительно шагнул в кабинет начальника. Папа вздохнул - ребенок был, все-таки, настоящий. Через минуту из корпуса вышли все четверо - Мама, начальник лагеря, мальчик и его отец. Последний казался несколько сконфуженным:
      - Зачем же ты так, Павлик? Так, знаешь ли, не принято. Костя себе такого никогда не позволял.
      - ...такие вот у него странные шуточки, - смущенно договаривала Мама начальнику лагеря. Но внимание того было поглощено новыми посетителями.
      Помявшись, Мама чмокнула детишек и ушла. Папа прижался к прутьям ворот и вдруг, протянув руки, завопил:
      - Вернись!
      Мама подбежала к нему и затараторила:
      - Ой, как же я забыла! Конечно, Марик, умница, что вспомнил. - Она протянула Папе большой кулек конфет.
      - Ничего себе кулечек, - обрадовался подбежавший Сын.
      Но Папа швырнул конфеты на землю и, крикнув:
      - Привет Брыкину! - убежал.
      - Ребята! - разнеслось над лагерем. - Администрация, педагогический коллектив и обслуживающий персонал "Золотого улья" поздравляют вас с началом первой смены. Через пять минут на площадке состоится торжественная линейка, посвященная открытию лагеря. А теперь послушайте и запомните сигналы горна, по которым вы будете жить весь срок - просыпаться застилать койки, умываться, строиться на линейку, строиться в столовую...
      - И тихий мертвый час будет обрамлен прекрасными звуками горна, как лагерь забором. О, великий павловский звонок! - протянул Папа.
      Так плохо Папе не было еще никогда в жизни. Остатки мужества, юмора, самоуважения покидали его, внутренний стержень плавился. Собственная последняя фраза - вымученная, непонятно кому адресованная, доконала его. Да и в качестве кого он ее произнес? Взрослый бы промолчал, ребенок - не додумался. "Все к черту! Выход из положения - в самом положении!" Папа решил покориться судьбе. В конце концов, нравилось же ему все это в детстве. И вообще, лес, речка, трехразовое питание - чего еще надо. Да и Сын под присмотром. По-настоящему больно было только вспоминать о жене, и он запретил себе о ней думать. Это не удавалось. Папа зациклился на вопросе, должен и хочет ли он лет через десять жениться на Маме.
      Объявили построение на линейку.
      Начальник лагеря говорил о режиме, дисциплине и силе коллектива единомышленников. Старшая пионервожатая рассказала об истории "Золотого улья", режиме и дисциплине в нем. Потом выступил завхоз. О режиме и дисциплине он говорил недолго. Долго он говорил, что надо беречь инвентарь. Сын хотел спросить у Папы, тот ли это Инвентарь, который пришел первым на скачках в Пятигорске. Но не затронутый акселерацией Папа оказался в конце шеренги. Сын вздохнул. Если уж Папа решил превращаться в мальчика, то мог бы стать чуть постарше и покрупнее. Врач говорила о режиме, дисциплине и гигиене детей и подростков. Заведующий столовой тоже что-то говорил, но Сын уже ничего не запоминал, потому что мальчик из "Волги" начал шепотом ругать тех, кто неровно стоял. "Ты же на пионерской линейке!" - говорил он, и Сын очень старался стоять хорошо.
      Вожатый Коля - белобрысый студент - поразил всех, кроме Папы, сообщением, что он здесь на педпрактике, и что они должны ему помочь получить пятерку и стипендию.
      - Папа, - удивился Сын, - чтобы взрослые хорошо себя вели и учились, им платят деньги?
      - Платят, - кивнул Папа. - Странно только, почему Мама не объяснила этому мальчику, что стипендии он не получит.
      - Ребята! - беспечно продолжил вожатый. - Сейчас мы выберем актив отряда. Начальник лагеря сообщил мне, что у нас в отряде находится Павлик Петренко, младший брат Константина Петренко. Как я сам только что узнал, Константин Петренко был самым первым старостой младшего отряда в самой первой смене. Поэтому я предлагаю избрать старостой Павлика. Кто "за", поднимите руки.
      Все, кроме Папы, подняли руки. Сын недовольно покосился на него.
      - Всем вожатым собраться в красном уголке на планерку! - неожиданно прозвучало по лагерному радио.
      - Ну что же, - веско сказал Староста, когда дверь за Колей захлопнулась. - Теперь ответственность за правильное проведение собрания лежит на мне. Поэтому предлагаю для ведения собрания избрать президиум. Он долго и недоверчиво смотрел на ребят, потом уставился на Сына. - Ты... Сейчас я предоставлю тебе слово, и ты предложишь избрать президиум в количестве двух человек: Петренко - это значит я - председатель и... как твоя фамилия? - повернулся он к самой маленькой тихой девочке. Иванова-Задунайская - секретарь. Запомнил?
      Сын начал торопливо повторять.
      - Подожди, - оборвал Староста. - Я еще не предоставил тебе слова.
      Когда он предоставил, Сын произнес все громко и с выражением.
      - Другие предложения есть - нет, тогда...
      Но тут встрял Папа:
      - Есть, есть другое предложение! Я предлагаю, - Папа, захлебываясь от восторга, пересчитал весь отряд. - Избрать президиум в количестве 26 человек, в составе: 25 человек сопредседатели, Петренко - секретарь.
      - В очках, а дурак, - сказал Староста. Все дружно засмеялись. - Кто за первое предложение, прошу поднять руки. Кто против? Один. Противопоставляешь себя коллективу, индивидуалист?! Будем принимать меры. Кто воздержался?
      Сын снова поднял руку. До этого он уже голосовал "за", но теперь ему стало неудобно перед Папой.
      - Как это ты воздерживаешься? - закричал Староста. - Хочешь и вашим, и нашим? Не выйдет! Раз сам предложил, то голосуй "за". При всех голосуй, чтобы все видели!
      Сын зло посмотрел на Папу, вышел вперед и поднял руку.
      - Избранных товарищей прошу занять места в президиуме, - объявил Староста. - Иванова-Задунайская, иди сюда и пиши протокол. Сегодня на повестке дня: первое - утверждение предложенного мною названия отряда. Отряд я предлагаю назвать... - он на секунду задумался.
      - Имени Константина Петренко! - восторженно пропищала Иванова-Задунайская.
      Староста удивленно посмотрел на нее:
      - Хорошее предложение, но это может быть неправильно истолковано. Лучше наш отряд будет активно бороться за право носить имя моего брата. А пока возьмем название "Активист". Второй пункт повестки дня - программа мероприятий отряда "Активист" по выполнению поставленных перед нами администрацией лагеря задач. Третье - встречные предложения отряда "Активист" - это называется инициатива снизу, - объяснил Староста.
      "И откуда только он все это знает?" - ужаснулся Папа.
      - Четвертое, - предложил Староста, - трудовой десант. Этот самый первый трудовой десант во всей нашей смене мы посвятим оборудованию отдельного угла-кабинета для руководства отряда.
      - А отдельную кровать для руководства отряда не угодно ли? выкрикнул Папа.
      - Ты же не попросил слова, - испуганно дернул его за рукав Сын.
      - Пункт пятый, - сплюнув, сказал Староста. - Борьба с индивидуализмом. Слушание персонального дела этого с разбитой мордой и очками.
      - Пункт шестой, - Папа ухмыльнулся, как тогда в классе. - Организация в отряде "Активист" группы никому не подчиняющихся вольных индейцев племени апачей!!!
      - Здорово! - обрадовался Сын. - Вот это по-настоящему здорово!
      Все мальчишки закричали "Ура!" и окружили Папу.
      - Пункт седьмой, - зло крикнул Староста. - Отлов апачей и передача их начальнику лагеря членами добровольной дружины отряда.
      Тут все стали делиться на апачей и дружинников. А Папа залез на тумбочку и испустил боевой клич индейцев. Все захотели научиться кричать так же. Папа заорал снова, еще громче, и все стали вопить, и поднялся страшный шум, и всем было очень весело. Сын удивился, как это он не понимал раньше, какой у него классный Папа! Папа же, никогда не рвавшийся к власти, был в упоении. Под ним колыхалось море восторженных, преданных глаз. Обожание толпы окрыляло.
      Староста что-то выкрикивал и махал руками, но его никто не слышал. Все замолчали, только когда Папа вскинул руку и сказал:
      - Ша! Пункт восьмой и последний! Совместное испытание Старосты индейцами и дружинниками по методу апачей - привязывание кандидата на руководящую должность к столбу и метание томагавков над головой, - Папа уверился в своем праве вершить судьбы.
      Так Папа стал Вождем.
      - За столовую! В лопухи! - скомандовал он, и все потащили упирающегося Старосту.
      Место на задворках столовой было самое индейское. Густой лес высоких - выше самого длинного из апачей, лопухов простирался до самого забора. Только одна хорошо утоптанная тропа, тянувшаяся от заднего входа в столовую до дыр в заборе, говорила о присутствии бледнолицых.
      По дороге Староста обзывал Вождя узурпатором и призывал сознательных дружинников сплотиться вокруг законного руководства и дать отпор проискам воинствующего индивидуализма и терроризма. Но к этому времени все дружинники уже стали апачами, и только Иванова-Задунайская хныкала и просила отпустить Старосту, уверяя, что он больше не будет.
      Старосту привязали к столбу, но этот бледнолицый продолжал выступать, и апачи вставили ему в рот кляп. Вождь повесил на грудь пленника табличку: "Отдельный столб-кабинет. Прием по личным вопросам по вторникам с 16 до 18". Иванова-Задунайская спросила Вождя, должна ли она, как секретарь, писать протокол испытаний Старосты?
      - Мух отгоняй, - процедил Вождь. Скрестив на груди руки, он стоял у столба-кабинета и глядел поверх голов.
      Иванова-Задунайская сорвала лопух, а апачи, исполнив вокруг столба ритуальный танец индейцев, пошли делать томагавк.
      Делать специальный настоящий испытательный томагавк пришлось очень долго, потому что к Папе начал потихоньку возвращаться здравый смысл. Глядя на жаждущие кровавого испытания детские лица, Папа испугался. Переключить энтузиазм отряда на что-то другое было невозможно. Оставалось только измотать из него одержимость каким-то нудным занятием. Теперь Папа по себе знал, что дети играют всерьез.
      Вождь, вздохнув, объявил, что, делая испытательный томагавк, апачам нельзя пользоваться никаким инструментом, кроме камней. После обеда Вождь назначил Сына разведчиком и приказал отнести бледнолицым их порции. Сын этому очень обрадовался - возиться с томагавком ему уже надоело.
      Мокасины Сына неслышно ступали по траве. Доносился звук горна - в форте строили солдат на послеобеденную поверку. Усиленный рупором, хриплый от огненной воды, голос полковника донесся до чутких ушей разведчика. Шел уже второй год, как благородное племя апачей вступило на тропу войны, и Сын Великого Вождя, естественно, научился понимать язык бледнолицых. "Мертвый час!" - сказал полковник, и молодой воин понял, что сегодня предстоит не стычка, а настоящий бой. Во многих вигвамах будут вопить женщины, а колокол форта напомнит племени о новых скальпах, добавившихся в коллекции Великого Вождя.
      Разведчик уже приближался к бледнолицым пленникам у позорного столба-кабинета, когда на тропу войны неожиданно вышли и, ступая тяжело, как стадо бизонов, двинулись к дырке в заборе еще двое огромных бледнолицых. Сын Великого Вождя затаился в пампасах. По белым маскхалатам Сын Великого Вождя понял, что это полковые разведчики.
      - Даша, - первый разведчик поставил на землю две огромные кошелки. Гля, чё это он тут?
      - Чё это ты тут? - Второй разведчик поставил такие же кошелки на землю и вытащил изо рта пленника кляп. Пленник-секретарь успела спрятаться в лопухах.
      Староста облизал пересохшие губы, откашлялся и строго сказал:
      - Все виновные понесут наказание! Никому не позволено нарушать законы нашего лагеря! Это преступление! Я все доложу начальнику лагеря!
      - Дуська! - второй разведчик воткнул кляп на прежнее место. - Пошли. Пацан, кто ему поверит. Вынесем, а там пущай.
      И бледнолицые разведчики, подхватив кошелки, с трудом протиснулись в дырку и исчезли. Из лопухов осторожно выглянула пленник-секретарь. Сын Великого Вождя с боевым кличем возник у столба-кабинета. Бледнолицые стали еще бледнее.
      - Жрите! - великодушно сказал он. - Томагавк уже скоро сделают.
      Сын Великого Вождя был хитер, как змей. Сделав вид, что уходит, он затаился в лопухах. Пленник-секретарь развернула пакет и вытащила кляп. Пленник-староста тут же заорал:
      - Дура, почему раньше не вытащила! Что за безынициативность!
      - Никто не говорил...
      - Малосознательный элемент! Жрать будем потом! Развязывать меня не надо. Пусть начальник лагеря сам убедится в достоверности нижеизложенных фактов. Бери карандаш и приступай к исполнению своих секретарских обязанностей. Диктую: Начальнику лагеря "Золотой улей" тов. Петрищеву Вэ Гэ от старосты отряда младших школьников "Активист" Петренко Пэ А. Докладная записка. Ув. тов. начлаг!
      - Это шифровка? - испуганно спросила Иванова-Задунайская.
      - Не встревай, когда руководство лагеря ведет переписку. Продолжаю: Обращаю Ваше внимание на то, что во вверенном мне отряде в результате происков неустойчивых элементов допущен ряд серьезных нарушений правопорядка. Анархо-индивидуалистическая группировка, именующая себя "Апачи", категорически отказалась подчиняться избранному законным путем руководству отряда и в худших традициях бойскаутского движения привязала меня к столбу и заткнула мне рот в буквальном смысле этого слова, опасаясь моего влияния на широкие массы отряда. Я героически переношу выпавшие на мою долю испытания, но положение мое ужасно. Хулиганствующие элементы готовят мне публичную казнь через метание томагавка, что может пагубно отразиться на репутации вверенного Вам лагеря. Есть основания предполагать, что все происходящее - результат заранее спланированной и тщательно подготовленной акции, ставящей своей целью захват власти в нашем лагере. Прошу принять меры для пресечения преступной деятельности так называемых "Апачей" и освобождения меня из заключения, которому я подвергся в результате проявленной мной принципиальности...
      - Ша! - сказал Сын совсем как Великий Вождь, появляясь перед столбом. - В этот раз я еще не отрежу тебе язык - пусть твою судьбу решает Ученый Совет Старейшин, но коршуны уже кружат над твоей головой! - Сын Великого Вождя исполнил несколько ритуальных телодвижений, воткнул кляп на место, выхватил из рук пленника-секретаря документ и скрылся в пампасах.
      В суровом молчании слушали апачи предательскую записку.
      - Бойкот! - крикнул кто-то.
      - Темную!
      - Морду набить! При свете.
      - Хватит разрисовывать томагавк, - заявил самый крупный апач Толик. Пошли! Уж я-то мимо лба не попаду.
      Папа похолодел.
      - А я прямо в нос попаду!
      - А я в значок и в глаз!
      - Нет, нет, что вы! Так нельзя, - засуетился Папа. Он теребил воротничок своей дурацкой матроски. Треснувшие очки висели на самом кончике носа.
      - Не возникай, вождь, - сказал Толик, взвешивая томагавк в руке. - А то и тебя сейчас испытаем!
      Папа струсил. Но ненадолго.
      - Ты не апач, а апаш, Толян! - сказал Папа, чтобы сказать хоть что-то.
      - Не апач, а пачка, - поддержал Папу Сын, возмущенный неподчинением Вождю.
      - Что у тебя в руке? - строго спросил Папа и ткнул Толяна пальцем в живот.
      - Томагавк, сам же говорил...
      - Настоящий апач знает разницу между томагавком и простой палкой с камнем. Так, апачи?
      Племя дружно проорало боевой клич.
      - Ша! - сказал Вождь властно. Все смолкли. - Палка с камнем только тогда становится томагавком, когда ее обкурят из настоящей Трубки Мира. Таких трубок на земле всего шесть. Нам повезло! Одна из них рядом с нами. В Занзибаровке. Она попала туда во время нашествия Чингиз-хана.
      - Это у бабки Полторацкой? - спросил кто-то.
      - А ты откуда ее знаешь?
      - Кто же ее не знает, - примирительно сказал Толик и протянул томагавк Папе. - Только странная бабка - всех вылечивает, а деньги у кого берет, а у кого нет.
      - Значит так, апачи, - распорядился Папа. - Я беру томагавк и вместе с разведчиком тайными тропами пробираюсь в Занзибаровку. Вы отвязываете пленника и до нашего возвращения притворяетесь, что он снова ваш Староста.
      В рядах апачей поднялся ропот:
      - Просто так отвязывать неинтересно!
      - Ага, его отвяжешь, а он наябедничает.
      - Давайте пока потренируемся необкуренным томагавком...
      - Правильно! - обрадовался Толян и начал вырывать у Папы томагавк. Сейчас я ему в глаз зафинделю!
      Папа отчаянно боролся, но было очевидно, что силы неравные.
      - Придумал!!! - заорал Папа. Вопль удался - он был и торжествующий и многообещающий. Толян разжал пальцы. - Томагавк один, а нас много, объявил Папа. - Будем тренироваться зелеными абрикосами!
      Несколько апачей мгновенно взмыли на абрикосовое дерево.
      Отряд апачей вразвалочку подошел к позорному столбу-кабинету. Папа был встревожен и суетлив.
      - Значит так, - запищал он, - по правилам испытаний бросать надо не менее, чем с двадцати больших шагов и по очереди!
      Толян отмерил двадцать шагов, и тренировка началась. С такого расстояния попасть в Старосту мало кому удавалось. Папа перевел дух. Теперь надо было дождаться, пока им надоест швырять абрикосы, отвязать Старосту и смыться отсюда.
      Тем временем еще одна женщина в белом халате вышла на маршрут "служебный вход - дырка в заборе". Несколько секунд она ошалело смотрела на происходящее, потом опустила на землю тяжелую сумку и ринулась в гущу событий:
      - Вы это что ж, хулиганы! Это кто ж вас этому научил?! Щас я вам все уши оборву! Шпана сопливая!..
      Хотя внезапное появление поварихи вполне отвечало Папиным планам, он испытал легкую досаду - вечно эти взрослые во все вмешиваются, шумят, хамят... Сделали из детей узаконенный объект для хамства!
      - А ну кыш отсюда! - женщина побагровела от праведного гнева. Бедное дитё! - Повариха вытащила кляп. - Это кто ж тебя...
      - Это все он!!! - заорал Староста. - Вон тот! Лысый! Нет, не развязывайте меня! Зовите начальника лагеря! Зовите его! Пусть увидит!
      Повариха накинулась на Папу:
      - Ах ты сопля уголовная!
      Папа вдруг остро почувствовал незащищенность своих оттопыренных ушей.
      - Но-но! - сказал он.
      Повариха надвигалась. Папа попятился:
      - Сама ты уголовница! - пискнул он.
      - Зовите начальника лагеря! - надрывался Староста.
      - Зови, зови начальника лагеря! - угрожающе процедил Папа и сорвался на писк: - Воровка! Уголовница! Детей обворовываешь! - он бросился к сумке, выхватил из нее большой кусок мяса и торжествующе поднял его над головой. - Ага-а! Вот почему мы обедом не наелись! Ну что, апачи, позовем начальника или сами ее будем судить?
      - Не начальника надо звать, - сказал Сын, - а милиционера! Тогда ее посадят в тюрьму, а нам дадут медали за поимку вора.
      - Правильно! - крикнул кто-то, - тогда про нас и в газете напишут!
      - И по телику покажут! Ура!
      - Детки, милые, вы что?! - побледневшая повариха попятилась назад. Какая ж я воровка? Я же это... Разве ж я для себя... У меня ж трое детей...
      - А мы что, не дети? - горько спросил Папа.
      - Деточки, вы ж тимуровцы, - лепетала Повариха. - Здесь же совсем мало... Да я не себе! - вдруг воспряла она. - Я ж собачке несу. Там собачка заболела. Ничего кроме мяса не ест, а в магазине нет. Вот я ее и пожалела. Я знаю, вы же добрые детки. Но если вам собачку не жалко, я что, я назад отнесу.
      - Что вы, тетя! - сказала Иванова-Задунайская и покраснела. - Если для собачки, то конечно, несите. Мне моей порции не жалко.
      - И мне не жалко!
      - И мне!
      - Несите собачке! Мы никому не скажем!
      - Девочки! Давайте за ужином мясо соберем и отдадим тете для собачки! И мальчики тоже, если хотят.
      - Да кого вы слушаете! - заорал Папа. - Она же все врет!
      - Очень-очень больная собачка! - Повариха выхватила у Папы мясо и поспешно подняла сумку. - Ей машина переехала сразу две лапки. - Повариха метнулась к дырке в заборе.
      - А тебе жалко для собаки, да? Жмот, - наступал на Папу Толян.
      - Ничего мне не жалко! - возмутился Папа. - Просто апачи не уступают без боя мясо бледнолицым собакам.
      - Зовите начальника! - не унимался Староста.
      - Короче, - строго сказал Папа, - отвязывайте его, а мы с разведчиком пошли обкуривать томагавк.
      Вождь издал боевой клич, и они бросились по Тропе Войны к дырке в заборе.
      За дыркой Папа оборвал ор и зорко осмотрелся. Через секунду томагавк полетел в лопухи. Служивший топорищем томагавка камень свалился с души. Но ненадолго. Сын, как охотничья собака, ринулся в заросли и, подняв над головой томагавк, по-идиотски заорал.
      Папа сел под дерево, расслабился и тут же почувствовал, как привычно сжало виски. Похоже, от взрослой жизни у него осталась одна гипертония. Вдобавок побаливало горло - давали знать о себе удаленные в десять лет миндалины. Судьба сыграла не только злую, но и некорректную шутку. Давление сбить было нечем, но он зачем-то пошарил в карманах шорт и вытащил просверленный металлический рубль, выспоренную в лагере собачью медаль и обезображенное командировочное удостоверение.
      Дорогой служила заброшенная колея. Смеркалось. Сын хныкал. Папа уже жалел, что заставил его бросить томагавк. Сказал бы, что апачи не хнычут на тропе войны, и он бы заткнулся.
      - Папа, - сказал Сын. - Когда будем ужинать?
      "Папа!-папа!-папа!.." - зазвучало в болевшей голове с разными интонациями - от безграничной веры до откровенной насмешки. Папа пристально посмотрел на Сына. Мальчик понуро загребал сандалиями дорожную пыль. Он продолжал полагаться на Папу, как все нормальные дети полагаются на своих отцов. Помпончики на гольфах противно били по ногам, и Папа оторвал их. Усталость сбила спасавшую (или подводившую) его детскую жизнерадостность. Теперь Папа казался себе даже старше прожитых сорока лет. Внезапно Сын сел на обочину. Губы его кривились.
      - Новая игра! - осклабившись и подпрыгивая, провозгласил Папа. Командировка! В Занзибаровку! - и помахал перед носом Сына командировочным удостоверением.
      Сын печально посмотрел на него. Папа перестал прыгать. В эту минуту он понял и пожалел всех Дедов Морозов, вожатых и массовиков-затейников.
      - Нет! - вдруг заорал Сын. - Экспедиция! В Занзибар! Ура! Да? Да, Папа? Правда?
      Сын уже скакал вприпрыжку по обочине и сыпал дурацкими вопросами:
      - А попугаи там есть? А людоеды?
      - Попугаев там прорва. В кабинете у главного людоеда - десятки. Хобби, понимаешь? Ему все дарят попугаев, чтобы не съел.
      - А ты мне их покажешь? Они говорящие? Расскажи мне про этот твой институт, куда мы идем в командировку - ты давно обещал.
      - Ну, это тебе будет неинтересно.
      - Ну вот, раньше некогда, теперь неинтересно... А ты расскажи, чтоб интересно. Когда был большой, все время хвастал, что у тебя интересная работа, а теперь неинтересно!
      - Не канючь! Что же тебе рассказать? Ну, хотя бы почему был создан Занзибаровский филиал нашего института. Точно этого, правда, никто не знает, но ходит такая легенда.
      - А что такое легенда? И филиал?
      - Легенда - это сказка, которую взрослые придумали сами для себя.
      Папа задумчиво поковырял в носу, адаптируя институтский фольклор для младшего школьного возраста.
      - Десять лет назад жил-был в нашем городе преуспевающий научный работник Петя Петрин.
      - Это меня еще вообще не было. А сколько этому Пете было лет?
      - Он был взрослый. Не перебивай! Так вот - в ночь перед защитой диссертации Пете Петрину приснился вещий сон. Подаренный ему одноклассником-моряком молчальник-попугай заговорил.
      - Хочу попугая! А от кого была защита? Пап, когда вырастешь, купишь мне попугая, ладно?
      - Если ты еще хоть раз меня перебьешь, не буду рассказывать. Все вопросы в конце. Понял? Так вот - во сне попугай научил Петю, как вести себя на защите и даже рассказал, какие вопросы будут заданы. Окрыленный Петя насыпал вещей птице двойную порцию корма и попытался выяснить, чем ему лучше всего заняться... в смысле в науке. "Это неважно, - сказал попугай. - Все равно тебя скоро назначат директором Занзибаровской базы отдыха".
      На защите члены Ученого Совета, как попугаи, повторяли вопросы попугая. Защитился Петя единогласно и, вернувшись домой, бросился к клетке с двойной порцией корма в дрожащей потной ладони.
      - Я что-то не понял насчет Занзибаровки, - робко начал он. Попугай перестал клевать, недовольно посмотрел на Петю, мол, что тебе, дураку, еще неясно, разжал клюв и гаркнул:
      - Занзибар!
      Сон сбывался и здесь - попугай действительно заговорил. С тех пор Петя засыпал, просыпался, умывался, ел и читал газеты под оравшееся с невозможным южным акцентом слово "Занзибар". Других слов попугай так и не выучил. Избавила его от этого ужаса путевка в Занзибаровку. Директор базы отдыха забивал козла... с отдыхающими.
      - О! Вот вы и будете вместо меня! - обрадованно закричал он, сунул похолодевшему Пете костяшки и куда-то убежал.
      В производственной характеристике Петра Альбрехтовича Петрина говорилось: "Инициативный научный работник, способный находить нестандартные решения". А так как эту характеристику Петр писал сам, то, как понимаешь, не оправдать он ее не мог.
      Если бы не Петрин, эта самая бабка Полторацкая, про которую говорил Толян, так бы и осталась районной знаменитостью. От страха оказаться директором базы отдыха у Петрина обострился радикулит. Скрюченный Петрин явился к бабке и потребовал исцелить его во имя науки, а по возможности и предсказать будущее.
      Бабка оказалась смешливой, курносой и наглой.
      - И почему все институтские такие суеверные? - рассмеялась она. Давай я тебе заодно и испуг вылью.
      И вылила. Петр Альбрехтович выпрямил спину, расправил плечи и понял, что теперь легко пошел бы даже в управдомы.
      - А беде твоей я помогу, - на прощанье сказала бабка. - Во мне твое спасение. Иди. Думай.
      Петрин шел и думал. Озарение пришло к нему на полпути к базе отдыха. Он стоял на пыльной улочке; брехали собаки, пахло навозом, Петрин смотрел на деревенские звезды и видел, как база отдыха превращается в отделившийся от родного института филиал по изучению чудесных способностей бабки Полторацкой в частности и народной медицины в целом... Ты все понял?
      - Да.
      - Вопросы есть?
      - У меня было много вопросов, но я уже забыл. Осталось только два. Почему козла забивал начальник базы, а не повар, и почему он дал Пете только костяшки, а не мясо? И другой - там что, и собаки говорящие, как попугаи? Они все время брешут, а попугаи говорят правду, что ли?
      Трактовки и комментарии к папиной истории длились до темноты, явившейся вместе с огнями Занзибаровки.
      - Московское время двадцать два часа, - проговорило радио из открытого окна ближайшего к лесу дома. Папе вдруг захотелось перелезть через забор. Сын с энтузиазмом полез за ним. Они подкрались к дому и спрятались в кустах.
      - Папа, можно я заору по-индейски? - прошептал Сын.
      - Ну что ты! Мы ведь теперь не апачи, а белые миссионеры, истинные джентльмены.
      В полоске света от приоткрывшейся двери возникла женская фигура и, прижимая к груди бутылку, прошмыгнула перед самым Папиным носом. Как только она появилась на крыльце, волна восторга подхватила Папу: он уже видел, как с грозным криком апачей вылетает на тропинку перед теткой. Испуганный визг, бутылка бьется... кайф... Папа даже хрюкнул от удовольствия, и только присутствие Сына в последнюю секунду удержало его. Папа вытер о шорты вспотевшие ладошки. Снова выпустило когти вселившееся в него маленькое чудовище, и снова после этого ужас и отчаяние. В кого же он превратился? Кем стал? Кто он? Что делать? При трезвом взгляде выход был один - идти сдаваться в районную больницу, и пусть отправляют в психушку. Но этот трезвый взгляд Папе не нравился. "К черту трезвость! Лучше уж напиться! Не пугать надо было тетку, а отобрать бутылку. Самогонщики совсем обнаглели! Кто зерном свиней кормит, кто из него самогон гонит. Скоро честному труженику хлеба не купить. Напьюсь к чертовой матери! На рубль много не нальет. Да ладно, такому сопляку, как я, много и не надо. Скажу - батька прислал. А если заметит, что рубль просверленный, пригрожу милицией или разобью аппарат. А самогон подожгу!"
      Дверь была не заперта. Самогонщица уютно сидела у телевизора и довязывала носок. Стены были увешаны пучками трав, в комнате пахло душистым лугом.
      - Травками самогон приправляем? - по-свойски сказал Папа, ища взглядом аппарат и вереницу полных бутылок.
      Бабка смущенно улыбнулась.
      Папа подошел и решительно стукнул об стол рублем:
      - А плесни-ка ты нам, бабка, на целковый! - Фраза показалась Папе достаточно солидной и в то же время доступной. - А то батька нас уже заждался.
      Бабка возмутилась:
      - Нехай сам иде!
      - Ты папку не зли, он ждать не любит, - деловито сказал Сын. Плескай быстренько на этот самый... ну на что тебе сказали, а то мне уже спать пора.
      - Ни! - бабка замотала головой и уставилась в телевизор.
      - Не "ни", а "йес"! - твердо сказал Папа. - Гони чекушку! А то батька, если не принесем, знаешь что нам сделает?
      - Чего ж вин сам не иде? Чего ж дитев посылае?
      - Вин вже в дупель! - объяснил Папа. - Не принесем - прибьет.
      - Ни! - отрезала бабка. - Дитям неможно!
      - А взрослым что, можно, что ли?! - искренне возмутился Папа. - Всем нельзя!
      - Усем, - согласилась бабка и снова отвернулась к телевизору. Папа встал перед экраном:
      - Ну вот что, - зло сказал он. - Закон один для всех. Сбыт самогона вообще противозаконен. И раз уж вы встали на этот скользкий путь - или всем, или никому! То, что нельзя - нельзя всем! А то больно мы любим детям запрещать, а себе разрешать... Короче, гони чекушку, или я сейчас приведу сюда милиционера, председателя сельсовета и представителей общественности!..
      Д е н ь  ч е т в е р т ы й
      КОМАНДИРОВКА
      К горлу, словно прибой, мерно подкатывались волны тошноты. Сухой язык наждачной бумагой обдирал небо. Папа с трудом разлепил веки: белый потолок, казенный плафон. Уснул на дежурстве, что ли? Черт, какое дежурство - сто лет уже не дежурю. Кровати железные, тумбочки белые, больничные. Все в пижамах. Ну все. Психушка. Да нет, вон посетитель в палате. Ну почему так мутит? А, ясно. Отхожу от наркоза. Несчастный случай, операция. Занятная галлюцинация с превращением в ребенка. Мало же мы знаем о действии наркоза. Надо будет узнать у анастезиолога - под каким делали. Не отрезали ли чего? Папа похолодел. Руки и ноги чувствовались, но как врач Папа знал, что и ампутированные конечности ощущаются. Вошел врач. На голове у него кучерявилось, под носом пробивалось, на лице читалось: "Отработаю оставшиеся два года, и к чертовой матери всех вас и вашу дыру".
      - Коллега, - простонал Папа. - У меня передозировка наркоза! - Папа повертел перед глазами ручонки и испуганно прошептал: - Вот. Нарушение схемы тела. Верхние конечности кажутся ненормально малых размеров. Коллега, по поводу чего было оперативное вмешательство?
      Палата оживилась.
      - Так ты еще и из медицинской семьи? - возмутился врач. - Спирт в аптечке нашел, что ли?
      - Нет! - в ужасе заорал Папа. - Не шути так! Я что, бредил? Я же знаю, что это все наркоз.
      - Тихо, тихо, - сказал врач, - не суетись. Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь?
      - Я же говорю - нарушение схемы тела! Вот - руки... Кстати, а где мое обручальное кольцо? И часы?
      Палата хором заржала.
      - Ну, шпан дает! - прокомментировал тенорок с соседней койки. - Так ты не только бухаешь, а у тебя еще и баба есть?
      - Черт знает что! - возмутился Папа. - Где я в конце концов нахожусь? Почему я не в клинике своего института? Где моя жена? Вызовите ее. Что произошло, в конце концов? Дайте сюда мою историю болезни!
      - Может быть, тебе еще трешку на опохмелку? - съязвил врач. - Молчи уж, герой... Слушай, - вдруг посерьезнел он, мучительно что-то припоминая, - а ты ничего необычного вокруг не видишь? Ну, там, животных каких-нибудь. Или людей, которые тебе угрожают...
      - Сопляк! - возмутился Папа. - Принять меня - за алкоголика! Делириум тременс! Сначала симптомы белой горячки выучи, троечник! - взбешенный Папа рывком сел. Взгляд его уперся в собственные рахитичные ножки, не достававшие до пола. Фантастические события трех минувших дней - звено к звену - сковывались в железную цепь - не оборвать, не перегрызть. Папа схватился за голову, упал лицом в подушку.
      - Здорово отбрил! - восхитился тенорок. - Прям как по-писаному.
      Багровый врач медленно наматывал на кулак резиновую трубку фонендоскопа. Палата продолжала обсуждение:
      - Башковитый. Если не сопьется - ученым станет. Слышь, парень, ты больше не пей. Я вот в школе трехзначные числа в уме перемножал.
      - Э! А он не псих? Э, пацан... Доктор, он не псих?..
      - Я знаю. Он лилипут. Точно - все сходится: жена, часы и обручальное кольцо. Среди них тоже алкашей полно. Точно. От горя пьют - потому что лилипуты...
      Папа смотрел в подушку и погружался в ее белый мрак. Пусть все катится к черту. Пойду в цирк на посмешище. Научусь перемножать в уме трехзначные числа. Или лучше выдрессирую дога и буду демонстрировать на нем чудеса джигитовки.
      - Ну ладно, - мрачно сказал врач. - Повернись, я тебя послушаю.
      - Оставьте меня в покое! - выдавил Папа. - Не дали мне умереть спокойно, так хоть теперь не приставайте!
      Врач насторожился:
      - Так это что, была попытка...
      Папа повернулся и, зло уставившись на врача, процедил:
      - Да, Суицидальная. Как говорят у нас в деревне - суицидальная попытка - не пытка.
      Врач помолчал.
      - Так. Ну, а откуда ты взялся?
      Папа криво усмехнулся:
      - Врач, а спрашиваете.
      - Да кто ты такой, в конце концов?! - вспыхнул врач.
      - Я?! - Папа сел на кровати и гордо вскинул голову. - Я великий вождь вольного племени апачей!
      - А-а, ну да, - протянул врач с облегчением, и Папа понял, что судьба его решена. На вопрос о родителях Папа пожал плечами и ответил:
      - Козе понятно: отец - великий вождь племени апачей, мать - жена великого вождя.
      Что будет дальше, Папа представлял вполне ясно: еще несколько стандартных вопросов, потом накачают нейролептиками и сдадут в областную психбольницу - что еще ждать от этого недоучившегося троечника? Ну и ладно. Ну и хорошо. Все лучше, чем скакать на собаке по арене.
      - Ну а какое сегодня число? - спросил врач.
      Папа взял с тумбочки очки, неторопливо нацепил их и задумчиво почесал в затылке:
      - Дай бог памяти... Вроде бы сто двенадцатое дуракобря двести одиннадцатого года от бракосочетания голубой черепахи и священного медведя гризли.
      Врач понимающе покивал головой и, огласив приговор:
      - Все ясно. Отдыхай, - пошел к выходу, поигрывая фонендоскопом.
      Злой на весь мир Папа тяжело посмотрел ему в спину и вдруг заорал:
      - Постойте! Вы же меня даже не послушали! Что за отношение к больному?!
      - Конечно, конечно, - вкрадчиво сказал врач, возвращаясь. - Сейчас мы тебя послушаем.
      После двух прикосновений холодного кружка Папа извернулся, приблизил губы к мембране и, как в мегафон, проорал боевой клич индейцев. Отшатнувшийся врач схватился за уши и замотал головой. Из окна донесся ответный клич Сына. Папа встрепенулся, вскочил на подоконник и был таков.
      В кустах вновь обретшие друг друга Папа и Сын поделили одежду. Сын остался в трусиках и рубашке, Папа получил майку и шорты. С помощью Сына Папа кое-как воссоздал события минувшей ночи.
      Вышантажировав у бабки чекушку, они зарылись на ночь в стог сена. Дождавшись, когда Сын уснет, Папа выпил самогон, а потом, очевидно, пошел гулять по селу. Так же было очевидно, что при этом он натворил что-то ужасное, потому что когда Сын, проснувшись утром, отправился на его поиски, вся деревня знала, что какой-то пьяный пацан в больнице, и судачила о его ночных похождениях. Сам Папа только смутно вспомнил, как приставал к какой-то девушке и обещал устроить ее в городе лаборанткой. Во всяком случае ясно было одно - надо скрываться. Пытаться же скрыться можно было только в существовавшем несколько обособленно от сельской жизни филиале Папиного института.
      ...Через проходную их не пустили.
      - Папа, зачем мы сюда пошли? - удивился Сын. - Давай через забор.
      Лезть через этот, непреодолимый для солидного человека забор, было весело и приятно. Папа задержался на нем, глядя на мир с высоты нормального человеческого роста. "Может, и всю прежнюю жизнь я просидел на заборе, сложенном из прожитых лет", - подумал он и спрыгнул.
      Припекало. По двору бродили научные сотрудники в джинсах и футболках. С полотенцем на плече прошла Вера из Жениной лаборатории, улыбнулась Папе и дала ему карамельку.
      - Отгрызай половину! - потребовал Сын.
      Папа с силой вонзил резцы в карамель. Боль в деснах напомнила, что резцы ему по возрасту не положены. Папа сплюнул конфету вместе с кровавой слюной.
      - Твою... - Папа осекся. - Колобок в бок!
      Хотелось плакать и сквернословить. Папа пошел к реке. Роскошный в прошлом пляж базы отдыха был завален нераспакованным оборудованием.
      - Это останки кораблей, - заявил Сын, и они стали играть в водолазов. До синевы наплававшись, водолазы врылись в горячий песок. Сын развинчивал добытый со дна микроскоп.
      - Перв-в-вый раз-з-з так д-д-долго куп-п-паюсь, - проклацал Папа. Сын возмущенно встрепенулся:
      - А мне так...
      - А спорим, - поспешил Папа исправить педагогический промах, - что в реке живут микробы. Захочу, покажу их тебе в микроскоп.
      - Ну, захоти, - потребовал Сын, с сомнением глядя на прибор.
      Микроскоп оказался испорченным безнадежно.
      - Так всегда, - обиделся Сын. - Наобещаешь, а потом...
      - Не ной! Я тебе сейчас в институте в исправном все покажу. Пошли играть в ученых.
      ...В самом начале прохладного коридора слышалась уникальная лексика Слинько:
      - Этот жучара отправляет меня в отдел. Захожу - там все бичары. Начинаю пристраиваться к кассе - отметают. Тут один столичный рванина подвернулся...
      Папа понял, что Слинько снова ездил в министерство подписывать документацию.
      - ...Наконец, подмахнул. Мету дальше. Перед дверью - телочка. Я к ней. То да се. Приходи, говорит, завтра подпишу. Как же завтра? Горючее в баке кончается, а еще две подписи. Дотянул до родного аэродрома на мужском обаянии... Ну там сейчас волчары собрались! На что я сам кремень, а еле урвал.
      Слинько был правой рукой Петрина. Создав филиал, Петрин понял, что только разоблачение нескольких знахарей-экстрасенсов придаст ему необходимый авторитет. Он хорошо знал психологию своих коллег: они признают истинным специалистом в области народной медицины только того, кто отточенным мечом сразит несколько популярных шарлатанов. Самой громкой была история с Инной Ветровой - молодой, но уже очень известной, красивой и дерзкой ворожеей. Слинько провел разоблачение виртуозно - на одном мужском обаянии. Инна Ветрова канула в безвестность.
      - А это что за детсад? - строго спросил вышедший из комнаты Слинько.
      Недавно Слинько назначили и. о. заместителя директора филиала по научной работе, и теперь он рьяно следил за порядком.
      - Кто вас сюда пустил? К кому вы пришли? Где твоя мать? - Слинько решил начать с Папы.
      - Умерла.
      - Здесь находиться нельзя, - Слинько мог разжалобить любого - от секретарши до министра, но сам жалости не знал, равно как и других человеческих слабостей, мешающих хорошо и приятно жить. - Здесь храм науки!
      - Тогда подайте! - Папа протянул руку и поджал босую ножку.
      - Сейчас! - Слинько разозлился и, схватив его за протянутую руку, потащил к выходу. Сын вцепился в другую руку и испуганно заорал:
      - Отпустите! Мой папа здесь работает!
      - А-а-а, - обрадовался Слинько. - У тебя папа здесь работает? Как его фамилия? Сейчас мы его замочим!
      В Папином сознании промелькнул образ змеи, заглатывающей свой хвост.
      - Слинько! - завопил он на весь коридор. - Мы - разнояйцевые близнецы Гог и Магог Слинько! Наш папа теперь зам директора, он вас уволит по статье! - Папа старался кричать как можно громче.
      По всему коридору начали открываться двери, но выглядывать, правда, не решались.
      - А мама твоя - английская королева? - не чуя опасности спросил Слинько.
      - Ветрова моя мама!! Инна!!! - заорал Папа, радуясь звонкости своего голоса. Он вдруг понял: играть с детьми ему не интересно, общаться со взрослыми - скучно. Радость доставляла только игра со взрослыми.
      Как по команде из дверей высунулись головы. Слинько пошел красными пятнами. Он вспомнил, что сегодня на ученом совете будет обсуждаться его характеристика для утверждения в должности "зама".
      - Ох и натерпишься ты от нашего папки! У него знаешь сколько родительской любви за семь лет скопилось! Одних алиментов на десять тысяч! Веди нас к нему! - потребовал Папа. - Мы теперь с ним жить будем. И смотри, чтоб без обмана. У него золотое кольцо на правой руке!
      В позе Наполеона Слинько выглядел очень внушительно.
      - Клевета! - ревел он в коридор. - Грязная интрига! - Опомнившись, он резко выдернул правую руку из-за левого борта пиджака и, воздев ее над головой, возмутился: - Да это же обручальное кольцо! Ишь, жучары! Его носит каждый порядочный человек.
      Головы втянулись, и двери захлопнулись.
      - Так, сынки, - озираясь по сторонам, сладким шепотом завел Слинько. - Пойдемте, милые, ко мне в кабинетик.
      Говоря это, он все сильнее и сильнее подталкивал Папу и Сына вверх по лестнице.
      - Ну-ка, сынки! Дайте-ка я на вас посмотрю хорошенечко! Садитесь на диванчик... У-у, волчата какие вымахали. А свидетельство о рождении у вас с собой?
      - В опекунском! - заявил Папа, стараясь занять на диване как можно больше места. - А ты, папка, я вижу - жучара. Когда домой поедем?
      - Нельзя нам сегодня домой ехать, кремешочки... Дома ведь дисциплина... Руки мыть. Умываться... Да я вас в такой интернат устрою! С таким уклоном! С каким хотите, с таким и устрою!.. Нож метать умеете? Там научат.
      - Это когда-нибудь потом. Сейчас мы хотим к нам домой. Мы хотим посмотреть на братика, на новую маму... Она же нам разрешит завести овчарку?
      - А мне дога! Ты мне обещал! - наконец прорвало ошалело молчавшего Сына. - Они с овчаркой подружатся и у них родится много щенков! Да?! Да, папа?!
      - Нет, - сказал Слинько. - Нет!
      Недавно Слинько закончил 30-укольный курс вакцинации от бешенства. Мрачный Слинько вытащил из сейфа бутылку армянского КВ и, позвякивая горлышком по краю стакана, наполнил его до краев.
      - Хотите? - спросил он, доставая из сейфа плитку шоколада.
      - Хочу! - сказал Папа и схватил стакан. Но опрокинуть его не успел из-за сильного подзатыльника. Папа оскорбился:
      - Что, родительские чувства, наконец, взыграли?
      Сын был счастлив.
      - В общем так, - сказал Слинько и стукнул пустым стаканом по полировке стола. - Гены в вас мои, и сейчас мы друг друга поймем.
      - Хорошо, - жестко сказал Папа, - только игрушки и мороженое оставь своему законнорожденному.
      Слинько вздохнул.
      - Я только пристроился к кассе, а тут парочка волчат хотят меня отмести... Я предлагаю вам вместо пошлого домашнего уюта, о котором только и мечтают разные бичары, свободную и обеспеченную молодость: лучшая школа-интернат и карманные расходы в размере алиментов. По пять невыплаченных тысяч кладу каждому на сберкнижку. Если не согласитесь, вы мне не сыновья!
      - По десять и на руки! - сказал Папа, входя в азарт.
      - Я подумаю до вечера. Ждите меня здесь и никуда не уходите.
      "Переиграл!" - понял Папа. Он рванулся за выходившим Слинько, но тот успел закрыть дверь перед Папиным носом и провернуть ключ. Папа обернулся, увидел в руке Сына полный стакан коньяка, влепил ему подзатыльник и, напрягшись, ждал, что будет - Сын был намного крепче. "Опять переиграл", пронеслось в голове. Сын захныкал:
      - Я не хочу к новой маме. Какая мама может быть у такого папы, как этот. И в интернат не хочу! Сам иди в интернат! У меня дом есть.
      - Хорошо, - сказал Папа ледяным тоном. - Завтра я отвезу тебя к маме.
      Сын внимательно посмотрел на стиснутые губы Папы и виновато произнес:
      - Ничего, папа. Мы вместе вернемся к маме. Она ведь у нас добрая. Она и такого тебя будет любить.
      Папа представил всю семью на воскресной прогулке и содрогнулся.
      - Папа, мне здесь надоело. Придумай, как нам убежать, - потребовал Сын.
      Папа вспомнил про балкон и расправил плечи.
      Уютно пристроившийся на плечах четырех кариатид балкон тянулся через приемную и соединял кабинеты директора и зама. Кабинет директора и приемная пустовали - начался обеденный перерыв. Обретенная свобода оказалась относительной - дверь из приемной была запертой. Петринский кабинет и каморка с телетайпом, наоборот, были открыты. Очевидно, Лидочка должна была вот-вот вернуться. Заработал телетайп. Папа оживился и подскочил к нему.
      - Ой, смотри-ка, - сказал Сын. - Машинка сама печатает.
      - Ага, - обрадовался Папа и прочитал: "Директору Занзибаровского филиала Петрину. Вам надлежит в недельный срок представить отчет по форме 6 по теме 812.223 за минувшее полугодие. В отчете дополнительно указать коэффициент использования научной аппаратуры. Криволапов".
      - Хочешь сыграть в Папу и министерство?
      Сын хотел. Папа лихо отбил: "Задолбали требованиями дурацких справок. Мешаете делать научные открытия. Стройноножкин".
      Некоторое время телетайп задумчиво молчал, переваривая информацию. Наконец отстучал: "Непонятно. Подтвердите прием указания".
      - Кто вы такие, чтобы мне указывать! - возмутился Папа.
      "Оборудование создает интерьер с большим коэффициентом научности. Случаи ошибочного причаливания моторных и безмоторных водоплавающих средств сократились за истекший период вдвое, в связи с урбанизацией бывшего пляжа наукоемкой аппаратурой".
      "Непонятно. Повторите".
      "Колобок в бок!" - огрызнулся Папа.
      - Теперь я! - потребовал Сын и напечатал: "Потопленный пиратами микроскоп сдох и микробов не видно". Телетайп отключился. Вскоре телефон запищал по-междугородному учащенно. Папа отодрал от рулона на телетайпе использованную бумагу.
      - Я знаю, как отсюда убежать, - объявил Сын. - Надо связать простыни и спуститься с балкона.
      - Не болтай ерунду, откуда здесь простыни.
      - Берутся же они откуда-то в книжках, - уверенно сказал Сын. - Надо поискать.
      - Простыни? "Простыни" здесь только бумажные. Так называют огромные такие таблицы. А там цифры, данные, результаты... Идея! Сейчас мы его самого замочим. Чтоб сирот не обижал.
      Папа вернулся к телетайпу и, не включая аппарат, просто, как на печатной машинке, отстучал:
      "Занзибаровский филиал. Прошу пригласить лично Слинько. Криволапов".
      "Слинько у телетайпа".
      "Где обещанные документальные доказательства фальсификации Петриным научных результатов?"
      "Материалы готовы, жду оказии".
      "Поторопитесь, коллегия в понедельник".
      - А это что за игра? - спросил Сын.
      За дверью послышался заразительный Лидочкин смех и беззаботный перестук каблучков. Злоумышленники юркнули в директорский кабинет. Увидев знаменитого петринского попугая. Сын пришел в восторг:
      - Пещера людоеда! Настоящая. Да, Папа?
      Папа затравленно озирался, ища куда спрятаться. "Опять переиграл!" пронеслось в мозгу. Пушок, в котором было его рыльце, могли вот-вот подпалить. В приемной послышался голос Петрина:
      - Лидок, ну сколько можно повторять! Опять телетайп не заперт.
      - Ой! А я запирала! Может, кто-то открыл?
      - Это кто же? Ты думаешь, это просто для инструкции? Знаешь, какие бывают случаи?
      - Ты что, мне не веришь? Да хоть Слинько. У него тоже ключ.
      Только за третьей дверцей шкафа оказалось достаточно свободного пространства. Два первых отделения были плотно набиты документацией.
      - Лезь! - приказал Папа.
      Сын сострил попугаю рожу, гаркнул: "Занзибар!" и юркнул в шкаф.
      - Как мягко! - сказал он оцепеневшему от страха Папе. - Садись на подушечку. Вот где есть простынь. И совсем даже не бумажная. Давно бы сбежали.
      Петрин вбежал в кабинет:
      - Ну какая сволочь подучила попугая! Да запирай же ты двери, когда уходишь!
      - Я запирала...
      - Насочиняли дурацких легенд! Теперь его хоть выкидывай. Повтори, что ты сказал, Гамаюн!
      - Петя, Петя хор-р-роший, - подхалимски заворковал попугай и постучал по пустой кормушке.
      - Умный, собака, - растаял Петрин. - Еще раз услышу это слово - отдам кошке.
      Папе очень захотелось выкрикнуть: "Занзибар!" Справившись с собой, он на всякий случай поднес кулак к носу Сына. Тот вздохнул.
      - Лидок! - крикнул Петрин. - Свяжи меня с Криволаповым по телетайпу.
      Минуту спустя бледная Лидочка ворвалась в кабинет, сжимая в дрожащих руках криво оборванную Папину месть.
      - Слинько! Предатель! Дерьмо! А сам-то!
      - Успокойся, - сказал Петрин. - Опять телетайпограмма криво оторвана.
      Лидочка швырнула в Петрина бумагу и зло заплакала.
      - Криво?.. Зато тебе теперь голову ровно оторвут!
      Петрин уткнулся в телетайпограмму. Сдавило сердце, он откинулся назад. Спинка кресла уперлась под левую лопатку. Петрин отчетливо ощутил торчащую из спины рукоятку кинжала. Слинько был проверенным товарищем по команде. Петрин чувствовал себя играющим тренером, с паса которого лучший игрок умышленно забил мяч в свои ворота. Что-то происходило с окружающими его людьми. Жена отказалась ехать в Занзибаровку, сын, Слинько... Послать бы все к черту. Да только что потом?..
      - Сначала я ему голову оторву! - мужественно сказал Петрин, глядя на до смерти надоевшие, прыгающие Лидочкины губы. - Сколько еще до ученого совета? Пора идти? - Петрин нервно закурил. - Но зачем ему это? Он же еще даже в должности не утвержден... Кому же верить? - голос Петрина дрогнул. - Ладно... Пока меня прижмут, я его с таким "волчьим билетом" отсюда вышвырну, этого волчару... Но зачем ему это надо?.. Слушай, а может, это не он? И как он мог такую улику забыть...
      - Как не он? - возмутилась Лидочка. - У кого еще ключ от телетайпа? Если не он, значит, я? Это ты хотел сказать?
      Петрин сокрушенно махнул рукой, сунул под язык таблетку валидола и пошел на ученый совет. Через минуту Лидочка последовала за ним. На этот раз открытыми остались все три двери.
      Пока Сын снова прыгал перед попугаем и орал: "Занзибар!", Папа испытывал уколы совести. Кто бы ни был Слинько, но его с ним связывали многолетние приятельско-деловые отношения. Папа не смог бы объяснить, за что он так взъелся на Слинько. Ну, запер в кабинете. Запер двух наглых пацанов. Подумаешь. Любой нормальный человек поступил бы так же. Но вспоминая захлопнувшуюся перед носом дверь, Папа впадал - нет, даже не в ярость, а в чисто детский азарт отмщения. Тем более, что он оборачивался изысканным развлечением. Петрина было по-человечески жалко, и Папа успокоил себя мыслью, что если Петрин клюнул на такую грубую фальсификацию, то это характеризует и его жизненные устои.
      ...Когда Папа просунулся в приоткрытую дверь актового зала, директор уже читал доклад. Поэтому собрание вел Слинько. Сидевший у входа Женя Скобельцев, зав. лабораторией охраны материнства и детства, с небрежностью профессионала взял Папу за ухо и выкинул за дверь. "Всегда был хам". Со слезами на глазах Папа бросился к двери, ведущей на сцену. Появившись из-за спины Слинько, "близнецы" непринужденно уселись рядом. Слинько дернулся.
      - Мы по тебе так соскучились! Папочка! - страстно прошептал Папа.
      - Что за дети?! - страшным шепотом спросила ученый секретарь.
      Взгляд Слинько заметался по залу.
      - Э... э... - сказал он. - Так ведь первое июня. День защиты детей! Слинько упивался своей находчивостью.
      - А-а, - сказала ученый секретарь. - Я и забыла.
      Петрин дочитал доклад и под жидкие аплодисменты сидевших в первых рядах вернулся на место. Встретившись с Папой взглядом, директор изумился:
      - Что это такое?
      - День защиты детей! - поспешно ответила ученый секретарь.
      - Чьи это дети? - не понял Петрин.
      - День защиты детей, Петр Альбрехтович, - повторил Слинько.
      - Товарищи! - громко сказал Петрин в зал. - Чуть не забыл! Сегодня у нас первый день лета. День защиты детей...
      Слинько судорожно захлопал. Зал охотно поддержал. Папа взял довольного Сына за руку, они вышли на авансцену, раскланялись и, к удивлению присутствующих, вернулись на свои места в президиуме.
      Вопросов по докладу не было. Ученый секретарь торжественно зачитала проект характеристики со всеми "грамотный специалист", "пользуется уважением коллектива", "дисциплинирован", "политически грамотен", "морально устойчив"... Слинько скромно потупил глаза и погладил Папу по головке.
      Они ласково улыбнулись друг другу... Слово взял Петрин.
      - Налей-ка себе нарзану, - сочувственно посоветовал Папа.
      Петрин начал издалека. Он рассказал коллективу, каким прекрасным и дружным коллективом является возглавляемый им коллектив. Как быстро растут на благодатной занзибаровской почве в творческой атмосфере филиала научные кадры. Как прекрасен дух царящих в филиале неформальных отношений.
      - Однако, - продолжил Петрин, - как нет худа без добра, так нет и добра без худа. Нам пора в чем-то пересмотреть наши отношения. Быть принципиальнее в оценке друг друга. Начну с самого себя...
      Папа набрал в легкие воздуха.
      - ...Чего греха таить, со Слинько мы старые приятели. Вероятно, это как-то сказалось на моем решении выдвинуть его кандидатуру на должность заместителя директора по науке. Вот уже месяц исполняет Слинько обязанности зама. И, к сожалению, вы все могли убедиться, что я поспешил, назначая Слинько на такой ответственный пост...
      - Дядя Петя, - звонко выкрикнул Папа. - А кто это - старик Криволапов?
      Затаивший дыхание зал оживился. Судьбы филиала в министерстве вершил именно Криволапов.
      - Ты что, мальчик? - опешил Петрин.
      - Ничего. Я просто умею читать мысли. И мама моя умела. Вот вы сейчас подумали: "Будешь, жучара, знать, как вести двойную игру. Сам подгонял результаты, а теперь стучишь старику Криволапову и валишь все на меня". Старик Криволапов? - это что, медведь?
      Петрину казалось, что он оглох - весь зал трясся от смеха, но не издавал ни звука. Научные сотрудники прятались за спины друг друга. На директора было жалко смотреть.
      - Я такого не думал, - растерялся он. - Что за ерунда!.. И что это за дети? Кто твои родители?
      - Мать мою погубил, теперь и за отца взялся?! - гордо и грозно ответил Папа.
      Слинько, не в силах отвести глаз от Петрина, шарил рукой по столу в поисках стакана. Папа заботливо налил ему нарзан:
      - Выпей, папочка, и не волнуйся.
      - Почему он называет тебя "папочка"? Это же не твой сын! - закричал Петрин. - А... а... Кто же мать?
      - Нет... - тихо сказал Слинько.
      - Вы правильно только что подумали! - Папа взял Сына за руку, они снова чинно раскланялись. - Мы два потомственных разнояйцевых близнеца-телепата. Наша мама - Инна Ветрова! - Папа резко обернулся к Слинько. - Не смей думать о маме так плохо в моем присутствии! - И обратился к залу: - Правда же непедагогично, когда один из родителей плохо думает о другом в присутствии детей?..
      Вопрос оказался риторическим. Все лица были обращены к полу. Перед Папой сидел спешившийся эскадрон всадников без головы. Плечи и спины тряслись. Сдавливаемые похрюкивания, повизгивания и блеяния прокатывались по полу и захлестывали сцену.
      Петрин зло уставился на Слинько:
      - Докатился! Детей подучил подавать нужные реплики!
      - Да я их впервые сегодня увидел! Черт их знает, может, действительно в мать пошли...
      - Товарищ Слинько! - возмутился Петрин. - Вы же говорите с учеными. В мать пошли... Да вы же лично доказали, что Ветрова шарлатанка!
      - Но я не доказывал ее неспособности иметь детей-телепатов!
      - Да, уважаемый коллега. Мы видим, что вы сделали все возможное, чтобы доказать обратное.
      - Смешно! - крикнул Женя Скобельцев с места. - Даже самые отъявленные парапсихологи не приводят примеров рецепции мыслей такими шпендриками. Кто-то спутал первое июня с первым апреля. Но и два месяца назад это был бы розыгрыш для домохозяек!
      "Шпендрики", неожиданно для Папы, больно ранили. И ухо еще горело. Папа знал все обстоятельства Жениного перехода в филиал с кафедры акушерства и гинекологии.
      - А вы, дяденька, не злитесь и не жалейте, что тогда отказали папе в его просьбе. Все равно мама не согласилась бы нас убивать.
      Зал насторожился: лица поднялись от пола. Не слишком красивую историю о Жениной сверхурочной работе, вынудившую его уйти с кафедры, знал не один Папа.
      - Я не просил! - реакция у Слинько была лучше.
      - Я не жалею! - Женя нашел не самую удачную формулировку.
      Единственным человеком, им поверившим, был Папа.
      Сын дернул Папу за рукав:
      - За что ты так дядю Женю? Помнишь, он мне паровоз подарил? Смотри, из-за тебя над ним все смеются.
      На мгновение в Папе проснулся отец. Конечно, надо было Сына взять за руку и увести подальше отсюда. Но Папа уже себе не принадлежал. Зал жаждал продолжения, и его понесло. Папа подошел к Слинько, энергично пожал ему руку:
      - Ты прав, папа! Все эти рванины занзибаровские только и думают, как тебя отмести от кассы. Вот, например, знаешь, что сейчас этот с лысиной думает...
      Неизвестный Папе солидный лысый мужчина вскочил и истерично заорал:
      - Да, думаю! И скрывать это не намерен! Вся наука Слинько - эта... лысый запнулся. Папа произнес неприличное слово на мгновение раньше, чем лысый продолжил: - ...основывается на некорректных экспериментах!
      Раздались хлопки. Папа раскланялся на аплодисменты. Сына он больше не стыдился, наоборот, выругаться перед взрослыми казалось отважным и заслуживающим восхищения.
      - Устами младенца глаголет истина, черт побери! - воскликнул лысый.
      Папа решил в дальнейшем придавать его мыслям благородный оттенок.
      - Пусть Слинько зайдет в свой виварий! - заорал кучерявый с Камчатки. - В клетках дыры! Мыши сбегают! Перемешиваются опытные с контрольными! Какие после этого результаты? А статьи печатают!
      - Прошу слова! - сказал Яша Шикун, вставая. Его подчеркнутый академизм, появлявшийся неизвестно откуда в нужную минуту, действовал безотказно. Зал сосредоточился на Яше.
      - Глубокоуважаемый председатель! Глубокоуважаемые члены ученого совета! - начал Шикун.
      Впрочем, истоки шикунского академизма вполне прослеживались. В свое время Яша был исключен из трех вузов: с физфака МГУ, Семипалатинского мединститута и, наконец, из ВГИКа. Курсу к третьему Яше становилось скучно, и он начинал развлекаться. Во всех трех вузах легенды о Яше ходят до сих пор.
      - ...результаты на кроликах всегда оказывались лучше, чем на других животных, - продолжил Яша. - Позвольте поделиться своими соображениями на этот счет. В рационе лаборантов Слинько крольчатина занимает видное место. Кролиководство в Занзибаровке не развито... Источник крольчатины, увы, ясен. Всякий, знающий человеческую природу, поймет, а незнающие пусть поверят мне, как лаборанту - животных берут не из опытной, а из контрольной группы. Причем самых здоровых и жирных. Это, естественно, ухудшает показатели в контрольной группе. И опыт выигрывает. Не являясь членом ученого совета, я не настаиваю, чтобы мое скромное мнение заносили в протокол, - Яша скромно сел, и свара разгорелась с новой силой.
      Зная подноготную филиала достаточно хорошо, Папа осуществлял режиссуру с легкостью и изяществом.
      - Ой, как интересно получается! - Папа решил, что пора обобщить опыт свары. - Вот вы ссоритесь, а думаете во многом одинаково. Вот прямо все-все думают: "Довели филиал черт-те до чего, занимаемся черт-те чем! Кому это все надо?!" И еще каждый думает, что мог бы вместо этого заниматься настоящей наукой. А дальше все уже думают по-разному. Дядя Петя думает: "Какая может быть серьезная наука, когда министерству нужны только отчеты, а завлабы дорвались до своих высоких окладов и ничего уже не хотят". А вот эти дяди, - Папа поочередно ткнул пальчиком во всех заведующих лабораториями, отделами и секторами, - думают, что можно было бы делать что-то настоящее, не заставляй их директор строго следовать этой дурацкой тематике, и не будь среди их сотрудников стольких безграмотных и ленивых дураков. А все остальные, - Папа сделал плавный жест рукой, думают, что давно бы уже сделали что-то путное, если бы шефы не мешали работать.
      Папа сел на место. Все ошалело молчали.
      Наконец, Дуня Дунаевская, первая красавица филиала, явно подражая Шикуну, торжественно попросила слова. В элегантном костюме, с раздвоенным румянцем на щеках - натуральным и наведенным, Дуня была и впрямь хороша.
      - Спорим, - азартно сказал Папа Слинько, - встала, чтобы показать костюм!
      Получив слово, Дуня, теперь уже подражая Петрину, рассказала, какой хороший коллектив в филиале. Дуня работала у Слинько, и отношения у них были прекрасные. Обнаружив, что Слинько зашатался, она со всей непосредственностью дуры решила продемонстрировать лояльность директору:
      - ...периодически возникающие с моим научным руководителем сложности...
      - Красивая девочка, но дура, - доверительно прошептал Папа Слинько.
      - Так, например, в этом году я не ограничивалась, как прежде, простым изучением методов народной медицины по лечению алкоголизма. Но и параллельно проводила большую атеистическую работу среди стоящих у нас на учете народных врачевателей. А товарищ Слинько не хотел понять важности этой работы и все время подтрунивал надо мной. А между тем, не занимаясь этой атеистической пропагандой, можно скатиться... просто, знаете ли, к чему угодно! И вообще, в последнее время я часто не понимаю, что Слинько от меня хочет. Ну просто не понимаю!
      - А я знаю! Я знаю! - Папа запрыгал по сцене на одной ножке.
      - Что? - растерялась Дуня.
      - Сказать?
      - Что сказать?
      - Ну, что он от вас хочет. А-я-яй, папочка! Так сказать?
      Папе пришлось довольно долго повторять "сказать?" на разные лады и прыгать на одной ножке. Наконец, естественный Дунин румянец поглотил искусственный.
      - Молчи, сопляк! - крикнула Дуня и беспомощно оглядела окружавших ее мужчин, ища защиты.
      - Ну?! - нетерпеливо крикнул Женя. Подобные ситуации всегда просто возрождали его к жизни. - Что он от нее хочет?
      Дуня процокала через весь проход и скрылась за дверью.
      Папа резко перестал прыгать и, повернув ухо в сторону Жени, сделал вид, что прислушивается.
      - Ишь, какой хитренький! - неодобрительно сказал он. - Думаешь: "Пусть шпендрик выдаст намерения этого бабника Слинько, и разговор пойдет не только о его научной деятельности, но и моральном облике. Тогда он уж точно в замы не прорвется, а назначат, скорее всего, Федю. А мы однокашники. А при своем заме уже можно жить". Нет! И не надейся! - Папа нахмурился. - Не буду я в угоду тебе разоблачать своего родного папочку!
      - Дайте мне его на пятнадцать минут! - попросил Женя. - И я узнаю, какая сволочь его подучила!
      - А-а! - Папа погрозил пальчиком Жене. - Хочешь надрать мне уши, запугать, а потом объявить, что меня подучил Леонид Васильевич? Чтобы отомстить ему за отрицательную рецензию?!
      - Не выйдет! - взвился Леонид Васильевич - самый склочный в институте тип, которого год назад с большим трудом сослали в Занзибаровский филиал. - Мне все равно, кто его подучил, но пора разобраться с вами со всеми по-крупному!
      - Нет, Леонид Васильевич, успокойтесь! - крикнул Папа. - Здесь вы не правы! Честное слово, ни один из них ни разу не подумал, что если вас загнали в эту дыру, то вы будете молчать. Наоборот, они все считают, что теперь-то уж вам терять нечего. И для каждого из них вы являетесь грозным и удобным в управлении оружием против противника.
      Лысый зааплодировал. К нему присоединились еще несколько человек.
      - Ах, я еще и оружие?! Даже орудие?! - Леонид Васильевич обвел зал тяжелым и подозрительным взглядом. - Так я, позвольте заметить, оружие обоюдоострое!
      - Ух, как здорово! - заорал Папа. - Ух, как мысли у всех забегали!!! А у вас, дядя Петя, быстрее всех! Даже понять сразу трудно...
      То, что до сих пор у него еще были какие-то тормоза, Папа понял только сейчас - когда они исчезли.
      - Ох и мысли у всех пошли! - рванул он майку на груди. - Буду сейчас их вслух читать! Все! Всем! Каааааааааааайф!!!
      Мысли Петрина действительно мелькали с лихорадочной быстротой - дело заходило слишком далеко. Контроль за течением Совета он утратил, в любой момент могло произойти что угодно, а ответственность за все происходящее возложена на него. Пора было распорядиться вышвырнуть пацанов из зала. Петрин уже открыл рот, но тут мелькнула мысль: "Есть повод потянуть время, окончательно разобраться со Слинько, продумать ходы, "отлежаться". Петрин закрыл рот, задумчиво пожевал губами и объявил, что поскольку рабочий день заканчивается, заседание Совета будет продолжено завтра.
      Папа сжал кулачки и чуть не заплакал. Это же был его звездный час! Лучшее мгновение в обеих его жизнях. Наконец-то детское и взрослое "я" слились воедино. Сколько раз мечтал Папа на подобных чинных пустых собраниях сказать правду и возмутить спокойствие - всегда что-то мешало. И вот, когда это почти удалось, его сшибли на взлете одной фразой.
      В отчаянии Папа пытался объявлять мысли выходивших из зала, но всего, что он добился - была маленькая пробка в дверях. Скакать козлом по опустевшему залу было неинтересно. Сын хмуро восседал в президиуме, отводил взгляд.
      - Ну, как я их? - заискивающе спросил Папа.
      - Хочу кушать! - угрюмо ответил Сын.
      Когда Папа и Сын подошли к магазину, шел уже седьмой час. На улочке змеился хвост очереди из сосредоточенных мужчин. Не слышно было ни ругани, ни пустых разговоров. В магазине ворочалась плотно вбитая толпа.
      - Папа, спой, как в автобусе! - потребовал Сын. - А то я умру от голода. Давай, тебе яблоко дадут или конфетку.
      - Ты что? - испугался Папа. - Там я просто шутил. Так делать нельзя.
      - Но яблоко же с яйцом ты взял. И деньги тоже... Пошути и сейчас!
      - Мы же не попрошайки, - Папа судорожно искал аргументы. - Человек должен питаться на честно заработанные деньги!
      - А ты честно пой!
      - Не буду!
      - Тогда я буду. Я тоже такие песни знаю:
      Цыпленок жареный, цыпленок пареный!
      Цыплята тоже хочут жить...
      - Эй, анархисты! - окрикнул с газона Яша Шикун. Он сидел на траве рядом с неопрятного вида субъектом с пульсирующим кадыком. - Как там говаривал князь Кропоткин? "Хлеба и воли"?
      - Хлеба и водки! - заржал неопрятный.
      - Так что вам надо? - продолжил Шикун. - Хлеба или воли?
      - Хлеба, - сказал Сын.
      Шикун смутился:
      - Обождите, сейчас принесут.
      Из толпы выскользнул вертлявый тип лет тридцати и ринулся к Шикуну, прижимая к груди две бутылки и сверток.
      Шикун выделил детям полбулки и по "Гулливеру". Неопрятный профессионально вдарил бутылку ладонью по дну. Дети и взрослые расположились на газоне, забыв друг о друге.
      Сына что-то мучило. Наконец, он наморщил лоб и спросил:
      - Папа, а вот те люди в зале... Ты вместе с ними работаешь?
      Папа помолчал и сказал:
      - Да.
      - Теперь буду плохо учиться, - сообщил Сын.
      - Почему?
      - Ну, это же были ученые... А мама говорит: "Будешь хорошо учиться станешь ученым".
      Блестя глазками, к ним подошел Вертлявый:
      - Вундерсенсы! А слабо вам без очереди бутылку взять? Это вам не мысли читать, экстракинды...
      - Не тронь мальчиков! - оборвал Шикун. - Это на мне.
      Он двинулся, как ледокол, рассекая выдвинутым вперед животом сбившуюся в толпу очередь. У двери его попытались задержать.
      - Участник войны! - бросил Шикун и исчез за дверью.
      Толпа заворчала ему вслед:
      - Водка - не предмет первой необходимости. Мог бы и постоять.
      - Это кому как...
      - На какой это он войне был, такой молодой? Ничего святого!
      - Да мало ли на какой...
      С появлением Шикуна, державшего бутылку как скипетр, все разговоры прекратились. Шикун причалил к родному берегу и королевским жестом протянул бутылку Вертлявому. Тот суетливо начал сдирать пробку зубами. Неопрятный забрал бутылку и снова продемонстрировал мастерство.
      - Яков Иванович, так вы, оказывается, ветеран войны? - подобострастно начал Вертлявый.
      - Мальчик! Это называется массовый гипноз.
      - Зря мы взяли эти "Гулливеры". - Сын пнул смятый фантик. - Папа, скажи, а когда ты был взрослым, ты тоже был таким, как все эти?
      - Нет, конечно, - и прежде, чем Папа успел переключить внимание облегченно улыбнувшегося Сына, тот спросил уже по инерции:
      - А чем ты от них отличался?
      Чем дольше тянулась пауза, тем сильнее вытягивалось лицо Сына.
      - Тем, что никогда не врал, - сказал он с горькой усмешкой.
      Рядом допили бутылку и Неопрятный попробовал повторить маневр Шикуна. Сеанс массового гипноза на этот раз не удался. Толпа проглотила Неопрятного, но тут же брезгливо выплюнула.
      - Что-то Сенька сегодня опаздывает, - проворчал Шикун.
      - Вот это дог! - заорал Сын, увидев появившегося из-за угла огромного сенбернара.
      - Сеня, мальчик мой! - позвал его Шикун.
      Сенбернар неторопливо подошел к протянувшему руку Шикуну и церемонно подал лапу. Шикун очень серьезно пожал ее. Потом он достал деньги и сунул бумажку за ошейник. Сенбернар пошел в магазин. Если Яша раздвигал толпу, то теперь она раздвигалась сама. Папа с Сыном бросились к окну. Возникавшее перед мордой сенбернара свободное пространство вывело его прямо к винному отделу. Пес поставил передние лапы на прилавок. Продавец вытащил из ошейника деньги, выставил перед сенбернаром бутылку, продемонстрировал псу сдачу и передал ее в соседний мясной отдел. Там ему быстро и вежливо отвесили колбасы. Сеня, утратив ненадолго флегматичность, торопливо сожрал ее и спокойно вернулся за своей бутылкой.
      - Чертовщина какая-то! - пробормотал Папа.
      Сзади подошел Шикун:
      - Городская псина, хозяйская.
      - Сбежала?
      - Такие не сбегают. Хозяин, наверное, умер. Уже с месяц здесь. Жрать-то надо. Не по помойкам же сенбернару шарить. Умный. Приспособился, - голос Шикуна был непривычно грустен. - Вот и приспосабливаешься. Находишь свою экологическую нишу. Скучно...
      Увидев на пороге магазина сенбернара с бутылкой в зубах. Вертлявый пришел в восторг и, приманивая собаку надкушенным "Гулливером", зачмокал губами. Сенбернар, даже не взглянув на него, поставил бутылку около урны и ушел в сторону леса. Сын долго смотрел ему вслед.
      - Бедная собака, - сказал он. - Живет в лесу, а питается у гастронома на честно заработанные деньги.
      Вряд ли Сын хотел вложить в эту фразу какой-то особый смысл, но Папа долго переваривал его слова.
      Молчание прервал Сын:
      - Папа, а ты навсегда останешься таким или будешь расти вместе со мной?
      Папа не знал, что ему ответить.
      - Хорошо бы, если со мной, - продолжал Сын. - Нет! - вдруг замотал он головой. - Я не хочу становиться взрослым!
      - Брось! Ты-то точно будешь расти...
      - Да... Тебе повезло... целых два раза быть маленьким...
      - Тебе тоже повезло.
      - Почему?
      - Мы будем расти вместе.
      Великий смысл происшедшего внезапно дошел до Папы. "Если бы начать жизнь сначала!" Сколько раз его мечты, съехав на обочину, буксовали на этой фразе... Стало страшно и здорово, в голове звенело, и в прозрачном воздухе цвета обретали первозданную чистоту. Папа ошалело помотал головой.
      - А может, можно как-нибудь остаться маленьким? - безнадежно спросил Сын.
      Папа погладил Сына по голове, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Его больше не мучила двойственность отношений с Сыном. Какая разница - отец или друг. Он отвечает за Сына. Он отвечает за будущее их обоих, а это главное.
      - Понимаешь, - сказал Папа. Находить нужные слова было неимоверно трудно. - Мы будем не такими взрослыми. Все зависит от нас. Другими. Ты даже не представляешь, как трудно стать настоящим человеком. Этому надо отдать все детство. Этому надо отдать всю жизнь.
      Папа запнулся, тоскливо осознавая всю банальность и заезженность снизошедшего на него откровения. Наверняка Сыну уже не раз говорили что-то подобное и в детском саду, и в школе. Все это общие слова. Надо говорить о главном:
      - Самое главное - не врать. Понимаешь? Даже самому себе. Нет! Прежде всего самому себе. Знаешь, как это трудно... Как это лучше объяснить... Ведь большей частью врут не от лживости. Чаще от слабости, от глупости, от невежества, от трусости. Врут потому, что так удобнее и проще. Надо быть сильным и мудрым, чтобы избежать этого.
      Широко раскрыв глаза, Сын смотрел на Папу. В слова он особо не вслушивался. Достаточно было одного ощущения правды. Теперь он готов был идти за отцом куда угодно.
      - Знаешь, - продолжал Папа, - как много мы теперь будем учиться! Не для оценок, не для того, чтобы стать как эти ученые. Чтобы не стать такими! Стать такими очень легко. Но, кажется, я теперь знаю, как этого избежать. Ты веришь?
      Время приближалось к семи. Очередь заворчала и смялась.
      Сын нетерпеливо схватил Папу за руку:
      - Папа, а ты точно говоришь правду? Ты не передумаешь? Тогда давай поклянемся! Будешь есть землю? - Сын смотрел испытующе.
      - Буду! - Папа вдруг почувствовал, что должно скрепить союз.
      Оба трижды произнесли: "Клянемся!" Сын торопливо запихнул в рот горсть земли. Папа не захотел отставать...
      - ...Папочка! - закричал Сын. - Зачем? Как же я теперь один?
      Скрипнули тормоза, и Сын юркнул за дерево.
      Из окна машины махал рукой широко улыбающийся Слинько:
      - Привет, волчара!
      Папа тоже собрался дать деру, но что-то было не то - Слинько смотрел на него снизу вверх. "Превратился!!! - пронеслось в голове. - Земля, что ли... микроэлементы..." Особой радости Папа не испытывал. Было чувство облегчения, но какое-то безрадостное.
      - Где такую оправу урвал? Опоздал на Совет, жучара? - в глазах Слинько мелькнула радость. - Ничего, командировку отмечу. Кстати, приятная новость - пристроил нашу статью в "Вестник АМН"! Подбросить до города? Нет? Слушай, а у меня к тебе дело, - Слинько вылез из машины и, оглядевшись, двинулся к Папе. - Помнишь, у тебя на дне рождения был какой-то бичара - директор интерната... Ну, здорово!
      Слинько протянул руки. Папа оглянулся - из-за дерева испытующе смотрел Сын.
      К о н е ц
      Июль 1984 - февраль 1986