- Но не исключено, - проговорил отец, - что придут с обыском и к нам.
      - Пусть приходят, - злорадно ответила мама. - Прямо хоть сейчас, среди ночи!
      - Пусть, конечно, но неприятно. - Отец вздохнул. Единственное, что найдут, - это шахматы, которые я принес Вовке. Жгут ведь. Потерялась фигура, другая - в топку. А тут хоть мальчишка поиграет... Ну ладно, спим.
      И они смолкли.
      А я чуть не сел. Обыск!.. Ну зачем он принес мне эти облезлые, паршивые шахматы! Пусть бы они горели синим огнем и с треском! Не зря же я их не взлюбил!.. А камера под шкафом, это чье?.. А-а!.. Отец и сын жулики!.. Спина моя похолодела и, мигом онемев, вроде примерзла к простыни. Мне нестерпимо захотелось перевалиться на бок, иначе я умру, но сетка заскрипит, и родители поймут, что я не спал и все слышал, а слышать я не должен, раз они говорят об этом ночью!
      - М-м... бросай-бросай... дядя Федя... - всхрапнув, вдруг забормотал я и резко повернулся.
      - Вова! - окликнула мама.
      - Во сне, - заметил отец.
      - Бросай, - тише добавил я и, сонно почмокав губами, задышал глубоко и ровно, в самом деле ощутив прямо сладость от смененного положения.
      - Все со своим дядей Федей, - сказал отец. - Воюет... Кому что.
      Хорошенькое дело - кому что!.. Что вот мне делать?.. И ночь почему-то представилась длинной-длинной трубой, выход из которой мерцает в бесконечности звездочкой...
      Разбудил меня звякнувший о пол ключ, который родители бросили в форточку, уходя на работу. Я вскочил с острым ощущением тревоги, помня весь ночной разговор и даже почему-то с готовым планом - подарить шахматы Борьке, обе партии. Пусть учится играть впридачу. Но тут же почувствовал, что это гадко - дарить почти украденные вещи. Надо, чтобы они вообще исчезли с этого света, бесследно, чтоб синим огнем сгорели!.. А это идея сжечь! У дяди Ильи!
      Я махнул на дезкамеру, сбросил доски на кровать, замотал их газетой, сунул в пустое ведро и, надернув штаны, понесся в кочегарку.
      Дядя Илья, как всегда, бросал блестящий, только что политый водой уголь в топку. Я осторожно выложил сверток за порогом, проскользнул к баку, голой рукой сунул ведро в пародышащий люк и разжал пальцы. Звякнула дужка, и секунд через пять-шесть в дно бака тупо стукнуло.
      - Дядя Илья! - крикнул я и подошел к нему, тряся вроде бы ошпаренной рукой. - Дядя Илья, ведро сорвалось.
      - А-а, Володя, привет.
      - Здрасте... Ведро бы достать, дядя Илья, - утопил.
      - Утопил?.. Сейчас... В наш котельный век достать ведро - раз плюнуть. - Фурнув уголь, он безошибочно выдернул из вороха шуровальной утвари кочергу и отправился к баку.
      Я шахматы - хвать! - и в пламя их - фр-р! И даже руки о штаны вытер. Все, отец спасен! Как себя спасти, я тоже знал.
      - Вот тебе ведро, - сказал дядя Илья.
      - Спасибо.
      - Чего в топку загляделся?
      - Красиво горит.
      - На то и дядя Илья тут, чтобы красиво горело, - довольно сказал кочегар, глянул на манометры, аппендиксами торчавшие из котла, и снова взялся за лопату.
      Разлилась рока
      Во все стороны,
      Зырят свысока
      Злые вороны,
      вспомнил я свои стихи, глядя на огонь, в котором они, можно сказать, и выплавились... Нет, Боб, липовый критик, шиш тебе! Стихи мировецкие, запишу-ка я их, пока не забыл, и тетрадку особую заведу - вдруг еще что-нибудь сочинится. Довольный, я поковылял из кочегарки, вылил за углом ненужную воду и побежал.
      Выскочив во двор, я увидел Томку. Я не встречался с ней с того далекого позавчерашнего вечера, когда она поцеловала меня и сказала, что знает про меня секрет. Томка стояла у своего крыльца, в розовом платье с желтым пояском и с той же ослепительно белой сумкой. Я радостно подумал не ко мне ли она опять? Но с крыльца спустились ее родители, с чемоданами и с плащами через руку. Отец спросил у Томки, не тяжело ли ей, она ответила, что нет, и они пошли. Тут я с ужасом понял, что Томка уезжает, в Крым, на Черное море, на целую вечность, уезжает, увозя мой секрет. Поравнявшись со мной, она улыбнулась и, не поднимая руки, помотала кистью, мол, пока, до свидания. Я, как дурак, только ведром дернул. И теперь, между родителями, она плыла как парус, но парус, затертый баржами. У садика Ширминых Томка чуть отстала, оглянулась и, скрываясь, помахала мне еще раз. Все!.. Можно, конечно, обогнать их двором, выглянуть из следующей калитки, потом обогнать снова и снова, а потом сесть в электричку и перехватить их на соседней станции, но... Я как будто пристыл к земле. Мир вдруг опустел так, что сердце защемило от этой пустоты. Наконец, тяжело, как водолаз на корабль, поднялся я на крыльцо, вошел в сени и грохнул ведро в угол.
      Камера выперла из-под шкафа. Я ее зло пнул, но, спружинив, она вылезла еще больше. Мешковина сползла. И пусть! Пусть она бросается в глаза! Где там обыск? Идите, ищите, шарьте, выворачивайте, хватайте, судите, бросайте меня в тюрьму на солому, львам на съедение! И вообще пропади земля и небо - мне все равно! Мне хотелось только упасть в кровать, закрыть глаза и уплыть куда-нибудь в бесчувственность и невесомость.
      Я поплелся в спальню, но в кухне на сковородке увидел котлеты, схватил одну и, дрожа всем телом, съел. Внезапная сытость опьянила меня и как-то оболванила. Мне вдруг стало хорошо-хорошо. И Томкин объезд не казался уже таким страшным. Конечно, вернется, конечно, откроет секрет, и, конечно, теперь моя очередь целовать, и я, конечно, поцелую.
      Мелькнув перед окном, забежал Славка, на редкость возбужденный и быстрый.
      - Ну, Вовк, надуем!
      - Кого?
      - Как, кого?.. Камеру.
      - А-а! - вскрикнул я и вскочил. - У тебя кто дома?
      - Никого.
      - Хватай скорей камеру и прячь в подпол немедленно!
      - А что? - сбился на шепот Славка.
      - Немедленно! Потом объясню... У нас сейчас обыск будет, понял? Потом объясню... За стенкой жуликов поймали, понял? Объясню потом... Ну и нас заодно обыщут, - может, мы подкоп сделали, понял?
      Выпаливая все это, я действовал: сорвал с вешалки синий прорезиненный отцовский плащ, расстелил его в сенях и выдрал из-под шкафа камеру. Только я сложил ее вдвое, как дверь яро распахнулась. Я обмер - милиция! Но это был всего-навсего Юрка... Уф, у меня от облегчения радужные кольца поплыли в глазах. Юрка хотел сказать нам что-то срочное и горячее, прямо кипящее на губах, но, увидев камеру, прилип к порогу и так стянул свой кисетный рот, что, будь он и вправду кисетом, лопнул бы шнурок.
      - Что? - спросил я.
      - Откуда она у вас?
      - Не догадываешься?.. Юр-рок!
      - А-а! - почти обрадованно протянул Юрка. - Значит, это вы?.. А у меня мозги набекрень: ну кто же, кто мог?.. А это вы! И бутылку запустили, и это...
      Рулетом закручивая камеру, я отчеканил:
      - А ты что думал, предатель: хап, тяп и ферзь?.. Нет, Блинчик, обожжешься!.. Дуй давай, докладывай своему Блину, что ваша операция "Гараж" провалилась. Раз и навсегда.
      Бобкин отступил на крыльцо и оттуда посыпал:
      - Доложу, не бойся!.. А знаете, что вам будет, а?.. Харакири! Блин давно спрашивает, не начистить ли кому из вас рожу, а я все неткаю, мол, хорошие ребята, но теперь-то, гуси-лебеди, вы у меня покурлыкаете! Теперь не жить вам! Блин вас так уработает, что ни одна больница не примет.
      Славка не выдержал:
      - Я тебя сейчас сам так уработаю, что ты ни до Блина, ни до его сковородки не доползешь. - Он поднялся и шагнул к Юрке.
      Того словно сдуло с крыльца.
      - Встретимся, химики-мумики! - крикнул он, убегая.
      Я не очень вслушивался в Юркины угрозы - свои тревоги грызли и подхлестывали меня. Скорей, скорей! Чуть камеру отпустишь, она - фр-р! - и раскрутилась. Кое-как, наконец, я замотал ее в плащ, Славка вскинул узел на плечо и затрусил к себе.
      Ну все, гора с плеч! Но я не сразу успокоился. Я обошел всю квартиру, заглянул во все закутки, выискивая неизвестно что, как будто всю жизнь воровал и краденое распихивал по щелям. Вскарабкался даже на пыльную, как луна, дезкамеру, где и застал меня Борька. Я сидел на четвереньках на самом краю и, обхватив колени, о чем-то думал.
      - О! - воскликнул он. - Зырят свысока злые вороны!
      - Кар-р-р!
      Взмахнув голыми руками, как облезлыми крыльями, хищно изогнув шею и распялив рот я качнулся вперед, на лету повернулся, поймался за выступ и, живо спустившись по толстым болтам, торчавшим из дверных косяков, накинулся на Борьку.
      Отбиваясь, он заверещал:
      - Стой, Вовк, стой! Слышь, погоди... Скажи лучше, что это вы со Славкой вчера вечером в гараже натворили.
      - А ты откуда знаешь? - удивился я, сразу сбившись с веселого настроения.
      - Юрка сейчас налетел. Такой-сякой, кричит, пасть порву, клоуном сделаю, чтоб не шлялся ночью по огородам. Я ему - пошел, говорю, к черту, я спал, говорю, как убитый. А-а, шипит, твое счастье, а этим, говорит, то есть вам со Славкой, можешь, говорит, копать могилу. В чем дело?.. И в гараже какая-то стукотня.
      - Но?.. Ура, Боб!.. Все, значит, идет как по маслу! Ха-ха!.. А про Юрку забудь! Не друг он нам больше! Предатель он и... вор! - Последнее слово я хотел удержать за зубами, вспомнив про нашу несчастную камеру, но оно выпорхнуло, и мне осталось только подтвердить его. - Да, он предатель и вор!.. Ты все узнаешь, но сперва глянем, что делается в гараже.
      Я на ходу натянул рубашку, запер дверь, и мы заскочили к Славке. Он отряхивался над открытым подполом, его тесные штаны, ковбойка были выпачканы землей, а на свой упругий белый чуб он собрал все подпольные тенета.
      - Порядок! - щелкнул Славка. - Не найдут, даже если и к нам с обыском придут!
      - С каким обыском? - спросил Борька.
      - Потом узнаешь.
      - Да вы что! - возмутился Борька.
      - Потом, Боб. Славк, живо. Говорят, в гараже гром и молния. Быстрее айда на крышу!
      Палисадниками мы пронеслись к нашему тополю и, перебравшись по ветке, залегли у конька.
      За высоким складским забором невидимо стучало и трещало. Мы слушали этот веселый грохот, словно концерт по заявке, - еще бы, рабочий класс действовал по нашему плану.
      - А вдруг забьют и лаз в гараж? - обеспокоился Славка.
      - Другой прошибем, - сказал я. - Забор тоже хилый.
      Борька насел:
      - Хватит резину тянуть!.. Давай, Гусь, выкладывай! А то гляди-ка, умники, все понимают! Давай!
      Я не спеша, с наслаждением рассказал о нашем ночном приключении, начав фронтовым случаем с дядей Федей и заключив пораженной Юркиной физиономией, когда он увидел камеру в наших руках. Борька завистливо покрякивал и коротко бросал: ну, барбосы, ну, шалопаи, - не позвали!.. А под конец он совсем расстроился и, трахнув по железу кулаком, воскликнул:
      - Может, всего раз такое событие во дворе, а вы!.. Тоже мне, друзья!
      - Уже не раз, а два, - задумчиво уточнил Славка. - Анечкин-то огород забыли?
      - Сравнил огород с камерами, - буркнул Борька.
      - Вот именно - сравнил. И вижу один почерк, - неожиданно заявил Славка.
      Мы так и уставились на него.
      - У Юрки же алиби - рыбалка, - растерянно напомнил я.
      - Для одного бы - алиби, а для четверых - пшик, - рассудил Славка. Двое могли рыбачить, а двое огородничать... Шепнул Юрка, мол, надо отомстить, а те и рады.
      В моем уме стремительно пересеивалось все, что Юрка говорил об огороде сразу после рыбалки, за ухой и после ухи, и все больше и больше подозрительности улавливал я в его словах и жестах. В самом деле, если уж Блины решились обчистить склад, значит, руки их набиты, и выпластать какой-то огородишко им ничего не стоило... Теперь мне Блины не казались такими простачками и невольно припомнились Юркины угрозы, которые, выходит, исполняются теперь...
      - Мда-а, - протянул я многозначительно. - Складненько.
      А Борька хмуро молчал.
      Из-за тополей, с той стороны улицы, донесся заполошный девчачий окрик:
      - Пальма!.. Пальма, назад...
      Опять, наверно, та псина удрала от своих. Ну точно, вон она прыганула в огород из-под крыши, как будто прямо из окна, и торопливо зарыскала в подсолнухах. Тут же появилась девчонка и засновала вдоль забора, зовя и высматривая беглянку. У девчонки торчал над левым ухом тот же голубой бант, и двигалась она красиво - вертко и решительно. Томкиного в ней не было ни капельки, но я вдруг так остро вспомнил ее, что даже испугался за эту девчонку, как за Томку, - не вынес бы черт какую-нибудь бабку из дома и не вспыхнул бы скандал.
      Привстав, я крикнул:
      - Эй, в калитку и - направо!
      Даже не оглянувшись, девчонка заскочила в огород и метнулась было направо, но Борька сбил ее, гаркнув:
      - Налево!
      - Да направо же! - громче повторил я.
      Девчонка резко повернулась, сразу поймала нас взглядом и крикнула:
      - Вы что, косые?
      - Сама ты косая, а Пальма твоя дура! - сердито поддал Борька, нашедший, на ком выместить, наконец, досаду.
      - Сами вы дураки! - пальнула незнакомка.
      - Э-э, киска, поосторожней! - предостерег Борька. - Двор-то наш, живо ноги выдернем!
      Пальма, будто почуяв неладное, сама подбежала к ней, виновато повиливая хвостом. Девчонка прицепила поводок, выскользнула из калитки и нет, чтобы тотчас улепетнуть, так еще и пригрозила:
      - А вы к нам, в наш двор, загляните!
      - И что? - спросил Борька.
      - Да мы вас отвалтузим как миленьких! - с азартной злостью, сопротивляясь рывкам Пальмы, крикнула она и исчезла под крышей.
      Мы со Славкой прыснули. Хоть угрозы относились к нам ко всем, но заработал их, конечно, один Борька. У ног гулко бухнулся земляной комок и рассыпался кляксой, а снизу долетел тот же накаленный голос:
      - Эй, храбрецы! Еще получите!
      - Во дает! - вскочив, восторгнулся я, но Славка вдруг так дернул меня, что я сел за трубу.
      Из гаражного лаза один за другим выбирались рабочие. Топча бурьян, они разбрелись вдоль забора и по команде навалились на него. Подгнившие столбы хрупнули, и забор медленной волной опрокинулся. Мы только охнули, точно он упал на наши спины.
      Это был конец гаража.
      ДРАКА
      Славка, Борька и я возвращались из хлебного магазина. Мы молчали, перевспоминав уже все-все о нашем гараже, только что погребенном под рухнувшим забором... Забор не целиком охватывал склад, ему как бы не хватило рук, и один угол остался свободным. Той зимой, три года назад навалило столько снега, что он сравнял крышу сарая с землей, превратив ее в отличную гору. Мы, конечно, не растерялись и наловчились кататься с этой горы на лыжах, с самого конька, наискосок, через угол и - по огородам. Даже Генка, видя, как лихо мы носимся и в нас никто не стреляет из мехмастерских, отважился однажды. Было ветрено, мело, выло, особенно на коньке. Мы-то уже поднаторели, а Генку, едва он забрался наверх, так хлестнуло, что он не удержался и улетел прямо в яму между забором и сараем. Генка сломал обе лыжи, разбил коленку, зато, помогая ему выбраться из плена, мы обнаружили под снегом гараж, как обнаруживают археологи древние захоронения. Аккуратно раскапывая снежные бугры, мы добрались до кабин и поселились в них, как медведи в берлогах, и с тех пор зимой и летом пропадали тут. И вот все кончилось!..
      Но меня прошибала и другая тревога - обыск. Я вдруг понял: он нужен мне, этот ужасный обыск, нужен, чтобы в щепки разлетелись все подозрения, чтобы не висели они надо мной, как тот меч Дамоклеса над одиноким черным королем, чтобы снова пошла легкая и веселая жизнь. И еще почему-то я хотел присутствовать при обыске, чтобы глазами просверлить всех обыскивателей!
      У двора, где жили хозяева Пальмы и откуда доносились шлепки по волейбольному мячу и свист, мы перебежали на свою сторону и свернули к воротам. Неожиданно из палисадника, из-за акации, вышли четверо и загородили нам путь.
      По моей спине проскочила ледяная молния, свела лопатки так, что я с трудом расправил плечи.
      Это был Юрка с приятелями.
      Блина я узнал сразу, не потому, что он стоял на полшага впереди остальных, показывая этим свое главарство, а просто потому, что он походил на блин, более меткого прозвища ему нельзя было придумать. Коренастый, голова сдавлена с полюсов, лоб узкий, нос торчал фигой, рот с мясистыми губами - до ушей, которые кругло оттопыривались, как ручки у сахарницы. Даже кепка сидела на нем широкая и плоская. Весь он был так сплюснут, что только, пожалуй, отражение в самоваре имело бы нормальный вид. Ну, блин блином.
      Некоторое время мы осматривали друг друга молча. Юрка был злой, Блин улыбался, поочередно ощупывая нас взглядом, и наконец, вроде бы уточняя, сказал:
      - Они, значит?
      - Они, - подтвердил Юрка. - Только вон того не было, Борьки.
      - Кто Борька? - спросил Блин.
      - Вроде я, - ответил Борька.
      - Ну ты, Боря, иди погуляй. - И вежливым жестом Блин предложил ему все четыре стороны.
      - Я не люблю одиночество, - сказал Борька.
      - Иди-иди, мы тут поговорим, - торопил его Блин.
      - Ничего, я останусь и тоже послушаю. Вдруг что интересное.
      - Ага, ну оставайся, - любезно разрешил плоскоголовый. - Итак, товарищи, собрание нашего детского сада считаю открытым. Шик модерн. Слово имеет кто?.. Слово имею я! - Как-то забавно выкидывая ноги в бок и чуть приседая при этом, он подошел к нам вплотную и спросил у Славки: - Ну, что, мымра с булками?
      - Ничего, мымра в кепке, - ответил Славка.
      - Ха, веселый парень! - Блин усмехнулся, распахнув рот от уха до уха - прямо как из арбуза ломоть выхватили. - Ты мне нравишься, мальчик! Шик модерн!
      - А ты мне не очень, - признался Славка, - так что лучше вам убраться подобру-поздорову.
      - Но-о, - протянул плоскоголовый.
      - Только у меня вопрос есть, - вмешался Борька. - Где ты взял такую хитрую голову, и нормально ли она работает?
      - А-а, да они все тут весельчаки! - воскликнул вожак. - Что ж ты меня, Юрок, не предупредил! Я бы гитару взял, спели бы вместе! Бум-ля-ля! Бум! - заголосил он, ударяя по струнам воображаемой гитары.
      Шел первый тайм нашей встречи, психологический, и нужно было не подкачать. Славкина и Борькина невозмутимость взбодрили меня, и я сказал:
      - Пой-пой! Еще не так запоете, когда вас за огород милиция сцапает!
      Блин выпустил воображаемую гитару и, резко дернув ко мне головой, спросил:
      - За какой это огород?
      - Не представляйся! Юрка нам все выложил! - нахально уличил я, поражаясь своею прытью.
      - Врет он, Блин! - испуганно крикнул Юрка. - Ничего я им не рассказывал!.. Ты что, Гусина, брешешь! У нас алиби! Славка вон сам говорил!
      Блин, вобрав в плечи и без того бесшеюю голову, повысил, наконец, голос:
      - Ну вот что, молодчики, собрание считаю закрытым! Шик модер. Все!.. Где камеры?.. Чтоб здесь были сей момент! Иначе мы вас вот тут, в палисаднике, и похороним, ясно? - Я вдруг подумал, что Блин сейчас вытащит нож, и заранее ужаснулся, но он просто указал на Славку. - Ты, с булками, останешься заложником, остальные - брысь! - за камерами! - Он фыркнул и как будто брызнул на нас водой с пальцев.
      Начался второй тайм.
      - Кто заложник, я? - спросил удивленный Славка.
      - Да.
      - Ох, и клоун же ты марсианский, - сказал Славка и даже с сожалением покачал головой.
      Блина как будто ошпарило.
      - Что? А ну повтори! - потребовал он тихо и грозно, надвинув кепку на глаза. - Повтори!
      Противники подтянулись к своему главарю. Напряглись и мы.
      - Марсианский клоун, - спокойно повторил Славка.
      Блин быстро вскинул руку и щелкнул Славку по носу. Славка вздрогнул, и я увидел, как из-за ворота его рубахи, по шее, хлынул, затопляя лицо, румянец. Славка точным движением, не глядя, повесил сетку с двумя булками хлеба на планку забора и...
      Я уже после, детально разбирая драку, восстановил все по порядку.
      Освободившись от сетки, Славка цепко схватил Блина за голову и приложился к ней своим чугунным черепом. Блин медленно, точно проткнутая камера, стал оседать и, наконец, закрыв глаза, свалился на бок, головой к забору. Противники опешили только на миг, в следующий миг они уже прыгнули на нас. Один сразу ударил кулаком Славке в лицо. Второй целил в меня, но запнувшись о подставленную Борькой ногу, плюхнулся носом в пыль, и Борька тут же сел на него верхом. Юрка растерянно бегал глазами по сторонам, не зная, бросаться на своих или нет - что-то, видно, мешало ему окончательно предать нас. Меня вдруг разобрала ярость, и, стиснув кулаки, я двинулся на него, шепча: "Ну, скотинка!.." Выставив руки назад, Юрка попятился-попятился и - шурк! - в ворота. Я хотел кинуться следом, но позади кто-то вскрикнул. Я обернулся - тому типу, на земле, Борька скручивал руки за спиной. А Славке приходилось худо. Высокий тощий пацан вертелся вокруг него, сильно и ловко молотя кулаками, но сам увиливая от Славкиных объятий. Я было кинулся на помощь, но в это время у забора шевельнулся плоскоголовый. Он сел, оглядел поле битвы и начал подниматься. Будь я привычен к дракам, я бы расправился с сидящим Блином собственными руками, но ударить человека рукой оказалось свыше моих сил. Я подскочил к забору, сорвал сетку с хлебом и, размахнувшись, трахнул вожака булками по башке. Он опять обмяк и опять упал на бок, точно попав головой в кепку, свалившуюся при первом падении. В этот момент осаждавший Славку ловкач оказался ко мне задом. Долго не раздумывая, я и этого оглушил хлебом. Он пошатнулся и тотчас очутился в Славкиных тисках. Два удара головой по плечам, и этот попрыгунчик был готов - руки его обвисли, как у самодельной куклы. Взвыв от боли, он метнулся к забору и так и покатился по нему, в вертикальном положении, свернул за угол и побежал.
      Что бы мы делали с поверженным врагом: добивали бы его или бросили так - неизвестно, только из ворот неожиданно вырвался запыхавшийся Лазорский, в своей неизменной кепке, и загремел на всю улицу:
      - Кудыкин, Афонин, что это вы тут, а?.. Чупрыгин, кого ты там душишь, а ну отпусти. - Он оторвал Борьку от его жертвы, поставил на ноги бедного пацана, с разбитым носом, с опухшими губами, и толкнул его в спину. Иди-иди, милый, нечего тут разлеживаться!.. Нам только и не хватает, что кто бы кого убил... Э-э! Э-э! - тревожно затеребил управдом бесчувственного атамана за удобно торчавшее ухо. Блин открыл глаза и сел. - Жив? Слава богу. А ну-ка марш отсюда!
      Не знаю, за кого принял Блин Лазорского, но он вдруг сделал в сторону какой-то жабий прыжок, пробежал метра два на четвереньках, потом вскочил и без оглядки чесанул палисадником прочь, оставив дам трофей - свою кепку.
      Тут управдом насел на нас.
      - Вы что же - уголовщину разводить?
      - Это не мы, Степан Ерофеевич, - оказал я. - На нас самих напали.
      - Ты мне брось, Кудыкин, - напали!.. Вижу, как напали: целехоньки, а те - вповалку... Бобкин прибегает, наших бьют, кричит! Где? У вторых ворот. Я бегом, старый дурак... Уф, переполошили, черти! - Степан Ерофеевич снял кепку, вытер платком лицо, шею и улыбнулся. - Хорошо хоть, что не вас, а вы побили. Значит, есть кому двор защищать, а то бы совсем хана: огороды рушат, детей бьют... Уф, кто хоть такие? - успокоенно спросил он.
      - Да тут одни, - уклончиво ответил я.
      - Понятно... Но чтобы больше - ни-ни, слышь, Кудыкин?
      - А я-то что?.. Вечно - Кудыкин-Кудыкин!
      - Я всем. Слышь, Афонин, чтоб ни-ни!
      - Как придется, Степан Ерофеевич, - задиристо ответил Славка, ощупывая скулу.
      - Без всяких придется!.. Чупрыгин, и ты, душитель, тоже смотри!.. Ступайте.
      Лазорский поднял кепку Блина, отряхнул ее, повесил на заборную планку и, что-то бормоча себе под нос, не спеша двинулся вдоль палисадника, оглядывая ставни, наличники и карнизы.
      А мы свернули во двор и точно с чего-то шаткого, ненадежного ступили на верную твердь.
      - Заметно? - спросил Славка, показывая на фиолетовый подтек под глазом.
      - Маленько, - успокоил я. - Рассосется, зато у Блина, наверно, шишки на всю жизнь. Здорово ты его долбанул, молодец. Цены, Славк, нет твоей голове. Нет, серьезно.
      - Да и ты хорош, - сказал Борька. - Смотрю, бац! - одного булками, бац! - другого!
      - Ты, Боб, тоже не растерялся, - довольно простучал Славка. - Ехал, как на коньке-горбунке!.. А то, ишь ты, разошлись: камеры им подавай, заложника выбрали!.. Я им дам заложника!
      Копившееся в нас торжество прорвалось, наконец, таким безудержным смехом, какого я не помнил до сих пор. Борька так и переломился в поясе и мотался из стороны в сторону, пританцовывая. Славка гоготал почему-то в кулак, а меня то вперед несло, то откидывало назад. Как пьяные, мы добрели до Славкиного крыльца и устало бухнулись на ступеньки, утирая слезы.
      Борька вдруг сказал:
      - А спорим, что эти мымры будут мстить.
      - Мстить? - переспросил я.
      - Конечно... Кровь за кровь!
      - А что, может быть, - согласился Славка. Да и камеры они так не оставят.
      - И камеры, - подхватил Борька, Эх, хорошо бы иметь раздвижные плечи!.. Увидел бы какую мымру раз! - и Гулливер!
      - Или бы надувные кулаки, добавил я. Чуть чего - ш-ш-ш! - и вот такие двухпудовки! А ну, подходи!
      Славка усмехнулся:
      - Ничего, наши кулаки и без надувания не подведут Расчихвостили голубчиков и еще расчихвостим, если поле зут.
      - Полезут, - уверил Борька. - Иду на спор!
      Мы молчали, окончательно успокаиваясь, а потом рассудили, что если так, если Блины в самом деле начнут мстить, то наша вражда надолго и всерьез, поэтому спасение одно: всегда держаться вместе, кулаком, и - ни черт, ни дьявол не страшен. А вернется из лагеря Генка, нас будет тоже четверо. Пусть Генка не ахти какой боец, но в нем есть уверенность, тихая, но упрямая, а что толку от Юрки-горлодера: орал-орал, а прижало - утек жаловаться, хотя стой-стой, не жаловаться он утек, а чужими руками спасать своих бандюг: он же видел, что Блин контужен, что второй - на земле, вот и кинулся, а будь каюк нам - сам бы добавил, гаденыш! Нет, Генка по сравнению с ним - золото! А уж четверо на четверо - посмотрим, чья возьмет!.. Я хотел было спросить, кто же у нас будет главным, раз там есть атаман, но понял, что спрашивать не надо - они наверняка скажут: ты, а я чувствовал, что Славка тут первее. И это, признаться, задевало меня за живое.
      Вечером мы ни во что не играли, да и девчонки, словно уловив нашу тревогу, не появлялись на улице. В наступавших сумерках мы прохаживались туда-сюда, приглядываясь и прислушиваясь, нет ли где чего подозрительного.
      Теперь, когда восторг драки поулегся, я обнаружил в нашей победе много случайностей: случайно Блин не знал о бронебойности Славкиной головы, случайно второй противник запнулся о Борькину ногу, случайно удрал Юрка, случайно под рукой оказались булки хлеба, случайно... - да все случайно. А если бы не эти случайности?.. Я понял, что усомнился в нашем превосходстве, и мне стало так не по нутру, как будто драка еще только готовилась. Скверно! Уж в себя-то надо верить!.. И чтобы сбиться с этого кислого настроения, я остановился против ворот, за которыми мы днем дрались, и запальчиво предложил:
      - Айда в палисадник!.. Кто же нас во дворе тронет?.. Если уж засада, то - там!.. Идемте!
      Страшно желая, чтобы друзья задержали меня, не пустили, я все-таки толкнул себя к воротам, совершенно уверенный, что сейчас меня тюкнут чем-нибудь по голове или дадут для начала здоровенного пинка, - если подкарауливают, то крадутся нам параллельно, как зеркальное отражение, а не сидят на месте, так что я попаду в самые лапы. На миг застыв и заперев дыхание, я сжал кулаки и, словно в звериную пасть, прыгнул в темный проем, с разворотом дергая локтями, чтобы отшвырнуть навалившегося врага...
      Но никто не навалилися, и все было тихо.
      Какое-то время мы стояли неподвижно, свыкаясь с темнотой и безопасностью, потом Славка ощупал забор и шепнул:
      - Кепки нету... А засветло была.
      - Взял, значит, - заметил я. - И опять смылся... Где же, Боб, твоя месть, проспорил?
      Борька ответил:
      - Во-первых, не моя, во-вторых, вы не спорили, а в-третьих, Блин еще не опомнился... Разве после двух таких ударов сразу опомнишься!
      Тихонько рассмеявшись - не случайно поколотили мы их, нет, не случайно! - мы осторожно двинулись вдоль окон. В палисадник выходили только спальни. Одни окна были уже прикрыты ставнями, другие задернуты шторами и чуть теплились далеким кухонным светом, но большинство было распахнуто настежь, и из комнат, пропитанных подводно-голубым свечением, лились манящие звуки невидимых телевизоров.
      Везде ощущался покой.
      Я вдруг вспомнил устало-довольную физиономию Степана Ерофеевича, когда он говорил, мол, хорошо, что есть кому защищать наш двор. Сейчас мы и в самом деле походили на трех былинных богатырей, обходящих свои границы. Славка - Илья Муромец, понятно, с булавой-головой. Борька хитрый и ловкий Алеша Попович, а я - Добрыня Никитич. Конечно, я далеко еще не Добрыня, но... Я улыбнулся и оперся на Славкино плечо.
      Когда мы снова вышли во двор, Борька выпалил:
      - Понял - они нас по одному будут ловить!
      - А что, это мысль, - задумчиво согласился Славка.
      - Только зря она, Боб, явилась тебе, вздохнул я.
      - Почему? - спросил Борька.
      - Потому что ловлю, начнут с тебя ты же на отшибе.
      - Хм!
      - Может, проводить?
      Борька еще раз хмыкнул, сунул руки в карман и, беспечно засвистев, отбыл в свой край. Алеша Попович!.. То исчезая, то вновь появляясь, он спокойно пересекал световые аквариумы, а мы следили за ним, готовые кинуться на помощь", если он вдруг метнется, как пойманная на крючок рыбина.
      Но никто не вспугнул нашего друга - не посмел.
      - Разлилась река во все стороны, - загадочно проговорил я. - Ну, Муромец, бай-бай!.. Сегодня мы заработали свой сладкий сон, как ты думаешь, а?
      Славка неожиданно сгреб меня и давай ломать, мягко, по-телячьи, бодая в грудь. Я хлопнул его по тугой спинище, и, рассмеявшись, мы расстались.
      Мне было слишком хорошо, чтобы тотчас идти домой, тем более, что я уже знал: дома порядок, не обыскивали. После работы я расспросил отца о жуликах, признавшись, что слышал о них от дяди Ильи. Отец невольно поморщился, но сказал, что жуликов будут, естественно, судить и что на складе у него была ревизия, однако ничего страшного не обнаружила.