- Я загну! - буркнул Юрка.
      Мирка весело объявила:
      - Товарищи! - Начинаем наш маленький концерт!.. В нем участвуют... Она перечислила всех участников, среди которых Томки так и не оказалось, и добавила, что труппе не хватает мальчишек и что это плохо, потому что пьесу, приготовленную ими, пришлось сильно сократить, а оставшиеся мужские роли вынуждены играть девчонки. Зрители засмеялись и снова оглянулись на нас, мол, эх вы, мужчины. - Но ничего, мы обошлись! - крикнула Мирка. Сами увидите как... Итак, пьеса "Царевна-лягушка"!
      Перед занавесом появились два добрых молодца, два брата, царских сына, с луками и стрелами. Одним молодцем был Генка, другим Люська, в штанах, в сапогах и в шапке с куриным пером. Братья пожаловались друг другу, что надо жениться, и решили стрелять - куда стрела попадет, там они и найдут своих невест. Генка отвернулся и пустил стрелу через крышу, в тополя, а Люська как стояла к нам лицом, так и пальнула прямо в нас, как будто все мы были ее невестами, то есть женихами. Стрела порхнула над нами и упала в огород. Братья, пожелав один другому счастья, расстались: Генка исчез за занавесом, а Люська спустилась по ступенькам и стала расспрашивать детвору, не видел ли кто ее стрелу. Те кричали, что видели и что она улетела за дровяник, и даже вызвались проводить. Но тут из-за простыни выскользнула купеческая дочь, в сарафане и с размалеванными щеками, в которой мы сразу признали Мирку. Она поклонилась добру молодцу и протянула ему вроде бы найденную стрелу. Люська обрадовалась, поцеловала купчиху, и они в обнимку удалились. А потом занавес раздвинулся и действие пошло в декорациях...
      Честное слово, я не ожидал, что все будет так по-правдашнему интересно! Конечно, мы знали, что вон той черной шалью завешено окно, а камень, на который печально опустился Иван-царевич, разговаривая с невидимой лягушкой, - это опрокинутая табуретка, накрытая серой тряпкой, да и фикус с редкими листьями мало напоминал сказочный темный лес. Но все это пустяк! Главное - игра! А играли здорово! Особенно Нинка. Была она, конечно, царевной-лягушкой!
      Ох, и похлопали им! Хлопали даже мы, забыв, что мы изгнанники.
      Потом, уже не закрывая занавеса, девчонки хором спели две подряд песенки, и Мирка, наконец, объявила, что выступает Гена Головачев с дрессированным псом.
      Генка вышел, вернее, вышел баян с ногами и головой - баян-робот. Неуклюже и с опаской, нашаривая под собой стул, он сел и, наклонившись, проверил, тут ли Король Морг. Щенок был на месте. Он поглядывал то на хозяина, то на зрителей и облизывался - его, видно, перед выходом чем-то угостили.
      А Генка развел меха...
      В будущем всех нас ждет что-то большое и красивое, но что именно неизвестно. Генка же точно будет музыкантом или даже композитором! Он и теперь уже музыкант!
      Генка играл какой-то танец. Баян был большой, и казалось, что это не Генка растягивает его, а, наоборот, баян разводит Генкины руки.
      - Это Чайковский, - сказал он. - Видите, под Чайковского Король Морг не поет... Или вот "Саратовские припевки", - Генкины пальцы быстро забегали по пуговичкам. - Вот, видите, даже под припевки не поет... Или вот полька Штрауса... Не поет!.. А теперь "Песенка Герцога". - Генка сделал паузу и вдруг - та-та-та - тарара-а-а, про то, что сердце красавиц склонно к измене.
      Король Морг как вскинул мордашку да как взвыл!.. Все артисты высыпали из-за кулис, а зрители подняли такое ликование, что испугали самого певца. Он осекся и прижался к хозяйскому ботинку, виновато-хмуро косясь на публику. Но музыка взяла-таки свое, он опять задрал голову, показывая свой аккуратненький галстучек, и запел, искренне и смешно.
      Генка оборвал песню, поставил баян на табуретку, взял Короля Морга на руки и, прижимаясь к нему щекой, смущенно поклонился. "Зал" так и взорвался от восторга!
      - Концерт окончен! - крикнула Мирка.
      Под аплодисменты на крыльцо важно поднялась тетя Зина Ширмина. Она поблагодарила юных артистов за доставленное удовольствие, пожала руку Мирке и наклонилась к Генке, чтобы поцеловать его, но поцелуй сорвался Король Морг вдруг ласково дернулся к ней и лизнул ее в губы. Ширмина, вскрикнув, отшатнулась и чуть не загремела с крыльца, спасибо, девчонки поддержали.
      Лучшего финиша для концерта нельзя было придумать. Молодчина Король! Надо было еще ее за нос цапнуть! Не все ей нас овчаркой Рэйкой пугать, и мы можем!.. Тут уж, не прячась, мы насмеялись вдоволь, потому что смеялся весь "зал". У тетя Зины хватило мужества не рассердиться. Она тщательно вытерла платочком побледневшие губы и с напряженной улыбкой сошла вниз.
      Зрители поднялись.
      - Эй, рододендроны! - крикнула нам Мирка, когда все разошлись. - Чего разлеглись!.. Хоть бы прибраться, лопухи, помогли!
      Мы переглянулись многозначительно, мол, вот, хоть и прославились на весь двор, а без нас не могут обойтись!
      - Ну, что, парни? - спросил я. - Лопух, Флокс и ты, как там тебя по-садовому-то, Чертополох, что ли?.. Поможем?
      - Поможем, - охотно ответил Славка.
      - А чего, - сказал Борька, - заработали.
      А Юрка сел и пристально глянул в обе стороны двора. Он и во время концерта несколько раз вскидывался и озирался, ожидая, видно, сигнала от тех пацанов. И правда - раздался острый свист. Из-за дома справа выглядывали трое и махали руками. Юрка так и кувыркнулся с крыши и умчался к ним единым духом. Не верю, что он может так возлюбить кого бы то ни было, плюнув на все, нестись очертя голову, скорее он боялся. Тогда кто же они, чтобы их бояться?.. При случае надо спросить Юрку.
      Ухватившись за выступ крыши, мы повисли на ней, как огромные и, наверное, страшные сосульки, потом, подрыгав ногами, оторвались и смущенно-неуверенно направились к крыльцу. Крыльцо, собственно, не изменилось - и вчера мы тут играли в садовника, и сегодня будем играть, но то, что оно тем не менее стало сценой, мешало нам легко и запросто взбежать на него, как раньше. Да и сами девчонки, эти царевны, добрые молодцы и купчихи, как они теперь?.. Все как-то странно повернулось, и лишь Томка, о которой я вдруг вспомнил и которая вообще не явилась на концерт, осталась для меня прежней.
      Мы замерли у нижней ступеньки, и я, пасмурно улыбнувшись, спросил:
      - Можно?
      Нинка, опять нацепившая венец, глянула на нас с высоты и величественно сказала:
      - Попробуйте!
      НОВЫЕ ЮРКИНЫ ПРИЯТЕЛИ
      Девочки не зазнались, и этот вечер мы провели весело, как обычно. Правда, Томка так и не пришла. Сперва мне было немного досадно и обидно, но потом я разыгрался и забыл про нее. Вспомнил уже в сумерках, когда стали расходиться, и опять погрустнел. Я как-то привык, что она не спеша, изредка оглядываясь и размахивая одной рукой, шагает впереди нас со Славкой. А тут, значит, впереди никого не будет.
      Генка вдруг задержал готового улизнуть Борьку и сказал:
      - Зайдемте к нам, ребята.
      - Зачем?
      - Ну, просто.
      Мы замялись. Мы не любили квартиру Головачевых, ее чистоту и опрятность, ее прохладный полумрак, ее трюмо, поставленное, казалось, специально для нас, чтобы мы следили за собой и не сделали бы чего-нибудь не так. Да и тетю Тосю не то, чтобы не любили, но вроде этого. Она всегда тихо, ласково приглашает нас пройти, присесть, а сама косится на наши ноги, мол, не тащите ли грязь, мол, видите, как у меня тут все блестит.
      - Поздно, Генк, куда же на ночь, - отнекивался я.
      - Какое же поздно, когда мама еще не звала меня!.. Зайдемте. Я завтра уезжаю в лагерь, на второй сезон... Утром от "Транспортника" отходит автобус... Зайдемте, - настойчиво повторил он.
      - В лагерь?.. Ну, вот! - только и выговорил Борька, глянув вслед удаляющейся Люське.
      Эти слова были как вздох печали: вот, мол, и начинается распад нашей компании. Ведь стоит отколоться одному, как вспыхивает цепная реакция, и к середине лета из девяти человек останутся на съедение скуке двое-трое. И Томка вот-вот укатит, если уже не укатила сегодня... При этой неожиданной мысли меня бросило в жар, и я торопливо сказал:
      - Что ж, Генк, давай лапу!
      Он затряс головой.
      - Не-не-не, не тут!.. К нам. Хоть на минуту!.. Я знаю, что вам не нравится у нас, что вы любите маму да и... меня...
      Славка, тряхнув его за плечо, простучал:
      - Да ты что, Генк! Это ты брось!
      - Не-не, я знаю!
      - Раз так - пошли к ним, парни! - скомандовал я.
      В последнее время, точнее, с позавчерашнего утра, когда ко мне наведалась Томка и назвала меня главным среди пацанов, я заметил, что друзья ко мне действительно как-то прислушиваются, хотя я вовсе и не рвусь в атаманы, Юрка скорее в атаманы рвется. Может, он потому и нашел новых приятелей, что с нами у него атаманство не выгорает. Да и с теми - не похоже.
      Тетя Тося читала при свете настольной лампы. Рядом, тоже похожая на настольную лампу, стояла высокая хрустальная ваза, накрытая вышитой салфеткой. Под салфеткой что-то бугрилось, и в комнате сильно пахло виноградом.
      - А-а, мальки! - пропела тетя Тося, закрывая рукой вырез платья. Садитесь!.. Гена, подай стулья.
      Генка, успевший оказаться в тапочках, лихо подал стулья, мы их плотнее прижали к порогу, сели и застыли, как в парикмахерской.
      - Мама, можно угостить ребят? - спросил Генка.
      - Чем! - удивилась тетя Тося.
      - Виноградом.
      - А-а, ну, конечно, конечно! - воскликнула тетя Тося и задрала на вазе край салфетки, под которой ядрено блеснули крупные Ягодины. Угощайтесь, мальчики!
      Это было очень кстати, потому что жрать хотелось до чертиков, но ваза сверкала в трех-четырех шагах. И кто бы решился на эти шаги, под этим взглядом, по этому полу и в таких ботинках? Разве что Юрка, но он как удрал после концерта, так и не подходил к нам, хотя, не знаю для чего, кружил вокруг да около со своими дружками... Так что мы глотнули слюну и потупились.
      - Ну, уж если вы такие скромники, то я сама вас угощу, укоризненно-довольно проговорила тетя Тося, взяла из вазы гроздь и, отрывая от нее кисточки, стала передавать их через Генку нам. По-моему, виноградины на кисточках она считала, потому что к некоторым добавляла из вазы, а от некоторых как бы просто так отщипывала и клала себе в рот.
      Мы живо слопали свои дозы - только семена прохрумкали.
      - Мама, а еще можно угостить? - опять спросил Генка.
      - Чем? - еще больше удивилась тетя Тося.
      - Персиками... Там, в ящике.
      - А-а, ну, конечно! - радостно спохватилась тетя Тося. - Я сама, остановила она рванувшегося было Генку, поднялась и скрылась в темной спальне, откуда сквозь полураздвоенные занавески холодно позыркивало на нас трюмо.
      Генка хитро подмигнул.
      - Вот, мальчики... Чуть-чуть зеленоваты, но ничего. - И тетя Тося опустила нам в ладони по одному желто-красному, пушистому, тяжелому персику.
      Слюна пошла - хоть корабли пускай. Но я не стал есть персик на глазах у тети Тоси, чинно, осторожно и беззвучно, мне хотелось вгрызться в него так, чтобы захлебнуться соком, хотелось почавкать и покрякать от блаженства. Поэтому я только нюхнул его, прикоснувшись носом к ворсинкам, и опустил руку.
      Ребята сделали то же самое.
      Генка поцарапал между светлыми бровями, как бы решаясь на что-то, и опять обратился к матери:
      - Мам, я ведь завтра уезжаю, можно я на прощание угощу ребят еще?.. Грецкими орехами?
      - Орехами? - Вот тут удивление тети Тоси перешло в нахмуренность. - А у нас остались они?
      - Остались, мам! - счастливо подтвердил Генка.
      - Господи, чего тогда спрашивать?.. Угости, конечно! - И она уткнулась в книгу.
      Видя, что Генка входит в гостеприимный азарт, я понял, что надо сматываться, а то он разбазарит всю посылку, только что, видно, полученную из Алма-Аты. Головачевы часто получали оттуда посылки от родственников. Пока Генка добывал где-то под кроватью угощения, я кивнул на дверь, и мы разом поднялись. Но Генка успел. Он сунул нам по паре черепашистых орехов и вышел про водить нас. А на крыльце сыпанул в наши карманы еще по горсти изюма.
      - Да ты сдурел, Генк, - сказал я. - Тебе же влетит.
      - Подумаешь! - счастливо улыбаясь, прошептал он. - Я же уезжаю завтра!
      - А как же Король Морг? - вспомнил Борька. - Не забудет "Песенку Герцога"?
      - Нет... А если и забудет, выучим другую, - простецки ответил Генка. - Ну, ребята, бывайте!
      Он пожал нам руки, и мы расстались.
      Борька повернул в свой край, мы со Славкой - в свой, впиваясь, наконец, в персики и высасывая из них все среднеазиатское волшебство.
      Было уже поздненько. В квартирах пылало электричество, и от окон до забора висели в воздухе прозрачные световые запруды, разбивая двор на четкие отсеки: свет - тьма, свет - тьма, и мы двигались как будто по перрону вдоль длинного ночного поезда, выискивая свой вагон и свое купе.
      - Нах хаузе, ребята? - спросил неожиданно кто-то с темного крыльца, и мы увидели раскаленный уголек, описывающий дугу.
      Это был дядя Федя.
      Меня вдруг прошибла такая слабость от усталости и голода, только растравленного сладким, что я прислонился к стене. Видно, поняв мое состояние, дядя Федя приказал нам подняться наверх. Я еле-еле осилил четыре-пять ступенек и плюхнулся у дяди Фединых ног. Он что-то разломил со щелчком и подал нам. Это была твердая копченая колбаса. Аж со стоном я вцепился в нее.
      Соседнее окно разжижало мрак, и я заметил на крыльце разостланную газету, стакан, куски хлеба, еще что-то и спросил:
      - А чего вы в темноте, дядя Федя?
      - Так, Володя... Я тут гульнул маленько.
      - Да, вином пахнет, - принюхавшись, сказал Славка.
      - Водкой, - уточнил дядя Федя. - Целую четушку ахнул, за два приема... Такой уж у меня сегодня день - аховский. - Пустив тоскливую струю дыма, дядя Федя покачал головой, и я разглядел, что он действительно какой-то не такой, неуютный, помятый: шевелюра всклочена, рубаха до ремня расстегнута, один рукав засучен до локтя, второй распущен и заглотил полкисти; но в голосе и в движениях - ни капли пьяности. - Ешьте-ешьте, растите... Мой бы Игорек был сейчас как вы, только года на два старше, вот такой, наверно. - И он ладонью показал надо мной, на сколько его Игорь был бы выше меня.
      К дяди Фединому одиночеству мы привыкли так, как будто он век жил один, хотя знали, что у него была семья и что она погибла когда-то в дорожной катастрофе, но глубже не интересовались. А выходит, был сын Игорь, наш сверстник... И я внезапно подумал, что уж не с печальным ли прошлым связана сегодняшняя дяди Федина неуютность?.. Точно уловив мою мысль, он сказал:
      - Дело, ребята, в том, что двадцать лет назад, еще во время войны, вот в этот день, десятого июля, у меня появилась жена... А пятнадцать лет назад, уже после войны, в ночь с десятого на одиннадцатое июля у меня появился сын Игорь... А десять лет назад, девятого июля же, исчезло все... Видите, на какие огромные пятерки разбита моя жизнь? Вот поэтому-то я сегодня и гульнул. И вы меня, надеюсь, не осудите.
      - Кто, мы?.. Да что вы, дядя Федя! - почти испугался я.
      - Ну, спасибо, ребята. - Он вздохнул, смял потухший окурок и задумался, облокотившись на колени.
      Молчали и мы, не жуя колбасу, а посасывая ее. В словах дяди Феди дыбом встало что-то жуткое.
      Он, точно опомнившись, резко выпрямился, пятерней прибил шевелюру, закатал второй рукав до локтя и, коротко усмехнувшись, проговорил:
      - Мне рассказали, как Анечка гналась за Юркой с поварешкой. Смешно, конечно, но и грустно. А я вспомнил, как за мной однажды вот так же гнались, только не тетенька с поверешкой, а немец с автоматом. Вот был марафон так марафон! Призы понятно какие: первое место - жизнь, второе смерть. Судья - пуля. Хотите?
      - Конечно! - щелкнул зубами Славка, мы оживились и опять зажевали колбасу.
      - А дома? - спросил дядя Федя. - Вдруг опять где разбой, и Лазорский вас пытать будет?
      - Ничего, - сказал я. - Мы же у вас. Да и огороды не каждую ночь чистят.
      - Ну, ладно... Значит, дело было так. Разбила как-то наша артиллерия немецкий обоз - автоколонну с боеприпасами, продуктами, кухней и прочим. А у нас с харчами не густо было. Вот я и к командиру - разрешите, мол, пошарить. Ты что, говорит, с ума сошел, кругом же немцы. Товарищ младший лейтенант, говорю, да пока они очухаются после обстрела, я десять раз вернусь. Разрешил. Ну я и отправился. Где ползком, где перебежкой, пересек нейтральную полосу, заскочил в лесок, чтобы из него до разбитых машин добраться, и только приподнялся, а из-за кустов на меня детина с автоматом: "Хэндэ хох!" - руки то есть вверх. Представляете?.. Что делать?.. Эх, думаю, пропадать, так с музыкой - прыг в кусты и бежать. Даст сейчас очередь, думаю, и все!.. Но нет, не выстрелил, за мной, гад, кинулся, живьем, значит, взять захотел. Вот тут-то, друзья мои, и началось соревнование. Я лечу, как пуля, немец - тоже, на пятки наступает. Чувствую даже, как пятерней царапает по спине, схватить хочет, а гимнастерка натянута, горстью не цапнешь. Вдруг запнулся я за что-то, упал, фашист кубарем через меня. Я вскакиваю, прыг через него - и дальше ходу. Тут траншея, я в нее и - направо. Немец следом и - налево. Здесь только я пришел в себя и вспомнил про автомат... У меня же с собой автомат был, болтался на шее. Я об него все руки поразбил, а выстрелить не сообразил. Немец хватился - нет меня, повернул - и ко мне. Только из-за угла, я его раз! - очередью, и все, на этом кончилось наше соревнование... Вот какие игрушки были на войне. А то поварешкой - подумаешь!
      - Да-а, - протянул я.
      - Ну, ступайте, ребята, а то и мне влетит... Чуть чего - дядя Федя, мол, извиняется.
      Мы поблагодарили за колбасу, за рассказ. Дядя Федя спустился с нами с крыльца, следом, брякая по ступенькам, скатилась пустая четушка. Дядя Федя поднял ее и дунул в горлышко.
      - Вы лучше не пейте, - сказал Славка.
      - Да я и не пью. В год одна бутылка и та - малопулька. Куда бы ее деть?
      - Швырните через огород, - посоветовал я.
      - Как гранату, да?
      - Ну, представьте, что оттуда танк ползет.
      - Откуда?
      - Вон, из гаража.
      - Ага, ну-ка!
      - А хватит силы?
      - Если танк, то должно хватить! - Он размахнулся и так пустил бутылку, что она только свистнула, а рукав его снова распустился до кисти.
      Секунд через пять в нашем гараже грохнуло железо, да так, будто там действительно взорвался танк, и дробно зазвенели разлетевшиеся осколки. Не ожидавший такого шума дядя Федя с деланным испугом схватился за голову, присел и маханул на крыльцо. Мы же, пригнувшись, драпанули прочь, но у палисадника Ширминых остановились, свернув за угол, и прислушались. Было тихо.
      - Славк, тебе ничего не показалось? - шепотом спросил я.
      - Показалось.
      - Что?
      - Вскрик.
      - Мне тоже... А может, это не там, а где-то тут?
      - Бутылка разбилась там, а вскрик тут?.. В гараже! - убежденно прощелкал Славка.
      Мы опять напрягли слух, вытянув шеи и даже привстав на цыпочки, но нигде - ни звука, только за мехмастерскими с воем пронеслась электричка.
      Я спросил:
      - А кто же это?
      - Может, сторож.
      - Сторож бы не такой крик поднял да еще бы из ружья бахнул. Что ему ночью в металлоломе делать? - возразил я. Кроме нас там некому быть, а мы тут.
      - А Юрка? - спросил Славка.
      - А-а-а!.. С приятелями! - прохрипел я, вспомнив, как они все блуждали вокруг двора, дожидаясь, наверно, темноты.
      Какое-то время мы со Славкой глядели друг на друга, переваривая эту мысль, потом жарким и сбивчивым шепотом, почти стукнувшись лбами, завозмущались, мол, черт с ним, с Юркой, заводи он знакомства хоть с самим Алибабой и сорока разбойниками, но выдавать наши тайны - это подлость и предательство! Да и одним ли предательством тут пахнет? Эка радость копаться ночью в ржавых железяках! Днем бы другое дело! Так что петрушка какая-то получается... И тут нас осенило: склад - вот на какой цветочек слетелись эти пчелки! Юрка выболтал, конечно, про дыру в стене, и те уцепились! Грабеж! Надо немедленно вызвать Борьку и Генку! Нет, Генку отставить, хороший он человек, но в такой ситуации пусть лучше спит!
      И вдруг все эти наши горячие домыслы показались мне такими вздорно-фантастическими, что я фыркнул и сказал:
      - Славк, а мы не того, а?.. Может там никого нет?.. Или, может, пружина какая скрипнула по-человечьи?.. Давай проверим, а то ведь Борька засмеет.
      Славка куснул ноготь и согласился.
      Мы пошли. Окна еще горели, но как-то уже устало, прямо чувствовалось, что они вот-вот погаснут и мы утонем в сплошной темноте, потому что луны не было она точно рассыпалась на звезды.
      Мне стало тревожно.
      - Славк, а если мы столкнемся? - спросил я.
      - Сколько их, четверо?
      - Вроде.
      - Справимся. Ты - двух, я двух. Я даже трех.
      - Зачем? Пополам! - взбодренно заявил я, хоть сроду не дрался и не имел понятия, сколько могу одолеть и могу ли вообще. - Не зря у меня ладонь чесалась.
      Мы шмыгнули в калитку. Над огородом призрачно туманился долетавший от вокзала свет станционных прожекторов, чуть белели подсолнухи, и чернела тропа. Привычно скользнув за уборную и пригнувшись, мы добежали до бурьяна, упали и поползли по крапивному целику, ожаливая руки и уши. Возле забора, метрах в двух от лаза, замерли.
      Из гаража доносились приглушенные голоса.
      Меня моментально прошибла дрожь, я дернул Славку за штанину, мол, все понятно, тикаем, но в это время в лазе зашебаршило и кто-то с пыхтением протиснулся. Я прижался к земле, из глубин которой в меня оглушительно затукали удары собственного сердца. А у лаза все росли и росли копошения, шелесты и слова:
      - Тише, Дыба, не порви!
      - Не беспохлёпься!
      - Кока-Кола, у тебя сколько?
      - Одна.
      - У всех, значит, по одной. А там еще осталось?
      - Дополна.
      - Шик модерн. С ними после, а как с этими, Юрок?
      - Оставим пока тут, Блин, а то вон не спят еще, - ответил Юрка. - А позже я под крыльцо перетаскаю.
      - Точно, Юрок, действуй, - одобрил тот, кого звали Блином. - А завтра мы их - фьють! - И он коротко свистнул. - А с остальными видно будет... Все!.. Шик модерн! Ну, детки - ходу!
      Бурьян прошумел и смолк. Чуть спустя легонько стукнула калитка ушли! Немного подождав, мы выползли на тропку и наткнулись на что-то холодное и скользкое.
      - Резина, - шепнул Славка.
      - Точно... А-а, камеры!! - удивленно догадался я. - Мы с Юркой видели их в складе... Во, дают!.. Славк, чуешь?
      - Чую. Четыре штуки! - процедил сквозь зубы Славка. - А здоровые щупай!
      - Ага!
      - Такую бы надуть да на речку - всех бы удержала! С рост, наверно, да, Вовк? - восторженно шепелявил Славка.
      Сам он плавать не умел, поэтому в камерах сразу увидел спасательное средство. Но они бы не только для спасения сгодились, и для умеющих плавать забава - будь здоров! С маленькими-то камерами, от легковушек, пацаны в воде вон что вытворяют, а уж с этой бы махиной - ого-го!
      - Ну что, зовом Борьку? - спросил я.
      - Незачем теперь. Противник смылся, камеры украдены.
      - Полуукрадены! - важно уточнил я, вдруг почувствовав на себе какую-то ответственность. - Украденными они бы считались у Юрки под крыльцом, а там они никогда не окажутся!
      - Еще бы!.. Вот только куда бы нам их спрятать?
      - Как куда?.. На место, конечно, - на склад! - тоном, не допускающим возражений, заявил я.
      Но Славка возразил, он сказал, что из склада Блины их снова украдут, что они так и собираются сделать и что мы же не будем дежурить тут всеми ночами. Верно возразил. Вот если бы дыру заколотить, но бесполезно - весь низ стены прогнил, ткни куда угодно и лезь. А просто прятать не имело смысла, потому что для склада они все равно будут как украдены. Мы оказались в тупике. А время между тем шло, окна одно за другим гасли, и с минуты на минуту мог явиться Юрка. Мы его конечно, не боялись, но хотелось все провернуть тайком, чтобы примчался он, хвать - тю-тю, исчезли камеры по щучьему велению, по нашему хотению! И выпучил бы он свои выпученные глаза еще больше!
      И вдруг идея пришла.
      - Славк! - торопливо прошептал я. - Камеры-то были надеты на деревянный штырь, а мы их кинем просто так, прямо посреди склада! И еще что-нибудь перевернем, чтобы погром получился! Кладовщик придет утром что за черт? Рабочих позовет, найдут дыру и все отремонтируют! Здорово?
      - Шик модерн! - сказал Славка, и мы радостно хихикнули, представив, как этот шикмодерновый Блин, который у них, кажется, в вожаках, устроит завтра Бобкину головомойку - ведь ни за что не поверит, что камеры исчезли бесследно.
      Мы нацепили на руки по две камеры и, спиной разнимая бурьян, поволокли их к лазу.
      - Здоровые! - прокряхтел я. - И правда, если такую надуть да на речку, будет потехи... Слушай, Славк, а если мы это, утаим одну, а?
      - Как? - остановившись, спросил Славка.
      - Ну как!.. Блины хотели четыре штуки спереть, мы помешали, возвращаем их на склад, но одну, одну, вроде как в награду, оставляем себе, понял?.. Какой тут грех?.. То на складе пропало бы четыре, а то одна! Что лучше?
      - Лучше ни одной, - вздохнул Славка.
      - Это я знаю без тебя, - поморщился я, захваченный этой новой мыслью. - Но ты хочешь поплавать на камере?.. Может, мы никогда в жизни не встретим таких мощнецких камер!.. И не забывай, что три-то штуки мы возвращаем!.. Ну... Борька бы, не задумываясь, согласился!
      - А Генка?
      - Генка!.. Плюс на минус - вот они взаимно и уничтожились. Мы решаем.
      - Давай! - озорно крикнул Славка.
      - Ну то-то!.. Сразу плавать научишься!
      Я отцепил одну камеру, и мы живо процарапались в гараж. Если над огородной ширью дышал хоть какой-то свет, то в теснине между забором и складом было совершенно темно, и, не знай мы этого хозяйства как свои пять пальцев, мы бы тут заблудились. Радиатор стоял сливным патрубком вверх, как ни в чем не бывало - опытные, видать, блинчики-то. Но и мы не лыком шиты. Сдвинув его, проползли внутрь. Оставив Славку у пролома, чтобы не потерять дыру, я ухватил сразу все камеры и, громко шурша ими об асфальтный пыльный пол, двинулся, выставив свободную руку и водя ее из стороны в сторону, чтобы не разбить лоб, и одновременно тыча вокруг ногами. Ящики... Ящики... Бочки... Похоже на мотор... А, вот стеллаж, который, помню, выпирал до середины. Прекрасно. Но как разбросать камеры, они же не кольца из паркового аттракциона, не швырнешь. Я просто взял и растащил их и зашарил, чего бы еще набедокурить. Все было тяжелым - ни пошатнуть даже. Тогда я давай таскать из ящиков какие-то фигуры и беспорядочно расставлять их на полу, как сумасшедший шахматист. Нервы были на взводе, так и казалось - сейчас вспыхнет свет, на меня наставят ружье и прикажут: "Руки вверх!"
      - Вов, кончай, - прошептал Славка.
      - Ага, иду, - радостно отозвался я. - Где ты, посвистывай!
      - Не умею.
      - Балда, что ты только умеешь?.. Плавать не умеешь, свистеть не умеешь, левой рукой писать не умеешь. Где ты?
      - Тут.
      - Щелкай тогда зубами, - сердито, но в шутку сказал я.
      Но Славка в самом деле защелкал, и мне стало жутко, точно скелет меня подманивал.
      - Хватит! - прервал я.
      - А что делать?
      - Ничего. Я уже тут. Все, пошли... Дыру не будем маскировать, пусть увидят просвет.
      Мы выбрались из гаража.
      В домах горело по одному-два окошка - как редкие, но золотые зубы в пустых черных ртах.
      Сложив вчетверо скользкую, упругую камеру, я обхватил ее, как сумку без ручки, и мы поспешили вон из огорода.
      ВНЕЗАПНЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
      В кухне было темно, но в спальне держалось голубое озарение родители читали. Они всегда читали перед сном лежа, отец даже привинтил у себя над кроватью какую-то рогульку с лампочкой и абажурчиком, чтобы не включать общий свет и не мешать моему сну.
      Камеру я с трудом, кулаками, загнал под старый шкаф в сенях, прикрыл ее мешковиной, прошел на кухню и щелкнул выключателем. На будильнике было четверть первого. Ужас! Рекорд! Так поздно я еще не являлся.
      - Вовка! - окликнул отец. - Ну-ка покажись, я посмотрю на твою бесстыжую рожу! - голос отца был язвительный, но не злой - это еще ничего.
      Веселый, улыбающийся, одним видом говоря, мол, все в порядке, я заглянул к ним и доложил, что снова просидел у дяди Феди, что у него сегодня три годовщины, пояснил какие, что он рассказал нам много интересного и что сам он извиняется за нашу задержку. Я и не соврал, и не сказал всей правды - нельзя было, раз мы зажулили одну камеру. Отец вздохнул, отвернулся и задумался, а мама спросила, голоден ли я. Я добро ответил: "Нет". Я давно заметил, что, когда человек сыт, он почему-то меньше виноват. Хотя есть я хотел ужасно! Ну что там - персик да кусочек колбасы за весь вечер. А на кухонном столе накрыт был газетой мой ужин. Я приподнял газету - котлета, картофелина и ломоть хлеба. Эх и заглотил бы я все это вместе с тарелочкой! Но... сыт, значит, сыт. Пусть до утра стоит, пусть убедятся, что я действительно сыт!.. Я пощупал самовар и выпил два стакана чуть теплой воды.
      Бегло умывшись, бухнулся в кровать. Освеженные руки и лицо вдруг загорелись от крапивных ожогов. Ничего, Юрок поищет камеры и тоже наострекается, стервец!.. Я ворохнулся, поудобнее растягиваясь в прохладных тайниках постели, и с улыбкой представил, что плыву на нашей камере: зад в воде, конечности наверху. Я бултыхаюсь, кричу, осыпанный солнечными брызгами. Но небо странное: светло-голубое вдали и темно-синее надо мной - как будто надвигается гроза. Надо подгребать к берегу, но лень, а тут еще запокачивало на волнах...
      Очнулся я неизвестно отчего. Голубого потолка не было, но из темноты доносился тихий разговор:
      - Надо же так подло подкатываться!.. Ой, Леша, боюсь, как бы они тебя не впутали!
      - Ну что ты, Устя!.. Ты же сама знаешь, что производственно я с ними не связан: белье - одно дело, а хозобеспечение - другое... Это они мне по-дружески хотели.
      Сна моего - как не бывало. Я понял, что родители говорят о жуликах из бельевого склада, о которых я как-то забыл в своей вечерней карусели. Звуки падали сверху, перелетая из того загиба спальни через дезкамеру.