Какая-то дурманящая водна внезапно захлестнула мозг. Иван тайком ущипнул себя за кисть, чтобы прогнать непрошеную дремоту. Сон нехотя отступил.
      И снова Иван, как и все, кто находится в сферозале, смотрит жадно на мерцающий впереди экран.
      …Так и есть, на какую-то долю секунды он, видимо, расслабился, отключился. За это время с выпуклой поверхности экрана успели исчезнуть – разгневанные валы, крутящиеся воронки, то, что в сценарии испытаний обозначено как «штормовая водная преграда». Тобор преодолел-таки акваторию, правда – Суровцев бросил наметанный взгляд на табло и нахмурился – не так быстро, как хотелось бы…
      А пока трансляторы далекого Полигона, неукоснительно следуя настойчивому продвижению Тобора, переключились на новый участок испытательной трассы.
      Вода сменилась сушей, но и здесь Тобору не легче. Почва – во весь экран – изрыта кратерами, словно язвами. Метеоритный ливень хлещет напропалую, и красноватая порода вулканического происхождения непрерывно содрогается.
      Картина освещена косыми зеленоватыми лучами яростного светила.
      На обзорном экране отлично видно, как взрывы ежесекундно вспыхивают то тут, то там, – беззвучно, как и все, то происходит в безвоздушном пространстве. После каждого взрыва ввысь вздымается великолепный султан, от которого на израненную безжизненную почву падает длинная черная тень. Затем потревоженная пыль и мельчайшие осколки породы оседают, и следом за ними торопливо укорачиваете сходит на нет тень.
      Угадать, куда выстрелит метеорит, нелегко. Да и то сказать, ведь для решения этой задачи отводится не какое-то там спокойное время, достаточное для того, чтобы обдумать ответ, как студенту на экзамене, а сотые и тысячные доли секунды. И от решения задачки зависит не отметка в зачетной книжке и даже не судьба стипендии, а само существование. Да, жизнь того, кто теперь преодолевает очередную полосу препятствий.
      Впрочем, еще ведь труднее не только сообразить, куда угодит метеорит, но и увернуться от него. Тут уж необходимы высшая, дьявольская, как любит говорить Аким Ксенофонтович, ловкость и быстрота реакции.
      Задача Тобора стала бы куда проще, будь у него в наличии обычная танкетка на гусеничном или колесном ходу, которыми, как правило, пользуются космонавты при высадке на новую, неисследованную планету, или шагающий манипулятор, который тоже у них в чести, или – на худой конец – хотя бы стандартный панцирь, снабженный противометеоритным полем.
      Но как быть, если ничего такого у испытуемого не имеется и ему приходится рассчитывать только на себя, на собственные, как говорится, возможности?…
      Ничего не попишешь, именно таков девиз нынешнего, заключительного цикла испытаний: аварийные условия. именно они составляют суть многотрудного решающего экзамена Тобора, который должен продлиться в общей сложности трое суток.
      Первая треть испытаний на исходе, и скоро будет объявлен перерыв для отдыха. Белковый Тобор, конечно, не ведает усталости, он мог бы пройти весь трехсуточный цикл без перерыва. Тобор, но не люди… Экзаменаторы буквально с ног валились от усталости.
      Люди, сидящие в сферозале, знают: метеоритная полоса – как говорится, цветочки: главное испытание сегодняшнего дня впереди.
      В отличие от испытателей Тобору неизвестно о том, что подстерегает его на каждом последующем этапе… Выскочив из акватории без всякой подготовки на метеоритную полосу, он знает только одно: бомбардируемое поле необходимо не только преодолеть, но и сделать это как можно быстрее. Каждая секунда промедления сверх расчетной засчитываете как штрафная.
      Сама по себе формула экзамена проста – проще не бывает: действие происходит, условно говоря, на чужой планете. Предположим, что группа космонавтов-изыскателей – и с ними белковый помощник Тобор, – отдалилась от материнского корабля и попала в беду, оказалась в результате непредвиденных обстоятельств начисто отрезанной от внешнего мира. При этом все средства связи вышли из строя (как показала многолетняя история освоения далеких планет, такое, увы, подчас случается, какой бы совершенной ни казалась техника: природа неистощима на выдумки, и у каждой планеты – свой норов)… И вот, пока люди отсиживаются в пещере или каком-нибудь другом случайно подвернувшемся укрытии, Тобор должен как можно быстрее добраться до корабля, чтобы сообщить о случившемся и вернуться с подмогой.
      На этом-то своем условном пути к звездолету Тобор и должен сегодня преодолеть разного рода препятствия. Они воспроизводят те, которые встречаются в документальных отчетах космических экспедиций прошлого…
      Тускло мерцает огромный экран в напряженной полутьме зала. Трансляцию с дальнего полигона ведут бесстрастные приборы. Там, за десятки километров от уютного сферозала, проходит испытание, которое должно дать оценку многолетнему труду большого коллектива.
      Если Государственная комиссия примет Тобор – рукотворное создание, в котором соединились, сплавились воедино качества машины и живого организма, – то камеры синтеза Зеленого городка получит как бы образец, матрицу, по которой можно будет выращивать сотни и тысячи Тоборов – незаменимых помощников человека и на Земле, и в осваиваемых просторах Солнечной системы, и на далеких космических путях.
      Есть и еще одни обстоятельство.
      Сейчас, когда проходят заключительные испытания Тобора Первого, готовится звездная экспедиция в загадочный район Бета Лиры. Капитану экспедиции зеленогородцы обещали предоставить универсального белкового помощника. Времени для того, чтобы наладить серийное производство белковых, остается в обрез.
      Потому-то и думать не хочется никому из сидяших в зале, что испытание может окончиться неудачей.
      Нынче, в ходе экзамена, связь с Полигоном, разумеется, строго односторонняя.
      Никаких команд, никаких пояснений или добрых советов не мог сейчас получать Тобор от своих создателей и воспитателей. Ведь все средства связи, согласно сценарию испытаний, пришли в негодность.
      Спешит, торопится Тобор. Путь его далек и труден, чужая планета не изучена и коварна, и только на собственные силы и смекалку может он рассчитывать.
      Гигантский осьминог продвигается резкими прыжками, каждый раз каким-то непостижимым образом увертываясь от метеоритов.
      Влево… зачем-то – чуточку назад… вправо… И вдруг, когда впереди раздался особенно сильный взрыв, Тобор замирает на месте.
      Идут мгновения, бесстрастно-торопливо перепрыгивает с деления на деление алая точка на табло хронометра, отсчитывая штрафные, – табло здесь же, рядом с экраном. А Тобор неподвижен, словно изваяние.
      Ивану Суровцеву чудится, что пауза разрастается снежным комом, который катится с горы.
      – Скорее! Скорее! – мысленно кричит, молит, требует он, глядя на мощную фигуру, которая замерла посреди экрана.
      То ближе, то дальше вспыхивают фонтаны метеоритных взрывов, Тобор все чего-то выжидает.
      – Новую стратегию вырабатывает, – вяло высказал Иван предположение.
      – Нашел время!.. – отрезал сидящий рядом Аким Ксенофонтович.
      Суровцев промолчал, только потер кулаком слипающиеся от усталости глаза. Вот она когда сказывается, сумасшедшая гонка последних дней и месяцев.
      Люди в зале стараются сохранять спокойствие. Они знают, что Тобор лишен каких бы то ни было ограничителей и полностью независим в своих действиях.
      Для выполнения задания Тобору даны – определенный отрезок времени, плюс полная самостоятельность. Как распределить и использовать это время – его дело.
      Так что сиюминутное поведение Тобора – быть может, пауза, которую он сделал для того, чтобы получше оценить конкретную ситуацию, решить, как лучше действовать дальше.
      Только вот штрафных очков набрал он, пожалуй, многовато…
      Блюдца-фотоэлементы Тобора настороженно обшаривают кусок метеоритной полосы, который еще предстоит преодолеть.
      До кромки обстреливаемого поля расстояние еще изрядное – километра четыре, прикидывает Суровцев.
      Не слишком ли все-таки медлит Тобор? И к земле вроде очень уж прижался. Никогда прежде на учебных испытаниях так не распластывался…
      Иван до боли прикусил губу, чтобы прогнать вновь нахлынувшую дремоту, и в этот сашй момент Тобор, оттолкнувшись пружинящими щупальцами, прыгнул наискось, в сторону большой, еще дымящейся после метеоритного взрыва воронки.
      Нет, это не могло быть случайностью – любое движение Тобора, ученые знали, рассчитано с точностью до миллиметра. До сих пор Тобор избегал взрывов, теперь, казалось, сам искал с ними встречи.
      Описав крутую параболу, Тобор свалился в самую середину горячей, с рваными краями воронки.
      Сзади послышались одиночные аплодисменты. Звук был настолько необычен для этих стен, что Суровцев обернулся. Хлопал розовощекий альпинист, сидевший на самой верхотуре, в последнем ряду. Увидев, что привлек общее внимание, он смутился и опустил ладони на откидной пюпитр для бумаг. Аким Ксенофонтович, обернувшись мельком, глянул на альпиниста и снова вперил взор в экран, на который смотрел безотрывно с самого утра, изредка нашептывая в диктофон какие-то замечания.
      Альпинист, Константин Дмитриевич Невзглядов, один из крупнейших специалистов Земли в своем деле, был приглашен Институтом Самоорганизующихся Систем дли выработки у Тобора чувства равновесия, а также обучения его технике прыжка через препятствия.
      – Toб прыгнул с ювелирной точностью! Попал в середку, не задев края… – пробормотал Невзглядов, как бы оправдываясь.
      – В самое яблочко! – неожиданно поддержал альпиниста молодой вестибулярник.
      Суровцев добавил:
      – И дальность прыжка отменная, спасибо, Костя! Выучил!
      Невзглядов расцвел от поддержки. Здесь, в компании именитых ученых, чьи имена известны каждому школьнику, он чувствовал себя явно не в своей тарелке, хотя и сам был достаточно знаменит.
      – В прошлом феврале у нас с Тобором на Тянь-Шане произошла забавная история, он должен был перепрыгнуть с одного пика на другой… – начал альпинист, но посмотрел на каменный затылок Аким Ксенофонтовича и осекся.
      Ученые были озабочены поведением Тобора. Путь его проходил теперь по ломаной, он прыгал из воронки в воронку.
      Суровцев исподлобья посмотрел на Коновницына. Представитель Космосовета сидел в окружении членов Государственной комиссии. Лицо Сергея Сергеевича, крупное, словно высеченное из цельной глыбы мрамора, выглядело непроницаемым.
      Глядя, как Тобор осторожно высовывается из воронки перед очередным прыжком, выискивая следующую, Коновницын неожиданно улыбнулся, отчего сразу утратил значительную долю неприступности, и поправил упавшую на лоб мальчишескую челку.
      Иван покрепче сжал подлокотники кресла и заставил себя успокоиться.
      – Ваше мнение, Иван Васильевич? – наклонившись, спросил Петрашевский.
      – Тоб сочинил, по-моему, неплохую тактику, – ответил Суровцев. – Тем более, он сделал это на ходу.
      – Неплохую, считаете?
      Иван кивнул.
      – Гм-гм… Но ведь путь его существенно удлиняется…
      – Зато становится безопаснее.
      Вы можете это доказать? – живо перебил Аким Ксенофонтович.
      – Можно попробовать. На калькуляторе, – сказал Суровцев. – Используя теорию вероятностей.
      – Тогда еще один вопросик, Иван Васильевич. Тобор просмотрел блок «Середина XX века», который я вам передал перед испытаниями?
      Суровцев опустил голову, чувствуя как лицо его запылало. У старика память лучше, чем у любого запоминающего устройства, – подумал он. – Но Тобору-то зачем забивать голову всякой чепухой? Ведь память белкового хоть и огромна, но небезгранична. Хватит него и этой глупой выдумки с древнегреческими Олимпиадами…»
      – Не успел я, Аким Ксенофонтович, – проговорил он. – Вы же знаете, какая у всех, в то числе и у Тобора была в последние дни сумасшедшая запарка…
      Он ожидал сурового разноса, хотя, честно говоря, и не понимал, какое отношение имеют старинные документальные ленты о событиях давно канувших в Лету, к нынешним неожиданностям в поведении Тобора.
      Однако директор ИСС, посмотрев на Тобора, совершающего очередной прыжок, неожиданно прошептал:
      – Молодчина!
      Между тем Тобор, пользуясь новой тактикой, почти преодолел метеоритную полосу: ему оставалось сделать всего три-четыре прыжка. Однако с каждым прыжком движения Тобора замедлялись.
      Суровцев не один год занимался «воспитанием», совершенствованием сложнейшей белковой системы, именуемой Тобором. Преподносил ему все новые дозы информации, учил решать разнообразные задачи. Не раз Иван наблюдал институтское детище и в «полевых» условиях, сопровождая Тобора и на учебные полигоны Зеленого городка, и в дальних поисках, которые проводились на Марсе и Венере. И никогда не переставал он любоваться своеобразной грацией движений Тобора, никогда не мог привыкнуть к этому захватывающему зрелищу – Тобор в прыжке.
      Оттолкнувшись всеми могучими щупальцами враз и вытянув их в полете вдоль тела, Тобор вонзался в воздух, подобный живой торпеде.
      И сейчас, глядя на экран, Суровцев вспомнил приезжего скульптора, который провел в Зеленом городке несколько месяцев. Из всего, чем занимаются ученые Зеленого, скульптор больше всего восхищался Тобором и говорил, что непременно создаст его скульптуру для Марсианской выставки «Род человеческий».
      Еще прыжок…
      Жаль, нет в сферозале скульптора, – подумал Суровцев, вытирая взмокший лоб.
      Тобор и теперь прыгнул по всем правилам тонкой и сложной легкоатлетической науки – под углом в сорок пять градусов, чтобы пролететь максимально большой отрезок, тем самым оставляя позади метеоритную полосу. Уже в полете он сумел увернуться от раскаленного болида – на обзорном экране этот увесистый обломок оставил прерывистый тающий след.
      Люди в зале задвигались, зашумели, как бывает всегда после длительного напряжения.
      – Хорошо прыгает Тобор! – заметил кто-то.
      – Хорошо-то хорошо, да уж медленно больно, – сказал Коновницын. – Под конец мне стало казаться, что это замедленная съемка…
      – Ну уж замедленная, Сергей Сергеевич, – возразил Суровцев. – Время еще есть – нагонит.
      – И вы так считаете, Аким Ксенофонтович? – перевел Коновницын взгляд на Петрашевского.
      – Мне вспомнился документальный фильм времен Великой Отечественной войны, – сказал вдруг директор ИСС.
      Аким Ксенофонтович произнес эта слова негромко, но все, словно по команде, обернулись в его сторону, ожидал, к чем он клонит.
      – Между прочим, один из моих предков, как свидетельствуют исторические документы, отличился в Отечественной войне, – заметил Сергей Сергеевич. – Но в те времена, насколько мне известно, киноаппарат еще не был изобретен, – добавил он улыбнувшись.
      – Я имею в виду не 1812-й, а 1941-й…
      – И что же?
      – Перебирал я хронику той эпохи. И наткнулся на эту ленту… Хотел включать ее в последний учебный блок Тобора, хотя некоторые мои коллеги посчитали, что это совершенно излишняя информация для белкового. А вот только что, представьте, убедился в своей правоте. И еще в том, что Тобор – просто молодчина!
      – Что за лента, Аким Ксенофонтович? – заинтересовался Коновницын.
      – Документальный кинорассказ о великой битве на Волге. Точнее – только один эпизод этой битвы. От города остались одни руины… В небе висят тысячи вражеских самолетов, поливая развалины смертью… – голос Акима Ксенофонтовича дрожал от волнения. – Наши солдаты бросаются в контратаку под ураганным артиллерийским огнем противника. А в воздухе носятся клочья черной сажи… И снег почернел… Но я не об этом… – Петрашевский провел рукой по лицу и докончил при всеобщем молчании: – Солдаты прыгают в свежие, еще дымящиеся воронки от мин и снарядов. Инстинкт подсказывает им, что это – всего безопаснее. Вот такой инстинкт мы воспитали и у Тобора, как вы только что видели. Точнее – создали необходимые предпосылки, и инстинкт прорезался сам собой в нужную минуту.
      – Это хорошо, – сказал Коновницын, но вы не ответили на мой вопрос. Я убедился, что Тобор соображает неплохо. Но почему он замедлил ход?
      – Разрешите напомнить: испытания не закончены, – резко произнес Аким Ксенофонтович. – У Тобора есть еще до перерыва время, чтобы наверстать упущенное.
      «Нервничает Аксен, – отметил про себя Суровцев. – И немудрено: с Тобором творится что-то непонятное…»
 
      Метеоритная бомбардировка происходила в вакууме: в атмосфере метеориты сгорали бы, не достигая поверхности. Поэтому испытательный участок отделялся от соседних силовым полем.
      В последнем прыжке Тобор с налета протаранил мощную невидимую силовую стену, которую загодя, метров за пятьдесят-шестьдесят, нащупали его локаторы, и метеоритный дождь за его спиной, как по команде, прекратился.
      …В первый миг Тобор замер от неожиданности: из царства безмолвия он без всякого перехода попал в мир оглушающих звуков – грома, треска, свиста, грохота.
      По замыслу испытателей, этот участок имитировал молодую планету, обладающую мощной, к тому же не устоявшейся атмосферой. Здесь Тобора подстерегали препятствия другого рода – грозы, атмосферные вихри, ураганы, буйство газовых потоков, непрерывно пронизываемых электрическими разрядами.
      – Именно такого рода условия ожидаются на планете в окрестности Бета – Лиры, – напомнил Сергей Сергеевич, и люди в зале оживились.
      Шли секунды – Тобор, как и положено, жадно поглощал и анализировал информацию об очередном испытельном участке, приспосабливаясь к новым условиям и вырабатывая соответствующую линию поведения.
      У Суровцева екнуло сердце: опять Тобор медлит, опять включилось штрафное табло…
      – Может, слишком большая нагрузка для одного дня?… – бросил кто-то из членов Государственной комиссии. – Ведь это уже одиннадцатый этап.
      Коновницын добавил:
      – И отнюдь не последний на сегодня.
      – Потенциал Тобора позволяет и вдвое, и втрое б?льшую нагрузку, – пояснил Аким Ксенофонтович.
      – Без отдыха… – вздохнул альпинист.
      В зале заулыбались.
      – В горах мы с Тобором регулярно устраивали привалы, – пояснил Невзглядов, поняв, что опять сказал что-то не то.
      – Видите ли, Костя, – снисходительно пояснял пожилой усатый инженер, который до сих пор молчал, – Тобор представляет собой машину. А машина не ведает усталости. Можно представить себе усталую птицу, но никогда – усталый самолет. Разумеется, я имею в виду самолет, снабженный горючим…
      – Но привалы…
      – Привалы были, видимо, необходимы вам, но отнюдь не Тобору, – улыбнулся усатый.
      – У металл устает, – сказал альпинист.
      – Значит – это плохой металл, – резко бросил Аким Ксеновонтович.
      …Солнца на экране не видно – лучи его бессильны пробиться сквозь низкие, стремительно бегущие к горизонту тучи, плотные как войлок. Изредка из них брызжут косо летящие по ветру дождинки.
      «Набухшие тучи сосцами волчицы по хмурой сентябрьской земле волочатся, тяжелые капли спокойно ложатся, и чудится: осень на землю сочится», – припомнились Суровцеву знакомые с детства строки.
      Уже несколько минут Ивана не покидало ощущение, что от его внимания только что ускользнуло нечто очень важное. Но что именно? То ли какой-то нюанс в поведении Тобора? То ли реплика кого-то из коллег прошла, не зацепившись в памяти?… Проклятая усталость, которая никак не дает сосредоточиться!
      Тобор уверенными, хоти и не такими быстрыми, как хотелось бы пружками, продвигался вперед, освоившись с новой обстановкой. Путь ему преградил шумливый метановый поток. Жидкость белковому была незнакома – так было задумано.
      Трансляторы Полигона крупным планом показали берег – топкий, болотистый. Щупальца Тобора увязали в нем почти целиком, оттолкнуться для прыжка он не мог.
      Тобор подошел к самому краю несущейся пузырчатой жидкости и зачерпнул щупальцем малую толику для химического анализа. Затем бросился в поток.
      Плыл он словно угорь, ловко избегая столкновений с каменными глыбами и стволами деревьев.
      Потом, подняв целое облако брызг, выпрыгнул на противоположный крутой берег и двинулся дальше.