Наташа с Тимом играли в прятки, когда Евгения Генриховна вышла из своего кабинета на втором этаже и быстро прошла мимо них. Наташа как раз нашла Тима, и теперь он радостно барахтался у нее в руках, сопя и повизгивая.
      – А я ужасная лисица, я съем маленького крольчонка! – страшным голосом пообещала Наташа, и заметила свекровь: – Ой, добрый день!
      – Добрый день, – сдержанно улыбнулась та.
      – Тима, что нужно сказать?
      – Добрый день, – послушно повторил мальчик. – Мам, а это кто?
      Евгения Генриховна остановилась на верхней ступеньке лестницы, ожидая ответа Наташи. Замечательно! Просто замечательно! Чужой байстрюк в ее собственном доме интересуется, кто она такая! Причем его мать уже два месяца проживает здесь с ним, вполне могла бы объяснить своему отпрыску, кто есть кто. Впрочем, что с нее взять…
      – Наверное, куница, – прервал ее мысли голос невестки. – А может быть, и белка.
      – Нет, не белка! – Пронзительный голос мальчишки заставлял Евгению Генриховну морщиться. Господи, почему он не может разговаривать, как обычные дети? – Я знаю, кто это! Это… это…
      – Да? – с улыбкой посмотрела на него Евгения Генриховна. – Ну, Тимофей, скажи, кто я?
      – Вы – баба Женя! – торжествующе заявил мальчик. – А вовсе никакая не куница! А я от вас все равно спрячусь, вон за той занавеской.
      Он вырвался из рук матери и убежал. Наташа осталась стоять, чувствуя себя крайне неловко.
      – Я – баба Женя… – задумчиво произнесла Евгения Генриховна. – Прекрасно. Чем дольше живу, тем больше нового узнаю о себе.
      Наташа не сдержалась и хихикнула. Свекровь без улыбки взглянула на нее, кивнула и стала величественно спускаться вниз по лестнице.

      – Ты представляешь, Тима твою маму назвал сегодня бабой Женей. – Наташу разбирал судорожный смех.
      – Ты что, серьезно? – Эдик недоверчиво взглянул на нее. – Откуда он взял такое?
      – Да ты же сам и сказал, забыл?
      – А, ну да, точно. Елки-палки, я же не думал, что он при ней скажет…
      – Эдя, маленькие дети всегда все повторяют. А потом, как ему еще ее называть?
      – Ну, хотя бы тетя Женя, что ли… Тьфу, тоже звучит как-то… не очень. Наташ, и как мама отреагировала?
      – Да, по-моему, с юмором. Во всяком случае, не рассердилась.
      Эдик задумался, потом погладил жену по руке.
      – Знаешь, пусть называет ее бабой Женей. Есть у меня слабая надежда, что у мамы запустится механизм любви к внукам.
      – Но ведь Тима не ее внук, – возразила Наташа.
      – Теперь – ее, – решительно сказал Эдик. – Вот пусть и привыкает. Честно говоря, мне кажется, что через год она с Тимошкой так будет нянчиться, что мы ее оторвать от него не сможем.
      Наташа в сомнении покачала головой – подобная перспектива казалась ей очень и очень маловероятной. Хотя… чем черт не шутит?

      Вечером Евгения Генриховна сидела в своем офисе, куда она приехала час назад. День был переполнен отвратительными Знаками, и вот теперь они начинали подтверждаться: только что сидящий перед ней пожилой мужчина произнес фразу, которую не мог, не должен был говорить: «Боюсь, что нам придется уступить».
      – Сергей Давыдович, – заговорила она наконец, побарабанив пальцами по столу, – я вас не совсем понимаю.
      – Я сам, Евгения Генриховна, ничего не понимаю, – отозвался тот. – Старый, видимо, стал, раз ничего толком узнать не могу – ни кто он, ни откуда вылез, ни чем занимается. Но вот в одном меня убедили – с ним лучше не связываться.
      – Кто убедил? – сухо поинтересовалась женщина.
      – Не имеет значения, но, уверяю вас, человек очень и очень осведомленный. – И Сергей Давыдович показал пальцем куда-то в потолок.
      В комнате опять наступило молчание.
      – М-да, как-то не обнадеживающе год начинается, – пробормотала словно про себя Евгения Генриховна. – Ну что ж, я подумаю. Спасибо, Сергей Давыдович, вы свободны.
      Пожилой мужчина вышел, а она подошла к окну, за которым виднелся небольшой заснеженный сквер, и глубоко задумалась. Вот теперь дела действительно пошли хуже некуда. А самое главное – непонятно почему. Хотя, если учесть все Знаки, которые посылала ей судьба…
      Против воли Евгения Генриховна вспомнила белобрысого мальчишку, постоянно крутящегося по вечерам в ее гостиной. Конечно, а где же ему еще крутиться – ведь это теперь и его дом, как выразился неожиданно поглупевший Эдик. Позволить окрутить себя нищей провинциалке с байстрюком – такого она от сына не ожидала. Вот Элина никогда бы…
      Евгения Генриховна силой заставила себя выкинуть из головы мысли о дочери. Сейчас ей требуется вся сила, весь ум, потому что под угрозу попало не просто семейное благополучие, а дело, которым она занималась. Но почему же именно сейчас? В памяти ее опять всплыла смеющаяся детская физиономия, и она поморщилась. Мальчик с идиотским именем Тимофей раздражал ее гораздо больше, чем его простоватая мамаша, – хотя, приходилось признать, за последнее время она приобрела некоторый лоск, – раздражал так сильно, что она еле сдерживалась, чтобы не закричать на него или на своего собственного сына, который нянчился с ним по вечерам, как с родным ребенком. Нет, госпожа Гольц ни на кого не повышала голос – она была слишком хорошо воспитана, а кроме того – не возникало надобности. Но, заслышав Тимошу, пискляво выкрикивающего что-нибудь вроде «Мам, иди сюда! Ну, посмотри!», ей хотелось сначала накричать на глупого невоспитанного мальчишку, орущего по всему дому, а потом схватить за белобрысые кудрявые волосы и вытащить за дверь.
      «Мерзость какая, – брезгливо сказала самой себе Евгения Генриховна. – В кого я превращаюсь?»
      Но как она ни отгоняла от себя мысли о Тимофее, они возвращались. Во-первых, из-за нелепой фразы Мальчика, предположившего, что Эдуард – подумать только, ее родной сын! – вздумает усыновить чужого ребенка. Нет, такого, разумеется, произойти не может, но сама возможность… И, во-вторых, потому что проблемы начались с его появлением в доме. Евгения Генриховна точно запомнила, когда в ее жизни возник вопящий мальчишка, потому что на следующий день появился Степан Затрава.
      Внешне он не представлял собой ничего особенного – полноватый, лысоватый хохол с хитроватой кошачьей усмешкой, в вечно мятом пиджаке. Подсел нахально к Евгении Генриховне, обедавшей в ресторанчике, и сразу перешел к делу.
      – Госпожа Гольц, – голос у него неожиданно оказался не вкрадчивым, а неприятным, чуть дребезжащим, – у меня к вам деловое предложение. Собственно говоря, мои люди вам его уже озвучивали, но вы к нему серьезно не отнеслись. Мне кажется, что вам была предложена хорошая сумма, но если вы настаиваете, я готов ее увеличить. Из уважения к вам.
      Евгения Генриховна с некоторым любопытством разглядывала наглеца. Действительно, в ее офисе два раза появлялись какие-то предприниматели и предлагали ей совершенно смехотворную сделку: продажу помещений, в которых располагались ее салоны. Очень смешно. Евгения Генриховна даже усмехнулась, вспомнив нелепых визитеров.
      Ее бизнес строился на том, что все помещения, где находились парикмахерские, были у нее в собственности. Поначалу, когда она выкупала площадь за бешеные деньги, ее отговаривали: зачем платить такие суммы, если можно просто взять в аренду, как повсеместно и делается? Тем более что салонов было не два и не три, а значительно больше. Но Евгения Генриховна, не слушая никого, продолжала выискивать и выкупать по всему городу старые офисы, квартиры на первых этажах, которые можно было расселить, пустующие помещения, на которые еще никто не успел наложить свою лапу. И находила. Сначала говорили о ее везении, потом стало понятно, что везением дело не ограничивается – у госпожи Гольц имелись связи, которые позволяли ей успевать туда, куда опаздывали остальные. Салоны приносили очень хороший доход, но первые пять лет почти вся прибыль шла именно на расширение бизнеса. И в конце концов даже противникам пришлось признать, что Евгения Генриховна добилась своего.
      Ее салоны располагались по всему городу, причем ни один не занимал арендованную площадь. Поэтому смена владельцев помещения, рост цен на недвижимость не оказывали на бизнес госпожи Гольц никакого влияния. Собственность – вот что было гарантией ее бизнеса. Помимо самих салонов, она представляла собой капитал, и капитал весьма значительный. Сколько ни предлагали ей уступить, даже на очень выгодных условиях, некоторые помещения, она никогда не соглашалась, и пару раз возникали неизбежные в таких случаях конфликты. Но Евгения Генриховна могла быть спокойна – люди, обеспечивавшие безопасность ее бизнеса, знали свое дело. А Евгения Генриховна знала, за что им платит.
      И поэтому, когда появились люди Затравы с предложением выкупить все – все! – помещения, она только усмехнулась. Цена, предложенная ими, была вполне обоснованной, но ведь все прекрасно понимают – дело не в цене. Представители фирмы с бесцветным названием «Максимум» были выставлены за дверь.
      А через неделю в одном из районных судов Санкт-Петербурга началось слушание дела по факту незаконного приобретения госпожой Гольц Евгенией Генриховной помещения по такому-то адресу. Оказывается, утверждал истец, муниципалитет не имел права отчуждать его, а посему сделка должна быть признана незаконной.
      Дело было шито белыми нитками, и у истцов не было никакой возможности его выиграть. Приобретение было совершенно законным, а то, что Евгения Генриховна хорошо знала главу района, никого не касалось.
      И все же процесс она проиграла. Адвокат, начавший составлять жалобу в апелляционную инстанцию, позвонил и отказался от денег. Она нашла другого в тот же день. А на следующий узнала, что лучший мастер парикмахерской «Элина», из-за которой шел спор, был найден избитым в подъезде собственного дома: за его жизнь врачи не опасались, но пальцы на обеих руках у парня были переломаны. В милиции Евгении Генриховне объяснили, что ввиду нетрадиционной ориентации ее работника, а также многочисленных его связей наверняка причиной преступления является ревность, а вовсе не мифический дележ собственности.
      Госпожа Гольц решила, что имеет дело с уголовниками, а для таких случаев как раз и существовала «прикрывающая организация», или, говоря открытым текстом, «крыша». «Крыша» у нее была проверенная, милицейская, поскольку частным структурам Евгения Генриховна не доверяла. Инцидент был доведен до сведения нужных людей, и она успокоилась. Как выяснилось, зря: через неделю в другом районе начался судебный процесс, аналогичный первому, а представитель «крыши» развел руками. «На любую дубинку есть своя дубинка, – вспомнила Евгения Генриховна его слова. – В вашем случае мы ничего не можем поделать».
      Второй процесс был проигран ею с какой-то немыслимой для российского судопроизводства скоростью, а в ресторанчике, где она любила обедать, появился Степан Затрава и предложил не ссориться, а закончить дележ собственности бескровно. «Вы же все понимаете, Евгения Генриховна, вы же умная женщина, – закончил он. – Зачем зря тратить мое и ваше время? Подумайте, сколько вы хотите за ваше имущество, и мы прекратим столь утомительный балаган. Вот мои телефоны. Всего доброго».
      Мысль о том, чтобы рассмотреть предложение Затравы, Евгенией Генриховной даже не обдумывалась, но было понятно, что к этому человеку следует отнестись более чем серьезно. И прежде всего нужна информация. И она занялась ее сбором. Но последний человек, имевший реальную возможность что-то выяснить, полчаса назад сообщил, что ей придется уступить. Сие могло означать только одно – за Затравой стоят люди такого уровня, что ей не имеет смысла с ними конфликтовать – можно потерять слишком многое.
      Евгения Генриховна приложила ладонь ко лбу и в очередной раз подумала: непредвиденно возникшие проблемы, которые нужно как-то решать, навлек на нее маленький белобрысый мальчишка с глупым именем Тимофей.

* * *

      Идти было тяжело. Во-первых, изнуряющий, бесконечный дождь, который шел, почти не прекращаясь, третий день. «Дождик лил, лил и лил», – вспомнила девушка фразу из любимой книжки про Винни– Пуха, которую няня читала в детстве. Но сейчас было вовсе не весело. Зачем нужно идти под дождем, она не понимала, но спрашивать было нельзя. Никто не спрашивал, значит, и она не должна.
      Во-вторых, полная женщина, которая, казалось, распухла за время их пути. Она кашляла четвертый день подряд, кашляла долго, надрывно и особенно заходилась по ночам. Ее хрипы слышали все, и, лежа в своей палатке с открытыми глазами, девушка думала: как же выдерживают те, кто спит с ней рядом? Она ведь им мешает.
      К концу третьего дня дождь перестал, но дорогу развезло так, что идти стало невозможно. Данила сверился с картой, свернули в лес и сделали привал. Девушка долго отогревалась в палатке, вслушиваясь в кашель толстой Безымянной, и думала, как лучше сказать то, что она хотела.
      Перед сном Данила зашел в палатку, взял ее промокшую майку и вышел. Все вещи развешивались над костром, около которого дежурил кто-то из Безымянных, и сейчас во влажном воздухе остро пахло дымом.
      – Данила, – несмело обратилась она к Учителю, когда он вернулся, – можно я скажу?
      Тот кивнул.
      – Тебе не кажется, что Безымянную, которая кашляет, нужно в больницу? Ведь такая погода стоит…
      – Завтра будет сухо, – без выражения ответил Данила.
      Девушка сбилась с мысли, хотела спросить, откуда он знает, но потом решила не спрашивать.
      – Понимаешь, она ведь уже заболела и всем мешает…
      – Безымянная, говори за себя, – строго поправил Данила. – Она мешает тебе, правда? Про остальных ты не можешь знать.
      Девушка послушно кивнула. Она не представляла себе, как можно спать под такой кашель, но Учитель был прав, говорить нужно только за себя.
      – Но я… я беспокоюсь о ней. Мне кажется, что она чувствует себя плохо. И я видела, что у нее распухли ноги.
      – Не настолько, чтобы она не могла идти. А самое главное… – Лицо Данилы смягчилось. – Я понимаю твою заботу и разделяю ее, но сделать мы ничего не можем. Рядом нет больницы.
      – Но ведь мы проходили мимо деревни, ее можно, наверное, оставить там… Дать денег или просто попросить, чтобы ее отвезли в райцентр. Мы ведь недалеко отошли от деревни, правда?
      Данила посидел молча, потом поднял на девушку синие глаза.
      – Гораздо дальше, чем ты думаешь, – покачал он головой.
      – Но все-таки…
      – Достаточно, Безымянная. Я тебя услышал. Слушай Господа.
      – Слушай Господа, – автоматически ответила она.
      Данила встал и вышел наружу. В соседней палатке раздался хриплый, резкий кашель.

      Наутро встали рано, позавтракали и вышли из леса. Оказалось, что раскисший участок через каких-то двести метров сменяется песчаной дорогой, идущей вдоль поля, и все обрадовались. Идти было хорошо, и, если бы не кашель за спиной, девушка была бы совсем рада. Учитель не рассердился вчера на ее просьбу и даже, кажется, остался доволен. Если так, она готова слушать кашель женщины до конца пути.
      – Мои безымянные братья! – обратился к ним Данила, когда они прошли около трех километров и вышли к небольшой речке, неспешно текущей среди зарослей осоки и камыша. – Наш первый приют будет скоро – меньше чем через день пути. Мы выйдем к Церкви апостола Павла, где нам дадут приют. Пусть это вселяет в вас веру. Слушайте Господа!
      Полная женщина закашлялась так, что не смогла даже ответить Учителю, и девушка заметила, как один из сильных Безымянных – она привыкла называть их про себя Охранниками – пристально смотрит на нее. Через некоторое время он уже шел рядом с Данилой, негромко разговаривая с ним.
      Вечером у костра Безымянная кашляла беспрерывно, и в конце концов Данила встал, отозвал в сторону Охранников и коротко переговорил с обоими. Вернувшись, он объявил:
      – Безымянные братья, я принял решение. Эта Безымянная, – он показал рукой на хрипящую женщину, – должна покинуть нас. В том нет ее вины. Она попадет туда, где ей окажут помощь.
      – Спасибо, Учитель, – ответила женщина, утирая выступившие от кашля слезы. – Мне жаль, что я не выдержала путь, но надеюсь, у меня будет возможность пройти его с тобой в другой раз.
      – Попрощайтесь же с нашей Безымянной сестрой, – предложил Данила. – Она сейчас покинет нас в сопровождении этих Безымянных, – он кивнул на Охранников. – Они проводят ее и вернутся. Идти недалеко, они хорошо знают дорогу.
      Один за другим паломники начали подходить к полной женщине и что-то негромко говорить, наклоняясь к ней. Девушка не знала, есть ли какая-то особая процедура в таких случаях или она может сказать что-то свое, а Данила не подавал никакого знака. Когда подошла ее очередь, она наклонилась близко к опухшему лицу женщины и сказала тихонько:
      – Выздоравливай, Безымянная. Выздоравливай скорее.
      Женщина подняла на нее глаза, и девушка впервые заметила, что они красивого темно-серого цвета. Странно было видеть на оплывшем, уродливом, в общем-то, лице такие глаза.
      – Вера, – неожиданно прошептала Безымянная.
      – Что? – не поняла девушка.
      – Меня зовут Вера. Запомни, меня зовут Вера.
      Удивившись, девушка попыталась что-то спросить, но сзади уже подходила следующая Безымянная в надвинутом до глаз капюшоне, и она отошла в сторону. Слегка ошарашенная, девушка наблюдала со стороны за прощанием, за тем, как Безымянная поцеловала ладонь Учителя и наконец, кашляя через каждые три шага, торопливо пошла с двумя сопровождающими между деревьев туда, где виднелся просвет.
      – Безымянная, сегодня ты дежуришь у костра, – сообщил ей кто-то из проходящих мимо. – Тебя разбудят в два часа, так что ложись скорее, чтобы успеть выспаться.
      Ночью ее растолкали, она оделась и вышла наружу. Ночь стояла теплая, звездная, и она подумала, что сидеть у костра в такое время – одно удовольствие. Можно было бы даже спать не в палатке, а прямо на земле. Где-то в глубине леса ухала птица, а из травы неподалеку раздавался стрекот, то громкий, то приглушенный. В одной из палаток громко храпели. От срубленных сосновых веток возле костра остро пахло смолой. Девушка привалилась к стволу дерева и незаметно задремала.
      Проснулась она от того, что ей захотелось в туалет. Часов ни у кого из Безымянных не было, но, оглядевшись спросонья, она поняла, что еще очень рано, часов пять утра. В лесу было очень тихо. Осторожно, стараясь никого не разбудить, девушка встала и пошла в глубь леса.
      Зайдя за густой куст, она присела, чувствуя себя очень неловко – все-таки сказывались городские привычки изнеженной барышни. К тому же мысль о том, что кто-то из Безымянных может проснуться, пойти за той же надобностью и наткнуться на нее, заставляла девушку чутко прислушиваться и постоянно оглядываться. Слева ей почудился негромкий треск, она торопливо вскочила и стала внимательно всматриваться в предрассветную мглу.