Шубин. Глупая. Я же ее люблю.
      Татьяна Леонидовна (после паузы). Нужно время для того, чтобы все встало на свое место. Нужно время.
      Шубин. Да. Я неправильно вел себя тогда с ней... Видно, я говорил тогда больше для себя, чем для нее.
      Татьяна Леонидовна. Ты не был для нее в тот день отцом. Ты был прокурором.
      Шубин. Прокурором?
      Татьяна Леонидовна. Ты думаешь, я не вижу, как это тебе тяжело? Но мне ведь тоже не легче.
      Шубин (прерывающимся от волнения голосом). Таня... как все это сложно... как больно... Просто не знаю...
      Татьяна Леонидовна (сдерживая волнение). Возьми себя в руки, Сергей! Я обещаю тебе: все встанет на свое место. Нужно время. Что поделаешь, так уж все сложилось в нашей жизни. И виновных искать мы не будем.
      Шубин. Как я благодарен тебе. (Целует Шубиной руку.)
      Татьяна Леонидовна. За что?
      Шубин. За то, что ты такая...
      Татьяна Леонидовна. Кто-то из нас двоих должен же быть сильнее.
      Шубин. И я у тебя в неоплатном долгу.
      Татьяна Леонидовна (пытаясь улыбнуться). Все мы в долгу друг у друга... Ну, а как твои успехи? Все хорошо?
      Шубин. Да, так все хорошо, если не считать того, что произошло...
      Татьяна Леонидовна. Я говорю сейчас о работе.
      Шубин. Работы много. Ты ведь знаешь, что вопрос о строительстве станции решен положительно. Дело двигается.
      Татьяна Леонидовна. Я рада за тебя. Главное в нашей жизни - любимое дело. Я лично в этих стенах провожу три четверти всего своего времени.
      Шубин. Ты похудела.
      Татьяна Леонидовна. А я и не хочу полнеть.
      Шубин. Очень устаешь? Много операций?
      Татьяна Леонидовна. И устаю, и много работы, и это - мое счастье!
      Входит няня. В руках у нее поднос. На нем стаканы с
      чаем. Она ставит их на стол.
      Спасибо, нянечка. (Поднимается.)
      Няня. Ничего, не стоит... (Помедлив.) Татьяна Леонидовна! Дочка зайти просит. И папа, говорит, пусть зайдет. Я, говорит, знаю, что он мириться пришел.
      Шубины, переглянувшись, молча выходят. В кабинет входит
      медсестра.
      Медсестра. Няня! О чем вы сейчас говорили с дочерью Татьяны Леонидовны?
      Няня. Об жизни.
      Телефонный звонок.
      Медсестра (снимает трубку). Второе хирургическое. Старшая сестра (помолчав) слушает вас... Кого?.. Сергея Евгеньевича Шубина? (Помолчав.) А кто его спрашивает?.. Жена? Да, он здесь... Нет, он сейчас занят... Хорошо, я передам. (Кладет трубку. Смотрит на няню.)
      Няня (про себя). Ох, дети, дети - никуда вас не дети... (Начинает протирать окно.)
      Занавес
      КАРТИНА СЕДЬМАЯ
      Комната на даче. Бревенчатые, потрескавшиеся от времени
      стены с каплями застывшей смолы. Посредине комнаты стол.
      Несколько простых стульев и табуретки. У стены тахта,
      над ней недорогой старый ковер. В углу круглая
      изразцовая печь. Заметно, что на даче зимой не живут. За
      стеклянной дверью, выходящей на веранду, - солнечный
      зимний пейзаж. В момент поднятия занавеса Аркадий, сидя
      на корточках перед печью, разжигает огонь. Затем он
      берет лежащую на тахте гитару и, глядя на разгоревшийся
      огонь, начинает негромко играть и петь.
      Аркадий (поет).
      На вечерней зорьке уточку убили,
      Уточку убили - метко подстрелили.
      Лишь одна дробинка в сердце ей попала
      За кустом, в болото уточка упала.
      Как она упала - клювом в воду ткнулась,
      Так она лежала, не пошевельнулась,
      И ее по ветру отнесло в осоку.
      Не нырять ей больше, не летать высоко.
      Не нашел охотник уточки убитой,
      За кустом в болоте камышами скрытой,
      Не достал добычи, зря искал, бранился...
      Долго над болотом селезень кружился...
      На веранде появляются две человеческие фигуры.
      В руках у них лыжи. Они заглядывают через стекла двери в
      комнату. Стучат.
      (С гитарой в руках подходит к двери, кричит). Что? Кого? (Прислушивается.) Не знаю! Это дача Нефедовой!.. Не знаю! Не знаю! Я нездешний!
      Лыжники скрываются. Аркадий подкладывает в печь щепки и
      бумагу. Огонь снова разгорается. За сценой хлопает
      дверь. В комнату входит Шубин. В толстом мохнатом
      свитере и лыжных брюках и ботинках.
      Шубин (еще в дверях). Уф!..
      Аркадий. Уже? Что так скоро?
      Шубин (снимая вязаную шапочку). Я говорю: уф... А это значит, что с меня хватит.
      Аркадий. А где все?
      Шубин. Идут. (Стягивает с себя свитер и ложится на тахту.) А вы как время проводили?
      Аркадий (глядя в окно). Прошелся по шоссе. Потом растапливал печку. Теперь сижу смотрю на огонь и сам себя развлекаю. (Начинает напевать.)
      На вечерней зорьке уточку убили,
      Уточку убили - метко подстрелили.
      Лишь одна дробинка в сердце ей попала
      За кустом, в болото уточка упала...
      Шубин. Всю жизнь мечтал выучиться играть на гитаре. Как это делается?
      Аркадий. Вот так. (Играет на гитаре.)
      Шубин. Завидую. И не понимаю.
      Пауза.
      (Закуривает.) Вы, Аркадий, кажется, убежденный холостяк.
      Аркадий (не сразу). Как вам сказать... Скорее, вдовец. (Опускает гитару на колени.)
      Шубин. Простите.
      Аркадий. Жена расстреляна в Минске... Во время оккупации. Всю семью разом... отца, мать... Всех вместе. Я ведь еврей.
      Шубин. Разве? А вы совсем не похожи на еврея.
      Аркадий. Возможно. А жена была украинкой. Актрисой кукольного театра. Ее приняли за еврейку... И тоже уничтожили. (Помолчав.) Сегодня как раз день ее рождения. (Помолчав.) В эти дни особенно боюсь одиночества. Между прочим, потому я сейчас здесь...
      Большая пауза.
      Шубин (после паузы). Простите за нескромный вопрос: вы изменяли своей жене?
      Аркадий (удивленно). Зачем?
      Шубин. Ну... у вас бывали увлечения?
      Аркадий. Когда?
      Шубин. Когда вы уже были женаты!
      Аркадий. Увлечения?
      Шубин. Да. Вам нравились другие женщины помимо вашей жены?
      Аркадий. Нравились. Да... Но я любил свою жену и был верен ей.
      Шубин. Верны?
      Аркадий. Да. Представьте себе.
      Шубин (приподнимаясь на локте и глядя на собеседника). Ну а если бы вы встретили такую женщину, которая...
      Аркадий (прерывает Шубина). Я встретил такую женщину.
      Шубин. Ну?
      Аркадий. Это была моя жена...
      Шубин. У вас не было детей?
      Аркадий (тихо). Мы ждали ребенка...
      Пауза.
      Шубин. Хорошо, что вы такой цельный человек, однолюб... Но есть ведь люди и иного склада, и тоже честные, порядочные, как у нас принято говорить. А их осуждают за то, что...
      Аркадий. За что же их осуждают?
      Шубин. За аморальное поведение в быту. А весь поступок иного такого человека заключается только в том, что он разлюбил мать своих детей и полюбил другую женщину.
      Аркадий. Вы говорите: "разлюбил". А может быть, он ее никогда и не любил?
      Шубин (задумавшись). Может быть. И вот встретил другую, полюбил ее, не может без нее жить, работать. Она ему нужна как воздух, и он ушел к ней, ушел от той, с детьми. А люди предполагают уже, что, раз он ушел от одной, он может уйти и от этой, второй, а там и от третьей! Справедливо ли это? Разве человек не имеет права на любовь?
      Аркадий. Человек имеет право на все, кроме подлости!
      Шубин. Какая же это подлость, черт возьми?
      Аркадий. Я имею в виду не ваш случай.
      Шубин. Столько развелось ханжей, нравоучителей...
      Аркадий. Хватает.
      Шубин. Один - семьи не разрушает, а знай блудит направо и налево, и ничего - общественность спокойна... А другой - честно, по велению души и сердца перестроит заново свою жизнь, и в него уже тычут пальцем: "Ай как нехорошо!", "Ай как аморально!"
      Шубин замолкает. В комнату шумно входят раскрасневшиеся
      от мороза Марина и Тамара.
      Тамара (трет уши). Ай какой знатный морозец! В следующее воскресенье опять сюда приедем!
      Марина. Если только Таисия Павловна нам вторично доверит ключ от своей дачи!
      Тамара. А мы и ее вытащим, ей надо похудеть. Что-то у меня случилось с правым креплением. Это я ведь из-за него так часто падала... Аркаша! Ну как вы тут без нас? Сергей Евгеньевич! Почему вы нас бросили?
      Аркадий. Хоть бы кто-нибудь обратил внимание!
      Марина. На что?
      Аркадий. На то, что в комнате тепло благодаря моим усилиям. (Показывает на печь.) Хотя бы кто-нибудь произнес: "Спасибо, Аркаша! Пока мы прохлаждались в свое удовольствие, ты не сидел сложа руки, ты занимался делом на благо общества!" Нет, вошли, разделись, согрелись и промолчали! Черствая неблагодарность!
      Тамара. Действительно! Как же это мы? А? (Шутливо.) "Спасибо, Аркаша! Спасибо, родненький! Пока мы прохлаждались в свое удовольствие, ты не сидел сложа руки, ты занимался делом на благо общества!"
      Аркадий. Профессиональная память! А не пора ли сесть к столу?
      Марина. Масса продуктов! Как это мы все осилим? Друзья! Можно садиться! (Вспомнив.) А где же остальные?
      Тамара. Они оторвались и пошли по своему маршруту. Будем ждать?
      Марина. Совершенно не обязательно. Я вообще не знаю, зачем они к нам привязались. Надо же было нам их встретить! Ох!
      Аркадий. Их продукты я не распаковывал.
      Марина. Тем лучше! Аркадий! Подайте мне, пожалуйста, термос. Что в нем? Какао? Кофе? Или что-нибудь на "ш"? Шпирт?
      Аркадий. У хорошего администратора найдется и то, и другое, и третье!
      Все садятся к столу, пододвинув его к тахте, на которой
      остается сидеть Шубин.
      Марина. Чудесный день сегодня! А какой лес! Аркадий! Если бы вы с нами пошли, вы бы испытали огромное наслаждение!
      Аркадий. Товарищи!.. У меня же не было лыж!
      Пауза. Все едят и пьют.
      Тамара (смеется). Ох эти колхозные ребятишки! Чего они там не выделывают, на той горе! Сергей Евгеньевич! Вы обратили внимание на паренька в красной фуфайке? Смотришь на него - и самой становится весело! Я его спрашиваю...
      В комнату врывается Макс.
      Макс. Товарищи! Помогите! Буба, кажется, сломала себе ногу!
      Аркадий (спокойно). "Кажется" или сломала?
      Макс. Не знаю. Мы решили скатиться с горы. Она поехала первая, а я остался наверху. Потом я увидел, как она упала и перевернулась через голову раз и еще раз - и лежит! Я подбежал к ней, а она держится за ногу. И не может шевельнуться!
      Марина (поднимается). Где она сейчас?
      Макс (неопределенным жестом показывает направление). Там, в лесу! Плачет и стонет.
      Аркадий (выходит из-за стола). Что же, вы не могли ее на руках из лесу вынести?
      Макс (оправдываясь). Она тяжелая. И потом столько снегу...
      Марина (решительно). Пойдемте, товарищи! Поможем!
      Аркадий. Нет, вы оставайтесь! Не обязательно всем идти!
      Макс (подходит к столу и берет большой бутерброд с колбасой). Как волк проголодался. (Откусывает бутерброд.) Товарищи! Скорей! (Ест.)
      Аркадий и Тамара быстро выходят.
      Марина (Максу). Сотрите с лица помаду!
      Макс. Где?
      Марина. На правой щеке.
      Макс трет щеку, на ходу жуя, выходит из комнаты Марина и
      Шубин одни.
      (Тихо спрашивает.) Сережа! Как ты себя чувствуешь?
      Шубин. Спасибо, хорошо.
      Марина. Когда ты свернул на эту лыжню, я поняла, что тебе захотелось побыть одному. Я угадала?
      Шубин (с тревогой). Ты сердишься?
      Марина (ласково). Что ты... Я же все понимаю... Я так благодарна тебе, что ты поехал с нами... Это очень важно для меня. Понимаешь?
      Шубин. Понимаю.
      Марина. Я очень люблю тебя, Сережа. (Прижимается к мужу.)
      Шубин (обняв жену одной рукой). И я...
      Марина. Как тебе помочь? Как? Чем? Я бы так хотела тебе помочь!
      Шубин. Милая моя... Я это знаю.
      Марина. Ты попробуй, постарайся представить себе все в другом свете! В самом деле! Все самое плохое - позади. Твой сын хорошо учится. Света жива-здорова... Вы помирились. Мы любим друг друга... Все хорошо!
      Шубин. Ты права. Все не так плохо, как кажется, но дело в том, что и не так хорошо, как бы хотелось. Разве я не вижу, разве я не понимаю, что мои мысли, мои думы, которые должны касаться одного меня, - и тебе не дают покоя?
      Марина. Не продолжай!
      Шубин. Тебе со мной трудно. Я никогда не придавал значения разнице лет между нами... Собственно говоря, она и невелика. Она неощутима. Вернее, была неощутима до того самого дня, когда я вдруг понял, что старше тебя еще на две жизни...
      Марина (тихо). Жизни твоих детей.
      Шубин. Представь себе.
      Марина (после большой паузы). Ну а что же дальше?.. Почему ты молчишь?
      Шубин в раздумье машинально трогает струны гитары,
      лежащей на тахте.
      Занавес
      КАРТИНА ВОСЬМАЯ
      Номер в одной из московских гостиниц. Шубин в плаще, со
      шляпой на коленях, сидит в кресле. Сомов стоит возле
      стола.
      Сомов. Я звонил тебе несколько раз, но все не заставал дома. Ты мне очень нужен.
      Шубин. Я тебя тоже очень хотел видеть! По служебным делам в Москву или опять по литературным? Читал я твою книгу. Хорошая вещь. И легко читается.
      Сомов. На этот раз я здесь в связи с другими делами.
      Шубин. Не секрет?
      Сомов. Я именно хочу, чтобы тут не было никакого секрета, тем более от тебя...
      Стук в дверь. Входит официант. В руках у него поднос с
      бутылкой коньяка и две рюмки. На блюдце лимон.
      Официант (ставит поднос на стол. Сомову). Дагестанский, "Три звездочки", как просили. Можно открыть?
      Сомов кивает головой. Официант открывает бутылку. Хочет
      разлить коньяк по рюмкам.
      Сомов. Спасибо. Мы сами. Счет - потом. После, пожалуйста.
      Официант деликатно ставит бутылку на стол и направляется
      к двери. Что-то вспомнив, останавливается. Подходит к
      Сомову.
      Официант (улыбаясь). Прошу прощения! Я насчет книжечки... Не забыли?
      Сомов. Да, да! Я вам надписал. (Берет со стола книгу, протягивает ее официанту.) Вот. (Читает надпись на титульном листе.) "Силантию Никифоровичу Каштанову. На добрую память". (Протягивает книгу.) "От автора".
      Официант (берет книгу). Покорнейше благодарю. (Шубину.) Книги я собираю. Первый том с личной благодарностью от Алексея Толстого получил! Во время войны его обслуживал. "Петра Первого" он мне преподнес... Еще сборник стихов есть на грузинском языке. От автора - поэта... Два прогрессивных сочинения иностранных писателей - Арагон и Павел Неруда! Тоже самолично расписались. Приятно как память иметь. Другой раз возьмешь книгу в руки - и вспомнишь человека, который ее сочинил... В каком номере жил, что кушать заказывал... Извините... Помешал... Если что еще потребуется - звоните. Я на этаже. (Уходит.)
      Шубин (помолчав). Редко, редко мы с тобой видимся, Арсений! Жаль. А жизнь идет, дни бегут - время катится...
      Сомов. Ты что-то, видно, не в духе сегодня. Как твои дела?
      Шубин. Какие мои дела ты имеешь в виду? Личную жизнь или...
      Сомов (перебивая). Я, видишь ли, не отделяю личной жизни от всего остального.
      Шубин (наливая себе рюмку коньяку). А у меня, брат, как-то так, само отделяется... Я разумом понимаю, что главное - это не только то, что касается меня одного, моих личных чувств и эмоций. Главное - это то общее, непосильное одному, ради которого я существую как маленькая частица этого большого, во что лично я, Шубин, вкладываю свое сердце, свой разум, труд и фантазию. А то - не главное, хотя и не менее важное для меня, это - мое, личное: женщина, которую я люблю, мои дети, мой дом. И между прочим... (Умолкает.)
      Сомов. Продолжай. Я тебя внимательно слушаю.
      Шубин. Мне сейчас показалось, что выражение "между прочим" могло бы звучать и как "между главным". В самом деле! Личная жизнь гражданина Шубина Сергея Евгеньевича удивительно не монтируется почему-то с тем "прочим", точнее, "главным", ради чего он живет на этой земле. Подумать только! Кто такой Шубин? Ведущий инженер научно-исследовательского центра, разрабатывающего самые передовые гипотезы. По существу, с девяти часов утра и до конца рабочего дня оный Шубин находится на форпосте коммунизма, в завтрашнем дне. А дома, когда Шубин наедине с самим собой, он весь в прошлом, занимается самоанализом, мучается сомнениями... Удивительно негармоничное сочетание личного и общественного! (Усмехнувшись.) Я стал самокритичен! Не правда ли?
      Сомов. Но ты же ведь любишь!
      Шубин. Да! Люблю. В том-то и гвоздь! Но счастья... почему-то нет! Нет!
      Сомов (задумавшись). Понимаю... (Ходит по комнате.) А я-то думал...
      Шубин. Так что же ты мне хотел сказать? Ты говоришь, что искал меня.
      Сомов (не сразу). Видишь ли, Сергей... я решил жениться...
      Шубин. Наконец-то! Давно пора! Довольно тебе бобылем жить! Мудрое решение!
      Сомов. Да. Я женюсь!
      Шубин (шутливо). Сочувствую. Прости. Шучу, шучу! Поздравляю. От всей души! Кто же она? Москвичка? Хороша собой?
      Сомов. Москвичка.
      Шубин. Надеюсь, пригласишь на свадьбу? Готовить подарок?
      Сомов (серьезно). Подарок можно и не готовить. И на свадьбу я тебя не приглашаю.
      Шубин (удивленно). Что так? Почему? Что случилось?
      Сомов. Видишь ли... Я женюсь на... Татьяне Леонидовне.
      Шубин (ставит рюмку на стол). На ком?
      Сомов. На Татьяне Леонидовне. В Москву я приехал за ней. У нас в Таежном открывается новая больница. Ей предложено место главного врача... Вот... И я хотел тебе сам сообщить об этом.
      Шубин. Сам?
      Сомов. Да. Сам. Чтобы ты узнал не из третьих рук, не с чьих-то слов.
      Шубин. Хорошо... А что, собственно, хорошего? (Залпом выпивает рюмку коньяку.) Ты ждешь от меня ответа?
      Сомов. Нет. Ответа я не жду.
      Шубин. Он тебе не нужен!
      Сомов. Не нужен. Надеюсь, это не помешает нам остаться добрыми... знакомыми?
      Шубин. Нет, конечно. Только почему "знакомыми", а не "друзьями"? Ну что ж, Сомов! Я пью за твое счастье. Нет своего, так за чужое счастье выпью! Вот оно, какое дело-то...
      Сомов. Спасибо, Сергей!
      Чокаются, пьют.
      Шубин (неожиданно помрачнев). А ребята как же?.. Выходит, и они будут там... с тобой? (Трет лоб.) Понимаю... Ну да... Значит, я вообще... совсем...
      Сомов (серьезно). А как же быть иначе?
      Шубин. Ты прав. Я молчу... Удивительное дело: молчу... Между прочим, нечего мне сказать. Нечего. Просто нечего!
      В дверь стучат. Входит Шубина. В руках у нее букет
      цветов. Она не ожидала встретить здесь Шубина. Шубин
      поднимается. Сомов помогает Шубиной снять пальто.
      Татьяна Леонидовна (Шубину). Добрый вечер! (Протягивает руку.)
      Шубин (глухим голосом). Здравствуй, Таня!
      Татьяна Леонидовна (Сомову). Цветы! Купила возле гостиницы. Есть куда поставить?
      Сомов. Да, да! Сейчас!
      Татьяна Леонидовна. Последние. Нравятся?
      Шубин. На улице дождь?
      Татьяна Леонидовна. Нет, листопад.
      Сомов. Вот кувшин.
      Татьяна Леонидовна (ставит цветы в кувшин). В Красноярске, говорят, стоит небывалая жара.
      Сомов. Как прошла операция?
      Татьяна Леонидовна. Отложена на завтра. Боюсь за сердце больного.
      Шубин. Да. Сердце - это очень ответственно. Даже тогда, когда не требуется хирургического вмешательства. (Про себя.) Осенью на трамвайных столбах висит предостережение: "Осторожно, листопад!" Осыпаются листья, скользят колеса, осенью...
      Шубина подходит к окну. Раздвигает шторы. За окном
      вечер. Напротив светятся окна многоэтажного дома.
      Татьяна Леонидовна. Сомов! Ты видишь дом напротив? Светятся окна, и за каждым свои радости, свои печали. А люди проходят мимо и говорят: "Смотрите, как красиво - в окнах горит свет!"
      Большая пауза. Звучит тихая музыка. Неожиданно в комнату
      входит незнакомец. Все с удивлением оборачиваются. Молча
      смотрят на вошедшего.
      Незнакомец. Извините, пожалуйста! Я...
      Сомов. Кто вы такой?
      Татьяна Леонидовна. Откуда?
      Незнакомец. Я вам сейчас все объясню.
      Шубин. Что вам угодно?
      Незнакомец (волнуясь). Видите ли, товарищи. Дело в том, что автор поручил мне внести в пьесу некоторые поправки. Я тоже пережил в своей жизни аналогичную историю, но все неожиданно повернулось совсем иначе. Я сейчас непосредственно от автора. Он согласен на другой финал!
      Сомов. Вы опоздали. Спектакль кончился.
      Татьяна Леонидовна. Кончился спектакль.
      Шубин. Мы уже ничего переигрывать не можем.
      Незнакомец. Я так спешил. Ну что ж. Тогда пусть уж все остается так, как сложилось у вас. Простите. (Уходит.)
      Сомов (помолчав). А ведь действительно эта пьеса могла бы завершиться иначе.
      Татьяна Леонидовна. И я могла бы быть совсем другой...
      Шубин. А уж про меня и говорить нечего.
      Занавес
      1959