Глумов. Не горячись, сделай милость! Ты лучше оглядись, куда мы попали!
      Рассказчик. Куда, куда... В приемную адвоката Балалайкина!
      Глумов. Да нет, ты посмотри, где он живет, Балалайкин!
      Рассказчик. Где?
      Глумов. Не узнаешь? Да это же квартира Дарьи Семеновны...
      Рассказчик. Дарьи Семеновны?
      Глумов. Забыл Дарью Семеновну? Кубариху забыл!
      Рассказчик. Ее пансион для благородных девиц без изучения древних языков?
      Глумов. Ну конечно! Здесь и живет Балалайкин. Ух, веселое время было! Ух, молодость наша, молодость!
      Рассказчик (он оглядывается, немного приходит в себя). Да... Бедная Дарья Семеновна, царство ей небесное!
      Глумов. Я еще на лестнице подумал... А потом - нет, быть не может... Чего-чего тут только не было... Кто только в ее квартире воспитание не получил!
      Рассказчик. Многие из ее школы вышли, которые теперь...
      Глумов. Да... Хороша она была по педагогической части... (Принюхивается.) Слышишь? Пахнет! Дарья Семеновна... она! Она эти самые духи употребляла, когда поджидала "гостей"! Эти духи... Да ведь она жива! Она здесь!!!
      Дремавший в кресле старик закряхтел, заерзал. Рассказчик
      толкает Глумова, он затихает, но старик уже окончательно
      проснулся. Он встал, подошел к ним, поклонился.
      Очищенный. Разрешите представиться. Перед вами человек извилистой судьбы. Вот уже пять лет, как жена моя везде ищет удовлетворения.
      Глумов. Да?
      Очищенный. Жена моя содержит гласную кассу ссуд, я же состою редактором при газете "Краса Демидрона". Наша газета находится в ведении комитета ассенизации столичного города Санкт-Петербурга. Тяжелы обязанности редактора газеты по вольному найму! Правда, взамен всех неприятностей я пользуюсь правом в семи трактирах, однажды в неделю в каждом, попользоваться двумя рюмками водки и порцией селянки. Жалованье я получаю неплохое, но ежели принять во внимание: первое, что по воспитанию моему я получил потребности обширные; второе, что съестные припасы с каждым днем дорожают, так что рюмка очищенной стоит нынче десять копеек вместо прежних пяти, - то и выходит, что о бифштексах да об котлетах мне и в помышлении держать невозможно!
      Рассказчик. Позвольте, однако! Ведь вы сами сказали, что имеете право на бесплатное получение ежедневно двух рюмок водки и порции селянки!
      Очищенный. Ах, молодой человек! Молодой человек! Как вы, однако, опрометчивы в ваших суждениях! По моему воспитанию мне не только двух рюмок и одной селянки, а двадцати рюмок и десяти селянок - и того недостаточно! Ах, молодой человек, право, обидно даже... (В голосе его зазвучали слезы, а рука сама протянулась к приятелям, как бы намекая о вознаграждении за обиду.)
      Глумов. Не сердитесь на нас! (Кладет в распростертую ладонь Очищенного деньги.)
      Очищенный (деловито рассмотрев монету). Мало, но я не притеснителен... К тому же я сластолюбив... (Со слезой в голосе.) Я люблю мармелад, чернослив, изюм, и хотя входил в переговоры с купцом Елисеевым, дабы разрешено мне было бесплатно входить в его магазины и пробовать, но получил решительный отказ; купец же Смуров вследствие подобных же переговоров разрешил мне выдавать в день по одному поврежденному яблоку. (Рассказчику.) Стало быть, и этого, по вашему, милостивый государь, разумению, достаточно?
      Рассказчик. Извините. (Положил в приготовленную ладонь монету, она мгновенно исчезает в кармане Очищенного.)
      Очищенный. Благодарю вас. Итак, я сластолюбив и потому имею вкус к лакомствам вообще и к девочкам в особенности. Есть у них, знаете... (Сладострастно причмокнул.)
      Глумов и Рассказчик (с отвращением). Ой...
      Очищенный. А так как жена удерживает у меня пятнадцать рублей в месяц за прокорм и квартиру - и притом даже в таком случае, если б я ни разу не обедал дома, - то на так называемые издержки представительства остается никак не больше пяти рублей в месяц.
      Глумов внимательно на него смотрит.
      (Встревоженно.) Что такое?
      Глумов узнает его и начинает напевать: "Чижик-пыжик, где
      ты был?"
      Что такое?!
      Глумов. "...На Фонтанке водку пил...". (Рассказчику.) Послушай, брат, ты видишь, кто он, этот старик? Не узнаешь его?
      Рассказчик. Нет... Хотя... Словно я видел его где-то...
      Глумов. Это же тапер Дарьи Семеновны... Очищенный!
      Рассказчик. Иван Иваныч!
      Глумов (Очищенному, вглядываясь в него). Иван Иваныч! Да ведь это ты! Ты! Ты! Помнишь, как ты на фортепьяно тренькал?
      Очищенный (осторожно). Не помню...
      Глумов. А помнишь, как я однажды поднес тебе рюмку водки, настоенную на воспламеняющихся веществах?
      Очищенный. Помню. (Бросается в его объятия.) Друзья! Не растравляйте старых, но не заживших еще ран! Жизнь моя - это тяжелая и скорбная история!
      Глумов. Иван Иваныч! Как ты вырос! Похорошел!
      Очищенный. А моя жена еженедельно меня крова лишает.
      Глумов. Но ведь супруга ваша могла бы и не требовать с вас платы за содержание?
      Очищенный. О-о! Не говорите, милостивый государь! Моя жена... А есть ведь, господа, и другие жены... Вот жена Балалайкина, например...
      Рассказчик (вскрикивает). Как?
      Глумов толкает его: молчи, мол.
      Очищенный (рад посплетничать). Никто почти и не знает, что он женат. А он женат, господа, и восемь дочерей имеет.
      Рассказчик. Балалайкин женат?
      Очищенный (взахлеб). Женат. Живут они в величайшей бедности близ Царского Села, получая от Балалайкина в виде воспособления не больше десяти рублей в месяц. Балалайкин же наезжает туда один раз в неделю, и ни одна душа о том не знает...
      Рассказчик близок к обмороку.
      Рассказчик. Все погибло.
      Очищенный. Что?
      Глумов (желая отвлечь Очищенного). Свидетель игр нашей молодости! Иван Иваныч! Да ведь тут фортепьяно! Сыграй нам "Чижик-пыжик! Где ты был?" Помнишь? (Отводит Очищенного от Рассказчика.)
      Очищенный. Помню, как не помнить? (Садится за фортепьяно, начинает играть.)
      Глумов садится рядом и подпевает.
      Рассказчик. Балалайкин женат.
      Глумов. Мужайся, что-нибудь придумаем.
      Рассказчик. Что же это такое? Значит, он соглашался на двоеженство? И мы должны этому содействовать? А может быть, это и к лучшему? Тут уж мы окончательно свою благонамеренность выкажем. А что же остается? Забыть, что мы собирались только "годить", и по уши погрузиться в самую гущу благонамеренной действительности. Общий уголовный кодекс защитит нас от притязаний кодекса уголовно-политического. Двоеженство! Иначе не спастись. Надо прямо бить на двоеженство. Теперь у нас есть цель: во что бы то ни стало женить Балалайку на "штучке" купца Парамонова, и надо мужественно идти к осуществлению этой цели. (Глумову.) Глумов! А как ты смотришь на двоеженство?
      Глумов. Эврика!
      Дверь кабинета открылась, оттуда вышли Балалайкин и
      юноша.
      Балалайкин (всем). Я вижу, друзья, что вы уже перезнакомились. Одну минутку! (Юноше.) Все ясно, наш план неотразим. Ведь прежнее письмо наше возымело действие?
      Юноша. Возымело, господин Балалайкин, только нельзя сказать, чтобы вполне благоприятное. Вот ответ-с! (Подает письмо.)
      Балалайкин (громко читает). "А ежели ты, щенок, будешь еще ко мне приставать...". Гм, да... Ответ, конечно, не совсем благоприятный, хотя, с другой стороны, сердце женщины... Ну, если и эти письма не помогут... Что ж! Будем еще сочинять... новые... до победного конца!
      Юноша (умоляющим тоном). Со стихами бы, господин Балалайкин!
      Балалайкин. Можно. Из Виктора Гюго, например. (Декламирует по-французски.) Ладно будет?
      Юноша (робко). Хорошо-с, но ведь она по-французски не знает.
      Балалайкин. Это ничего: вот и вы не знаете, да говорите "хорошо". Неизвестность, знаете... она на воображение действует! Потребность такая в человеке есть! А, впрочем, я и по-русски могу:
      Кудри девы-чародейки,
      Кудри - блеск и аромат!
      Кудри - кольца, кудри - змейки,
      Кудри - бархатный каскад.
      Хорошо? Приходите завтра - будет готово... За стихи цена... (Поднял правую руку и показал все пять пальцев.) Пять рублей.
      Юноша. Нельзя ли сбавить, господин Балалайкин? Ей-богу, мамаша всего десять рублей в месяц дает: тут и на папиросы, тут и на все-с!
      Балалайкин. Желаете иметь успех у женщин и жалеете денег. Фуй, фуй, фуй! Ежели мамаша дает мало денег, добывайте сами! Трудитесь, давайте уроки, просвещайте юношество! Сейте разумное, доброе, вечное! Итак, до завтра... победитель! (Выпроваживает юношу. Обращаясь ко всем оставшимся, сгрудившимся возле фортепьяно.) Ну, господа, я к вашим услугам! По счастливой случайности я сегодня совершенно свободен от хождения и приглашаю вас позавтракать здесь, со мной. (Хлопает в ладоши.)
      Лакеи вкатывают стол с обильной едой.
      Прошу, прошу, господа, садитесь. Не бог весть что, но несравненно лучше, чем какой-нибудь "Пекин"!
      Все благодарят и усаживаются.
      Очищенный. Отменное угощение! Это вам не селянка в трактире!
      Балалайкин (указывая на лакеев). Господа, позвольте представить! Мои лжесвидетели! Без лжесвидетелей теперь в нашем деле никак нельзя! От четырех до пяти человек содержу! Двое постоянных, при доме! На всякий случай, да и при хозяйстве люди нужны: прими, подай, пшел вон!
      Лжесвидетели смеются.
      Пшли вон!
      Лжесвидетели исчезают.
      Рекомендую. Вот этот балык прислан мне прямо из Коканда бывшим мятежным ханом Наср-Эддином за то, что я подыскал ему невесту. Двадцать фунтов балыка! И один глиняный кувшин воды. (Хлопает в ладоши.)
      Лакей приносит кувшин.
      (Демонстрирует презент.)
      Глумов. Зачем же воды?
      Балалайкин. А у них вода в редкость - вот он и вообразил, что и невесть как мне этим угодит.
      Глумов. Слушай, Балалайкин, есть у меня вопросик...
      Балалайкин. Потом, потом... Да, господа, немало-таки было у меня возни с этим ханом! Трех невест в течение двух месяцев ему переслал - и все мало!
      Очищенный. Осмелюсь вам доложить, есть у меня на примете девица одна, которая в отъезд согласна... ах, хороша девица!
      Балалайкин. Прекрасно-с, будем иметь в виду. Однако признаюсь вам, и без того отбою мне от этих невест нет. Даже молодые люди приходят, право! Звонок за звонком!
      Глумов. Странно однако ж, что за все эти хлопоты он вас балыком да кувшином воды отблагодарил!
      Балалайкин. О, эти ханы, ханы... нет в мире существ неблагодарнее их! Впрочем, он мне еще пару шакалов прислал, да черта ли в них! Позабавился несколько дней, поездил на них по Невскому, да и отдал в зоологический сад. Завывают как-то... и кучера искусали... И представьте себе, кроме бифштексов, ничего не едят, канальи!
      Глумов. Ай-ай-ай!
      Балалайкин. Господа, рекомендую кильки... это достопримечательность! Я их сам ловил прошлым летом... Дорогой в Европу. Вы знаете, ведь я было в политике попался... Как же! Да! Да! Ну, и надобно было за границу удирать. Нанял я, знаете, живым манером чухонца: айда, мина нуси, сколько, шельма белоглазая, возьмешь Балтийское море переплыть? Взял он с меня тысячу рублен денег да водки ведро, уложил меня на дно лодки, прикрыл рогожкой... Только как к острову Готланду стали подплывать, тогда выпустил. Тут-то я и ловил кильку, покуда не обнаружилось, что вся эта история с моей политикой - одно недоразумение... Да, господа, испытал я в то время! Как ни хорошо за границей, а все-таки с милой родиной расставаться тяжело. Ехали мы, знаете, мимо Кронштадта, с одной стороны Кронштадт, с другой - Свеаборг, а я лежу и думаю: вдруг выпалит? Ведь броненосцев пробивает, а мы... что такое мы?!
      Глумов. Не выпалил?
      Балалайкин. Нет, зазевались. Помилуйте! Броненосцев пробивает, а наша лодка... представьте себе, ореховая скорлупа! И вдобавок поминутно открывается течь.
      Глумов. Послушай, Балалайкин, есть у меня к тебе один вопросик...
      Балалайкин. Успеете... А вот эти фиги мне Эюб-паша презентовал... Впрочем, не следовало бы об этом говорить. Ну, да ведь вы меня не выдадите! Да вы попробуйте-ка! Аромат-то какой!
      Глумов. Эюб-паша за что же вам подарки делает?
      Балалайкин. А я тут ему одно сведеньице в дипломатических сферах выведал... так, пустячки!
      Рассказчик. Балалайкин! Пощадите! Ведь вы себя в измене отечеству обличаете!
      Балалайкин. Ах! Ах! Ах! (Смеется.) Я действительно сведеньице для него выведал, но он через это сведеньице сраженье потерял - в том самом... ну, в ущелье, как бишь его? Нет, господа! Я ведь в этих делах осторожен! Однако я его и тогда предупреждал. Ну куда ты, говорю, лезешь? Ведь если ты проиграешь сражение, тебя турки судить будут, а если выиграешь, образованная Европа осудит. Подай-ка лучше в отставку.
      Глумов. Не послушался?
      Балалайкин. Не послушался - и проиграл! А жаль Эюба, до слез жаль! Лихой малый и даже на турку совсем не похож! Я с ним вместе в баню ходил совсем как есть человек! Только тело голубое, совершенно как наши жандармы в прежней форме, до преобразования. Да, господа, много-таки я в своей жизни перипетий испытал! В Березов сослан был, пробовал картошку там акклиматизировать - не выросла! Но зато много и радостей изведал! Например, восход солнца на берегах Ледовитого океана! Представьте себе, в одно и то же время и всходит и заходит - где это увидите? Оттого там никто и не спит. Тюленей ловят!
      Очищенный. Желал бы я знать, тюленье мясцо - приятно оно на вкус?
      Балалайкин. Мылом отдает, а, впрочем, мы его ели. Там летом семьдесят три градуса мороза бывает, а зимой - это что ж! Так тут и тюленине будешь рад. Я однажды там нос отморозил; высморкался - смотрю, ан нос в руке!
      Глумов. Ах, черт побери!
      Балалайкин. К счастью, я сейчас же нашелся: взял тепленького тюленьего маслица, помазал, приставил - и вот, как видите. (Предлагает всем освидетельствовать свой нос, но Рассказчик затыкает ему рот салфеткой.)
      Глумов. Балалайкин! Послушай, брат, но не лги, а отвечай прямо: ты женат?
      Балалайкин (после паузы, пьяным, увядшим голосом). Женат. Восемь дочерей имею: Анна, Антонина, Аграфена, Анастасия, Аглая, Арина, Александра... Аида - младшенькая. Ну и что?!
      Глумов. А как ты насчет двоеженства полагаешь?
      Балалайкин. Вообще говоря - могу! Но это, разумеется, зависит...
      Глумов. Давай же кончать. В два слова... тысячу рублей?
      Балалайкин (встрепенувшись). Голубчики! Да ведь вы... по парамоновскому делу? Помилуйте! Мне Онуфрий Петрович Парамонов в присутствии Ивана Тимофеевича без всякого разговора уже три тысячи надавал!
      Рассказчик. То была цена, а теперь другая. В то время охотников мало было, а теперь ими хоть пруд пруди. И все охотники холостые, беспрепятственные. Только нам непременно хочется, чтоб двоеженство было. На роман похожее.
      Балалайкин. Меньше двух тысяч нельзя! Помилуйте, господа! Тысяча рублей! Разве это деньги? А моральное беспокойство? А трата времени! А репутация! Человека, который за тысячу рублей... Тысяча! Смешно, право! Ведь мне свои собратья проходу за эту тысячу не дадут!
      Очищенный (скромно). Позвольте мне! Я за пятьсот...
      Балалайкин (быстро). Хорошо-с. Согласен! Согласен. Согласен. Пусть будет ни по-моему, ни по-вашему - накиньте шестьсот на возможные судебные издержки...
      Рассказчик. Адвокат, а суда боится!
      Глумов. Ну, договорились. Где у тебя шампанское? Надо обмыть уговор!
      Балалайкин свистит, появляются лакеи.
      Балалайкин. Шампанского!
      Лакеи приносят шампанское, открывают бутылки, разливают
      по бокалам.
      А шаферами кто будет?
      Рассказчик. Мы с Глумовым.
      Очищенный. А меня кем пристроите? Я на свадьбах гулять люблю-у-у...
      Глумов. Будете посаженым отцом.
      Очищенный. Десять рублей присовокупите в виде личного вознаграждения и за прокат платья?
      Глумов. Присовокупим, Иван Иваныч! Да поселись у нас! Тебе что нужно? Щей тарелку - есть! Водки рюмку - найдется. Пьем за здоровье двоеженца!
      Чокаются, пьют.
      Очищенный. Ах! Хороша шампанея!
      Балалайкин (великодушно). А ежели по обстоятельствам дел потребуются лжесвидетели, то вы во всякое время найдете их здесь... Вот они! И безвозмездно!
      Рассказчик (Растроганно). Господа! Господа! Заключимте четверной союз!
      Балалайкин. За нашу дружбу!
      Все встают и, что-то торжественно бормоча, берутся за
      руки.
      Это - клятва.
      Затемнение
      КАРТИНА ШЕСТАЯ
      Рассказчик (в зал). Мы вернулись от Балалайкина уже втроем и притом в самом радостном расположении духа. Мысль, что ежели подвиг благонамеренности еще и не вполне нами совершен, то, во всяком случае, мы находимся на прямом и верном пути к нему, наполняла наши сердца восхищением. Знаменательно, что, раз человек вступил на стезю благонамеренности, он становится деятелен, как бес. Мы были полны жаждой деятельности и, оставив дома Очищенного, решили скакать к самой "штучке" парамоновской, к Фаинушке, дабы убедиться, что и невеста подготовлена к перемене своей судьбы. От созерцательного выжидания мы решительно приступили к действию, и остановить нас не могла уже никакая сила.
      Зала в доме Фаинушки. Приятелей принял Полкан Самсоныч
      Редедя - сонного вида овальный человек с брюшком, одетый
      по-домашнему.
      Редедя. Милости просим, господа, Фаина Егоровна сейчас пожалует.
      Рассказчик. Извините, что побеспокоили.
      Глумов (поклонившись). Онуфрий Петрович?
      Редедя. Отнюдь. Рекомендуюсь! Полкан Самсоныч Редедя. Странствующий полководец, жилец и фаворит Фаины Егоровны.
      Глумов. И фаворит?
      Редедя. Фаворит.
      Глумов. Да... Велики и многообразны обязанности ваши.
      Редедя. И приятны, добавьте-с. В качестве метрдотеля занимаю нижний этаж. А Онуфрий Петрович - это благодетель наш. Вы к Фаине Егоровне?
      Глумов. К ней. А что, Фаина Егоровна скоро явится?
      Редедя. Вот-вот. За покупками поехала. Садитесь, господа.
      Рассказчик (после паузы). А как же инстинкт полководца? Не тянет в сраженье?
      Редедя. Тянет. Но два года перемирия себе положил. Два года отдыхаю. Сейчас много приглашений имею. Зулусия, Эфиопия... Выбираю.
      Пауза.
      Глумов. А как вы полагаете, Полкан Самсоныч, если сейчас немец или турок... готова ли была бы Россия дать отпор?
      Редедя. То есть ежели сейчас... сию минуту... пиши пропало.
      Рассказчик. Что уж так... решительно?
      Редедя. Да как вам сказать... Что боевая сила у нас в исправности верно, и оружие есть... средственное, но есть... и даже порох найдется, коли поискать... Но чего нет так нет - это полководцев-с! Нет, нет и нет!
      Рассказчик. Как же так?
      Редедя. Нет, и не только у нас - нигде полководцев нет! И не будет-с!
      Глумов. Но если есть потребность в полководцах, то должны же отыскаться и средства для удовлетворения этой потребности?
      Редедя. А средства есть. Учредите международную корпорацию странствующих полководцев - и дело в шляпе. Ограничьте число - человек пять-шесть, не больше, - но, чтоб они всегда были готовы. Понадобился кому полководец - выбирай любого. А не выбрал, понадеялся на своего, доморощенного - не прогневайся!
      Рассказчик. Но кого же в эту корпорацию назначать будут? И кто будет назначать?
      Редедя. Охотники найдутся-с. Уж ежели кто в себе эту силу чувствует, тот зевать не будет. Сам придет и сам себя объявит... (Неожиданно задремал и так же неожиданно проснулся.) Вы к Фаине Егоровне?
      Глумов. К ней, к ней.
      Рассказчик. Скажите, а она скоро будет?
      Редедя. Вот-вот.
      Глумов. Гм... А вам приходилось в чужих странах воевать?
      Редедя (скромно). Не однажды.
      Рассказчик. И выгодно это?
      Редедя. Как вам сказать... Намедни, как ездил из Эфиопии в Зулусию, одних прогонов и суточных на сто тысяч верст взад и вперед получил. А эфиопский царь Амонасро...
      Глумов. Из "Аиды"?
      Редедя. А?
      Глумов. Из оперы "Аида"?
      Редедя (нисколько не смутившись). Он самый. Перед тем как в плен попасть, орден Аллигатора на меня возложил.
      Рассказчик. А как вы там за дело беретесь? С чего начинаете?
      Глумов. И в чем главное назначение ваше?
      Редедя. Делаю рекогносцировки, беру хитростью и приступом укрепления, выигрываю большие и малые сражения, устраиваю засады, преследую неприятеля по пятам. В особенности могу быть полезен во время междоусобий. Однажды помог экваториальным державцам в их взаимных пререканиях.
      Рассказчик. Осмелюсь спросить, Полкан Самсоныч, каким же образом страна Зулусия, столь благоустроенная и цветущая и притом имея такого полководца, как вы, так легко поддалась горсти англичан?
      Редедя. Оттого и поддалась, что команды нашей они не понимают. Я им командую: "Вперед, ребята!" - а они назад прут!.. "Стойте, подлецы!" - а их уж нету. Я-то кой-как в ту пору улепетнул, а ихний Сетивайо так и остался на троне середь поля...
      Дверь распахивается, и влетает Фаинушка. Увидев Редедю,
      вольготно расположившегося на кушетке, Фаинушка
      обрушивает на него целый поток бранчливых слов, нимало
      не смущаясь присутствием незнакомых господ.
      Фаинушка. А-а, ты еще здесь? И гостей тут принимаешь? Чтоб глаза мои вас всех больше не видели! Мало, что весь нижний этаж один занимаешь, еще и ко мне лезешь! Ишь разъелся тут! Если вы сегодня же не съедете, самому Онуфрию Петровичу пожалуюсь! Квартира твоя мне нужна! Моя она квартира, не твоя!
      Редедя (пытаясь утихомирить Фаинушку). Матушка! Фаина Егоровна! Вы же сами меня от купца Полякова переманили!
      Фаинушка. Дура была! Думала, раз ты полководец, то мужчина стоящий. А ты... Полководец! К Араби-паше езжай! Чтоб завтра же, как солнце встанет, следа твоего не было!
      Глумов (прерывает неприятную сцену). Позвольте представиться... (Встретился взглядом с Фаинушкой, засмущался, замолчал.)
      Рассказчик. Разрешите вам передать поклон от жениха вашего, адвоката Балалайкина. (Протягивает букет цветов.) Вот, он просил передать в знак своего безмерного почтения.
      Фаинушка (сразу изменив тон). Так вы ко мне? Что же вы сразу не сказали? Пардон, господа. (Не отрывая глаз от Глумова, машинально протягивает руку и берет цветы.) Благодарю вас и господина Балалайкина. Извините, господа. Прошу. А вы уже познакомились с Полканом Самсонычем?
      Рассказчик. Да, имели удовольствие.
      Фаинушка. А он у нас к фараонам уезжает. Араби-паша просит помочь. На поле брани. Жаль расставаться, а приходится...
      Редедя. Заждался он меня. Матушка, Фаина Егоровна! Дозволь на твоей свадьбе погулять! А там, так уж и быть, к Араби-паше...
      Фаинушка. Ладно уж... Да отстаньте же от меня!
      Редедя (целует ей ручку). Спасибо, матушка, спасибо.
      Рассказчик. Итак, мы свое поручение выполнили. Теперь нам пора жениха обрадовать, о полном вашем согласии сообщить и распоряжения по свадьбе сделать.
      Фаинушка. Ах, как жаль, что вы торопитесь! Может быть, закусить желаете?
      Редедя. Ах, господа, как хорошо было бы нам всем закусить сейчас! У Фаины Егоровны такая селедочка водится! Такой балычок!..
      Рассказчик. Нет, нет, спасибо, нам пора, в другой раз.
      Глумов. Не смеем вас больше задерживать.
      Фаинушка. Я жду вас на свадьбу, господа... (Глядя на Глумова.) Надеюсь, вы за столом подле меня сядете.
      Глумов. Кто? Я?
      Фаинушка. Вы.
      Рассказчик (беря за руку остолбеневшего Глумова). За честь почтем.
      Глумов (механически повторяет). За честь почтем. Почтем... за честь... (Пятясь, уходит.)
      Фаинушка (взяв двумя руками букет, закрыв им лицо). Ах, какой милый этот молодой человек... И какой смешной! Какой смешной!
      Затемнение
      КАРТИНА СЕДЬМАЯ
      Рассказчик (в зал). Да... признаюсь, не ожидал, что эта парамоновская "штучка" так хороша собой. Когда я мельком у нее в прихожей взглянул на себя в зеркало, то увидел, что губы мои сами собой сложились "сердечком". Приятнейшие вещи, однако, встречаются на стезе благонамеренности. И как это интересно совершать разнообразные акты, с которыми сопрягается безопасное плаванье по житейскому морю. Ну разве мы повстречались бы с Фаинушкой, если б сидели, как прежде, сложа руки? Или с тем же Редедей, странствующим полководцем? Я преисполнился бы полным духовным покоем, если бы не одно обстоятельство, которое я хотел прояснить вместе с Глумовым.
      Дома у Глумова. Глумов и Рассказчик расположились в
      креслах. Глумов наигрывает на гитаре и напевает романс.
      Рассказчик после трудов праведных погружен в раздумье.
      Глумов. Ты чего задумался?
      Рассказчик. А?
      Глумов. Задумался, говорю, чего?
      Рассказчик. Я насчет нашего предприятия с Балалайкиным... Предположим, оно будет благополучно завершено. Получит он условленную тысячу рублей, мы попируем у него на свадьбе и разъедемся по домам. Но послужит ли все это в глазах Ивана Тимофеевича достаточным доказательством, что прежнего либерализма не осталось в нас ни зерна?
      Глумов (с горечью). Еще надобны доказательства?
      Рассказчик. А ведь мы немалый путь прошагали с тобой. И с Балалайкиным покончили и в "устав" свою лепту вложили! И на Очищенного наскочили! Да... Нередко и малые источники дают начало рекам, оплодотворяющим неизмеримые пространства. Так-то и мы. Не верно ли сравнение, Глумов?
      Глумов. Еще как верно-с! Пусть эта мысль сопутствует нам в трудах наших. (После паузы.) А бабочка-то какая! Ишь ведь она... ах!
      Рассказчик. "Штучка"?
      Глумов. "Штучка".
      Рассказчик. Да... А меняла-то Парамонов у нее не один... Метрдотеля держит...
      Входит Очищенный.
      Иван Иваныч! С легким паром!
      Очищенный (делает реверанс). Хорошо в баньке! Смертные грехи отмывал.
      Глумов. Отмыл?
      Очищенный. Чист, как ангел на небеси. Два веника истрепал.
      Рассказчик. Ну, и мы тоже попарились. Без дела не сидели.
      Глумов. Может, и нам удастся совершить предприятие не к стыду, но к славе нашего отечества...
      Очищенный. Долголетний опыт мой подсказывает, что к стыду отечества совершить очень легко, к славе же совершить, напротив того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются и все-таки успеха не достигают. Когда я в Проломновской области жил, то был там один начальствующий - так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят, бывало: "Зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду?" А он: "Не могу, говорит, рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!" Так в стыде и отошел в вечность!
      Глумов. Однако!
      Очищенный. А когда при отпевании отец протопоп сказал: "Вот человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оному стыду, не совершил", - то весь народ, все, кто тут были, все так и залились слезами!
      Глумов. Еще бы! Разумеется, жалко!
      Очищенный. И многие из предстоявших начальствующих лиц в то время на ус себе это намотали.
      Глумов. Намотали-то намотали, да проку от этого мало вышло!
      Очищенный. Это уж само собой.
      Глумов (Рассказчику). Ты чего молчишь?
      Рассказчик (продолжая свою мысль). Да... А по-моему, одного двоеженства недостаточно.
      Очищенный. Да что это с вами, други мои! На хорошем вы счету здесь, в квартале. Я тут кое с кем повстречался. На хорошем счету. Поздравляю вас!
      Глумов. Спасибо.
      Рассказчик. Нет, мало, мало, мало, мало. Нужно бы еще что-нибудь этакое совершить. Тогда и мы косвенным образом любезному отечеству в кошель накласть сподобимся!
      Очищенный. А я знаю, что надо совершить!
      Рассказчик. Что?
      Очищенный. А я знаю, что надо совершить...
      Глумов ударяет кулаком по столу, прекращая паясничание
      Очищенного.
      Подлог! Вот после подлога никто с вас не спросит.
      Рассказчик. Подлог... Не будет ли уж чересчур однообразно? Ведь двоеженство само по себе подлог. А с другой стороны - мало! Какову задачу преследуем мы, совершая сей подлог во имя нашей дружбы с Иваном Тимофеевичем?
      Очищенный. Обелиться перед начальством! Зачеркнуть в его воображении ваше либеральное прошлое.
      Рассказчик. Так вот достаточно ли для этого одного двоеженства? Не мало ли?
      Глумов (неопределенно). Что тут сказать... А почему бы и нет? Два подлога - это уже лучше, чем один!
      Рассказчик. Знаешь, Иван Иваныч, ведь ты пресный! Только вот словно протух немного...
      Очищенный. Ну и протух! А что! А вообще-то по нашему месту не мыслить надобно, а почаще вспоминать, что выше лба уши не растут. Тогда и жизнь своим чередом пойдет, и даже сами не заметите, как время постепенно пролетит!
      Рассказчик. Верно! Верно, Глумов!
      Глумов молчит.
      Ты ж меня этому и учил!
      Глумов (мрачно). Верно. Еще как верно!
      Очищенный. Ежели оскорбление мне нанесут - от вознаграждения не откажусь, а в суд не пойду. Оттого все в квартале меня и любят. Даже теперь: приду в квартал - сейчас дежурный помощник табаком потчует!
      Рассказчик (машинально). Вот и нас тоже... Помнишь, Глумов?
      Глумов (угрюмо). Как не помнить.
      Очищенный. И вас тоже. Покуда вы вникали - никто вас не любил, а перестали вникать - все к вам с доверием! Вот хоть бы, например, устав благопристойности... Ведь какую лепту вы внесли на алтарь внутренней политики! И вообще скажу: чем более мы стараемся вникать, тем больше получаем щелчков. Знал я, сударь, одного человека, так он, покуда не вникал, благоденствовал, а вник - удавился! По-моему, так: сыт, обут, одет - ну и молчи. Полегоньку да потихоньку - ан жизнь-то и прошла! Так ли я, сударь, говорю?
      Рассказчик. Что ж ты не отвечаешь, Глумов?
      Глумов (ожесточаясь). Пр-р-равильно! Все правильно!
      Очищенный. Покойная Дарья Семеновна говаривала: жизнь наша здешняя подобна селянке, которую в малоярославском трактире подают. Коли ешь ее с маху, ложка за ложкой, - ничего, словно как и еда; а коли начнешь ворошить да разглядывать - стошнит!
      Глумов. Пр-р-равильно!
      Очищенный. Был у меня, доложу вам, знакомый, действительный статский советник, который к Дарье Семеновне только по утрам хаживал, так он мне рассказал, почему он именно утром в публичный дом, а не вечером ходит. Утром, говорит, я встал, умылся, разделся...