Четыре птицы

Михаил Ромм

Четыре птицы

Творческий путь Михаила Ромма удивителен тем, что он идёт к вершине по своему собственному пути уверенно, твёрдо, без истерик и не сомневаясь, что поэзия нужна людям.

Его стихи приобретают в последние годы уже почти эпическое, глубокое и уверенное звучание…

Имя Михаила Ромма известно уже более 25 лет. Издатель самиздатовских рукописных журналов, наивный романтик, мечтающий спасти мир… Таким он был в 80-е годы. Будучи общественным деятелем и главным редактором газеты «Гуманитарный фонд» (конец-80-x – начало 90-х) М. Н. Ромм не стремился широко пропагандировать своё собственное творчество. Однако после 2000 года вышли две книги его стихотворений – «Заветное желание» (Москва – Тель-Авив, Э.РА, 2004) и «Мастер снов» (Москва – Тель-Авив, Э.РА, 2006), куда вошли стихи разных лет. Книги вызвали живую реакцию. Например, в «Независимой газете» появился материал Ларисы Кононовой, озаглавленный «Михаил Ромм жив! Последнего романтика вытащили из андеграунда», где вкратце напоминается об истории Гуманитарного фонда (см. ссылки).

Михаил Ромм, его деятельность, его творчество – это не музейный атрибут, а факт сегодняшней литературной реальности. Михаил лишен творческого эгоизма. Он открыт миру, а не зациклен на себе. Он любит людей, особенно – пишущих. Это и привело его в последние годы в издательство Э.РА, заместителем главного редактора которого он является с конца 2009 года. Работа в издательстве дала ему возможность продолжить своё любимое дело.

При его прямом участии учреждена Независимая премия «Живая литература» (http://www.lname.ucoz.ru), организован выпуск журнала «Последняя среда», проводятся заседания одноименного клуба каждую последнюю среду месяца. Можно с полным правом сказать, что Михаил Ромм – подвижник литературы.

Эвелина Ракитская

Четыре странные птицы

Четыре странные птицы

Поют в ночи для меня,

У трёх из них женские лица,

Четвёртая – из огня.

Одна мне поёт про радость

Всего, что дано сполна,

Про горечь жизни и сладость,

И песня её грустна.

Тихо поёт вторая,

Что совесть моя больна,

Что гибель мой мир ожидает,

И песня её грустна.

Третья поёт сердечно

О том, что сулит весна,

О том, что любовь не вечна,

И песня её грустна.

Четвертая исчезает,

Сгорает и восстаёт,

Надежда не умирает,

И радостна песнь её.

Алконост

Облака

Я славлю кучевые облака,

О, как они бессмысленно прекрасны.

Их плоть обманчива, их ткань тонка,

Их красота избыточна напрасно.

Они клубятся, преломляя свет,

И окружают солнце семицветьем,

И нет покоя им, и смерти нет —

Ведь своего не ведают бессмертья.

Зачем они? Награда ли? Намёк?

Надежда нам, в ничтожность заключённым?

Беспечной веры солнечный урок,

В который раз напрасно повторённый…

Спичечный кораблик

Мой корабль был из спичек склеен,

Лужу, как Титаник рассекал,

Муравей карабкался на рею,

Он как я – судьбы своей не знал.

Я стоял, чумазый и счастливый,

Весь промокший с головы до ног,

Но нырнул корабль в пучину слива,

И над ним сомкнулся водосток.

Мартовское солнце, воздух славный,

А на лужах радужные плёнки,

Может быть, тот день был в жизни главным —

День, когда я убежал с продлёнки.

Весёлые вещи

Весёлые вещи, ручьи, воробьи

И солнце, блестящее в луже,

Они отдают мне богатства свои,

А я им задаром не нужен.

И падают цепи на землю, звеня —

Раба отпускают на волю,

Они, тем не менее, учат меня

Искусству победы над болью.

И снова тепло, и безоблачно, и

На мире ни сколов, ни трещин.

Маршрутки, деревья, ручьи-воробьи —

Такие обычные вещи.

Весенняя щедрость

А Весна не жалеет нам ночи безлунной,

Птичьих песен ажурную вязь,

Запах вишен в цвету, запах зелени юной —

Отдаёт всю себя, не скупясь.

И господ и рабов, и больных обречённых,

Недовольных собой и судьбой,

И свободных пока, и пока заключённых,

Всех весна одаряет собой.

К тем, кто рвёт друг у друга добычу из пасти,

Одинаково тёплый привет,

Ничего нет доступнее этого счастья,

Ничего недоступнее нет.

Птичий гомон н свист

Птичий гомон и свист

В поцелуях дрожащего мая.

Чтоб ценить этот твист,

Надо жить,

На холодном ветру умирая.

В лужах город искрист,

Расставляет в отчаянье точки.

Остро пахнущий лист

Вылезает из треснувшей почки.

Есть в портфеле цветном

У Весны ещё хлебные крошки

Я бы стал воробьём,

Чтобы тёплую клюнуть ладошку.

Лучик солнечный, играй

Лучик солнечный, играй,

Это всё на самом деле:

Наша жизнь – цветущий май

В соловьиных чистых трелях.

Стужа, лютая зима,

Город зноем раскалённый,

Боль, сводящая с ума,

Праздник, в раму заключённый.

Жалко плачущий старик,

Умирающий ребенок,

Это только сонный крик,

Голос, сорванный спросонок.

Только морок это всё:

Жажда власти и наживы.

Май цветущий нас спасет:

В тёмной раме – май счастливый.

Подъёмный кран

Подъёмный кран – тропическая птица,

Загадочная надпись – ОСН-3

Москва-река на солнце серебрится,

И сладкой гарью дышат пустыри.

Сюда ведет проезд Южнопортовый,

В тоскливый шлакоблочный пейзаж.

Забор, воняющий покраской новой,

И полуразвалившийся гараж.

Громадные гудят автомобили,

На стенах иероглифами мат,

Как будто в этом запахе и пыли,

Свершается магический обряд.

Бессмысленная злая кутерьма

Алхимика, сошедшего с ума.

Ливень

Июль дождлив и жарок, как субтропики.

Глотает фразы сумасшедший ливень,

И тёмен смысл его невнятной строфики,

И голос его влажный непосилен.

Поёт вода с экспрессией пугающей

О том ли, что все капли сочтены,

Или о солнце в лужах, подсыхающих

Среди внезапной звонкой тишины?

А может быть, предвосхитить пытается,

Долбя ожесточённо водосток,

Как беззащитно свету улыбается,

Прорвавшийся из-под земли росток.

А ливень вниз уйдет. Какая разница,

Что в нежности своей несправедлив,

Что капли с листьев, прыгают и дразнятся,

И тихо говорю: «Июль дождлив…»

Раки

Раки выходят на тёплые камни,

Свиркает кто-то в высокой траве.

Жизнь свою щедро приносит река мне,

Точно туза в рукаве.

Может быть, завтра ей дар возвращу я,

Жизнь свою ей возвратив,

Раки тогда надо мной потанцуют,

Клешни раскрыв.

Будут звенеть комары неустанно,

Мох, наливаясь, светлеть,

И облака будут плыть к океану,

А река будет петь.

Лесной царь

Темнота наступает стремительно,

Я один на дороге лесной,

Шевелящимся в сумраке жителям,

Навсегда бесконечно чужой.

Мне невидно, кто ветками хрустает,

Кто кричит над моей головой,

Лишь черники дрожащие кустики

Покрываются свежей росой.

Я не знаю для этого имени,

Лес надежно секреты таит,

Царь лесной, забери, забери меня,

Посвяти меня в тайны свои.

Туристы

Солнце – мячик, запущенный прямо в зенит,

День карельский, неслыханно жаркий.

Слышны аплодисменты – то утка бежит

По воде перед носом байдарки.

За инструктором лодки одна за другой,

Как за уткой утята.

Вот пристали на днёвку. С затекшей спиной

Вылезают неловко ребята.

Обгорели, промокли, смеются они.

Стало шумно меж сосен.

На полянке остались лишь слепни одни —

Посмотреть, как байдарки выносят.

У туристов закуска и выпивка есть,

Ничего не жалеют.

На стволе в два обхвата удобно присесть,

Только в кустиках надо скорее.

А когда ночь наступит и лес оживёт,

Соберутся у светлого круга.

Вдруг затихнут, и слышно, как жук проползёт.

Зябко жмутся друг к другу.

Ледяные глыбы тишины

Ледяные глыбы тишины,

Сжатые дрожащие колонны —

Чёрных дыр мучительные сны

И ревущей плазмы мегатонны.

В сгустках гравитации летят,

Звёздные беззвучные громады,

И бушует, выгорая, ад

В недрах выгорающего ада.

Но они – лишь искорки во мгле

Растворяясь в петлях расстояний.

Ветви галактических сияний,

Еле различимы на Земле.

Где свод неба выточен и прочен,

В тихой отражается реке,

Метеоры – эти слёзы ночи,

Катятся по бархатной щеке.

Поздний октябрь

Томительная неба просинь

Нежнее, чище и родней.

Рассвет окрашивает осень

В предчувствии бесцветных дней.

Дрожат берёзки между сосен,

Листвы лишённые своей,

Уже не золотая осень,

Она и проще, и скромней.

Глядит с улыбкой виноватой,

На свой поблекнувший наряд,

Но наполняет цветом взгляд

Рассвет сквозь воздух горьковатый.

И окон рыцарские латы

Малиновым огнём горят.

Перелётные птицы

А чёрные птицы, и правда, на юг улетают.

Наполнено небо прощальными криками птиц,

Но люди спешат, люди головы не подымают,

И небо пустеет, устав от опущенных лиц.

А вскоре, наутро, окажутся голыми клены,

И будут под ними, обсыпаны снежной трухой,

Пасти голубей, охраняя от кошек, вороны,

Ещё воробьи не покинут наш город сырой.

Да что я грущу, ведь на то – перелётные птицы,

Они улетают – и в небо смотри, не смотри,

Наступит Зима, на балкон возвратятся синицы,

А может быть, даже и толстенькие снегири.

У лесной реки, осень

Здесь у речки лесной, где звенит тишина,

Ночью небо становится ближе,

И горошины-звёзды на ветви сосна,

Точно бусы алмазные, нижет.

Млечный купол, сверкая, в тиши вознесён,

Только изредка слышно из мрака,

Как в далёкой деревне облает свой сон,

Заскулит и затихнет собака.

Неожиданный плеск – лягушачий прыжок,

Вдруг посмотришь на воду, очнувшись,

Догорая, костёр затрепещет у ног,

Тёмным зверем уютно свернувшись.

Так искрится холодная осени вязь,

Насекомых народ усыпляя,

И опавшие листья слегка серебрясь,

Кораблями в реке проплывают.

Разное одиночество

Бывает разным одиночество:

Бывает – двое – но не пара,

Бывает – гений – в муках творчества,

Бездомный пёс больной и старый…

Безумец шепчет лжепророчества,

Без струн оставлена гитара,

Детдомовец, что ищет отчество,

Пастух в горах один с отарой.

Но облака, деревья, птицы,

Трава, от дождика сырая,

Зерно, что в поле колосится,

Про одиночество не знают.

И тот, кто отдаёт себя за так,

Не знает одиночества, чудак.

Остров сокровищ

Всё, что мне нужно – заварки немножко,

Да на коленях пушистая кошка.

Бросил навеки я общество алчных чудовищ,

Но в сундучке моём спит ещё

карта сокровищ.

Знаю поэтому – чёрная мокрая птица —

Буря в окошко холодным крылом постучится.

И в полумраке все вещи изменят значенья —

Тут и начнутся

мои приключенья.

Бросьте, не надо богатства, не надо величия,

Чай закипает, и кошка уютно мурлычет.

Открытка

Песчинки белого пляжа,

Спрятанные в ладони.

Песчинка к песчинке ляжет

На идеальном склоне,

Тоненькой струйкой строя,

Времени пирамидки,

Что тают в волнах прибоя

На полинявшей открытке.

От ласки живого моря,

От детских воспоминаний,

От наших простых историй,

Печалей и обещаний

Останутся только флаги,

Что треплет ветер солёный

На пожелтевшей бумаге

В глубинах фотоальбома.

Реальный случай

«В Беляево есть даже кипарисы…» —

Строка вертелась в голове помехой,

Но поезд до «Беляево» не ехал,

А только до «Черемушек» – капризы!

Старик лежал на лавочке напротив,

Храпел уютно, даже сняв ботинки,

А я давил свои позывы к рвоте

От этой идиллической картинки.

На станции две тётки в униформе

Его будили, вереща свистками,

И, выкинув ботинок на платформу,

Бодрили деда лёгкими пинками.

Он вышел и к колонне прислонился,

Взглянул на них без злобы и без страха.

Чтобы надеть ботинок, наклонился,

И о платформу грохнулся с размаху.

Так он лежал с улыбкой дохлой крысы,

Оставив мне и ненависть, и милость,

«В Беляево есть даже кипарисы» —

Бессмысленно строка в мозгу крутилась.

Сонный рассвет

Рассвет, запутавшийся в кронах,

Застрял среди ветвей, как будто спит.

Серебряный ледок на голых клёнах

Рубиновыми брызгами горит.

Рассвет, такой медлительный спросонок,

Он щурится, и он на всех сердит —

Взлохмаченный заспавшийся ребенок,

Что ловит сон и в школу не спешит,

Уткнувшись носом в мягкую подушку,

Слегка порозовевших облаков.

Его разбудит вредная старушка.

И выпроводит из дому без слов,

И он пойдёт, из порванной котомки

Роняя снов цветастые обломки.

Усилилось земное притяженье

Усилилось земное притяженье,

И с каждым днем оно чуть-чуть сильней.

Мне всё труднее по земле движенье,

Нас точно что-то связывает с ней.

У этой связи будет продолженье,

Меня согнёт дугой теченье дней,

И лягу, наконец, в изнеможенье,

Став шорохом внутри земли моей.

Я погружусь в неё, и буду слушать,

Других людей усталые шаги,

И будут звуки становиться глуше

Во тьме сырой, где не видать ни зги.

Но я не умер, я ещё живой,

Я просто становлюсь самой землёй.

Я сегодня напьюсь

Я сегодня напьюсь, да, сегодня напьюсь непременно я,

Припасён у меня обжигающий нёбо коньяк,

Наплевать, что ко мне равнодушна Вселенная,

На закуску найдётся какой-нибудь вкусный пустяк.

Я сегодня напьюсь, стану Пушкиным, Гоголем,

Стану Наполеоном, в конце-то концов,

Приосанюсь, пройдусь, хоть не щёголем – гоголем.

Тёплым ветром величья согрею лицо.

Пусть карманы пусты, и мечты не сбываются,

На мгновенье забуду, что нелюбим.

Буду плакать потом, и потом буду каяться

Над разрушенным миром моим.

Земля

Не земля, и не твердь, не поверхность, а нечто такое,

По чему так приятно босыми ногами ступать,

Как по тёплой ладони, что бережно держит живое,

Создавая опору, давая возможность взлетать.

В ожерелье озер, и под тонкой фатой океана,

Это нечто живёт, и подзёмною мощью бурлит,

Дышит взмахами ветра, и в кольца свивает туманы,

Одаряет едой, и сокровища в недрах хранит.

В ледяной пустоте, этот брошенный теннисный мячик,

Вслед за крохотным солнцем, стремится в объятия тьмы,

Кто укроет её, кто в карман, словно камешек спрячет?

Кто спасёт от беды,

это – мы,

это – мы!

Хорошая жизнь

Изморозь с утра на чёрных ветках,

И уже растаял первый снег.

В тёплых куртках школьницы-нимфетки,

Аппетитно пахнет чебурек.

В городском пруду теснятся утки

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.