Месть негодяя

Родион в кураже. Азартно говорит, азартно жует, азартно действует! Чтобы потом эту сцену смонтировать, в каждом дубле надо кусать сосиску и макать в кетчуп точно на одних и тех же репликах. Мозг от этого просто кипит! А я еще и не перевариваю сосиски, в прямом и переносном смысле.

В этой сцене у Паши текста почти нет, он расслаблен, между дублями балагурит, рассказывает анекдоты. Я этого не понимаю – мне нужно постоянно быть там, внутри, в тексте, в ситуации, мне нужно быть максимально сосредоточенным на сцене, ничего не забыть! Мне кажется, произнося свои реплики, Паша пережимает. Хочется сделать ему замечание: «Ты же не в театре, друг! В жизни ты так не разговариваешь. Зачем ты делаешь такой голос – как будто Сильвестра Сталлоне озвучиваешь в фильме „Рэмбо. Первая кровь“»?

В добавок ко всему пошел дождь. Съемку остановили. Я прилег в вагончике, открыл «Подвиг» Набокова, пытаюсь читать. Но то и дело отвлекаюсь, слушаю, как капли колошматят по крыше. Не заметил, как задремал. Проснулся от холода. Майка после кадра, не доснятого из-за дождя, все еще сырая. Бегу в костюмерный вагончик за сухой майкой и теплой курткой. Снова пытаюсь дремать. Не получается. Раздраженно думаю: «Ну, почему это все требует какого-то ежедневного и даже ежечасного подвига?!»

После смены всей группой выдвигаемся в ресторан.

…Гигантский, из красного дерева, антикварный буфет, а рядом купленные в ИКЕЕ галогеновые светильники на длинных гнущихся ножках из матового белого металла. Повсюду любопытные артефакты – выкрашенный в серебро настольный бюст Ленина, деревянные грабли, набор вымпелов ДОСААФ за победы в мотокроссах, доисторическая печатная машинка Ундервуд, граммофон, пионерский горн, африканский деревянный бумеранг, пенсионного вида одноглазый плюшевый мишка, широкой морщинистой улыбкой похожий на актера Бельмондо, круглый механический будильник конца шестидесятых, как ни странно, все еще тикающий… В простенках между окнами в черных современных рамочках несколько черно-белых фотографий полуобнаженных недое***х девиц… Что-то подобное творилось в мозгах доброй половины россиян во времена, о которых в нашем сценарии идет речь.

Я залпом выпил большую рюмку водки, с наслаждением почувствовал, как в тот же миг нервы стало отпускать, по телу разлилось умиротворяющее тепло. Тогда я наложил в тарелку овощной салат, пододвинул поближе мясное ассорти, снова налил полную рюмку и стал искать глазами, с кем бы поделиться нахлынувшей вдруг радостью и любовью к человечеству… Рядом сел Вознесенский. Он показался мне напряженным.

– Что случилось, Володя? – спрашиваю. – Знаю, что не пьешь, но, может, все-таки по пятьдесят, для здоровья? Я тоже не пью, ты же знаешь, но сегодня, чувствую, надо!

– У нас проблемы с камерами, – говорит. – Сцена в кафе получилась слишком темная. Видимо, придется менять камеры. Это катастрофа!

– А на компьютере никак не высветить?

– Я не могу каждую сцену высвечивать на компьютере и снимать, не контролируя картинку…

Когда пришел Бонч, Володя ушел. Бонч показался воодушевленным.

– Мне поручили снимать новый проект! – сообщил, едва сдерживая радость. – Это 4-серийка о войне. Я всегда мечтал снять фильм о войне!..

– Когда съемки?

– Через месяц… Володя отличный режиссер, он справится и без меня. Но я вас не брошу, буду на контроле – все нормально!

Мы выпили.

Появилась Яна, села рядом, налила в стакан минералку.

– Не спрашивали, почему меня нет? – шепнула на ухо.

– Спрашивали раз сто, но я сказал, что ты так от всех устала, что сняла на улице какого-то местного плейбоя и отправилась ужинать в другой ресторан, – говорю и на всякий случай улыбаюсь, чтобы она не приняла это за чистую монету и не расстроилась.

– Что, правда?

– Что у вас происходит, Яна? – громко вклинивается Бонч. – Вы как-то после приезда жениха изменились. Как будто другой человек.

– Он мне пока еще не жених, – с вызовом отвечает Яна и почему-то смотрит на меня.

– А кто? Как бы вы сами определили статус этого московского парня в вашей жизни? И как бы вы определили наши статусы – мой и Алексея – хотя бы на сегодняшний вечер?

– Я не понимаю, Александр, почему… – Яна снова хлопочет ресницами, как она умеет, когда хочет сыграть наивность и растерянность, щеки покрывает продуманный румянец…

Встаю, иду мимо столов.

– Посиди с нами, – приглашает ассистент по актерам Настя, кивает на свою лучшую подругу Иру, занимающуюся у нас гостиницами и билетами, и на администратора Сергея.

– Почему ты грустный? – спрашивает Настя. – Ты всегда такой грустный или у тебя что-то случилось?

Вспоминаю, что этот же вопрос задала Доктору Хаусу влюбленная в него ассистентка.

«– Я не грустный, я сложный, – ответил тот. – Девчонкам это нравится. Когда вырастешь, поймешь…»

Пока размышляю, ответить ли Насте словами легендарного Доктора, или придумать что-то свое, за меня отвечает Ира:

– А, по-моему, он не грустный. И очень даже ему идет не слишком часто улыбаться. А то некоторые постоянно улыбаются и хохмят, и через три минуты хочется сбежать…

Видимо, это относится к кому-то, кого они обсуждали до моего прихода, потому что все трое заговорщицки смеются. А я вспоминаю Пашу – сразу после смены он опять укатил в Москву. Якобы на спектакль, но по-моему, ему просто требуется смена декораций. Я его понимаю. Когда-то и я не мог спокойно высидеть на одном месте больше двух-трех ней. Но теперь все изменилось. «Как жаль, что Паша уехал – думаю с теплотой. – Сейчас его пионерский задор оказался бы очень кстати!»

– Сереж, расскажи, как ты один раз оказался в квартире девушки, у которой неожиданно из командировки муж вернулся, – просит Настя, обращаясь к администратору, как будто прочитав мои мысли. – Представляешь, Леш, ему пришлось притвориться телефонным мастером…

Вначале первого ресторан закрывают. На улице у входа пара старушек-дачниц торгует трогательными синими букетиками лобелий и голубых маргариток. Покупаю Ире и Насте по букетику.

– Холодно, – замечает Настя. Она в короткой маечке и дрожит. С запозданием соображаю – надо было взять из дома джинсовую куртку или свитер. Улыбаюсь, вспомнив цитату из фильма, что смотрел накануне: «Тебе о женщинах надо знать только одно – у них всегда не та температура. Так уж они устроены – большую часть времени они либо слишком холодные, либо слишком горячие. В основном, слишком холодные. Всегда носи с собой свитер или куртку, на случай, если у них забарахлит термостат.

– А еще что надо о них знать?

– Это все. Если у тебя есть, чем их укрыть, больше о женщинах знать ничего не надо».[3]

– В ночном клубе согреемся, – смеется Ира. – Завтра же выходной, не забыли? С какого клуба начнем?

Обнимаю Настю.

– Что ты делаешь? – спрашивает удивленно.

– Пытаюсь тебя согреть.

Не знает, куда деть руки. Обнимаю себя ее руками и думаю: «Как часто приходится вот так – класть чьи-то руки себе на плечи. Возможно, надо лишь подождать, и тебя и так обнимут. А вдруг нет? И торопишься, вечно торопишься, пока снова не остался один…»

– Так, ты едешь с нами, Леш? – спрашивает Ира.

– Нет.

– Почему?

– Не хочется в толпу.

– Там и не будет толпы, – шепчет Настя. – А если будет, мы тебя спасем.

Она говорит «мы», но мне хочется, чтобы она сказала «я». В темноте, в чужом городе, посредине холодной пустой улицы, после нескольких рюмок водки, ее глаза меня гипнотизируют.

– Хочешь, поехали со мной? – предлагаю вполголоса, чувствуя каждой клеткой теплоту ее хрупкой фигурки. Знаю, что тороплюсь, бегу впереди паровоза… Знаю, что короткого пути к счастью не бывает. И вообще коротких путей нет! Все короткие пути – это самообман, бесконечные удушливые пробки! Но не торопиться и не пытаться срезать углы у меня уже не получается…

Немного отстраняется, заглядывает в глаза:

– Ты сейчас шутишь?

– Разве я похож на человека, который может этим шутить?

– Похож…

Вспоминаю, как пару дней назад во время репетиции «бандит» с татуированными до плеч руками бил Глазкова по голове рукояткой пистолета и не рассчитал. Паша едва устоял на ногах, согнулся в три погибели, обеими руками схватился за голову. Мы бросились к нему. Сквозь волосы на макушке сочилась кровь, текла по пальцам, капала в траву… Рану тут же залили перекисью водорода, вызвали скорую, отправили Пашу в больницу. Оттуда вскоре позвонили – рана не глубокая, сотрясения и перелома нет. Хирург поставил скобку, сделал укол. Пашу отвезли домой отдыхать, а сцену досняли с дублером… В тот день я старался не думать о Пашиной травме, но не думать не мог. Может, в веселых «мыльных» сериалах и фильмах про любовь все по-другому, а в странных кровавых историях, где обычно снимаюсь я, какое-то постоянное жертвоприношение. Никогда не знаешь, чем закончится очередной съемочный день, щедрый на драки и убийства. Эта вымышленная реальность лезет в мою жизнь, я принимаю ее правила игры и начинаю торопиться… Нет, я пока не собираюсь писать завещание и все такое… Но там, где можно сэкономить время и срезать угол, я пытаюсь срезать… То, что по-хорошему стоило бы отложить до завтра, я стараюсь получить сегодня! На всякий случай я тороплюсь…

Суббота в яхт-клубе

Выходной. До последнего прячусь в сон, поэтому встаю в двенадцать. Звоню по Скайпу Юле Гулько. Она голая и заспанная.

– Чего так рано звонишь? – спрашивает.

– Думал, я последний, кто сегодня еще только поднимается навстречу новому дню, – говорю с улыбкой. – Просто хотел увидеть тебя, услышать твой голос.

– Ты такой смешной, – смеется. – Я имею в виду твое изображение у меня на экране.

– А что с ним не так?

– Голова огромная, а тело маленькое.

– Забыл тебя предупредить – я теперь такой. Приходится учить слишком много текста – голова не выдерживает, раздувается, как резиновый шарик…

Беру компьютер в руки, хожу по квартире, верчу веб-камеру туда-сюда, показываю ей, что и как.

– Приезжай, – предлагаю снова. – Почему ты до сих пор не приехала?

– У меня сейчас не очень со средствами, – отвечает.

Можно подумать, я предлагаю ей приехать за свой счет!

– Это не проблема, – говорю, смеясь.

Вдруг на экране по заднему плану проскакивает изящная голая девушка. Не успеваю толком ее разглядеть.

– Девчонку верни, – прошу шутливо.

– Дусь, он просит, чтобы ты вернулась, – кричит Юля в комнату, повернувшись ко мне затылком.

Что отвечает Дуся, не слышу. Видимо, что-то смешное – Юля хохочет, звенит в горле невидимым серебряным бубенчиком.

– Ладно, нам пора, – спохватывается. – Я побежала в душ и собираться. Мы торопимся загород, кататься на Феррари. Ты не пропадай там, герой! Как приедешь в Москву – звони, я с тобой встречусь. Она говорит – «я с тобой встречусь», а не «мы встретимся», как сказал бы на ее месте я. Может, я конечно, ошибаюсь, но, по-моему, подтекст тут такой: «У меня все расписано, дорогой, я девушка нарасхват, но, так и быть, найду для тебя окошечко…» Вдруг понимаю – она так себя и вела со мной на протяжении всего нашего двухмесячного знакомства – «находила окошечки». И не мы встречались, а она со мной встречалась…

Вызываю такси, еду на водохранилище. Всю дорогу думаю о Юле. Есть девушки, что как будто окружены невидимой стеной. Вы общаетесь, иногда даже очень близко, но ты не можешь пробиться сквозь этот прозрачный железобетон, чтобы стать еще ближе и увидеть дальше. Это не дает покоя. На самом деле ее стена защищает друг от друга вас обоих. Но, снова и снова упираясь лбом в невидимую преграду, бесишься и строишь коварные планы, как ее взорвать…

Когда машина выскакивает на набережную водохранилища, забываю о Юле. Свинцовая вода успокаивает, как кастрированная кошка, пригревшаяся на груди. С виду вода обжигающе холодна, но я бы все равно искупался, если бы не болело горло.

В субботу, в ветреный день в яхт-клубе многолюдно. Большинство контейнеров открыто. Там чинят паруса, перекладывают доски виндсерфингов, что-то мастерят, наводят уборку, накрывают на стол к обеду, жарят на мангале шашлыки… У одного из контейнеров двое мужчин подклеивают надутое крыло кайта.

– Вы что хотите? – заметив, что я наблюдаю, подозрительно спрашивает старший.

Объясняю, зачем приехал. Он меняется в лице, подходит, протягивает руку.

– Я Толик, инструктор по кайтингу, а это Серега – тоже инструктор. Катарина говорила, что вы подъедете. Я ждал вас еще в прошлые выходные.

Его жизнерадостный и подчеркнуто миролюбивый тон не вяжется с тонкими злыми губами и с ледяным потухшим взглядом. Всего один раз я встречал в лице человека такой ярко выраженный контраст. Было это сто лет назад, под Магаданом, в легендарном остроге, называемом в народе «Белый лебедь». Я тогда еще работал корреспондентом гремевшего на всю страну литературно-публицистического еженедельника и оказался в «Белом лебеде», чтобы взять интервью у надзирателя – ветерана, 25 лет надзиравшего за пожизненными и приговоренными к расстрелу заключенными.

– А сама Катарина где? – спрашиваю, стараясь не смотреть Толику в глаза.

– Улетела на море с женихом…

«Вот, значит, как… – думаю. – Хорошо! Я не причинил ей вреда, напрасно я боялся…» И все же мне немного грустно.

Медленно идем вдоль берега.

– Спот не очень подходит для начала обучения кайтингу, – объясняет Толик. – Для начинающего нужно мелководье, широкий пляж и отсутствие деревьев, кустарника и больших камней… А у нас, сами видите, какой берег! Неделя тренировок на море, в Хургаде или Крыму, как тут полгода…

«Да, на море… – думаю, глядя на свинцовую мутную воду водохранилища. – Хотел бы я однажды переехать жить на море. И чтобы синий горизонт, видимый сквозь огромные – во всю стену – окна, был частью этой новой счастливой жизни. И чтобы на причале покачивалась яхта. И чтобы в синем звонком мареве кричали чайки, болтаясь на ветру, как на ниточках. И чтобы хорошая девушка страстно шептала по ночам мое имя, а днем нежилась на солнце в шезлонге у воды…»

– Если захотите здесь тренироваться, готовьтесь, что будет уносить к городскому пляжу… – бубнит тем временем Толик и делает широкий жест рукой в сторону правого берега, где за рубкой, за серой полосой воды дрожат и расплываются грибки и раздевалки. – Назад только пешком. Я сам тут столько находил пешком в свое время. На начальном этапе освоения кайтинга самое сложное – научиться возвращаться…

«Да, возвращаться, – мысленно цепляюсь за его слова, вглядываясь в противоположный берег над водой. – Я никогда этого не умел. Хотел, но не получалось. Стоило обернуться, и внутри что-то ломалось, как будто какая-то часть души превращалась в соляной столб…»

Нас окликают:

– Толик, иди сюда! Давай-ка выпей с нами! И молодого человека бери.

Подходим к круглому пластиковому столу, заставленному бутылками и закусками. Высокий загорелый человек в белых шортах, синей футболке поло и белой бейсболке протягивает пластиковые стаканчики с красным вином.

– Игорь, многократный чемпион мира по гонкам на яхтах, – представляет Толик. – А это Алексей, наш актер.

Он говорит «наш», и от этого мне немного неловко. Никогда не представлял себя в роли народного любимца. И даже не знаю, что буду делать, если однажды проснусь знаменитым на весь мир. Мне нравится копаться в человеческих судьбах и характерах, нравится, когда фильмы с моим участием смотрят и хвалят. Но жить, как на сцене, в ярком луче софита, не хочу. И терпеть не могу, когда чужие суют нос в мою жизнь, похлопывают по плечу, тыкают и лезут фотографироваться, даже не зная точно, как меня зовут…

– Я большой поклонник российских сериалов, – говорит яхтсмен.

Мне кажется, он подтрунивает. Он это чувствует и продолжает доверительно:

– Честное слово! Какая-нибудь Санта Барбара меня не трогает – там не мои проблемы. А наши сериалы – о наших проблемах. Мне интересно смотреть. Видите? – резко меняет тему, поворачивается спиной. На майке изображена карта Италии со стрелочками морского маршрута.

– Это Джира д’Италия – недельный переход вдоль восточного побережья, – хвастается он. – Я только что оттуда – очень доволен выступлением. Мы были третьими в общем зачете. С погодой, правда, не повезло – всю дорогу штормило. Для июля это не нормально. Климат меняется. Американские фильмы-катастрофы накаркали нам проблемы… Ну, ладно, что я все о себе? Расскажите лучше, где сейчас снимаетесь?

«У меня своя Джира д’Италия, – думаю, мысленно боксируя по тяжелому боксерскому мешку под названием „Месть“. – И что периодически покачивает – нормально. Можно сказать, хорошо, для проветривания мозгов и адаптации к суровым условиям шторма. Если под ногами нет шторма, его надо себе придумать…»

Мировое кино

Приехавший сегодня ранним поездом Паша Глазков кажется взвинченным, как молодой енот, которому вместо молодой енотихи подсунули енотовую шапку.

– Здесь должно быть все очень жестко, – почти кричит, обращаясь к Виталию Старикову. – Это бандитские разборки. Надо давить, наседать, Виталий! Давай, дружище, постарайся, от тебя многое зависит! Если ты не взорвешь эту сцену изнутри, ничего не получится. Ну, попробуй сейчас, пока мы не в кадре, а я тебе скажу, нормально или нет…

Виталий обескуражено молчит. Он такого не ожидал от Паши. Вероятно, Паша и сам от тебя такого не ожидал, но роль режиссера явно ему по душе.

– Ладно, Виталий, ты пока можешь походить, порепетировать сам с собой, а мы пройдемся по Родиону. Леш, ты отдаешь себе отчет в том, насколько важна твоя правильная игра в этой сцене? Тебе нельзя упустить инициативу, выпустить из-под контроля ситуацию. Ты понимаешь, что сейчас можешь все потерять. Мой Филипп набирает силу, дышит тебе в затылок, и на кон поставлено все…

Примечания

1

Здесь и далее автор использует фрагменты собственных стихов разных лет.

2

Миниатюрный дамский пистолет.

3

«Мой единственный», реж. Чарли Петерс.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.