Как-то так сложилось, что я — человек полуночи. Не сова, которой днем жить неохота, а просто любитель начала ночи или, если хотите, наступления нового дня. Особенно же хороша зимняя полночь при полной луне. Кругом тишина, снег сияет голубым светом, изрезанный, точно провалами, глубокими тенями. Вот аккурат в такую ночь и возвращалась я домой из Университета. В то время окрестности Ботанического сада у Биофака и днем-то не были многолюдны, а уж за полночь там прохожих было не сыскать.
      Однако в этот раз передо мной, метрах в десяти, быстро шла какая-то припозднившаяся женщина, неся тяжелые сумки. Услыхав скрип снега под моими ногами, она украдкой оглянулась и успокоилась — не грабитель, ну и слава богу. Дорога наша проходила мимо забора вивария, в клетках которого жили мои подопечные волки. Они мои шаги явно заслышали издалека, а когда я подошла ближе, решили приветствовать песней сбора стаи.
      Начали, как обычно, волчицы: «У-у-у», — затянули они на басах. Небольшая пауза — и тоном выше и протяжнее опять: «У-у-у-у…» Каждую новую строку они начинали чуть громче и тянули дольше. В морозном воздухе звуки были необычайно глубоки и будто повисали. Я остановилась — волчья песня всегда приводила меня в восторг, — а потом тихонечко подвыла в унисон. Обрадованные волчицы грянули зов с новой силой, и теперь им подпели матерые. Кобели у волков, обладая куда более внушительным сложением, чем «слабый» пол, поют высокими альтами. Теперь на басовитый стон волчиц наложилось звенящее хрусталем, добирающееся до какой-то немыслимой высоты «А-а-а-ах!» кобелей.
      В восторге я запрокинула голову и завыла уже в полный голос, волки тоже молчать не стали, а издалека, из питомника в Ботсаду, отозвались на перекличку собаки. Выступление собак было попроще, в нем не было победного звона медного колокола, не звучал хрусталь, — это было неизбывное рыдание потерянной души, и оттого оно до этой самой души и пробирало.
      Так мы пели — волки, я и собаки. Луна сияет, снег искрится, а мы поем, все громче и громче, забыв обо всем. Очарование минуты было разрушено той несчастной теткой, что шла впереди. Она остановилась при первых звуках воя и, видимо, стояла, пытаясь понять, что же сей сон означает: полночь, полнолуние, кто-то воет страшно — и девчонка стоит на тропинке и тоже воет, мать честная! «Что это?» — совладала она наконец с собственным ступором. Я честно ответила: «Волки».
      Господи, как же она припустилась бежать, подхвативши свои сумки. Я недоуменно смотрела ей в след — и что ее напугало?! И лишь спустя некоторое время до меня дошло, что мы в центре Москвы и последнее, чего здесь ждет человек в полночь, так это волков. Не приняла бы меня тетка за оборотня. Впрочем, какая разница — спели-то мы от души и для себя!

      Терпеть не могу телефонных звонков поздно вечером, а уж в воскресенье особенно. Так уж получается, что ничего хорошего в это время тебе не сообщат: либо заболел кто, либо подрался, или еще чего-нибудь в этом же духе приключилось. Вот и в тот раз от звонка телефона резко испортилось настроение: в кои-то веки собралась провести тихий вечер дома — и на тебе! И ведь не подвела бойца солдатская смекалка — голос напарницы в трубке был напряженным и резким: «Быстро лови тачку и в виварий — волки разбежались!»
      Ничего себе, и как это им удалось?! Впрочем, праздные вопросы будем задавать потом, когда вернем зверей на место — и тут же поганенькая мыслишка — если успеем и сможем… По счастью, машину удалось поймать на удивление быстро, и уже через полчаса я вбежала в виварий. Тарик и Анна уже были там, а еще минут через десять появилась и Шурка. Пока мы с ней переодеваемся, Анна успела ввести в курс дела. По ее словам, все звери сегодня как с ума посходили: и собаки постоянно драки устраивали, и волки выли весь вечер. А когда она собралась домой, то устроили такую грызню, что она вылетела во двор. Как раз вовремя, чтобы увидеть, что сетка волчьей вольеры разорвана в клочья, а самих зверей и след простыл.
      Выходим во двор все вместе. М-да… Передней стенки считай что и вовсе нет. А ведь сто раз уже просили заменить сетку-рабицу на решетку. Понятно, что во дворе вивария можно не искать: два метра забора для волков не препятствие, они эту высоту берут из положения сидя, почесывая за ухом. Одна радость, что на волю ушли только переярки, матерые продолжают беситься в соседней вольере. И в самом деле, какая муха вас покусала? Оно, конечно, зима, гон не за горами, но это все-таки не повод разносить все вокруг!
      Хорош стоять, действовать надо, то есть чинить вольер подручными средствами, искать и отлавливать волков и водворять их по месту прописки. Спасибо, конечно, что ночь на дворе и в окрестностях Биофака, кроме нас, вряд ли есть еще люди, но… А если кого из ночных сторожей нелегкая вынесет на улицу, а если наряд милиции зверей увидит? Да и сами волки вполне могут натворить дел: хоть им еще и не исполнилось двух лет, но они уже давно не радуются встрече с любым прохожим.
      По счастью, появился еще один из приятелей, теперь мужиков можно оставить изыскивать возможности для ремонта, то бишь соображать, где и как в ночи добыть рулон рабицы или подходящую решетку, а нам, девчонкам, пора на «охоту». Разбираем цепи, ошейники — волки приучены ходить на привязи — и разбегаемся в разные стороны.
      А и красота же вокруг, просто кино в духе сюрреализма! Снег, коконы света вокруг редких горящих фонарей, а все остальное затянуто маревом полутьмы. И вдруг из разрывов туч выкатывается ослепительно белая луна, и тени становятся угольно-черными и такими плотными, что теперь невозможно понять, что перед тобой — то ли рытвина на дороге, то ли забытый строителями бетонный блок, то ли вообще очередной заборчик, которыми огорожены многочисленные строения на территории Биофака. Двигаться приходится осторожно, хорошо хоть места эти днем сотни раз исхожены. Но приходится еще и внимательно смотреть по сторонам — искать следы беглецов.
      У бывалых охотников-следопытов отличать волчьи следы от собачьих выходит очень ловко. Я же, хоть и учусь на кафедре зоологии, все-таки в трапперы не гожусь. Потому, увидев подходящий след, всякий раз проверяю его спичкой: у волка отпечатки боковых пальцев находятся значительно выше мякиша, а у собаки пальцы его огибают, и вложенная в след спичка пересекает отпечаток мякиша. Со стороны я, наверное, выгляжу странно: двигаюсь короткими перебежками, кручу головой по сторонам и то и дело наклоняюсь и что-то прикладываю к снегу. Да, еще я время от времени подвываю и кричу протяжно: «Олки-олки-олки!» Так мы с девчонками договорились, чтобы случайным свидетелям хоть непонятно было, кого ж это мы потеряли! Их голоса время от времени тоже доносятся из темноты.
      Сколько мы так блуждали — ей-богу не знаю, такое ощущение, что всю ночь. А потом как-то вдруг наши пропащие нашлись. Сначала навстречу выскочили самые крупные кобели — братья Корсар и Грей. Похоже, им надоело гулять под аккомпанемент наших раздраженно-жалобных воплей. Потом позволили увидеть себя и соблаговолили подойти еще двое. При этом волк вылетел первым, а вот волчица, кажется, готова была еще попить нашей кровушки, и не кинься Глот обратно к кустам, мы спокойно прошли бы мимо Даньки еще раз двадцать. Последним нашелся Виген. Он с таким пылом исследовал пустые ящики у соседнего корпуса, что вся пирамида с грохотом развалилась. Кинувшись на шум, мы обнаружили виновника крушения. Вот Виген нам явно обрадовался — еще бы, такой повод с честью покинуть поле боя, а то кто их, эти ящики, знает, вдруг опять бросятся все скопом на маленького волчка!
      Пока беглецов искали, пока нашли, пока загнали в выгульный дворик с высоким забором, пока дочинили вольер и вернули зверей на место, давно настало утро. Мы сидели у себя в лаборатории и не спеша попивали чай. Работницы вивария что-то бурно обсуждали на первом этаже.
      — И чего галдят, вроде мы с побегом волков не засветились?!
      — Ну, вряд ли кто-то видел, мы точно ни с кем не сталкивались…
      — Однако шефу звонить придется, он-то должен знать о таком ЧП.
      Тут надо отметить, что для начальства вивария, да и для многих сотрудников кафедры физиологии животных мы, волчатники, были давним бельмом на глазу. Все-таки особо опасные хищники, а работают с ними три девчонки да еще загадочный Тарик, который вообще числится сторожем в Ботаническом саду. Начальница вивария не раз задавалась вопросом, что будет, если волки кого-нибудь покусают или разбегутся. И ведь как в воду смотрела! Так что ей о происшествии лучше не знать. А вот заведующий лабораторией генетики поведения животных Крушинский (его-то мы и звали шефом) был нашим истинным руководителем, единственной надеждой и опорой. Именно Леонид Викторович дал добро на работу с волками, и утаивать от него хоть что-то даже и в голову не приходило.
      Пока мы обсуждали, кто, когда и как донесет правду о событиях минувшей ночи до шефа, в лабораторном отсеке появились первые дамы-научницы с кафедры. Признаться, мы удивились: рановато еще для научных сотрудников. Те впорхнули в изрядном возбуждении, что-то обсуждая и перебивая друг друга, когда увидели нас.
      — А, девочки! Чай пьем? И нам тоже налейте. Ну, как вам эта ночка?!
      Мы изумленно переглянулись, мол, а они-то откуда знают? Я осторожно выдавила, мол, а что такого было?!
      — Ну как же! Ведь в Москве было землетрясение! Посуда в шкафу побилась… чуть из ванны не выплеснуло… окна звенели… люстра чуть не оборвалась!
      Мы вновь обменялись взглядами — так вот почему звери буйствовали — и дружно ответили: «Да мы как-то не обратили внимания, темновато было…»

      У нас очередная беда — эпидемия чумы. Вообще-то к тому, что болеют щенки, и молодые собаки питомника Ботсада, я уже почти привыкла. Что делать, есть такая вещь — болезни молодняка, и редкой собаке удается их миновать. Конечно, этого можно избежать, если сделать прививки, но на дворе 76-й год. А это значит, что на ветстанции есть только советские вакцины от чумы и бешенства, и если бешенство делают обязательно и бесплатно, то за противочумную извольте платить. Вот и спрашивается, из каких шишей прививать молодняк, если никто из доброй полусотни собак на балансе не числится, стипендия 40 рублей в месяц, да и где вообще ту вакцину доставать в промышленных количествах?
      Но сейчас ситуация стократ хуже — зачумились волки. Их тоже никто отродясь не прививал, но волки-то, кстати, и не болели. Более того, если бы заболели волчата, а нашим-то — почти два года, только-только прошли первый гон — и на тебе! Похоже, именно брачные игры и подорвали силы зверей, поскольку хуже всего двум старшим по рангу кобелям, Корсару и Грею. Два их низкоранговых собрата скачут как ни в чем не бывало, волчица просто сияет здоровьем, а эти — лежат пластом.
      Заходим в клетку — да, ребята, плохи ваши дела. Глаза затекли гноем, носы потрескались, короткое тяжелое дыхание и явный жар. В клетке под открытым небом они точно долго не протянут, да и лечить их в присутствии остальной стаи явно не выйдет. Вон сбежались, живчики, — да не прыгайте же вы по больным братьям!
      Идем на поклон к начальнице. Дескать, так и так, Фаина Андреевна, позвольте Христа ради больных волков в изолятор вивария определить. Не разрешает, и понятно почему: в изоляторе блоки устроены так, что из них и мелкая шавка, не особо напрягаясь, выйдет, не то что волк. Увидев наши вытянувшиеся лица, Фаина Андреевна задумывается и, о радость, — добрая она все-таки душа — разрешает перевести зверей в пустой сарай, где раньше держали кур. «Только окно забейте фанерой, так и быть, возьмите ее в собачнике, а то как бы не вышли, пока силы есть!» — кричит она нам вслед.
      Вот за это спасибо, в курятнике сухо, нет сквозняков, зато есть освещение. А окно забить, так даже лучше, при чуме больных животных яркий свет очень беспокоит, врачи специально рекомендуют окна занавешивать. Так что уже через полчаса наши страдальцы лежат на сухих и теплых опилках, а мы пытаемся уговорить их попить и хоть чего-нибудь съесть.
      Совсем скверно — ни есть, ни пить наши зверики не хотят. Значит, таблетки им не скормишь, да и смерть от обезвоживания становится лишь вопросом времени. Придется делать уколы.
      Здесь не обойтись без отступления. Это сейчас при тяжелых инфекциях лечат сыворотками, иммуностимуляторами, витаминными композициями, гомеопатическими препаратами, а в те годы… Все, что было доступно, это витамины группы В и аскорбинка, алоэ да древние антибиотики (пенициллин и стрептомицин). Антибиотики не должны были давать развиться осложнениям, витамины и алоэ поддерживали защитные силы организма, ну а с обезвоживанием боролись, вводя физиологический раствор с глюкозой. Вот и вся «лечоба» — толку от нее был минимум, зато времени уходила пропасть.
      А теперь представьте, что добрый десяток уколов за раз надо сделать не маленькому щенку или полугодовалой собаке, а волку весом под шестьдесят киллограммов. Вот мы целый день и «развлекались». Утречком прибежишь, шприцы вскипятишь, зарядишь — и в курятник. Там каждому зверю глаза и нос спитым чаем промоешь, в пасть хоть сколько-то раствора ромашки зальешь и давай его, беднягу, шпиговать: витамины, антибиотики, физраствор под шкуру. А вводить того физраствора надо за раз не менее полулитра. Так что пока утреннюю обработку сделал, перекурил, чайку попил, пора за дневную браться, а там и до вечерней недалеко. И все бы ничего, только не помогает наше лечение — уходят звери, уже и головы едва поднимают. С огромным трудом, через тридцать третьих знакомых добыли мы препарат, который вроде бы должен помочь. Вот только незадача — его нужно вводить строго в вену.
      А это значит — надо наложить на лапу жгут, попасть в вену (не самая легкая задача, когда животное при смерти) и очень медленно ввести лекарство.
      Сидим — думаем: собаку можно удержать силой, чтобы не дергалась, а с волком это не пройдет. Но если зверь лапу выдернет, то игла из вены выйдет моментально — и начинай все сначала. Кроме того, волки хоть и ручные, но как им идея жгута, перетягивающего лапу, понравится — это никому не известно. Вполне могут зубами отмахнуться, а под такие клыки подставляться совсем не хочется.
      Вот тут нам знакомые ветврачи и посоветовали, и ладно бы хоть один, а то как сговорились… Дескать, думать нечего, вводите своих зверей в наркоз и колите что хотите. Да еще говорят, что волкам наркоз только на пользу пойдет: расслабятся, все меньше риск нервной формы .
      Так что взяли мы с Анной по шприцу с аминазином (очень нам этот препарат рекомендовали, мол, быстро и надежно!) и пошли к волкам. Ввели аминазин, ждем, когда же это наши волчарики расслабятся.
      Вот тут оно и началось! Клянусь, такого страха мне больше не довелось испытать. Сначала поднялся Корсар. Он вставал медленно, как-то рывками распрямляя суставы и мотая тяжелой башкой. Потом прыжком вскочил Грей и закачался, с трудом сохраняя равновесие. Оба зверя стояли на дрожащих ногах, обводя помещение расфокусированными взглядами, из пасти текли ручейки пены.
      Разом охрипнув, я окликнула их: «Корсар, Грей, вы что? Все хорошо, ребята, ложитесь…» Головы синхронно повернулись в нашу сторону, и стало ясно, что волки нас просто не видят, зато видят нечто, что вселяет в них ужас и желание защищать свою жизнь. Мы с Анной замерли, не дыша, следя за зверями боковым зрением. Понятно, что выскочить на улицу мы не успеем, волки стояли примерно в двух метрах от нас. Корсар пошатнулся, его бросило к окну, и, уже падая, он вцепился зубами в лист фанеры. И тут зверь впал в безумие. Из последних сил он поднялся на задние лапы и рванул фанеру зубами. Лист толщиной в сантиметр, прибитый гвоздями к раме, разорвался, как бумажный. Грей не отстал от брата и принялся полосовать клыками соседний лист. Куски порхали в тесном помещении, точно чудовищные бабочки, а волки молча продолжали резать и крошить фанеру в клочья.
      Разгром прекратился так же внезапно, как и начался: сначала упал один, потом сполз по стенке и второй. Мы тихо выскользнули на улицу и заперли дверь. Говорить не хотелось, да и о чем? После такой встряски у несчастных волков наверняка начнется нервная форма, так что жить им еще пару дней, и то в страшных мучениях.
      Посидели в лаборатории, попили чаю, облаяли от души ветврача, сунувшегося с вопросом, как, мол, волки себя чувствуют. А вечером все-таки зашли в курятник — попрощаться.
      А они живы, и даже пришли в себя. Во всяком случае, узнали, и сил хватило хвостами вильнуть. Была не была, колем в вену так: один держит голову и уговаривает, а второй вводит лекарство. Начали с Корсара. Ах ты ж умница наш — чуть заскулил, когда игла вошла в вену, но лапой не дергает, терпит. Потом и Греюшку уболтали. Вот молодцы, волчата, вот терпеливые, вы уж живите, пожалуйста, вы же сильные парни, курятник чуть не до основания разнесли.
      Пришли на следующий день — держатся наши волки, вроде бы даже приободрились. Еще раз с уговорами ввели лекарство в вену. А на третий раз волки наши забастовали: дескать, хорош иголками-то тыкать, дайте, что ли, попить, да и мяска бы пожевать не грех. Выжили ребята, даже без осложнений обошлось.
      Ну а я на всю жизнь уверилась в том, что больного зверя проще уговорить лечиться, чем давать наркоз. Уж очень это страшная штука — галлюцинация.

      Корсар — здоровый матерый волк. Он вожак стаи, и чтобы убедиться в этом, достаточно на него взглянуть. Вон как выступает: голову держит высоко, смотрит этак сверху вниз, хвост никогда не поджимает. Другие волки, подходя к нему, кланяются, на лапах приседают, хвостами метут, в глаза, упаси боже, не смотрят. Ведь взглянуть в упор — это вызов на бой, а драться с Корсаром дурных нет. Весит он килограммов шестьдесят , так что от его удара грудью противник кубарем катится.
      Нет, бывают, конечно, конфликты, если мясо не поделили или кто-нибудь недогадливый вовремя вожаку место не уступил. Вот тогда и бьет Корсар провинившегося корпусом. А если противники встали на дыбы и вцепились пасть в пасть, то сшибает с ног и подминает под себя. Однако стычки такие бескровны, всерьез волки зубы в ход не пускают, и Корсар именно бьет пастью, а не рвет зубами. Вообще, он чаще только изображает нападение. Все это напоминает то ли танец с саблями, то ли бой с тенью, поскольку Корсар подчеркнуто четко демонстрирует каждый элемент атаки, не касаясь противника. Много лет спустя, увидев показательные выступления каратистов, я была поражена сходством этих боевых танцев.
      С волчицами отношения Корсара еще занятнее. По всем канонам от добычи их следует отгонять, пусть докажут, что имеют право на свой кусок мяса. И Корсар честно отгоняет: он страшно рычит, щелкает зубами и делает вид, что вот сейчас убьет! Волчицы столь же честно изображают, как они напуганы грозным видом вожака, что не мешает им подползать на брюхе все ближе. При этом они для красоты и достоверности картины жмурятся и повизгивают, как малые щенки.
      В апогее этого спектакля Корсар с громовым рыком отрывает кус мяса и швыряет его в сторону волчицы, дескать, да уйди же, попрошайка, пока не пришиб! Что, собственно, и требовалось доказать.
      Так и живет в мире и согласии, во всяком случае по волчьим канонам, эта семья: сам Корсар, трое других волков — Грей, Глот и Виген, и две волчицы — Маня и Даня. У Вигена характер самый легкий и живой, ему всегда хорошо, он приключений на свою голову не ищет. Глот и рад бы в вожаки, но слабо ему против Корсара, впрочем, он и не настаивает. Ну а Грей — лошадка темная, вроде бы и ранг у него после Корсара самый высокий, а вроде бы и нет. Только, кроме Корсара, его никто особо не любит, уж очень он горазд мелкие подлянки втихаря строить. Ну, дамам до мужских разборок дела нет, у них свои отношения.
      Как-то раз Корсар прихворнул, не слишком серьезно, но мы решили его на некоторое время изолировать. И тут-то началось — расцвел наш тихий Грей как маков цвет. Мы и оглянуться не успели, а уж Грей выбился в вожаки, да в какие! Такой себе «фюрер местного масштаба» — другие волки дышать бояться, носом в пол ходят. Чуть что не по Грею — как кинется рвать — только шерсть клочьями полетела! Какие там танцы, какие угрозы — кровь ручьями! Волчицы, и те присмирели, истерики на тему «ах, дайте поесть бедным девочкам» уж и забыли как закатывать. Удалось кость утащить — и то славненько. В общем, показал Грей своим собратьям, что такое серый террор.
      Примерно через пару недель решили мы Корсара вернуть к семье: нельзя волку долго быть в одиночестве, это безумием грозит. Запустили его в общую клетку. Как Грей на него пошел! Дескать, не расстанусь с властью добровольно, не быть тебе, братишка, больше вожаком. Корсар по привычке голову поднял, грудь развернул, мол, согласен, давай биться! Так Грей, подлая душа, на честный бой не пошел, он убить соперника задумал. Раз! И впился всей пастью в переднюю лапу Корсара. Тот лапу поджал, не может на нее опереться. Грей его норовит с ног сбить, за вторую лапу пытается поймать!
      Мы за решеткой мечемся, кричим, а толку-то! И войти нельзя, волки же, не бобики дворовые, чтобы их из драки за хвосты растаскивать. В общем, похоже, убьет сейчас этот гад Корсара на наших глазах. И тут в бой вмешались Глот и Виген, хотя обычно все стычки происходят один на один. Но, видно, сделали ребята свой выбор — с каким вожаком жить.
      Дальнейшее заняло секунды. Глот метнулся сбоку и захватил в пасть ухо и шкуру на шее Грея, а Виген зажал зубами мошонку «братоубийцы». После этого каждый из них сделал один шаг назад. Грей оказался растянут между ними в самой унизительной и беспомощной позиции. Глот и Виген, угрожающе рыча сквозь стиснутые зубы, даже не шагнули еще раз, а каким-то образом намекнули на возможность такого шага.
      Тут-то Грей и сломался. Он прижал уши, поджал, как сумел, хвост и тоненько заскулил, прося пощады. Волки разжали челюсти, и недавний вожак тряпкой упал на землю. Он все понял!
      Корсар стоял на дрожащих и подламывающихся ногах, видно было, что ему очень больно. Но когда Глот и Виген подошли, изъявляя покорность и явно радуясь, он нашел в себе силы опереться на прокушенную лапу и поприветствовать свой электорат, как полагается вожаку.
      Все вернулось на круги своя: деля добычу, Корсар плясал боевые танцы, Глот и Виген время от времени получали от него «по ушам», но так, чисто символически. Волчицы вспомнили, что приличным женщинам надлежит хоть иногда скандалить и выпрашивать подарки. И только у Грея жизнь изменилась — он окончательно и бесповоротно оказался на последней ступеньке иерархии. Да и Глот с Вигеном не упускали случая напомнить «узурпатору», где его место.
      А что делать — каждая личность сама творит свою историю.

      Нуар — это роскошный черный котяра. Шкура гладкая, волосок лежит к волоску, будто маслом намазали; мышцы под ней так и переливаются, лапищи, как у льва, хвост толстый — красавец мужчина, да и только. А глаза! У кошек вообще не бывает некрасивых глаз, но эти мерцающие изумруды… Нуар их то лениво щурит, собрав зрачок вертикальной щелью, то вдруг распахивает широко, и тогда они кажутся бездонным колодцем в кольце зеленого пламени.
      Понятно, что такую красоту грех скрывать, и Нуар частенько снимается в кино. Вообще-то многие звери из тех, что жили в университетском виварии и питомнике Ботсада, участвовали в съемках художественных фильмов, однако Нуар в качестве звезды экрана был непревзойден. Самое главное — ему нравилось сниматься. На съемочной площадке он беспрекословно слушался Тарика, своего хозяина и дрессировщика, и выполнял такие трюки, что все только ахали. Вот, например, образ кота Василия в фильме «Через тернии к звездам» ему очень удался: как изящно он нес пачку жевательной резинки, чтобы угостить ею инопланетянина-осьминога! Да и в других картинах Нуар смотрелся великолепно. Артист, прирожденный артист…
      Им любовались все, кто его видел, и понятное дело, вскружила слава голову, загордился Нуар. Нет, на съемках он, как всегда, работал — хоть пять дублей снимай, все выполнит. Но дома — звездная болезнь в полный рост, да и только.
      Вон валяется на подушках, на которых вообще-то спит Тарик. «Нуар, лапочка, просыпайся, пора на съемки». Ага, ждите… Демонстративно сворачивается в клубок, да еще и раздраженно дергает хвостом, мол, отстаньте, надоело мне все, творческий кризис — понятно, нет? «Нуар!» Теперь оне еще и шипят, норовя поглубже зарыться в подушки. Так, парень, пошутили и хватит. Беру нахала за шиворот и, сдернув с нар, несу на улицу. Точнее, пытаюсь это сделать, так как обнаглевшее создание решило прихватить с собой обе подушки.
      Интересная задача: как вынесли в узкую дверь кота, который правыми лапами закогтил одну подушку, а левыми другую? При этом самого кота отпускать нельзя — мигом смотается, ищи его потом по всей территории Ботанического сада. Опускаю всю конструкцию (один кот плюс две подушки) на диван и пытаюсь отцепить когти. Не тут-то было. Нет, Нуар не кусается и не царапается, он же кинозвезда, а не бродяга с помойки. Он лежит, расслабившись, с закрытыми глазами и просто перехватывает подушку всякий раз, как только я отцеплю одну его лапу. Наконец ему надоедает, и он сам втягивает когти, мол, ладно, везите, придется пострадать ради искусства…
      Поклонники, из числа сотрудников Ботанического сада, буквально осаждали Нуара. Идешь по саду и видишь: сидит наш красавец в кольце женщин, те его нахваливают, наглаживают, а Нуар глаза прищурил и во-о-от распевает. Однако только восхищения поклонниц актеру оказалось мало — заметила я, что стал наш котофей буквально пропадать в помещении отдела плодовых растений. Спрашиваю, мол, дамы, а чего это Нуар у вас целыми днями делает — вы все в саду, а он в отделе? Те смеются: «Да он с заведующей выпивает». Сами понимаете, от такого заявления у кого хочешь глаза на лоб вылезут: заведующая — дама серьезная, строгая, никаких вольностей на рабочих местах и сотрудницам не позволяет, а тут все-таки кот.
      Вежливо стучу и заглядываю в кабинет: «Простите-извините, говорят, наш Нуар тут, не мешает ли?» И что же я вижу? В святая святых, прямо посреди рабочего стола заведующей, развалился Нуар и спит беспробудным сном. Одна лапа на телефонной трубке лежит, другие деловые бумаги попирают, хвост со стола свешивается. Я впадаю в легкий ступор, заведующая — в столь же легкое замешательство. «Нет, Лен, что ты, совсем не мешает. (Ну-ну, весь стол занял, а так какие помехи) Я тут с ним… он такой славный, ну, в общем, я ему валерьяночки налила, ну немножко совсем, ему так нравится…»
      Сгребаю кота в охапку — матушки! — да он действительно пьяный в лоскуты! Сонно приоткрывает один глаз и пытается что-то промурлыкать, нет, не получилось, опять заснул. Пока несла до питомника, кот продышался на свежем воздухе, но все равно еще хорош. Спустила с рук — шатается и орет немузыкально, ну точно подгулявший мужик. При этом куража и гонору выше крыши: стоять сил нет, так он сел, головой мотает и рявкает басом — и без переводчика ясно, недоволен он моим вторжением. Вот, дескать, сидели в приятной компании, о высоком беседовали, ну выпили, конечно, по граммульке, а тут врываются, хватают поперек живота, тащат… И кого тащат — артиста, тонкую натуру! На этом силы оставили его, и он свалился досыпать.