ГЛАВА XII

Самый младший из боцманов» Зефира «, сын Яна из Грабин, именуемый Стефаном Грабинским, уже несколько дней переживал крайнее расстройство чувств и мыслей. Прежде всего по поводу Генриха Шульца, которому был обязан столь неожиданным и прекрасным поворотом своей молодой жизни, и к которому несмотря на это испытывал инстинктивную неприязнь. Эта неприязнь пробудилась уже во время их двухнедельного путешествия из Гданьска в Лондон. Шульц немало времени посвящал беседам со Стефаном, держа его при себе в каюте или прогуливаясь с ним по верхней палубе. Не скупился на советы и науку на будущее, подкрепляя их примерами из собственной жизни или приводя примеры недостойного поведения прочих, причем среди этих» прочих» временами можно было обнаружить самого Мартена. Эти проповеди, как именовал их в душе Стефан, могли его заинтересовать и даже убедить, не будь они столь густо нашпигованы усиленным морализаторством и не будь завуалированные намеки направлены к единственной цели: остеречь неопытного юношу пред губительным влиянием бродяги-капитана, сорвиголовы, авантюриста и безбожника Яна Мартена. Шульц, правда, признавал незаурядные способности капитана «Зефира»и в мореплавании, и в битвах, но отказывал ему в умеренности и рассудительности, как в тех качествах, которыми добывается уважение солидных, порядочных людей и благоволение Провидения.

Вопреки всем усилиям своего благодетеля, Стефан так и не набрался загодя никаких предубеждений против Мартена. Напротив, отчаянный, щедрый, даже расточительный корсар вырастал в его воображении в сказочного героя, в то время как Шульц все более казался скупым, заумным и рассчетливым. Слишком часто тот напоминал ему об обязанности быть вечно благодарным за благодеяния для его матери, вдовы «бунтовщика», и нынешние — для него самого. Слишком ясно давал понять, чего от него ожидает. Слишком прозрачно намекал, что рассчитывает на его помощь в овладении «Зефиром».

Парень слушал и молчал, только часто сгорал от стыда, не решаясь на откровенный ответ. Временами ему приходило в голову, что он неверно понимает разумные слова и выводы благородного, великодушного человека, которым до недавнего времени считал Генриха Шульца, что ошибочно судит о нем; что он сам — испорченный и никчемный мальчишка, что — быть может — Мартен действительно заслуживает осуждения и только он этого не замечает, разумеется не зная его настолько хорошо, как уважаемый, набожный опекун, который каждую неделю исповедуется и причащается, а потому несомненно обладает чистой совестью и верной душой.

Он страдал от этих мыслей и сомнений, но не выказывал их перед Генрихом. В результате казался молчаливым и не слишком развитым, что однако ничуть не мешало далеко идущим планам Шульца. Напротив — тот предпочитал видеть его скорее несколько ограниченным, чем излишне сообразительным и интеллигентным, чтобы уметь в будущем командовать таким кораблем, как «Зефир». Что же до последнего, сомнений у него не было: за время плавания Шульц сам мог убедиться, что Стефан уже сейчас разбирается в мореплавании лучше, чем немало гданьских шкиперов, а тайком собранные в Гданьске отзывы о нем подтверждали это мнение.

« — За год или два под руководством Мартена он усовершенствуется в морском ремесле, — думал Генрих. — И Мартен его полюбит. Все же они чем-то схожи. Не намного, но похожи, что и требуется. Он достаточно одарен для этой профессии и достаточно наивен, чтобы можно было управлять им по своему желанию. А через пару лет уже сможет командовать» Зефиром «.»

Стефан же и не думал о столь завидном положения, тем более на «Зефире»и всего через пару лет. Познакомившись с Мартеном, он с первого взгляда отбросил все сомнения, так усиленно подсовывавшиеся Шульцем: Мартен оказался именно таким, каким он воображал себе в мечтах. Не читал ему нравоучений и морали, с неподдельным интересом распрашивал о матери и ни в коей мере не пытался осуждать Яна из Грабин или Мацея Паливоду за их участие в борьбе народа с гданьскими патрициями. Чаще всего он заводил разговоры об огромном мире, бескрайних океанах и далеких землях, о мореплавании и навигации, о ветрах и бурях, о битвах, маневрах и управлении орудийным огнем.

— Для того, чтобы стать настоящим моряком, — как-то сказал он, — для того, чтобы командовать кораблем и побеждать в схватках как с людьми, так и с природой, ты должен знать не то, чего твой корабль совершить не может; скорее тебе нужно понять, на что он способен, если им надлежаще управлять, и если у тебя самого хватит сил, мужества, выдержки и отваги. Понимаешь разницу? Можешь верить мне, корабль тебя не подведет, если со своей стороны ты сделаешь все, чтобы ему помочь.

И вот каждый день, во время каждого маневра Стефан учился, как надлежит «помогать» «Зефиру». Ни один корабль на Балтике не нес столько и таких парусов, как «Зефир»; ни на одном не было таких высоких мачт и стольких рей; ни один не плавал при столь сильных ветрах с таким количеством парусов, накренившись на борт и летя по волнам как белокрылый лебедь. Разумеется, каждый из боцманов, несущих службу у штурвала, был мастером удержания его на курсе, мастером, в руках которого билось сердце корабля: один неосторожный поворот штурвала, мгновение невнимания или неверное отражение удара волны могли бы в этих условиях повлечь за собой непредсказуемые последствия, вплоть до того, что «Зефир» лег бы на борт или даже перевернулся вверх дном. Потому во время жестоких шквалов, когда корабль летел под всеми парусами со скоростью пятнадцати и даже шестнадцати узлов, на руле стояли только самые опытные моряки, а когда приходило время разворота на противоположный галс, часто сам капитан перехватывал рукояти штурвала. Часто в таких случаях подзывал он и Стефана, отдавал тому штурвал, а сам стоял за спиной, положив ему руки на плечи.

— Как бы ты скомандовал маневром? — спрашивал, склоняясь к его уху.

Внимательно выслушав ответ, дополнял его порою или поправлял, пояснял, почему так, а не иначе, но все чаще только усмехался и уважительно покачивал головой. Да, у парня были врожденные способности к морскому делу; он был создан, чтобы стать моряком; сумел сразу оценить достоинства «Зефира»и очень быстро понял, каким образом их лучше всего использовать. И при этом полюбил сам корабль. Был им так же горд, как сам Мартен, и служил ему самоотверженно, не щадя труда и сил, всегда готовый добровольно поработать сверх своих обязанностей.

Поход в Байонну распалил его воображение. Казалось, сбывались его мечты о самых невероятных приключениях. Мартен вкратце объяснил ему цель плавания, и особенно его трудности в связи с испанской блокадой юго-западного побережья Франции. Мимоходом помянул также о своем намерении, касавшемся захвата образа Мадонны на первом попавшемся испанском или португальском корабле, но именно это довольно загадочное дело ещё больше возбудило любопытство Стефана, повергнув его в изумление своей лихостью.

Даже шевалье де Бельмон выразил определенные сомнения относительно времени, когда Мартен собирался выполнить свой замысел; по его мнению, по пути в Байонну надлежало скорее избегать схваток, чем искать их, даже по столь благородной причине. Только Ян ему ответил, что поклялся добыть образ при первой возможности, и не намерен теперь отступать, даже если от этого будут зависеть судьбы Англии и Франции вместе с интригами графа Эссекса, Антонио Переса и Генриха IX вместе взятых.

— Помни, ты мне обещал не позднее пяти дней доплыть до Байонны, — заметил на это Бельмон.

— Помню, не волнуйся, — кивнул Мартен, а Стефан подумал, что ни за что на свете не отказался бы от участия в этом походе.

И ещё он подумал о том, что так усиленно вбивал ему в голову Генрих Шульц: ведь он должен был по мере сил и возможностей склонять Мартена к оставлению корсарского ремесла на чужеземной службе и к возвращению на Балтику.

Сам не верил, что такое ему может удастся, и по чести говоря, не имел на это ни малейшего желания. Ему пришлось бы поступать вопреки себе, вопреки своим собственным желаниям и мечтам, которые только начинали сбываться.

« — Я неблагодарный, — думал он. — Но ведь я же ничего не обещал…»

И все равно чувствовал себя виноватым. С одной стороны — поскольку уже знал, что его благодетель в нем обманулся, с другой — поскольку считал, что до известной степени дал втянуть себя в интригу против Мартена.

« — Я должен ему сознаться, — рассуждал Стефан. — Мартен должен все узнать. Но это станет предательством благородного опекуна моей матери, человека, который мне доверился…»

Он терзался все больше, не находя решения. Слишком поздно Стефан заметил, в какую двусмысленную ситуацию поставил его Шульц, ведя дружеские беседы и намекая на свои планы на будущее. Теперь он крутился, ка белка в колесе, не находя выхода.

Почему он не потребовал тогда напрямую пояснить все намеки и недоговорки? Почему оставил Шульца в убеждении, что их понял и что согласился принять предназначенную ему роль?

Почему старался верить в чистоту его намерений вопреки предостерегавшему его инстинкту?

« — Знай тогда я капитана, ни на миг не колебался бы», думал юноша.

Но знал ли он его теперь? И Стефана снова охватывали сомнения. Снова ему приходило в голову, что он больше поддается своему наивному воображению, страсти пылкого сердца, чем реальной действительности и доводам разума.

Ко всем этим терзаниям, посещавшим его в те минуты, когда не было работы, или поздно ночью, лишая сна, вскоре прибавилось беспокойство, причиной которого стали взгляды и улыбки сеньориты де Визелла.

Марию Франческу забавляло его замешательство, когда он встречал её взгляд. Она усмехалась, таинственно и многообещающе, с осознанным кокетством, а Стефан опускал глаза и краснел не только под впечатлением её красоты, но и от гнева на себя самого, что так легко и сильно поддается её чарам.

Порой она спрашивала его о чем-то или шутливо с ним заговаривала, чтобы убедиться, какие он делает успехи в испанском, который старательно изучал наряду с матросским англо — голландским жаргоном. Это смущало его ещё больше. Отвечать он старался рассудительно, но прекрасно представлял себе, что при этом выглядит человеком, который пытается разрешить запутанную проблему. Все заученные слова мигом улетучивались из памяти, когда ситуация требовала наибольшей концентрации. Кое — как он все же справлялся с каким — нибудь более или менее удачным оборотом и, краснея от смущения, бесконечно оправдывался за его несовершенство. Сеньорита усмехалась, хвалила его произношение и одаривала его ещё одним затуманенным взором, от которого он пылал, как пион.

— Дамочка-то с тобой заигрывает, — как — то заметил Славн. — На твоем месте я подловил бы её в каком — нибудь укромном уголке, чтобы всласть пообъясняться жестами. Шкипер бы не обиделся, можешь мне поверить.

Стефан только пожимал плечами либо вовсе не реагировал на эти шуточки, но со все большим любопытством прислушивался к разговорам старших боцманов насчет сеньориты Марии де Визелла.

Главный боцман Томаш Поцеха считал её колдуньей и предсказывал, что из её присутствия на борту ничего хорошего не выйдет.

— Ничего хорошего, — твердил он, — ни для Яна, ни для «Зефира».

Так же думал Броер Ворст, который кстати первым в присутствии Стефана выказал свои опасения. Это было в день выхода из Дептфорда, когда Стефан по желанию Мартена принял участие в обеде с шевалье де Бельмоном и Марией, а потом с легким головокружением (как от выпитого вина, так и от её взглядов) выбрался на палубу.

Ворст покосился на него своим единственным глазом, передвинул языком комок табака за левую щеку и заявил, что ничего так не боится, как женских капризов на корабле.

— Ба! — воскликнул Штауфль, который знал его жену. — Мне кажется, что у себя в Роттердаме ты их тоже боялся. И не на корабле, а под теплым одеялом на перине. Твоя старуха…

— Моя старуха тут не при чем, — оборвал его обиженный Ворст.

— И перина тоже, — вмешался Перси Славн, и воспользовавшись паузой, продолжил:

— Эта шустрая девица ещё не впустила к себе нашего шкипера, как мне кажется. Говорю вам, она здорово в таких делах разбирается: чем позднее, тем больше сможет с него выторговать. Знавал я одну такую. Водила меня за нос не меньше месяца и за это время вычистила мне карманы до самого дна. Но сегодня я не дал бы водить себя за нос, как наш капитан. На его месте сказал бы коротко: пан или пропал, моя милая — и никаких церемоний. Можете мне верить — сразу бы помягчала!

— Дурень, — вмешался Тессари со своей ироничной ухмылкой. — Понимаешь ты в этом не больше, чем свинья в апельсинах. Ты бы рта не знал как раскрыть при такой сеньорите. А за женские капризы на «Зефире» опасаться нечего, пока им командует Мартен, — повернулся он к Ворсту. — Не она первая заморочила ему голову, не она последняя. Но — как все мы знаем — ни одной тут командовать не суждено. Прав я или нет? Как полагаешь? — спросил он, вонзив пронзительный взгляд в глаза Стефана.

— Полагаю, да, — ответил юноша, несколько растерянный от такого вопроса.

— Ну вот, — буркнул Цирюльник, кладя руку ему на плечо. Стоит помнить об этом, когда ты с ней разговариваешь, парень.

Дружески хлопнув его по спине, он отвернулся и ушел.

Тем временем «Зефир»с попутным ветром пересек Ла Манш и, огибая побережье Бретани, взял курс к юго-западу, словно направляясь к мысу Финистер и как будто целью его плавания не была ни французская Байонна, ни какой-нибудь другой французский порт в глубине Бискайского залива, а скорее Азоры или Мадейра.

Все последующие часы нигде поблизости не появился ни один испанский корабль, а два парусника, с которыми Мартен разошелся на встречных курсах, шли на север под английским флагом, не возбуждая никаких подозрений.

Несмотря на это вся команда была наготове, а сеньорита де Визелла не могла скрыть возбуждения, охватившего её при виде тех судов и маневров «Зефира», который пролетал вплотную к каждому из них словно ястреб, высматривающий себе жертву.

Теперь она не запиралась в своей каюте, а наоборот — почти целый день проводила на палубе, разгуливая в мужском костюме, со шпагой на боку и распрашивая про каждую смену курса, про постановку парусов и развороты рей не только Бельмона И Мартена, но и Стефана, старших боцманов и даже простых матросов, если те попадались под руку.

Ей отвечали либо услужливо, любезно отвечая на шутки, либо уважительно и обстоятельно, как делали это Поцеха и Броер Ворст. Перси Славн охотно расплывался в ухмылке и тараторил как заведенный, восполняя гримасами нехватку испанских слов, которых знал он немного и которые вдобавок безбожно коверкал, что веселило её не меньше его беспардонных заигрываний. При этом она как-то расслаблялась и временами даже откровенно развлекалась, забывая о том, что любой следующий парусник, замеченный с марса фокмачты, может оказаться испанским, и Мартен — в этом она уже не сомневалась — вступит с ним в бой.

Нет, тут не было страха, по крайней мере страха за собственную жизнь. Мария Франческа во — первых никогда бы не поверила, что может погибнуть сама, во — вторых ни гром пушек, ни крики и шум битвы не настолько её пугали, чтобы ужасаться самой мысли о предстоящей бойне. Однако напряжение, какое-то внутреннее беспокойство, непрерывная нервная дрожь не оставляли её с самого утра. Она словно чувствовала приближение бури; как в минуты перед мраком, сменяющим свет, когда грозные черные тучи гасят солнечный свет. Ей казалось, что это судьба — её собственная судьба или Провидение — приближается к ней, кружит вокруг, заглядывает в глаза, овевает её своим дыханием, взвешивает и колеблется, прежде чем хлынет неудержимая лавина событий.

Спросила Ричарда, допускает ли он, что «Зефир» встретит на своем пути эскадру Бласко де Рамиреса.

— Может быть, — ответил тот. — Но маловероятно. Твой новио, Мария, безусловно получил куда более важное и ответственное задание, чем охрана французского побережья.

— Если бы он знал, — вздохнула она.

Но шевалье де Бельмон перехватил её взгляд исподлобья, сопровождавший эту несколько театральную реплику, и скептически усмехнулся.

— Готов биться об заклад, что ты не совсем уверена, хочешь ли ты встретить его в этом плавании, — заметил он.

Она стала возражать, но не слишком убежденно: разумеется, она хотела бы увидеть собственными глазами, как Бласко захватит «Зефир»и как Мартен вместе с Бельмоном будут болтаться на реях.

— А так безусловно случится, — добавила она, — если только силы обеих сторон буду равны; если корсары не будут обладать подавляющим преимуществом, как прежде.

— Ты и в самом деле веришь в то, что мы когда-нибудь имели над ним перевес? — спросил Ричард.

— Разумеется. Ведь иначе…

— Глупости, — раздраженно оборвал он. — Количественный перевес был всегда на его стороне. Он всегда имел больше кораблей, орудий и команды. И иначе никогда не было. Если речь идет о «Санта Крус», тот почти в три раза больше «Зефира». Он вооружен тридцатью двумя пушками, из них двадцать крупнее калибром, чем на «Зефире». Кроме них флагманский корабль твоего испанского командора несет на борту две дюжины мортир и насчитывает по меньшей мере двести человек команды, когда у Мартена их шестьдесят или семьдесят.

Но любой матрос Мартена стоит пяти прочих и пошел бы за них даже в ад, а любое из двадцати орудий «Зефира» попадает с первого выстрела. Кроме того…

— Достаточно, — решительно оборвала она. — Ты мог бы стать его адвокатом, так ты красноречив. Вот за меня ты никогда не замолвил ни единого слова.

— Ах, Мария, — воскликнул он, рассмеявшись от неожиданного поворота беседы. — Тебе не нужен адвокат! Ты сама прекрасно справляешься даже с Мартеном. Только вот с собой никак не справишься, как мне кажется.

На склоне дня, всего за пару часов до захода солнца, впередсмотрящий крикнул с марса, что прямо с юга к ним приближаются три корабля, и вскоре после этого Клопс, взобравшийся на верхнюю рею, различил две большие каравеллы, сопровождаемые двухпалубным галеоном с испанскими крестами на парусах и красно — золотыми флагами, вившимися на ветру.

Мартен выслушал его доклад, прикусил ус и, казалось, некоторое время размышлял, как быть. Он чувствовал на себе вызывающий взгляд Марии и слегка обеспокоенный — де Бельмона, а также взгляды всей своей команды, но молчал, словно ещё колеблясь. Молчание затягивалось, а он смотрел на все более отчетливые силуэты кораблей, словно не в состоянии принять решение.

Более стройный и, видимо, более быстрый на ходу галеон все больше выдвигался вперед, слегка принимая к востоку. Его капитан явно собирался разойтись с «Зефиром» по левому борту, предоставляя двум тяжелым каравеллам неспешно двигаться прямо, чтобы те на всякий случай отрезали отход на запад, в открытое море.

Бельмон тревожился и злился.

« — Сам дьявол приготовил эту встречу, — думал он.. — Не будем же мы в одиночку атаковать такие силы! Если у Мартена есть хоть капелька рассудка, он должен уклониться, пока есть время. Ни одному из этих кораблей» Зефира» не догнать. Но вот Мария…

— И что теперь? — услышал он иронический, и вместе с тем торжествующий голос Марии.

« — Разумеется, этого следовало ожидать, — подумал шевалье. — Она его будет провоцировать, а он…Нет, тут сам дьявол поработал», — мысленно повторил он.

Мартен обернулся.

— Я атакую этот корабль.

Сказал он это так, словно сообщал, что примет ванну или пообедает.

— Он гораздо скоростнее тех, — добавил Ян, словно поясняя Ричарду. — Это упрощает дело.

Шевалье де Бельмон не сразу понял, о чем речь, но не задавал вопросов, а Мария попросту взорвалась коротким нервным смехом.

— Это будет твоим концом, глупец! — воскликнула она. — Но ты же не осмелишься, я знаю.

Мартен не отвечал, и больше даже не смотрел на нее; все его внимание теперь поглощал галеон, шедший круто к ветру. Тот быстро приближался, и Ян подумал, что там должен быть умелый капитан и хорошая команда, раз они умеют так ловко лавировать.

Он все равно легко мог от них уйти, если бы захотел. Мог попросту перебрасопить реи, развернуться на северо-запад и уйти с попутным ветром, прежде чем обе каравеллы успеют приблизиться на дистанцию прицельного огня. Но тогда он отдалился бы от быстроходного галеона, а это вовсе не входило в его намерения. Нет, он хотел иметь его вблизи, так близко, чтобы капитан ни на миг не терял «Зефир» из виду.

И вместо того, чтобы дать команду на маневр, которого ждал Ричард, он повернул корабль влево, прямо на восток.

«Зефир», поставив все паруса, накрененный тугим дыханием ветра, словно низко кланяясь галеону, на полном ходу описал дугу на безопасном расстоянии от лавирующего испанца и, оставляя его несколько левее за кормой, помчался в бейдевинд.

И хотя в результате этого скорость его несколько упала, испанский галеон начал все больше отставать. Бельмон заметил, что там перекладывают реи на противоположный галс, и у него снова промелькнула мысль, что Ян тем самым получает новую возможность уйти в открытое море. Но в ту же самую минуту Мартен отдал приказ подтянуть несколько парусов к реям на гитовах и гординях, и «Зефир» ещё сбавил ход.