ГЛАВА VII

Осень небывало урожайного года от рождества Христова 1595 не хотела уступать места зиме. Было солнечно и тепло. В октябре повторно зацвели деревья и ягодные кусты, и такая почти летняя погода простояла до середины ноября.

Год этот, обильный урожаем, оказался столь же благоприятен для Мартена. Экипаж «Зефира» собрал богатую жатву уже в начале лета, взяв на абордаж испанское судно «Кармона», которое направлялось с Моллук в Севилью с грузом гвоздики и цинамона. Случилось это ночью, почти в самом устье Гвадалквивира, и прошло все так быстро и ловко, что в Сан Лукаре узнали о налете только тогда, когда «Кармона» вошла в порт, наполовину облегченная от груза и полностью разоруженная.

Мартен не мог забрать судно в Англию — оно было слишком тихоходно — а потому отбуксировал на несколько миль к северу, бросил якоря на мелководье у пустынного берега Аренас Кордас и там перегрузил на «Зефир» столько, сколько смогли вместить его трюмы. Остальное великодушно оставил испанцам, затопив только их пушки и огнестрельное оружие.

Следующую вылазку предпринял он четырьмя месяцами позднее, совместно с Ричардом де Бельмоном и Уильямом Хагстоуном. Тогда они атаковали Сьюдад Вианна, окружной центр в богатейшей португальской провинции Энтре-Минхо-о-Дуэро, расположенный в устье реки Лимия на берегу Атлантического океана.

Обитатели Вианны даже не пытались оказать отпор и откупились круглой суммой в двести тысяч дублонов. Зато упорно отбивался замок Кастелло да Инсуа и Вианна, в котором проходили свадебные торжества идальго Гонсалеса и Диас Туньона с дочкой управителя да Инсуа. По поводу этих торжеств в замке пребывало немало богатых испанских и португальских семейств из соседних городов и провинций, и воинственные кабальерос не хотели сдаваться.

Несмотря на это, Бельмон сумел взять штурмом въездные ворота и даже ворваться в парадный зал на первом этаже. Наверняка захватил бы он и весь замок, не прийди осажденным помощь из соседней Ла Гуардии. Под натиском регулярных войск пришлось отступить, и довольно поспешно, поскольку с юга, от Опорто, против корсаров вышла флотилия испанских военных кораблей, чтобы отрезать им отход.

К счастью для Ричарда, Хагстоун заметил их достаточно рано и вовремя оповестил осаждавших. Бельмон успел забрать в замке дорогую серебряную утварь и немного драгоценностей, да ещё увести пленницу — одну их подружек невесты, после чего «Зефир», »Ибекс»и «Торо» под всеми парусами удалились в открытое море и исчезли из виду погнавшихся было за ними испанцев.

Трофеи, добытые шевалье де Бельмоном, были несравнимы по ценности с выкупом, внесенным за Сьюдад Вианна, но Бельмон казался ими совершенно доволен, особо рассчитывая на выкуп в наличных за похищенную сеньориту.

Ни Мартен, ни Хагстоун не намеревались оспаривать его исключительных прав на пленницу, но оба жаждали её увидеть, поскольку люди из команды «Торо» рассказывали чудеса про её красоту. Тем временем Бельмон запер её в своей каюте и по-видимому не намеревался похвастаться перед ними добычей.

Мартен не увидел её даже после возвращения в Лондон, что его интриговало тем больше, что Ричард никогда доселе не скрывал от приятелей такого рода сокровищ — напротив, он гордился ими и даже охотно уступал, когда те начинали его утомлять.

Могли быть лишь две причины такой перемены в его поведении: либо пленница оказалась особой столь высокого происхождения, что до завершения переговоров с её семейством и получения выкупа безопасней было держать все в строгой тайне, либо будучи всего лишь обычной дворянкой, не поддалась обаянию и соблазнам своего Париса и оставалась с ним в состоянии войны, чего тот не хотел выдавать.

Второй вариант был более правдоподобен; во всяком случае сплетни, расходившиеся от прислуги и среди приятелей и знакомых шевалье де Бельмона, казалось, это подтверждают. Молоденькая донна Мария, похоже, и в самом деле защищала свою честь в ожидании результатов переговоров между своей семьей и женихом и Бельмоном; а последний не прибег к насилию, хотя и не добился ничего лаской и галантностью.

Правда, однако, лежала посредине, и Мартен узнал её частично от Пьера Каротта, который вместе с Генрихом Шульцем весьма окольным путем посредничал в торгах насчет размера выкупа.

Шульц в таких делах умел хранить полное молчание, но у Пьера так свербел язык, что во время какой-то совместной гулянки в таверне Дикки Грина в Дептфорде он выболтал все подробности. Проделал это как обычно в шутливой манере, с юмором рассказывая о неудачах Ричарда, словно сам был их свидетелем. Несомненно, он хотел оказать Мартену дружескую услугу, может быть даже с молчаливого согласия Бельмона, но был тогда изрядно пьян — дело происходило под утро, после бесчисленных тостов, когда половина участников затянувшегося ужина уже храпели под столом. Наверное потому рассказал он куда больше, чем хотел бы Ричард.

Мартен составлял ему компанию и сам был непривычно разговорчив. Вспоминал последнее плавание и хвалился своей удачей, которая позволила ему выплатить долги Шульцу. Каротт слушал его вполуха.

— Зато ты избежал немалых осложнений, — заметил он. — А вот у Ричарда их выше головы. Ah, les femmes, — вздохнул он, Elles savent s'X prendre pour vus empoisonner la vie…1 Эта малышка Мария, например…

Хорошенько глотнув вина, он тут же придвинул опустевший кубок к полному кувшину, у которого сидел осоловевший Хагстоун.

— Налей, приятель, — Пьер толкнул его локтем. — Что — то у меня в горле пересохло. On ne jacasse pas au queule aride!2

Хагстоун несколько удивился, как может быть «всухую», если выпито такое количество порто, но выполнил его желание, и Пьер продолжал:

— Не знаю, заметили ли вы, что Ричард во время налета на Кастелло да Инсуа получил легкую рану. Нет? Ничего удивительного, что он ей не похвалился, ибо рана та не от клинка, а от ногтей Марии. Она поцарапала его в его собственной каюте! Видимо, он немало был разочарован её реакцией, ибо полагал, что после всех воинских подвигов, которые совершил, чтобы её заполучить, следовало перейти к сценам более сентиментальным, хотя бы ради перемены темы. Mais helas! Les femmes ne sont jamais contentes pleinement…3

Покосившись исподлобья на Мартена, добавил:

— Она до сих пор неудовлетворена, хотя Ричард остановился на той единственной попытке и заключил с ней нечто вроде уговора — un armistice…

— А может быть именно поэтому?

— Безусловно нет! — возразил Каротт. — Главной причиной досады нашей прекрасной Марии служит волокита с переговорами о выкупе. Отец её сейчас на острове Ява, то есть достаточно далеко отсюда, а жених, кстати твой добрый знакомый, хронически страдает отсутствием наличных.

— Кто он такой? — заинтересовался Мартен.

— Сеньор Бласко де Рамирес, — ответил Пьер с невинной миной.

Мартен присвистнул сквозь зубы, но Каротт на этой новости не остановился; у него в запасе были ещё более неожиданные и поразительные сюрпризы.

— Тебя может это заинтересовать, — протянул он, опуская до половины веки, что придавало лицу выражение наивности и скромности, — ведь, если верить Ричарду и Генриху, ты также имел дело с почтенным дедом сеньориты Марии и с её очаровательной матерью, которая, кстати, сейчас сопровождает своего мужа на Яве.

— Я? — поразился Мартен. — Я имел с ними дело?

— Да, — кивнул Пьер. — Разумеется, там была женщина! Прекрасная женщина, которая в любой авантюре так же необходима, как соль в пище. Та, кстати, обладала всем, что надо, чтобы за неё поубивал друг друга целый полк таких галантных кавалеров, как вы с Ричардом. Не хочу сказать, что и в самом деле дошло до какой-то свары между вами, mais tout de femme…4

— Может ты скажешь мне наконец, как именуется все это семейство? — рассмеялся Мартен.

— Дедушка именуется Хуан де Толосса, его дочь — Франческа де Визелла, а внучка — сеньорита Мария Франческа де Визелла, — единым духом выпалил Каротт. — Шестнадцать лет назад ты захватил их всех троих на португальском судне «Кастро верде», где находился в плену Ричард де Бельмон.

— Помню! — воскликнул Ян. — Но, черт возьми, не было там никакой Марии!

— Была, — возразил Пьер. — Только не успела ещё появиться на свет. Ей сейчас шестнадцать.

Мартен в уме сосчитал прошедшие годы.

— Сходится, — признал он. — Но откуда, черт тебя возьми, ты все это знаешь?

— Господь Бог даровал мне нос, — ответил Пьер, — чтобы вынюхивать. И если пользоваться им с надлежащим старанием ради собственного любопытства, что-нибудь всегда найдется. Ну, а если речь идет о молоденькой, хорошенькой девушке…

— Похоже на то, что ты сам от неё без ума, — заметил Мартен.

— Ба, мне бы твои годы! — вздохнул Каротт.

— Ты же ненамного старше Ричарда.

— Я скорее ровесник Бласко Рамиреса. Насколько я помню, у тебя с ним кое-какие счеты…

— Не нужно мне напоминать, — порывисто бросил Мартен. Этот трус раз за разом ускользает у меня из рук, но рано или поздно я с ним разберусь по-своему.

Каротт выказал легкое нетерпение: Ян злился и не понимал, о чем идет речь.

— Мне пришло в голову, — протянул он, немного колеблясь, что ты мог бы при случае отплатить и сеньору де Толоса…

Мартен вытаращил на него глаза, но тут же его осенило. Все было так ясно и просто: будь Мария у него в руках, и Рамиресу, и Толосе пришлось бы принять любые условия! Впрочем, Бог с ним, с Толосой — тому было уже под сотню. Но Рамирес!

Рамирес, жених Марии де Визелла, не мог бы отвертеться от встречи с оружием в руках.

— Что, дошло наконец? — спросил Пьер.

Мартен глянул на него исподлобья и вдруг рассмеялся.

— Ты лучший из моих друзей, — сказал он. — Но как быть с Ричардом?

Каротт пожал плечами.

— Это уже твои заботы. Ты ближе с ним, чем я. Могу только сказать тебе, что Ричард не в восторге ни от упрямства Марии, ни от затяжки переговоров о выкупе, размер которого наверняка будет гораздо меньше, чем он поначалу рассчитывал.

— Понимаю, — кивнул Ян. — Еду к нему.

Шевалье Ричард де Бельмон обитал в нанятом доме с садом неподалеку от Кенсингтона. Дом этот, возведенный строителем, явно влюбленным в образцы пригородной ливерпульской архитектуры, отличался снаружи исключительным безобразием; в то же время большой сад — скорее даже парк, тянувшийся за ним, был красиво разбит и прекрасно ухожен.

Мартен прибыл туда, настроенный очень воинственно, поскольку рассмотрев на трезвую голову поведение Бельмона, пришел к выводу, что Ричард оказался весьма нелоялен по отношению к нему, скрывая происхождение своей пленницы и тот факт, что Бласко де Рамирес был её женихом.

— Настоящий друг таким образом не поступает, — заявил он, изложив то, что узнал от Каротта.

Шевалье де Бельмон почувствовал себя несколько задетым, не столько содержанием, сколько тоном этого заявления. Выпрямившись в плетеном кресле, на котором он отдыхал в тени ветвей, пока Мартен расхаживал взад — вперед по газону, вновь и вновь задерживаясь перед ним и объясняясь на повышенных тонах.

— В самом деле? — иронично спросил он. — И почему же?

— Потому, — отрезал Ян, — что истинная дружба не может дрогнуть под влиянием первой попавшейся юбки. Разве что…

— Что? — спросил Бельмон, вставая.

— Разве что шрамы от ногтей на лице отозвались такими же шрамами в сердце, — деланно рассмеялся Мартен.

Де Бельмон тоже усмехнулся, но усмешка была невеселой, а в словах его вновь звучала ирония.

— Я не столь романтичен и не столь влюбчив, как ты, сказал он. — Мог бы напомнить тебе времена, когда ты сам забывал о друзьях ради первой попавшейся юбки — или скорее может быть ради некоего саронга, скрывавшего сомнительные прелести индейской красотки. Я не держал за это на тебя обиды, хоть из-за неё ты едва не стал кациком Амахи, — презрительно добавил он.

Удар был точен: Мартен побледнел от гнева и машинально положил руку на эфес рапиры.

— Услышь я это от тебя в другом месте, — вполголоса сказал он, — ответил бы этим клинком.

— К твоим услугам, — поклонился Ричард. — Мне кажется, что этот сад — место не хуже любого другого. Если тебе нужны свидетели… — Он оглянулся в сторону дома и запнулся.

Мартен проследил за его взглядом и увидел красивую девушку, опершуюся локтями на поручни балкона. Не усомнился ни на миг, кто она — эта прелестница в летящем платье белого шелка, хотя не смог присмотреться к ней получше, поскольку шевалье де Бельмон продолжил прерванную мысль и, указав на стриженный газон у крыльца, громко сказал:

— Мы можем пригласить Марию Франческу в свидетели нашей встречи.

— Если она согласится… — буркнул Мартен, сбрасывая сюртук и заворачивая рукава рубашки.

— Полагаю, согласится, — ответил Бельмон, после чего, став на средину газона, обратился прямо к ней. — Сеньорита, представляю вам капитана Мартена, о воинственности которого и рыцарских манерах вы слыхали не только от меня.

Мария Франческа подтвердила это легким кивком и с любопытством стрельнула взором на грозного корсара, хмуро смотревшего на нее.

— Капитан Мартен, — продолжал Бельмон несколько утрированным, полуироничным тоном, — жаждет вашего общества, и до такой степени, что любой намек о любой иной даме в вашем присутствии считает оскорблением. Поскольку я имел неосторожность вспомнить об одной из них, жаждет моей крови и желает пролить её на ваших глазах. Разумеется, я буду защищаться, и прошу вас, сеньорита, от своего имени и от имени капитана Мартена, согласиться судить, пройдет ли схватка по всем правилам чести и рыцарства.

Он поклонился, и когда Мария вновь благосклонно кивнула, выхватил шпагу из ножен и поклонился вновь — вначале сеньорите де Визелла, потом Мартену, который сделал то же самое, обнажая свою рапиру.

Они смерили друг друга взглядом. Бельмон — с ироничной усмешкой, Мартен — с лицом, налившимся кровью от нараставшего возмущения, вызванного насмешками противника.

Ян атаковал первым, с таким азартом, что Ричарду пришлось отскочить назад. Рапира изобразила два ложных укола в шею и правый бок, после чего блеснула над головой шевалье де Бельмона, но была парирована; сталь лязгнула о сталь. Бельмон оскалил зубы в ухмылке, но не ответил атакой на атаку, только сильнее согнул ноги в коленях, словно готовясь обороняться. Тогда Мартен атаковал снова и вновь его рапира натолкнулась на заслон. Но на этот раз ответ последовал незамедлительно: Бельмон с терции изобразил переход в кварту, как для укола в горло — но обошел парирующий удар Мартена мельницей над его головой, чтобы уколоть в правый висок.

Не вышло: Ян был начеку и гибок, как лоза; хватило короткого движения его кисти — и шпага лязгнула по клинку рапиры.

Теперь уже Ричарду пришлось мобилизовать всю свою ловкость и умение владеть оружием, чтобы устоять перед яростным натиском противника. Мартен азартно атаковал, и его удары и уколы сыпались градом.

Бельмон отступал. Не было времени на встречный выпад — он знал, что что не сможет уколоть прицельно и надежно, не открывшись хоть на миг, но прекрасно сознавал, что удар Мартена его тут же опередит. Потому шевалье продолжал отступать, выжидая удобного момента.

И тут он споткнулся и едва не упал.

« — Конец!» — промелькнуло у него в голове.

Услыхал свист рапиры, но клинок его даже не задел: Мартен в последнюю долю секунды успел прервать выпад, чтобы его не ранить.

Ричард тут же вскочил и галантно отсалютовал шпагой.

Едва он успел занять первую позицию, Ян атаковал снова, но немного промахнулся. Этой мелкой промашки, однако, хватило Бельмону. Конец его шпаги рассек рукав белоснежной сорочки Мартена и окрасил его кровью.

Это была лишь царапина, не стоившая внимания, да Ян и не собрался признавать свое поражение и уже хотел атаковать вновь, когда с балкона донесся повелительный голос сеньориты:

— Arretez vous, caballeros! Cela suffit!5

Бельмон тут же послушался и опустил шпагу, салютуя ей прекрасному арбитру, а потом, сунув клинок в ножны, повернулся к Мартену, протягивая руку.

— Надеюсь, ты не слишком зол на меня? — спросил он с любезной улыбкой. — Была у тебя возможность насадить меня на свой чертов вертел, что вовсе не так забавно. Но поскольку ты ей не воспользовался…

Ян пожал плечами, но подал ему руку, переложив рапиру в левую.

— Я не собирался тебя убивать, — ответил он, уже наполовину успокоившись и склоняясь к примирению. — Не имею привычки пользоваться такого рода оказиями.

— Тогда спрячь клинок, — сказал Ричард, — и позволь Марии проявить свой самаритянский характер. Не сомневаюсь, что он у неё таков, поскольку она весьма набожна, а Святое Писание велит ухаживать за ранеными, даже врагами…Возможно, я ошибаюсь, но во всяком случае там есть что-то о милосердии и о неприятелях.

Мария Франческа уже спешила на помощь, и Мартен отдался в её руки, несколько смущенный и — неожиданно для себя самого — взволнованный.

— Кто бы мог подумать, — вздохнул Бельмон, с усмешкой за ним наблюдая. — Кто бы мог подумать, что это колючее создание сможет выказать столько деликатности и ласки! Bon Dieu6, почему этот мерзавец не выпустил потроха мне!

ГЛАВА VIII

За несколько дней перед встречей Мартена с Пьером Кароттом в таверне Дикки Грина у Марии Франчески де Визелла был особенно сильный «приступ набожности», как её религиозное рвение определял скептик и маловер Бельмон. Стоя на коленях в своей спальне, двери которой она запирала на засов в преувеличенных опасениях перед настойчивостью Ричарда, заклинала Мадонну из Альтер до Чао, чтобы та велела Яну Мартену прибыть в дом шевалье де Бельмона. Но столь горячо поручая это Пресвятой Деве, держала глаза и уши широко открытыми, чтобы не только выследить Каротта, но и подслушать его разговор со своим пленителем, а потом очаровать почтенного капитана и склонить его к действию.

О Яне Мартене она слышала не раз, будучи ещё ребенком. Главным источником этих сведений была её молодая и хорошенькая няня Хуана, бывшая камеристка сеньоры де Визелла, разжалованная в няньки в результате недовольства хозяйки. Когда Хуана говорила о Мартене, её бархатные, черные как ночь глаза увлажнялись, а голос дрожал от возбуждения. Этот дикий разбойник и мужлан, временами с презрением поминаемый сеньорой де Визелла, превращался в молодого рыцаря с благородным сердцем и горячей кровью — рыцаря, перед которым не устояла бы ни одна женщина. Он был богат, как король, свободен, как орел, отважен, как лев. Презирал смерть, которой не раз смотрел в лицо, вызывал ужас среди своих врагов и любовь друзей. И при этом был благороден и щедр.

Маленькая сеньорита предпочитала верить Хуане и сохранила этот образ в памяти. Когда её обручили с Бласко де Рамиресом, часто думала о своем незнакомом нареченном в таком же духе, воображая его на манер такого рыцаря, поскольку Бласко тоже был капитаном превосходного корабля и тоже сражался в океане.

Увидела она его, только когда ей исполнилось пятнадцать — и несколько разочаровалась. Рамирес не был красив, у него оказались маленькие бегающие глазки и узкие поджатые губы под закрученными усами, которые пахли сладковатой помадой, как и его мягкая черная бородка и поредевшие волосы. Он показался ей старым — во всяком случае, куда старше, чем она себе представляла. Ему было за сорок и первые морщины уже прорезали лицо.

Он приветствовал её — как делал и все остальное — несколько шумно, поспешно и нервно. Можно было полагать, что его постоянно нервирует несоответствие окружающих его физических явлений его собственным представлениям. Манера разговора у него была взрывчатая, торопливая и сжатая, а короткие реплики звучали, как орудийные залпы. Выслушивал чьи-то доводы, он с едва сдерживаемым нетерпением. Казалось, он отгадывает мысли своего собеседника и имеет на них готовые ответы.

Заверил Марию, что сделает её счастливой, произнес пару комплиментов и преподнес золотую шкатулку с благовониями, после чего разговаривал уже только с её отцом, Эмилио де Визелла. В следующем году его визиты не были частыми, но интерес к нареченной нарастал по мере того, как бутон превращался в прелестный цветок. Блестящий командор эскадры тяжелых каравелл Его Королевского Величества Филипа II был почти влюблен и старался показать это, не сомневаясь, что добьется взаимности Марии Франчески. Она принимала его внимание ласково и благодарно — возможно, главным образом потому, что никто из молодых дворян их округи не мог с ним сравниться воинской славой, ни положением.

Свадьба должна была состояться зимой, после рождественского поста, во время которого ожидалось прибытие в Лиссабон его светлости Эмилио де Визелла с супругой; последние месяцы девичества сеньорита проводила под опекой своего деда на берегах Лимии; судьба распорядилась так, что в качестве подруги одной из своих ровесниц она оказалась в Кастелло да Инсуа в Вианне в день налета Бельмона на замок.

Став пленницей корсара, она нисколько не пала духом и не отчаялась. Была горда и отважна, как мать, и к тому же романтична. Поначалу нападение на замок, стрельба и даже схватка прямо в парадном зале и перевоз её на борт «Торо» казались ей восхитительным приключением. Они ждала финала, который должен был пройти по неизменным канонам, обязательным в романах: прибытие испанского флота под командованием Бласко де Рамиреса, морская битва, победа над разбойниками. Тем временем ничего подобного не происходило, зато через несколько часов в каюту, где её заперли, вошел видный, богато одетый кабальеро, в котором она едва узнала дикого сальтеадора, который с закопченным лицом и окровавленной шпагой ворвался во главе своих бандитов в залы замка.

Дав ему представиться, она не ответила на вежливый поклон, а когда он заговорил, перебила на середине первой фразы. Потребовала, чтобы её немедленно освободили и отослали обратно в Кастелло да Инсуа.

Последовал ответ, что при известных условиях так наверняка и будет сделано, но сейчас он должен отправляться в Лондон, и не желая ни на миг лишаться общества столь очаровательной особы, приглашает её на обед, приготовленный в соседней каюте.

Сеньорита Мария была голодна, поскольку атака на замок произошла перед самым обедом, но заявила, что не унизится до застолья с пиратом и убийцей, которому её отец не доверил бы даже свиней пасти.

Столь незаслуженная обида вывела Ричарда да Бельмона из равновесия. Он пожелал немедленно объяснить сеньорине де Визелла, что может сделать с ней, что хочет, даже если по её мнению он не пригоден стать хотя бы свинопасом у дона Эмилио.

Но кончилось это скорее бесславно: за один вынужденный поцелуй Ричард заплатил тремя глубокими царапинами на щеке и вылетел из каюты, кипя от ярости на сеньориту — и на себя самого.

Мадонна из Альтер до Чао оказалась достойна оказанного ей доверия: с небольшой помощью Пьера Каротта она склонила Мартена — сказочного рыцаря из рассказов Хуаны — прибыть в Кенсингтон и вступиться за оскорбленную невинность.

Он действительно был красавцем-мужчиной, куда моложе Рамиреса и даже шевалье де Бельмона, причем отличался необычной красотой. Густые, темные, слегка вьющиеся волосы падали ему на шею, правильные дуги бровей расходились на высоком лбу, как крылья сокола, а на хмуром, бронзово — загорелом лице сверкала пара голубых глаз, как два больших василька среди зрелой пшеницы. Когда пронзительный взгляд этих проницательных глаз остановился на Марии, сердце её забилось быстрее, а щеки и шею залил теплый румянец.

Она не понимала ни слова из бурного объяснения между Яном и Ричардом по-английски, но инстинкт подсказывал, что речь идет о ней. Так что обращение Бельмона к ней по-французски не слишком её поразило. Зато от поединка, которого она была свидетелем и арбитром, у неё перехватило дыхание. Мария взмолилась своей покровительнице о победе Мартена, а когда Бельмон едва не упал, была почти уверена, что дело кончится его смертью. Но у Мадонны из Альтер до Чао были свои капризы и на этот раз она её не послушалась. Правда, в этом была отчасти и вина голубоглазого рыцаря, который оказался настолько неумен, что пощадил своего противника. И тут же был наказан за это — наверняка также по воле Мадонны, которая, быть может, разгневалась за него за пренебрежение вымоленным шансом.