Нет, ума у него хватало, по крайней мере сообразительности. Сумел убедить меня помочь ему. По правде говоря, я рассчитывал на золото в этой его Амахе. Но золота там было очень мало, разве что чуть больше, чем потом он мне преподнес.

Гражданская война, в которой я принял участие на его стороне, для меня продолжалась едва ли несколько часов. С дюжину лодок отбуксировали “Аррандору” в верховья реки, а там, где это было возможно, несколько десятков людей тянуло её на буксире, идя по берегу. По дороге мы отбили две атаки индейцев. Каждый раз достаточно было одного залпа из мушкетов. Его грохот производил куда большее впечатление, чем незначительное число убитых и раненых. А когда в конце концов я открыл орудийный огонь по столице, свекра моего союзника привели на берег, связанного по рукам и ногам. Выдали его главные сообщники-два колдуна или жреца какого-то Тлалока, который там играет роль Зевса. Оба, кстати, были отправлены на смерть вместе со свекром-не помню уже, как его звали.

Я посоветовал вождю объявить всеобщую амнистию, и он оказался менее кровожаден и мстителен, чем многие из цивилизованных европейских владык, тем самым доказав свою политическую прозорливость.

Мы были там ещё дважды; последний раз примерно год назад. Столицу я нашел восстановленной, а всю страну в гораздо лучшем состоянии, чем мог ожидать. Квиче-мудрец заслужил свой титул. Заключил перемирие с вождями нескольких соседних племен и правит своим независимым королевством деспотично, но справедливо.

Как я уже говорил, Амаха неприступна со стороны моря из-за коварных мелей; со стороны суши эти края окружают высокие дикие горы, болота и непроходимые джунгли. Видимо, потому не заглядывали туда ни корсары, ни испанцы, хотя слухи о Квиче-мудреце кружили по Мексиканскому заливу. Знаю, что у него укрываются беглецы с креольских плантаций, причем и индейцы, и негры. Квиче наделяет их участками земли, которые те сами обрабатывают. Образовалась уже целая колония, которая называется Пристань Беглецов.

Вот я и думаю, что Амаха отлично подошла бы для тайной базы экспедиции, рассчитанной на два-три года. Можно бы укрепить устье реки, и сам черт не заметит этого с моря. Залив уже защищен самой природой. Кто не знает нужных проходов, не сможет миновать рифы, образующие атолл, окружающий мелкую лагуну, закрытую вдобавок мысом с высокими деревьями. Кто не знает рукавов и лиманов, не найдет истинного устья реки даже во время отлива. Два-три корабля могли бы там обороняться против целой военной флотилии. Пары сотен людей хватит, чтобы отразить любой десант. В глубине, в нескольких милях от моря, находится столица-Нагуа. В мое последнее пребывание Квиче там начал строительство помоста на сваях, вбитых в дно у правого берега Амахи. Кажется, он намеревался строить ещё какие-то склады или что-то в этом роде, чтобы хранить припасы. Можно бы их расширить, перестроить и соответственно защитить, предназначая для хранения добычи. А потом, имея такую твердыню на севере…

Зажмурившись и приподняв брови он покачал головой, словно сам удивлялся размахом возможностей, вытекавших из этой идеи.

Мартен уставился на него пылающим взглядом. Ноздри его дрожали, словно уже ловя горячий душный запах тропических лесов над таинственной рекой, кровь стучала в висках и согревала мышцы при одной мысли о столь необычном приключении.

В первый момент он уже готов был оставить возвращение в Англию, развернуть корабль на юго-запад и плыть туда, к той ласковой бухте, укрытой от чужих взглядов. Но тут же сдержал свой порыв. Понимал, что ни “Зефир”, ни его экипаж не готовы к такому предприятию. Что сам должен все обдумать, во всех деталях, обговорить с Уайтом и своими людьми. Что нужно собрать запасы оружия, аммуниции и всяческих инструментов. Заранее предусмотреть основные потребности и все трудности, а также обеспечить себе участие и помощь Бельмона.

Это последнее многих усилий не потребовало. Шевалье де Бельмон не скрывал, что давно уже намеревался за свой счет оснастить и вооружить второй корабль, чтоб отправиться в Амаху. Собирал для этого деньги, и экспедиция вдоль западных берегов Африки принесла ему столько, что уже был близок к воплощению своих планов, когда гибель “Аррандоры” у мыса Падруо отняло их безвозвратно.

Теперь же, раскрыв Мартену свою тайну, он не колебался сообщить тому все дополнительные данные и заключить соответствующий уговор.

В основном договорившись об условиях ещё в тот же день, впредь они обсуждали только шаги, которые надо было предпринять в Англии, да ещё все остальные детали предстоящих приготовлений к экспедиции, начало которой Бельмон планировал на весну.

За обсуждением планов и проектов быстро пролетели последние дни плавания. В конце сентября “Зефир”,“Ибекс” и “Кастро Верде” миновали остров Оссан у западного побережья Бретани и вошли в воды Ла-Манша, тремя днями позднее оказались в устье Темзы, а второго октября бросили якоря в Дептфорде.

Прибытие двух небольших кораблей корсаров и завидного трофея особого интереса в порту не вызвало. Дептфорд и весь Лондон оставались под впечатлением возвращения Френсиса Дрейка, его флотилии, груженой сокровищами, награбленными у испанцев у берегов Перу и Чили, в западной Мексике, в Калифорнии и на Моллуках, где до той поры не видали неприятельских флагов. Эхо их подвигов затмило все остальное. Ходили разговоры о грудах золота и серебра, хранящихся в трюмах пяти кораблей, о сундуках драгоценных камней, которыми заставлена “Золотая лань” и о роскошных драгоценностях, которые новоиспеченный адмирал преподнес королеве.

Испанский посол подал на него жалобу и требовал выдачи разбойника, но Елизавета избавилась от него уклончивыми ответами и возражениями. Было секретом полишинеля, что она участвовала в финансировании экспедиции и получила свою долю добычи. Вскоре разнеслась новость, что лучшими драгоценными камнями, полученными от Дрейка, она велела украсить свою королевскую корону.

Толпы собирались на берегу Темзы, чтобы хоть издалека взглянуть на “Золотую лань” в ожидании случая увидеть смельчаков, на ней плававших. Городские стражники разгоняли толпу каждый раз, когда тяжелые кареты, окруженные кордоном конной стражи, раз за разом съезжали на пристань, чтобы забирать и перевозить в королевскую сокровищницу и в подвалы банков ценный груз.

Первых несколько дней ни Генрих Шульц, ни Уайт, ни даже Бельмон не моги заняться расчетами с налоговой палатой, потому что все чиновники заняты были исключительно подсчетами, качавшимися добычи Френсиса Дрейка. Трюмы “Кастро верде” опечатали, а капитанам посоветовали подождать с заключением сделок. Только вмешательство владельцев “Ибекса” и личный визит шевалье де Бельмона к лорду Баркли, а может быть ещё и те дары, которые Шульц скрепя сердце вручил нужным людям, сумели пробить дорогу в чащобе бюрократических формальностей.

Соломон Уайт не без помощи Шульца получил выкуп за сеньоров де Ибарра и да Ланча, после чего все четверо отправились в храмы двух разных вер, чтобы воздать хвалу Провидению за окончание треволнений. Груз “Кастро верде” был продан, как и сам приз, с которого Мартен снял четыре фальконета для “Зефира”.

Управившись с этим, Ян раскрыл наконец Уайту и Шульцу свои планы на будущее. Горячего приема он не встретил. Генрих их счел слишком рискованными, особенно из-за серьезных затрат, которых потребует подготовка к такой крупной экспедиции. Уайт поставил свое участие в зависимость от согласия владельцев “Ибекса”, почтенных обывателей, которые тянули с окончательным решением, ведя долгие дискуссии. Шевалье де Бельмон тоже то ли колебался, то ли тянул время, занятый обновлением и укреплением своих связей в лондонском высшем свете. Большая часть команды “Зефира” разбежалась, чтобы прогулять добычу за зиму, которая нагрянула тем временем, ограничив судоходство и сковав корабли в портах. Нет, никто не спешил воплощать в жизнь фантастические планы Мартена.

Лишь он сам возился с подготовкой, горько проклиная себя за легкомыслие, с которым проиграл огромную долю в добыче с “Кастро верде”. Будь у него те деньги, не оглядывался бы ни на кого.

Погрязнув в хлопотах и трудностях, решил искать совета и помощи у Дрейка, но и там его ждала неудача. Правда, адмирал тотчас его принял и беседовал весьма любезно, даже поддержав идею экспедиции, но Мартен почувствовал, что интерес этот не слишком искренен. Не добившись ничего, вскоре понял, что Дрейк не пытается отговаривать от его планов главным образом потому, что не верит в их осуществимость.

“ — И все же побаивается, — подумал он не без внутреннего удовлетворения. — Не хочет мне помочь, потому что боится, что мое плавание сможет затмить его славу.”

Тем не менее Мартен не жалел о визите к адмиралу. Дрейк явно оставлял ему развязанными руки, и по кране мере мешать не собирался. Его планы были связаны с его новым положением в Англии и с милостями, которых он ждал от королевы. Даже обещал, что при случае вспомнит при дворе и о заслугах Мартена.

Ян вовсе не рассчитывал, что обещание это будет исполнено, так что приглашение на чествование Френсиса Дрейка не произвело на него особого впечатления. Пойти он решил исключительно из любопытства, не придавая особого значения.

Бельмон же напротив, узнав о чести, которой удостоили капитана “Зефира”, был очень рад и заявил тому, что такую оказию нужно использовать в связи с их планами. Поскольку до торжества осталось всего несколько дней, поспешно занялся не только дипломатическими переговорами насчет Мартена среди своих титулованых приятелей, но и подготовкой его самого к встрече с королевским двором, а может быть и к разговору с самой королевой.

Ян воспринимал его инструкции, поучения и замечания с некоторым интересом, но когда зашла речь о костюме, решительно отказался от кружевных воротников и манжетов или “городского” костюма типа того, что носил де Бельмон.

Нарядился он богато, но то, что было на нем, нисколько не походило на одеяние светского кавалера. Надел светлые лосины до колен, красные сапоги из тонкой козлиной кожи, снежно-белую сорочку фламандского полотна. Бедра опоясал широким красным атласным кушаком, за которым торчал пистолет, а на плечи набросил короткий камзол бордового бархата с брильянтовыми пуговицами, расшитый золотом и украшенный собольим воротником. Дополняла все это соболья шапка с атласным шлыком и пучком перьев, приколотых драгоценным аграфом с тремя рубинами. Бельмон должен был признать, что в этом колоритном костюме Ян выглядит слишком оригинально на лодонский вкус, но тем не менее весьма представительно.

Он увидел его издалека, следуя в свите королевы, и дружески кивнул. Мартен стоял в одном ряду с прославленными мореходами, среди которых были такие знаменистости, как Ричард, Уильям и Ян Хоукинсы, или Мартин Фробишер, и отнюдь не казался оробевшим.

Сэр Уолтер Рэйли, один из фаворитов королевы, сам моряк до мозга костей, обратил на него внимание, и Бельмон поспешил объяснить ему, что этот необычный молодой человек-личный друг Френсиса Дрейка. Но Рейли воспринял эту информацию с небрежным кивком и презрительной усмешкой. Он не симпатизировал ни Дрейку, ни его приятелям. а Бельмон вовсе не рассчитывал на его поддержку. Он вообще считал, что ещё не наступил подходящий момент, чтобы заинтересовать королеву особой Мартена: Елизавете предстояло посвятить своего адмирала в рыцари и сейчас это занимало все её мысли.

Она неторопливо шла по палубе, ступая по расстеленным коврам, в конце которых на возвышении вздымался багряный бархатный балдахин и стояло приготовленное для неё кресло. Не села. Любила стоять, даже когда принимала послов и проводила совещания со своими министрами и советниками. Обернулась, и свита расступилась перед ней в обе стороны, так что только теперь Мартен её увидел. Была она женщиной за сорок, среднего роста, со следами былой красоты. Фигура её, роскошно наряженная в широченное платье, поддерживаемое сзади целой системой эластичных обручей, задрапированная золотыми кружевами и рюшами, увенчанная жесткими брыжжами у шеи, производила впечатление странное, но величественное. Он бы сказал-божество из языческого святилища низошло среди смертных; божество, полное зловещего величия и тем не менее полное жизни.

Мартен видел её впервые, хотя слышал немало. В портовых трактирах под аккомпанемент лютни пели в её честь преувеличенные мадригалы; подчас кровавых цирковых зрелищ, когда огромные британские псы боролись с волком или медведем, изысканные джентльмены с ухоженными длинными волосами, с колечками в ушах, в голос рассказывали скандальные сплетни о её любовниках, выражали восхищение её отвагой и ловкостью на охоте, обсуждали её речи перед послами или в парламенте; от её имени отрезали уши тем, кто посмел высказаться против властей и тем, кого подозревали в симпатии к врагам монархии, и происходило это под поучения судей и смех зевак. За неё молились в соборах и проклинали за скупость.

Были такие, кто утверждал, что ею овладела целая стая демонов, но огромное большинство обожало дочь Генриха YIII, которая взрывалась от гнева, плевалась, стучала кулаком по столу, хохотала во все горло, торговалась как перекупщица, водила за нос могучих владык, то изводя их надеждой на женитьбу, то грозя войной, и все-таки поддерживая непрерывный многолетний мир.

Ее неслыханная энергия и жизнелюбие вызывали удивление подданных. Вокруг этой жесткой, отчаянной женщины с мужским умом и великим дипломатическим талантом сложилась легенда, покорившая сердца простых людей. Ей прощали любовные похождения и вероломство, славили её образованность, отвагу и деловые качества; никакую хвалу она не считала чрезмерной; а удача и везение всюду сопровождали её.

Мартен, глядя на нее, не был разочарован. Нет, она не была красива-это правда. Над бледным лицом с острыми чертами и крупным носом вздымалась высокая пирамида выкрашенных в рыжий цвет волос, меж накрашенных увядших губ показывались длинные, кривые, почерневшие зубы, а синие глаза, глубоко посаженные и в то же время чуть вылупленные, бросали быстрые острые взгляды. Но какой-то неуловимый нимб славы, казалось, окружал эту стареющую женщину в фантастическом наряде, с фигурой чуть сутуловатой, но стройной и полной величия.

Когда Френсис Дрейк, одетый в золоченую кирасу, из-под которой у шеи вздымалась волна кружев, подошел к ней и упал на одно колено, королева начала говорить. Голос у неё был резким, высоким, чуть хрипловатым, но слова текли плавно и царственно, чуть подчеркнутые местами изящным жестом, тут и там украшенные изысканно латинской или греческой цитатой. Елизавета благодарила своего адмирала за дары, восхваляла его воинский дух и отвагу, выражала признание его заслуг. Наконец, приняв легкий меч, который ей подал Уильям Сесиль лорд Баркли, произнесла надлежащие слова возведения в рыцарское достоинство и коснулась клинком плеча Дрейка, а потом подала руку для поцелуя.

На этом официальная часть торжества и закончилась. Языческая богиня сошла с возвышения, начала грубовато шутить то с тем, то с другим, выпила бокал вина, за ним другой, с аппетитом обглодала куриное крылышко, с улыбкой выслушала комплимент какого-то прекрасно сложенного юноши и, возбужденная его красотой, легонько ущипнула его за щеку. Наконец снизошла к просьбе Дрейка осмотреть его корабль.

Адмирал-щуплый, невзрачный на первый взгляд мужчина чуть выше её ростом-казался ей нудным и простоватым, но в тот день она старалась быть любезной с ним, тем более что была его гостьей.“Золотая лань”, надраенная до блеска, вызвала у неё некоторый интерес. Но когда в окружении свиты она перешла на нос и взобралась по ступеням на невысокий полубак, внимание её привлек другой корабль, стоявший на якоре невдалеке. Он был меньше “Золотой лани”, но его совершенные пропорции, прекрасное резное украшение под бушпритом, изображавшее крылатого юношу, высокие стройные мачты, а также черный флаг с изображением золотой куницы, поднятый на одной из них, заинтересовали её гораздо больше.

— “Зефир”, — прочитала она название. — Чей это корабль? — спросила, ни к кому персонально не обращаясь.

Шевалье де Бельмон ждал этого вопроса. Он его предвидел. Это он через Мартина Фробишера подал Дрейку мысль пригласить королеву осмотреть “Золотую лань”, и это он благодаря своим связям получил разрешение портовых властей перевести “Зефир” к носу адмиральского корабля, а теперь в нужный момент оказался под рукой, чтобы ответить.

Но не успел раскрыть рот, как услышал за спиной голос Яна Мартена, который в таких делах и не думал на кого-нибудь полагаться.

— “Зефир” принадлежит мне, ваша королевская милость, — громко заявил он.

Елизавета, несколько опешив, взглянула на него, а Бельмон почувствовал, как мурашки пробежали по спине: этот неотесанный корсар мог все испортить, не слушая его инструкций и советов; не считаясь с величием королевы, разговаривал с ней едва не дерзко-как с равной себе.

Но в глазах монархини не было гнева, лишь любопытство, а может даже искра любезной улыбки. Красивый, рослый, беззастенчивый смельчак ей очень понравился. Смотрела на него с удовольствием, и легкая дрожь эротического возбуждения защекотала ей грудь.

Дрейк выдавил несколько фраз насчет своего знакомства с Мартеном, а шевалье де Бальмон ещё добавил от себя. Этого было достаточно, чтобы в памяти Елизаветы всплыли цифры перепавшей ей доли от захвата “Кастро верде”.

— А, знаю… — протянула она.

Взяв Мартена под руку, спустилась вместе с ним на главную палубу, а потом остановилась против него в открытых дверях надстройки. Тут он обнаружил, что её наряд, столь обильно драпированный, оставляет очень много-слишком даже много-обнаженных мест, причем необычайно глубоко. Под разрезанной спереди верхней блузой из черной тафты, обшитой золотой тесьмой и галунами, была другая из серебристой парчи, тоже с разрезом до самой талии, а под ней-только тонкая белая сорочка, тоже с разрезом и не закрывающая грудь. Кружевное жабо, вшитое в воротник сорочки, окружало её шею только сзади и по бокам, спускаясь на плечи и высоко возвышаясь над головой, но нисколько не закрывая декольте. Напротив-каждое дуновение ветра отклоняло тонкие кружева вместе с воротником сорочки и тогда Мартену казалось, что он видит слишком многое. Прятал глаза, хотя вид был недурен, ибо белая кожа Елизаветы и её тело сохранили молодую свежесть и упругость. Она заметила его замешательство и вполне сознательно выставляла напоказ свои достоинства, ощущая при этом восхитительное волнение.

Разговаривала с ним свободно и откровенно, распрашивала о подробностях битвы, в которой был добыт столь ценный трофей, и с явным интересом выслушала проект экспедиции в Мексиканский залив, даже пообещав материальную помощь в подготовке этого предприятия.

Была очаровательна и соблазнительна, однако не забывала о собственных интересах: как будто мимоходом заметила, что как бы там ни было, это изрядный риск, согласиться с которым она могла бы только при условиях значительного участия в прибылях.

— Не думай, что я так уж богата, мой мальчик, — сказала, касаясь его плеча и даже слегка его пожав, словно желая ощутить крепость упругих мускулов. — Корабль, которым я командую-вся Англия. И он требует куда больше расходов, чем твой великолепный “Зефир”.

Качнув рыжим париком, усыпанным ослепительными жемчугами, и позванивая драгоценными браслетами, подала ему для поцелуя тонкие длинные пальцы, унизанные бесчисленными перстнями.

С этой минуты все проблемы, связанные с экспедицией “Зефира” и “Ибекса”, стали решаться с невероятной быстротой. Вид сокровищ, добытых Дрейком, и явная симпатия королевы склонили компаньонов Соломона Уайта к принятию решения; Бельмон за один день добыл необходимые кредиты и бумаги из канцелярии Уайтхолла, а Шульц не встретил никаких трудностей в обеспечении кораблей нужными припасами. Оружие, аммуниция, инструменты, бочки с порохом, солонина и сушеный картофель, мука, сухари, крупы, всякая живность, и наконец бочки воды и вина заполнили трюмы. Мартен выбирал и закупал запасы канатов, парусов, красок и смолы, следил за работами по установке новых пушек и комплектовал команду.

Вместе с весенним теплом и солнцем в порт потянулись моряки. Большинство тех, что с полными карманами осенью покидали борт “Зефира”, теперь возвращались в лохмотьях и без гроша. Любой из них готов был подписать контракт на два года, даже не интересуясь, куда плыть. Но Мартен, имея из кого выбирать, нанимал только лучших, здоровых и сильных.

Через две недели после подписания специального контракта между личным казначеем её королевского величества, действовавшим от имени Елизаветы, и корсаром Яном Куна, прозванным Мартеном, оба корабля — “Зефир” и “Ибекс” — снялись с якоря и с первой волной отлива направились к устью Темзы.