ГЛАВА XVI

Едва паруса семи корсарских кораблей показались на горизонте и стали приближаться к заливу, образованному совместным устьем Пануко и Темесы, и в порту, и в городе их приняли за флотилию Энрикеса де Сото и Феран, нового вицекороля, к прибытию которого как раз шли приготовления. Только когда корабли миновали вход в гавань, ошибка обнаружилась: вместо больших, сильно вооруженных каравелл стали видны фрегаты с каким-нибудь десятком-другим орудий и чужеземные легкие галеоны, из которых самый большой не превышал водоизмещением трехсот пятидесяти тонн.

Несмотря на это, губернатор Тампико не намеревался создавать им проблем. Правда, продовольствия в городе было достаточно, зато запасы европейских товаров, особенно в столь исключительных обстоятельствах, представлялись слишком скромными и могли быть пополнены только контрабандой. К тому же семь кораблей представляли собой немалую силу, и лучше уж было вести с их капитанами нелегальную торговлю, беря при этом щедрые взятки, чем затевать сражение перед прибытием вицекороля. Вдобавок комендант порта прекрасно знал кое-кого из капитанов, и прежде всего Пьера Каротта, корабль которого возглавлял флотилию, и сам Каротт поклялся, что корсары прибыли ненадолго, с самыми мирными намерениями, а губернатор знал, что на его слово можно положиться.

Что же касается прибытия вицекороля, то ожидали его только через неделю или даже позднее, поскольку в Мексиканском заливе ещё бушевали бури и сильные ветры, затруднявшие плавание. Ждали его с неспокойной душой — ходили слухи, что человек он неподкупный и энергичный, и более того — что Филипп II поручил ему упорядочение положения индейцев и даже ликвидацию экономендас, которые стали орудием притеснения, вызывая бунты и восстания.

Дону Энрикесу де Сото предстояло высадиться в Тампико, после чего кружной дорогой через Сент Луис Потоси, Квератаро, Пачучу и Пуэбло отправиться в Мексику. Все эти города соперничали друг с другом в роскоши приема нового владыки. Вельможи, коррехидоры, богатые креолы, даже церковные настоятели не скупились на расходы, чтобы добиться благосклонности вицекороля. Готовились банкеты, праздники, развлечения, процессии, бои быков, балы, иллюминации; ремонтировали дороги, на которых предстояло приветствовать цветами Энрикеса и его свиту целым индейским племенам, делегациям ранчерос и пеонов.

Тампико и соседний Пануко намеревались блеснуть роскошью, которая затмила бы даже столичные фьесты, так что груз семи корсарских кораблей мог лишь помочь украшению такого приема.

На несколько дней местная Casa de Contractation отменила контроль над торговлей, и сделки заключали открыто, платя за контрабандные товары, как за привезенные из Севильи или Кадиса. Корабли стояли на якорях в северной части большой треугольной бухты, а их экипажи разгуливали по городу, пьянствуя, любуясь трюкамии циркачей, петушиными боями и заглядывая в лупанарии.

Капитаны с помощниками не оставались в тени, что касалось гулянок. Заработав на контрабанде больше, чем могли даже мечтать, они отдавались подобным утехам с той только разницей, что пили в кабаках подороже, выбирали себе гулящих девиц покрасивее, да ещё платили им пощедрее.

В результате визит корсаров затягивался, и обеспокоенные власти города, порта и губернатор не смели предпринять энергичных шагов, чтобы заставить их покинуть Тампико. Даже Каротт заявил, что ждет лучшей погоды, и поскольку в Мексиканском заливе действительно бушевали сезонные штормы, против этого нечего было возразить. В конце концов, однако, наступил критический момент.

В тот день Джервей Мэддок, который с огромной прибылью продал двести негров, привезенных из Африки, пригласил Мартена и Каротта в знаменитую бодегу Диаса. У Мартена не было большой охоты принимать это предложение. Погрузка “Зефира” уже завершилась, и только не слишком благоприятная погода не давали ему поднять якорь и отправиться в обратный путь в Амаху. Если бы не опасения, что коровы и лошади, запертые в загородках под палубой, не перенесут жестокой качки в открытом море, Мартен отплыл бы немедленно.

Но поскольку на “Ванно” все могло быть готово только к следующему утру, а большинство друзей Пьера также намеревались отплыть вслед за ним, Ян поддался их уговорам и согласился принять участие в прощальной гулянке.

Пульхерия и бодега Диаса были полны гостей, но для капитанов корсаров приготовили стол в отдельном алькове, а olla podrida, которую им подали, оказалась столь же вкусна, сколь и возбуждающа жажду. И её заливали всевозможными напитками, начиная от выдержанной пульке и рома, и кончая, после множества сортов вин, пуншем, приготовленным Пьером Кароттом.

Мэддок, видя, как идут дела, настоял на оплате счета за первую часть этого банкета и за серебряный кубок, который преподнес Пьеру, после чего пил на деньги остальных до тех пор, пока не свалился под стол, откуда прислуга вынесла его на двор. Произошло это ещё задолго до полуночи, так что можно было рассчитывать, что до рассвета он уже более-менее протрезвел.

Эти соображения, а вместе с ними и определенные подозрения, зародились у Пьера Каротта наутро, когда дальнейшие события приняли драматический оборот. А пока никто не обращал внимания на исчезновение одного из собутыльников. Уверяя друг друга в вечной дружбе, пили за здоровье, откупоривали все новые и новые бутылки, Каротт провозглашал тосты, и время летело весело и беззаботно.

Только в четвертом часу утра даже самые крепкие питухи начали отпадать по очереди, засыпая прямо на полу, а к восходу солнца Каротт заметил, что и Мартен, растянувшись в удобном кресле, храпит как гиппопотам.

Почувствовав себя одиноким, поскольку последние полчаса Ян был единственным собеседником, которого он ещё видел напротив себя, француз сделал вывод, что пришло время покинуть гостеприимный кров винного подвала синьора Диаса. Однако из любви к светским развлечениям сделал это не сразу: поерзав на сиденьи, чтоб надежнее сохранить равновесие, налил себе полный бокал пунша, осторожно встал, произнес краткую, но полную юмора речь и единым духом выпил тост за собственное здоровье.

Поскольку несмотря на это никто не проснулся, налил себе “еще капельку”, чтобы избежать возможных недоразумений с несколько отяжелевшим желудком, выпил, вытер рот, и слегка покачиваясь поплыл к набережной, счастливо минуя по дороге скалы перевернутых кресел, рифы порогов и прочие препятствия.

Среди слабого ещё утреннего движения курс он выбрал совершенно правильно, ибо свернув с променады на Кале Монтецума и миновав несколько улиц, спускавшихся вниз, оказался в порту. Свежий, довольно сильный ветер с моря отрезвил его, а небольшая, но быстро растущая толпа на набережной пробудило любопытство. Присоединившись к зевакам, высматривавшим что-то в море в ослепляющих лучах солнца и прикрыв ладонью глаза, он понял, что видит паруса — целую стаю парусов далеко на горизонте.

Легкий и приятный шум в голове не давал ему окончательно в этом убедиться. Но возгласы и крики разраставшейся толпы не оставили сомнений: с запада подтягивалась флотилия вицекороля.

Этот факт заставил его действовать немедленно. Прежде всего поспешил он на палубу “Ванно”, чтоб отдать нужные приказы своей команде, а также предупредить боцманов или рулевых других кораблей о необходимости срочно вызвать всех людей из города; потом бросился обратно в бодегу Диаса, чтобы разбудить капитанов и вместе с ними разобраться в ситуации.

Это последнее намерение оказалось настолько трудно осуществить, что Каротт прибег к помощи прислуги. Пьяных шкиперов перенесли к колодцу, уложили в ряд и до тех пор поливали водой, пока те не протрезвели. Но их было только шесть, считая Пьера. Джервея Мэддока найти нигде не удалось.

Дон Энрикес де Сото и Феран был в гневе. Он плохо переносил морское путешествие, бурные воды Мексиканского залива особенно докучали ему, а теперь, когда он уже видел долгожданный порт, вдруг доносят, что там стоят семь корсарских кораблей. И вдобавок это известие он получил даже не от испанских властей, а с парусной шлюпки английского корабля “Найт”, которая на восходе солнца проскользнула в море боковым рукавом Темеси. Двое прибывших на ней сообщили, что среди корсаров находится и знаменитый Мартен, за которого назначена награда в пятьдесят тысяч песо, и что награда эта причитается им.

Первой мыслью вицекороля было открыть огонь по проклятым бандитам, однако, всмотревшись в план порта, он понял, что таким путем ничего не добьется: вход в бухту был неудобен и мелок, а отмеченный вехами фарватер так узок, что неповоротливые тяжелые каравеллы могли преодолеть его только поодиночке. Корсары же, защищенные со стороны моря жилыми домами и зданиями портовых складов, могли поджечь или затопить своими залпами любой корабль, оказавшийся в пределах досягаемости их орудий. Так или иначе, дон Энрикес вынужден был начать с ними переговоры, тем более что опять начиналась буря.

Переговоры проходили на маленьком островке, расположенном напротив северного края лагуны Тамагуа, меньше чем в двух милях от входа в порт. Со стороны корсаров вел их Пьер Каротт, Тампико представлял перепуганный комендант порта, а дон Энрикес прислал адмирала своей эскадры.

После короткой дискуссии стороны пришли к соглашению. Адмирал от имени вицекороля обещал не атаковать корсаров, если те пропустят эскадру в порт и позволят спокойно причалить к берегу, а сами станут в стороне на якорях и отплывут вечером.

Через час после заключения соглашения первая каравелла уже вошла в бухту, а прежде чем зашло солнце ещё девять других уже стояли вдоль берега, на том месте, которое прежде занимали корабли корсаров. Только три самых больших испанских парусника оставались по-прежнему на внешнем рейде, и как только свита вицекороля удалилась в сторону аламеды, загремели орудия его эскадры.

Это было настолько неожиданно и внезапно, что большинство корсаров не успели даже поднять якоря, когда мачты их уже были сбиты и надстройки охватил огонь. Один из французских фрегатов успел поднять паруса и, несомый ветром, выбросился на низкий южный берег. Несмотря на это, капитан его открыл огонь из всех орудий и успел зажечь флагманский корабль испанцев, что на время смешало нападавших. Но зато два других фрегата корсаров уже тонули, продырявленные тяжелыми ядрами, а когда загремели и тяжелые портовые пушки, гибель остальных стала очевидной и неизбежной.

Следующим эта судьба постигла “Найф”. Мэддок, понадеявшись на своих испанских сообщников и обещания де Сото, которые при их посредничестве получил в обмен за выдачу Мартена, чувствовал себя в полной безопасности. Его фрегат стоял на якоре у северного берега бухты, на гротмачте трепетал английский флаг, поднятый заблаговременно, чтобы его легче можно было различить. Но капитаны каравелл, вопреки всем уверениям и обещаниям вицекороля, не получили инструкций кого-либо щадить. Их перекрестный огонь прошелся по палубе “Найфа” как торнадо, сметя все мачты и едва не расколов корпус надвое. Испанцы стреляли по спасательным шлюпкам, словно по домашним уткам, плававшим в садке, так что мало кто добрался до берега, и всего две сумели проскочить на мелководья в устье Темеси.

Вслед за ними двинулся не пострадавший ещё “Ванно”, и Каротт, минуя “Зефир”, на котором срочно поднимали все паруса, крикнул Мартену, чтобы тот плыл в том же направлении.

Мартен поначалу принял безумное решение выйти на внешний рейд под огнем береговых орудий и прорвать блокаду со стороны моря. Но на этом пути все было против него, даже ветер, который со все большей силой дул с востока, гоня пенистые высокие волны по заливу. Лавировка под этот ветер в тесном проходе между мелями уже сама по себе представляла даже для “Зефира” огромный риск. А сейчас отовсюду гремели залпы, а у выхода его поджидали не меньше тридцати орудий с каждого борта испанских кораблей.

Взвесив все обстоятельства, Ян решил последовать примеру Каротта, хотя не имел понятия, каким же образом “Зефир” и “Ванно” смогут попасть в открытое море. Но во всяком случае пока что он — как и Каротт — оказался вне пределов досягаемости орудий испанцев, которые не отважились преследовать корсаров вдоль западного берега залива, где их каравеллы со слишком большой осадкой могли легко сесть на мель.

Правда, плавание по столь мелким водам и для “Зефира” представляло немалую опасность. С востока подходили тучи, ветер свистел в такелаже, и корабль, подставив волнам борта, раскачивался так резко, что команда едва держалась на ногах.

Мартен знал, на что способен “Зефир” в столь трудных условиях, если не подведет команда. Но сейчас на борту были в основном индейцы и негры, а не его испытанные морские волки. Малейшее опоздание с выполнением маневра, малейшая неточность при перекладке рей могли бросить корабль на рифы, не говоря уже о мелях, которые он мог встретить по пути, летя со скоростью десяти миль в час.

И в довершение всего Мартен не знал толком залива, и единственным ориентиром по этой части мог служить “Ванно”, опережавший его на полмили. Приходилось неустанно следить за его маневрами и целиком положиться на Пьера Каротта, не имея понятия, каковы вообще его намерения и что он сделает в следующую секунду.

Тем временем начало темнеть; плотные облака закрыли все небо, преждевременно погасив заходящее солнце. На их темном фоне с головокружительной скоростью проносились клочья грозовых туч, черных и мрачных, с раскатами грома и короткими вспышками молний. С северо-востока катился ещё более тяжелый, массивный вал сизых туч, насыщенных ливнем, который создавал непроницаемую стену между вспенившейся поверхностью залива и мрачным небом. Оба корабля теперь направлялись прямо к правому крылу этой стены, идя круто к ветру, благодаря чему бортовая качка несколько уменьшилась, зато усилилась килевая. Высоченные валы косо рушились на нос, вздымаясь выше надстроек, а брызги и пятна пены, сорванные напором вихря, орошали нижние паруса и обрушивались на доски палубы с грохотом, напоминающим стук града.

И тут Мартен, который стоял рядом с рулевым Поцехой, заметил среди смятения низких туч, белых гребней и дождя, хлеставшего воду косыми струями, багровый отблеск — и секундой позже пораженно увидел, как передняя мачта “Ванно” рушится на палубу. Только потом услыхал он грохот орудийного залпа, бывшего тому причиной.

“Ванно” стремительно завалился под ветер и — словно ткнувшись носом в невидимую преграду — стал разворачиваться на месте, все выше задирая корму.

— Тонут! — крикнул Поцеха. — Там! Каравелла…

Вихрь рвал слова, мешая их с криками команды. В том месте, где блеснул залп, на миг, словно зловещий призрак, мелькнул силуэт испанского корабля и растворился среди туч.

Каротт до последней секунды прекрасно знал, где находится и куда плывет. Отдавал себе отчет и о положении всех неприятельских кораблей, по крайней мере по тому состоянию, какое существовало до начала бури. Хотел миновать их под покровом ливня, верно полагая, что в таких условиях те не тронутся с места. Он не мог однако предвидеть, что якоря одной из каравелл, стоявшей ближе всех к устью Пануко, уступят напору ветра и волн, вспахивая мягкое илистое дно. На протяжении получаса капитан этой каравеллы неоднократно пробовал найти лучший грунт, и на самом деле его обнаружил, но тем временем его корабль продрейфовал почти на две мили дальше к западу.