— Удивительно, что никого не укачало, — произнес наконец Гольдстейн. — Эти катера не очень-то удобны для путешествий.

— А Рот и Вайман? Их ведь укачало, — сказал Мартинес.

Гольдстейн горделиво повел плечами.

— А мне ничего. Я привык к морю. У моего друга на ЛонгАйленде была парусная шлюпка, и летом мы с ним часто выходили в море. Мне это очень нравилось. — Он вспомнил о заливе и об окружавших его белых песчаных дюнах. — Там было очень красиво. Знаешь, по красоте местности Америка превосходит все страны.

— Чего ты хвалишься, братец? — неожиданно хмуро произнес Галлахер.

Гольдстейн решил, что, видимо, такова уж манера вести разговор у этого человека. Ничего плохого он сказать этим не хотел.

— А ты, Галлахер, когда-нибудь плавал на парусных шлюпках? — спросил Гольдстейн мягко.

Галлахер приподнялся на локте.

— Я иногда выходил на каноэ по реке Чарльз неподалеку от Еест Роксберри. Мы катались с женой. — Он сначала произнес эту фразу, а потом подумал, что зря это сделал. Выражение его лица сразу же изменилось, стало скорбным.

— Прости, — тихо сказал Гольдстейн.

— Ничего. — Галлахер почувствовал легкое раздражение от того, что ему посочувствовал еврей. — Ничего, ничего, — добавил он рассеянно. — У тебя ведь есть сын, а? — неожиданно спросил он.

Гольдстейн кивнул и с готовностью ответил:

— Да. Ему сейчас три года. Вот посмотри фотокарточку. — Гольдстейн не без труда повернулся на койке и достал из заднего кармана брюк бумажник. — Это не очень хороший снимок, — извиняющимся тоном сказал он. — А на самом деле он один из самых хорошеньких ребятишек, каких только можно себе представить. Дома у нас есть большой снимок, его сделал фотограф-профессионал. Лучшего снимка я не видел. За него можно было бы дать приз.

Галлахер внимательно посмотрел на снимок.

— Да, красивый парнишка. — Он был немного потрясен, ему стало неловко. Галлахер снова взглянул на снимок и тяжело вздохнул. В письме домой после смерти Мэри он просил прислать ему фотокарточку ребенка. С тех пор он с нетерпением ожидал получения этого снимка, ставшего для него жизненной необходимостью. Он точно не знал, но предполагал, что на снимке увидит сына. — Да, действительно красивый парнишка, — сказал он грубовато и, преодолевая смущение, спросил: — А каково это — иметь ребенка?

Гольдстейн чуть задумался, как бы стараясь дать наиболее точный ответ.

— О, это — много... радостей. — Он чуть было не сказал «радостей» по-еврейски. — Но и хлопот порядочно, конечно. Приходится много заботиться о них, и материальные трудности бывают.

— Само собой, — кивнул Галлахер.

Гольдстейн продолжал говорить. Он чувствовал некоторое смущение, поскольку Галлахер был тем человеком во взводе, которого он больше всех не любил. Теплота и дружественность, которую он испытывал по отношению к нему сейчас, приводили его в замешательство.

Говоря о своей семье, Гольдстейн чувствовал разлуку и одиночество. Он припомнил идиллические картины семейной жизни. Ночь, кмда он и жена, лежа в постели, прислушивались к посапыванию сына.

— Дети — это то, ради чего стоит жить, — сказал он искренне.

До Мартинеса вдруг дошло, что ведь и он отец. Впервые за многие годы он вспомнил про беременность Розалн, и его передернуло при этом воспоминании. Уже семь лет? А может, восемь? Он потерял счет. «Черт побери», — выругался он про себя. С тех пор как он распутался с этой девицей, он помнил ее только как источник хлопот и забот. Сознание, что у него есть ребенок, тешило его тщеславие! «Черт возьми, значит, у меня все в лучшем виде, — сказал он про себя. Ему стало смешно. — Мартинес делает ребенка и сбегает». Он радовался своей мужской силе и привлекательности. То обстоятельство, что ребенок был рожден вне брака, только льстило его самолюбию.

К Гольдстейну он относился терпимо, чувствовал к нему некоторую привязанность. До этого вечера он немного побаивался его и даже стеснялся. Однажды они поспорили, и Гольдстейн не согласился с ним. Когда случалось так, что с ним не соглашались, Мартинес вел себя как напуганный ученик, которому учитель делает выговор. Он никогда не чувствовал себя свободно из-за того, что был сержантом. Поэтому сейчас он буквально купался в теплых словах Гольдстейна. Он уже больше не считал, что Гольдстейн презирает ею после того спора. «Гольдстейн неплохой парень», — подумал Мартинес.

Он снова вспомнил, что находится на слегка покачивающемся и медленно идущем навстречу волнам катере. Стало почти совсем темно. Мартинес зевнул и, свернувшись калачиком, поглубже забрался под плащ. Ему захотелось есть, и он стал лениво размышлять, открыть банку с пайком или полежать спокойно. Мысль о предстоящих действиях в разведке испугала его и прогнала сонливость.

«Не надо думать об этом, не надо думать», — повторял он про себя.

Неожиданно он осознал, что Галлахер и Гольдстейн прекратили разговор. Он взглянул наверх и увидел, что почти все стоят на своих койках или, уцепившись руками за борт, смотрят куда-то направо, в сторону.

— Что там? — спросил Галлахер.

— Наверное, закат, — ответил Гольдстейн.

— Закат? — Мартинес взглянул на небо. Оно было почти совсем темным, покрытым свинцовыми дождевыми тучами. — Где закат? — Он встал, оперся ногами на боковые стойки койки и посмотрел на запад.

По густоте красок закат был прекрасен и величествен — такое зрелище можно наблюдать только в тропиках. Небо, кроме узкой полоски у горизонта, было черным — надвигалась дождевая туча. Солнце скрылось за горизонтом, оставив после себя яркий свет в том месте, где небо встречалось с морем. Отраженные водой лучи образовали красочный веер, похожий на подкову бухты, необычной бухты, расцвеченной ярким спектром оранжевых, желто-золотых и ярко-зеленых тонов. Над самым горизонтом тянулась узкая лента ярко-красных облаков, похожих на толстые колбаски. Казалось, что там у горизонта находится какой-то сказочный остров, такой, какой люди никогда не сумели бы даже вообразить. Это была библейская обетованная земля, с золотыми песками, виноградниками и цветущими деревьями. Люди смотрели на нее как зачарованные. Остров казался им раем или, может быть, владением какого-то восточного монарха, он манил и будоражил.

Это продолжалось недолго. Постепенно чарующее видение начало исчезать в ночи. Золотые пески померкли, стали серо-зелеными, потом совсем потемнели. Остров погрузился в воду, ночь смыла розовые лавандовые холмы. Вскоре остался один серо-черный океан, темное небо и мерный шум свинцовых с сединой волн. Черный мертвый океан был холоден, нес на себе печать ужаса и смерти. Люди чувствовали, как он нагоняет на них страх. Он словно готов был поглотить их. Они вернулись к своим койкам, стали устраиваться на ночь, и долго еще не могли успокоиться.

Пошел дождь. Катер врезался во тьму, идя всего в сотне ярдов от берега. Над людьми навис страх перед предстоящими действиями на берегу. О борта катера мрачно бились волны.

2.

Взвод высадился рано утром на южном берегу Анопопея. Дождь прекратился еще ночью, и утро было свежим и прохладным, солнце заливало пляж. Люди толкались несколько минут на песке, наблюдая, как катер отходит от берега, направляясь в обратный путь.

Пять минут спустя катер уже был в полумиле от берега, но расстояние казалось значительно меньше. Солдаты разведывательного взвода смотрели вслед удаляющемуся катеру и завидовали экипажу, который к ночи вернется на бивак и сможет получить горячую пищу.

«Вот бы такую работу», — подумал Минетта.

Мысль о том, что они теперь на неисследованном побережье, мало кого беспокоила. Джунгли позади выглядели в общем знакомыми. Берег, покрытый мелкими ракушками, был пуст. Солдаты разбрелись по всему участку, курили и смеялись в ожидании начала перехода, довольные тем, что можно просушить одежду на солнце.

Хирн находился в некотором напряжении. Через несколько минут предстояло отправиться в путь протяженностью сорок миль по незнакомой местности, из них последние десять миль — по тылам японцев. Хирн и Крофт изучали изготовленную по аэрофотоснимкам карту, разложив ее на песке. Показывая на карту, Хирн предложил:

— Мне кажется, сержант, лучше всего пока пойти вверх вот по этой реке. — Он указал на устье ручья, вытекавшего из джунглей в нескольких сотнях ярдов от места высадки. — А потом пойдем через джунгли.

— Другого пути нет, насколько я могу судить, — ответил Крофт. Хирн был прав, и это слегка раздражало его. Он потер подбородок. — Но потребуется значительно больше времени, чем вы предполагаете, лейтенант.

— Возможно.

Слова Крофта не очень понравились Хирну. «Он, конечно, много знает, но сам никогда ничего не подскажет. Проклятый южанин. Он похож на Клеллана», — подумал Хирн и постучал пальцами по карте. Он чувствовал, как под ногами уже нагревается песок.

— По джунглям идти не больше двух миль.

Крофт недоверчиво кивнул.

— Такой карте верить нельзя. По этой речке мы, может, и выйдем куда нужно, но полностью полагаться на это нельзя. — Он сплюнул в песок. — Остается единственное: двинуться в путь, а там видно будет.

— Правильно, — сказал Хирн решительно. — Давайте трогаться.

Крофт взглянул на солдат.

— Эй, ребята, трогаемся!

Солдаты взвалили рюкзаки на спину и подогнали ремни так, чтобы они не врезались в плечи. Минуту или две спустя они выстроились в колонну и с трудом пошли по песку. Когда подошли к устью реки, Хирн приказал остановиться.

— Разъясните взводу, куда и для чего мы идем, — сказал он Крофту.

Крофт пожал плечами и заговорил:

— Мы пойдем вверх по реке, пока можно будет идти. Вероятно, не раз придется вымокнуть в воде. И если кому-нибудь это не нравится, пусть выскажется сейчас, отведет душу. — Он поддернул свой рюкзак немного повыше. — На реке японцы нам встретиться не должны, но это не значит, что можно идти как стадо баранов и смотреть только себе под ноги. Будьте начеку. — Он внимательно осмотрел всех солдат, изучая каждого из них, и остался доволен тем, что никто не выдержал его взгляда. Крофт облизнулся, как бы размышляя, что еще сказать. — Хотите что-нибудь сказать им, лейтенант?

Хирн потрогал ремень карабина.

— Да. Солдаты, — произнес он без всякого пафоса, — я не знаю вас, и вы не знаете меня. Может быть, вы и не хотите знать меня... — Несколько человек засмеялись, но Хирн неожиданно для всех только улыбнулся на это. — Тем не менее я с вами, отвечаю за вас, нравится вам это или нет. Лично я считаю, что мы найдем общий язык. Я постараюсь быть справедливым, но запомните, что, когда вы устанете и будете едва волочить ноги, я прикажу идти вперед, и вы, наверное, станете проклинать меня. Все это так, но не забывайте, что я устану так же, как и вы, и буду ненавидеть себя, может быть, больше, чем вы. — Раздался дружный смех, и на какой-то момент Хирн почувствовал себя оратором, который полностью владеет слушателями. Испытываемое им от этого удовлетворение было удивительно сильным. «Еще бы, сын Билла Хирна», — с гордостью подумал он. — Ну хорошо, а теперь в путь.

В голове колонны шел Крофт, которого очень разозлила речь Хирна. Все в ней было неправильно. Командиру взвода не стоило панибратствовать. Крофт не мог уважать командира взвода, который старается понравиться своим подчиненным. Такое поведение он считал никому не нужным.

Река посредине течения казалась глубокой, а у берегов вода едва покрывала камни на дне. Взвод двигался колонной из четырнадцати человек. Вскоре джунгли над ними сомкнулись сводом, а после первого поворота реки образовали своеобразный тоннель со стенами из густой листвы и скользкой вязкой тропой внизу. Солнечный свет едва пробивался через густые переплетения листьев и веток, виноградных лоз и деревьев и приобретал бархатистый зеленоватый оттенок. Лучи вихрились и метались, как это бывает, когда они преломляются в маленьких окошечках кафедрального собора. Кругом джунгли, темные, наполненные таинственными звуками. Запахи влажного папоротника, гниющих растений, аромат растущей зелени били в нос и вызывали неприятное чувство, близкое к тошноте.

— Черт побери, ну и вонь здесь, — проворчал Ред.

Они жили в джунглях так долго, что, казалось, успели привыкнуть к запахам, но за ночь, пока плыли на катере, отвыкли.

Вскоре все взмокли от пота, хотя прошли всего несколько сот ярдов. Вокруг ремней рюкзаков по рубашкам расползлись темные влажные пятна. От шедших в голове колонны каждый шаг требовал необычайных усилий: джунгли выплескивали на них всю скопившуюся на листьях влагу. Ботинки, несмотря на влагоотталкивающее покрытие, постепенно начали промокать, брюки до колен пропитались жидкой грязью. Рюкзаки стали казаться очень тяжелыми, руки и спина затекали от напряжения. Каждый нес до тридцати фунтов продуктов и постельных принадлежностей, две фляги с водой, десять обойм с патронами, две-три гранаты, винтовку, два тесака. Общий вес груза достигал фунтов шестидесяти на человека, то есть веса очень тяжелого чемодана. Большинство людей почувствовали усталость после первых же сот ярдов пути. К моменту, когда было пройдено около полумили, все ужасно устали и едва переводили дыхание.

Вскоре река превратилась в ручей, и полоска мелководья сократилась до узкой ленты у самого берега шириной со ступню. Они взбирались теперь на гору. Миновали несколько водопадов. Приходилось идти не по каменистому, а по песчаному дну, а потом и вовсе по жидкой грязи. Люди старались держаться ближе к берегу, но очень скоро движению стала мешать растительность. Они продвигались теперь вперед значительно медленнее.

За поворотом реки колонна остановилась — надо было осмотреть дорогу впереди. Джунгли тут спускались к самой реке, и Крофт, поразмыслив немного, двинулся к середине течения. В пяти ярдах от берега он остановился. Вода доходила ему до пояса, течение было быстрым.

— Придется держаться у берега, лейтенант, — сказал он и начал пробираться вперед по краю течения, держась руками за ветки.

Вода почти полностью скрывала его ноги. Люди с трудом двинулись вдоль берега вслед за Крофтом. Следующие несколько сот ярдов они шли, держась за свисавшие ветки кустов, с трудом прокладывая себе путь против течения. Винтовки все время соскакивали с плеч, едва не падая в воду, а ноги тонули в грязи. Рубашки стали такими же мокрыми от пота, как брюки.

Подобным образом они двигались до того места, где река снова стала шире и глубина ее уменьшилась. Течение уже не было таким быстрым, и люди стали продвигаться быстрее, идя по колено в воде.

После еще нескольких поворотов они вышли на широкую плоскую скалу, которую река обходила. Здесь Хирн приказал остановиться на отдых.

Люди повалились один за другим на камень и несколько минут лежали молча без движения. Хирн был слегка встревожен. Он слышал биение своего сердца, его руки дрожали от усталости. Лежа на спине, он видел свой часто вздымавшийся и опускавшийся живот.

«Я никуда не гожусь», — подумал он. Это была правда. Ясно, что и в следующие два дня, особенно в первый из них, придется нелегко. У него слишком долго не было физической нагрузки. Но этот недостаток устранит время. Он знал свои силы.

Хирн стал уже привыкать к трудному положению человека, ведущего за собой людей. А ведь первому всегда труднее. Сколько раз он останавливался, услышав неожиданный шум или шорох, когда какое-нибудь насекомое стремительно пролетало мимо него. Иногда встречались пауки величиной с грецкий орех, со щупальцами длиной с палец. Такие вещи всегда выводят из равновесия, пугают, особенно когда знаешь, что находишься в необитаемом месте. Каждый шаг дальше в джунгли давался со все большим трудом.

Крофт никак не показывал своей усталости. «Этот Крофт — настоящий мужчина, — думал Хирн. — Надо быть начеку, а то окажется, что фактически взводом опять командует Крофт». В то же время Хирн сознавал, что Крофт знал больше, чем он, и не соглашаться с ним было бы глупо.

Хирн сел и огляделся. Люди все еще лежали без движения, отдыхали. Некоторые лежа переговаривались, бросали камни в воду.

Хирн взглянул на часы. Прошло пять минут с тех пор, как взвод остановился на отдых. «Можно еще минуток десять, — подумал Хирн. — Надо дать им как следует отдохнуть».

Переведя дух, Браун завязал разговор с Мартинесом.

— Достанется нам, черт возьми, — тяжело вздохнув, сказал он.

Мартинес согласно кивнул и произнес:

— Пять дней. Срок порядочный.

Браун понизил голос:

— Что ты думаешь об этом новом лейтенанте?

— Он ничего. — Мартинес повел плечами. — Хороший парень. — Он считал, что следует быть осторожным в ответе. Солдаты думали, что он, Мартинес, дружит с Крофтом, и, по их мнению, он обязательно должен был враждебно отнестись к Хирпу. — Пожалуй только слишком уж панибратствует, — добавил Мартинес. — Командир взвода должен быть строгим.

— Этот парень может оказаться настоящим сукиным сыном, — сказал Браун.

У него не было твердого мнения о Хирне. Брауну Крофт не особенно нравился, он чувствовал, что и Крофт не расположен к нему, но пока у них были довольно ровные отношения. С лейтенантом он собирался вести себя осторожно, все делать наилучшим образом, но даже и так мог не угодить ему.

— Впрочем, он, кажется, хороший парень, — тихо сказал Браун.

Его явно беспокоило что-то. Он закурил сигарету, затянулся и неторопливо выпустил дым. Вкус сигареты был неприятен, но он продолжал курить. — Знаешь, Гроза Япошек, — продолжал он, — в такое время, когда находишься в разведке, хочется быть рядовым. Эти ребята, особенно новички, думают, что у нас легкая жизнь, что, став унтер-офицером, человек обретает свободу. — Браун провел пальцем по одному из прыщей на лице. — Они ни черта не знают о том, какую ответственность мы несем. Возьми, к примеру, Стэнли. Он еще ни черта не испытал, вот и рвется вперед. Ты знаешь, я очень гордился, когда получил сержантское звание, но не уверен, согласился бы на это звание, если бы мне предложили его теперь.

Мартинес повел плечами. Он удивился такому рассуждению.

— Да, трудно, — неопределенно сказал он.

— Конечно трудно, — продолжал Браун. Он сорвал со свисавшей ветки лист и стал его жевать. — Я говорю это тебе, поскольку ты все понимаешь. Ну а если бы тебе пришлось начать все сначала, ты хотел бы быть сержантом?

— Не знаю, — ответил Мартинес, хотя у него не было сомнений на этот счет: он согласился бы стать сержантом. Он представил три нашивки на рукаве защитного цвета гимнастерки, и ему стало радостно и неловко.

— Ты знаешь, Гроза Япошек, что меня пугает? Нервы у меня никуда не годятся, вот что. Мне часто кажется, что я вот-вот окончательно сдам и ничего не смогу сделать с собой. Понимаешь?

Брауна это беспокоило уже не раз. Он получал некоторое удовлетворение оттого, что признавался в своей слабости, как бы заблаговременно отпуская себе грехи, чтобы, когда они случатся, спрос с него был меньше. Браун бросил камень в воду и наблюдал, как расходятся круги по воде.

Мартинес немного презирал Брауна. Он был рад, что тот подвержен страху.

— Хуже всего не то, что тебя самого убьют, — проговорил Браун, — тогда с тебя спрос маленький. А вот если убьют кого-то из ребят твоего отделения, и по твоей вине. Мысль об этом все время будет тебя мучить. Ты помнишь то разведывательное патрулирование на Моутэми, когда убили Макферсона? Я ничего тогда не мог сделать, но как, ты думаешь, я себя чувствовал, когда оставил его на поле боя и ушел? — Браун нервно отбросил сигарету. — Да, быть сержантом — невелика радость. Когда я впервые попал в армию, то мечтал о продвижении по службе, но иногда задумывался: а стоит ли?.. Что это даст? — Он задумался, тяжело вздохнул и продолжал: — Видимо, такова уж натура человека, что он не может удовлетвориться званием рядового. Получить сержантское звание, конечно, что-то значит. Это признак того, что ты чем-то отличаешься от других. Я лично понимаю свою ответственность. Что бы ни случилось, я знаю,, что буду стараться, нескольку мне за это платят. Если ты стал сержантом, значит, тебе доверяют, и я не хочу никого подводить. Я не такой человек. По-моему, это было бы низко.

— Да, нужно держаться, — согласился Мартинес.

— Точно. Что я был бы за человек, если бы получал жалованье и не оправдывал его! Мы — выходцы из хороших районов страны, и мне бы хотелось вернуться домой и честно смотреть в лицо соседям. Поскольку я из Канзаса, мне этот штат нравится больше, чем Техас, а в общем, мы выходцы из двух лучших штатов страны. Ты не должен стыдиться, Мартинес, когда говоришь, что ты из Техаса.

— Конечно.

Мартинес был рад это слышать. Ему нравилось считать себя техасцем, но он никогда не осмеливался хвалиться этим, побаивался чего-то. Как воспримут белолицые его слова о том, что он, Мартинес, из Техаса? Восторг его постепенно начал гаснуть, и ему стало не по себе.

Настроение у Мартинеса явно испортилось, и желание продолжать разговор с Брауном пропало. Он что-то пробормотал и пошел к Крофту.

Браун повернулся и осмотрелся. Совсем близко от него, наверное, все время, пока он вел разговор с Мартинесом, лежал Полак.

Сейчас глаза его были закрыты, и Браун слегка толкнул его локтем.

— Ты спишь, Полак?

— А? — Полак сел и зевнул. — Да, я, кажется, задремал. — В действительности он не спал и слушал разговор Брауна с Мартинесом. Он любил подслушивать и, хотя редко мог извлечь из этого какую-нибудь пользу, всегда получал от этого удовольствие. «Это единственный способ узнать что-то о человеке», — сказал он однажды Минетте. Он еще раз зевнул. — Я немного вздремнул. Мы уже трогаемся?

— Наверное, через пару минут, — сказал Браун. Он чувствовал некоторое презрение к себе со стороны Мартинеса, это немного задело его, но он старался как-то себя успокоить. Браун вытянулся рядом с Полаком и предложил ему сигарету.

— Нет, я курить не буду. Надо беречь дыхание, — сказал Полак. — Нам еще долго идти.

— Да, пожалуй, ты прав, — сохласился Браун. — Знаешь, я старался, чтобы наше отделение не посылали на патрулирование, но, возможно, это не так уж хорошо. Сейчас ты явно не в форме.

— То, что нас не назначали в патруль, совсем не плохо. Мы ценим это, — сказал Полак, а про себя подумал: «Какая же сволочь. Всегда находится такой человек. Из кожи лез, чтобы стать сержантом, а теперь, когда получил сержантские нашивки, его, видите ли, беспокоит, какого мнения о нем подчиненные». — Я говорю точно. Ты можешь не думать, что ребята твоего отделения не ценят то, что ты делаешь для них. Мы знаем, что ты хороший парень.

Браун был доволен, хотя и сомневался в искренности Полака.

— Скажу тебе честно, — произнес он, — ты во взводе только пару месяцев, и я присматриваюсь к тебе. Ты умный парень, Полак, умеешь промолчать, когда надо.

Полак повел плечами.

— Конечно умею.

— Знаешь, какая у меня забота? Я делаю все, чтобы ребятам было хорошо. Может, вы и не замечаете этого, но об этом даже в уставе записано, черным по белому. Я считаю, что если позабочусь о людях, то и они позаботятся обо мне.

— Конечно. Мы всегда поддержим тебя. — Полак считал, что был бы дураком, если бы не сказал то, что хотел от него услышать начальник.

— Сержант легко может стать подлецом по отношению к своим подчиненным, но я предпочитаю обращаться с ребятами справедливо.

«Интересно, чего он добивается от меня», — подумал Полак, а вслух сказал:

— Это единственно правильный путь.

— Конечно, но многие сержанты этого не понимают. Отвечать за людей — дело трудное. Ты представить себе не можешь, сколько бывает хлопот. Это не значит, что я не хочу этих хлопот. Если человек к чему-то стремится, он должен стараться. Само собой ничего не делается.

— Конечно, — почесываясь, ответил Полак.

— Возьми, к примеру, Стэнли. Он достаточно хитер, когда дело касается лично его. Ты знаешь, как он провернул одно скользкое дельце в гараже, где работал? — Браун рассказал Полаку этот случай и закончил словами: — Это умно, конечно, но так ведь можно попасть и в беду. Приходится переживать все связанные с этим страхи и опасности.

— Конечно.

Полак решил, что недооценивал Стэнли. Это было нечто такое, о чем ему, Полаку, стоило бы знать. Стэнли гораздо умнее Брауна, который закончит свою карьеру владельцем бензиновой колонки и будет думать при этом, что он крупный бизнесмен.

— Подъем! — раздалась команда лейтенанта.

Полак встал с недовольным видом. «Если бы у лейтенанта было в голове все в порядке, он приказал бы вернуться к берегу и позволил нам проваляться там до прибытия катера». Однако вслух Полак произнес другое:

— Мне давно нужно было размяться.

Браун рассмеялся.

Река по-прежнему была мелкой, и на протяжении нескольких сот ярдов идти по ней было не так уж трудно. Браун и Полак на ходу вяло переговаривались.

— В детстве я о многом мечтал. О детях, женитьбе и прочем таком, — сказал Браун. — Но со временем становится ясно, что на свете не так уж много женщин, которым можно верить.

«Такие, как Браун, обычно позволяют надевать на себя ярмо, когда женятся, — думал Полак. — Бабе достаточно поддакивать ему, и он будет считать, что она — это как раз то, что ему нужно».

— Нет, — продолжал Брэун, — постепенно взрослеешь, и все эти мечты уходят. Постепенно начинаешь понимать, что верить можно немногому. — Он говорил с чувством какого-то горького удовлетворения. — Единственная стоящая вещь — это деньги. Когда занимаешься торговлей, видишь, какие удовольствия может себе позволить богатый человек. Мне вспоминаются вечеринки в отеле. Какие женщины там, как весело!

— Конечно, — согласился Полак. Он вспомнил о вечеринке, которую устроил его хозяин Левша Риццо. Полак на мгновение закрыл глаза и вспомнил об одной из женщин. «Да, та блондинка знала свое дело», — подумал он.

— Если я когда-нибудь вырвусь из армии, — сказал Браун, — начну добывать деньги. Я не буду больше болтаться без дела, как прежде.

— До лучшего пока никто не додумался.

Браун взглянул на шагавшего по воде рядом с ним Полака.

«Неплохой парень, — подумал он. — Но ему не удалось получить образование. Пожалуй, так ничего в жизни и не добьется».

— А что ты, Полак, собираешься делать? — спросил он.

Полак почувствовал снисходительность в тоне Брауна.

— Как-нибудь устроюсь, — коротко ответил он.

В памяти его вспыхнуло воспоминание о семье, на лице появилась гримаса. «Какой недотепа был старик Полак. Всю жизнь бедствовал. Но это закаляет, — решил он. — Такие, как Браун, много болтают. Если действительно знаешь, как заработать, нужно уметь молчать. В Чикаго таких возможностей уйма. Это настоящий город. Женщины, шумная жизнь, много крупных дельцов». Река стала глубже, Полак почувствовал, что ноги у него промокли до колен.

«Если бы я не попал в армию, то работал бы сейчас у самого Кабрицкого».

Браун почувствовал сильную усталость. Слишком влажный воздух и сильное встречное течение истощили его силы. И опять этот непонятный страх...

— О, как я ненавижу эти проклятые рюкзаки! — сказал он.

Горная река состояла здесь из целой серии небольших водопадов.

На поворотах под напором падающей воды люди едва удерживались на ногах. Вода была очень холодной, поэтому после каждого водопада солдаты спешили приблизиться к берегу и немного согреться, передохнуть, держась за спускавшиеся к реке ветки кустов и деревьев. «Давай, давай, пошли!» — кричал в таких случаях Крофт. Высота берега достигала пяти футов, и продвигаться вперед было очень трудно. Люди устали до изнеможения. Те, кто послабее, начали сдавать, колыхались в воде, как тростинки, топтались на одном месте, падали на колени под тяжестью своих рюкзаков.

У одного из водопадов дно оказалось слишком каменистым, а течение слишком быстрым, чтобы пройти этот участок реки вброд.

Крофт и Хирн обсудили положение, а потом Крофт вместе с Брауном взобрались на берег, с трудом протиснулись на несколько футов через густые заросли джунглей и срубили несколько толстых виноградных лоз. Затем Крофт связал их большими прямыми узлами и начал было прикреплять свободный конец этой своеобразной веревки к своему поясу.

— Я закреплю ее на том берегу, лейтенант! — крикнул он Хирну.

Хирн отрицательно покачал головой. До сих пор Крофт умело вел взвод, но в данном случае предстояло сделать нечто такое, что мог выполнить и он, Хирн.

— Я попробую сам, сержант, — возразил он.

Крофт пожал плечами.

Хирн прикрепил веревку из лоз к поясу и направился к водопаду. Он намеревался пройти вверх но течению и закрепить конец веревки на том берегу. Держась за нее как за спасательный конец, солдаты смогли бы перейти водопад вброд. Однако задача оказалась труднее, чем предполагал Хирн. Он оставил свой рюкзак и карабин Крофту, но и без них форсировать водопад оказалось нелегко. Хирн с трудом перескакивал с одного скользкого камня на другой, несколько раз падал и сильно ушибал колени; один раз погрузился в воду с головой, ударился плечом о камень и вынырнул с искаженным от боли лицом. Он едва не потерял сознание. Добравшись наконец до противоположного берега, Хирн с полминуты не двигался, откашливаясь и сплевывая попавшую в нос и рот воду. Потом встал, зацепил лозу за ствол дерева, в то время как Браун привязал другой конец к корням толстого кустарника.

Крофт перебрался на другой берег первым, перенеся помимо своего имущества рюкзак и карабин Хирна. Постепенно, один за другим, солдаты, держась за лозу, перешли на другой берег реки.

После десятиминутного отдыха марш возобновился. Река стала уже. В некоторых местах расстояние между берегами не превышало пяти ярдов, а джунгли подходили так близко к берегу, что шедшие по реке солдаты цеплялись за спускавшиеся ветки. Путь через водопады так вымотал людей, что большинство из них едва передвигали ноги. На русле реки стали появляться притоки. Через каждые сто ярдов в нее вливался то один, то другой ручей. Крофт каждый раз останавливался, осматривал ручей, а потом продолжал идти вперед.

После того как он сам, лично, наладил переправу у водопада, Хирн с удовольствием позволил Крофту снова вести взвод. Он шел позади вместе с солдатами, не совсем еще оправившись после испытаний у бурного водопада.

Вскоре они подошли к месту, где река делилась на два рукава.