«На что только способен человек... Командовать всем этим!»

У Каммингса перехватывает дыхание от нахлынувших на него чувств.

Каммингс возвращается с фронта капитаном (временное звание), его повышают и снижают в звании в одном приказе, ему присваивают звание первого лейтенанта (постоянное звание). Затем — женитьба на Маргарет при молчаливой оппозиции ее родителей, короткий медовый месяц, и они поселяются в одном из армейских гарнизонных городков, приятно проводят время на вечеринках и на субботних танцах в офицерском клубе.

Какое-то время их супружеские отношения причудливы.

Он должен покорить ее, выпить ее до дна, готов растерзать ее на части и поглотить без остатка.

В течение месяца или двух этот лейтмотив ослаблен их обоюдной неопытностью, непривычкой к интимностям, но вскоре это проходит.

И полгода, почти год их супружеская жизнь течет бурно и напряженно, доходит до того, что он, обессиленный, рыдает у нее на груди.

— Ты любишь меня? Ты моя? Люби меня.

— Да, да.

— Я разорву тебя, я тебя съем. Ты будешь вся моя, вся, вся...

Он и сам удивляется тем словам, которые произносит в эти минуты.

Маргарет в полном восторге, расценивает его поведение как настоящую любовь. Она вся цветет, ее фигура приобретает округлые очертания. Но так продолжается недолго. Год спустя она со всей очевидностью понимает, что оп страшный эгоист, что он борется с самим собой даже в минуты физической близости, и что-то отмирает в ее душе. Она освободилась от власти над собой, оставив семью, величавые улицы Бостона, оставила их только ради того, чтобы оказаться под его еще более ужасной властью, выполнять его еще более ужасные требования.

Они это понимают, но вслух этого не говорят. Тем не менее супружеская жизнь Каммингсов меняется, приобретает черты легкого и лицемерного товарищества, не имеющего прочной связующей основы. Любовные ласки становятся редкостью, а если это и случается, то каждый из них чувствует себя изолированным от другого. Он отступает от нее, зализывает свои раны, старается вырваться из замкнутого круга. Общение с внешним миром приобретает для них все большее значение.

Она увлекается хозяйством, кропотливо ведет подсчет всех плюсов и минусов от приемов гостей и визитов в гости. Они всегда тратят часа два на то, чтобы составить список приглашенных на ежемесячно устраиваемый прием. Однажды они целую неделю размышляли над тем, можно ли пригласить к себе в дом генерала, подробно разбирая все «за» и «против», и пришли к выводу, что это было бы неэтично, могло бы повредить им, даже если бы генерал пришел. Но несколько дней спустя капитан Каммингс снова возвращается к этому вопросу, просыпается на следующее утро с ясным сознанием того, что в приглашении генерала для него есть шанс, который нельзя упустить.

Они планируют все очень тщательно и выбирают субботу, когда генерал не работает и почти наверняка не будет занят. От денщика генерала Маргарет узнает о том, какие кушанья любит генерал. На танцах она в течение двадцати минут разговаривает с женой генерала и обнаруживает, что генерал знаком с одним из друзей ее отца.

Они посылают приглашение генералу, и он его принимает.

Неделя перед приемом проходит в хлопотах и волнении, на самом приеме Каммингсы чувствуют себя напряженно. Генерал входит, останавливается у закусочного столика, с аппетитом начинает поглощать копченую индейку, креветки, которые Маргарет специально заказывала в Бостоне.

В итоге прием удается, и генерал добродушно улыбается Каммингсу, довольный восемью рюмками шотландского виски, мягкой с оборками мебелью (он ожидал увидеть более грубую), приятным, острым вкусом креветок, поглощаемых между рюмками спиртного.

Прощаясь, он похлопывает Каммингса по плечу, целует Маргарет в щечку. Напряженность исчезает. Младшие офицеры и их жены начинают петь. Но все утомлены, и прием быстро заканчивается.

В тот вечер они поздравляют друг друга. Каммингс испытывает удовлетворение.

Но Маргарет все портит. У нее удивительная способность все портить.

— Ты знаешь, Эд, я не понимаю, какой во всем этом смысл. Следующее звание быстрее ты не получишь, а к тому времени, когда встанет вопрос о рекомендации тебя для присвоения звания генерала, старый хрыч окочурится. (У нее появилась привычка выражаться вульгарно.)

— Нужно позаботиться о своей репутации заранее, — быстро отвечает он.

— О, это так далеко еще. Мне кажется, что мы поступили глупо, пригласив его. Без него было бы гораздо веселее.

— Веселее? Есть вещи поважнее, чем веселье. — Ему кажется, что он захлопнул за собой дверь.

— Боюсь, что ты скоро станешь скучным человеком.

— Оставь меня в покое! — почти крикнул он, и она утихла, видя, что он разъярен. В их отношениях так бывает часто, и вот опять так случилось. — Я не знаю, что на тебя иногда находит, — бормочет он.

Есть у него и другая жизнь. Некоторое время он — завсегдатай компании любителей выпить в офицерском клубе, играет в покер, несколько раз завязывает связи с женщинами. Но все они — повторение Маргарет с той лишь разницей, что заканчиваются унижением для него. Поэтому год или два спустя он держится одиноко, посвящает себя командованию своими подразделениями.

В этом у него есть талант. Он полностью отдается делу, даже по ночам, лежа в постели, думает о том, как лучше поступить с тем или иным подчиненным, как эффективнее управлять людьми. Весь день он проводит со своей ротой, руководит подразделениями, высылаемыми на работу, устраивает постоянные смотры. Его рота — лучшее из подразделений гарнизона. Перед казармами роты гораздо чище и прибраннее, чем у других. По субботам утром одно отделение от каждого взвода выделяется для прополки травы перед казармами.

Он находит лучшую пасту для чистки медной фурнитуры и отдает приказ, обязывающий подчиненных пользоваться только этой пастой.

В ежедневных проверках чистоты отхожих мест он наиболее инициативен. Однажды утром во время такой проверки он становится на колени, снимает унитаз, и взвод, ответственный за уборку, получает от него разнос за то, что в сточной трубе он обнаруживает грязь.

При каждой проверке чистоты в казарме он обязательно ходит с иголкой, которой проверяет, нет ли пыли в трещинах ступеней на лестнице.

В соревнованиях по гимнастике, которые проводятся в гарнизонах каждое лето, команда его роты всегда выходит победительницей.

По его приказу тренировки начинаются еще в феврале.

Пол в ротной столовой моется горячей водой после каждого приема пищи.

Инициатива в роте всегда в руках Каммингса. Однажды перед большим субботним смотром, когда ожидалось прибытие генерала, он отдает распоряжение старшине роты, чтобы запасные ботинки каждого солдата, обычно стоящие под койкой, были вычищены и чтобы у них были промазаны жиром подошвы.

Рассказывали о случае, когда он брал винтовки у солдат да строевом плацу и проверял, нет ли пыли на боевой пружине. В роте постоянно шутили, что «старик» подумывает отдать приказ о снятии ботинок перед входом в казарменные помещения.

По общему мнению старших офицеров, капитан Каммингс — лучший младший офицер в гарнизоне.

Во время пребывания в гостях в семье своих родителей Маргарет устраивают допрос.

— Ты собираешься обзаводиться детьми?

— Нет, пока не думаю, — смеясь, отвечает она. — Я боюсь, Эдвард может заставить ребенка драить свою коляску.

— Но ведь прошло уже семь лет!

— Да, срок достаточный, но... в общем я не знаю.

— Вряд ли разумно откладывать это дело надолго.

Маргарет тяжело вздыхает.

— Мужчины — странный народ, очень странный. Их не поймешь.

— Мне всегда казалось, — вступает в разговор тетка, — что тебе лучше было выйти замуж за известного нам человека.

— Это глупо. Эдвард будет знаменитым генералом. Все, что требуется, — это война. И тогда я буду чувствовать себя как Жозефина.

— (Строго.) Нет необходимости дерзить, Маргарет. Я полагала, что годы замужества сделают тебя более... женственной. Не умно было выходить замуж за человека, о котором ты ничего не знала.

Я всегда подозревала, что ты вышла за Эдварда именно по этой причине. (Многозначительная пауза.) Жена Тэтчера Рута уже беременна третьим ребенком.

— (Маргарет злится.) Интересно, буду ли я такой же ворчливой, как ты, когда доживу до твоих лет.

— Боюсь, что ты всегда будешь ехидной, дорогая.

На субботних танцах в офицерском клубе Маргарет все чаще напивается допьяна. Бывают моменты, когда ей не так уж далеко до измены мужу.

— Капитан, я вижу, вы совсем одиноки, — замечает жена одного из офицеров.

— Да. Боюсь, что я немного старомоден. Война и... (Ее муж получил офицерское звание после 1918 года.) Я часто сожалею, что не научился хорошо танцевать. (Манеры, так выгодно отличающие Каммингса от остальных офицеров, как раз на стадии становления.)

— А ваша жена хорошо танцует.

— Да...

В другом конце зала Маргарет окружена мужчинами. Она громко смеется, опираясь рукой на руку лейтенанта.

Каммингс смотрит на жену с ненавистью и презрением.

Из словаря Вебстера: ненависть — имя сущ., сильное чувство неприязни, недоброжелательства.

Это чувство, проскальзывающее в отношениях большинства супругов, становится доминирующим у Каммингсов. Оно приобретает формы молчаливой войны. Ссор нет. Взаимных оскорблений нет. Они часто переезжают из гарнизона в гарнизон. Теперь он весь уходит в самообразование. По ночам читает в гостиной. Так происходит пять-шесть дней в неделю. Он старается восполнить недостаток своих знаний. Сначала он сосредоточивается на философии, затем на политэкономии, социологии, психологии, истории и даже литературе и искусстве. Он с жадностью поглощает все это, и благодаря феноменальной памяти и способностям усваивать прочитанное, преобразует полученные знания в нечто новое, свое, удовлетворяющее его извращенное мышление. Это прорывается в редких интеллектуальных беседах, которые случаются в гарнизоне. «Я нахожу Фрейда стимулирующим, — говорит он. — Его идея состоит в том, что человек — никчемная сволочь, и надо найти только способ, как лучше им управлять».

Иногда он беседует с солдатами своей роты.

«Мне нет нужды говорить вам, насколько плохи дела. Некоторые из вас служат в армии именно из-за этого. Но хочу отметить, что могут произойти перемены и нам придется сыграть важную роль. Если вы читаете газеты, то знаете, что во многих странах идет мобилизация. Могут произойти важные перемены, и в таком случае ваш долг повиноваться приказам правительства, которые я доведу до вас».

К 1934 году майор Каммингс начинает все больше интересоваться международной жизнью.

«Я считаю, что Гитлер не простой выскочка, — доказывает Каммингс, — у него есть кое-какие идеи, да и политик он неплохой. Он очень умело ведет игру с народом Германии. Линия Зигфрида — для них это все».

1935 год знаменуется тем, что Каммингс вводит некоторое новшество в пехотной школе в Форт-Беннинге.

В 1936 году его считают самым многообещающим старшим офицером из числа слушателей военного колледжа в Вашингтоне. О нем начинают говорить в вашингтонском обществе, он заводит дружеские отношения с несколькими конгрессменами, встречается с самой важной хозяйкой вашингтонского салона. Он чуть ли не становится советником вашингтонского общества по военным вопросам.

Каммингс продолжает расширять связи. Сомнения, внутренние противоречия отступают перед той сосредоточенностью, с которой он трудится. Летом 1937 года, находясь в тридцатидневном отпуске, он наносит визит брату своей жены, который проводит свой отпуск в штате Мэн. С ним Каммингс подружился за время своей службы в Вашингтоне.

Однажды днем в лодке происходит такой разговор.

— Ты знаешь, Эдвард, я никогда не соглашался со своей семьей, а она всегда была против брака Маргарет с тобой. По-моему, их отсталые взгляды вызывают сожаление, но тебе должно быть все понятно.

— Конечно, я понимаю, Мино.

— Моя сестра — чудесная женщина.

— Ты прав.

— Мне жаль, что я не знал тебя раньше, несколько лет назад. Ты бы наверняка подошел нашему министерству. Я наблюдал за твоим ростом, Эдвард. Мне кажется, что, если потребуется, ты сумеешь продемонстрировать и восприимчивость и такт. Ведь ты умеешь, как никто другой, быстро понять суть дела. Жаль, что теперь уже поздно.

— Я иногда думаю, что вполне справился бы с этим делом, — соглашается Каммингс. — Но через год-два я стану подполковником, и тогда продвигаться будет легче. Возможно, не скромно так говорить, но через год после этого я, наверное, стану полковником.

— Гм... Ты знаешь французский?

— Да. Я выучил язык там, во Франции, в семнадцатом году, и еще не забыл.

Мино потер подбородок.

— Знаешь, Эдвард, возможно, это вообще присуще правительственным учреждениям, но в них существует множество различных мнений. Как-то недавно я долго размышлял над тем, нельзя ли тебя послать во Францию на один маленький поединок, конечно, как офицера. Ничего официального.

— А что же именно, Мино?

— О, ничего конкретного и особенного. Просто побеседовать с некоторыми персонами. В министерстве есть люди, пытающиеся изменить нашу политику в отношении Испании. Не думаю, чтобы они добились успеха, но если бы им удалось что-нибудь, это было бы ужасно. Это было бы равносильно предоставлению Гибралтара России. Меня беспокоит Франция. Пока французы занимают выжидательную позицию, вряд ли мы предпримем что-нибудь сами.

— И моя задача — добиться, чтобы французы остановились на выжидательной позиции?

— Нет, задача не столь велика. Я располагаю своего рода гарантиями — финансовыми контрактами, которые можно использовать с целью оказания небольшого давления там, где нужно; не следует забывать, что во Франции можно купить любого, у каждого рыльце в пушку.

— Но отпустит ли меня начальство?

— Мы посылаем военную миссию во Францию и Италию. Я могу связаться с этой целью с военным министерством. Мне придется дать тебе небольшой инструктаж, но не бойся — сложного ничего нет.

— Да, все это очень интересно, — говорит Каммингс. — Своего рода махинация... — Опустив весла, Каммингс задумывается и не заканчивает фразы.

— Нам, наверное, пора возвращаться, — говорит Мино.

Кабинет несколько меньше, чем он ожидал, в нем больше кожи, он более неопрятный. Карта Франции покрыта карандашными пометками, угод ее загнут, как у зачитанной книги.

— Я должен извиниться за эту обстановку, — говорит мужчина. (У него легкий акцент, излишняя старательность в произношении.) — Когда вы впервые упомянули о характере нашего дела, я счел нужным встретиться здесь. Особой тайны нет, но на бирже вы привлекли бы к себе внимание. Везде шпионы...

— Я понимаю. Встретиться с вами — дело не простое. Наш общий знакомый предложил господина де Вернэ, но мне кажется, он слишком далеко, чтобы решать этот вопрос.

— Вы утверждаете, что будут кредиты?

— Больше чем достаточно. Хочу только подчеркнуть, что это неофициально. Есть устная договоренность.

— Устная? Устная?

— Договоренность с компанией «Ливей кэмикл», что она вложит свои капиталы в те французские фирмы, которые сочтет полезными. Незаконного ничего нет. Вполне законная сделка, но доход, по-моему, вполне достаточен, чтобы удовлетворить «Братьев Саллевуазье» и дать вам возможность провести любые необходимые «урегулирования».

— Договорились.

— Мне, конечно, потребуются еще некоторые подробности о том, что вы предпримете.

— О, майор Каммингс, я гарантирую вам голоса двадцати пяти членов палаты депутатов.

— Мне кажется, было бы лучше, если бы до голосования дело не дошло. Есть и другие пути.

— Я считаю, что нет необходимости раскрывать вам свои пути решения проблемы.

— Господин Саллевуазье, человек с вашими взглядами, конечно, должен понимать, что огромные масштабы сделки, предлагаемой компанией «Ливей кэмикл», потребуют, чтобы вы были более конкретными. Решение создать дочернюю фирму во Франции обдумывалось давно. Вопрос в том, кто ее получит. У меня есть полномочия при условии, что вы дадите мне необходимые финансовые гарантии, заключить сделку с «Братьями Саллевуазье». Если вы не можете дать мне более определенных заверений, то, к сожалению, мне придется обратиться к кому-то другому, к кому именно — я сейчас как раз и обдумываю.

— Было бы жаль, майор Каммингс.

— Мне тоже.

Саллевуазье неловко ерзает в кресле, смотрит через узенькое оконце на мостовую.

— Есть различные пути. Например... я дам вам гарантии, документы и рекомендательные письма позже — у меня есть друзья в Ле Кагуляр, которые могли бы повлиять на определенные фирмы, поскольку выполняли для них некоторые задания в прошлом. Эти фирмы в свою очередь могли бы в случае необходимости контролировать решения семидесяти пяти членов палаты депутатов. — Он поднимает руку. — Я знаю, что вы предпочитаете обойтись без голосования, но такого человека, который устроил бы это для вас, нет. Я могу гарантировать только результаты голосования. Многие члены палаты депутатов имеют возможность влиять на руководителей министерства. — Он делает паузу. — Политика — вещь сложная.

— Я понимаю.

— Есть несколько радикальных социалистов, занимающих видные посты в министерстве иностранных дел, на которых я могу повлиять. Мне известно, что о них можно приобрести нужную информацию. Они будут послушны. Есть десяток журналистов, несколько людей во французском банке, в моем распоряжении их досье. Группу социалистов возглавляет профсоюзный деятель, с которым у меня договоренность. Все эти связи могут пригодиться. Вы видите, что я не одинок. Я могу заверить вас, что ничего не будет сделано в течение полутора лет. Дальше — это вопрос истории, и никто не может оттягивать кризис до бесконечности.

Их беседа длится несколько часов, они вырабатывают первые условия своего соглашения.

Когда Саллевуазье уходит, Каммингс улыбается.

— В конечном итоге то, что мы делаем, полезно и для Франции и для Америки.

Саллевуазье тоже улыбается.

— Конечно, майор Каммингс. Типично американское заявление, не так ли?

— Вы покажете мне досье, которые у вас есть. Завтра. Хорошо?

— Хорошо.

Месяц спустя, когда возложенная на него часть задания выполнена, Каммингс отправляется в Италию. Там он получает телеграмму от Мино: «Предварительные итоги удовлетворительны Сработано отлично. Поздравляю».

Он разговаривает с итальянским полковником как член военной миссии.

— Я хотел бы, господин майор, чтобы вы поинтересовались нашей работой по борьбе с дизентерией в ходе кампании в Африке. Мы нашли новые профилактические меры борьбы с этой болезнью, на семьдесят три процента эффективнее, чем прежние, — говорит полковник.

Летняя жара изнурительна. Несмотря на лекции итальянского полковника, Каммингс страдает поносом и сильно простуживается. Он проводит тяжелую неделю в постели, чувствует себя смертельно усталым. Поступает письмо от Мино.

«Мне неловко портить твое хорошее настроение, вызванное успехом отлично выполненной работы в Париже, но есть нечто такое, о чем я не могу умолчать. Тебе известно, что Маргарет была у меня в Вашингтоне последние две недели. Мягко выражаясь, она вела себя очень странно. У нее такая пресыщенность жизнью, которая никак не вяжется с ее возрастом. Признаюсь, мне трудно иногда бывает поверить, что она моя сестра. Мне жаль тебя, а то бы я попросил ее оставить мой дом. Жаль портить тебе твой своеобразный отпуск в Риме, но, если можно, подумай о возвращении. Повидайся с монсеньером Труффенио и передай мой привет».

Его охватывает ненависть. Наверное, дает себя знать усталость.

«Надеюсь, она не наделает шума», — чертыхаясь, думает он. В ту ночь ему снится страшный сон, он просыпается весь в поту. Впервые за год или два он думает об отце, вспоминает его смерть несколько лет назад, но понемногу волнение его затихает. После полуночи он по какому-то наитию встает с постели и выходит на улицу, долго бродит и наконец напивается допьяна в каком-то баре в темном переулке.

Какой-то человек маленького роста похлопывает его по плечу.

— Господин майор, пойдемте вместе домой.

Он медленно плетется за итальянцем, почти не представляя себе, куда и зачем они идут В каком-то переулке маленький итальянец и его подручные набрасываются на него, выгребают все содержимое карманов, а самого оставляют на улице. Он просыпается от ярких лучей солнца в пропахшем отбросами переулке Рима. Ему удается добраться до гостиницы, не обратив на себя особого внимания. В номере он раздевается, принимает душ и до конца дня лежит в постели. У него такое чувство, будто его разрывают на части.

— Должен признаться, ваше преосвященство, я долгие годы восхищаюсь политикой католической церкви. Ваше величие — в широте ваших идей.

Кардинал склоняет голову.

— Я рад предоставить вам аудиенцию, сын мой. Вы проделали большую работу. Я слышал о вашей деятельности против антихриста в Париже.

— Я трудился для блага своей страны. (Каммингс нисколько не смущается произнося эти слова.)

— Это благое дело.

— Я знаю, ваше преосвященство... В последнее время я чувствую какое то беспокойство...

— Возможно, вы готовитесь к важной перемене.

— Так мне иногда кажется... Я всегда восхищаюсь политикой вашей церкви.

Он идет через огромный двор Ватикана, долго смотрит на собор святого Петра. Служба, на которой он только что присутствовал, растрогала его.

«Может быть, мне нужно переменить веру».

На борту лайнера по пути домой он с удовольствием читает в газете, купленной на судне, что компания «Ливей кэмикл» начала переговоры с фирмой «Братья Саллевуазье».

— Хорошо возвращаться домой. Надоели и любители лягушек, и итальяшки, — говорит ему один из офицеров миссии.

— Да.

— Эта Италия — отсталая страна, хотя говорят, что Муссолини сделал много для нее. И все же ничего не изменилось. Католические страны, видимо, всегда будут отсталыми.

— Вероятно.

Несколько минут его мысль работает четко. То, что произошло в переулке в Риме, — сигнал опасности, и он должен быть осторожен в будущем. Такое не должно повториться. «Скоро я буду полковником. Я не могу допустить, чтобы такое повторилось».

Каммингс тяжело вздыхает:

— Я многое узнал.

— И я тоже.

Каммингс смотрит на воду, потом медленно переводит взгляд вверх, к горизонту. Подполковник... полковник... бригадный генерал... генерал-майор... генерал-лейтенант... полный генерал?

«Если скоро начнется война, все будет в порядке».

А потом... Политика еще важнее. После войны...

Но ему пока не следует определять своей политической позиции.

В истории возможно столько крупных поворотов. Но главным путем к власти в Америке всегда будет антикоммунизм.

«Нужно держать ухо востро», — решает Каммингс.

ХОР. Что такое рана, стоящая миллион долларов?

Раннее утро. Уборная в кустах в конце лагеря. Брезента на крыше нет. У боковых стенок вкопаны шесты, на которых висит по рулону туалетной бумаги, прикрытой от дождя пустыми консервными банками.

Галлахер. В такое паршивое утро хочется даже, чтобы тебя зацепила пуля.

Уилсон. Беда в том, что нельзя знать заранее, куда она попадет.

Стэнли. Если бы можно было, я в армии не задержался бы.

Галлахер. Все равно. Нет на теле такого места, где бы рана, пусть даже стоящая миллион долларов, не принесла бы боль.

Стэнли. Иногда мне кажется, что я согласился бы потерять ногу и на этом кончить.

Уилсон. Если потеряешь ногу, беда будет в том, что когда пойдешь к какой-нибудь красотке и неожиданно появится ее муж, то как же сумеешь убежать? (Смех.)

Мартинес. Тогда, может быть, лучше остаться без руки?

Стэнли. Нет, это еще хуже. Я никогда на это не пошел бы. Кто же тебе даст работу, если ты без руки или, не приведи господи, без двух?

Галлахер. Ха-ха! Тебя будет содержать правительство.

Мартинес. Надо получить рану, но так, чтобы не умереть, — вот в чем вся загвоздка. Нужна только рана, а ведь тебя может и убить. Это как повезет.

Стэнли. Вот именно. (Пауза.) Для такого, как Риджес, получить рану, стоящую миллион долларов, значило бы остаться без головы.

(Смех.)

Галлахер. Что касается Рота и Гольдстейна, то, даже если бы они получили рану в голову, разницы бы никто не заметил.

Стэнли. Да перестаньте вы об этом. Меня дрожь продирает.

Галлахер. Судьба на стороне армии. Нельзя рассчитывать, что отделаешься легким ранением.

Стэнли. Я готов на ранение ноги в любое время. Подписался бы под таким делом хоть сейчас.

Мартинес. И я. Это не так уж трудно сделать. Толио прострелили локоть, и он был таков.

Уилсон. Вот это да. Скажу вам, друзья, я даже забыл, как выглядит это дерьмо — Толио. Но я никогда не забуду, что ему удалось демобилизоваться из-за ранения в локоть.

(Они продолжают разговор.)