ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мощная спортивная машина Джошуа с рокотом неслась то вверх, то вниз по улицам, идущим вдоль склона холма. Он ехал быстро, пугающе быстро, но управлял виртуозно. Хани чувствовала его неистовость, его желание встретить опасность, и это его настроение соответствовало ее состоянию.

Ее волосы, подсвечиваемые лунным светом, развевал прохладный ветер. Тяжелая, властная рука обхватила ее плечи, когда машина наконец-то сделала последний рывок вверх по склону Телеграфного Холма. Она почувствовала горячую волну где-то внизу живота.

Он просто сводил ее с ума — это состояние можно было сравнить с бесстрашным балансированием над краем пропасти.

Когда они затормозили у темного гаража, он быстро выключил мотор и яростно притянул ее к себе.

Затем Джошуа прижал ее к спинке сиденья и стал целовать так судорожно, что она едва не задохнулась. Его большие загорелые руки то путались в волосах, то гладили лицо, очерчивали профиль, разрез губ, изгиб шеи и наконец задержались на груди. Разгоряченные губы повторяли их путь, и она с такой же щедростью рассыпала свои поцелуи.

— Хитер уехала к своей матери, — хрипло проговорил он, когда машина въехала в гараж.

Дверь с шорохом опустилась, окутывая их тишиной, спокойствием и темнотой. Наконец-то они остались одни, отрезанные от ночи, от всего мира.

Его руки теперь блуждали по всему ее телу, поспешно расстегивали пуговицы платья, причудливую защелку бюстгальтера.

Сдавленным голосом он позвал:

— Давай поднимемся наверх.

Хани будто лишилась дара речи; собственно, говорить не хотелось. Когда он высвободил ее из объятий, она по-прежнему чувствовала на своем теле касания его пальцев. Вылезая из машины, она придерживала расстегнутое платье.

Когда вошли в дом, она стала его ласкать, а он легкими движениями расслабил ремень на брюках.

Ее ладони ощутили напряженность его мускулов, нежную поросль на груди, нагое тело. Легкими прикосновениями она продолжала свое исследование.

С первого этажа лестница вела на пятый, где была его спальня. Она взглянула вверх, туда, где сквозь верхнее окно холла пробивался лунный свет.

Он — Джошуа Камерон, враг ее отца. Ее враг.

Это безумие. Но сильнее страха было желание остаться с ним.

Он пристально вглядывался в ее лицо.

— У тебя огромный дом, — сказала она. — Я чувствую.., неловкость, будто заблудилась.

— Здесь я всегда ощущал себя одиноким, — признался он. — Пока не настала эта ночь. Пока не появилась ты.

— Мне тоже было очень одиноко, Джошуа. Это состояние одиночества длилось очень долго.

Опасные огоньки блеснули в его глазах.

— Теперь у тебя есть я. — Он опять привлек ее к себе, и она с готовностью подставила губы для нового поцелуя, для его дерзкого языка.

Ее руки опять обвили его шею, затем ладони ощутили ширину плеч, мускулистый торс, холод пряжки ремня.

— Я делаю глупости и не могу себя сдержать.

Его губы коснулись ее рта, на сей раз с нежностью. Но все выглядело так, словно он тушил бушевавший в нем пожар.

— Джошуа, я никогда не испытывала подобного чувства ни к одному человеку и никогда не смогу так желать кого-то другого.

— Я чувствую то же самое.

Но его поцелуи были по-прежнему неистовы, будто он никак не мог распробовать ее на вкус, хотя делал попытки лишь минуту назад. Она с восторгом возвращала ему поцелуи, выказывая такую же страстность. Ее нетерпеливые руки блуждали теперь на его талии и, быстро нащупав расслабленный ремешок, решительно высвободили его из петель. Она бросила ремешок на пол и взбежала на второй этаж.

Догнав, он опять привлек ее к себе и, прислонив к перилам, впился в ее губы еще более страстно, чем прежде.

— Просто прекрасная. И возбуждающая. Я не знал такой пылкой, страстной женщины.

Она ощутила пустоту за спиной и испугалась.

Перила показались хрупкими. Но он крепко обнимал ее, и страсть завладела ею, лишь только он расстегнул последнюю пуговицу на ее платье. Теплой ладонью он коснулся ее обнаженной спины, талии, тронул грудь. Он сдернул платье, и воздушная шелковая ткань с легким шелестом слетела на ковровые ступеньки, обнажая ее фигуру.

Они добрались до последнего этажа.

— Я думал, ты боишься высоты, — проронил он.

Хани с вызовом посмотрела ему в глаза.

— Я решила жить, рискуя. — Она жадно припала к его губам. — Так интереснее.

Он ответил с хрипотцой:

— Не всегда.

— Тебе видней.

Он дотронулся до ее роскошных плеч.

— Я не хочу причинить тебе вреда.

Сегодня вечером настала ее очередь бросить вызов судьбе. Ничего сейчас не имело значения только испепеляющая страсть, только сковывающее мысли чувство глубокой симпатии к нему. Он был человеком, обделенным любовью, отстраненным от всего яркого и спокойного, по-настоящему блистательного. Он жил по принципу — используй другого. Он воплощал в себе то, от чего она бежала всю жизнь. И все же она остро чувствовала, как совпадают его и ее одиночество.

Хани вновь испытала силу его объятий, тело стало таким податливым, голова искала успокоения на его груди. Дрожащими пальцами она вновь коснулась его лица. Джошуа затаил дыхание.

Он стоял не шевелясь, превратившись в статую.

Затем он бережно приподнял ее подбородок, будто собирался заглянуть в глаза. В них был и испуг, и вызов, и страстное томление. Он видел и ее нерешительность, и ее нежность. От затянувшегося молчания у нее дрожь пробежала по телу.

Не говоря друг другу ни слова, они начали сбрасывать оставшуюся одежду и нагие легли на пушистый ковер, разостланный здесь же, возле лестницы. Он навалился всей мощью своего мускулистого тела, источая пыл, ненасытно впиваясь в ее губы.

Она застонала, когда он дерзко сжал ладонями ее груди, когда начал покусывать соски, рассыпать жадные поцелуи по всему телу, чувствуя ответное возбуждение.

Даже перед тем, как он стремительно вошел в нее, увлекая в бездну своей страсти, она знала, что ничего подобного ей не суждено будет испытать впредь.., что она сейчас теряет навсегда частичку себя, что растворяется в его власти.

Его испепеляющая страсть тем не менее сулила ей воскрешение.

До этой ночи, до появления этого человека она толком не сознавала, кто она такая и чего хочет.

Теперь наступало прозрение самой себя.

Она теперь понимала, что, кроме Джошуа, все остальное не имеет для нее значения.

Она трепетно содрогнулась, с силой прижалась к нему, выгнув тело, уткнулась в его грудь и исторгла восторженный стон.

Прикасаясь к его вспотевшему сильному телу и не переставая постанывать, Хани задавалась вопросом, потрясен ли он так же, как она.

Она мысленно напомнила себе, что он мужчина, у которого было много женщин — женщин гораздо более привлекательных, чем она, нетребовательных женщин, не находившихся в родстве с его заклятыми врагами. У Джошуа суровый, тяжелый нрав. Она, вероятно, сглупила, возмечтав исправить его, уверовав в то, что ее любовь смягчит его сердце. Как он может возненавидеть ее, узнав правду!

Но эту ночь она заберет с собой. И ни при каких обстоятельствах не станет сожалеть о прошедшем.

И все же.., ей стало еще страшнее, чем раньше.

Когда он погрузился в сон, она долго лежала рядом. Лишь забрезжил рассвет, Хани поднялась и укрыла его одеялом.

Медленно оделась, понуро спустилась по лестнице на первый этаж. О, если он узнает, кто она, его расположение обернется гневом.

При первом же взгляде на декорированный бархатом и бриллиантами прилавок ювелирного магазина Джошуа уже знал, что хочет купить большой изумруд. Потому что этот драгоценный камень идеально подходил к ее глазам.

— Сколько? — спросил он у демонстрировавшей изделие продавщицы.

Когда та назвала умопомрачительную цену, он и глазом не моргнул. Просто вытащил кредитную карточку.

Обычно он покупал ювелирные украшения, чтобы преподнести их в качестве прощального подарка.

Но это имело другую цель.

А все потому, что женщина, для которой он его покупает, отличается от других.

Воспоминания об эротической сладости прошедшей ночи, о том, как она трепетала, когда он вошел в нее, вызывали томление. Он не понимал, какова власть Хани Родригес над ним, но было ясно — жизнь без нее несносна.

Ненависть улетучилась, его захлестнуло новое мощное чувство, которое с трудом поддавалось определению.

Он знал, что попросит ее выйти за него замуж.

Кольцо для помолвки было в кармане, когда Джошуа бодро направлялся к отелю Уатта с подготовленными Миднайтом бумагами. Оставалось еще несколько деталей, которые следовало обсудить с Эстеллой Уатт, прежде чем он согласится продать находящиеся у него акции.

Он задержался на ступеньках перед входными стеклянными дверями огромного отеля. Дюжина флажков с символикой фирмы Уатта красовалась на флагштоках. Он с трудом заставил себя не замечать их и продолжить путь в отель, некогда составлявший гордость и радость его отца. Вспомнилось, как он давным-давно вот так же поднимался по лестнице в его офис, почтительно приветствуемый служащими.

Но более отчетливо вспоминался Уатт, скупивший акции, уничтоживший отца, его мать, его жизнь.

Сколько же лет он жил в надежде отомстить!

Однако это все в прошлом. Сегодня прошлое теряло свою силу.

Джошуа уже собирался войти в отель, когда вдруг заметил огромную, легкоузнаваемую машину, припаркованную на маленьком пятачке в нескольких ярдах от основной стоянки.

«Бомба».

Он опять спустился по ступенькам и улыбнулся ее манере припарковывать автомобиль. Хани, должно быть, где-то поблизости.

Он забыл обо всем и поспешил к «Бомбе».

Как всегда, она была не закрыта и переполнена всяким утилем. Ему, вероятно, придется нанять пару служанок, которые следили бы за порядком, закрывали дверцы, включали сигнализацию.

Когда он закончит все формальности с Эстеллой Уатт, то вернется сюда, чтобы дождаться Хани и просить ее выйти за него замуж.

Но когда он снова подошел к отелю, Хани спускалась по лестнице. Она замерла на третьей ступеньке, побледнела, охваченная испугом.

Теперь он наконец-то вспомнил, почему ему так долго не давала покоя ее улыбка. Наконец-то понял, кто она.

Та самая Сесилия Уатт, которую он повстречал в больнице.

Хани приблизилась к нему, но он отшатнулся.

Достаточно было лишь один раз взглянуть в его глаза, чтобы протянутая для рукопожатия рука замерла.

Господи, с самого начала она знала, кто он. Она чувствовала, что имеет над ним определенную власть, уже тогда, в момент их первой встречи, знала, что может смягчить его характер, и воспользовалась своей властью. Для этого она стала более привлекательной, приблизилась к нему и заманила в ловушку.

Все, что она делала, все, что говорила, было заведомой ложью. Он влюбился в нее как дурак.

Грубо схватив ее за руку, он повлек Хани вниз по ступенькам.

— Джошуа, что случилось?

— Ты хочешь знать, что произошло? Скажи мне свое имя — Сесилия? Или ты используешь, или используют тебя. Она предупреждала его, что не отстанет. Свою игру она провела искуснее.

— Ты была хороша! Чертовски хороша! А выступление прошлой ночью просто великолепно! Не мудрено, что сбежала. Уверен, от смеха долго не могла уснуть.

Крупные слезы покатились по ее щекам.

— Нет. Я люблю тебя, Джошуа. Я действительно люблю тебя!

Не может быть!

— Ты говоришь это для того, чтобы получить все, что желаешь. Я был дураком, поверив тебе.

Она сняла солнцезащитные очки. Ее наполненные слезами глаза были огромными и выражали страдание, которому можно было бы поверить, если бы все это не было игрой.

Он схватил ее дрожащую руку и сунул в нее бумаги, подготовленные Миднайтом.

— Вот тебе и оплата за труды. — Потом быстро достал из кармана черную бархатную коробочку. А вот еще кое-что. Я всегда одариваю женщин, с которыми сплю, а потом расстаюсь. — Сердитое лицо потемнело от злости, голос стал неузнаваемо колким. — Я заплатил гораздо больше, чем обычно, ну и пусть. Радуйся. Ты это заслужила… Хани.

Она побледнела, в глазах потемнело. Она рванулась к нему. Побоявшись, что она сейчас рухнет, он поддержал ее.

— Джошуа, нет… Ты не прав. Пожалуйста, поверь мне.., я.., прошлой ночью я хотела во всем признаться, но боялась это сделать. Позволь мне объяснить.

— Мне наплевать на твои враки. Я собираюсь уничтожить твоего отца. — Джошуа почти сипел. Но знай, тебя мне хочется уничтожить еще больше.

Он резко развернулся и ушел.

— Джошуа, пожалуйста… — звала она в отчаянии, но слезы мешали говорить.

Когда она опять с болью выкрикнула его имя, ему показалось, что что-то царапнуло его сердце, как будто крючком зацепили за мягкую ткань и резко рванули.

Самым трудным было уходить от нее прочь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Черный огонь пожирал душу Джошуа. Ему казалось, что он уже миновал ад, но сейчас было еще хуже. Демоны, терзавшие его раньше и возбуждавшие все дурное, слетелись разом.

Он не брился два дня. Он не приступал к работе. Он только пил.

Не то чтобы виски помогало. Спирт лишь разжигал ненависть, бередил боль, обостряя недовольство собой.

Ему хотелось возненавидеть Хани. Нет, Сесилию! Ему хотелось ненавидеть себя, поэтому он начал утро, откупорив наиболее крепкий напиток.

Однако спиртное оказывало обратное действие он желал ее все больше. По какой-то причине Миднайт избрал для приезда именно этот день (или, скорее, вторую половину дня), когда алкогольный туман слегка рассеялся, а ненавистное желание видеть ее обострилось. Джошуа приветствовал Миднайта приказом прибегнуть к любым действиям, лишь бы раздавить Уатта и Сесилию.

Миднайт вырвал у него из рук бутылку, пошел в ванную и вылил остатки в раковину, приговаривая:

— Э, нет! Я ее не трону, потому что ты любишь ее, ты — саморазрушитель чертов.

Джошуа подошел к бару и откупорил другую бутылку.

— Тогда ты уволен.

— О нет. Ты не можешь меня уволить! — Миднайт поднял с кресла свою кожаную куртку. — Потому что я ухожу. Я не собираюсь здесь слоняться и наблюдать, как ты превращаешься в уличного пьянчужку, вместо того чтобы попытаться понять она это сделала из-за того, что у нее не было иного выхода.

— Если ты все так правильно понимаешь в моей любовной истории, что ж в своей никак не разберешься? Ты все еще любишь Лейси, но теперь Дугласа нет, а парень, который убил его, следит за ней и за ее ребенком. Счета Дугласа заморожены, а я один из тех, кто помогает ей, кто достал ей эти треклятые паспорта и билеты в Бразилию.

Миднайт побелел, как простыня.

— Чтоб тебя черт побрал! Кто ты после этого, если вмешиваешься в жизнь Лейси за моей спиной?

После того, что она сделала, ей награда по заслугам.

— Она заслужила смерти?

— Отстань от Лейси!

— Ты не прав по отношению к ней.

— Нет, я был не прав, когда поверил тебе.

Джошуа застыл, слыша непримиримый гнев в голосе своего друга.

Оба смотрели друг на друга с нескрываемым презрением, каждый был убежден, что нанес другому удар в спину. Только когда, набросив на плечи пиджак, Миднайт с негодованием покинул его дом, сознание Джошуа достаточно прояснилось, чтобы понять — между ними произошла серьезная размолвка. Он попытался устремиться за ним по лестнице вниз, но ничего из этого не вышло: ноги подгибались. В тот момент, когда Джошуа с трудом добрался до входной двери, Миднайт уже отъехал на своей быстрой новенькой машине красного цвета.

Джошуа ощущал себя виноватым в их ссоре, его охватило жуткое предчувствие. Он позвонил в офис Миднайта, но его там не было. Дома тоже не было.

Джошуа стоял у окна спальни и отпивал большими глотками прямо из бутылки. Дом казался блекло-серым, чертовски пустым — как его душа.

Поскольку для Хитер здесь было не лучшее место, он попросил дочь переехать к матери хотя бы до конца лета.

Он посмотрел из окна на дом, где жила Хани.

Она — причина всех бед; из-за нее он расстался с дочерью, поссорился с Миднайтом. Какого черта ей здесь делать? Неужели она решила обосноваться в этом доме навсегда, чтобы мучить и мучить его?

Он опять отпил из бутылки. Послышался дверной звонок.

Это, должно быть, Миднайт. Решил возобновить защиту Сесилии Уатт.

Дьявол! Теперь Джошуа боялся видеть своего друга, потому что в таком настроении, как сейчас, он выведет его из себя.

Джошуа подошел к стерео и включил музыку, чтобы не слышать ни биения своего сердца, ни дверного звонка.

Он подскочил, когда небольшая галька стукнула в оконное стекло и сработала сигнализация. Без рубахи, в старых джинсах неуклюже спустился он по лестнице, как огромное, темноволосое, измученное животное.

Хани стояла посреди фойе с расцарапанным запястьем и, держа в руке острый осколок стекла, смотрела на него. Как всегда, в зеленом.