ПРОЛОГ

Трепетное волнение охватило Хани <Хани (honey — англ.) — мед, медок. — Прим. ред.>, когда она робко поднималась по ступенькам из розового мрамора. Чудный весенний вечер дышал свежестью. Такие вечера характерны для высокогорья в пределах Сан-Франциско, где на склонах холмов расположены превосходные дома.

Теплый воздух, как всегда, был напоен запахом жасмина. Яркие звезды высыпали на темно-индиговом небосклоне. Красота ночи и окрестности идеально подходили для съемок фильма, но более всего, пожалуй, отражали тот стиль жизни, к которому стремился ее отец.

Хани замешкалась перед массивной входной дверью в особняк, чувствуя некоторую неловкость.

Дрожащими пальцами она коснулась дверного звонка и отпрянула, когда раздался оглушительный трезвон.

Еще не поздно было ретироваться.

Тринадцать лет назад она убегала от невыносимой тирании отца. Это ее слова. Она вышла замуж за вольнодумца и не искала материального благополучия, что, несомненно, вызвало бы одобрение матери.

Ну а теперь, когда Майк умер, Хани все больше соглашалась с тем, что их совместная жизнь была скорее вызовом отцу. И примирение с ним — лишь одна из ступенек в процессе обретения самой себя.

Она позвонила еще раз.

Дверь открыла низкорослая японка в безупречно белом халатике. И, конечно же, ее не узнала.

Хани следовало бы учесть, что экономка новая.

— Я Сесилия Родри… Сесилия Уатт. Дочь мистера Уатта.

Лицо экономки слегка побледнело, но на нем не отразилось никакого удивления по поводу услышанного. Ее не озадачило и то, что дочь мистера Уатта недостаточно элегантна и стройна, что она не столь красива и вообще внешне далека от совершенства.

Дверь приоткрылась пошире.

— Входите, пожалуйста.

Хани прошла мимо исполненной в смелой сюрреалистической манере фрески, которую ее мать нарисовала в последние дни своего несчастливого замужества, и попала в богато украшенную белую комнату с белыми подушками на диванчиках и белыми стенами с зеркалами в позолоченных рамах.

Она помнила, что отец не нуждался в преданности окружавших его людей. Помощники приходят и уходят. Он был женат трижды; ее мать — вторая его жена. Оба его ребенка покинули дом.

Холодная, неуютная гостиная, казалось, бесстыдно похвалялась своей роскошью.

Эта комната скорее походила на декорации какой-нибудь классической оперы, нежели на место жизни обыкновенных людей. На какое-то мгновение Хани представила, как комната выглядела в пору ее детства, как была наполнена теплотой и яркими красками.

Из-за высоких окон и превосходной освещенности она идеально подходила для большой студии; этим и воспользовалась ее мать. Хани помнила запах красок и скипидара, беспорядок колоритных мазков на хаотически расставленных холстах. Она к ее старший брат Рейвен любили наблюдать, как работала мать; здесь, в студии, они укрывались от несносного отца.

Появилась ее молодая мачеха. Эстелла была так же безупречна и шикарна, как и декорированная ею комната. Ее имя, имя одной из прославленных светских львиц, часто упоминалось в светской хронике, читать которую Хани не очень-то любила, разве что проглядывала из любопытства.

На Эстелле было белое платье из набивного шелка и массивная золотая цепочка. Она умела подать себя так, что выделялась бы и в зале, переполненном знаменитостями.

— Ах, Сесилия, душенька… Какая.., неожиданность. — Голос у Эстеллы был грубоватым и неприветливым. — Садись. Будь как дома.

— Комната, дом — все преобразилось, — проговорила Хани, чувствуя себя своенравной цыганкой среди сковывающей элегантности.

— Делаю, что в моих силах, — послышался холодный, несколько раздраженный голос.

— Дом раньше не был так ухожен.

— Да, приходится за всем следить, — Эстелла провела пурпурным ноготком по золотистому позументу подушки, будто стряхивая невидимую пыль. — Как ты знаешь, твой отец любит, чтобы во всем был порядок. — Она бросила взгляд сначала на обвислые поля зеленой шляпы падчерицы, затем на плохо отглаженные блузку и шорты и наконец на поношенные парусиновые тапочки.

— Да, — машинально подтвердила Хани. — Потому-то он и женился на вас.

— Спасибо, — молвила Эстелла, продолжая рассматривать пришедшую. — Тебе не идет прятать волосы. Или украшать шляпу такими крупными цветами.

— Я.., я знаю, что поправилась фунтов на десять.., с тех пор как умер Майк. Каждый день обещаю себе сесть на диету.

— Аэробика поможет.

— Да, конечно. Скоро учебный год кончается трудно найти свободное время.

— Тебе не стоит заставлять себя преподавать.

Хани нервно заерзала.

— Да, наверное.

— Ну, конечно. Твоя бесценная независимость…

Ты сама воспитываешь Марио и можешь всем нам доказать, что не нуждаешься в посторонней помощи. Впрочем, Марио мог бы пожить и у своей бабушки.

При упоминании о ее приемном сыне Хани насупилась.

— Она не понимает его.

— Ну да, ты у него единственная…

— Эстелла…

— Мы бы могли вместе пройтись по магазинам.

Я советую тебе приобрести кое-что приличное из одежды.

— То, что я вряд ли смогу купить.

— Я могла бы помочь и в этом.

— Нет. — Хани взглянула на видневшиеся из фойе яркие зеленые и красные краски. — Я признательна, что вы оставили мамину фреску.

— Твоя мать была замечательной художницей.

Фреска довольно известна.

Довольно известна — так вот почему фреска осталась.

Однажды отец заметил Хани, что ее мать на первое место ставит искусство, а потом его. Ее занятиям он придавал мало значения до тех пор, пока она не сделала себе имя.

— Неужто вам не наскучило ублажать его, следить за порядком в его домах, устраивать вечера? спросила Хани.

— Возможно, если бы я была талантливой художницей или прирожденной учительницей… Эстелла начала отрывать нижние лепестки цветка. — Женщине в моем положении не нужно делать карьеру — У женщин с деньгами тоже могут быть разные потребности.

— Конечно, как дочери своей матери тебе это должно быть хорошо известно.

— Знаю, Эстелла, что я вам здесь ни к чему.

— Только из-за того, что ты всегда расстраиваешь отца своей колючестью и несговорчивостью, своим притворством, будто заботишься о благе ближних.

Хани вскочила с кушетки.

— Колючая! Несговорчивая! Это я-то?

— Прости, мне не следовало так говорить.

Хани опять села.

— Видишь ли, у Хантера своя жизнь. Ему нет дела до твоей борьбы. — Эстелла выглядела обеспокоенной.

— Что случилось?

— Опять сердце подвело. На него столько навалилось в последнее время.

— У меня тоже много забот, но я не могу так больше: живем в одном городе и даже по телефону не разговариваем. О своем отце я узнаю из газет.

— Тебе раньше нужно было обо всем этом думать.

— Но мне хотелось построить свою жизнь. Эстелла, вы позволите мне его повидать или нет?

Как только Эстелла ушла, Хани поднялась и начала мерить шагами комнату, не решаясь взглянуть на свое отражение в зеркалах с золочеными рамами, потому что они непременно бы подчеркнули многие недостатки ее хиппового костюма и, конечно же, фигуры.

Колючая? Ну, только не она! Разве не она всю свою жизнь выказывала доброту к другим, боролась за права обездоленных? Несговорчивая? Ничего подобного. Всякая строптивость осталась в прошлом!

Хани подошла к приоткрытым окнам и расслышала доносившийся со стороны бассейна раздосадованный голос отца.

Отец взглянул в ее сторону. Его приятное загорелое лицо было пасмурным, как в тот день, когда они поссорились и она убежала. Она приветливо помахала рукой.

При виде ее он, кажется, нахмурился еще больше, глаза недобро потемнели, лицо напряглось.

У нее перехватило дыхание. Нужно было наконец осознать, что совершенно безнадежно ждать от него прощения.

Он неторопливо положил на стол переносной телефон и нерешительно сделал шаг в ее сторону.

Потом судорожно схватился за грудь и побледнел.

Споткнувшись о край бассейна, он упал в воду, и безвольное тело начало тут же тонуть.

Хани стремительно сбежала вниз по лестнице.

Хантер лежал ничком на дне бассейна, Эстелла пронзительно визжала из окна верхнего этажа.

Хани отчаянно крикнула:

— Наберите 911! — Потом нырнула в бассейн и схватила отца, пытаясь оттащить его туда, где было помельче.

Что происходило дальше, Хани плохо помнила.

Экономка и Эстелла, каким-то образом оказавшись рядом, пытались помочь вытащить его из бассейна.

Он был такой тяжелый. Втроем они с трудом перевернули его.

— Он не дышит!

Хани зажала ему нос и принялась делать искусственное дыхание. Она снова и снова выдыхала в него воздух через рот. Потом начала делать массаж грудной клетки, повторяя весь цикл и молясь про себя. Казалось, прошла вечность, прежде чем внизу послышалась сирена «скорой»; по мере того как машина карабкалась вверх по склону, вой нарастал.

Как только прибыла помощь, Хани обессиленно опустилась на траву, не в состоянии произнести ни единого слова. Вся продрогшая и измученная, она наблюдала, как люди в белых халатах отчаянно боролись за жизнь отца.

Его лицо посерело. Он не шевелился, не пытался заговорить.

Эстелла принесла Хани полотенце и один из белых тренировочных костюмов Хантера.

— Тебе нужно переодеться в ванной. — И когда Хани непонимающе взглянула на мачеху, Эстелла решительно скомандовала:

— Ради бога, поторопись.

Хани повиновалась, точно робот.

Когда она вернулась, облаченная в просторный мягкий костюм и с полотенцем на голове, носилки, на которых лежал отец, уже задвигали в карету «скорой помощи». Она было рванулась за ним, но услышала пронзительный телефонный звонок: аппарат стоял там, где его оставил отец.

Хани схватила трубку и устремилась за носилками.

— Алло! — Грубый голос какого-то мужчины ее озадачил. — Мне нужен Уатт! Мы говорили несколько минут назад. Когда я набрал номер вновь, линия была занята.

У Хани не было сил сердиться на бестактность звонившего.

— Извините. Он сейчас не может подойти.

— Чтоб вас черт побрал! Скажите этому мерзавцу…

— Этот.., этот мерзавец… — она готова была разрыдаться, — у этого мерзавца только что случился сердечный приступ. Кто это?

— Скажите ему, что никакие его ухищрения с сердечным приступом не остановят Дж. К. Камерона!

— Не могу, мистер Камерон!

Она проходила мимо почтового ящика и оглянулась, думая, куда бы поставить телефон. Потом приоткрыла крышку ящика и, вызывающе постучав телефонной трубкой о металлические стенки, бросила ее внутрь. Вслед за носилками Хани забралась в карету «скорой помощи» и села напротив Эстеллы.

Дж. К. Камерон был полностью забыт, Хани неотступно возвращалась к одной мысли: если отец умрет, виновата будет она. Она убивала его с тех пор, как после смерти матери думала только о покойной, пренебрегая им, убивала своим взбалмошным стилем жизни, тем, как относилась к его женитьбе на Эстелле, тем, что вышла замуж ему назло, чтобы подчеркнуть свою моральную независимость, и никогда при этом не показывала, что, несмотря на недостатки отца, она тайно обожает его.

Годы спустя после того, как вышла замуж за Майка, Хани узнала, что в ту ночь, когда она сбежала из дома, у отца случился первый сердечный приступ.

И все же он так и не позвал ее к себе.

Да, если он умрет, виновата будет только она.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ненависть переполняла Джошуа К. Камерона, когда он стремительно шел по белым госпитальным коридорам, не утруждая себя извинениями или хотя бы кивками. И нельзя сказать, что сегодня он был не таким, как всегда.

Он ненавидел одного человека — Хантера Уатта, и жажда мщения подогревала непоколебимую самоуверенность с того времени, как Джошуа исполнилось одиннадцать. Это чувство помогло ему вырваться из серой и бедной будничности, и он сам определял каждый поворот в своей жизни — даже свой стремительный успех.

Однако сегодня ненависть была столь сильной, что грозила захлестнуть всю его волю. Неожиданно белые стены с обеих сторон, казалось, угрожающе накренились и готовы были упасть. Пол под ногами стал вдруг неустойчивым, как при землетрясении.

Потом он все же осознал, что пол остается неподвижным, а госпитальные своды не собираются рушиться. Рушились защитные барьеры его памяти, увлекая его в пучину ненужных воспоминаний.

Он видел пронзительно кричащего мальчика, который бежал по бесконечным белым туннелям.

Он видел того же похудевшего, напуганного ребенка, беспомощно прильнувшего к материнскому подолу, в то время как рослая медсестра со снисходительной гримасой передавала матери пластиковые сумки, в которых были жалкие пожитки отца…

В реанимационном отделении он остановился перед дверью в комнату для ожидающих. На мгновение полированные стальные двери отразили его безупречную внешность.

Волосы цвета черного дерева, холодные голубые глаза, крупный рот и массивная челюсть женщины считали, что у Джошуа Камерона просто экранная внешность, и лишь позднее обнаруживали его бессердечие и черствость. На нем был черный костюм из мягкой, очень дорогой шерсти, сшитый по индивидуальному заказу лондонским портным. Шелковая рубашка и галстук куплены на Родео-драйв. Вряд ли можно было представить, что когда-то он ходил в рваных обносках, что вырос среди мусорных баков, мальчишкой бегал по улицам самого криминогенного района этого города.

В первый момент ему показалось, что комната для ожидавших пуста. Но потом в дальнем углу какая-то темная фигура шмыгнула носом. Со стопки, лежащей на низком столике, на пол шлепнулся верхний журнал, и женщина наклонилась, чтобы его подобрать. Джошуа быстро взглянул на нее и отвел глаза.

Он схватил со стола отсутствующей дежурной бумагу и внимательно просмотрел ее сверху вниз, пока не наткнулся на имя Уатта. Потом, игнорируя вывеску «Посторонним вход воспрещен», он направился к дверям в отделение и толчком ноги распахнул одну из них.

— Подождите! Вернитесь, остановитесь! Туда нельзя входить! — послышался за его спиной приглушенный женский шепот.

Джошуа презрительно оглянулся. Это что там за убогое создание решилось сказать ему «нет»?

— Простите, — вкрадчиво продолжало то же создание, у которого бодрости явно поубавилось, судя по тому, как женщина вжалась в темный угол.

— Кто вы такая, черт побери? — проворчал он, оскорбленный тем, что маленькое ничтожество позволяет себе такие вольности.

— Я… Сесилия… — начала она.

Он резко ее прервал:

— Да мне наплевать, кто вы такая. Вы что, здесь работаете?

— Нет. Я посетительница, как и вы.

Он терпеть не мог несообразительности и безалаберности. А тут — дамочка в помятом, нескладном, запятнанном костюме, в котором она, наверное, провела ночь на жесткой кушетке. Джошуа поморщился, увидев разбросанные на столе обертки от шоколадных конфет. Ее волосы были спрятаны под тюрбан из белого полотенца, но их цвет, конечно, соответствовал ее непривлекательному облику.

Он решил оставить ее, окруженную всей этой убогой нищетой, и уже собирался отвернуться, когда она вдруг спокойно и ободряюще улыбнулась, будто бросая вызов.

Она умеет за себя постоять. И этим похожа на него.

У него в груди разлилось странное щекочущее тепло. Ничего увлекательного! И чего ради он льстит себе, что эта простушка настроена дружелюбно: у него в записной книжке сотня телефонных номеров самых красивых женщин Калифорнии! С тех пор как у него появилась Симона, он не интересуется девушками небогатыми, незнатными или непривлекательными.

Но теплота улыбки по-прежнему притягивала, и теперь, удивляясь своему настроению, Джошуа взъерошил густые черные волосы.

— Вы, должно быть, очень беспокоитесь за чье-то здоровье, — мягко заметила она, будто уносясь от своих проблем и пытаясь понять его.

Они чувствовали в унисон — вот что было верхом идиотизма. Он ведь не сострадал людям — просто использовал их. Однако пришло время поставить ее на место и пресечь странный диалог.

— Послушайте. — Он подступил ближе, сердито насупив свои черные брови.

Она как-то вся распрямилась и произнесла:

— Да?

Подрезать ей крылышки? Сейчас же?

Ее доверчивая улыбка ободряла и бросала вызов.

Он немного стушевался.

— Я хочу сказать…

Она продолжала улыбаться как-то по-особому будто пересиливала себя, чтобы казаться храбрее.

Это напоминало котенка, заигрывающего со львом.

Ситуация выглядела абсурдной.

Чувства, которые он испытывал, были похожи на азарт. Нет, он не ощущал ни ненависти к ней, ни сексуального влечения. Не примешивалось и хищническое чувство. Он испытывал сопереживание, что само по себе казалось невероятным и озадачивало. В ней распознавалась глубокая печаль, невольно проникавшая в его душу. Теперь была понятна ее странная скованность, ее уклончивость, ее затравленный взгляд.

Опять пригрезился тот темноволосый одиннадцатилетний мальчишка, заточенный в белые стены, окруженный белыми халатами. Мальчишка вытаскивал из пластикового пакета золотые наручные часы.

Чертовщина! Джошуа закрыл глаза, чтобы стряхнуть воспоминания о тех маленьких, дрожащих пальчиках, сжимающих холодный золотой корпус. Гнев, двинувший Джошуа утром через весь Сан-Франциско, теперь улегся. При виде ее в этих больничных стенах всколыхнулось что-то глубинное, то, что было в нем прежде, во времена детства.

— Как вас зовут? — спокойно спросила она. Он пробурчал:

— Джошуа.

Какого черта? Он никогда так не представлялся, по крайней мере с тех пор, как ему минуло одиннадцать. Обычно называл фамилию — Камерон.

Он взглянул на ее бледное, запачканное лицо.

Почему он для нее Джошуа?

— Где дежурная? — потребовал он недовольным голосом, намереваясь развеять непостижимый приступ сентиментальности.

— Сожалею, но мне пришлось послать ее посмотреть, как там отец, — проговорила унылая молодая женщина. — Она сейчас вернется. — Помедлив, добавила:

— Вы, вероятно, очень спешите. Извините, что вам приходится ждать из-за меня.

— Ну вот еще, извинения, — огрызнулся он с напускным раздражением.

— Я здесь ожидаю уже порядком, так что в курсе дел. Может быть, я смогу чем-то помочь? Кого вы хотели повидать? — Вопросы звучали доброжелательно.

— Хантера Уатта.

Она резко вскинула голову и замерла.

— Моего отца? — У нее дрогнул голос. Потом удивленно заметила:

— Вы — первый из его друзей.

Правда, я не рассчитывала, что у него таковые остались.

Джошуа потерял дар речи. Она — дочь Хантера Уатта!

— Да, у него не много друзей, — холодно сказал Джошуа.

— Вы напоминаете мне его.

— Я напоминаю вам его? — Джошуа побагровел.

— Он чувствует себя лучше. Будем надеяться, сказала она ободряюще.

Джошуа старался не смотреть на нее, и она неверно это расценила. Ему не терпелось удалиться, но, прежде чем он собрался это сделать, она взяла его за руку.

Ее ручка была мягкой и предательски нежной.

Уже многие годы он не получал такого участия ни от кого. С тех самых пор, как умер его отец.

Усилием воли он отбросил эти воспоминания.

Странная летаргическая расслабленность мешала отдернуть руку. Он повиновался слабости и сел с ней рядом.

Она проговорила, запинаясь:

— Я рада, что вы пришли. Вы, кажется, сострадаете, и это поддерживает. Вы напоминаете мне его. Я хочу сказать, то время, когда он был в расцвете сил. Я тогда ничего не понимала. Теперь же я бы все отдала и даже позволила бы себе голову свернуть, лишь бы он очнулся. Вот уже несколько часов мне так одиноко…

Она не плакала, но чувствовалось, что с усилием сдерживала себя. Джошуа теперь едва ли отдавал себе отчет в происходящем: он привлек ее, стал утешать — такого он себе никогда не позволял.

— Да, трудно, — шептала она сбивчиво, касаясь щекой его воротника. Через тонкий шелк рубашки чувствовалось ее теплое дыхание. — Понимаете, если он умрет, виновата буду только я!

— Что?

— Это из-за меня у него случился приступ. Я чуждалась его многие годы и вот сегодня вернулась домой. Он разговаривал по телефону. Взглянул и заметил меня. С ним случился удар, он упал.

Я.., я пыталась спасти его. Я пыталась вытащить его из бассейна.

Джошуа нервно моргнул, вспомнив ее измученный голос по телефону, свое жестокосердие.

— Поэтому вы простыли и дрожите?

От все еще влажного полотенца исходил еле уловимый запах хлорина. Она обвиняла себя в том, в чем виноват был он. В его скрипучем голосе отразилось неподдельное сострадание:

— Сесилия, вы напрасно вините себя.

— Вы не знаете! Он страшно огорчился, когда меня увидел. А для меня каждая встреча с ним мучение. — Теперь ее голос звучал печальнее, будто от воспоминаний детства оставалась у нее такая же горечь. — Боюсь, у него на меня никогда не хватало времени. Вот почему я негодовала на него, особенно после того, как он развелся с матерью.

Отец женился на другой. Мой брат покинул дом, а я пыталась во всем перечить ему.

— Все в прошлом.

Сесилия, казалось, его не слышала.

— Они сказали, что применят какие-то артериальные шарики или сразу станут готовить к операции на сердце. Я уже говорила, он всегда отличался силой и твердостью характера. Дома мы называли его железным мужчиной.

— Да-а. — Согласие прозвучало уныло.

— Теперь же он может умереть в любую минуту.

Ведь только что чертыхался в телефонную трубку, а лишь увидел меня — и сразу сдал. Вот как бывает — все мы носим суровые маски, а под ними — ранимость.

— Не все носят маски, голубушка.

Она вся задрожала, и Джошуа сильнее прижал ее к себе.

— Я убила его, — шептала она, а слезы катились по щекам.

— Нет, не вы. — Нерешительно Джошуа обнял другой рукой ее сотрясаемое рыданиями тело; при этом он заметил, что она не такая уж полная, как казалось. У нее была безупречная фигурка, а полнил ее этот несуразный костюм.

Чувствовалась упругость тела, тонкость талии.

Ему стало необыкновенно хорошо, он даже представить себе не мог — как.

Уже много лет ему не приходилось никого утешать; женщины, с которыми он сталкивался, в этом не нуждались. Его не трогала даже ранимость Хитер, его дочери-подростка.

Оттого, что он прижимал ее к себе, душа смягчалась до появления какого-то чувства боли. Как тогда, когда они ожидали в приемном отделении больницы и ему хотелось, чтобы мать заключила его в объятия, но она сама была раздавлена охватившим ее горем.

Женщина продолжала рыдать, уткнувшись в его плечо, но тут по громкоговорителю вызвали дежурного реаниматолога. Она съежилась, прислушалась, отстранилась, взглянула на него и залилась краской.

— Я.., я не знаю, зачем наговорила вам все это, — шептала она, испытывая неловкость.

— Думаю, вам нужно было высказаться.

— Простите. — Краска смущения стала гуще. — Я знаю, что вы его друг, но, пожалуйста, не рассказывайте… — Она еще больше отстранилась. Он решительно встал.

Черт! Он вел себя как незрелый юнец. Да что это с ним происходит? Она — дочь Уатта. Этого достаточно, чтобы ее ненавидеть.

Но он не испытывал чувства ненависти. Может, оттого, что она совсем не похожа на отца. Такое мягкосердечие, печальное простое лицо, незамысловатая одежда… Она совсем не прекрасна, не элегантна, но в ней есть что-то неподдельное. Ее отец — пройдоха, как и он, Джошуа Камерон.

Раздвижные двери распахнулись, и дежурная вплыла в комнату для ожидавших.

— Мисс Уатт, ваша мать воспользовалась другим выходом. Вы можете повидать вашего отца. Он крепко спит и не узнает о том, что вы приходили.

Странные слова…

Хани смущенно улыбнулась, выражая благодарность дежурной сестре.

— Спасибо.

— Только побыстрее. Если врач вас застанет, я потеряю работу.

Хани обернулась к Джошуа.

— И вас благодарю.., за вашу доброту.

Опять Джошуа удивился тому, что ее внимание оказалось для него столь приятным. Он едва ли мог припомнить, когда его так сердечно благодарили.

Может, потому, что он сам не отвечал на доброе расположение.

Сесилия Уатт не стала бы его благодарить, если бы знала правду.

Джошуа сжал ее ладонь и почувствовал ответное пожатие. Эти маленькие, мягкие пальчики излучали тепло.

— Сэр, я могу вам помочь? — быстроглазая дежурная прожигала его взглядом. — Сэр?

— Нет, — еле выдохнул он и расправил плечи. — Я зайду позднее.

— Я скажу отцу, что вы приходили, Джошуа.

— Да, конечно. — Джошуа уже не знал, как выкрутиться и что ответить. Он уже не чаял, как избавиться от них обеих.

Джошуа пронесся через коридоры, будто его преследовала дюжина демонов. Решил спуститься по лестнице, не дожидаясь лифта, и поспешил, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Но вдруг остановился: опять воспоминания, более ужасные, чем раньше, пронеслись в сознании. Джошуа прислонился к стене и схватился за виски, пытаясь отогнать наваждение.

Но не помогало даже то, что глаза были открыты. Всякий раз он видел то же самое: темноволосый, нетерпеливый мальчуган трясется от волнения перед огромным столом Хантера Уатта. Он помнил вальяжную, внушающую благоговение фигуру Хантера. Помнил, как быстро благоговейный страх перерос в мальчишечью ненависть и свой отчаянный возглас: «Если бы у меня было ружье, я бы вас убил». На это последовал громыхающий смех Хантера, раздался язвительный голос, резавший без ножа, от которого хотелось одного — убежать.

«Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».

Джошуа тогда поклялся, что никогда не будет раскисать, и сдержал свой обет, но вот сегодня… сегодня вдруг сломался.

Джошуа К. Камерон сидел в баре и с ненавистью разглядывал золотистое виски, которое так хотелось выпить. Это Сесилия Уатт довела его. И надо же, чем сильнее он старался припомнить ее, тем безуспешнее: простоватое, запачканное лицо расплывалось. Ее образ неуловимо таял.

Джошуа невесело поднял глаза. И что это с ним такое? Уже многие годы он не позволял себе думать ни о чем, кроме желания заработать деньги и обрести власть, дабы воспользоваться всем этим и отомстить своим врагам.

Хантер заслуживал уничтожения.

Почему же Джошуа не может решиться?

Потому что Сесилия подумает, будто это она убила отца. Потому что ее болезненная тревожность вернула Джошуа в ту ужасную пору его жизни. Потому что сейчас она испытывала такую же боль, что и он, когда мальчишкой с ужасом предчувствовал потерю отца.

Джошуа поднес стакан к губам и едва не уступил соблазну. Он нервно стукнул донышком о поверхность бара, так что виски расплескалось.

Встал, вышел на улицу. Мост «Золотые Ворота» был раскрашен пурпуром заходящего солнца. Не замечая этой красоты, он побрел вниз к гавани, где оставил свою машину.

Джошуа опять явственно услышал злорадный хохот Хантера: «Кишка тонка, паренек. Ты такой же бесхребетный и слабый, как твой невезучий отец».

Или я уничтожу, или уничтожат меня.

Приблизившись к своему спортивному автомобилю, он решительно и даже с яростью открыл дверцу Джошуа нажал на педаль скорости и вырулил на автостраду, думая лишь о Хантере Уатте и его дочери.

Когда он покончит с Хантером, то уничтожит и ее.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Или она совсем спятила?

Мало того, что попрала саму память о покойном муже, еще и испытала беспокойство при встрече с этим неприступным, угрюмым мужчиной, что недавно, оступаясь, удалился из комнаты для ожидавших. Когда он внезапно угрожающе приблизился, его холодные голубые глаза будто сверлили ее. Тогда ее поразила холодность, даже бессердечность.

Но вдруг что-то изменилось. Когда она взглянула на него опять, то заметила в прекрасных, участливых глазах отражение своей боли. А когда он обнял ее — на мгновение почувствовала некое единение, некое душевное родство. И именно в это мгновение она уже не чувствовала себя ни упрямой дочерью, ни безутешной вдовой.

Задумываться над этим — просто безумие. Невероятно. Ведь Джошуа лишь взглянул на нее, подержал в объятиях. Он — друг ее отца. Любой на его месте мог таким же образом выразить свое участие. Но Джошуа не такой, как другие. Каким-то образом она догадывалась, что происходившее было нехарактерно для него.

Хани вспомнила, как нежно любил ее Майк, и испытала угрызения совести оттого, что была увлечена безжалостным Джошуа. Уж от него она сбежала бы, наверное, так же, как от равнодушного, занятого лишь собой отца. Да, сердцем она осталась с покойным Майком. Но вряд ли имеет смысл отрицать, что прикосновение Джошуа, сочувствие в его взгляде произвели магическое действие.

Она тряхнула головой, отгоняя назойливые мысли. Нужно забыть эту встречу, как, должно быть, уже забыл он. Не хватало еще увлечься эгоистом, сконцентрированным на себе самом. Уж слишком он неотразим. Конечно, у него такая же неотразимая жена или подружка. И все же, пока Хани следовала за медсестрой, она тайком думала, как его фамилия. Сердце, которое должно было остаться в могиле Майка, теперь отчаянно колотилось, а вкрадчивый голосок все спрашивал: Джошуа? Джошуа по фамилии?..

В лабиринте переплетенных трубок и трубочек Хантер Уатт лежал как брошенная кукла, работавшие вокруг него аппараты казались более живыми, чем он. Стрекотали мониторы. Машина, обеспечивающая дыхание, работала ритмично, издавая булькающие, подсасывающие звуки.

У отца кожа была бледно-серой — бесцветный воск, тронутый тлением. И куда девалось его атлетическое сложение? При виде столь разительной перемены (отец выглядел таким бодрым, а теперь поражен болезненной слабостью) Хани стало не по себе, подкатывалось чувство вины и скорби.

Столько лет она потратила на войну со своим отцом, почти всю жизнь. Теперь же разделявшее их казалось пустяком. Она шагнула ближе и дала молчаливый обет — если он останется жив, она примирится. И не важно, что он никогда не говорил о своей отцовской любви.

Она чуть дотронулась до его безжизненных пальцев, при этом молилась, чтобы он поправился, чтобы открыл глаза.

Вдруг она почувствовала легкое пожатие. Тут же ответила. Он чуть шевельнулся. С испугом она поняла, что отец пришел в сознание, что темные ресницы, выделяющиеся на бледных щеках, дрогнули. Он спокойно смотрел на нее.

Она наклонилась ближе, по-прежнему держа его ладонь в своих ладонях.

— Папа, приходил один из твоих друзей, Джошуа…

Взгляд серых глаз Хантера остановился на ее лице. Потом его глаза округлились. Ей показалось, что он ее не слышит, поэтому она вновь повторила имя. Судорожные движения пальцев. В глазах мелькнул огонек неодобрения. Он стал ими диковато вращать, при этом нервно вырывая руку.

Аппарат немедленно отразил сердечные перебои: на мониторе индикатор хаотично запрыгал.

Лицо побагровело. Тело как-то все сжалось.

Вбежала дюжина медсестер, за которыми следовала Эстелла. Реаниматологи отстранили Хани, принялись за дело.

Глаза отца медленно закрылись — может, навсегда.

В суровом голосе Эстеллы звучал укор:

— Нам лучше всем уйти. Не стоит рисковать. Он может опять очнуться и увидеть вас.

Значит, ничего не изменилось. Хантер Уатт по-прежнему не желает видеть свою дочь. Не желает.

Даже на смертном одре.

Эстелла поглаживала красным ухоженным ноготком край желтого пластикового стола в госпитальном кафетерии. Ее бижутерия сверкала. Хани присела напротив, потягивая диетическую колу. И хотя обе молчали, атмосфера между ними оставалась враждебной.

Золотистые волосы Эстеллы были в беспорядке, в ушах посверкивали серебряные сережки. Для простенького кафетерия она была слишком изысканной, слишком яркой для обычной жизни, но все-таки выглядела прелестно. Она была трофеем — одним из многих, которые отец собирал всю свою долгую удачливую жизнь. Хани знала, что и ее несколько эксцентричная мать, ставшая известной художницей, тоже являлась трофеем.

Хани едва ли помнила Эстеллу в пору ее молодости, когда та, заносчивая и амбициозная, преуспевала в управлении сетью конкурировавших отелей.

Прежде всего отец исключил ее из круга своих конкурентов, потом стал завидовать ее способностям. В день их свадьбы Хантер покончил с ее карьерой.

— Хочешь чего-нибудь съесть? — Эстелла коснулась пальцами кошелька из белой кожи. Слова приветливые, голос — холодный.

Хани тотчас отодвинула стакан с колой и, немного помолчав, сказала:

— Нет…

— Мне до сих пор не довелось поблагодарить вас за то, что вы пришли на похороны Майка.

— Пришла, потому что твой отец был, как обычно, слишком занят.

— Да, как обычно. — Хани сжала губы, вспомнив о суматохе того дня. — Я его и не ждала. Уж я-то знала его отношение к Майку и нашей совместной жизни. И к Марио.

— Сесилия…

— Да, вы правы. Я колючая.., неуступчивая… Эстелла, я очень сожалею, что пришла к вам вчера.

Нужно было подождать.

— Если бы тебя не оказалось рядом, Хантер мог бы утонуть.

— Он увидел меня. Поэтому и потерял равновесие.

Эстелла внимательно посмотрела на собеседницу.

— Нет, Сесилия. Не важно, какие чувства я порой испытывала по отношению к тебе, я.., я не могу допустить, чтобы ты в это уверовала. Хантеру звонил Камерон. Именно Камерон довел его до такого состояния. Ты же спасла ему жизнь.

Неужели это правда? Хани молчаливо смотрела на свою мачеху и припоминала сейчас действительно наглый голос звонившего. Нервно она начала терзать бумажную салфетку. !

— Я хочу знать о взаимоотношениях отца и этого мистера Камерона.

— У Хантера все шло из рук вон плохо. Его конкурент Джошуа Камерон вознамерился уничтожить его.

— Джошуа? — Хани почти прошептала имя. Вызванный страхом спазм пугающе сдавил горло.

— Очевидно, он выкупил векселя твоего отца по такому низкому проценту, что, когда Хантеру придется рассчитываться с кредиторами, он потеряет все. Камерон, похоже, испытывает к твоему отцу личную ненависть.

— Кто он.., этот Джошуа Камерон?

Эстелла открыла свою сумку, похожую на большой кошелек, что-то поискала и наконец бросила на стол журнал.

— Вот. Здесь все о нем. Уж свой портрет на обложке он, видимо, щедро оплатил. Он — владелец сети конкурирующих с нами отелей, в частности и тех, где есть казино. В его распоряжении самолет, некоторые земельные угодья и еще что-то.

Хани чуть не застонала, вглядываясь в обложку журнала. Ладони стали мокрыми, в горле пересохло.

— Сесилия, что случилось? Ты его знаешь?

— Нет. Я хотела сказать.., почти не знаю. — Голос Хани ослабел, стал сиплым. — Он.., сегодня приходил в больницу.

— Конечно, совсем не с благими намерениями.

— Он показался доброжелательным…

Прекрасное лицо Эстеллы будто окаменело.

— Ты, должно быть, неверно поняла его. Он ненавидит твоего отца — следовательно, и тебя, как дочь Хантера.

— Но почему?

— Я лишь знаю, что когда он был еще мальчишкой, то ворвался в офис твоего отца с угрозами убить.

— Но если он так ненавидит отца, отчего же не отомстил раньше?

— Логика кобры. Разве угадаешь, когда она нанесет смертельный удар? Твой отец говорил, что он труслив.

— Почему же отец никогда об этом не рассказывал?

— А разве ты сама пыталась с ним поговорить?

Хани ощутила новый укор совести. Она не только предала память Майка, раскиснув перед этим лживым Камероном, она вновь предала своего отца.

Хани пролистала журнал, пока не наткнулась на статью о Камероне. Эстелла молча ждала, пока та читала, задерживаясь на каждом абзаце, в котором говорилось о красотках, мелькавших на его жизненном пути. Тут было несколько снимков красавицы по имени Симона. Она была худой, как карандаш, но выглядела привлекательно в отделанном блестками облегающем платье.

— Хорошенькая девчушка, — прокомментировала Эстелла. — Жена у него была богатой, а все женщины — по крайней мере красавицы.

Дальше шел раздел о великолепном особняке Камерона на Телеграфном Холме. Напечатаны фотографии картин из собрания современной живописи. В свободное время он вел тяжбу с давней жительницей Телеграфного Холма Нелл Стром, поскольку ее дом находился ниже на склоне.

Нелл была старой подругой Хани, они вместе ходили в гимназию. Прикусив губу, Хани теперь задумалась, не использовать ли Нелл в своих интересах. Очевидно, Камерон намеревался стереть с лица земли домик Нелл, который закрывал ему вид на бухту. К тому же собирался расширить сад.

Нелл и ее жильцы оказались на его пути.

— Эстелла, нам нужно остановить его.

— Но как? Твой отец болен, быть может, умирает… Камерон ведь не дурак.

— Прежде всего, вам нужно вернуться на работу.

— Мне? Я даже не знаю, с чего начать. Я уже несколько лет бездельничаю.

— У вас все получится.

— Хантер запретил мне работать.

— Как вы уже заметили, он.., болен. — Хани не могла произнести слово «умирает». — А вы хотя бы знаете гостиничный бизнес. — Хани перевела дыхание. — Я возьмусь за мистера Камерона с другого конца.

— Хантер мне этого не простит.

— Или не простит мне.

— Ну, ты уже привыкла быть ослушницей. Теперь меня подталкиваешь…

— Эстелла, если мы очень быстро не предпримем что-нибудь, что остановит этого монстра, отец точно умрет, а вы будете выброшены на улицу.

— С каких это пор ты стала обо мне заботиться?

— Эстелла, нам нужно противостоять Камерону, объединившись, а не порознь, если мы хотим хоть как-то преуспеть.

— Что это ты в пессимизм ударилась?

Хани не могла смотреть в ее сторону, но и своего страха не хотела выдать. Она вновь перевела взгляд на фотографию Джошуа Камерона. Казалось, что всякая способность переживать замерзла в уголках его глаз, а привлекательные, симпатичные черты сковала жестокость.

На деловую беседу в элегантный офис Камерона собралась дюжина исполнительных директоров и его адвокат Джонни Миднайт. Камерон напряженно рассматривал макет грандиозного гостиничного комплекса, который предполагалось выстроить в Бразилии. Он был ужасно недоволен тем, что реализация проекта все откладывалась.

— Миднайт, мы должны построить эту громадину. Без комплекса мы каждый год будем терять миллионы.

— Я всегда к вашим услугам, босс. А как быть с сетью отелей Уатта? Их акции опять упали. Хотите, чтобы я их прикупил?

— Черт с ними, Миднайт. Я же сказал: с этим подождать. У меня все мысли теперь о Рио.

— Хорошо. — Глубокий баритон прозвучал холодно, безразлично.

Однако Джошуа знал цену этим модуляциям.

Миднайт мог видеть Джошуа насквозь.

— Итак, чего же ты хочешь, босс? Скажи только слово, — проговорил Миднайт, растягивая фразы, что в общем-то было ему несвойственно.

Джошуа взглянул на человека, которому доверял, на единственного друга, своего неизменного помощника. Миднайт никогда не подводил. Когда-то они вместе начинали борьбу за место под солнцем.

Джошуа был высок ростом, около шести футов, но Миднайт — еще выше, чуть худощавее, гораздо проворнее. В школе он числился среди первых атлетов. Дочь Джошуа обожала Миднайта. Да, он превосходил босса во всем — бизнес, дети, женщины, кроме, пожалуй, умения хорошо управлять машиной — Скажи же что-нибудь, — повторил свою просьбу Миднайт уже хладнокровнее.

Не успел Джошуа ответить, как зазвонил телефон. Голос Тиции пропел в телефонной трубке:

— Мистер Камерон, с вами опять хочет говорить Сесилия Уатт.

Миднайт удивленно вскинул брови. Он еле сдерживал улыбку, а может, и смех, однако цинично контролировал себя.

— Я помню, что вы просили вас не беспокоить, мистер Камерон, но миссис Уатт звонит уже пятнадцатый раз. Всякий раз, как я кладу трубку, она набирает номер опять.

Вызов. Котенок начинает заигрывать со львом.

Джошуа стремительно подошел к телефону.

— Тиция, переключите на меня миссис Уатт. Он прикрыл трубку рукой. — Миднайт, объяви перерыв на несколько минут, пока я не закончу разговор.

Миднайт молчаливо кивнул, проводил исполнительных директоров в соседнюю комнату, а сам вернулся. Он взял подшивку документов, связанных с бразильским комплексом.

— Мистер Камерон? Это вы? — Голос миссис Уатт был уж больно сладок.

— Джошуа Камерон, — холодно произнес Джошуа, не удосужившись поприветствовать ее. Официальное представление не оставляло места для фамильярного тона. Свободной рукой он взял ластик и начал мять его.

— Спасибо, что поговорили со мной, Джошуа.

Звучание собственного имени пронзило его, как электрошоком.

— Что вам угодно?

— Мы встретились вчера в больнице, в комнате для ожидающих, — сказала она. — Вы, может быть, меня не помните…

Все, что он помнил, — это ее нежное прикосновение, от которого мурашки пробежали по телу.

Джошуа не нравилось впадать в воспоминания, особенно такого рода.

— Такая полноватая. Помятый белый костюм.

Без косметики. Ну как я мог забыть? — Это звучало цинично. Ластик внезапно распрямился и полетел в сторону Миднайта.

— Ой! — вскрикнул тот от неожиданности, подпрыгнув и потирая загорелую шею.

— Прошу прощения. — Джошуа махнул Миднайту, чтобы тот сел.

— Все прощено, — ответила она.

— Я не у вас просил прощения, — поспешил вставить он.

Миднайт хихикнул, продолжая просматривать документацию.

— О, — она произнесла это одновременно игриво и вызывающе, — я в общем-то и не ожидала извинения от такого человека, как вы.

Вызов. Опять. И на кой черт это ему нужно?

— Вчера я понятия не имела, кто вы такой.

— Я и сам не имел, — хмуро подхватил он.

— Я не собираюсь дознаваться, зачем вы приходили. Хотела бы знать лишь одно — почему вы пытаетесь нанести вред моему отцу…

— Спросите его.

— Он не в состоянии говорить.

— Миссис Уатт, я занятой человек.

— Тогда я буду говорить кратко и быстро.

— Кратко — это хорошо.

— Я хочу, чтобы вы отступились.

— Нет.

— Пожалуйста.

— «Пожалуйста» ко мне неприменимо.

— Тогда что?

— Неужто вы решитесь продать душу дьяволу?

— Ах, в этом роде. — Она понизила голос. — Я пойду на все, чтобы спасти моего отца.

— Катитесь вы! Я не на рынке, где продают души.., если вы собрались торговать именно таким товаром. Что касается вашего тела…

Последнее слово как бы повисло в воздухе.

— Вы меня неверно поняли, — произнесла она упавшим, несколько взволнованным голосом.

— Миссис Уатт, меня уже ангажировали женщины гораздо привлекательнее вас.

Миднайт, не отрываясь, дочитывал последнюю страницу злополучного проекта.

— Разве можно в этом сомневаться… — ее голос звучал слабее.

— Это понимать как оскорбление.., или как комплимент?

— Это просто факт.

— Я привык делать дела быстро.

— Почему вы совсем отвергаете возможность отложить покупку наших акций хотя бы на квартал?

— Почему? Потому, что они как раз сейчас сильно упали в цене.

— Потому и упали, что злой язык вашего адвоката, мистера Миднайта, потрудился на славу.

— Здесь вы не правы, миссис Уатт.

— Мой отец болен.

— Это его проблема. Вы пойдете с молотка. Я же получу прибыль.

— Мой отец умрет, если вы не прекратите преследование.

Где-то внутри Джошуа слегка колебался. Почему от нее исходит эта слабость? Он придал своему голосу больше сдержанности.

— Так что я быстро возьму под свой контроль ваши отели.

— И в этом суть вашего бизнеса? Не проморгать прибыль?

— По отношению к вашему отцу я останусь непреклонным.

— Вы так ненавидите его?

Джошуа ничего не ответил.

— Вчера.., мне показалось, что вы добрый.

— Первое впечатление обманчиво… — Но Джошуа почувствовал, как его бровь легонько дрогнула. Ему не хотелось припоминать вчерашний день и то, как он вел себя. Пальцы невольно теребили край галстука.

— Мистер Камерон, пожалуйста…

— Миссис Уатт, у вас ничего.., не выйдет. Если вы решили меня обольстить, то напрасно теряете время. От вас мне ничего не нужно.

Когда она начала просить мягким, вкрадчивым голосом, это стало нестерпимо. Он оторвал трубку от уха, затем решительно вложил ее в гнездо аппарата.

Почти тотчас раздался новый звонок.

— Тогда не ждите', что я буду послушной девочкой, — твердо продолжил вкрадчивый голос. — Если мой отец умрет, вы никогда не получите его отели.

Уж я постараюсь.

— Вы действительно думаете, что можете меня остановить?

— Ну разумеется. Уж что-нибудь да придумаю, чтобы с вами потягаться.

Он грубовато рассмеялся.

— Месть? Я планировал эту игру, когда вы были в пеленках.

— Вы всегда такой желчный?

— Если я вам скажу, какой я всегда, то совсем собью вас с толку.

— Вы просто эгоистичный, самовлюбленный, испорченный негодяй.

— Какой есть.

На этот раз оборвала разговор она.

Джошуа нажал кнопку на аппарате.

— Тиция, не отвечайте больше ни на какие звонки миссис Уатт.

— Что, приставучая штучка? — вкрадчиво спросил Миднайт.

Или пан, или пропал. Или тебя раздавят, или ты раздавишь.

Джошуа зло посмотрел в сторону. Благодаря его непреклонности с ним рядом такой замечательный адвокат. Но как друг он бывает занудлив.

— И все же мы осилим операцию по скупке бумаг. А сейчас можешь выметаться.

Миднайт не тронулся с места и едва сдерживал смех.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Приподнявшись в кровати, Хантер настойчиво повторял:

— Марио — не наша родня. Ты должна отослать мальчика к его родной бабушке. Не создавай себе проблем и возвращайся домой. И еще одно — держись подальше от Камерона, или я за тебя не несу ответственности.

Те же эмоции. Тот же гонор. Хани негодующе постукивала по жалюзи и поглядывала на бассейн, в который упал ее отец всего три недели назад.

— Ты уже грозился подобным образом. Тогда это не сработало.

Он схватился за грудь, будто испытывая боль.

— Так, значит, ты продолжаешь делать вид, будто ты сама по себе, и отказываешься подчиниться моим требованиям?

Хани напряженно сжала губы. Почему отношения между дочерью и отцом всегда доходят до точки кипения?

Огромная комната как-то сразу стала тесной и неуютной. Хани отошла от окна и принялась мерить шагами свободное пространство.

Хантер наблюдал за ней с неодобрением.

— Почему ты никогда не носишь то, что тебе идет? И где ты только отхватила эту ужасную зеленую шляпу?

— На блошином рынке, — ответила она с фальшивым задором. — Я решила, что она будет бросаться в глаза.

— Зачем ты по примеру матери все время скрываешь свои волосы?

— Потому и скрываю, что так делала мать.

— Она делала так, чтобы уберечь волосы от краски, — заметил он.

— Ну ладно, может, я и сменю стиль, но не воспринимай это как обещание.

— Ты упрямая, несговорчивая и скандальная.

— Надо же. И в кого такая уродилась, папочка?

Кажется, они оба не были в восторге от последней реплики.

К счастью, до того как могла исподволь начаться новая ссора, в комнату вплыла Эстелла. Хани показалось, что она подслушивала.

Как всегда обворожительная, она на этот раз скрепила свои золотистые волосы на макушке позолоченным гребнем. Белый шелковый костюм деловой женщины очень шел ей.

— Ты вся побагровела, Сесилия, — холодно проговорила Эстелла, подходя к своему мужу и целуя его в лоб. — Почему ты не откроешь окно? Здесь душновато. — Чтобы как-то рассеять гнев, Эстелла начала наставлять Хантера относительно приема лекарств и диеты, повторяя недавние жалобы его сиделки.

— Миссис Комптон поспешила доложить, — хмуро пробурчал Хантер.

— Она обо всем докладывает без утайки.

— Я уволю ее, как только вернусь к делам.

— О нет.

Неожиданно разговор переключился на бизнес.

— Ты уж, пожалуйста, Стелл, держись подальше от моих дел, иначе разрушишь то, что я выстраивал всю жизнь.

Эстелла нервно взглянула на Хани.

Хани ответила обеспокоенным взглядом, а потом бросилась к ней на помощь.

— Эстелла не может заниматься делами без моей помощи, так же как мне одной не справиться с мистером Камероном.

— Черт подери! Я же сказал, чтоб ты оставила в покое этого негодяя.

— Поверь мне, я ненавижу его еще больше, чем ты.

Это еще слишком слабо сказано. Последние дни уже при одной мысли о Дж. К. Камероне Хани вскипала.

— Я не хотела тебе рассказывать, но в прошлый вторник охранники выставили меня вон из его офиса, будто я какая-нибудь преступница.

— Я все видела по телевидению, — тихо подтвердила Эстелла. — Когда тебе надевали наручники, там присутствовал весь полицейский бомонд.

— Камерон — просто монстр. — Хани покраснела, вспоминая всю неловкость своего тогдашнего положения.

— Он не просто монстр, он хуже… — согласилась Эстелла. — Но нужно признать, что после этого скандала его прыть поубавилась, он стал меньше скупать акции. Хотя делает все, чтобы сбить цену.

Трезвый рассудок Эстеллы уже принялся за дело, не допуская эмоций. Она повернулась спиной к Хантеру.

— Боюсь, я слишком безоглядно пошла на сокращение персонала отелей.

— Черт! Ни одна из вас, очевидно, не отдает отчета в своих поступках! Камерон — бесхребетный хлыщ, как и его отец, вот почему он прекратил скупать акции. У него кишка тонка тягаться с сетью Уатта.

— Думаю, ты, отец, ошибаешься.

— Ты думаешь. А я знаю. Он — трус!

— Дорогие мои, — ободряюще подхватила Эстелла, пытаясь повернуть разговор в новое русло. Мы сейчас слишком расточительны. Ты болен…

— И отдам концы, если вы продолжите в том же духе, — прорычал Хантер. — Мне не нужна ваша помощь. И вы обе мне только мешаете.

Эстелла нежно наклонилась, ее грациозные руки поглаживали его манжеты до тех пор, пока Хантер не оттолкнул ее. На дочь он смотрел с такой же озлобленностью.

— Мы, пожалуй, пойдем, дорогой, — молвила Эстелла, — а тебе нужно отдохнуть. — Она взяла Хани за локоть и потянула ее из комнаты.

— Вы из меня дурачка не делайте! — прокричал он им вслед.

Чуть не плача, Эстелла прикрыла дверь. Когда они дошли до машины, она не выдержала:

— Ты видишь, что наделала? Он теперь ненавидит меня.

— А если бы он умер, было бы лучше?

Эстелла закусила губу.

Хани поправила свою убогую зеленую шляпу и теперь выглядела еще более шокирующе.

— Послушайте, мне жаль, что я все время его расстраиваю. Может быть, я все усугубляю, но, Эстелла, мы не имеем права все бросить.

— Я.., я думаю, ты права.

— Вы хотя бы понимаете в гостиничном бизнесе, а я просто бездельничаю, — призналась Хани, — но, как только закончатся занятия в школе, я смогу полностью переключиться на наши дела.

— Каким же образом?

— Поскольку он не хочет разговаривать со мной по телефону, я предполагаю пробраться с тыла.

— Ты что, с ума сошла? Камерон видел тебя в больнице, он знает тебя. Ты его ненавидишь! И если ты продолжишь идти напролом, то ухудшишь дело.

Хани открыла дверцу своей потрепанной зеленой машины, называемой любовно «Бомба», повернулась к мачехе.

— Поверьте, я понимаю это, и очень хорошо. А если забуду, то следы от наручников живо напомнят.

Эстелла смотрела на огромную зеленую шляпу Хани.

— Твой отец прав относительно этой шляпы.

Она тебя не красит.

— Ну, как сговорились!

— Если ты собираешься подступиться к Камерону, тебе следует полностью изменить внешность.

Мы примемся за дело вместе, — сказала Эстелла, — Ты не сможешь поймать акулу, если наживка не будет аппетитной.

— Наживка для акулы… — Хани вздрогнула, вспомнив холодные, бесстрастные глаза Джошуа, однако изобразила при этом улыбку. — Я.., я должна вас предостеречь. Вам не понравятся магазины, где я делаю покупки. Вы представить не можете, сколько я всего перемерила, чтобы выбрать одежду, в которой не выгляжу толстушкой.

По крайней мере дюжина мужчин оглянулись вслед Хани, когда она проходила между столиками ресторана. Официант пододвинул стул поближе к окну, Хани чувствовала себя несколько скованно, будто она — великовозрастный ребенок в нарядах своей матери. Она присела на стул и взглянула вниз. Да, четырнадцатый этаж. Где-то внизу прохожие сливались в один текущий поток.

Поежившись, она взглянула на официанта.

— Не могла бы я занять вон то место? — она указала на стул напротив.

— Да, конечно, мадам. Просто многие люди предпочитают смотреть на панораму города…

— Панорама великолепна.

Когда Хани отвернулась от окна, ее волосы вспыхнули от пронзившего их солнечного луча. Она подрезала свою гриву, и теперь пушистое золото едва касалось плеч.

Мимо прошла броско одетая красивая молодая брюнетка. Хани привстала, ее зеленые глаза заискрились.

— Нелл…

Нелл обернулась. Изумленно вскинула брови.

— Хани, ты ли это? Я тебя и не узнала. Встань-ка, дай рассмотреть твое платье.

— Эстелла помогла мне подобрать одежду. Я-то думала, что все это пустяки.

— А твои волосы!.. Да прекраснее нет ни у кого в мире.

— Потрудился парикмахер Эстеллы. Но.., все это как бы помимо моей воли.

— Макияж, новая прическа, потрясающий зеленый костюм вместо этих ужасных джинсов с батником. — Нелл присела. — Неужто эта метаморфоза означает признание ошибочности твоих социальных ориентации? Или ты наконец собралась немного расслабиться и поиграть в избалованную маленькую богачку?

Хани загадочно улыбнулась.

— Я купила этот костюм на сезонной распродаже — и не очень дорого.

— Ага, понимаю. Слишком гордая, чтобы просить у папы, девочка сама знает, как обойтись.

Впрочем, ты всегда была умницей, если не считать твоего выбора мужчин и отношения к деньгам. Если в этом преображении замешан мужчина, то кто он? Неужели опять любовь? Уже три года, как умер Майк.

— Два. — Хани стыдливо покраснела. — Лучше сказать ненависть — вот что движет мной.

— Хо… — Нелл улыбнулась. — Интригующее признание.

— Он — не то, что ты думаешь. Он опасен.

— Не похож на Майка?

Хани опять залилась краской.

— Это очень плохой парень.

— Однако ты определенно изменилась к лучшему после встречи с нехорошим господином.

Хани потупилась, скрывая свое волнение.

— Нелл, пожалуйста…

— Извини.

Воцарилось неловкое молчание. Затем Нелл опять возобновила разговор:

— Хани, я, честно сказать, напугалась, когда ты позвонила.

— На то есть причина. Я прочитала, что ты съехала с квартиры на Телеграфном Холме под нажимом некоего соседа и что он начал доставать твоих жильцов. Все это похоже на то, что квартира останется без присмотра. Так вот, я готова там пожить.

— Ты что, подружка? — Нелл не удержалась от улыбки.

— Ты не ослышалась.

Нелл сделала знак официанту. Когда тот подошел, она заказала по бокалу дорогого вина.

— Но, милая, ты же преподаешь на другом конце города.

— И кроме того, у меня нет опыта ведения хозяйства в доме, где сдаются квартиры. Но впереди летний отпуск. С жильцами, думаю, проще управиться, чем с учениками.

— Мои жильцы самые привередливые во всем Сан-Франциско.

— К привередам я уже приспособилась.

— Тогда ты их полюбишь.

— Это означает твое согласие?

Нелл сделала медленный глоток.

— Может, и так. Но это до тех пор, пока я не подыщу опытного домоправителя. И до тех пор, пока сама не приду в себя.

Вновь появился официант, и Нелл заказала ланч.

— Как твой отец? — задала вопрос Нелл, когда официант удалился.

— Держится. Это означает, что есть надежда. Но стрессовые ситуации противопоказаны. К работе он не вернется еще недель шесть как минимум.

— Но по крайней мере вы опять вместе.

— Да не совсем.., а может, и ненадолго.

— Что ты хочешь этим сказать?

— У отца появился противник, который пытается нанести ущерб его делам. Противник, который не остановится… — Хани не знала, стоит ли продолжать. — Нелл, если я не предприму что-нибудь — и очень быстро, — я и потеряю отца, и пущу по миру мачеху.

— Господи праведный! Кто же это?

Хани вытащила из сумки журнал со статьей о Джошуа.

— Твой знаменитый сосед.

— Джошуа Камерон? Тот самый, что пытался купить мой дом, чтобы стереть его с лица земли? Хани, нет…

— Нелл, я презираю этого человека, но мне необходимо познакомиться с ним.., поближе.

— Обсудим технику обольщения?

— Ты что, с ума сошла?

— Тогда о чем речь? Зачем эта прическа? Новый облик?

— Месяц назад он видел меня в больнице, но вряд ли запомнил. К счастью, я в тот день выглядела страшилищем.

— Хани, выбрось это из головы. Камерон проницательнее, чем ты думаешь.

— Нелл, мы росли вместе, и тем не менее ты меня сегодня не узнала.

— Ну… — Нелл пристально посмотрела на подругу и вынуждена была признать ее правоту.

— Каков он? — спросила Хани.

— Тебе мало того, что ты его ненавидишь?

— Хотелось бы знать.., детали.

— О! Он великолепен: совершенно безжалостный, эгоистичный пожиратель женских сердец.

— Один такой меня воспитывал.

— Хани, он переспит с тобой как пить дать, а потом без зазрения совести расправится с твоим отцом.

— Ну и ну. — Хани скомкала салфетку.

— Он съест тебя с потрохами, душечка, а потом примется за другую красотку. У него есть дочь, но он отправил ее в пансион, после того как от него сбежала жена.

— Нелл, пожалуйста, определи меня к себе на работу.

— Особых радостей не жди. Квартиры в плачевном состоянии после землетрясения в 1906 году.

Парковки рядом нет. Будешь платить (кому — не знаю) за уборку мусора. Моим жильцам шум противопоказан, поэтому забудь о том, чтобы приглашать Марио с друзьями.

— Если я пообещаю, что никакого шума не будет, ты меня нанимаешь?

Нелл медленно, но нерешительно кивнула.

— Спасибо. Ты не раскаешься.

— Не уверена.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Хани проснулась в то утро с неприятным ощущением в желудке и каким-то внутренним беспокойством. Ей показалось, что подступает мигрень. Сегодня ей предстояло переселиться в квартиру Нелл.

Ее развалюха, казалось, с такой же неохотой карабкалась вверх по склону Телеграфного Холма.

Когда Хани нажала на газ, мотор взвизгнул. В капоте что-то хлопнуло.

Машина везла и школьные учебники, и ящики с бумагой, и кухонную утварь, и в придачу сломанную гитару Марио. Кот по кличке Мистер Райт тоже восседал на своем законном месте.

После трехминутного отдыха, бросив обертку от конфеты на заднее сиденье, она вновь принялась штурмовать подъем, уже не отрывая ногу от педали.

У основания небольшого холма, под густыми деревьями, Хани увидела ультрамодный, в пять этажей розовый особняк Джошуа. Сверху открывался прелестный вид на бухту.

Она проехала чуть дальше и остановила машину как раз напротив дома Джошуа, намеренно закрывая въезд в его гараж. Нацепив очки, она взглянула в зеркальце и кокетливо взбила челку. Уже один беглый взгляд убедил ее, что он не сможет быть слишком суровым к этому очаровательному, но растерянному созданию, не имеющему ничего общего с той дурнушкой, которая встретилась ему в больнице месяц назад.

Хани поспешно вышла из машины, сначала убедившись, что окна в его доме занавешены и никто не видит, как она открыла капот. Сердце так и прыгало. Потом ее рука проворно, как мышка, скользнула внутрь и отцепила проводок зажигания. Захлопнув капот, она еще раз пристально всмотрелась в окна и начала тихо посвистывать, так безобидно, будто наблюдала за проплывающими над головой облаками.

Границы сражения теперь четко означены. Ей больше не пристало быть маленькой трусихой.

Она отряхнула руки, вынула из сумочки клочок бумаги. Облизывая карандаш для яркости, она склонилась на капот и начала судорожно писать.

Хани извещала Джошуа, где ее можно найти, если ему потребуется въехать или выехать из дома. Как только записка была готова, она прикрепила ее к лобовому стеклу.

Мистер Райт замяукал громче, когда она подхватила кошачий домик и коробку с постельным бельем. Телеграфный Холм был совсем не пологим. По узким деревянным ступенькам жители взбирались в свои дома, расположенные на склоне, и сходили вниз. Так как дом Нелл находился на краю сада, то Мистера Райта можно будет выпускать на волю, не опасаясь, что на него наедет машина.

Когда Хани спускалась вниз по Филберт-Степс, она разглядела еще какую-то кошку, затаившуюся на розовой клумбе. Мистер Райт опять мяукнул, а Хани улыбнулась. Пусть новое жилье поблизости от жилья Джошуа, зато для кота раздолье.

Прежде чем войти во владения Нелл, Хани опять взглянула на дом Джошуа. Он был прав.

Строение Нелл закрывало часть бухты.

Очутившись в комнате, она позабыла о Джошуа и занялась Мистером Райтом: открыла его клетку и с любопытством наблюдала, как он осваивает новое место жительства. Три комнаты (с отдельной ванной) были довольно просторными и хорошо проветривались. Следуя за Мистером Райтом, она подумала, что неплохо было бы выкрасить стены в белый и зеленый цвета, чтобы они гармонировали с занавесками и мебелью.

Достала тряпочку для пыли, провела ею по подоконнику. Облупившаяся краска посыпалась на ковер. Она решила не заниматься уборкой, а лучше застелить постель.

Вся квартира была поменьше той, в которой жили она и Марио. Когда она стелила простыню, представила, что с приездом Марио будет совсем тесно. А где он будет играть на гитаре? Где он будет принимать друзей? Где будет припарковывать свой мотоцикл? Вряд ли он выдержит лето без своих любимых барабанов.

Хани подошла к окну. Солнце скрылось за кромкой крыши особняка Джошуа, и длинные тени от него упали на ее дом.

Ее руки задрожали, когда она припомнила его слова: Вы предлагаете продать свою душу дьяволу? Он тогда говорил, собственно, не о женских душах, а об их телах, которые для него были дешевым товаром.

Ей вспомнилось, как спокойно она чувствовала себя в его руках, какой предательски близкой на минуту показалась их незримая связь. Он совершенно изменился и был непреклонен, говоря по телефону, и даже груб, когда приказал своим людям вытолкнуть ее взашей из офиса.

Кем же он был — этот Джошуа Камерон?

О господи! Она боялась встретиться с ним вновь. У нее и так было немало проблем, а жизнь здесь многократно умножит их. Одна только парковка превращается в мытарство. Марио надует губы, станет жаловаться на неудобства. К тому же нужно перевезти кое-какой нажитый ими скарб, без которого не обойтись.

Но самое худшее — это Джошуа.

Но другого выхода нет. На карту поставлена жизнь отца.

В правом виске Джошуа ощутил болезненную пульсацию, когда позвонила Хитер.

— Папа, меня исключили!

— Юная леди, я хотел бы переговорить с миссис Стэнтон.

— Это не поможет. Даже если ты опять уговоришь ее, я не останусь ни на один день в этом противном месте. Одноклассники меня терпеть не могут, а я ненавижу их. Они все испорченные…

В красном мареве Джошуа привиделись обшарпанные, испачканные стены неблагополучных школ, в которые он вынужден был ходить в детстве. «Испорченные! Кто бы говорил».

— Забери меня отсюда, — скомандовала она так властно, как он, бывало, командовал своими подчиненными.

— Хитер, ровно в шесть у меня важная встреча.

— А я для тебя что, на втором плане?

Он ответил сквозь стиснутые зубы:

— Нет, конечно же, на первом, душечка.

Разговор прервался, оставляя ничем не заполненную пустоту.

Ах уж эти подростки! Если бы их можно было закупорить в бутылку и подержать где-нибудь, как вино, до полного созревания.

Джошуа недовольно швырнул трубку. Затем стал поспешно спускаться по широкой винтовой лестнице мимо развешанных прекрасных полотен.

Эта шикарная лестница, соединяющая пять этажей, обошлась ему дороже, чем многие тратили на постройку дома.

Включив сигнализацию, он открыл дверь в гараж и в полумраке прошел к покатой спортивной машине. Глубоко вздохнул: запах кожаных сидений явно успокаивал взвинченные нервы.

Одной рукой он нажал на рычаг автоматически открывающейся двери, другой набрал номер Миднайта на переносном телефоне.

— Миднайт, Хитер исключили из Стэнтонской академии для девочек. Прошу тебя забрать ее из школы.

— А как с совещанием по поводу бразильского проекта?

— Я проведу совещание без тебя. Ты с Хитер лучше ладишь, чем я.

— Но ты ведь ее отец.

Джошуа горестно вздохнул.

— Но не слишком талантливый в этой роли.

— Может быть, после окончания совещания вы с ней вдвоем куда-нибудь съездите? На ее выбор.

— Спасибо, Миднайт. Я очень признателен тебе.

— А я — тебе.

— И, пожалуйста, не гони машину, пока будете ехать.

Складная дверь гаража медленно поползла вверх, а яркий солнечный свет залил каждый укромный уголок.

Он уже собирался завести мотор, когда увидел припаркованную колымагу. Она заслоняла проезд в его гараж.

Машина была огромной и имела отвратительный зеленый цвет.

Он вскинул голову. Что за черт…

Джошуа вылез из машины и выхватил записку.

Быстро прочитав корявый почерк, он так же поспешно скомкал бумагу. Затем медленно расправил листок. Прищурился, перечитав имя владелицы и номер дома.

Хани Родригес. Кто это такая?

Судя по адресу, новая управляющая в доме Нелл.

Значит, новая противница.

Он посмотрел через запыленные стекла на груду старых коробок. Наверное, переезжает на новое место.

По соседству с ним.

Решительно направляясь к Филберт-Степс, он услышал, как мягкий голос напевал популярную сейчас любовную песенку.

Некоторым людям нечем заняться. Он остановился на последней ступеньке. Внизу показалась чувственная молодая женщина в облегающих зеленых шортах и летних босоножках на высоких каблуках. Она что-то напевала, поднимаясь по деревянным ступенькам. Казалось, она наслаждалась своей беззаботной жизнью.

Он посмотрел на нее пристальней. Внезапно по венам разлилось что-то теплое и животворное.

Возникло ощущение, что он ее знает, что с ней ему доводилось делить нечто сокровенное.

Да нет же, он никогда раньше не видел это праздное, беззаботное существо.

И не предполагал, что встретит что-либо подобное.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Джошуа с любопытством разглядывал причудливо одетую фигурку.

Потом его осенило: она любит зеленый цвет.

Зеленая машина. Зеленоватая бумага. Зеленые шорты. Зеленые босоножки.

Она — Хани Родригес. Он нутром это чувствовал.

Загорелые щиколотки и точеные икры. Чувственные бедра.

Она не худощавая — как раз в его вкусе.

Ее рыжие волосы поймали солнечный луч и, казалось, вспыхнули огнем. Он никогда не видел волос такого замечательного цвета. Они были разных оттенков рыжего, и каждый волосок светился по-своему.

Хани держала свою прелестную головку склоненной, даже когда всходила по лестнице и пела, так что он не мог разглядеть ее лица. Ему пришло в голову, не делает ли она это намеренно, пытаясь скрыть его.

На ней были зеленые прогулочные шорты и такого же цвета хлопчатобумажная рубашка с длинными рукавами. Огромные висячие серьги танцевали в ушах. Она казалась крупной сверху и полноватой в бедрах, но зато имела тонкую талию. Ноги великолепны.

— Прошу прощения, — пробурчал он с нарочитой суровостью. — Вы Хани? Новая управляющая у Нелл?

Она отпрыгнула, поперхнувшись на полуслове.

Посмотрела на него медленно, осторожно. Затем заразительная улыбка озарила ее лицо и показалась очень располагающей. Опять он почувствовал странное желание не вести себя официально, говорить с ней запросто.

Он должен был признать, что ее лицо вряд ли можно было назвать красивым. Просто живое и непосредственное, с выражением доброжелательности. И все же в ней была какая-то особенная красота.

Мягкость ее рта, бархатистость кожи он тоже заметил. Она нервно облизала губы, а у него при этом в пояснице что-то кольнуло.

Она подошла поближе, и он опять отметил, что у нее роскошное тело.

— Я вам задал вопрос! — настойчиво повторил он.

— Хани — это я. — Голос был мягким и немного дрожал, будто она чего-то боялась и не хотела выдать эту боязнь.

Он попытался придать голосу суровость.

— Тогда это ваша.., э-э.., машина, я полагаю?

— Вы имеете в виду «Бомбу»?

Наконец-то эта колымага точно названа.

— 'Вы знаете, что там нет парковки?

— Ой, ну наверное. — Она не смотрела на него. Вы получили мою записку?

Теперь она надела солнцезащитные очки и загадочно взглянула на него. На какую-то долю секунды ему показался странно знакомым этот поворот головы. Разрази его гром! Да ведь он ее где-то видел.

Он, конечно, вспомнил бы ее глаза, если бы видел их раньше. Они были так же прелестны, как и волосы. Зеленые радужки, длинные красивые ресницы.

Почему он вообразил ее в своей постели? Она его больше не боится, ногами оплела его тело, огнистые волосы щекочут его грудь, зеленые глаза сгорают от страсти, ее руки и губы послушны ему.

Поколебавшись, она шагнула на ступеньку, где стоял он. Она оказалась рядом, совсем близко. Оба испытали чувство комфортности. Ему пришлось напомнить себе, что он любит видеть в женщинах, помимо броскости, еще ум и опытность, что вряд ли его увлечет наивное, неискушенное создание, будто явившееся из эпохи шестидесятых годов.

— Я прошу меня простить, если закрыла вам проезд, — проговорила она несколько вызывающе.

Или, может, ему показалось?

Он вполне отдавал себе отчет в том, что исходящий от нее жасминовый аромат явно его провоцирует.

— Рада с вами познакомиться, мистер?..

— Камерон. — Хотя он процедил это сквозь зубы, особой злости в его голосе не было.

— Мне всегда приятно знакомиться с соседями.

— Я обычно избегаю таких знакомств.

— Обычно? — Она хихикнула, будто хотела несколько расслабиться, и протянула свою мягкую ручку.

Чем ближе к нему была ее рука, тем заметнее дрожала.

Камерон грубо проигнорировал предложенное рукопожатие, хотя внутренне противился своей суровости.

— Заводите машину, — ворчливо бросил он, намереваясь как можно скорее прервать никчемную встречу.

— Спешу, спешу. — Она игриво отсалютовала и легкой, чуть прыгающей походкой направилась к машине.

Никогда еще полные бедра не выглядели так аппетитно, как эти, обтянутые мальчишескими шортами.

Нет, он определенно видел ее где-то раньше.

Она обернулась. Пышные волосы на секунду взвились и вновь упали на шею, плечи. Она улыбнулась:

— Идете?

Она, кажется, обрела уверенность в себе. Ответа не ждала, сразу плюхнувшись в машину. Попыталась завести, но зажигание не работало.

Эпизод затягивался. Он поспешил за ней. Она все еще пыталась завести мотор, когда он резко открыл дверцу и пробормотал:

— Так вы батареи посадили.

— Может, вы попытаетесь? — спросила она, с готовностью отодвигаясь. Но не слишком далеко, так как и переднее сиденье было загромождено ящиками.

Когда он сел, их руки случайно соприкоснулись. Светлые ноготки, мягкая, нежная теплота.

— Вам надо нажать на газ. Легонько. Вот так, авторитетно сказал он.

— О-о… — Ее зеленые глаза были внимательны. Понимаю!

Повернув ключ, он нажал на педаль. Мотор фыркнул и заглох.

— Что-то неисправно.

— Видимо.

Он нажал кнопку запора, чтобы открыть капот, и вышел из машины. Немедленно заметил отошедший проводок зажигания.

— Сейчас должна завестись, — заметил он и с шумом закрыл капот.

— Спасибо большое. — Она достала из машины довольно тяжелый ящик и направилась к деревянной лестнице, ведущей к ее домику.

— Эй! — окликнул он, опять раздражаясь. — Вы что думаете? Я завел вашу колымагу, так поспешите отъехать. И оставьте этот чертов ящик. У меня совещание скоро.

Повинуясь, она отступила назад и в этот момент своим зеленым каблуком зацепилась за бордюрный камень. Ящик был довольно тяжелый, так что она потеряла равновесие и плюхнулась на газон. Ящик вырвался из рук. Его содержимое вывалилось и покатилось навстречу Джошуа. Не успел он отпрыгнуть, как, зацепившись за что-то, раскрылась банка с зеленой краской и, стремительно полетев дальше, ударила его по ноге.

— Ox! — Он вскрикнул от боли.

Она медленно приподнялась, он же проворно отпрыгнул от ручейка краски. Брюки из дорогой шерстяной ткани были испорчены.

— Ой, простите. — Оправившись от падения, она подбежала к нему.

Не обращая внимания на опрокинутую банку и запачканные брюки, он произнес:

— Вы всегда так неуклюжи?

Она склонилась возле него.

— Всегда — когда на меня кричат.

Ее мягкий, испуганный голос вызвал у него чувство неловкости и — к чему он совсем не привык чувство вины. Но не успел он опомниться, как она дотронулась до него. Ее пальцы нежно скользнули по брючине, проверяя, нет ли ушиба.

Эта ее близость и легкое прикосновение пальцев совсем вывели его из равновесия; дыхание стало прерывистым, пульс участился.

Джошуа схватил ее за руку.

— Эй, со мной все в порядке, — грубо оборвал он.

— Хорошо, что все в порядке. Я.., я куплю вам новый костюм…

— Сомневаюсь, что у вас хватит денег.

— Я…

— Забудем об этом! — произнес он на одном дыхании.

С изумлением и благодарностью она наблюдала, как, присев на корточки, он укладывал ящик.

Когда она подавала ему оставшуюся упаковку бумажных полотенец, их руки опять нечаянно соприкоснулись.

Скажи ей, чтобы отогнала машину. Выбрось ее из головы.

— Я помогу вам отнести ящик вниз. — Джошуа услышал свой низкий, суровый голос как бы со стороны. — Это то немногое, что я могу сделать после вашего падения.

Дурак! Что ты делаешь — помогаешь переселиться домоправительнице Нелл?

Когда они дошли до двери, она пропустила его вперед.

— Куда поставить? — спросил он, теперь, в замкнутом пространстве, явно ощущая ее близость.

— Поставьте куда-нибудь в моей спальне, — ее голос звучал мягко и игриво. — Проходите сюда, я покажу.

Нельзя было не угадать что-то сексуальное в ее походке. Когда вошли в спальню, он не скрывал своей ухмылки. Осмотрелся.

— Теперь куда?

— На кровать.

Он выдавил:

— Хорошо.

Зеленое покрывало гармонировало с зеленым светильником. Огромный серый кот с фальшивым изумрудом на зеленой ленточке возлежал посреди кровати.

— Люблю зеленый цвет, — весело сказала она. Еще я люблю шоколад и гидромассажные ванны по воскресным дням…

— Я тоже люблю шоколад. — Он остановил взгляд на ее лице. — Вы довольно милая.

Когда матрас прогнулся под тяжестью ящика, Джошуа присел. Кот мяукнул, негодующе вытягивая ленивую лапу.

Джошуа терпеть не мог кошек.

— Мы, кажется, нарушили чей-то покой, — произнес он, изображая притворный интерес к ее любимцу.

— Познакомьтесь. Это — Мистер Райт, — легко сообщила она, видя, что разговор переходит в безопасное русло.

— Он выглядит как бездомный.

— Я подбираю бездомных. Из них получаются самые надежные друзья. — Она скользнула взглядом по Джошуа. — Спасибо, что помогли донести ящик. Я не ожидала. — Опять пауза. — Вы совсем не такой.., как мне вас представляли.

Она вышла на крыльцо перед входной дверью.

Руки скрестила на груди, сдерживая прерывистое дыхание. Он последовал за ней, довольный тем, что покидает это жилище.

И сказал как само собой разумеющееся:

— Прежняя домохозяйка, Нелл, тоже здесь жила.

— Я устроилась только на лето, — сказала она с ноткой протеста.

Следуя своему правилу, он не удержался от вызова:

— Особенно не устраивайтесь. Лето для вас будет коротким.

Она озадаченно вскинула брови.

— Почему же?

— Я собираюсь купить эту рухлядь и снести.

— А как же жильцы?

— Мне до них нет дела. — Он отвернулся, избегая ее взгляда.

— А мне есть, — мягко, но напористо подхватила она.

— Даже не пытайтесь со мной тягаться.

— А вам не приходило в голову, что я могла бы повлиять на ваши планы?

Джошуа угрожающе придвинулся.

— Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, — прошептала она, — что вы не такой человеконенавистник, каким хотите казаться.

Я хочу остановить вас, мистер Камерон. Ваши старые приемы обречены. Я думаю, вас страшит все то, что страшит и других людей.

— Да вы ничего обо мне не знаете.

— Знаю гораздо больше, чем вы думаете. — Хани начинала заводиться. — Все боятся мистера Камерона. Даже… — Она смолкла, слегка дрожа и, наверное, сознавая, что его сильное тело приблизилось.

Она скользнула взглядом по его разъяренному лицу. — Даже молодцы, похожие на вас.

— Попытки манипулировать мной обречены.

Солнечный свет озарил ее спутанные волосы.

Ее сжатые губы опять расплылись в обворожительной улыбке.

Он сделал глубокий вдох.

— Хани, вы пытаетесь прыгнуть выше головы.

От ее вызывающей улыбки участился пульс. Он собрался сказать что-то дерзкое, но почувствовал, что не может.

В ней определенно есть что-то особенное.

Ее язык скользнул по пересохшим губам. Она отстранилась от него, мотнула головой.

— Мы могли бы быть настоящими врагами. Непослушная прядь коснулась щеки, Он задержал дыхание, неотрывно глядя на ее губы.

— Детка, если ты такая хорошенькая, то беги отсюда.

— Я иногда делаю тупости. Но у меня здесь работа.

Он надвинулся на нее.

Она сделала неуверенный шаг прочь. Затем стремительно бросилась с крыльца.

Но Джошуа оказался проворнее.

Схватил ее за талию, всем телом прижал к стене, захватив ее руки и лишая возможности освободиться.

Он дерзко поднял ее подбородок и впился глазами: вот эта ее кипучесть и подогревала. С силой прижал к себе. Ее груди распластались, бедра оказались в плену его ног. Его обуяло желание подчинить Хани. Всякое движение ее тела лишь разжигало удовольствие и делало его еще более дерзким.

Но мягким голосом он произнес:

— Хани… Хани, я не сделаю тебе больно.

Она замерла.

Всепоглощающая тишина, казалось, окутала их. Ее поникшее лицо выражало полную безнадежность. Он тоже был слишком переполнен подступившим чувством глубокого отчаяния. Инстинкт подсказывал каждому, что они готовы пропасть. И все же каждый надеялся спастись.

Напряженно, затаив дыхание, она вглядывалась в него. Он убрал волосы с ее шеи. Затем его грубые сильные пальцы стали поглаживать ее кожу: бледную щеку, нежный изгиб шеи…

— Я впервые встречаю такую, как ты.

Словно загипнотизированная, Хани смотрела, как приближались его губы. Вот он коснулся ее рта и почувствовал, как она подалась к нему. Он глубже впился в ее губы, а ее руки стали медленно обвивать его шею, потом ноготки неохотно переместились на мускулистую спину, она прильнула к нему. Его язык скользнул между губ, и она не сопротивлялась. Ее нежный рот был влажным и аппетитным.

Она воплощала все, что он мог вообразить, и даже больше, — очень живая и трогательно-наивная.

От одного поцелуя кровь закипала в его жилах.

Больше всего ему хотелось отнести ее в дом, раздеть и поласкать на том самом зеленом покрывале. Он живо представил, как ее затвердевшие соски противостоят его губам. Он знал, что она окажется сладкой, получше тех костлявых красоток, которые шли у него чередой уже несколько лет.

Но, хотя каждая клеточка его существа желала обладать ею, он ослабил объятия и отпустил ее.

Определенно он чувствует себя с ней по-другому.

Добрый. Мягкий. Он глубоко вдохнул и медленно, прерывисто выдохнул. Что с ним происходит?

Слишком ослабевшая, она села, прислонившись к стене, и засмеялась как-то нервно, немного истерично.

— Это называется: животный инстинкт. Я.., я знаю, что вы, должно быть, обо мне думаете. Что и всякий мужчина.., но такой, как вы, особенно.

— Мужчина, как я… — Он почувствовал подступающее недовольство и раздражение. Недовольство ею. Недовольство Нелл, которая, очевидно, тщательно прополоскала мозги новой домоправительнице. Впервые, кажется, он сожалел о своей негодной репутации. — Сомневаюсь, что вы все правильно поняли.

— Со мной раньше такого не случалось.

— И со мной, — заметил он холодно.

На ее золотистой коже играли блики заходящего солнца. Он взглянул на ее пухлые губы и, невзирая на раздражение, почувствовал к ним непреодолимую тягу.

Он захотел опять попробовать ее на вкус, и.., не только губы. Ему хотелось ее объятий. Однако она не из тех женщин, которые с легкостью предаются страсти. В ней было нечто такое душевное, неиспорченное, что даже он, искушенный в жизни и познавший многих женщин, не хотел ее обижать.

— Мне бы не хотелось повторить то, что произошло.

— И мне. — Он взъерошил пальцами черные волосы, упавшие до бровей. — Милая, если вы ранимы, то держитесь от меня подальше.

— Потому что у вас дурные намерения?

— Для вас опасно жить.., неподалеку от меня. Я обычно добиваюсь того, чего хочу. А я хочу вас, Хани Родригес. Однако вы не в моем вкусе, и мой интерес к вам, видимо, продержится недолго.

Неподдельная боль, а потом испуг отразились на ее лице.

— Сожалею, что задержала вас.

— Я задержался с удовольствием, Хани, — он по-волчьи улыбнулся.

Они вместе поднялись по деревянным ступенькам.

И Джошуа опять сделал невообразимую вещь.

Он никогда не доверял никому своих личных проблем. Но с ней все было иначе.

— Мою дочь исключили из частной школы за дерзкое поведение.

— Подростки обычно дерзят.

— Да, я был так доволен, что она поступила в классическую школу. А когда она сообщила об исключении, мне хотелось свернуть ей шею.

Хани улыбнулась ему, страх исчез.

— Ну, это нормальная реакция. Но не нужно ее наказывать. Будьте снисходительны. Попытайтесь понять причину ее поступка. Возможно, она хотела привлечь к себе ваше внимание.

Они дошли до машины. Джошуа открыл дверцу, и она села.

— Боюсь, что по части снисходительности я мало преуспею. У меня было суровое детство. С дочерью я, конечно, провожу мало времени. Вы, наверное, ладите с детьми?

— По-разному бывает.

— Я вырос на улице. Ей же отдаю все, а вместо благодарности она бунтует.

— Просто нормальный подросток. Не оставляйте ее без внимания, мистер Камерон. Это главное.

— Ну, вниманием-то я ее не обделяю. И не отступаю от задуманного.

Она завела машину.

— Так вы последуете моему совету держаться от меня подальше? — Он взял ее руку, втайне догадываясь, что этого не следовало бы делать.

Трудно было понять, что она думала в тот момент.

— До свидания, мистер Камерон.

— Джошуа, — прошептал он.

— Джошуа, — повторила она нежно и немного с вызовом.

И высказать нельзя, что он почувствовал при этом. Он наклонился и поцеловал ее в губы. Попытка оттолкнуть его была решительно пресечена.

Его поцелуй был нежным, мягким, властным, и, когда он оторвал губы, непонятный испуг охватил обоих.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Джошуа медленно встал из-за стола и подошел к окну кабинета. Где-то внизу как завороженный замер город. Он наблюдал, как по улицам суетливо пробегали машины, как терялся в дымке тумана мост «Золотые Ворота». Посмотрев на разбросанные по бухте парусные лодки, он подумал, что неплохо было бы и ему отдохнуть на воде. Захотелось ощутить обжигающую прохладу ветра, вдохнуть аромат моря. Невозможно — он никогда не отрывался от дел в середине недели.

Он — заложник в своей стеклянной клетке, он больше не принадлежит себе. Пальцы нырнули в волосы. Уже пролетела неделя после встречи с Хани Родригес.

Ему не довелось ее увидеть. Она избегала его, будто чумного; вела себя так, как он советовал.

Черт! Почему она не выходит у него из головы?

Почему он до сих пор помнит запах ее духов? Помнит вкус поцелуя. Почему ее обворожительная, дерзкая улыбка продолжает его преследовать? Почему он не может работать с прежней отдачей, с прежней энергией? Следует наконец-то продумать все возможные убытки в связи с бразильским проектом. Операция по скупке акций Уатта тоже пока застопорилась. Только сегодня он узнал, что жена Хантера предприняла отчаянную попытку, чтобы приостановить распродажу пакета акций.

Его собственная дочь Хитер добавляла ему проблем, не считаясь с его свободным временем. Она стала еще более несносной с тех пор, как Моника покинула их. Если она не брюзжала по каждому поводу, то все время пыталась ему противоречить.

Джошуа не хотелось думать о дочери. Он опять подошел к письменному столу и попытался сосредоточиться на работе. Когда пробило семь, он, невзирая на то что оставались дела, захлопнул папку с бумагами и отправился домой.

В кухонной раковине он обнаружил куски сандвича: не потрудилась за собой прибрать. Он наскоро поужинал, поднялся в свой кабинет, вновь раскрыл папку и углубился в документы. Он, кажется, начал вникать в суть дела, когда из-за двери послышался приглушенный голос Хитер, и он вынужден был прерваться.

— Я знаю, отец, что не нужна тебе здесь.

Он взглянул. Одета слишком мрачно — объемная черная рубаха и черные шорты. Он терпеть не мог, когда дети одеты в черное. Ее печальные голубые глаза блестели и казались огромными, на лице — какие-то красные пятна. Светлые волосы в беспорядке, вернее, собраны в нескладную косичку. Она была в той поре, когда фигура еще не сложилась: худая, угловатая, с длинными ногами. В ней только-только проглядывала будущая женщина. Она не знала, что с собой делать, а он не знал, что посоветовать.

Ей нужна была мать, чтобы помочь в выборе одежды, чтобы научить красиво причесываться.

Да мало ли для чего еще.

— Я знаю, пап, ты не любишь, когда тебе мешают.

Зачем повторять, когда и так ясно. Он нервно сжал карандаш.

— Я сел поработать, Хитер, — он пытался держаться спокойно.

У нее дрожала нижняя губа.

— Я знаю, что всегда тебе помеха.

А что ей на это ответить? Сказать, что это так, он не может, поэтому лучше промолчать.

— Когда мама от нас уехала, я почувствовала себя очень плохо, одиноко.

Он насупился. Он тоже чувствовал себя одиноко. И вряд ли смирился с тем, что произошло. Джошуа отложил карандаш и взъерошил волосы.

— Почему мама оставила меня и родила другого ребенка? Почему не хочет, чтобы я к ней приезжала?

Дьявол, она ушла к другому!

Прозвучавшие вопросы всколыхнули чувство ненависти к Монике. Пальцами он растирал затылок.

— Папа…

— Ради всего святого, не расспрашивай меня о матери.

— Ты когда-нибудь любил ее, папа?

Он вовсе не собирался ворошить прошлое. Сермяжная правда состояла в том, что он женился на Монике из-за ребенка и связей. Конечно, он пытался сделать их брак сносным. Моника была избалована, ставила себя выше парнишки из бедного пригорода. Ей интересно было обольщать его, но она не сомневалась, что в любом случае женит его на себе. Она забеременела задолго до того, как они поняли, чем это обернется.

Она никак не могла взять в толк, ради чего он так самоотверженно работает, когда у нее достаточно денег. Не сходясь во многом, они смотрели в разные стороны. В конце концов Моника ушла от него.

— Я ухожу от тебя, потому что нашла человека, подобающего мне, — бросила Моника, захлопывая кейс и открывая дверь гаража. — Ты так и остался бедным накопителем, не поняв, что за деньги не купить принадлежность к аристократическому классу…

Когда Хитер осторожно ступила на балкон, Джошуа вздрогнул и вернулся к действительности.

Несколько расслабил руки. Моника ушла и не собирается возвращаться. У нее теперь новая семья.

Он повернулся к Хитер. Ему хотелось одного — забыть Монику. И еще — спокойствия.

Но дочь не унималась:

— Почему мама ушла от нас, отец?

— Какого черта? Не дави на меня!

Ее юное несчастное личико нахмурилось.

— Почему? — Она умоляла ответить ей.

— Из-за меня. Она считала, что от меня по-прежнему воняет зловонной канавой, в которой я вырос.

— Она не такая.

— Если не нравятся мои ответы, не задавай вопросы.

— Ты всегда причиняешь мне боль, — прошептала она, — всегда.

Не дождавшись ни звука, она зарыдала и отскочила от него, как от чудовища.

— Хитер…

Не оборачиваясь, она устремилась к темнеющей винтовой лестнице. Шаги стихли где-то внизу.

Как нельзя кстати он вспомнил о Хани Родригес. Уж она бы, наверное, нашла нужные слова для взаимопонимания.

К черту Хани Родригес! Она избегает его. Подойдя к столу, он вновь уткнулся в документы. К чему лукавить, ему хотелось еще раз повидаться с Хани.

Приглушенный смех донесся откуда-то со стороны сада, и Джошуа взглянул вниз. Парочка влюбленных нежно обнималась на Филберт-Степс в тени пальмы. При виде их он почувствовал себя еще более одиноким среди сотен тысяч жителей этого города. Когда он оторвал взгляд от парочки, то заметил свет в квартире, где жила Хани.

Ему захотелось позвонить ей, услышать голос, поговорить — хотя бы еще разок.

Он судорожно сжал телефонную трубку. Потом положил ее в гнездо аппарата и достал из ящика стола тонкую черную книжечку. Вместо Хани он позвонил Симоне и попросил ее приехать вечером следующего дня, в надежде, что это поможет ему забыть о женщине, которую он действительно хочет.

Встреча с Симоной была последней безрадостной точкой в конце безотрадной, тяжелой недели.

Вместо того чтобы уложить в постель, Джошуа отвез ее домой сразу после ужина. На следующее утро он отослал ей дорогостоящий подарок: в черный бархатный футлярчик, где было ожерелье, он вложил карточку со словами прощания и решительно защелкнул крышку.

Симона позвонила тотчас, как получила драгоценность.

Но не затем, чтобы поблагодарить.

— Кто эта счастливая девчонка? — голос был приглушенный, озадаченный.

— Моя дочь вернулась домой.

— Ну, дочь здесь ни при чем. Ты стал другим.

— В каком смысле?

Она грубовато засмеялась.

— Ты не так уверен в себе. Возможно, дружок, на этот раз ты встретил кого-то себе под стать. Мне бы хотелось ее повидать…

В темном костюме со скромным галстуком Джошуа прошел в свой офис. Ему хотелось двигаться быстро, чтобы его не останавливали. Не стоило ворошить прошлое, тем более думать о женщине, которая совсем ему не подходила.

Он нетерпеливо взглянул на часы. Должна была состояться встреча с Миднайтом, на которой они предполагали обсудить реальные шаги по приобретению акций Уатта. Но Миднайт запаздывал. Наконец он появился.

— Ты опоздал.

— Меня оштрафовали. Коп прочитал мне целую лекцию. Потом еще нужно было заехать в отель. — Миднайт расстегнул молнию на черной кожаной куртке и бросил ее на стул. Он сделал знак стоявшему в дверях юноше лет девятнадцати. — Входи, малыш. Пропусти мимо ушей то, что слышал: мистер Камерон, очевидно, позавтракал, поэтому живьем тебя не съест.

— Спасибо, что одернул, Миднайт, — нахмурился Джошуа.

Миднайт опять махнул парню.

— Всегда к твоим услугам. Малыш, входи.

Оробевший паренек позади Миднайта был темноволос, худощав. Старые потрепанные джинсы, видавшие виды башмаки. Он двигался несколько скованно, как многие его сверстники из бедных районов: голову нагнул, руки непривычно вынул из карманов. Глаза, казалось, были старше лица.

— Познакомьтесь — Тито Паскаль, — сказал Миднайт.

Тито неуклюже помялся, свесил голову и уставился на рваные шнурки. Под левым глазом у него был неприглядный желтый синяк. Губа поцарапана и припухла.

— Зачем он мне нужен? — Однако Джошуа был все же заинтригован.

— Он работает на нас, и работает ничуть не хуже, чем лучший сварщик. Он из тех, кто жил с нами по соседству.

— Воспоминания о старых соседях вряд ли согреют мне душу.

— Да? А что же согреет? — Миднайт сдержанно улыбнулся.

— Миднайт, кончай водить меня за нос. Что здесь происходит?

— Тито хотел бы взять отпуск на несколько дней.

У него больна мать.

Джошуа изучающе взглянул на черноглазого парня с припухшей губой.

— Ты же знаешь мои правила, Миднайт. Я занимаюсь бизнесом, а не благотворительностью.

— Речь идет о жизни и смерти. Клянусь вам, мистер Камерон, мне нужно всего два дня. Я люблю свою работу. Мне нужна работа. Я не могу ее лишиться. Моя мать…

Джошуа подался вперед.

— Негоже врать про мать, парень, если хочешь чего-то добиться. Ты подрался. У тебя проблемы.

— Наверно, вы так долго живете в довольстве, что уже забыли, как это — быть бедным.

Джошуа побледнел, напрягся, отвернулся, всячески противясь угнетающему чувству беспомощности. Он ощущал ненависть этого юноши.

— Нет, — тихо ответил он, — я не забыл.

— Мистер Камерон, — голос юноши был полон решимости и звучал с отчаянием, — мне необходимо всего два дня, чтобы подыскать для матери новое жилье. Мой отчим избил ее до полусмерти.

Она ужасно выглядит. Отчим забрал все, что у нас было нажито, сказал, что вернется с ружьем. Мне нужно остановить его.

Джошуа повернулся на стуле лицом к пришедшему.

— О'кей, парень. Ты уберешься отсюда, если я предоставлю тебе два дня отпуска и дам денег, чтобы ты не наделал глупостей? — Джошуа вытащил из кармана чековую книжку, выписал чек и расписался. — Это взаймы, не благотворительность.

Парень взял чек и вгляделся в сумму. В глазах зажглась надежда и какая-то неистовая готовность.

— Я обязательно отдам.

— С процентами. Но пусть сейчас эта сумма выручит тебя.

Миднайт наблюдал, как, пятясь, парень вышел из комнаты. Затем с удовлетворенным видом повернулся к Камерону.

Джошуа заговорил первым:

— Найди его отчима и привези ко мне.

— Непременно. — Миднайт разулыбался.

— Чем это ты так доволен, Миднайт?

— Тебе видней.

— Он пришел к тебе за помощью, не так ли? К тебе ведь часто приходят с просьбой разрешить проблемы, потому что для них ты тоже работодатель. Почему ты сам не помог? Почему привел его ко мне?

— Я хотел увидеть твою реакцию. Ты стал другим с некоторых пор…

— Есть, однако, причина — одна женщина не выходит у меня из головы.

— Прекрасно.

— Ужасно!

— Кто же она?

— Рыжеволосая соседка. Новая домоправительница Нелл. Но все, с этим покончено. — Джошуа сделал резкий вдох. — Да у нас ничего и не было, она не в моем вкусе.

— Позвони ей, Джошуа.

— Ни за что!

— Тогда дай мне ее телефон, я позвоню. Я не такой сноб, как ты, когда речь заходит о женщинах.

— Изволь держаться от нее подальше!

— Ну, по всему видно, у вас еще ничего не закончилось, босс, — сказал вкрадчиво Миднайт. — Тут и сомнений нет. Я ставлю пятьдесят против одного, что она растопит твое сердце быстрее, чем растает вот этот лед.

— Иди ты к дьяволу!

Как всегда, Миднайт остался при своем мнении. Ухмыльнувшись, он схватил куртку и накинул ее на плечи.

— Позвони ей.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Хани с трудом верила в то, что Фун Лю действительно возьмет с нее за ремонт пятьсот долларов.

— Фун Лю, пожалуйста, нельзя ли как-то удешевить ремонт?

— Тогда вы останетесь без машины.

Ее красноголовый попугай Эмералд тут же начал пританцовывать на жердочке, повторяя: «Останетесь без машины, останетесь без машины».

Хани наклонилась к неугомонной птице и ноготком постучала по клетке.

— Эй, потише там. — Она произнесла это голосом школьной учительницы.

На минуту Эмералд умолк, важно передвигаясь по жердочке.

Фун Лю вынырнул из-под машины.

— Так мне начинать ремонт?

Она внезапно остановилась, открыла сумочку и достала чековую книжку, чтобы еще раз прикинуть свои финансовые возможности. Из сумочки выпал журнал с фотографией Джошуа. Легкий трепет пробежал по телу, когда она внимательно взглянула на эти бесстрастные голубые глаза.

Кончиками пальцев она провела по его губам.

Затем прерывисто вздохнула, свернула журнал, сунула обратно в сумочку. Она так разволновалась, что забыла посмотреть в чековую книжку.

— О'кей, Фун Лю, начинайте ремонт.

Он довольно улыбнулся.

Ей придется оплатить ремонт. Эта мысль ее угнетала, но не больше, чем воспоминания о Джошуа.

Господи боже мой! Все оказалось хуже, чем она предполагала. Да, она, конечно, сглупила, но все, связанное с ним, влекло неудержимо: и его суровость, и его мягкость. Один сердитый поцелуй — и ей уже навсегда захотелось остаться в его объятиях.

Он использует женщин, и она втайне желает стать одной из его жертв. Спасти своего отца она может, только рискуя собой.

Ее тревожные раздумья прервал треск мотороллера Марио, которого она просила заехать за ней.

Хани встала на бордюрный камень и помахала.

Резко затормозив в дюйме от нее, мотороллер взвил клубы пыли и обрывки бумаги. Перепуганная птица забеспокоилась в клетке.

Две проходившие мимо девушки в мини-юбках явно заинтересовались подъехавшим.

Марио был очень симпатичным, унаследовав все лучшее от матери-итальянки. Кожа оливкового цвета, белоснежная улыбка, темные курчавые волосы. Он прекрасно сознавал, что производит неизгладимое впечатление на своих сверстниц.

— Извини за опоздание. Я останавливался, чтобы кое-что тебе купить. — Он расстегнул молнию на кожаной куртке и вытащил надорванный бумажный пакетик. — Хочешь есть?

Когда он протянул свежие поджаренные хлебцы, она поняла, что ужасно голодна.

— Сегодня ходил на занятия?

Вдруг надувшись, он потупился.

— На все, кроме английского.

— Марио! Ну что мне с тобой делать? Надо быть ответственней. — И тут она по-матерински отчитала его. И в который раз! Правда, Хани стремилась быть ненавязчивой. — Благодарю за лакомство и за то, что спешил. Теперь же тебе придется ехать медленно из-за Эмералда.

Марио подал ей шлем.

— И конечно, из-за тебя. Сегодня вечером мне опять придется припарковаться внизу и карабкаться вверх по лестнице?

При мысли, что они могут встретиться с Джошуа, ее передернуло, однако она смело уселась позади Марио. В одну руку взяла сумочку и клетку с птицей, другой — обхватила талию Марио.

— Нет. — Она закусила губу. — Припаркуйся наверху.

Он согласно мотнул головой, ободряюще присвистнул.

— Так ты наконец собралась побить Камерона в его логове? — Марио решительно нажал на газ, несколько раз крутанул ручку. — Храбрая леди!

Большой мотороллер пролетел мимо покатого спортивного автомобиля Джошуа и начал вскарабкиваться на Юнион-стрит.

— Идиоты! Хитер, не бери пример с этих ненормальных!

Дочь вздохнула.

— Да с ним хоть кто поедет. Пап, ты же видишь, какой он крутой. Ух!

Вместо того чтобы поддержать разговор, Джошуа надулся и замолчал. Руками цепко ухватился за обтянутый кожей руль.

— Пап…

Джошуа не слышал дочь. До дома оставалось несколько кварталов. Он отвлекся, разглядывая нескладную девчонку в зеленых шортах на заднем сиденье мотороллера.

Пряди шелковистых рыжих волос выбивались из-под черного шлема и рассыпались по облегающей зеленой тенниске. Эта дуреха держала клетку с птицей.

Зажегся зеленый свет. Водитель мотороллера и девчонка рванули вверх по улице. С шумом повернули на Монтгомери-стрит. Джошуа тоже свернул и удивился, когда мотороллер припарковался на свободном месте как раз за его гаражом.

Девушка слезла с сиденья первая и осторожно поставила на землю клетку с птицей. Когда она выпрямилась, то оказалось, что не такая уж она нескладная. Стройные ноги. Медленно сняла шлем.

Ее рыжие волосы в лучах предзакатного солнца были огненными. Она заметила его за рулем машины и оцепенела.

Хани Родригес!

Почти мгновенно его раздраженность преобразилась в ненависть и к ней, и к ее мускулистому панку.

Безалаберная, подумал с отвращением Джошуа, открывая автоматическую дверь гаража.

Панк снял шлем, перегнулся через мотороллер.

У него отменные волосы. Руки загорелые и сильные. На взгляд ему было двадцать два.

— Ишь ты! — не удержалась Хитер. — Ты заметил?

— Что?

— Мальчишка-то недурственный.

Джошуа ужаснулся, поняв, что Хитер не спускает глаз со стройного компаньона Хани.

— Интересно, где они живут?

Джошуа даже фыркнул от возмущения, заметив, с какой беспардонностью панк взглянул на Хитер, с какой наглостью коснулся талии Хани.

Джошуа нажал на педаль газа, въехал в гараж и ткнул в кнопку автоматического закрывания дверей.

Раздраженно повернулся к дочери.

— Выброси этого парня из головы. У него уже есть девушка.

— Отец, она слишком стара для него.

— Душечка, не тебе судить.

Из окна кухни Джошуа мог видеть бухту, но и окно Хани, за которым находилась спальня, тоже хорошо просматривалось.

Загорелся свет, и, как это бывало прежде, Хани оперлась о подоконник и с минуту вглядывалась в его дом. Затем к ней присоединился панк. Она медленно повернулась, нежно погладила его по щеке.

Какое-то время они возбужденно переговаривались. Мускулистой рукой парень резко опустил жалюзи, неотчетливо замелькали их тени. Джошуа был вне себя от бешенства.

Она позволила этому молодому панку жить у себя?

Поднимаясь в свой кабинет, Джошуа почувствовал приступ дурноты.

На душе было гадко.

Очень гадко.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

На следующее утро Джошуа чувствовал себя отвратительно. Он судорожно схватил чашку с черным кофе, газету, подшивку с документами о сети отелей Уатта. Медленно поднялся по лестнице на верхний этаж, вышел на террасу.

До приезда Хитер он по субботам обычно с утра ездил в офис. Сейчас же работал дома. Накануне вечером, прямо после ужина, приехала подруга Хитер. Ее отец, высадив девочку у входа в дом, тут же отъехал. Джошуа не успел даже ничего возразить. И поскольку он был не в состоянии вести машину, Хитер выиграла еще одно сражение.

Сев за журнальный столик, Джошуа быстро взглянул на первую полосу газеты. Его внимание привлек заголовок вверху: Гибель Сэма Дугласа.

Это муж Лейси.

Лейси Миднайт.

Это меняло многое.

Сэм — не великая потеря в мировом масштабе, подумал Джошуа. Но вспомнилась Лейси. Может, она не была такой холодной и расчетливой, как полагал Миднайт. Может, она и вправду любила это ничтожество.

Джошуа прочитал статью, которая в основном касалась участия Дугласа в делах сената и проводимого в связи со смертью расследования; вероятно, допрашивают его слабоумного сынка Коула. И только последняя строчка сообщала о том, что поместье Дугласа опечатано.

Лейси — единственная женщина, которую любил Миднайт. Она казалась сущим ангелом, пока не изменила ему с Дугласом. Миднайт не мог с этим смириться.

Джошуа хотелось бы знать, нуждается ли она в помощи. Надо позвонить. Миднайт будет очень злиться, когда узнает обо всем. А, к черту Миднайта, ведь Лейси была приятельницей Джошуа.

Джошуа зевнул, просматривая документы.

Миднайт иногда был слишком дотошным. Наверное, потребуется целый день, чтобы вникнуть в них. Но в доме было спокойно, никто не мешал.

Удобный случай, чтобы сосредоточиться.

Однако девушки проснулись неожиданно рано; еще не было двенадцати, следовательно, скоро заведут свою музыку. Но пряный запах шоколадного печенья отвлек его от дел.

Шоколадное печенье он обожал. Кто же готовил завтрак? Он улыбнулся, удивляясь: неужели Хитер готовит специально для него? С трудом он заставил себя продолжить чтение.

Несколько секунд спустя послышался грубоватый мужской голос со стороны Филберт-Степс, и Джошуа оторвался от бумаг. Когда возглас повторился, он отставил кофе и глянул вниз через балконную решетку. Дружок Хани с гитарой наперевес по-обезьяньи облокотился о перила лестницы.

Джошуа пренебрежительно фыркнул и отпил еще глоток кофе.

Занавеска в спальне Хани все еще была опущена. Джошуа представил, как она лежит на смятых простынях, волосы спутаны после любовных игр, полусонная, ожидающая.., этого мальчишку.

Джошуа стиснул зубы.

Головная боль усилилась, возникло неприятное ощущение в желудке. Он уже собирался взять в охапку бумаги и отправиться в кабинет, когда приблудный кот Хани, поднявшись по пожарной лестнице, теперь подобрался к его столу и уселся прямо на бумаги. Мистер Райт навострил ушки и заявил свои права надменным мурлыканьем.

Джошуа уже решил прогнать беспардонное животное, но услышал задорное хихиканье Хитер где-то внизу. Он опять подошел к балконному ограждению. К своему ужасу, он заметил, что Хитер и ее подруга уже стучатся во входную дверь Хани.

Девушки вырядились в яркие мини-юбки и несли широкий поднос с домашним печеньем.

Заинтересованный длинноволосый панк встретил их на крыльце. Он снял свою гитару, положил рядом с барабанами и отведал печенья. Потом взял еще. Не переставая жевать, он пожирал глазами девчонок. У него, кажется, был отменный аппетит.

Чувствуя, что производит благоприятное впечатление, он наклонился и что-то шепнул. Обе девчонки прыснули со смеху. Затем он распахнул дверь, приглашая их войти, и все трое исчезли.

Джошуа кипел от негодования.

Очень плохо, что Хани тратит себя на никчемного мальчишку. Но чтобы его дочери морочили голову… Ни за что!

Джошуа громко постучал в деревянную дверь.

Мистер Райт, сбежав вниз, стал мурлыкать с такой же настойчивостью. Противное животное не отставало ни на шаг.

За дверями послышались мягкие шаги. Затем входная дверь приоткрылась. Он уловил слабый запах свежей краски.

Хани встретила его, удивленно вскинув брови, — Привет! — сказала она с улыбкой, не успев стушеваться и отпрянуть.

Она стояла босая, влажные локоны, поблескивая, падали на плечи. На ней был изумрудного цвета халат, доходивший до щиколоток, она обворожительно пахла дорогим мылом и шампунем. В одной руке она держала недоеденный стручок, от которого отщипывал маленькие кусочки большой зеленый попугай. В другой — маленький кусочек шоколадного печенья.

Влажные непослушные пряди прилипли к ее лбу, облепили шею. Хани выглядела очень сексуально, свежо, миловидно. Джошуа вспомнил, что он здесь не ради нее, что пришел из-за дочери.

— Вы привели Мистера Райта, — пролепетала она. — Я видела, как он карабкался вверх по вашей пожарной лестнице.

— Это совсем не дружеский визит. — Он вспомнил о причине прихода.

Ее глаза расширились, в них мелькнул страх.

— Вот как? Тогда мне лучше впустить кошку и прикрыть дверь.

Джошуа придержал дверь рукой, не давая ее закрыть. Мистер Райт шмыгнул внутрь. Хани замерла. Птица что-то бормотала.

Ее напряжение вряд ли можно было сравнить с его раздосадованностью. Хани безвольно опустила руку.

— Что же вам угодно?

Он нагловато оглядел ее с ног до головы, затем взгляд остановился на лице, которое не могло быть бледнее. Она неуверенно взглянула на него, да так перепуганно, будто он подосланный убийца.

— Я пришел за своей дочерью, — хмуро произнес Джошуа.

Хани невольно прислонилась к стене, у нее отлегло от сердца.

— Ну, девочки зашли познакомиться. Соседи ведь. Позвали Марио на прогулку.

— Так его зовут Марио? — Джошуа распалялся, подходя ближе. — А фамилия этого Марио?

Ее голос задрожал.

— Его фамилия Родригес.

Джошуа надвинулся всем телом.

— Как и ваша? — Он взглянул на ее правую руку.

Впервые он увидел у нее обручальное кольцо.

— Его мать была итальянкой. Отец — наполовину испанец. — Ее шепот едва можно было разобрать. Иногда это дает интересное сочетание.

— Родригес.., так вы не замужем за этим патлатым юнцом? — Вопрос прозвучал холодно.

Хани тихонько засмеялась, начиная понимать подоплеку его вопросов и нелепость подозрений.

— Замужем.., за Марио? Он, может, и выглядит взрослым, но еще совсем мальчишка.

— А, так он просто живет с вами?

Она смущенно взглянула на Джошуа.

— Вы подумали, что я и Марио… — Не договорив, она смутилась.

— Противный мальчишка, — прокаркал попугай.

— Извините. — Хани метнулась к клетке. — Когда Эмералд так говорит, значит, ему нужно вернуться на насест…

— Птица послушно прыгнула на указанное ей место.

— Почему он живет с вами? — Джошуа прошел с Хани в другую комнату. Прищурился, выражая неодобрение и презрение.

Она стояла к нему спиной.

— Кто? Эмералд? — Ее теперь не волновал вопрос. — Я же сказала — люблю домашних животных.

— Марио! Черт возьми! Почему он здесь живет?

Она медленно обернулась.

— Потому, что он — мой пасынок и я воспитываю его с малых лет.

— А что это вы делали вдвоем в спальне до поздней ночи?

— Вы шпионили за мной?

Его вопрос прозвучал жестче:

— Чем вы занимались?

— Смотрите сами! — Она раздраженно повернулась и широко распахнула дверь спальни.

Запах сохнущей краски наполнил комнату. Джошуа увидел свежепокрашенные белые стены, подоконники цвета зеленого яблока (такого же цвета рамы) и разостланные по всему полу газеты.

Оказавшись в дурацком положении, Джошуа плюхнулся на диванчик. И хотя был очень смущен, но чувствовал неимоверное облегчение.

Не представляя, что сказать и как поступить, Джошуа какое-то время упорно разглядывал пол.

Он так несправедливо судил о ней… Оставалось забрать Хитер и удалиться.

Мягкий голос Хани прервал молчание:

— У Марио много подружек его возраста. Я думаю, вам должно быть неловко за подозрение.

— Я беспокоился за свою дочь.

— Так, значит, вы пришли сюда.., только из-за дочери? А как же ваша ночная слежка за окном моей спальни? Что-то не стыкуется.

— Черт подери! Что вы на меня давите? Я намеревался держаться от вас подальше. Я знаю, что у вас сложилось обо мне превратное мнение, а у меня — о вас.

— Да. — Она произнесла «да» таким упавшим голосом, что внутри его все перевернулось. — Да, конечно, знаю.

Но если быть честным, она была не так уж не права. А тут еще стояла так близко от него в халатике, под которым, наверное, ничего не было. Она влекла, и он не мог удержаться, чтобы не обнять ее за талию. Ревность испарилась, а вместо нее возникло чувство симпатии к ней.

Ее мышцы напряглись. Она задержала дыхание, но пальцы на ее талии были так нежны и деликатны, что она не сопротивлялась.

— Расслабься, — пробормотал он, пытаясь не показать волнения, — просто расслабься.

— Тебя трудно ослушаться.

Медленно, молча он привлек ее ближе и уткнулся головой в живот.

От нее исходило ласковое тепло. Ее сладострастие окутывало, заполняло его новым желанием. Он сгорал от нетерпения усадить ее к себе на колени, покрыть поцелуями, сделать нечто большее.

Как-то сами собой ее теплые пальцы нырнули в его густые черные волосы, потом неуверенно коснулись бровей.

— Джошуа, мне хотелось увидеть тебя, — призналась она сдавленным от волнения голосом. — Порой я тоже всматриваюсь в окна твоего дома.

Ее страшило это признание.

— Прости меня, — сказал он. — За то, что говорил, за то, как поступал.

— За то, что подумал, — шепотом добавила Хани.

— За то, что подумал, — согласился он. — Когда Хитер вернется, скажи ей, чтобы шла домой.

Хани согласно кивнула.

— Тебе не стоит беспокоиться о Хитер и Марио.

Он увлекается девушками постарше.

Джошуа уже стоял у двери, когда Хани неуклюже сменила тему разговора:

— Мне.., мне просто хотелось знать, есть ли в твоей жизни кто-то новый. Ну.., новая женщина?

Он быстро взглянул на нее; Хани покраснела от стыда, понимая, что это чересчур резкий поворот.

Трудно не заметить, что она проявляет к нему явный интерес. Чуть улыбнувшись, он ответил:

— Боюсь, что есть.

— А как она выглядит?

— Она довольно миловидная.., по-своему.

— Кто эта счастливица? — голос был кроткий и печальный.

Это же слова Симоны!

— А ты не догадываешься? — Стремительно шагнув к ней, Джошуа заключил ее в объятия.

Их пальцы переплелись, подчиняясь взаимному тяготению. Когда он привлекшее, то почувствовал, как вся она трепещет. Ему захотелось целовать ее, расстегнуть халат, покрыть поцелуями тело, ощутить теплоту, податливость женской плоти. Но она вела себя сдержанно, и это обескураживало, заставляло его двигаться против желания медленнее.

Будто не замечая ее выразительных губ, он заглянул ей в глаза.

— Вы любите ходить под парусом, мисс Родригес? У меня есть яхта…

— Миссис… Я же говорила тебе, что я — вдова.

— Да.., я вспомнил. — Нежно Джошуа коснулся ее подбородка и повернул к себе так, что ощущал на своем лице ее дыхание. — Все еще тоскуешь? И поэтому…

— У меня никого не было. С того времени, как умер муж. — Она задрожала. В голосе опять звучали нотки страха. — Майк — лишь одна из причин, почему, как мне кажется, мы не можем сблизиться.

Джошуа поднял ее левую руку и безмолвно рассматривал обручальное кольцо.

— Хорошо, — горько прошептал он, выпуская ее руку. — Будем считать, что я ничего не предлагал.

Произнеся последнюю фразу, он ощутил какую-то опустошенность.

И раньше бывало, что женщины отказывали ему, но при этом он никогда не чувствовал себя так скверно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В горле у Джошуа пересохло, было трудно глотать. Он нетерпеливо выглянул в окно новой квартиры Тито Паскаля, чтобы убедиться, на месте ли машина.

Элегантная, черного цвета спортивная машина стояла на прежнем месте. Рядом на обочине лежал мусор, битое стекло.

Такое соседство напомнило ему прошлое. И зачем он сюда приехал, даже ненадолго?..

Однако пора было вспомнить, что он у Паскалей. Они, кажется, счастливы видеть, как преобразилась их квартира. Небольшая по площади, но опрятная и чистенькая. И теперь они в безопасности и избавились от притеснений прежнего домовладельца.

Джошуа ссудил Тито деньги на ремонт и новую мебель. Он поддерживал связь с его отчимом, неоднократно предлагал ему оставить Сан-Франциско и начать новое дело в Вегасе.

— Мне пора идти, — обронил Джошуа, обращаясь к Тито и миссис Паскаль, и направился к двери.

Они поспешили проводить его. По лицам было видно, что они счастливы и горды своим новым жилищем.

— Мы вряд ли сможем отблагодарить вас должным образом. — Миссис Паскаль пожала руку Джошуа, который спешил уйти.

Их стремление выразить свою признательность его смущало. Он не так уж много сделал, но и то малое было очень важно для этих людей. Прощаясь, он сказал Тито:

— Если возникнут проблемы, обратитесь ко мне.

Не нужно больше бояться. И, как обещали, начинайте посещать вечернюю школу.

— Да, мистер Камерон.

И мать и сын Паскали провожали его улыбками, пока он спускался по лестнице.

Джошуа помнил трудности своего детства, отсутствие удобств, перебои с водой, крыс, тараканов, равнодушие владельцев домов, учителей и мир подворотни.

Памятнее всего была смерть матери через четыре года после кончины отца. Тогда Джошуа стал жить с ненавистью в душе. Да, сегодня он мог запросто вернуться в свой безопасный, чистый дом, но в глубине души чувствовал, что не сможет уйти от прошлого из-за… Хантера Уатта.

Когда он вышел на улицу, в его голове бродили темные мысли. Кого он никак не ожидал здесь увидеть — так это Хани Родригес: она ехала медленно в своей несуразной «Бомбе», выискивая место для парковки.

Он с удивлением смотрел на зеленое чудище, потом побежал за машиной.

Она совсем спятила, приехав сюда одна. Машина катилась так медленно, что не составляло труда ее догнать. Он забежал вперед и сделал знак остановиться, постучав по переднему стеклу.

Она нажала на тормоз. Из приоткрытой задней дверцы вылетел учебник по химии. Он ловко поймал книгу и бросил обратно на сиденье, где были навалены всякие ящики с книгами, географические карты, школьные тетрадки.

Он начал злиться.

— Какого черта вы здесь делаете? И почему не защелкиваете дверцы на предохранитель?

Ее зеленые глаза сверкнули.

— Я тоже рада видеть вас, Джошуа.

— Я задал вам вопрос, — он нахмурился.

Она вскинула голову и с вызовом посмотрела на него.

— Я еду в школу, чтобы оставить там часть вещей. Слишком мало места в квартире.

— А где ваша школа?

— Если вам положено это знать, то прямо за углом.

— И вы здесь преподаете? Это неблагополучный район.

— Не такой уж и плохой. Я проработала тут десять лет. Здесь живет много замечательных людей.

Он ухмыльнулся.

— Я вырос в этом районе.

— Значит, не вам объяснять, что люди здесь неплохие, — с лихостью заметила она.

— Я провожу вас до школы.

— Я этого хочу меньше всего. Вы здесь в каждом видите преступника…

Но, прежде чем она договорила, он обогнул машину и запрыгнул внутрь.

Когда она вскинула руки в немом протесте, выражая свое недовольство, он лишь усмехнулся:

— А что, если бы я оказался негодяем? Вам бы несдобровать.

Ее растерянный, сердитый взгляд, казалось, распалял каждую клеточку его тела.

— Может быть, мне уже плохо, — мягко парировала Хани.

— Прежде всего, следует закрыть дверцы на защелки, — грубовато поучал он, запирая переднюю дверцу. — Вот так.

— Вы уверены, что всегда знаете, что нужно делать?

Джошуа уловил аромат жасмина и почувствовал подступающее волнение: он оказался с ней рядом в замкнутом тесном пространстве.

И она знала это.

— И зачем вы взялись учить этих детей, Хани? Он не спускал глаз с дороги, потому что смотреть на нее было небезопасно.

— Они нуждаются во мне больше, чем другие дети. Потому что повсюду — и на улицах, и в школах больших городов — идет борьба за их души, и я пытаюсь спасти тех детей, которые проходят через мои руки. Это трудно, подчас весьма, но кто же, если не я, покажет им возможный выход.

Она тронула едва затянувшуюся рану. Джошуа с силой нажал на акселератор.

— Хани, у них нет будущего. И вряд ли кто-то подскажет им выход, если он вообще есть.

— Я все же пытаюсь ободрить их, вселить в них уверенность в завтрашнем дне.

Двое худеньких, плохо одетых мальчиков с беспокойным взглядом бесцельно проехали мимо на облезлых велосипедах. Когда они увидели Хани, то приветливо помахали, и она ответила тем же.

Джошуа нахмурился от безрадостных воспоминаний о своей юности.

— Возможно, дети и знают, как им поступать дальше.

— Может, еще не поздно.., даже для вас, Джошуа, — вкрадчиво сказала она.

Он схватил ее за кисть. Когда она попыталась высвободить руку, презрительно разжал пальцы.

— Ладненько: вы спасаете мир, я его разрушаю. Он цинично взглянул на грязную улицу. — Мне все же кажется, что моя работа приятнее, чем ваша.

Она взяла в руки стоявший у ног ящик с папками и собралась открыть дверцу. Нерешительно взглянула на него.

Взгляд его голубых глаз был диковатым.

— Джошуа, — еле слышно произнесла она, — легко пенять на жизнь. Она тяжела повсюду, не только здесь. Вы можете измениться, если захотите. Но лишь вы сами способны это сделать. Может быть, изменения уже произошли, и это вам не по душе.

Прекратите подпитывать вашу ненависть и мстительность. Вы же талантливый человек. Живите с миром в душе.

Меньше всего сейчас он думал о ненависти и мстительности. Ее рыжие волосы, казалось, вспыхивают искорками. И глаза тоже. И его глаза вспыхнули. Хотелось привлечь ее к себе, припасть к губам.

— По-вашему, все так просто, — проговорил он, пытаясь быть сдержанным. — Мир переполнен детьми разных людей; детьми тех, кто преуспевает, и детьми неудачников. Зачем вам терять время на тех, которые обречены на неудачу?

— Почему вы с таким удовольствием надеваете маску суровости? — спросила она, будто не понимая, что неприязнь не наигранна. — Конечно, не из-за этого убогого района, но из-за своей неудовлетворенности? Неужели так трудно поверить в то, что мы можем, если захотим, сделать мир лучше?

Что мы можем, если попробуем, стать добрее? Что мы можем преобразить такие вот районы?

— В ваших устремлениях нет ничего плохого, сказал он хриплым голосом, — но не нужно пудрить мозги живущим здесь подросткам.

— Вы имеете в виду?..

— Зачем питать иллюзии, зачем рисовать для них прекрасный мир, в котором им вряд ли придется жить? Не лучше ли все оставить как есть?

— Ну а разве вы не стремились вырваться отсюда?

— Для меня вырваться было легче: мной двигала ненависть к одному человеку и желание отомстить. Его губы искривились в зловещей ухмылке.

Ее охватил трепет, а ему стало ясно, что он говорит лишнее. Она лишь произнесла скороговоркой:

— Мне нужно идти.

Прежде чем она успела открыть дверцу, он обежал машину и помог ей выйти.

— Ах вы, глупышка, неужели вы думаете, что я оставлю вас одну в этом месте?

— Правда, Джошуа, я не нуждаюсь в вашей опеке. И после услышанного… — Она побледнела, держалась натянуто, а сердце отчаянно колотилось. Я проглотила всю эту чушь, и теперь мне придется ее переварить. Нужна пауза. Я полагаю, пока вы будете заняты мщением, у вас не будет времени на меня.

Он выхватил ящик из ее рук.

— Времени у меня достаточно.

Она пыталась сопротивляться.

— Послушайте, это уже ни в какие ворота не лезет.

— Я сказал, что не оставлю вас здесь одну.

В ответ ее зеленые глаза прищурились.

— Вас что, невозможно победить?

— Нет, если я чего-то очень хочу, — спокойно ответил он, а в темных глазах читался вызов.

— Послушайте, в прошлую субботу я изложила вам все четко и ясно.

— Слишком ясно! — он слегка покривился, вспоминая ее отказ. — Не обольщайтесь. Я не собираюсь ничего предпринимать.., в этом смысле.

Она взяла с заднего сиденья другой ящик и в напряженном молчании направилась к школе. Джошуа натянуто улыбнулся, забрал еще несколько ящиков и отправился следом.

Поставив ящики на одну из парт в пустом классе, он уже собирался идти за другими, когда ее дрожащий голос заставил его остановиться:

— Странно, что вы сейчас там же, где и я.

Им овладело желание подойти, дотронуться до нее, заключить в объятия. Но разумнее было остановиться, поэтому он поспешил оставить ее и вернулся к машине за другими вещами. Около часа она раскладывала книжки по полкам, наводя порядок.

Когда все было разложено, она присела за стол, чтобы заполнить журнал. Он же, не зная, чем заняться, вышел в холл, чтобы напиться воды из фонтанчика.

Ее ошибкой было последовать за ним.

Она стояла у него за спиной — так близко, что нельзя было не различить волнующего запаха духов. Когда он напился, то уступил ей место, наблюдая, как она грациозно склонилась над фарфоровым фонтанчиком.

Безотчетное желание коснуться ее победило.

Одной рукой он неожиданно обхватил ее талию и прижал к себе: ее мягкость и податливость возбуждали. Она от неожиданности поперхнулась, и тут он склонился к ней, шепча в ухо:

— Детка, если я прощу тебя за прошлую субботу, ты уступишь?

— Вы же сказали, что я буду в безопасности, если позволю вам остаться.

— Если это единственная ложь, которую мы наплели друг другу, то куда ни шло, — заметил он, явно не собираясь уступать.

Она побледнела. Теперь уже он удерживал ее двумя руками и прижимал к себе все крепче. Ее теплые ноги оказались между его мускулистыми бедрами.

Происходящее его развеселило — это можно было заключить по выражению лица, но он все-таки отпустил ее, медленно разжимая руки. Хани долго не могла прийти в себя. В ушах звучал стук его сердца. Вывернувшись, она бросилась в классную комнату. Пыталась отдышаться и при этом собирала тетрадки с парты. Джошуа встал в дверях.

Он закрывал ей единственный путь к спасению.

Как бы между прочим Джошуа щелкнул внутренним запором двери. Ее испуганный возглас громко раздался в пустой комнате.

Он самодовольно усмехнулся. Их взгляды встретились: ее — преисполнен нервного ожидания, его — нетерпеливого желания.

— Джошуа, нет…

Он шагнул к ней.

— Да.

— Не сейчас. Не здесь.

— Сейчас, — с хрипотцой шептал он, — здесь.

Ей не удалось долго пятиться — куда вырваться из силков? Он прижал ее к классной доске.

— Я же говорил, что соседство со мной опасно.

— Вам одно нужно — уложить меня в постель.

— А что, это разве ужасно? — Его хрипловатый голос звучал мягко и настораживающе.

Ее охватила паника, но всякий раз, когда ее нога попадала между его бедер, это лишь разжигало страстность, переходящую в неистовство. Казалось невероятным, что он мог так желать женщину.

Его тело напряглось.

— Малышка, если тебе не терпится, то прекрати брыкаться, — голос звучал свирепо и прерывисто. — Ты только заводишь.

— Ты и твоя низкая натура, твой эгоизм, стремление отомстить мне ненавистны. Я не хочу тебя видеть. Ты что, еще не понял? — невольно вырвалось у нее.

— Строишь из себя благородную?

— Уйди из моей жизни. — А во взгляде ее читалось совсем противоположное.

— Ты действительно этого хочешь? — Пальцами он гладил ее шею, а затем с легкостью стал расстегивать пуговки на зеленой трикотажной кофте. Рука скользнула под бюстгальтер: теперь он сжимал ее грудь, теребил бархатистый сосок, пока тот не стал упругим. Он опять засмеялся, видя быстрый, непроизвольный отклик ее тела. — Да ты лгунья.

Если бы ты и вправду не хотела впускать меня в свою жизнь, то не переселилась бы на мой Холм после предостережения.

— Твой Холм? А ты извращенный распутник… После того как он растревожил ее сосок, голос Хани совсем ослабел.

— Я никогда и не стремился казаться совершенством.

— Пожалуйста.., не надо… — встревоженно лепетала она, чувствуя, что его рука уже поглаживала живот, а он то и дело судорожно прижимал ее к себе. Яростно она впилась ноготками в его мускулистые руки и еще раз попыталась оттолкнуть. И все же он понимал, что это не всерьез.

— Ты могла улизнуть, когда я давал тебе шанс это сделать. — Все в нем выдавало крайнее возбуждение. Ноздри напряглись. — Ты меня уже изучила.

Рано или поздно я получу, что желаю. Я хочу тебя.

— Не правда. Не верю.

— Да, я хочу тебя. — Он наклонил голову, так что она уткнулась в шевелюру черных волос. Хотела вновь отвернуться, но он удержал ее за подбородок. Потом прильнул к губам: его язык скользнул по припухлой нижней губе, требуя впустить. Его настойчивый поцелуй показался бесконечным для них обоих. Завладеть ее губами и языком оказалось проще. — Ты прекрасна, прекрасна, — шептал он. Ответь мне.

Их уста вновь соединились, а языки продолжили взаимную атаку. Медленно, но неотвратимо его глубокие поцелуи разожгли в ней тот же жар страсти.

— Джошуа. Мне кажется, я перечеркиваю свою прошлую жизнь, но не могу остановиться.

— Я не собираюсь причинить тебе боль, — страстно шептал он.

Неуверенно она коснулась его иссиня-черных волос. Ноготком шаловливо провела по щеке и скуле. Затем обвила руками шею и податливо выгнула тело, отдавая всю себя в его власть. Теперь она пускалась с ним в опасное путешествие.

Все, окружавшее их, померкло. Он нашептывал ей нежные слова, которые не говорил ни одной женщине. Он чувствовал незнакомое волнение. Хани пыталась что-то сказать, но их уста вновь сомкнулись. Побуждая ее опуститься вниз, окунуться все глубже в водоворот страсти, он чувствовал, что теряет нечто от себя самого.

— Я боюсь, — прошептала Хани. Странно, но и он чего-то опасался. Трепещущие от страсти, они опустились на пол. Джошуа хотелось одного — обладать ею.

Завоевать. Подчинить. Сделать своей, ручной.

Навсегда.

Сейчас же. На холодном кафельном полу этой классной комнаты.

Когда он навалился на нее всем телом, она вздохнула, показывая, что уступает его воле. Он был где-то на краю водопада, способного увлечь в водоворот страстей.

— Ты чувствуешь что-то особенное? — нежно прошептала Хани. Ее большие глаза округлились, странный, влекущий свет блеснул в них. — Я никогда не ощущала ничего подобного. Я боюсь тебя, но и боюсь, что это мгновение никогда не повторится.

В Джошуа шевельнулась нежность и жалость.

Она была слишком желанна для грубого обращения.

Ему не хотелось останавливаться, хотелось показать, на что он способен в любовных играх. И вместе с тем он не мог решиться: она значила для него гораздо больше.

Она начала расстегивать его рубашку, но он задержал ее руку. Оба замерли на какое-то мгновение.

Если она приблизится к нему, если дотронется или заговорит — он не сдержится.

Но вместо этого Хани оперлась о стенку, где висела классная доска, и смотрела на него с обидой.

Дрожащие руки нервно застегивали кофточку, поправляли волосы.

Потом она резко вскочила, будто вспугнутое животное, и выбежала вон из комнаты. Подальше, подальше от него.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Сердце Хани с шумом колотилось, его удары отдавались в висках и кончиках пальцев. Прошло два часа с тех пор, как она сбежала от Джошуа, но воспоминания о том, как она лежала под ним на кафельном полу, обжигали стыдом.

Ей нужен Джошуа. Ей не терпится развеять и его гнев, и его боль, вернуть его мягкость, познать неистовость его любовных домогательств.

Почему он позволил ей уйти? Ведь он сказал о себе все без прикрас. Неужели его грубые поцелуи не что иное, как предупреждение? Неужели он предоставил ей еще один шанс для спасения?

Хани недоумевала, как это она хочет сблизиться с человеком, который намеревался уничтожить ее отца. С человеком, для которого ничего не стоит растоптать и ее саму, если только он узнает правду.

Когда чайник засвистел, она подобрала две конфетные обертки, чтобы выбросить в мусорную корзину, плеснула чай в свою любимую китайскую чашку и направилась в спальню. Села на кровать и задумалась.

Никакой опыт ее замужества не помогал в противостоянии темной, пугающей силе Джошуа и страсти, которую он в ней разжигал. И Джошуа это хорошо знал.

Теперь она понимала, что переезд на Телеграфный Холм — это явная ошибка. Единственный нормальный выход из создавшегося положения — позвонить Нелл и съехать отсюда, пока не поздно.

Раздался телефонный звонок, и едва она услышала нотки неуверенности в грубоватом голосе Джошуа, ее решимость уехать растаяла, как масло на горячей сковородке.

— Не вешай трубку, — шептал он голосом, полным страсти.

Не способная ни на что, она могла только слушать.

Пауза длилась долго.

— Я прошу прощения.., за тот случай, — наконец проговорил он. — За свое поведение.

— Все прощено. Мне.., мне тоже вряд ли стоит гордиться своим поведением.

— Тебе не за что себя упрекать. Я во всем виноват. — Он помолчал. — Ты, наверное, долго не могла прийти в себя?

У нее на верхней губе выступил пот, и она легонько слизнула его. Нервно поправила волосы, потерла напряженные мышцы шеи.

— Со мной все хорошо.

— Хани, я опять хочу тебя видеть. Но не для того, чтобы.., просто поговорить. Может быть, мы могли бы поплавать на яхте? На моем судне тебе ничто не грозит — даже если я буду рядом. «Волшебница» длиной в шестьдесят футов, и там достаточно свободных помещений. Капитана у меня нет.

Сейчас довольно холодно, и нужно одеться потеплее. Так что соблазн нам не грозит.

Джошуа приглашает ее на прогулку.

Но, к счастью, в ней возобладало благоразумие.

— Я.., я не думаю, что это хорошая идея.

— Я тоже так считаю, — признался он, но сдержанность дрогнувшего голоса не скрыла глубокого разочарования.

— Я.., я собиралась звонить Нелл и просить ее освободить меня от обязанностей домоправительницы, — выдавила из себя Хани.

— Понятно… — Теперь в его голосе слышалась так ненавистная ей горечь. — Ты бежишь, признавая свое поражение. И именно тогда, когда начала брать верх.

— Брать верх? — удивилась Хани. — Что ты хочешь этим сказать?

— Никто никогда не влиял на меня так, как ты.

Но никто никогда не влиял на нее так, как он.

— Это может плохо обернуться для нас обоих.

— Может быть. Но мы никогда об этом не узнаем, если ты уедешь. — Он умолк в нерешительности. — За последнее время я очень изменился.., благодаря тебе.

Воспоминание о его губах, тепле его тела разлилось волной в душе.

— Как это?

— Ты сказала, что веришь в меня. Возможно, ты, хотя бы чуть-чуть, всколыхнула во мне добрые чувства. Недавно я помог парню, который работает в компании. Он был очень благодарен. — Помолчал в нерешительности. — Я помогаю вдове, которая осталась одна, без детей. Она будет петь в одном из клубов, пока я не найду для нее какое-нибудь приемлемое занятие. А вчера я говорил со своей бывшей женой и извинился за прошлое. Я сказал, что Хитер очень нуждается в ней. Она звонила дочери.

Хани все время крутила на пальце обручальное кольцо.

— Я.., я просто не знаю…

— Я даже решил жить, согласуясь с собственными чувствами. Решил оставить в покое дом Нелл и ее жильцов. Я позволяю тебе выиграть. И все для того, чтобы мисс — то есть миссис — Родригес осталась до конца лета.

— А я думала, что лишняя здесь, на Холме.

— Я хочу поделиться этим Холмом.., с тобой.

В горле у Хани запершило.

— Но почему ты уступаешь? Ты же повторял, что всегда во что бы то ни стало достигаешь поставленной цели.

— А ты говорила, что человек меняется.

— А ты изменился? На самом деле?

— Если ты уедешь, я так и не узнаю этого.

— А если останусь… — Она крутанула кольцо так, что оно слетело с пальца.

— Я не могу обещать. Я знаю только, что для меня изменились ценности. Мне хочется сделать для тебя что-то хорошее.

— Я.., я просто не знаю, что сказать. Я в смятении. Я всегда думала, нет, даже верила в то, что безразлична тебе.

— Но все изменилось. Меня будто демоны преследовали все время. Когда я с тобой, они отлетают прочь. Меня больше не обуревают желания кого-то преследовать, как было прежде.

— Я не знаю, что сказать.

— Просто согласись на прогулку под парусом.

— Я не могу отказать, — просто сказала она. Открыла ящик стола и положила туда обручальное кольцо.

— Ну вот и хорошо. Я позвоню тебе в субботу. Он повесил трубку.

Сделав то же самое, она закрыла лицо ладонями. Ей было одновременно и жарко, и холодно. Что же она наделала? Почему не смогла поступить благоразумно и не распрощалась с Джошуа?

Потому что сама мысль о расставании с ним была невыносима. Потому что без него ее будущее рисовалось безжизненной пустыней.

Добрую часть своей жизни она потратила на то, чтобы избегать холодности отца, его циничного стремления к наживе. И какая метаморфоза произошла с ней сейчас? Она обнимала человека, который гораздо хуже отца, человека, олицетворяющего все то негативное, от чего она открещивалась.

Что притягивает ее к человеку, порочному во всех отношениях? К человеку, который подвергает сомнению святые идеалы? К человеку, который не пощадит ее, если откроется обман?

Главный парус надулся, но кливер уныло обвис, когда яхта «Волшебница» повернула по ветру.

Обычно Джошуа следил за парусами, но сейчас был рассеян, чувствуя рядом присутствие женщины.

Джошуа все еще не мог поверить в то, что Хани согласилась на прогулку. Он наблюдал, как ветер и солнце оживили радостное лицо, как вся она была переполнена ожиданием чего-то приятного, необычного. Она улыбалась, и эта улыбка не просто очаровывала, но еще и завораживала, оттого что казалась знакомой. Но если бы он знал ее прежде, то, конечно же, вспомнил бы.

Она была прирожденной морячкой. Само отплытие из бухты восхищало ее так же, как и его.

Странно, но, будучи девушкой из рабочего квартала, она мало удивлялась и его яхте, и тем, которые проплывали мимо. Его прежние знакомые обычно восторгались.

Хани стояла, держась за снасти. На ней была желтая, очень просторная штормовка. Она совсем не смущалась, что выглядела немодно, что шаловливый ветер растрепал ее волосы. Когда набежавшая на яхту волна обдала ее брызгами, Хани лишь тряхнула головой и засмеялась.

Солнце садилось, поэтому бриз начал обдавать прохладой. Лавандовый вечер тускнел, а с ним начало тускнеть и его настроение.

Джошуа не отрывал руку от штурвала и наконец прокричал:

— Поворачиваем назад. Уже поздно. Входим в бухту.

— Хотелось бы остаться здесь навсегда, — не удержалась Хани.

Когда они взяли курс на яхт-клуб, небоскребы просто пылали огнем. И волны блестели. Они будто плыли сквозь разбушевавшийся пожар. Их взгляды встретились. В тот момент обоим стало очевидно, что возвращаться не хочется.

— Когда я был мальчишкой, то обычно приезжал на велосипеде к пристани посмотреть, как богатые родители усаживают своих чад в яхты, подобные этой. Я тогда и представить не мог, что у меня будет вот такая.

— Да, яхта прекрасна.

— Шестьдесят футов совершенства. Ее корма из особо прочного волокнистого стекла, режет волны как бритва.

— И внутри прелестно. Все обшито полированным тиковым деревом.

— Я сам покрывал его лаком в свободное время.

— Я рада, что ты увлекаешься плаванием, а не скалолазанием, — заметила она.

— Почему?

— Потому что я боюсь высоты.

Она смотрела на него застенчиво, обворожительно улыбаясь. Интересно, почему она подчеркивала свою заинтересованность в том, в чем и он был заинтересован?

Он указал на два построенных им здания, и она восторженно отозвалась. Показал реконструируемый отель.

— Вон там вырастет новый небоскреб.

— Прекрасно. Так современно! Я в восторге.

Он попытался скрыть, что слова польстили его тщеславию.

— До сих пор вся моя жизнь в том только и состояла, чтобы завладеть, скупить. Сделать деньги.

В этом был весь смысл. — Он взглянул на нее, понимая, что ее улыбка имеет магическое действие.

До сих пор. До того как появилась ты. Он умолк.

Не хотелось опять подталкивать ее. — Я лучше помолчу, — неуклюже заключил Джошуа.

— Нет, пожалуйста. Я хочу знать о тебе больше.

Как тебе удалось купить этот отель?

Он подправил главный парус.

— Так же, как и другие, — путем скупки акций. Его лицо потемнело. — Точно так же я куплю вон тот.

Он указал в сторону отеля Уатта, и она напряглась. Руки вцепились в канаты.

В глазах Джошуа блеснули колючие льдинки.

— Я собираюсь скупить комплекс отелей Уатта и затем распродать разным лицам, чтобы ничего не осталось, чтобы стерлось из памяти его имя.

— Ты хочешь предпринять еще одну безжалостную операцию по скупке акций? — еле слышно спросила Ханн.

— Да, очень безжалостную. — К нему вернулось нервное напряжение. — Иногда мне кажется, что цель моей жизни — купить этот отель и разрушить его до основания. Но чего я действительно хочу так это уничтожить самого Уатта.

— Почему? — спросила она сдавленным голосом.

Губы как-то сразу пересохли.

— Месть. Будучи ребенком, я хотел убить его. Но прошли годы, и я понял, что убийством ничего не достигну.

— Уже хорошо… — Она встревоженно оглянулась.

Его густой голос звучал холодно.

— Я хотел сказать, что убить его легче всего.

— Но почему? Почему ты так возненавидел его?

Ты не подумал, что у него есть семья? Жена, дети?

— А на кой черт мне о них думать?

— Потому что они люди. И ты тоже человек. Она оперлась о стенку кабины, отступив от него. Пусть Хантер Уатт идет своей дорогой.

— Ты что, не в своем уме?

— Я ничего не прошу для себя. — Она пыталась скрыть выражение своих обеспокоенных глаз, но все равно стояла на своем, словно речь шла о ее интересах. — Не тронь его, Джошуа. Думай о своей жизни.

— Ты не отдаешь себе отчета в том, что говоришь, — взвился он, но постепенно вспомнил, что вряд ли стоит ее в чем-то винить.

Она такая милая и нежная, такая альтруистка.

Разве ей понять, как вина, горе и ненависть могут перемолоть человека. Он, наверное, напугал ее своим натиском эгоцентризма. Но прежде, чем он мог объяснить самому себе, почему не может уступить ее просьбе, произошло нечто тревожное. Он это почувствовал.

Три громких скрежещущих удара.

Он взглянул из-под паруса и испугался. Зрачки расширились, лицо побледнело. Хани пронзительно вскрикнула.

Дьявол!

Огромная яхта оказалась по их левому борту.

Джошуа точно прирос к штурвалу.

— Другой курс! Скорей! — Он крутанул руль вправо.

«Волшебница» неуклюже наклонилась и замерла из-за удара волны. Ее кливер слегка переместился, но яхта будто вздыбилась. Волны и брызги окатили палубу, залили кубрик.

Тяжеловесная яхта неторопливо двигалась им навстречу. Хани по скользкой палубе бросилась к механической лебедке, чтобы ослабить кливер, а вместо него подтянуть главный парус.

Как раз в тот момент, когда Джошуа думал, что все пропало, и прижал к себе Хани, чтобы заслонить ее от удара, штурвальный на той самой яхте заметил их и резко включил задний ход. От столкновения их отделяли несколько сантиметров. Резкий маневр большой яхты вызвал сильное сотрясение «Волшебницы».

Джошуа отпустил Хани и с волнением смотрел, как огромная яхта начала медленно от них отдаляться. Негодяи! Или перепились, или что-то случилось.

— Ты была на волосок от гибели! Это ужасно, прошептал он, смягчаясь при виде ее страха. Джошуа и думать забыл о Хантере Уатте.

Она оказалась в его объятиях — мягкая, маленькая, жаждущая поддержки и защиты, точно напуганный ребенок. Их тяжелые, пропитанные соленой водой штормовки, шурша, прилипли друг к Другу.

— Думаю, мы спасены. — Она по-прежнему дрожала от испуга и не скрывала желания прильнуть к нему.

— Хани, Хани! — Его осевший голос успокаивал, а ладонями он удерживал ее лицо, привлекая все ближе. Какое-то время он не отпускал ее, ждал, пока она немного придет в себя. Зато теперь в нем росло напряжение, и он начал убеждать себя в том, что лучше позволить ей высвободиться. — Расскажи мне о себе, — попросил Джошуа, легонько ее отстраняя.

— Что бы ты хотел узнать?

— Все. — Голос звучал по-прежнему уверенно. Начни с того времени, когда ты была девчонкой.

Бьюсь об заклад, ты отличалась миловидностью.

Пронесшаяся мимо лодка опять качнула «Волшебницу». Джошуа подхватил Хани под руку и не дал ей поскользнуться.

— Об ужасном детстве и вспоминать не хочется.

Оно хуже, чем можно вообразить.

— Семья была бедной?

— Нет. Я из богатой семьи. Очень состоятельной. У нас были поместья, слуги, яхты, машины.

— Тогда ты счастливица.

Ее глаза округлились.

— Нет. Тебе, наверное, известно, что достаток — это еще не все.

— Когда достатка нет, то жизнь совсем не прекрасна.

— Мать умерла, — тихо добавила она. — Отец женился снова. Мой единственный брат был очень подавлен происшедшим, но вместо того, чтобы поддержать, отец выгнал его вон. Так я осталась с отцом одна. Если он и не игнорировал меня, то, во всяком случае, сделал мою жизнь несносной.

— Каким он был?

— Мне.., мне не хотелось бы говорить об этом. Однако после паузы она продолжила:

— Я чувствовала себя несчастной, когда уехал брат. Я пыталась его разыскать, но напрасно. Затем я вышла замуж намеренно — за человека, который был противен отцу. После этого поступка я совсем отстранилась от семьи. Думаю, какое-то время я была счастлива, но до тех пор, пока не скончался Майк. Марио ведет себя иногда дерзко. Я попыталась найти брата, но он точно исчез с лица земли. — Она умолкла.

— И что же случилось потом?

— Я осталась с Марио.

— Мое детство было хуже. Ведь моя жизнь из-за одного человека превратилась в вендетту, с тех пор как умер отец.

— Но почему?

— Это было давно, — горько проронил он. — Зачем ворошить?

— Но это ведь волнует и сейчас?

— Волнует. — В горле будто ком застрял. — Отец много значил для меня. Вспоминать больно.

— Может, нужно приложить усилие, чтобы забыть плохое? Ему было бы нелегко, если бы он знал о твоих постоянных переживаниях.

Он перевел взгляд на ее лицо, прелестную бледную кожу, огненные волосы, лучистые зеленые глаза.., на губы. Господи, как же ему хотелось вкусить сладость этих губ, ощутить их чарующую мягкость. Она манила к себе. Никто никогда не казался ему столь привлекательным, столь честным.

Кажется, всю свою жизнь он ждал встречи именно с такой женщиной. Но она этого не понимала. Да и как ей понять? Он теперь боялся, что распростится с ненавистью навсегда.

Внутри что-то сжалось, завязалось узлами. Он подался вперед и дотронулся до ее лица, слегка приподняв подбородок. Само прикосновение к ее шелковой коже опасно успокаивало, опасно щекотало. Благодаря ей он острее чувствовал свое одиночество — хотелось только ее, быть только с ней.

— Я не очень-то люблю делиться наболевшим, признался Джошуа. — Стоит лишь тронуть прошлое, оно начинает грызть изнутри, пока я хоть как-то не гашу его.

Ладонью он коснулся шеи, почувствовал ее учащенный пульс. Волны качнули яхту, и они, будто сговорившись, упали на палубу и немедленно прильнули друг к другу.

— Джошуа, выброси из головы все плохое, думай о хорошем, — вкрадчиво сказала она, прижимаясь теснее.

— Это не так легко. — Его рука, ласкавшая ее волосы, замерла. — Иначе я просто не буду ничего чувствовать.

— Ты продолжаешь утверждать, что тебе не нужна любовь… — Теперь ее голос дрожал.

— Да, не нужна. Любовь подобна крючку, зацепившемуся за сердце. Рано или поздно за крючок дернут, и тогда сердце разорвется на части.

Не успев толком сообразить, что происходит, он схватил ее за плечи и теснее прижал к себе. Как и прежде, ей это было приятно. По его членам разлилась волна блаженства. Опять возникло опьяняющее, согревающее кровь искушение, оно наполняло каждую клеточку его мужского естества.

— Так все же, почему ты пригласил меня на прогулку? — прошептала она.

— Потому, что я хочу близости. — Его пальцы судорожно сжали ее плечи, и теперь он вновь привлек ее к себе, дав почувствовать напряженность своего тела.

Она протяжно, прерывисто вздохнула.

— Так, значит, ничего не изменилось?

— Зачем ты пытаешься все усложнять, когда нам обоим хорошо?

— Джошуа, я не могу жить с ненавистью в душе, как ты, — прошептала Хани. В этот момент она несмелой рукой коснулась его волевого подбородка.

— Ты что, хочешь все кончить? — В его голосе появилась суровая нотка.

Было слышно, как она с трудом сглотнула.

— Только потому, что я нужна тебе всего на одну или две ночи. — Он не отрицал, и ее взор потускнел, рука Хани безвольно упала.

— Ты хочешь меня так же, как и я тебя. — Его цепкие руки не отпускали ее. — Ты же знаешь, что это так.

— Да, но всякий раз, когда ты дотрагиваешься до меня, ты все глубже вонзаешь крючок в мое сердце. Я не хочу больше испытывать боль. — Она попыталась оттолкнуть его. — Если ты ничего ко мне не чувствуешь, лучше отпусти. Пожалуйста, Джошуа…

Или бери сам, или возьмут тебя. Его руки сжали ее талию.

— О Джошуа… Неужели ты и правда так эгоистичен? Так груб? Неужели ты считаешь, что обидели тебя одного? Всю свою жизнь я хотела любви.

— Ты была замужем.

Ее веко нервно дернулось.

— Таких чувств, как сейчас, я раньше не испытывала. И мне стыдно. Майк был таким добрым, таким порядочным…

— Да черт с ним! Меньше всего я хочу выслушивать сравнение себя с твоим бесподобным мужем!

— Джошуа, я не думаю, что любила святошу.

Мне кажется, я могла бы полюбить тебя. Но если ты не испытываешь ко мне никаких чувств и тобой владеет только похоть, будь добр, отпусти меня!

Будь добр? Он саркастически рассмеялся.

Вдруг он страстно поцеловал ее, сильно прижавшись губами; его язык настойчиво утверждал свои права на новую территорию.

Яхта колыхалась от ударов волн.

— Пожалуйста, Джошуа, отпусти.

Ему не хотелось уступать ее просьбе, но, взглянув в ее перепуганные, несчастные глаза, он понял, что нельзя жить так, как он жил. Как он может воспользоваться ее слабостью?

Лишь только он ослабил руки, она вырвалась и, покатившись, очутилась в кубрике. Трясясь в испуге, она закрыла дверь на щеколду, надеясь, что он больше не тронет ее.

Черт возьми! Он что, в самом деле чудовище?

Или так же боится за себя, как и она? Если отвергнуть ненависть, то что же останется?

Его, кажется, поглотила леденящая темнота. Он взглянул на проплывающие огни. Ночь становилась все холоднее, и Джошуа показалось, что он продрог до костей.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Прошло две надели. Хани прожила их, не видя Джошуа. Без его прикосновений у нее возникло чувство, будто сердце сковало льдом. Но каким-то образом ей удавалось жить по-прежнему, хотя она думала о Джошуа постоянно.

Нынешний день выдался особенно тяжелым:

Марио случайно позволил Эмералду выпорхнуть из клетки, и теперь она отчаянно гонялась за ошалевшей птицей, уже не думая ни о чем другом.

Эмералд сидел высоко на яблоне и преспокойно цокал клювом. Прошло уже часов пять, а птица и не собиралась покидать облюбованной ветки. Хани беспокоилась: нужно было попытаться достать попугая, пока не стемнело. Подставив лестницу к стволу и поднявшись на несколько перекладин, она расслышала визжание шин где-то внизу. Она слишком поспешно собрала необходимое для поимки попугая: клетка Эмералда, зеленый балдахин-покрывало, пара перчаток. К сожалению, у нее не было возможности найти сеть — основное приспособление. Получалось, что она поднимается по лестнице напрасно.

Преодолев еще несколько перекладин, она ощутила, что дерево раскачивается из стороны в сторону. И где-то вдалеке так же раскачивались горы.

Эмералд перепорхнул на другую ветку, повыше.

Лестница закачалась еще сильней, как только Хани преодолела еще одну перекладину.

Марио в этот момент выбежал на крыльцо и, увидев тщетные попытки Хани, бросился к лестнице.

— Думаю, в следующий раз ты не будешь против того, чтобы своевременно подрезать попугаю крылья.

Хани и так была взвинченна, чтобы еще пререкаться с Марио.

— Ты бы лучше помог…

Марио собрался поддержать лестницу, когда зазвонил телефон.

— Должно быть, одна из твоих подружек, — поддела Хани.

Он улыбнулся.

— Подожди секундочку. Лучше ответить.

— Марио, куда ты?

Но он уже скрылся в доме. Она взглянула на стоящие далеко внизу автомобили, и голова опять закружилась.

С ехидством Марио крикнул:

— Тебя требуют.

Хани слезла с лестницы и взяла трубку сотового телефона.

— Сесилия, дорогая…

— Эстелла?

— Догадайся, кто звонил? Камерон… Предложил мне купить пакет акций Уатта в течение нескольких месяцев — по вполне доступной цене.

— Джошуа? Я не понимаю. Я просила его о снисхождении недели две назад, но он отказал.

— Да, но, видимо, он передумал. — Голос Эстеллы звучал холодно. — Может быть, ты этому причина.

Хани почувствовала, что сердце начало неистово стучать. Неужели он сделал это ради нее?

— Сесилия, мы выиграли. Ты можешь вернуться домой. Я полагаю, твой отец вполне доволен развитием событий. Однако он говорит, чтобы ты держалась подальше от Камерона. Марио тоже может вернуться.

— А что, если Джошуа опять переменит свое решение?

— Это может случиться лишь при одном обстоятельстве — если он узнает, кто ты.

— Вероятно, вы правы. — Голос звучал мягко и печально.

— Мы выиграли! Полагаю, что твой отец готов простить наше вмешательство во все это предприятие.

— Остерегаться… — повторила Хани как-то совсем безрадостно и попрощалась.

Она выиграла. У нее было все, что нужно, и даже больше. Отчего тогда по телу побежали мурашки, отчего этот озноб? Казалось, внутри разбился сосуд с льдинками. Она услышала приближающиеся шаги.

Высокий мужчина с гибкой, мускулистой фигурой шел вниз по Филберт-стрит легкой походкой.

Джошуа!

Он вошел в калитку сосредоточенный, даже хмурый. На нем были черные спортивные брюки и черная шелковая рубашка, подчеркивавшая мускулистую грудь.

Ее сердце счастливо забилось. Она перевела дыхание, крепче ухватилась за лестницу, собираясь снова на нее взобраться, хотя на самом деле ей очень захотелось полететь в его объятия.

Нет, видимо, исполнилось далеко не все, о чем она мечтала.

Что же суждено еще испытать?

Ей захотелось приласкаться к холодному, загорелому мужчине, который неискушен в любви и не желает попытаться узнать, что это за чувство. Она захотела приласкаться к мужчине, который большую часть жизни был одержим желанием отомстить, к тому, от которого следовало бежать, которого ненавидит ее отец.

Отец простил ей Майка. Но он никогда не простит ей Джошуа.

Но когда она смотрела в чарующую голубизну его глаз, все остальное не имело значения.

— Похоже, тебе нужна помощь, — сдержанно сказал Джошуа. — Я принес сеть.

— Ой, прекрасно! — проронила она сдавленным голосом, чувствуя, что вся трепещет и покрывается краской смущения.

Джошуа подошел к Хани. Взгляд его блуждал по ее фигуре.

— Господи, как же я скучал по тебе!

Никогда такие простые слова не наполнялись столь глубоким эротическим смыслом.

Она радостно взглянула на него, но тут же застыдилась.

— Разве ты не знаешь, что далеко не безопасно так смотреть на меня, — проговорил он с циничной ноткой в хрипловатом голосе. Но в ее взгляде недвусмысленно читалось обожание.

— О Джошуа, — беспомощно произнесла она. — Я полагала, что мне следует сторониться тебя ради собственного спокойствия.

— Я знаю. — Он смотрел на нее с тем же пылом; в голосе — нежность. — Когда ты рядом, я чувствую смятение, когда тебя нет — томлюсь. Я забываю, кто я, что мне нужно. Все, что когда-то имело значение, теперь его утратило.

Она уступила ему лестницу. Джошуа легко поднялся до верхушки дерева и умело накинул сеть на попугая.

Эмералда внесли в дом. Лишь только Хани притворила дверь и открыла клетку, попугай покорно уселся на свой насест, ехидно поглядывая на красующуюся в проеме окна яблоню.

Она повернулась к Джошуа, и ее поразило выражение его лица, а в голубых глазах читались решимость и желание.

— Я твоя должница. Как мне расплатиться? спросила она дрогнувшим голосом.

— Я думаю, ты знаешь. — Это прозвучало и повелительно, и призывно, так что у нее мурашки пробежали по спине. — Дай мне еще один шанс. — (Отвернувшись, она не могла скрыть своего смущения.) Ты обладаешь редкими достоинствами. Именно такую женщину, как ты, мне хотелось встретить. Ты сладострастная, в тебе нет притворства.

Ее лицо мгновенно побледнело.

— Джошуа.., я кое-что хотела бы тебе рассказать.

Он заключил ее в объятия и не дал договорить.

Пальцами нежно коснулся изгиба бровей.

— Не нужно. Прочь всякие проблемы. Говорить можно бесконечно. Мне бы не хотелось портить настроение. Мы оба ждали этого момента — слишком долго ждали.

И он был прав. Хрупкость заново начавшихся отношений нельзя было подвергать риску, поэтому она раскрыла свои пухлые губы, а его чувственный рот приблизился, обжег неистовым, голодным поцелуем, который хотелось длить обоим.

В баре горели свечи, отбрасывая причудливые тени на потолок. Хани и Джошуа окунулись в этот волнующий свет, как только вышли из лифта. На ней было свободное платье из зеленого шелка. Рыжие пушистые волосы были слегка присобраны и контрастировали с бледностью кожи. На щеках легкий румянец. Она знала, что это будет один из самых памятных вечеров.

Позже. После того, как они проведут этот вечер, она ему откроется.

Она сразу обратила внимание на высокого, с проседью в темных волосах мужчину, на лице которого возникла теплая улыбочка Чеширского кота в тот момент, как он ее увидел. Хани вся похолодела, когда Джонни Миднайт приблизился к ним с какими-то бумагами под мышкой, держа в руке стакан скотча с содовой.

Миднайт взглянул на ее запястья и понимающе ухмыльнулся, когда она залилась стыдливым румянцем, вспомнив их первую скандальную встречу.

— Вот так неожиданность. — Миднайт обратился к Камерону:

— Извини, я ничего не знал. Я хотел, чтобы ты посмотрел эти бумаги до встречи с миссис Уатт.

Хани пристально посмотрела на обоих мужчин; ее сердце учащенно билось, мысли путались.

— Спасибо, Миднайт. Я позвоню тебе завтра до заседания.

Миднайт не спешил уходить. Он лукаво улыбнулся.

— А ты не хочешь представить меня леди?

Хани обреченно подалась вперед, когда сильная рука Джошуа коснулась ее локтя.

— Хани Родригес, Джонни Миднайт, мой адвокат.

— Мое почтение, мисс Родригес, — проговорил Миднайт со светской легкостью и пожал ее прохладную руку. Пожатие длилось чуть дольше, чем допускал этикет. — Вы, должно быть, новая соседка моего патрона.

— Она — не то, что ты думаешь, Миднайт. У нас особые отношения.

Миднайт пожал плечами.

— Понимаю. Вы хорошо смотритесь вдвоем. Эй, почему бы нам не выпить вместе, а?

Нет. Нет. Нет. Хани испуганно посмотрела в темные, как ночь, глаза Миднайта.

Джошуа стоял в нерешительности.

— Почему бы и нет? Если ты не возражаешь, Хани.

Хани с трудом проглотила застрявший в горле комок и молча кивнула, даже не посмотрев в его сторону.

Миднайт не спускал с нее глаз.

— Джошуа так переменился с тех пор, как вы с ним.

Она порывисто вздохнула и вымолвила:

— Да?

— Когда Джошуа рассказал мне о своей новой подружке, я не ожидал, что это могли быть вы.., то есть что вы похожи на одну особу.

Хани проронила что-то невнятное и поднесла к губам бокал с вином.

Джошуа провел ладонью по ее спине и мягко заметил:

— Хани умеет быть разной.

Посреди их стола стояла композиция из золотистых роз вокруг свечи. Хани нервно потянулась за одной розочкой и нечаянно толкнула свечу. Миднайт моментально среагировал.

— Осторожно. Всегда опасно играть с огнем, неторопливо протянул он и, выразительно посмотрев ей в глаза, задул огонек.

Ладонь Джошуа накрыла ее руку.

— Миднайт, мне стоило больших трудов прогнать ее страх. Так что оставь свои уколы.

Миднайт встал.

— Прости, если что не так. Ей не нужно меня опасаться. Может, нужно опасаться самой себя?..

Вкрадчивые слова Миднайта привели Хани в трепет. С каждой минутой его действия становились все коварнее.

Это начинало выводить Джошуа из себя.

— Куда ты клонишь?

Миднайт не обратил внимания на патрона и склонился к Хани.

— Он опасный парень. Играйте с ним в открытую.

Хани лишилась дара речи. Джошуа начинал злиться. Миднайт зажег свечу и быстро удалился.

Джошуа обнял ее, будто оберегая от окружающих.

— И к чему все эти намеки? — Он сказал это с явным раздражением. — Вы что, знаете друг друга?

— Нет… — Хани легонько вздрогнула, кротко взглянув в мужественное лицо Джошуа. Нет, сейчас признаться она не сможет.

Со стороны миниатюрной сцены послышалась приятная романтическая мелодия.

— Хочешь потанцевать? — Джошуа, как и ей, хотелось немного расслабиться.

Восторженные огоньки вспыхнули в ее глазах.

— Да, очень. — Все что угодно, лишь бы забыть тягостные предостережения Миднайта.

Когда он заключил ее в свои объятия, она ощутила теплоту его тела, упругость его мускулов. Она склонила голову ему на грудь, слыша, как учащенно бьется его сердце. Скоро все поплыло в волшебном сне, а они легко кружились по гладкому паркету.

Часы летели незаметно, и вот уже свеча на их столике превратилась в огарок, огонек подрагивал все слабее в хрустальном блюдечке. А они все кружились, их тела ритмично изгибались, не желая разрушать очарования.

— Ты боишься меня? — прошептал он, чуть отстраняя ее.

Поведя плечами, она улыбнулась.

— Я бы не хотела бояться.

Он сосредоточенно посмотрел на ее губы, глубоко вздохнул.

— Ты знаешь, мне иногда кажется, будто мы раньше встречались.

Она намеренно отвернулась к окну и задрожала.

— Возможно, в другой жизни…

— Нет! В этой жизни.

Его едва различимое в темноте лицо было волнующе близко; его жизнелюбие, энергия щекотали нервы, обостряли чувства, заставляли думать только о нем. И опасно напоминали о ее лжи.

— Я бы никогда тебя не забыла, Джошуа. — Полуправда обжигала губы и терзала совесть. — Никогда бы не забыла.

— И я бы никогда не забыл тебя. Это меня и озадачивает. — Он поднял подбородок. — Не беспокойся, на днях я кое-что улажу, и тогда… — Он так сильно сжал ее пальцы, что она вздрогнула. — Эй, нет причин так волноваться.

Ее дрожащие губы опять были запечатаны страстным поцелуем. Все выглядело так, словно обезоруживающей страстью он стремился загасить ее страх и вину, словно убеждал в том, что он единственный, кто способен ее утешить и всячески опекать.

Руками она обвила его шею и крепко прижалась к нему. В эту ночь ей хотелось быть с ним.

Когда он ощутил, что ее груди становятся более упругими и томление нарастает, он оторвался от нее. Нежно провел по щеке.

— Давай слиняем отсюда.

Стараясь не дотрагиваться друг до друга и избегая прямых взглядов, глаза в глаза, они вошли в лифт в тот момент, когда со сцены прозвучала песня в исполнении какой-то блондинки.

— Хорошо поет, — заметила Хани, когда закрылись двери и самым безопасным стал разговор на какую-нибудь отвлеченную тему.

— Это Лейси Дуг — Лейси Миллер, подруга трудных дней, когда многое не складывалось, — хриплым голосом пояснил Джошуа. — Она не профессиональная певица, но очень талантлива. Я как-нибудь вас познакомлю, но сейчас я стараюсь ей помочь уехать из страны. Миднайт очень любил ее.

— И?

Лицо Джошуа стало суровым.

— Старая история, каких немало. Она бросила его ради богача. Он был раньше начальником Джонни. Лейси знала, что Джонни не доверял Дугласу и даже ненавидел своего патрона. Тем не менее выбор свой она сделала.

— Как же?

— Она лгала, — нехотя пояснил Джошуа с горечью. — И теперь он ненавидит ее. Дугласа убили, на право наследования поместьем наложили вето, и теперь она уверена, что убийцы Дугласа охотятся за ней. Она хочет сохранить себе жизнь, а я пытаюсь ей в этом помочь. Я не могу говорить на эту тему с Миднайтом, поскольку моя помощь ей ему явно не по нраву.

Ее что-то насторожило в его дерзком взгляде.

— Ну.., неужели ее ложь была.., столь ужасной?

— По мнению Миднайта — да.

Его глаза и голос казались ледяными, и Хани поняла всю обреченность своей надежды. Она забилась в наименее освещенный угол лифта, чтобы он не разгадал терзающие ее угрызения совести.

Сказать сейчас.

Ее бил озноб, она с трудом подавляла в себе панический страх и безысходность. Он почувствовал ее подавленность, привлек к себе и страстно поцеловал.

— Есть столько всего, что нужно забыть, — вымученно признался он. — Демоны из прошлой жизни не отстают. — Он опять припал к ее губам в долгом поцелуе.

Одной рукой она обняла его за шею и привлекла к себе.

— Я люблю тебя, — прошептала Хани. Прозвенел звоночек, и лифт остановился на одном из этажей.

Они отскочили от открывающейся двери.

Перед лифтом никого не было. Двери опять закрылись. Джошуа снова привлек ее к себе и нежно провел рукой по щеке. Потом его пальцы скользнули в ее волосы. В его взгляде горело желание, но не желание только близости, а чего-то большего, что не выразить словами.

О господи, ей необходимо сказать ему правду.

Но их губы опять соединились в страстном поцелуе, который отдалял неизбежное признание.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мощная спортивная машина Джошуа с рокотом неслась то вверх, то вниз по улицам, идущим вдоль склона холма. Он ехал быстро, пугающе быстро, но управлял виртуозно. Хани чувствовала его неистовость, его желание встретить опасность, и это его настроение соответствовало ее состоянию.

Ее волосы, подсвечиваемые лунным светом, развевал прохладный ветер. Тяжелая, властная рука обхватила ее плечи, когда машина наконец-то сделала последний рывок вверх по склону Телеграфного Холма. Она почувствовала горячую волну где-то внизу живота.

Он просто сводил ее с ума — это состояние можно было сравнить с бесстрашным балансированием над краем пропасти.

Когда они затормозили у темного гаража, он быстро выключил мотор и яростно притянул ее к себе.

Затем Джошуа прижал ее к спинке сиденья и стал целовать так судорожно, что она едва не задохнулась. Его большие загорелые руки то путались в волосах, то гладили лицо, очерчивали профиль, разрез губ, изгиб шеи и наконец задержались на груди. Разгоряченные губы повторяли их путь, и она с такой же щедростью рассыпала свои поцелуи.

— Хитер уехала к своей матери, — хрипло проговорил он, когда машина въехала в гараж.

Дверь с шорохом опустилась, окутывая их тишиной, спокойствием и темнотой. Наконец-то они остались одни, отрезанные от ночи, от всего мира.

Его руки теперь блуждали по всему ее телу, поспешно расстегивали пуговицы платья, причудливую защелку бюстгальтера.

Сдавленным голосом он позвал:

— Давай поднимемся наверх.

Хани будто лишилась дара речи; собственно, говорить не хотелось. Когда он высвободил ее из объятий, она по-прежнему чувствовала на своем теле касания его пальцев. Вылезая из машины, она придерживала расстегнутое платье.

Когда вошли в дом, она стала его ласкать, а он легкими движениями расслабил ремень на брюках.

Ее ладони ощутили напряженность его мускулов, нежную поросль на груди, нагое тело. Легкими прикосновениями она продолжала свое исследование.

С первого этажа лестница вела на пятый, где была его спальня. Она взглянула вверх, туда, где сквозь верхнее окно холла пробивался лунный свет.

Он — Джошуа Камерон, враг ее отца. Ее враг.

Это безумие. Но сильнее страха было желание остаться с ним.

Он пристально вглядывался в ее лицо.

— У тебя огромный дом, — сказала она. — Я чувствую.., неловкость, будто заблудилась.

— Здесь я всегда ощущал себя одиноким, — признался он. — Пока не настала эта ночь. Пока не появилась ты.

— Мне тоже было очень одиноко, Джошуа. Это состояние одиночества длилось очень долго.

Опасные огоньки блеснули в его глазах.

— Теперь у тебя есть я. — Он опять привлек ее к себе, и она с готовностью подставила губы для нового поцелуя, для его дерзкого языка.

Ее руки опять обвили его шею, затем ладони ощутили ширину плеч, мускулистый торс, холод пряжки ремня.

— Я делаю глупости и не могу себя сдержать.

Его губы коснулись ее рта, на сей раз с нежностью. Но все выглядело так, словно он тушил бушевавший в нем пожар.

— Джошуа, я никогда не испытывала подобного чувства ни к одному человеку и никогда не смогу так желать кого-то другого.

— Я чувствую то же самое.

Но его поцелуи были по-прежнему неистовы, будто он никак не мог распробовать ее на вкус, хотя делал попытки лишь минуту назад. Она с восторгом возвращала ему поцелуи, выказывая такую же страстность. Ее нетерпеливые руки блуждали теперь на его талии и, быстро нащупав расслабленный ремешок, решительно высвободили его из петель. Она бросила ремешок на пол и взбежала на второй этаж.

Догнав, он опять привлек ее к себе и, прислонив к перилам, впился в ее губы еще более страстно, чем прежде.

— Просто прекрасная. И возбуждающая. Я не знал такой пылкой, страстной женщины.

Она ощутила пустоту за спиной и испугалась.

Перила показались хрупкими. Но он крепко обнимал ее, и страсть завладела ею, лишь только он расстегнул последнюю пуговицу на ее платье. Теплой ладонью он коснулся ее обнаженной спины, талии, тронул грудь. Он сдернул платье, и воздушная шелковая ткань с легким шелестом слетела на ковровые ступеньки, обнажая ее фигуру.

Они добрались до последнего этажа.

— Я думал, ты боишься высоты, — проронил он.

Хани с вызовом посмотрела ему в глаза.

— Я решила жить, рискуя. — Она жадно припала к его губам. — Так интереснее.

Он ответил с хрипотцой:

— Не всегда.

— Тебе видней.

Он дотронулся до ее роскошных плеч.

— Я не хочу причинить тебе вреда.

Сегодня вечером настала ее очередь бросить вызов судьбе. Ничего сейчас не имело значения только испепеляющая страсть, только сковывающее мысли чувство глубокой симпатии к нему. Он был человеком, обделенным любовью, отстраненным от всего яркого и спокойного, по-настоящему блистательного. Он жил по принципу — используй другого. Он воплощал в себе то, от чего она бежала всю жизнь. И все же она остро чувствовала, как совпадают его и ее одиночество.

Хани вновь испытала силу его объятий, тело стало таким податливым, голова искала успокоения на его груди. Дрожащими пальцами она вновь коснулась его лица. Джошуа затаил дыхание.

Он стоял не шевелясь, превратившись в статую.

Затем он бережно приподнял ее подбородок, будто собирался заглянуть в глаза. В них был и испуг, и вызов, и страстное томление. Он видел и ее нерешительность, и ее нежность. От затянувшегося молчания у нее дрожь пробежала по телу.

Не говоря друг другу ни слова, они начали сбрасывать оставшуюся одежду и нагие легли на пушистый ковер, разостланный здесь же, возле лестницы. Он навалился всей мощью своего мускулистого тела, источая пыл, ненасытно впиваясь в ее губы.

Она застонала, когда он дерзко сжал ладонями ее груди, когда начал покусывать соски, рассыпать жадные поцелуи по всему телу, чувствуя ответное возбуждение.

Даже перед тем, как он стремительно вошел в нее, увлекая в бездну своей страсти, она знала, что ничего подобного ей не суждено будет испытать впредь.., что она сейчас теряет навсегда частичку себя, что растворяется в его власти.

Его испепеляющая страсть тем не менее сулила ей воскрешение.

До этой ночи, до появления этого человека она толком не сознавала, кто она такая и чего хочет.

Теперь наступало прозрение самой себя.

Она теперь понимала, что, кроме Джошуа, все остальное не имеет для нее значения.

Она трепетно содрогнулась, с силой прижалась к нему, выгнув тело, уткнулась в его грудь и исторгла восторженный стон.

Прикасаясь к его вспотевшему сильному телу и не переставая постанывать, Хани задавалась вопросом, потрясен ли он так же, как она.

Она мысленно напомнила себе, что он мужчина, у которого было много женщин — женщин гораздо более привлекательных, чем она, нетребовательных женщин, не находившихся в родстве с его заклятыми врагами. У Джошуа суровый, тяжелый нрав. Она, вероятно, сглупила, возмечтав исправить его, уверовав в то, что ее любовь смягчит его сердце. Как он может возненавидеть ее, узнав правду!

Но эту ночь она заберет с собой. И ни при каких обстоятельствах не станет сожалеть о прошедшем.

И все же.., ей стало еще страшнее, чем раньше.

Когда он погрузился в сон, она долго лежала рядом. Лишь забрезжил рассвет, Хани поднялась и укрыла его одеялом.

Медленно оделась, понуро спустилась по лестнице на первый этаж. О, если он узнает, кто она, его расположение обернется гневом.

При первом же взгляде на декорированный бархатом и бриллиантами прилавок ювелирного магазина Джошуа уже знал, что хочет купить большой изумруд. Потому что этот драгоценный камень идеально подходил к ее глазам.

— Сколько? — спросил он у демонстрировавшей изделие продавщицы.

Когда та назвала умопомрачительную цену, он и глазом не моргнул. Просто вытащил кредитную карточку.

Обычно он покупал ювелирные украшения, чтобы преподнести их в качестве прощального подарка.

Но это имело другую цель.

А все потому, что женщина, для которой он его покупает, отличается от других.

Воспоминания об эротической сладости прошедшей ночи, о том, как она трепетала, когда он вошел в нее, вызывали томление. Он не понимал, какова власть Хани Родригес над ним, но было ясно — жизнь без нее несносна.

Ненависть улетучилась, его захлестнуло новое мощное чувство, которое с трудом поддавалось определению.

Он знал, что попросит ее выйти за него замуж.

Кольцо для помолвки было в кармане, когда Джошуа бодро направлялся к отелю Уатта с подготовленными Миднайтом бумагами. Оставалось еще несколько деталей, которые следовало обсудить с Эстеллой Уатт, прежде чем он согласится продать находящиеся у него акции.

Он задержался на ступеньках перед входными стеклянными дверями огромного отеля. Дюжина флажков с символикой фирмы Уатта красовалась на флагштоках. Он с трудом заставил себя не замечать их и продолжить путь в отель, некогда составлявший гордость и радость его отца. Вспомнилось, как он давным-давно вот так же поднимался по лестнице в его офис, почтительно приветствуемый служащими.

Но более отчетливо вспоминался Уатт, скупивший акции, уничтоживший отца, его мать, его жизнь.

Сколько же лет он жил в надежде отомстить!

Однако это все в прошлом. Сегодня прошлое теряло свою силу.

Джошуа уже собирался войти в отель, когда вдруг заметил огромную, легкоузнаваемую машину, припаркованную на маленьком пятачке в нескольких ярдах от основной стоянки.

«Бомба».

Он опять спустился по ступенькам и улыбнулся ее манере припарковывать автомобиль. Хани, должно быть, где-то поблизости.

Он забыл обо всем и поспешил к «Бомбе».

Как всегда, она была не закрыта и переполнена всяким утилем. Ему, вероятно, придется нанять пару служанок, которые следили бы за порядком, закрывали дверцы, включали сигнализацию.

Когда он закончит все формальности с Эстеллой Уатт, то вернется сюда, чтобы дождаться Хани и просить ее выйти за него замуж.

Но когда он снова подошел к отелю, Хани спускалась по лестнице. Она замерла на третьей ступеньке, побледнела, охваченная испугом.

Теперь он наконец-то вспомнил, почему ему так долго не давала покоя ее улыбка. Наконец-то понял, кто она.

Та самая Сесилия Уатт, которую он повстречал в больнице.

Хани приблизилась к нему, но он отшатнулся.

Достаточно было лишь один раз взглянуть в его глаза, чтобы протянутая для рукопожатия рука замерла.

Господи, с самого начала она знала, кто он. Она чувствовала, что имеет над ним определенную власть, уже тогда, в момент их первой встречи, знала, что может смягчить его характер, и воспользовалась своей властью. Для этого она стала более привлекательной, приблизилась к нему и заманила в ловушку.

Все, что она делала, все, что говорила, было заведомой ложью. Он влюбился в нее как дурак.

Грубо схватив ее за руку, он повлек Хани вниз по ступенькам.

— Джошуа, что случилось?

— Ты хочешь знать, что произошло? Скажи мне свое имя — Сесилия? Или ты используешь, или используют тебя. Она предупреждала его, что не отстанет. Свою игру она провела искуснее.

— Ты была хороша! Чертовски хороша! А выступление прошлой ночью просто великолепно! Не мудрено, что сбежала. Уверен, от смеха долго не могла уснуть.

Крупные слезы покатились по ее щекам.

— Нет. Я люблю тебя, Джошуа. Я действительно люблю тебя!

Не может быть!

— Ты говоришь это для того, чтобы получить все, что желаешь. Я был дураком, поверив тебе.

Она сняла солнцезащитные очки. Ее наполненные слезами глаза были огромными и выражали страдание, которому можно было бы поверить, если бы все это не было игрой.

Он схватил ее дрожащую руку и сунул в нее бумаги, подготовленные Миднайтом.

— Вот тебе и оплата за труды. — Потом быстро достал из кармана черную бархатную коробочку. А вот еще кое-что. Я всегда одариваю женщин, с которыми сплю, а потом расстаюсь. — Сердитое лицо потемнело от злости, голос стал неузнаваемо колким. — Я заплатил гораздо больше, чем обычно, ну и пусть. Радуйся. Ты это заслужила… Хани.

Она побледнела, в глазах потемнело. Она рванулась к нему. Побоявшись, что она сейчас рухнет, он поддержал ее.

— Джошуа, нет… Ты не прав. Пожалуйста, поверь мне.., я.., прошлой ночью я хотела во всем признаться, но боялась это сделать. Позволь мне объяснить.

— Мне наплевать на твои враки. Я собираюсь уничтожить твоего отца. — Джошуа почти сипел. Но знай, тебя мне хочется уничтожить еще больше.

Он резко развернулся и ушел.

— Джошуа, пожалуйста… — звала она в отчаянии, но слезы мешали говорить.

Когда она опять с болью выкрикнула его имя, ему показалось, что что-то царапнуло его сердце, как будто крючком зацепили за мягкую ткань и резко рванули.

Самым трудным было уходить от нее прочь.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Черный огонь пожирал душу Джошуа. Ему казалось, что он уже миновал ад, но сейчас было еще хуже. Демоны, терзавшие его раньше и возбуждавшие все дурное, слетелись разом.

Он не брился два дня. Он не приступал к работе. Он только пил.

Не то чтобы виски помогало. Спирт лишь разжигал ненависть, бередил боль, обостряя недовольство собой.

Ему хотелось возненавидеть Хани. Нет, Сесилию! Ему хотелось ненавидеть себя, поэтому он начал утро, откупорив наиболее крепкий напиток.

Однако спиртное оказывало обратное действие он желал ее все больше. По какой-то причине Миднайт избрал для приезда именно этот день (или, скорее, вторую половину дня), когда алкогольный туман слегка рассеялся, а ненавистное желание видеть ее обострилось. Джошуа приветствовал Миднайта приказом прибегнуть к любым действиям, лишь бы раздавить Уатта и Сесилию.

Миднайт вырвал у него из рук бутылку, пошел в ванную и вылил остатки в раковину, приговаривая:

— Э, нет! Я ее не трону, потому что ты любишь ее, ты — саморазрушитель чертов.

Джошуа подошел к бару и откупорил другую бутылку.

— Тогда ты уволен.

— О нет. Ты не можешь меня уволить! — Миднайт поднял с кресла свою кожаную куртку. — Потому что я ухожу. Я не собираюсь здесь слоняться и наблюдать, как ты превращаешься в уличного пьянчужку, вместо того чтобы попытаться понять она это сделала из-за того, что у нее не было иного выхода.

— Если ты все так правильно понимаешь в моей любовной истории, что ж в своей никак не разберешься? Ты все еще любишь Лейси, но теперь Дугласа нет, а парень, который убил его, следит за ней и за ее ребенком. Счета Дугласа заморожены, а я один из тех, кто помогает ей, кто достал ей эти треклятые паспорта и билеты в Бразилию.

Миднайт побелел, как простыня.

— Чтоб тебя черт побрал! Кто ты после этого, если вмешиваешься в жизнь Лейси за моей спиной?

После того, что она сделала, ей награда по заслугам.

— Она заслужила смерти?

— Отстань от Лейси!

— Ты не прав по отношению к ней.

— Нет, я был не прав, когда поверил тебе.

Джошуа застыл, слыша непримиримый гнев в голосе своего друга.

Оба смотрели друг на друга с нескрываемым презрением, каждый был убежден, что нанес другому удар в спину. Только когда, набросив на плечи пиджак, Миднайт с негодованием покинул его дом, сознание Джошуа достаточно прояснилось, чтобы понять — между ними произошла серьезная размолвка. Он попытался устремиться за ним по лестнице вниз, но ничего из этого не вышло: ноги подгибались. В тот момент, когда Джошуа с трудом добрался до входной двери, Миднайт уже отъехал на своей быстрой новенькой машине красного цвета.

Джошуа ощущал себя виноватым в их ссоре, его охватило жуткое предчувствие. Он позвонил в офис Миднайта, но его там не было. Дома тоже не было.

Джошуа стоял у окна спальни и отпивал большими глотками прямо из бутылки. Дом казался блекло-серым, чертовски пустым — как его душа.

Поскольку для Хитер здесь было не лучшее место, он попросил дочь переехать к матери хотя бы до конца лета.

Он посмотрел из окна на дом, где жила Хани.

Она — причина всех бед; из-за нее он расстался с дочерью, поссорился с Миднайтом. Какого черта ей здесь делать? Неужели она решила обосноваться в этом доме навсегда, чтобы мучить и мучить его?

Он опять отпил из бутылки. Послышался дверной звонок.

Это, должно быть, Миднайт. Решил возобновить защиту Сесилии Уатт.

Дьявол! Теперь Джошуа боялся видеть своего друга, потому что в таком настроении, как сейчас, он выведет его из себя.

Джошуа подошел к стерео и включил музыку, чтобы не слышать ни биения своего сердца, ни дверного звонка.

Он подскочил, когда небольшая галька стукнула в оконное стекло и сработала сигнализация. Без рубахи, в старых джинсах неуклюже спустился он по лестнице, как огромное, темноволосое, измученное животное.

Хани стояла посреди фойе с расцарапанным запястьем и, держа в руке острый осколок стекла, смотрела на него. Как всегда, в зеленом.

Ее голос был низким и напуганным, однако вполне слышен в грохоте стерео.

— Выключи свою сигнализацию. Это всего лишь я.

— Черта с два. Пусть полиция разберется с тобой.

— Опять наручники? Не думаю, что это сейчас актуально.

— Иди к черту, — вырвалось у него.

Она улыбнулась той улыбкой, которая так часто вспоминалась ему.

— Эй, да идти-то не нужно. Я уже здесь. — Она медленно приблизилась к лестнице, будто так же, как и он, боялась находиться рядом.

Она похудела, и это ей не шло. Как же она изменилась за неделю: лицо приобрело серый оттенок, под тусклыми глазами круги, огненно-рыжие волосы стали какими-то пегими. В одежде царил беспорядок. Дешевые браслетики были плохо подобраны. Ему не нравилась ее цветастая блузка.

— Ты выглядишь ужасно, — упрямо заметил он. — Что тебе нужно?

— Джошуа, я пришла, потому что тебе — как ты заявил — скорее хотелось уничтожить меня, чем моего отца.

Он сипло засмеялся.

— Барашек на заклание.

— Ты когда-то говорил, что взял бы меня на пару ночей без оговорок. Ну так что же, я отдаюсь тебе, но не причиняй вреда ему.

Он окинул ее нахальным взглядом.

— Я воспользовался тобой, помнишь? А сейчас ты торгуешься… Ты непривлекательно выглядишь.

С чего это ты решила, будто все еще меня интересуешь?

— Потому что я так чувствую, Джошуа. Я знаю, ты по-прежнему хочешь меня.

О боже праведный, она права. Неужто она создана для того, чтобы мучить его, чтобы заставить его терять последние крохи здравого смысла?

Прошла неделя с тех пор, как он был с ней, неделя с тех пор, как узнал, кто она на самом деле.

Семь дней адской пытки.

— Черт с тобой! Проваливай к себе домой! — Но в своем воображении он раздел ее донага.

— Нет! — Она сбросила шляпу так, что та пропланировала к лестнице. Когда она шагнула к нему, ему захотелось схватить ее, подмять. Вместо этого он собрался с силами и начал, спотыкаясь, подниматься в свою спальню.

— Если умненькая, то уйдешь.

— У меня нет выбора, Джошуа, — прошептала она ему вслед. — Я играю ва-банк.

Он тоже играл ва-банк. Ему хотелось, чтобы ничто не смутило его: ни ужас ее положения, ни ее все еще призывное тело, ни его страстное желание схватить и наказать ее.

— Ты хотел возмездия, не так ли? Возьми меня.

Попользуйся мной. Надругайся надо мной. Действуй по своей схеме.

Он пытался оторвать взор от округлостей ее роскошного тела, от ее нежного рта, но сердце билось неровно, и ком подступил к горлу. Она предложила ему себя.

Когда она сделала еще несколько шагов к нему, он уловил запах жасмина (этот запах пьянил сильней, чем ликер).

— Джошуа, пожалуйста…

В нем что-то дрогнуло, и он схватил ее, бросил на кровать. Затем навалился всем телом, подминая под себя. Ее кожа как мягкий хлопок, губы — такие соблазнительные, теплое дыхание, аромат духов.

Остатки здравого смысла в его затуманенном мозгу подсказывали, что надо отпустить ее. Но он больше не слушал никаких внутренних увещеваний. Она слишком хороша. Она слишком хорошо пахнет. Все остальное с той же силой, как раньше, разжигало плоть.

Он повернул ее лицо к себе.

— Ты знаешь, почему я вынужден ненавидеть тебя…

— Разве это имеет какое-то значение? — прошептала она, пытаясь изобразить улыбку. Губы дрожали.

— Твой отец убил моего отца! Отель Уатта когда-то принадлежал моему отцу. Хантер отнял его.

Он отнял все. Мой отец остался на улице, спился.

Мы с матерью были обречены на страдания. Отец решил рискнуть. Однажды он пил и чистил ружье.

Ружье выстрелило прямо в голову. Возможно, было самоубийство. Об этом я никогда не узнаю. — На минуту он замолчал. Его голос дрогнул. — Я.., я нашел его. Мне было одиннадцать. Я обвинил себя, потому что не раз видел его мучения и желал ему смерти.

— О Джошуа… Мне так жаль, — с нежностью проговорила она.

Всю его жизнь он мечтал о нежности, кротости, мягкости.., о любви. Она же умело пробуждала тягу к этим качествам, и это приводило его в ярость.

— Черт тебя подери! Мой отец умер, потому что твой отец уничтожил его. Мать умерла следом.

Хантер Уатт погрузил меня в ад. Потом пришла ты и довершила…

Она нежно застонала. Страх и желание отразились в его глазах.

— Но я же не знала об этом. — Она нежно дотронулась до его лица, но он оттолкнул ее руку. — Но больше всего я сожалею, что ты так мучаешься.

— Я тебе не верю! — воскликнул он. — Ты — лгунья! Тебе наплевать на меня!

— Нет…

Но он не мог больше слушать ее ложь. Лишь только она начинала говорить, им овладевала ярость, разливавшаяся как черное масляное пятно.

Но так же росло и его желание. Он знал, что не должен трогать ее, он знал, что, пока не поздно, следовало бы выгнать ее вон. Но он ничего не может сделать с собой. Уже слишком поздно.

Бери, или возьмут тебя. Используй, или используют тебя. Разрушай, или разрушат тебя. Она преподнесла ему тот же урок.

Ее тело лежало под ним. Он знал, что может воспользоваться ею, если захочет. Он с трудом стянул с себя джинсы. Затем раздел ее, грубо расстегивая блузку. А она смотрела на него большими испуганными глазами.

Когда они остались голыми, он схватил ее руку и положил себе на бедро.

— Ну, погладь меня, — прошептал он. — Ты знаешь, как мне нравится. Притворись, что тебе это тоже нравится.

Используй, или используют тебя. Он отбросил ее руку и, грубо обняв ее, приблизился губами к ее губам, собираясь сделать ей больно. Но когда она поцеловала его с невыразимой нежностью (как будто своей душевностью стремилась смягчить его гнев), казалось, она хотела раствориться в нем. Теперь ему представлялось, что он в каком-то волнующем сне, и свирепость пошла на убыль, и он уже не в силах причинить ей зло. Некое чувство (гораздо более сильное, чем ненависть) делало его мягче.

Как же мог он причинить ей зло, если сейчас хотел лишь одного — быть с ней? Поэтому он бормотал нежные, волнующие признания и целовал ее заплаканные глаза. Она обхватила ногами его бедра и взывала овладеть ею. Касаниями он разжигал ее страсть до тех пор, пока она не изогнулась в томительном желании, пока ее жертвенность не стала страстью.

Он не спешил; решив начать игру языком, он медленно пробовал ее на вкус, пока она не содрогнулась в экстазе, а он наслаждался этой игрой. Некоторое время спустя он прижал ее к себе и наконец вошел в нее, в ее мягкую обволакивающую плоть. Она пылала и содрогалась в экстазе. Безумно хороша. Такая неукротимая и энергичная. Он знал, что уже никогда не сможет ее забыть.

И позднее, в полной тишине, они не отпускали друг друга. Наконец он откинулся на спину и стал осознавать, что происходит, вспомнил, кто она для него. Сесилия Уатт! Как же он может, зная ее имя, все еще ее желать? Она — дочь убийцы его отца. И каждое ее слово — ложь. Каждый ее поцелуй — всего лишь игра.

Если он так глуп, чтобы желать ее, то какой же он дурак, если позволяет ей иметь над ним власть.

Срывающимся и хриплым голосом он попробовал заговорить:

— Отправляйся домой, Сесилия. Ты хорошо поработала, но этого мало. Я все равно не раздумал поприжать твоего папашу.

Она не сдержала крик обиды, крик негодования.

Он отвернулся от нее и лежал неподвижно, показывая полное безразличие. Она поднялась, собрала свою одежду и выбежала вон.

Как только она ушла, дом стал холоднее и пустыннее, его охватило чувство одиночества. Он ощущал себя раненым зверем, чье сердце вырвано.

Ужасающая тишина сводила с ума.

В это время зазвонил телефон, и автоответчик перехватил звонок.

Телефон зазвонил еще раз.

Что-то подтолкнуло его поднять трубку.

Голос совсем незнакомый. Женский.

Он застыл, слушая отрывистые слова, едва ли они доходили до сознания.

— Страшная автомобильная катастрофа… Его машина перевернулась… Более часа пришлось вырезать его автогеном. На пересечении улицы Мартина Каунти и моста «Золотые Ворота»…

Миднайт находился в отделении интенсивной терапии — при смерти.

И Джошуа с ужасом понял, что в этом его вина.

Как никогда, ему нужна была Хани, чтобы преодолеть этот кошмар. Он схватил трубку и набрал ее номер, но когда она услышала его голос, то могла только издать горький, безнадежный стон.

Она проговорила лишь одно слово — Джошуа.

Потом в трубке воцарилась тишина.

Перед глазами прошел последний бурный час, что они вместе провели в постели. Она оказывала на него непостижимой силы эротическое влияние, разжигавшее его страсть, желание и агонию. Эта сила перекрывала то, что называется ненавистью, и поддерживала то, что перерастало в любовь.

Какой же он упрямый дурак, если не смог простить ее, если не желает признать, что не может без нее прожить и дня.

Но слишком поздно.

Она ушла навсегда. Он выгнал ее, так же как выгнал и Миднайта, устремившегося навстречу своей гибели.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Туда нельзя проходить!

К черту запреты. К черту эти больницы с их нелепыми правилами.

Джошуа разъяренно прорвался через кристально чистые двери. Три медсестры в перчатках, масках и белом облачении бросились ему наперерез, но Джошуа растолкал их.

Это было последним препятствием. Теперь он увидел Миднайта, лежавшего с серым лицом недвижно на окровавленной простыне под жутко ярким светом ламп. Что-то внутри Джошуа оборвалось.

Доктора и медсестры говорили приглушенным, напряженным шепотом, суетливо готовя Миднайта к операции.

Когда Джошуа медленно проходил к выходу из операционной, он подумал, что никогда не видел Миднайта таким беспомощным. Его привлекательные черты померкли. Черные синяки под темными веками. Hoc был сломан, губы разбиты и чудовищно вспухли. На лбу запеклась кровь — видимо, после удара о руль или лобовое стекло.

Медсестра торопливо сбривала с головы угольного цвета волосы. Джошуа пожал безжизненные пальцы Миднайта и сразу вспомнил, как последний раз пожимал отцовскую руку. Что его совершенно потрясло — так это маленький полиэтиленовый пакетик, который кто-то из медперсонала сунул ему в руку.

Дрожь прошла по всему телу, когда он его открыл.

Кольцо и часы Миднайта.

На лбу выступила испарина. Та же жуткая дрожь пробежала по позвоночнику. В висках пульсировала кровь. Все поплыло перед глазами. Он ощутил себя ничтожным, беззащитным котенком и так ослабел, что пришлось проводить его в комнату для ожидающих.

Проходили часы, но Джошуа не ориентировался во времени; он пребывал в ужасающем кошмаре настоящего, к которому примешивался пережитый кошмар прошлого. Тогда ему исполнилось одиннадцать, и первый день в новой школе складывался ужасно. Несколько высокорослых верзил встретили его в комнате, где находился фонтанчик с водой, и начали пихать по кругу. Он падал на холодный кафель, а они покатывались со смеху над его малым ростом, над его попытками сопротивляться, над его беззащитностью. Они выбрали его мишенью для своих гадких шуточек и продолжали издеваться, пока он не почувствовал себя слабым и ничтожным, пока у него не закружилась голова, пока ему не стало все равно, что с ним происходит. Это развеселило их еще больше. Потом появился Миднайт; он был выше и плотнее, чем остальные, отличался дерзостью — но для него он стал защитой.

Верзилы разбежались. Миднайт с тех пор оставался с ним рядом.

До сих пор.

Миднайт учил его драться, учил его выживать.

Миднайт был единственным, кто понял его боль и искренне желал ему добра. Есть что-то символичное в том, что именно Миднайт в последний раз сражался с угнездившейся в душе Джошуа тьмой.

И это сражение стоило ему жизни.

Он любил Миднайта. И любил Хани. Его родная дочь не желает жить с ним. А ведь он ее тоже любил.

В комнате для ожидающих появилась Лейси, и все только усугубилось; рядом с ней стоял нескладный девятилетний мальчонка — с волосами угольного цвета и такими же темными быстрыми глазами. Совершенно белая отметина в волосах нелепо свисала вместе с челкой на брови мальчика.

Лейси выглядела уставшей и напряженной, а Джошуа вспомнил, что за ней постоянно следит какой-то тип.

— Ты ведь должна была лететь сегодня в Бразилию.

— Я не смогла, когда узнала о случившемся, — мягко возразила Лейси. — Я не могла бросить Джонни.., потому что.., не могла. — Она подтолкнула мальчика вперед. — Это Джо.

Джошуа заглянул в темные глаза мальчика, и ему стало не по себе.

У Миднайта, так любившего детей, был сын.

И из-за Джошуа Миднайт может погибнуть, даже не узнав об этом. Лейси и ее сынишка оказались в опасности. И если что-то с ними случится, пока они в Штатах, их гибель будет тоже на совести Джошуа.

— Он без сознания, и врачи не надеются на благополучный исход.

Джошуа обхватил голову руками в горестном отчаянии. И пока он так сидел (пусть рядом была Лейси), он чувствовал себя очень, очень одиноким без Хани, а сердце терзало отчаянное желание лучше бы мне умереть вместо Миднайта.

Розоватый луч занимавшейся зари просачивался через окна, но Джошуа вряд ли видел его. Он застыл, опершись локтями о колени, обхватив руками голову. Повернул браслет часов, чтобы посмотреть время. Уже пять часов, как шла операция.

О господи! Эта комната для ожидавших действовала на него убийственно. Потом возникла горестная мысль: Если только это случится… Лейси повела мальчика вниз, чтобы накормить.

Толчком открыли дверь. Мягкие, вкрадчивые шаги означали, что он больше не один. О, как он не хотел видеть рядом свидетелей своих терзаний!

Подняв голову, он взглянул на вошедшего гневно и растерянно.

Это была женщина, окутанная флером розового цвета, — будто ангел с нимбом. Огненные волосы, сумрачное лицо.

Но он знал, кто она.

Она сделала шаг к нему. Ботинки на мягкой подошве, в ушах тренькают, позванивают сережки.

— Джошуа…

Этот мягкий вкрадчивый голос разрывал сердце.

— Уходи, — гневно потребовал он, хотя какая-то часть его готова была пасть перед ней на колени и умолять остаться.

Он нагнулся еще ниже, пытаясь не замечать ее.

Но она сделала к нему еще один осторожный шаг и улыбнулась так мягко, так желанно.

— Какого черта ты все время перечишь мне? пробурчал он, как всегда завороженный ее дерзостью, ее миловидностью, но изо всех сил старавшийся не показать этого.

Он прикрыл глаза и не отнимал рук, противясь соблазну взглянуть на нее.

— Как ты узнала, где я? — Он казался раздраженным.

— Мне звонила Хитер.

— Ей вообще до этого дела нет.

Хани сделала еще один неуверенный шаг.

— Извини, я хотела поговорить с тобой. Я.., я не знала о Миднайте.

Джошуа прикрыл глаза ладонями, испугавшись шевельнувшегося где-то в недрах его тела желания.

— Как Миднайт? — тихим голосом спросила она.

— Плохо, — выдавил он. — Все еще в операционной.

— Он крепкий.

— И крепкие парни тоже уязвимы. — Он по-прежнему прикрывал глаза ладонями.

— Хорошо, что ты это наконец-то понял.

Он замер и теперь слышал лишь глухие удары своего сердца.

— Послушай, мне не нравится, что ты здесь.

— Я знаю.

Это было сказано с надрывом. Она опять сделала к нему шаг. Что же творится? Затаив дыхание, он ждал развития ситуации.

Дверь резко открылась, и хирург — красивая рыжеволосая женщина с карими глазами — вошла в комнату.

— Кто еще?.. — Джошуа нервно взглянул. Заметив круги у нее под глазами, замолк.

Доктор Лескюр нервно поправила рулончик кардиограммы и присела.

— Дважды нам казалось, что мы уже потеряли его. — Она помедлила. — Но мало-помалу положение начало выравниваться. Мы сделали ему переливание, наметилась некоторая стабильность. Из черепа удалили осколки металла. Ему чертовски повезло — если бы инородное тело попало чуть глубже, нарушено было бы жизнеобеспечение. Порезы на ногах, грудной клетке, лице — это пустяки.

Если он переживет эту ночь, сказала я себе, то ставлю пятьдесят на пятьдесят. Операция прошла легче, чем мы ожидали. Однако…

— Однако?

— Даже если, как нам представляется, нет сильных повреждений мозга, его сильно тряхануло.

— Что вы имеете в виду?

— Могут возникнуть нежелательные последствия: например, может проявляться дезориентация или даже некоторая амнезия, — заметила врач. Когда пациент в таком тяжелом состоянии, то трудно что-либо предсказывать. Могут быть нарушения психики.

Миднайт, возможно, будет жить. Есть шанс.

Сейчас это для Джошуа было главным. И Лейси останется с ним.

Когда врач ушла, он впервые взглянул на Хани.

Ее лицо было бледным, а зеленые глаза — большие и светлые — стали заботливыми.

Нежная улыбка Хани обезоруживала. Боже мой, может быть, Миднайт останется жив, но ведь он потерял Хани.

Гнев исказил его черты, голос осип.

— Спасибо, что пришла.

На мгновение ей показалось, что горло пересохло, пропал голос.

— Я.., я не могла иначе. — Она теперь тоже старалась не смотреть на него. — Мой отец разъярился, когда узнал, куда…

Джошуа удалось произнести ровным голосом:

— На меня не рассчитывай.

Она замерла.

— Я знала, что не нужна здесь! — Затем, сглотнув, добавила:

— До свидания, Джошуа.

Его сердце пустилось вприпрыжку. Она уходит.

Она уже у двери.

— Почему ты пришла именно сегодня? — прошептал он вслед.

— О Джошуа…

Горючие слезы навернулись ей на глаза и покатились по щекам. До него дошло, что он сильно обидел ее.

Он расслышал, будто во сне, ее страстный шепот:

— Извини, Джошуа. Извини за все, что я сделала, за причиненную боль. Я не хотела, чтобы было хуже. Понимаю, почему ты ненавидишь меня.

На ее бледном личике отразилась та же боль, которая терзала его душу.

Пусть уходит.

Но почему?

Он медленно встал.

— У меня нет к тебе ненависти.

Она глухо зарыдала.

— Я.., я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке. — Распахнула дверь. — Теперь спокойнее…

Джошуа кинулся к ней.

— Подожди, не все так безмятежно, — отчаянно признался он, схватив ее руку. — И не будет никакого покоя, если ты уйдешь. — Он втащил ее в комнату, прижал к стене.

— Джошуа, что ты такое говоришь?

— Говорю, что был тупицей. Хани, я люблю тебя.

— Не верю…

— Поверь! Я люблю тебя, — повторил он низким, измученным голосом. — Я сожалею, если ты можешь такое допустить, о многих вещах. Сожалею о том, что напился как свинья и вел себя непристойно. Сожалею, что повздорил с Миднайтом и он в расстроенных чувствах летел как ошалелый навстречу своей гибели.

— И Миднайт, и я тоже виноваты в какой-то мере…

— Нет. Вы оба стремились меня спасти. — Джошуа глубоко вздохнул, прижал ее к себе. — Ты так прекрасна…

— Ну, красотой я не блещу…

Он почувствовал пощипывание в горле.

— В моем бестолковом мире ты — единственный просвет.

— Но я никогда не похудею, не стану изящной, чтобы носить облегающие наряды…

В его взгляде опять блеснуло желание.

— Когда ты нагая, то само совершенство. Вместо облегающих платьев я подарю тебе изумруды. И этот наряд будет идеально подходить к нашему ложу… — — Мне ничего не нужно, кроме твоей любви. — Она с сияющим лицом прижалась к нему.

Ему нравилось, что в этих туфлях она стала почти вровень с ним; такая податливая, теплая, утешающая. Его сердце часто забилось, стало жарко. Руками он гладил ее волосы, осторожно прикасался к лицу.

— Я и предположить не мог, что буду кого-то так сильно желать, — доверительно прошептал Джошуа.

Она потупилась, еле слышный стон радости исторгли ее губы.

— Я думаю, что полюбил тебя с первого взгляда, услышала она его признание. — Даже когда я узнал, кто ты, я продолжал относиться к тебе с симпатией. Ты сблизила меня с Хитер. Я зациклился на мести, но твоя любовь, твой идеализм показали путь выхода из темноты.

Они влюбленно посмотрели друг на друга. Она коснулась пальцами его губ.

— Мне тоже была невыносима мысль потерять тебя. — Она была откровенна. — Вот потому-то я и пришла сегодня. Мне нужно было тебя видеть. Я боялась, что ты станешь укорять себя…

— Но твой отец…

— О Джошуа, меня совершенно не волнует, простит он меня или нет. Эстелла теперь на моей стороне, она попытается образумить его. Но я тебя слишком сильно люблю, чтобы обращать внимание на мнение кого бы то ни было. — Хани не переставая гладила его по голове дрожащими руками. Я хотела, чтобы он понял меня, но этого не случилось. Без его согласия я вышла замуж за Майка и преследовала благородные цели. Сейчас.., наконец-то я начинаю постигать, кто я и чего действительно хочу. Убеждена, что именно ты мне нужен.

Я это чувствую. Сперва я заблуждалась, металась, но теперь осталась только любовь. Марио уже вырос, и ему не нужна моя опека. Ему нужен отец.

— А мне и Хитер нужна ты, — сказал Джошуа, целуя ее сначала мягко, потом все более пылко, подтверждая свои чувства. — Я не заслуживаю тебя.

Я никогда не смогу быть достойным тебя спутником жизни.

Когда он поцеловал ее в очередной раз, Хани бросило в жар: да ведь он действительно отдает душу женщине, которую любит. Она благоухала ароматом любимого жасмина, она была великолепна, она принадлежала ему, только ему.

Они крепко прижались друг к другу, охваченные восторгом; они не разъединяли уста, и солнце нового дня обнимало их своими лучами и теплом.

Так много сулил этот нарождающийся день.