Джек, поскольку он уже мыслил, должен был страдать еще и психически. Но Тереза объяснила ему, что нужно молиться с полной верой, и тогда боль придаст ему силы. Если он будет позитивно принуждать и себя и Бога - именно это подразумевает "молитва", - то испытание рождением обернется под конец победоносным торжеством, каким становились испытания болью для взрослых людей на всем протяжении истории. Если он будет переносить боль осознанно, она таинственным образом обогатит его жизнь.
      Рождение, объяснила она Джеку, - это великий переход, первый из многих, которые ему предстоят. Он навсегда расстанется с уютной тьмой, тихим удобством и полной безопасностью. Он войдет в мир света, где познает великую радость и удовлетворение от собственных достижений, недоступных эмбриону, всецело зависящему от матери. В этом новом мире страдания обычная вещь, но не потому, что Творец нарочно так сделал, а просто из-за ограничений физической Вселенной и несовершенства живых существ. Тереза предупредила сына, что он не только будет страдать, рождаясь, но и на протяжении предстоящей ему независимой жизни узнает еще много разных типов боли. Таков удел человека.
      Но боль, сказала она, явление очень своеобразное. Только высшие типы живых существ развили в себе способность страдать, и чем выше существо, тем болезненнее могут быть его страдания, и, значит, боль - важный фактор выживания. Она объяснила Джеку некоторые простейшие аспекты пользы от боли, а затем перешла к более сложным. Сильная боль может быть - и, видимо, нередко бывает - разрушителем духа мыслящих существ. Однако силой воли молитвой - ее можно преобразить в нечто безмерно ценное, в нечто, возвышающее личность, если страдать не из-за любви к себе, а во имя чего-то, возвышающего великое Сознание Вселенной, если страдать во имя любви к другим.
      С ее помощью Джек уже начал ассимилировать абстрактное понятие в воплощенном Боге. Теперь она попыталась познакомить его с понятием о Боге, добровольно согласившемся принять муки и смерть ради высшей цели.
      Тереза меньше всего богослов, но она (вопреки своим заверениям в обратном) была образованной женщиной, а также талантливой артисткой, которая многое терпела ради своего искусства. Ее любовь к мужу и детям понесла серьезный ущерб из-за требований и отвлечений ее оперной карьеры, но роли, которые она исполняла, показали ей, на что может любовь подвигнуть любящего - на убийство, на самоубийство, довести до безумия или дать силы на великодушное принесение в жертву собственного счастья и жизни.
      Тереза сказала Джеку, что страдание из любви к другим - это понятие, в котором он полнее разберется позже, когда станет более зрелым. А пока оно останется для него лишь абстракцией - за исключением, быть может, смутной идеи о том, что ради него вытерпели его мать и дядюшка Роги.
      С другой стороны, страдание из любви к себе - такого случая не представлялось ни одному нерожденному ребенку, за исключением Бога, когда он воплотился в человека. Оно научит его многому, укрепит его, необычайно расширит его сознание.
      - Носить ребенка и родить его - для матери тяжкое испытание, - сказала она своему нерожденному сыну. - Но если она следует зову природы, готовая ко всему, без страха, то это вовсе не ужас, а экстаз. Едва головка ребенка покажется на свет, как все тяготы беременности и родовые муки исчезают из памяти, и нервная система матери преисполняет ее блаженством... И я надеюсь, так будет и с тобой, мой милый сыночек.
      Джек ответил только: "Я подумаю над этим".
      Когда он заснул (даже и мыслящие эмбрионы спят), Тереза сообщила мне, что Джек особенно боится, как бы родовая травма не подействовала отрицательно на его интеллектуальные и метапсихические функции, которые он назвал своей высшей личностью. (Низшей личностью было животное начало в его менталитете.) Он опасался, что, если он будет "сильно травмирован" в процессе этого испытания, его низшая и высшая личности каким-то образом рассоединятся, и он окажется уязвимым для... для чего-то.
      - Бедняга, ведь он еще совсем младенец, - напомнил я. - Конечно, уговаривай Джека молиться, быть сильным, но что, если он не сумеет? Эти его высшая и низшая личности напомнили мне кое-что об инициации у исконных американцев. Я читал, что испытуемый, если он поддастся страху, может стать добычей злых духов. Конечно, злые духи Джека обитают только в его подсознании...
      - Я обещала, Роги, что мы будем его охранять, - сказала Тереза с полной серьезностью. - Что мы будем настороже и сбережем его сознание от внешних опасностей, если он станет уязвимым. - И она посмотрела на меня своим доверчивым взглядом. - Я не знаю, какой угрозы он боится. Наверное, чудовища, укрывшегося у него в подсознании. Ведь здесь Джека не могло коснуться враждебное метапсихическое воздействие извне... Правда?
      - Не вижу, каким образом. Принуждение не действует на большом расстоянии, как и вредоносные типы воздействия и созидания. Разве что кто-то из семьи захочет присутствовать при его рождении - ну, знаешь, бестелесное присутствие - но и только.
      - Я уверена, что страхи Джека иррациональны - ты же сам сказал, что он младенец! - но мы должны отнестись к ним с уважением. Если Дени или даже Поль свяжется с тобой, не проговорись, что роды вот-вот начнутся. Никто, кроме нас, не должен наблюдать, как мой маленький впервые испытает боль.
      Я обещал, но во мне шевельнулась смутная тревога.
      Небо прояснилось, и воцарился такой жуткий мороз, что с наступлением ночи мы все чаще слышали в лесу взрывы - замерзший сок разрывал древесину в стволах. "Взорвалась" и пара стропил, перепугав нас до смерти. Когда мы проснулись утром, входная дверь оказалась покрытой густым слоем мохнатого инея сверху донизу. До сих пор он нарастал только внизу. Много времени спустя я спросил у Билла Пармантье, какая температура могла быть в тот день, судя по таким вот признакам, но он только плечами пожал: "Ну, минус тридцать или сорок. Для этих краев не так уж холодно. Пощипывает немножко".
      Естественно, именно в такой день и приспичило родиться юному Ти-Жану, моему двоюродному внуку Джону Ремиларду.
      - Ты понимаешь, что сегодня Двенадцатый день Рождества, Крещенье, сказала Тереза, предупредив, что у нее начались схватки. - Крещение! Благоприятнейшая дата для явления Джека. Только вот волхвов заменят большеноги! - Она засмеялась. - Не забудь сообщить им благую весть, когда Джек родится.
      Едва начались схватки, как малыш прервал общение с матерью, предупредив ее, что он должен собрать воедино все свои психоресурсы, чтобы, если удастся, помешать разделению двух своих мистических половин. Терезу, казалось, не слишком беспокоило то, что он замкнулся. Ее переполняло радостное волнение, почти эйфория, потому что самая трудная ее беременность наконец завершается. Она сказала мне, что теперь ей не терпится увидеть своего новорожденного сына, взять его на руки, поцеловать, покормить, ощутить и тельце, а не только сознание.
      Мы оба сумели воспринять эмбриона нашими ультрачувствами и знали, что сформировался он нормально вопреки жуткому генетическому прогнозу. Но нам не терпелось увидеть его, чтобы окончательно убедиться.
      Утром и днем, пока схватки были редкими, Тереза продолжала стряпать и убирать и заниматься другими хозяйственными делами, иногда закрывая глаза и расслабленно дыша, пока схватка не кончалась. Она объяснила мне и Джеку, что таков первый этап родов.
      Когда я кончил рубить дрова и принес воду, Тереза вставила в читающее устройство мини-диск с описанием родов и родовспоможения и приказала мне внимательно разобраться во всех жутких подробностях, чтобы я знал, чего ожидать. Она напомнила нам обоим, что уже родила четверых детей естественным образом, не прибегая ни к химическим, ни к метапсихическим средствам одурманивания или к особому медицинскому вмешательству. (Но она ни словом не обмолвилась о своих мертворожденных детях и абортах, а также не упомянула про Матье, близнеца Марка, который погиб еще в матке при крайне странных обстоятельствах.)
      По мнению Терезы, нам не следовало волноваться из-за "нестерильности" нашей хижины. Новорожденные обычно инфекциям не поддаются, а сама она совершенно здорова. Необходимо просто соблюдать обычные правила гигиены. Она прожарила в духовке заранее приготовленные куски фланели и шерстяной ткани, прокипятила нож и веревочки и завернула их в чистое полотенце. Возле печки уже стояло накрытое фольгой ведро теплой кипяченой воды, чтобы обмыть мать и младенца после родов. Она велела мне принести побольше опилок из-под козел, на которых я пилил дрова. Смерзшиеся куски были положены для оттаивания на пол под кроватью. (Тереза деликатно не объяснила мне, для чего понадобились опилки. И чертов диск тоже об этом умолчал.)
      Когда схватки участились, Тереза приказала мне хорошенько растопить печку, так что температура в комнате поднялась до цивилизованной нормы. Потом мы приготовили постель. Тереза сказала, что ляжет головой в другую сторону, чем обычно, чтобы у меня, новоиспеченного акушера, было больше места для маневрирования. Мы положили сложенный надувной матрас и подушки горой, чтобы она могла опираться спиной, и накрыли их плассом, а потом шерстяной тканью. Тереза объяснила мне, что полусидячая поза при родах наиболее удобна. В ногах постели она положила два узких длинных матрасика, которые специально сшила, оставив между ними неширокую свободную полосу так, что видны были ячейки веревочной сетки. Поверх матрасиков она постелила большой кусок стерильной фланели, так что постель обрела более нормальный вид.
      Тереза приняла душ в нашей крохотной кабинке, добавив в теплую воду чуть-чуть хлорной отбелки, а затем надела длинную нижнюю юбку Снегурочки с баской, еще горячую после духовки. Шутливо приказав мне закрыть глаза, она задрала юбку сзади, забралась на постель и устроилась поудобнее. Спиной она опиралась на сложенный матрас и подушки, но ягодицы и вытянутые ноги покоились на матрасиках. Краем юбки она целомудренно прикрыла колени, а ступнями в чистых белых носках уперлась в раму нар. Лицом она повернулась к северному окну и к большому столу с лампами, привернутыми до минимума. Рядом с ними были аккуратно разложены все предметы, которые могли понадобиться при родах.
      - Теперь укрой меня, - сказала она после очередной схватки. - Сначала большой фланелевой простыней.
      Я благоговейно укрыл ее.
      - Теперь пуховым одеялом. Лишнее заверни валиком у стены. Ради Бога, не подметай им мокрые опилки!
      - Слушаюсь, сударыня. Но опилки очень чистые.
      - Пока. - Она удовлетворенно вздохнула. - Все прекрасно. Теперь мне надо только ждать. А когда настанет время, тебе придется только исполнять мои указания. И не впадать в панику!
      Я широко улыбнулся и придал себе самый уверенный вид.
      - А тебе не дует... э... снизу?
      - Все отлично. Не сомневайся.
      Я молча указал на бугор под одеялом и вопросительно поднял брови.
      - Он... молчит, - сказала она. - При схватках я чувствую, как ему плохо. Ведь шейку матки растягивает его головка. Бедный малыш! Ему будет гораздо тяжелее, чем мне. Но ничего не поделаешь. Обычный ребенок мало что почувствовал бы и тут же забыл бы. Но процесс родов никак не рассчитан на мыслящих эмбрионов.
      Поздно вечером Дени дальнировал мне подробности приема в Консилиум, а также об избрании Поля Первым Магнатом. К счастью, он не упомянул о сердечных и очевидных для всех отношениях между Полем (что Поль не вдовец, знали всего несколько членов семьи) и Лорой Трамбле. Не обсуждал он и гибель Маргарет Стрейхорн. (О действиях существа, называемого Гидрой, я впервые услышал уже после моего возвращения в цивилизованный мир.)
      Дени хотел узнать, скоро ли ожидаются роды и намерена ли Тереза сообщить ему или Полю, когда Джек родится. Я без зазрения совести соврал, что пока никаких признаков не заметно, а Тереза спит и по-прежнему опасается дальнировать, чтобы не выдать своего местопребывания врагам, так что вряд ли она решится. Я сказал, что останусь единственным источником новостей о Терезе и ее сыне. Это, казалось, удовлетворило Дени. Консилиум Орб так далек от Земли, что его необъявленного бестелесного присутствия тоже можно было не опасаться. Даже Великому Магистру пользоваться ультрачувствами через расстояние в четыре тысячи световых лет было очень непросто, и я не думал, что Дени потратит еще энергию, чтобы видеть нас, а не только разговаривать телепатически. Во всяком случае, пока у него нет для этого веской причины.
      Когда Дени прервал связь, я успокоил Терезу, которая тревожно пряталась за таким сильным психоэкраном, какой ей только удалось создать. Однако меня беспокоил ее отказ сообщить обо всем доброму и заботливому свекру, который, вероятно, сыграет важную роль в юридических битвах за ее амнистию. Что касается Поля, то и он умел не хуже, а возможно, лучше Дени проецировать свои мысли с такой точностью, что никакой монитор Магистрата не уловил бы их. Если бы Тереза действительно любила Поля и надеялась на примирение, она бы откликнулась на его телепатический зов. Но она продолжала отказываться, и я сказал ей, что, боюсь, нет ли у нее совсем иной причины избегать Поля.
      Но она только посмеялась.
      - Роги, я вовсе не упрекаю Поля за его поведение в связи с моей беременностью. Я понимаю, что его общественные обязательства важнее всего, даже меня. И потом, я действительно совершила серьезное преступление. Но теперь, когда все оборачивается так удачно, я чувствую, что нам следует отложить наш разговор. Дальнирование ничего не даст. Говорить мы должны лицом к лицу. Я хочу показать Полю его здорового и крепкого малютку сына. Положить Джека ему на руки. И тогда он будет гордиться нами, как мы гордимся им.
      - Ну, конечно, его раздует от гордости, - твердо заявил я. - И теперь, когда он Первый Магнат, он небо и землю перевернет, чтобы снять тебя с крючка закона.
      Она отвернула голову.
      - Я знаю. Как только Поль познакомится с Джеком, все снова наладится.
      Я приготовил Терезе чаю, а потом сел на табурет рядом с ней и помассировал ей спину, пересказывая подробности о церемонии принятия, которые услышал от Дени.
      - Он прошел в Первые Магнаты лишь небольшим числом голосов? - спросила она.
      - Пятьдесят девять за Поля, сорок один за Дэвида Макгрегора.
      - Как странно... А я думала, Полю нечего опасаться. Но, конечно, Дэвид - блестящий государственный ум. Он мне всегда нравился и его жена - тоже.
      - В честь приема устраивается вечер-гала-банкет и бал со всеми знаменитостями. Люсиль готова к своей коронной роли гранд-дамы метапсихологии и, конечно, оденется сногсшибательно. Марк впервые облачится в костюм и белый галстук, и Дени не сомневается, что все девочки будут от него без ума.
      Тереза весело засмеялась и внезапно замерла. Глаза у нее расширились.
      - Роги! Воды отходят!
      - Тебе воды? - Я стремительно вскочил. - Холодной? Теплой?
      - Нет, милый, - ответила она ласково, меняя позу. - Околоплодный пузырь, полный жидкости, в которой плавает Джек, лопнул.
      Ее лоб покрылся испариной. Она охнула, потом хрипло вскрикнула. Я в ужасе нагнулся над ней.
      - Что мне сделать?
      Закрыв глаза, она вцепилась в края постели так, что костяшки пальцев побелели, и опять испустила тот же хриплый вопль. Потом прошептала:
      - Надень чистую рубашку. Вымой руки со щеткой по локоть и ополосни в воде с хлоркой.
      - Сейчас. - Я заметался по хижине. - Сейчас! Потерпи немного. Я управлюсь за две минуты. "Держись, Джек! Не торопись так!"
      "БОЛЬНО! МНЕ БОЛЬНО!"
      - О, Господи! - взвыл я.
      Это были мучения не Терезы. Она тужилась и напрягалась, ее сознание замкнулось в абсолютной сосредоточенности. Мучился Джек.
      ...околоплодная жидкость, которая девять месяцев омывала и оберегала его, теперь вытекала из лопнувшей оболочки.
      ...его нежное тельце сдавливали судорожно сокращающиеся мощные мышцы с интервалами всего в две минуты.
      ...и его сантиметр за сантиметром проталкивало вниз по родовому каналу, давяще узкому, и кости его крохотного черепа, и удивительный мозг внутри деформировались, сплющивались.
      ...а его мать замкнулась, не отзывалась, и тогда он пожаловался мне!
      БОЛЬНО... Дядюшка Роги, больно так, что я не могу сделать того, о чем просила мама, помоги мне пожалуйстапомогипомоги...
      - Сейчас! Сейчас! - крикнул я, упал на колени рядом с нарами и положил ладонь на укрытый живот Терезы. Одеяла она не сбросила. Я слил свое сознание с сознанием младенца и ощутил его агонию, его ужас. Я словно видел что-то сияющее, хрупкое, сферическое, пульсирующее от боли, готовое разорваться. А в багровой тьме таилось еще что-то, готовое прыгнуть, едва сверкающая сфера распадется, - прыгнуть и пожрать бесценное существо внутри нее. Да, там пряталось чудовище, но его возможности были ограниченны. Я мог противостоять ему! Каким-то образом я прильнул к изнывающему от боли сознанию Джека, обволок его, укрепил. Я черпал энергию для нас обоих Бог знает откуда. Я делился своим опытом перенесенных страданий не знаю уж как. И не знаю уж как, но я помог.
      Внезапно Джек резко оторвался от меня, вернув себе власть над собой. Избавившись от опасности.
      Я снова был в тускло освещенной хижине. За стенами стонал арктический ветер, Тереза все еще покряхтывала через равные промежутки времени, мужественно тужась с каждой схваткой. Но младенец уже не кричал и не звал на помощь. Он использовал свои метапсихические способности по-новому, незнакомым мне образом. Он РОС!
      Я встал с колен, стащил с себя запачканную шерстяную рубашку. На веревке над печкой висела другая, только что выстиранная. Я долго мыл руки, потом надел свежую рубашку и проверил приготовленные на столе вещи: стопка сложенных чистых простынок, губки из шерстяной ткани, большой кусок фланели, который Тереза назвала родильной подстилкой, стерилизованный нож и веревочка. Тереза сказала спокойно:
      - Роги, я испачкала постель. Это нормально. Пожалуйста, сними одеяло. Заверни простыню мне на живот, приподними мою рубашку и дай мне смоченное чистой водой полотенце, чтобы я подтерлась. Потом вытащи из-под меня грязную простынку. Возьми ее за концы и сожги в печке. А мне подстели чистую.
      Я вытаращился на нее.
      - Поскорее, милый. - Она ободряюще мне улыбнулась, но в глазах у нее стояли слезы сострадания к мукам маленького Джека. - Делай, что я сказала. Головка уже в промежности. - Она опять героически закряхтела, вся багровая, мокрая от пота.
      Я вытащил простынку, всю мокрую, с кусочками экскрементов, и быстро привел все в порядок.
      - Нет, не укрывай меня, - с трудом выговорила Тереза. - Посмотри... его видно?
      Я пригнулся. Она упиралась ногами в спинку, широко разведя колени. Без всякого смущения я осмотрел половую щель. Там что-то было. При каждой потуге оно выдвигалось, а затем немного втягивалось обратно. Но всякий раз немного продвигалось вперед. Наконец показалась вся макушка - точно пробка в винной бутылке. Она была слегка вымазана кровью и покрыта слоем беловатой слизи.
      - Я его вижу! Он продвигается! Но только он весь в крови и какой-то дряни...
      - Ничего! - выдохнула она. - Ничего... Вот!
      Она испустила громкий крик радости. У меня в мозгу раздался другой крик, такой же радостный, и наружу вышла вся головка. Его глаза были закрыты, череп деформирован...
      Тереза посмотрела вниз, на него, обвила пальцами бедную головку.
      - Все хорошо, - еле выговорила она. - Такое сплющивание... нормально. Принеси подстилку. Положи ее... У меня между ногами. Нет, чуть подальше. Готовься принять его... он скользкий... а-а-а-а!
      При этом ее втором крике головка повернулась вбок, показались крохотные плечи и выхлестнула прозрачная жидкость, промочила фланель и закапала на опилки под нарами. Я ухватил Джека под маленькие мышки, когда остальное его туловище быстро выскользнуло наружу вместе с новым потоком жидкости, розоватой от крови. Да уж, скользким он был! Кожа его под белесой творожной слизью отсвечивала синевой. Небесно-голубая пуповина пульсировала. Малыш, казалось, не дышал.
      Не задумываясь, я ухватил его за лодыжки, приподнял и шлепнул по задику. Он открыл рот, выплюнул жидкость, и его грудка начала подниматься и опускаться. Он тут же порозовел. И заплакал, весь извиваясь.
      - Посмотри! Вот он! - залепетал я. - Джек! И он дышит!
      Я бы и сам справился!
      - Положи его, милый, - прошептала Тереза. Она улыбалась. - На родильную подстилку. Возьми нож и веревочку. Ты помнишь, что надо сделать и как?
      - Еще бы! - Весь дрожа, великий акушер туго перетянул веревочкой пуповину сантиметрах в двух над животиком младенца. Потом другим куском перетянул ее как можно дальше к другому концу. А потом (ужас!) перерезал пуповину.
      - Заверни его в чистую фланельку и дай мне.
      Я выполнил ее указания, и она, взяв плачущего крошку, поднесла его к груди, что-то ласково мурлыча. Я растерянно стоял рядом с выражением "что еще прикажете?" на лице.
      Спасибо вам. Так гораздо лучше. Мама. Дядюшка Роги.
      Мы с Терезой дружно заплакали.
      Она покачивала его в объятиях, телепатически пела ему и плакала от счастья. Сознание младенца абсолютно закрылось для всякого общения, кроме чисто животного уровня: упившись своим торжеством, суперинтеллект погрузился в забытье новорожденности. Джек дышал глубоко, его сердце билось ровно, головка с прядками темных волос прижималась к материнской груди. Липкая белая смазка на его коже, объяснила Тереза, вещь абсолютно нормальная и легко смоется. Через несколько минут Джек мирно уснул, так и не выпустив соска из ротика.
      Я рассказал Терезе о моем вторжении в сознание младенца и о "чудовище", которое я как будто там обнаружил.
      - Ты его просто вообразил, Роги. Или это было порождением его подсознания. Каким-то неясным образом его низшая личность угрожала высшей.
      - Может быть. - Я пожал плечами.
      - Вероятно, это символ всех трудных задач, решать которые ему придется. Когда он проснется, ему надо будет освоиться со всеми новыми стимулами. Ближайшие дни будут для него очень сложными. Бедный Джек! Пусть сознание у него и высокоразвито и воспринимает все, включая самого себя, но оно заключено в беспомощном младенческом теле. Это его не стесняло, пока он находился в безопасности, был частью своей матери, но теперь он обрел самостоятельное существование и вынужден к столькому приспосабливаться! Она вздрогнула. - О-о! Опять! Выходит послед. Вот что тебе нужно сделать...
      Я поддерживал Терезу, пока не вышел послед - неприятный набухший ком, похожий на непропеченную лепешку, пронизанную кровеносными сосудами с прикрепленной к середине пуповиной. Потом вышли обрывки околоплодного пузыря, как объяснила Тереза, и порядочное количество крови. Как и околоплодная жидкость, она почти вся впиталась в опилки. Тереза велела мне сжечь послед, набухшие опилки, матрасики и наиболее грязные простынки. Она сама обтерла Джека, надела на него бандажик, подгузник, плассовые штанишки и бархатный костюмчик, а потом уложила его в конверт из лебяжьего пуха и меховой спальничек, а сама вымылась и надела чистую ночную рубашку. Потом легла отдохнуть на мою постель, устроив его рядом с собой, и накрылась пуховым и меховым одеялами. В хижине становилось все холоднее - последний час я так захлопотался, что забыл подбросить дров в печку. Я предложил Терезе занять мои нары, ведь они ближе к печке.
      - И почему бы нам не заварить чайку покрепче?
      - Я припасла кое-что получше. Посмотри в углу кабинки.
      Заинтригованный, я пошел посмотреть. И увидел в ведерке с полурастаявшим снегом бутылку "Дом Периньон", которая числилась среди предметов первой необходимости, которые она собрала вначале. С одобрительным смешком я откупорил бутылку и разлил шампанское по чайным чашкам. Хохоча как гиены, мы выпили за появление Джека на свет и за быстрое окончание наших невзгод.
      - Боюсь, моя веревочная сетка сильно запачкалась, - сказала Тереза.
      - Подумаешь! Сегодня накрою ее плассом, а завтра сплету новую, если не сумею отмыть эту.
      Тереза кивнула. Ее лицо сияло. Она меньше всего походила на стереотип истомленной роженицы. Я сказал:
      - Мне как-то не думалось, что ты будешь... в такой хорошей форме... ну, после.
      - Одни женщины чувствуют себя неплохо, другие выматываются. У меня такое ощущение, будто я вскарабкалась на гору и свалилась с вершины. Но завтра я приду в себя. И приготовлю тебе завтрак.
      - Господи Боже ты мой! И все уже позади?
      Она засмеялась.
      - Ну, кровь еще будет идти. Но я приготовила тампоны. Если я не подхватила никакой инфекции, я еще до конца недели совсем оправлюсь. Но ближайшие шесть-семь дней я намерена полентяйничать - есть, спать и кормить Джека. Тебе, мой дорогой, придется поработать, ухаживая за мной с утра до ночи. Но завтрак утром я приготовлю: у тебя вид куда хуже моего.
      - Я себя чувствую так, словно сам рожал. У меня до сих пор руки трясутся. - Я протянул к ней дрожащую пятерню. Мы сидели рядышком. Она на моей постели, а я в кресле, которое придвинул к нарам. - А я буду его крестным отцом?
      - Тебе придется окрестить его.
      - Что-о?!
      - Завтра. Обстоятельства настолько необычны, что это оправданно. И таково мое желание.
      Я укрылся за чашкой с шампанским.
      - Как скажешь.
      Некоторое время мы сидели и мирно молчали. Пощелкивал остывающий дымоход, Великий Белый Холод пробирался сквозь щели между половицами и пощипывал мне ноги сквозь шерстяные носки. Где-то раздался взрыв.
      - Деревья опять постреливают, - заметил я. - Опять будет люто холодная ночь. Навещу-ка я нужничок перед сном и принесу еще дровишек - Я взглянул на свой наручный хронометр, который снимал, когда мыл руки. - Уже почти полночь.
      - Мы хорошо поработали! - Она допила шампанское.
      - Что так, то так.
      Я забрал ее чашку, и она улеглась, готовясь уснуть. Младенчик рядом с ней ни разу не пискнул, ни вслух, ни телепатически, с того момента, когда она кончила его обтирать. Но теперь, когда все треволнения остались позади, я осознал непривычные вибрации в атмосфере хижины - причудливые, изумительные и совсем не похожие ни на одну человеческую ауру, какие я только знал. Я заключил, что их проецирует Джек.
      Я посмотрел на крохотное личико, теперь розовое и симпатичное. Может, он вырастет в величайшее сознание, когда-либо существовавшее на Земле. Я сказал ему: "Que le bon dieu t'benisse, Ti-Jean!" [Да благословит тебя Бог, Ти-Жан! (фр.)]
      Потом, чувствуя, как ноет все мое тело, я натянул сапоги и верхнюю одежду - слой за слоем и закутал лицо до носа шарфом, а потом надвинул на лоб капюшон парки. В такой холодище и минуты не пройдет, как обморозишь физиономию.
      - Я быстро, - сказал я Терезе и вышел.
      Небо полыхало северным сиянием, и каждая ветка, каждый прутик искрились иголками инея. Хрустальный пейзаж купался в бледном радужном свете. У меня даже дыхание перехватило от этакой красотищи.
      "Благодарю тебя, - сказал я. - От всего сердца благодарю. А теперь пусть они живут. Пусть все обернется к лучшему!"
      И, хрустя снегом, зашагал в горящую холодным пламенем ночь.
      И уборная, и дровяной сарай находились к западу от хижины, и я даже не обернулся посмотреть на силуэты искривленных деревьев к востоку от двери. А оглянись я, так, быть может, увидел те существа, которые оставили огромные следы в снегу под окном, обнаруженные мной утром.
      У одного из них, как я позже узнал из надежного источника, глаза были серые.
      27
      Обезьянье озеро, Британская Колумбия, Земля
      22 января 2052
      Дени дальнировал Роги на другой день после рождения Джека: он возвращается на Землю и заберет их с Обезьяньего озера. Он укроет их в более удобном месте до тех пор, пока Династия не добьется либо отмены Статутов Размножения, либо их изменения и не обеспечит амнистии Терезе и Роги.
      Следующие две недели они провели очень спокойно. Буран за бураном намели столько снега, что погребли хижину почти по крышу. Однако Роги скрупулезно сгребал снег с самой крыши, а на индейских лыжах без особого труда добирался и до озера, и до склада лосиного мяса. Но проходы к уборной и дровяному сараю превратились теперь в снежные туннели, и Роги тревожился, как бы после нового снегопада не возникло неполадок с печной тягой.
      Джек почти все время вел себя как обычный младенец: сосал, спал, а когда не спал, следил за ними большими серьезными глазами. Психоразговаривал он больше с матерью. Насколько понял Роги, Джек сосредоточенно осваивал множество новых данных, получаемых сенсорно, и для пустой болтовни у него не оставалось времени. Джек укрепил связь с матерью, как только "официально" признал ее отдельным от себя существом. А когда Роги крестил его, младенец прилепился и к старику, каким-то образом добравшись до воспоминаний о давнем крещении Дени и придя к выводу, что и Роги тоже можно любить без оговорок.
      Зимой в этих северных краях солнце встает поздно, и Роги с Терезой обычно следовали его примеру, сберегая энергию, потому что становилось все холоднее. Колыбель она поставила вплотную к" нарам и, когда Джек ночью телепатически просил есть, забирала его к себе в постель, даже толком не проснувшись. Роги в таком же сонном состоянии несколько раз вставал ночью, чтобы подбросить дров в печку, и все равно утром дверь сверху донизу покрывал мохнатый ковер инея, а вода в ведре промерзала чуть не до дна. Взрослые обнаружили, что способны спать беспробудно по десять - двенадцать часов подряд, а младенец спал по двадцать. Все трое словно погрузились в подобие зимней спячки, оправляясь после напряженных месяцев до рождения Джека и накапливая силы для того, что ожидало их впереди.
      Вечером 21 января Тереза и Роги наконец сообщили маленькому, что к ним летит Дени и скорее всего они расстанутся с хижиной. Тереза долго уговаривала Джека, что перемена необходима, что она к лучшему, но его пугала мысль о встрече с другими людьми, о жизни где-то еще. Она попыталась превратить все в игру, спросила, какие вещи он хотел бы захватить с собой. Он выбрал лебяжий конвертик, качели, изготовленные Роги, и горностая Германа, чьи прыжки его очень забавляли.