Глава 19

Рексфорд Фейн, хотя и тщательно скрывал свое состояние, был вне себя от ярости.

В его доме собралось две дюжины гостей, которых он пригласил к себе на вечеринку после бала.

Они усиленно поглощали предлагаемые напитки и болтали между собой, превознося сегодняшний парад, похваливая и одновременно поругивая бал Рекса, в общем, веселились вовсю, как и полагается на любом приеме у Фейна.

И все же подспудно в поведении гостей ощущалось почти похоронное настроение. Веселье казалось фальшивым, смех — деланным.

Фейна это беспокоило меньше всего. Определенная доля натянутости была вполне естественной. Хотя попытка покушения на сенатора Сент-Клауда провалилась, другого человека все-таки убили. Человека, в Новом Орлеане хорошо известного, во всяком случае среди футбольных болельщиков. А они, Фейн был в этом уверен, разнесли молву о гибели Брета Клоусона по всем происходящим сегодня вечером в Новом Орлеане балам и вечеринкам. Завтра с выходом утренних газет эта весть будет на устах у всех новоорлеанцев.

Но больше задевало Фейна, что на его приеме отсутствовали Мартин Сент-Клауд и его супруга. Хотя уже перевалило за полночь, они так и не появились.

Фейн, который держался в сторонке и мрачно прихлебывал разбавленный содовой бербон вместо обычного на людях пунша «Плантаторский», в глубине души уже понял, что Сент-Клауды к нему на вечеринку не придут.

Фейн в течение дня и вечером несколько раз звонил Мартину в гостиницу, и каждый раз там ему отвечали, что сенатор распорядился ни с кем его не соединять.

Более того, ближе к вечеру Одри вернулась домой вся в слезах, что было для нее вовсе не свойственно. Мартин не только не пришел на свидание в их гнездышко, но даже не удосужился ей позвонить.

В общем-то Фейн не винил Мартина за то, что тот малость перепугался. Пуля, в конце концов, предназначалась-то ему. Мартину просто повезло, что она его миновала. Хотя, нехотя признался сам себе Фейн, такое суждение не совсем справедливо. От капитана Форбса ему стало известно, что спасение Мартину явилось в лице Брета Клоусона. Но футболист не был тем, кого Фейн готовил в президенты, и потому он не стал терять время на размышления о его поступке и судьбе.

Исчезновение Мартина из поля зрения после покушения на его жизнь сильно повредит ему в глазах избирателей. Большинство из них станет думать, что он так перетрусил, что при первом же признаке опасности поспешил юркнуть в надежное укрытие.

На эту попытку покушения на сенатора Фейн очень рассчитывал. Более того, он ее ждал. Речь шла только о попытке, естественно, никак не об убийстве. Сегодняшний день должен был существенно поспособствовать политической карьере Мартина.

Но он должен быть на виду, черт побери, иначе выгоднейшее для него событие теряет всякий смысл.

Фейн отпил большой глоток бербона и принялся яростно жевать кончик сигары.

— Пап?

Фейн обернулся на звук голоса своей дочери.

— Мартин, похоже, уже не появится?

— Выходит, так, дочка. Сдается мне, сегодня мы его не дождемся.

— Несколько раз пыталась дозвониться к нему в гостиницу, но гам говорят, что он распорядился ни с кем не соединять. Как думаешь, стоит попробовать еще раз?

— Не знаю, — хмыкнул он, — я и сам ему названивал. Пытался и припугнуть, и улестить девчонок на коммутаторе, но все впустую. И уж если они меня не соединили, то тебе и подавно ничего не светит.

— А может, мне самой поехать к нему в гостиницу? — нерешительно предложила Одри.

— В час ночи? — Он ободряюще ласково погладил ее по руке. — Не сердись, девочка моя, но, думается, ничего путного из этого не выйдет. У Мартина, в конце концов, сегодня был трудный день. Но не может же он вечно скрываться у себя в номере. Завтра появится. Сегодня ведь ничего такого не стряслось, что могло бы изменить его чувства к тебе, насколько я понимаю.

— Надеюсь, — неуверенно согласилась Одри. Она пошла прочь, понурив голову. А ведь обычно несла ее высоко и гордо.

«Черт бы тебя побрал, Мартин, — подумал Фейн, — да кого ты из себя вообще строишь?.. Нет, с ним требуется потолковать как следует!»

Кто-то тронул его за рукав и робким голосом пролепетал:

— Мистер Фейн…

Фейн резко повернул голову и увидел перед собой раскрасневшееся лицо Джеральда Лофтина.

— А вам какого черта еще надо? — откровенно грубо поинтересовался он.

Лофтин попятился. Сейчас он был сам на себя не похож: галстук съехал набок, волосы взлохмачены, в глазах — неприкрытый страх. Фейн старательно избегал его весь вечер, но исподволь наблюдал, как Лофтин потерянно бродит по дому, не забывая тем не менее подливать себе в стакан, который не выпускал из рук.

— То дело, которое мы наметили на сегодняшний вечер, — робко начал Лофтин. — Что-то я сенаторши не вижу… Она не пришла, что ли?

— Не пришла и не придет! — отрезал Фейн.

Лофтин перевел дух и стряхнул со лба обильно выступившие капли пота.

— Тогда мне здесь, наверное, делать больше нечего… Да и денек у меня сегодня выдался не из легких…

— Ага, слышал, слышал, а как же, — ехидно подтвердил Фейн. — Я ведь успел побеседовать с капитаном Форбсом. Вот он и рассказал мне, что вы стояли вплотную к тому психу; могли бы запросто выбить у него пистолет из рук, если бы захотели!

— Но это же был сумасшедший, мистер Фейн, — плаксивым голосом возразил Лофтин. — А разоружать маньяков — это не моя работа…

— А какая у вас вообще работа? — перебил его Фейн.

— Я не совсем понимаю вас, — недоуменно уставился на него Лофтин.

— Объясняю, — повысив голос, заявил Фейн. Он заметил, что гости начинаю г оборачиваться на них, но не стал обращать на это внимания. — У вас больше нет никакой работы. Работу вы потеряли в ту самую минуту, когда позволили этому психу стрелять.

Просто не успел сообщить вам об этом!

— Но это же несправедливо, мистер Фейн! Ведь я ни в чем не виноват!

— Справедливо, несправедливо — судить буду я!

А теперь пошел вон из моего дома. Чек получишь утром в гостинице. И после этого убирайся из Нового Орлеана, чтобы духу твоего здесь не было! А попробуешь найти какую-нибудь работу в этом городе, уж я позабочусь, чтобы тебя погнали в шею еще до первой получки.

Лофтин распрямил плечи, лицо вспыхнуло багровыми пятнами.

— Вы не посмеете! Я никому не позволю так со мной обращаться!

— Еще как посмею! — Фейн угрожающе шагнул к Лофтину. — Пошел вон, пока тебя взашей не вытолкали!

Лофтин несколько мгновений медлил, потом повернулся и торопливо зашагал прочь. Люди расступались перед ним, освобождая дорогу, и он перешел на спотыкающуюся трусцу, стараясь избежать любопытно-насмешливых взглядов.

Когда Лофтин скрылся из виду, гости обратили любопытные взгляды на Фейна. Он издевательски-шутовским жестом поднял стакан, будто предлагая тост, и допил бербон до дна.

Пусть эти ублюдки глазеют. Обычно он устраивал выволочку своим работникам один на один, но не грех и напомнить всем, что с Рексфордом Фейном шутки плохи!

Лина так и не сомкнула глаз всю ночь до утра.

Оставшись наедине со своим горем, она мерила шагами гостиничный номер до той поры, пока рассвет, словно мутные струйки воды с грязной посуды, не начал сочиться сквозь оконные стекла.

Обычно в такие моменты, полагала она, принято напиваться до бесчувственного состояния, однако алкоголя Лина, как правило, чуралась. Выпивка ей нравилась лишь в тех случаях, когда можно было от души повеселиться. В этот же черный час ее жизни она сомневалась, что сможет когда-нибудь опять отдаться веселью.

После того как все кончилось, сенатор Сент-Клауд проводил ее до гостиницы. В вестибюле он осторожно поинтересовался, стоит ли ей оставаться одной.

Лина ответила, что только этого и хочет. Прощаясь, сенатор посоветовал принять пару таблеток снотворного. Однако Лина вообще избегала снотворного. И в любом случае сегодня она никаких таблеток принимать не стала бы. Слишком во многом ей предстояло разобраться. Вызванное снотворным забвение — отнюдь не ответ на терзающие ее вопросы.

Все было так прекрасно — и так недолго. С Бретом Клоусоном она была знакома менее недели, а узнавать его по-настоящему начала лишь с ночи понедельника — с той ночи, что провела в его постели, в его объятиях. Но было бы ее горе не столь глубоким, а ощущение утраты не столь острым, если бы она знала и любила Брета многие месяцы, многие годы, всю свою жизнь?

Лина не могла даже представить себе боли, мучительнее той, что изводила ее сейчас.

Вскоре после рассвета она, еле передвигая ноги, из последних сил добрела до своей портативной электрической пишущей машинки. Присев, несколько секунд она пристально рассматривала ее. И принялась печатать: усталость сняло как рукой.

«Сегодня, в последний день масленицы, в Новом Орлеане я находилась во время парада на одной платформе с Бретом Клоусоном — многочисленные болельщики предпочитают называть его Медвежьи Когти, — с лучшим игроком среди профессионалов американского футбола.

Брет, улыбающийся, безмятежный, радостный, высился на платформе и приветственно махал толпе рукой. Шум стоял такой, что разговаривать было почти невозможно. Я пыталась сказать ему кое-что, но он не расслышал. Брет склонился ко мне, и я…»

Тут Лина расплакалась. Она упала лицом на машинку, изо всех сил стараясь унять слезы. Наконец взяла себя в руки и продолжала печатать.

«…крикнула ему на ухо.

Через несколько секунд Брет Клоусон рухнул мертвым на настил платформы, пронзенный пулей убийцы.

В личной жизни Брет Клоусон был человеком мягким, способным к проявлению огромной нежности.

Парадоксально, но он не терпел насилия в каких бы то ни было формах, даже относительно ограниченного насилия в том силовом виде спорта, в котором так преуспел. Доверительно он признался вашему корреспонденту…»

Здесь Лина вновь заколебалась, погрузившись в глубокое раздумье. Потом решительно продолжила:

«…что с самого детства испытывал ужас перед насилием, перед физической травмой. Он называл себя полным трусом, вспоминая, чего ему стоило каждое воскресенье приводить себя перед игрой в то психологическое состояние, что так необходимо для профессионального футболиста.

И все же этот человек, что считал себя трусом, без колебаний заслонил грудью сенатора Соединенных Штатов Мартина Сент-Клауда от пули убийцы.

Это был акт самозабвенного героизма, отнюдь не свойственного трусам.

Каким же был Брет Клоусон за пределами футбольного поля? Он, например, любил джаз, старый новоорлеанский джаз в стиле диксиленд…»

Пальцы Лины вновь замерли на клавиатуре, мыслями она вернулась к тому вечеру, когда они слушали музыку в клубе Пита, а Брет упоенно рассказывал ей о джазе.

И тут ее внезапно осенило — она поняла, каким могло бы быть последнее желание Брета. Фактически он высказал его в тот самый вечер. Она сама тоже этого хотела. Но сделать это нужно обязательно сегодня. Возможно ли, однако, организовать все в столь короткое время? Лина чувствовала, что самой ей это не под силу — она даже не знала, с чего начать.

К кому она может обратиться за помощью?

?Лина подняла трубку телефона и попросила соединить ее с гостиницей «Рузвельт». Дождавшись ответа телефонистки, она произнесла:

— Номер сенатора Сент-Клауда, пожалуйста.

Мартин Сент-Клауд был уверен, что заснуть ему в эту ночь вряд ли удастся.

Когда ближе к вечеру он вернулся к себе в номер, то застал там Ракель. Она не находила себе места от волнения и беспокойства.

Давясь всхлипами, она бросилась к нему на грудь.

— Черт тебя побери, Мартин Сент-Клауд, ты почему мне не позвонил? Я чуть с ума не сошла. Оборвала все телефоны, но никто ничего не знает!

Мартин был совершенно сбит с толку.

— Чего никто не знает?

— Кого убили! Я все видела по телевизору. Собственными глазами видела, как этот ужасный тип стрелял по платформе, как кто-то упал, но никто на телевидении не мог сказать, кто именно, я обзвонила всех подряд, но никто не смог мне ничего сказать.

Я подумала, что они не говорят мне, потому что я твоя жена! Стала обзванивать больницу за больницей! — Голос ее сорвался от рыданий. — Я думала, тебя убили, Мартин!

— Тихо, лапушка, успокойся. — Он прижал ее к себе, гладя по волосам. — Прости, действительно надо было позвонить тебе, но во всей этой суматохе мне как-то и в голову не пришло… По правде говоря, я думал, что ты уже улетела. Я никак не ожидал, что ты еще здесь, решил, что тебя в гостинице уже не застану.

Она вырвалась из его объятий и отвернулась, смахивая слезы со щек. Потом взглянула на него с грустной улыбкой.

— Извини за дамскую истерику, милый… Я и вправду чуть не улетела. Но когда я… когда я подумала, что ты, может быть, убит, я поняла, как сильно тебя люблю! Я не смогу без тебя жить!

— Я тоже люблю тебя. Ракель. — Шагнув к ней, Мартин приподнял за подбородок ее лицо и поцеловал в губы. И почувствовал соленый привкус. Большими пальцами нежно стер с ее щек слезы. — Никогда не покидай меня, лапушка.

— Не покину. Никогда! — Поймав его ладонь, она изо всех сил сжала ее. — Прости за все гадости, что я наговорила вчера…

— Не извиняйся. Теперь я знаю, что ты была права, .

Теперь Мартин знал также, почему он не только не пошел на свидание с Одри, но и не позвонил ей.

Даже полагая, что Ракель улетела в Вашингтон, он не хотел видеть Одри и ласкать ее, после того как был на волосок от смерти.

— Понимаешь, согласившись участвовать в параде, я стал виновником гибели человека. Ох… ты же еще ничего не знаешь. Ведь это Брета Клоусона убили сегодня.

— О Господи! Бедняга Брет. Как жалко! Но слава Богу, что не тебя, Мартин.

— Нельзя так говорить!

— Почему? Сказала что думаю. Знаю, Брет был твоим другом, но ведь ты… — Она пристально взглянула ему в глаза. — Ты сказал, что виноват… в смерти Брета? Как это?

— Брет заслонил меня своим телом; предназначенная мне пуля попала в него.

— Это был отважный и мужественный поступок с его стороны, я буду ему вечно благодарна, но все равно не понимаю, в чем твоя-то вина, Мартин? «

— Он попросился ко мне на платформу потому, что узнал об угрозе покушения. Хотел защитить меня.

Если бы я послушался тебя и отказался от участия в параде, Брет сейчас был бы жив. Но я совершил еще кое-что похуже… — Мартин при этом воспоминании пристыженно поморщился, как делал это уже много раз после того, как Брет рухнул мертвым на настил платформы. — Его подружка, спортивная журналистка Лина Маршалл, очень похожа на тебя, Ракель. Она тоже захотела быть рядом с нами. И я согласился. А знаешь почему? Мне подумалось, что если она так на тебя похожа, то большинство людей примут ее за тебя и подумают, что это ты возле меня на платформе. А когда Брета убили, мне пришло в голову: а что было бы, если бы я заставил тебя участвовать в параде? Вполне могло случиться так, что это ты лежала бы мертвой на платформе вместо бедняги Брета. Так что же я за сукин сын последний! Готов пожертвовать женой, друзьями ради своих политических амбиций… Знаю, отдает фальшью, и я никогда бы не произнес таких слов в какой-нибудь речи, но сейчас они очень к месту.

— Милый, не терзай ты себя, — нежно произнесла Ракель. — У нас у всех свои амбиции и устремления, мы все совершаем поступки, о которых жалеем, за которые потом начинаем себя ненавидеть. Ты ведь тоже человек, вот и все.

— Тот еще человек, — горько усмехнулся Мартин. — Но и это еще не все. Ты, конечно, меня возненавидишь…

— Не сейчас, Мартин. Потом. Иди сюда. — Она взяла его за руку и повела в спальню. Там она отпустила его руку и взялась за верхнюю пуговицу блузки. — Хочу, чтобы ты приласкал меня. Давно ты этого не делал. А после того как я сегодня подумала, что потеряла тебя…

Он изумленно взглянул на Нее:

— Среди бела дня?

— А с каких это пор дневной свет тебя пугает? — Ее мечтательная улыбка светилась женской мудростью. — Помнишь, как в тот раз в Джорджтауне, еще до того как мы переехали? Никакой мебели, пол жестче камня, да еще ранним утром…

— Конечно, помню. И никогда не забуду. Но… — Он продолжал смотреть на нее в полном недоумении.

Мартин никогда не претендовал на то, что способен понять женщин до конца, но всегда считал, что разбирается, как у них устроены мозги. В чем отчасти и состоял секрет его успеха у женщин. Сейчас он в этом не был так уверен: вот эту женщину ему никогда не понять.

Но так ли это действительно необходимо?

— Что «но», милый? — Ракель уже сняла блузку.

Под ней не было ничего, и полные груди, которые его руки знали так же досконально, как слепец знает шрифт Брайля, зазывно колыхнулись. Большие полные груди, как у рубенсовской натурщицы, но все еще упругие и почти не обвисшие — несмотря на то что она вскормила ими двоих детей.

Она перешагнула через скользнувшую на пол юбку и сняла колготки. Нагая, Ракель стояла, уперев руки в бедра, треугольник волос там, где соединяются ноги, поблескивал, словно тончайшее золотое плетение.

— Что «но», Мартин? — повторила она.

— А? — вздрогнул он. — Да нет, ничего, ерунда.

— Конечно, если ты не хочешь приласкать меня… — Тон, которым Ракель произнесла эти слова, был отнюдь не вопросительным, но и кокетливого заигрывания в нем не звучало.

Сейчас в Ракель ощущалась сексуальная раскованность и смелость — черта, которую он подмечал в ней в прошлом, когда у нее ни на секунду не возникало ни малейших сомнений в том, что он хочет ее в любое время и в любом месте.

Он отвернулся от нее и начал раздеваться. Вновь повернувшись к ней лицом, он обнаружил, что Ракель, покуривая сигарету, лежит на кровати. Когда она увидела его уже восставшую плоть, ее глаза подернула дымка вожделения. Она повернулась на бок, чтобы загасить в пепельнице окурок, и Мартин лег рядом с ней.

Ее губы еще пахли табаком, но он тем не менее явственно ощутил сладковато-терпкий аромат, который всегда считал уникальным, присущим одной лишь Ракель. Его руки поползли по ее роскошному телу, чуткие пальцы искали и находили некогда знакомые точки, прикосновения к которым, как он знал, возбуждали в ней желание.

Ракель оторвала свои губы от его и выдохнула:

— Милый, этого не нужно, мне нужен ты! Во мне, внутри меня! Я так долго ждала! А ты уже готов. — Она ласкающим движением прикоснулась пальцами к его напрягшейся плоти.

Мартин приподнялся над ней, и Ракель раскрылась, чтобы принять его. Он проник в нее одним стремительным толчком, и она хрипло вскрикнула:

— Да, Мартин, да! Возьми меня! Глубже! Сильнее, сильнее! Ох, еще глубже!

Ракель кончила уже через несколько секунд после того, как он вошел в нее, но останавливаться и не подумала. Тело ее содрогалось, лицо исказилось в нескончаемом экстазе…

Острота его собственного оргазма удивила Мартина. Впору признать древнее поверье, которое утверждает, что чудесное спасение от неминуемой смерти повышает чувствительность, усиливает сексуальность и порой пробуждает в человеке нечто первобытное, что заставляет его обращаться к совокуплению за подтверждением того, что в нем еще остались жизненные силы.

Ракель смогла кончить во второй раз одновременно с Мартином. Вся дрожа, она стиснула его в своих объятиях. Она долгое время не разжимала руки, не отпуская рухнувшего на нее обессилевшего Мартина. Тела их были покрыты потом, они так льнули друг к другу, что, когда он наконец перекатился на бок, раздался чмокающий звук, похожий на громкий вздох сожаления.

Он потянулся к тумбочке за сигарой. Но, взглянув на Ракель, решил пока не закуривать. Глаза ее были закрыты, она, казалось, заснула.

Мартин хотел признаться ей еще кое в чем. И сделать это нужно было сейчас. Дальше тянуть с этим более чем непорядочно и бесчестно; нужно было рассказать ей все до того, как они занялись любовью.