7 Апрель в голубом наряде

«Мы, Карл Седьмой, король Франции…" Королевская печать на веленевой бумаге сверкала в пламени свечей.

Жак положил на стол документ, который делал его бароном де л'Эстуалем, обладателем земель в Эгюранде и Бузоне. Это была награда за деньги, взятые взаймы у иностранных банкиров.

Абигейл и Йозеф склонились над дарственной. Жак взял в ладони лицо Жанны и поцеловал ее в присутствии брата и сестры.

Потом пришлось обсудить ситуацию – она была сложной, это понимали все.

Исидор Штерн завещал своей дочери Абигейл и сыну Йозефу двести сорок пять тысяч ливров, а также все выплаты по долговым обязательствам с соответствующими процентами, что в целом составляло сто шестьдесят семь тысяч ливров, не считая трех принадлежавших ему домов на улице Фран-Буржуа. С учетом недвижимости наследство равнялось сумме в четыреста двенадцать тысяч триста пятьдесят ливров. Исидор Штерн был богатым человеком. Очень богатым.

В завещании не был упомянут старший сын Исаак: пустой гроб, выставленный в синагоге, служил доказательством его смерти. Согласно воле покойного, до вступления наследников в брак распоряжаться капиталом должен был его брат Илия – с целью пустить деньги в оборот.

Между тем Абигейл решительно отвергла обе партии, предложенные ей Илией, который тоже считал, что Исаак, старший сын Исидора, умер. Что до Йозефа, то он не желать жить у Илии: своими родичами он признавал только Жака и Абигейл.

Именно Абигейл первой начала распутывать узлы.

– Если я подчинюсь воле моего возлюбленного отца, мне придется принести себя в жертву. Я должна буду сочетаться браком с человеком, за которого выходить замуж не хочу. Я должна буду расстаться с моим любимым братом Исааком. Я уже вынесла ужасную церемонию погребального обряда над живым. Уже познала горе, оттого что никогда его больше не увижу. Теперь он снова со мной, и я не хочу его терять.

Значит, не я одна люблю его, подумала Жанна. Его сестра тоже не может без него жить. И ее любовь к Жаку вспыхнула с новой силой.

– Чему, кому и зачем должна я приносить себя в жертву? – яростно продолжала Абигейл. – Покойному отцу? Его родичам? Моему народу?

Сидевшие за столом на втором этаже, над лавкой, Жак, Жанна и Йозеф в молчании слушали эти мятежные речи.

– Я знаю, тут деньги, – сказала Абигейл. – Огромная сумма. Но какой бы ни была она огромной, это всего лишь деньги. И если я подчинюсь воле моего отца, это будет означать, что я не только лишусь навсегда возможности жить в любви, но и что я себя продаю.

Жак вскинул голову, удивленный силой и уверенностью, звучавшими в этих словах.

– Я не продаюсь, – сказала Абигейл, окинув слушателей решительным взглядом черных глаз.

Она протянула руку к стакану с вином.

– Я отказываюсь от своей части наследства в пользу Йозефа. Сегодня вечером я скажу об этом дяде. Я остаюсь с Исааком. Прощу прощения, с Жаком. Он достаточно богат, чтобы позаботиться обо мне. Я хочу стать христианкой. Это будет мой выкуп.

Наступившую тишину разорвал, другого слова не подберешь, Йозеф.

– Никто не спрашивал моего мнения, – сказал он. – Итак, я богат. Или, по крайней мере, буду богат через несколько лет. Только я один из троих. Это совершенно бессмысленно! – воскликнул он.

– Что ты хочешь делать? – спросил Жак.

– Я хочу остаться с тобой и Абигейл. И с Жанной. Не понимаю, почему Абигейл отказывается от своей части наследства. В любом случае я нахожу такой дележ несправедливым. Я вынужден был присутствовать на твоем погребении, Жак, хотя знал, что ты жив. Не могу передать тебе, что я чувствовал. Мне хотелось кричать!

И он действительно издал горестный крик.

– Наследство принадлежит нам всем, – произнес он, успокоившись.

– Есть завещание, – тихо и спокойно сказал Жак. – Его нельзя изменить. Нельзя, даже если бы ты тоже обратился в христианство. И вы оба просто все потеряете.

– Ну, – сказала Жанна, – в этом я не так уж уверена. Скажу больше, почти уверена в обратном.

Это были ее первые слова с начала разговора.

– Я член городского совета. Нам пришлось недавно решать сходную проблему. Завещание отца-еврея, который лишил наследства дочь за то, что она вышла замуж за торговца-христианина, было изменено.

Абигейл и Йозеф подняли голову.

– Изменить завещание отца… – прошептал Жак, потрясенный этим последним ударом, нанесенным покойнику.

– Жак, – сказала Абигейл, – мое решение принято.

Она впервые назвала брата этим именем.

– Всего десять лет назад никто бы не посмел… – начал он.

Мир, иными словами Париж, изменился, и Жанна действительно чувствовала это. Похоже, что после дела Пет-о-Диабль[11] люди осмелели.

– Ты не хочешь взять меня к себе? – спросила Абигейл. Он накрыл ладонью ее руку.

– Не говори таких вещей.

– Ты не хочешь взять Йозефа?

– Когда я уходил из дому, мне хотелось похитить вас обоих.

– Что ж, я перейду в христианство… – сказала она.

– И я тоже, – заявил Йозеф. Жак вскрикнул.

– Ты хочешь, чтобы наследство досталось дяде? – спросила Абигейл.

– Нет! Но такой процесс вызовет скандал! – воскликнул Жак. – Все узнают, что…

– Скандала не будет, – вмешалась Жанна. – Я сделаю так, чтобы никто ничего не узнал. И прошение будешь подавать не ты, а Абигейл.

Три головы повернулись к ней. И Жак вспомнил, что у нее имеются особые связи во дворце Турнель.

– Но чтобы процесс мог состояться, вам, Абигейл и Йозеф, необходимо креститься.

Она встала.

– Мертвецы не должны тащить за собой живых, – сказала она, прежде чем спуститься в лавку.

Через день после своего прихода в дом на улице Бюшри Абигейл и Йозеф были окрещены. За это время Жанна успела побывать у короля и добилась, чтобы новообращенные также носили фамилию де л'Эстуаль и чтобы суд рассмотрел их дело при закрытых дверях.

В церкви Сен-Северен отцу Мартино пришлось подогревать лед, чтобы получить воду для обряда.

– Дочь моя, – с улыбкой сказал он, – я вижу в этом символ: вы растапливаете лед сердец.

В тот же вечер, когда Франсуа ушел спать, Жанна подарила Абигейл и Йозефу меховые шубы и попросила принести плащи, в которых они пришли. Те с некоторым удивлением поднялись за ними. Когда брат с сестрой вернулись, Жанна энергично мешала поленья под задумчивым взором Жака. Она взяла у них плащи.

– Я сожгу эту одежду, – сказала она им. – На ней знаки рабства, в которое ввергли вас христиане. Мне оно так же ненавистно, как и вам. Все мы дети Господа. Как мне вы брат и сестра, потому что вы брат и сестра Жака, так и Господу вы дети, а Господь один.

Они выслушали ее в молчании. Она бросила в огонь плащи один за другим. Они смотрели, как горит их одежда, почти безучастно. Когда с этим было покончено, Жак налил всем вина.

– Теперь, – объявила в заключение Жанна, – вы можете везде ходить свободно.

Вскоре они нанесли визит адвокату, которого Жанна знала по своей работе в городском совете.

Судебное решение было вынесено за десять дней до Рождества.

Жанна только что отпраздновала свой двадцать второй день рождения.

Итак, Илию Штерна уведомляли, что по решению суда он должен передать своей племяннице Абигейл и своему племяннику Йозефу наличные, долговые обязательства и проценты, оговоренные в завещании его брата Исидора. Опекуном Йозефа будет барон Жак де л'Эстуаль, проживающий на улице Бюшри. Все трое отправились к дяде, чтобы забрать наследство. Это было мужественным поступком, поскольку Илия не скрывал своего осуждения и горечи, но также и данью уважения дяде, ибо бесчеловечно было бы поручить такое дело судебному исполнителю.

На улицу Бюшри они вернулись с грустными лицами; можно было подумать, что в сундуке, привезенном ими на тележке, были не деньги, а останки Исидора Штерна.

Они пересказали то, что произошло во время этой короткой встречи.

– Стало быть, род моего брата пресекся, – сказал Илия.

Он упрекнул их в слабости натуры, не устоявшей перед деньгами. Жак прервал его:

– Деньги тут ни при чем. Есть человеческие чувства.

– Что ж, печальны времена, когда чувства берут верх над честью и долгом.

– А Жак ответил ему, что честь без счастья не более чем рабство, – подхватил Йозеф.

– Мы подарили ему три дома, – сказал Жак.

Затем они приступили к разделу наследства.

– Я буду действовать по справедливости, а не по праву старшинства, – провозгласил Жак.

Это означало, что он отказывается от значительной части своей доли, ибо как старший сын имел право на половину имущества отца.

– Я не хочу никаких письменных соглашений между нами, Жак, – заявила Абигейл.

Она вопросительно взглянула на Йозефа. Тот склонил голову:

– Я тоже.

– Очень хорошо, – сказал Жак. – Итак, каждому из нас полагается по сто тридцать семь тысяч четыреста пятьдесят ливров. Я включил в свою долю долговые обязательства и проценты, поскольку они всегда ненадежны. По решению суда я являюсь опекуном Йозефа и управляющим его долей, которую пущу в оборот и передам ему, когда он достигнет восемнадцати лет. До тех пор буду обеспечивать его всем необходимым. Если вы не против, мы прямо сейчас разложим деньги на три кучки, чтобы каждая доля хранилась отдельно из соображений безопасности.

Он попросил у Жанны три куска полотна и разделил деньги. Потом, связав концы каждого из них, уложил деньги Абигейл и Йозефа в принесенный ими сундук, а свою долю – в собственный сундук.

После этого Жанна рассказала им о путешествии в Эгюранд и Бузон.

Никогда еще с таким нетерпением не ждали весны.

Прежде всего, именно весной Жак и Жанна собирались обвенчаться. Кроме того, рассказы Жанны о поездке в их владения привели всех в восторг и воспламенили воображение: Жак, Абигейл, Йозеф и, конечно, Франсуа жаждали увидеть свое царство.

По желанию будущих супругов свадьбу отпраздновали в узком кругу: кроме обитателей дома на улице Бюшри, приглашены были только Гийоме с невестой, его сестра Сидони с мужем, их мать-птичница, Жак Сибуле, управляющий лавки да Главном рынке, жена суконщика госпожа Контривель и швея. Единственными почетными гостями, не входившими в круг близких друзей, оказались отец Эстрад и отец Мартино.

Поведение Франсуа изумило всех: можно было подумать, что это он женится. Счастливый уже тем, что в доме теперь жили Абигейл и Йозеф, он сходил с ума от радости при мысли, что у него будет такой отец, как Жак, покоривший его своей добротой. Он и раньше считал Жака не отчимом, а отцом. О Бартелеми де Бовуа он не горевал, поскольку совсем его не помнил.

В день Входа Господня в Иерусалим будущие супруги на лошадях выехали шагом с улицы Бюшри. На свою вторую свадьбу Жанна надела длинное голубое платье с клинчатыми складками на груди и расшитую серебром вуаль того же цвета. Из-за холода она накинула подбитый мехом плащ. Ничто, даже кольцо, не напоминало ее предыдущий свадебный наряд. Жак был одет в короткий камзол, затянутый широким серебряным поясом с бирюзовой пряжкой, и в широкие штаны до колен. Весь его костюм тоже был голубого цвета. Лишь берет был красным, что создавало контраст с черными волосами. За женихом и невестой ехала на лошади Абигейл в своем первом ярком платье – зеленом, с кораллового цвета вышивками и серебряным пояском. За ней следовал на коне Йозеф, державший перед собой Франсуа. Все остальные шли пешком.

Войдя в церковь Сен-Северен баронессой де Бовуа, Жанна вышла оттуда баронессой де л'Эстуаль.

Собралась толпа зевак. Светлые волосы Жанны и смуглая бледность Жака создавали ослепительный контраст. Прошел короткий апрельский ливень со снегом, небо засияло голубизной. Богато одетый вестник ожидал выхода молодой четы. Он вручил Жанне кожаный футляр.

– От нашего государя, – сказал он, поклонившись.

Она развязала тесемки футляра: в него был вложен свернутый рулончик, в котором находилось кольцо с камнем. Камня такого она никогда не видела.

– Тапробанский[12] сапфир, – сказал Жак.

Жанна едва не вскрикнула: в нем сверкала звезда.

– Но это же волшебный камень! – воскликнула Жанна.

– Истинное волшебство в твоих глазах, – сказал Жак, подсаживая ее на лошадь.

Свадебное пиршество устроили на постоялом дворе. Отец Эстрад произнес речь. Слегка захмелевшая Жанна не поняла ни слова. Как, впрочем, и речь отца Мартино. Госпожа Контривель сказала:

– Я счастлива, что дожила до этого дня. Гийоме расхрабрился:

– Хозяйка, мы словно все женимся сегодня!

Она протянула ему руки, он поднялся, и они со смехом расцеловались. На свое место он вернулся красный как рак.

Сидони подарила Жанне шерстяной плащ, расшитый васильками.

Гийоме – фарфоровую пышечку, вызвавшую общее восхищение.

Сибуле – серебряный подсвечник.

Госпожа Контривель, птичница и швея тоже преподнесли подарки. Птичница сказала:

– Жанна – фея, которую послал нам Господь!

Жанна вспомнила о своих родителях. Глаза ее наполнились слезами. Она повернула голову к Жаку:

– Ты помнишь зеркало…

Он поцеловал ей руку.

Йозеф и Франсуа танцевали джигу вокруг стола. Абигейл выглядела задумчивой.

– О чем вы думаете? – спросила Жанна.

– О цене, заплаченной за эти мгновения. Жак мне все рассказал. Он достоин вас.

Они протянули друг другу руки, и пальцы их сплелись.

Колокола отзвонили пять часов, и новобрачные решили вернуться домой. Отец Эстрад и отец Мартино простились с ними. Абигейл, Йозеф и Франсуа поднялись из-за стола.

Гийоме, Сидони, ее муж, птичница, швея и госпожа Контривель встали с песней. Голоса фальшивили, но исполнение было залихватским. Жанна, хохоча, разобрала только первый куплет:

Апрель наконец-то решил взяться за ум. Коль скоро люди оделись в голубое, он сделал то же самое.

8 Ласточки и вороны

Только на повозке, запряженной парой лошадей, можно было увезти столько народа: в путь отправились Жанна, Жак, Абигейл, Йозеф, Франсуа и кормилица. Много места занимали корзины с провизией: жареные цыплята, сыр, колбаса, хлеб, вино, да еще лоток с пирожками.

Франсуа, впервые покинувший парижский дом, пришел в такое возбуждение, что Жанна в конце концов встревожилась. Он хотел сидеть рядом с возчиком, приподнимал навес, чтобы посмотреть назад, постоянно сновал туда-сюда по тесному пространству повозки. Наконец Йозеф сжалился над ним и усадил мальчика рядом с собой.

Умудренная опытом, Жанна заказала в Париже две пики из кипариса с острыми наконечниками, прокаленными на огне, по длине они были равны копьям. В сущности, она тем самым нарушала закон, ибо подданным короля запрещалось вооружаться: во время дела Пет-о-Диабль стражники арестовали женщину за то, что она шинковала капусту большим ножом. Но лучше совершить беззаконие, чем погибнуть от волчьих клыков.

Дороги оказались ужасными: размытые оттепелью, с глубокими колеями. Повозка много раз грозила перевернуться, и испуганные пассажиры только успевали вскрикивать. Жанна даже не помышляла повторить путь, завершившийся схваткой в Гран-Бюссаре: она решила, что первую ночь они проведут в Орлеане, а вторую – в Шатору; утром следующего дня за час доберутся до Ла-Шатра, где можно будет нанять лошадей, чтобы ехать дальше.

Поскольку дорога пролегала через лес, Жанна не теряла бдительности и все время высматривала волков.

Они появились перед Этампом. Возчик закричал, лошади заржали и встали на дыбы, повозка со скрипом накренилась направо, затем налево. Дорогу преграждали семь или восемь хищников. Жанна схватила одну из пик, другую протянула Жаку. Затем вспрыгнула на место рядом с возчиком и оттуда, с отвагой истинного воина, стала колоть зверей, подбиравшихся к лошадям. Одного она пробила насквозь, второму, которого оглушил Жак, вонзила в горло наконечник пики. Воодушевившись ее примером, Жак проткнул третьего волка. Стая попятилась.

– Вперед! Гони! – крикнула Жанна возчику.

Тот хлестнул лошадей. Она на ходу ударила последнего волка и поволокла его за собой на пике, которую затем не без труда вырвала из тела воющего зверя. Волки вскоре оказались у них за спиной: они быстро отставали, поскольку лошади мчались галопом.

В повозке все сидели смертельно бледные.

– Хозяйка! Какой из вас вышел бы солдат! – хриплым голосом объявила кормилица.

Зато Жак не удивился: он уже видел Жанну в бою.

– Это не баронесса, – возгласил он, – это барон!

Все нервно рассмеялись. Однако, как только они выехали на открытое место, пришлось остановиться: от волнения и страха у всех прослабило кишечник. В Орлеане путники сошли с повозки озябшие, измученные, на подгибающихся ногах. На следующий день по дороге от Орлеана в Шатору они ждали появления волков и были почти разочарованы, что те так и не показались. Быть может, все втайне надеялись увидеть новые подвиги Жанны.

Наемные лошади быстро домчали их до Гран-Палю.

Увидев подъезжающую повозку, жена Журде побежала в поле за мужем.

После обычных приветствий – более церемонных, чем Жак ожидал от крестьян, – Журде сказал Жанне:

– Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.

Он повел ее в поле и, склонившись над бороздой, ткнул пальцем в зеленые ростки.

– Наша первая пшеница.

Он выпрямился. Глаза его сверкали гордостью.

– Коровы отелились, свиньи забрюхатели и овцы тоже, – объявил он.

Они медленным шагом вернулись в дом. Журде предложил гостям вина.

Жак, Абигейл, Йозеф и Франсуа внимательно рассматривали большую комнату фермы, развешанные на стенах сковородки, свисавшие с балок связки лука и чеснока. Впервые в жизни они оказались в настоящем крестьянском доме. Франсуа безудержно смеялся: собаки, которых он гладил, на радостях сбили его с ног.

Жанна вытащила кошель, чтобы расплатиться с арендаторами.

– Если вы хотите завести виноградник, я мог бы это сделать, – сказал затем Журде. – Дайте мне только денег на закупку лозы и ремонт винного склада. И еще: участок придется огородить. Волки доставили нам зимой много хлопот.

Они произвели быстрый подсчет, и Жанна выложила требуемую сумму.

– Вы нашли еще людей? – спросила она.

– Значит, вы не виделись с Гонтаром?

– Пока нет.

– Народу набралось достаточно, чтобы восстановить все ваши фермы.

Она задумалась.

– Скоро я снова навещу вас, – сказала она.

Путники отправились перекусить в Ла-Шатр. Жак отвел Жанну в сторону.

– Это единственная ферма, которую ты вернула к жизни? – спросил он.

Она кивнула, и он продолжил:

– А остальные?

– Я начала кое-что делать в Ла-Шантре. Но рабочих рук не хватало…

– Я видел тебя на ферме, Жанна. Это твое царство. Эти земли твои. Если тебе нужны деньги, у нас их теперь предостаточно. У меня был собственный капитал и до того, как умер отец. А сейчас мы имеем больше двухсот пятидесяти тысяч ливров.

– Мы имеем?

Он улыбнулся:

– Жанна, я принадлежу тебе. Все, что у меня есть, принадлежит тебе. Даже мое имя, – иронически добавил он. – Ты приняла моих так, словно они твоя ближайшая родня. Разве ты не заметила, что они тебя любят не меньше, чем меня? Сколько стоит поднять ферму?

– На Гран-Палю я истратила около двух тысяч трехсот ливров.

– Жанна! Продолжай! Ни секунды не сомневайся, если тебе понадобятся еще деньги.

Она сжала его руку.

– Хорошо. Я боялась, что ты почувствуешь себя здесь чужаком… – сказала она.

– Чушь какая! Если ты решишь пустить в оборот и долю Йозефа, я доверю его деньги тебе.

– Посмотрим. Я только начала, Жак, и это я вложила деньги в две фермы, которые король подарил тебе. Ты доверяешь мне. Сердце мое радуется.

Он стиснул ее в объятиях. После смерти Бартелеми она никогда с такой силой не ощущала мужскую поддержку.

– Поедем сначала в Ла-Дульсад, а потом уже в Ла-Шантре, – сказала она. – Боюсь, как бы замок не произвел слишком сильное впечатление на Франсуа…

Но восторг, избытка которого она опасалась, испытали все.

Они ходили вокруг этого строения, довольно скромного и заброшенного, с таким видом, словно перед ними заколдованный замок из сказки. Небо подыгрывало, украсив окрестный пейзаж самыми прекрасными нарядами: верхушки холмов голубели, склоны зеленели, первые листочки сверкали серебром, миндальные деревья в цвету тихонько покачивались. Вдобавок небо выпустило ласточек и повелело дроздам петь.

– Жанна… – сказал Жак.

– Хозяйка… – сказала кормилица.

– Матушка… – сказал Франсуа.

И все хором: чего она ждет, почему не восстанавливает Ла-Дульсад?

– Я боялась, что никто не захочет сюда ехать, – призналась Жанна.

Три дня в Ла-Шатре обратились в целую неделю, полную напряженного труда.

Гонтар собрал тех, кто изъявил желание возрождать ферму Ла-Шантре, наполовину перестроенную нанятым Жанной плотником. Рабочих рук было столько, что хватило бы на два хозяйства. Опасаясь потерять или разочаровать людей, Жанна решила взять всех, хотя еще даже не осмотрела другие фермы. Видя, как занята Жанна, Жак решил сам найти еще одного плотника в Орлеане, поскольку мастер из Ла-Шатра в одиночку справиться со всей намеченной работой не мог. А ведь в Ла-Шантре надо было восстанавливать и мельницу.

Жанна вместе с Гонтаром осмотрела две фермы, которые еще не видела и где намеревалась использовать часть нанятых людей: Ле-Пальстель и Ла-Миранд. Оставалось осмотреть еще три, но и сам Господь сотворил мир не за один день.

Как и в прошлый раз, Гонтар взял для охраны двоих вооруженных пиками стражников. Бурная деятельность супругов де л'Эстуаль приводила его в полный восторг.

– Все только и говорят что о вас и о вашем муже! – воскликнул он на обратном пути. – Значит, вы решили оставить Париж?

– Нет, капитан, мы решили вдохнуть жизнь в эти владения.

– Ваш брат приезжал ко мне с расспросами в ваше отсутствие.

Она помрачнела. Воспоминание о Дени отравило радость от путешествия. Воронье карканье заглушает пение синиц.

– Что он хотел узнать?

– Источник вашего богатства, по его словам появившегося внезапно.

– И что вы ответили?

– Что объясняю его вашим замужеством. Я не сказал, что это подарок короля.

– Вы правильно поступили.

– Большой моей заслуги тут нет, мадам. Простите за откровенность, но в вашем брате я не обнаружил тех достоинств, которые внушили мне уважение к вам.

– Выскажитесь яснее, капитан.

– Я боюсь оскорбить вас.

– Только ложь может меня оскорбить.

– Вы с гордостью говорили Журде о своих крестьянских корнях. Вы стали баронессой благодаря замужеству. Но я не понимаю, каким образом ваш брат стал графом д'Аржанси.

Жанна не ответила. Если Гонтар знал, ответ не имел смысла. Если нет, не стоило затрагивать неприятную тему. Довольно и того, что ей еще придется рассказать об этом Жаку.

– Я считаю его дамским угодником. Не мне судить, но боюсь, он уже использует в своих целях ту любовь, которую вы завоевали в здешних местах.

– Что я могу поделать?

– Очевидно, ничего. Вы меня спросили, я ответил. Однако есть и еще кое-что.

– Я слушаю.

– Он и его гостеприимный хозяин Докье в сентябре с большой пышностью принимали Жоффруа де Лонгейля. Это брат кардинала Ришара Оливье де Лонгейля, который является одним из приспешников дофина. Боюсь, ваш брат в конце концов начнет злоумышлять не только против местных, но и против монарха.

– Вы известили короля?

– Это мой долг, мадам.

– И вновь скажу: вы правильно поступили, капитан.

– Погодите, – продолжал Гонтар, который выказывал явное доверие к ней, поскольку к ней благоволил король, – это еще не все. Жоффруа де Лонгейль приезжал просить денег для дофина Людовика.