Глава 13

РАЙСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

К закату солнца избушка подверглась существенным изменениям. С помощью березового веника, смастеренного Уайэттом, они вымели сухие листья, желудевую шелуху и помет полевых мышей и других зверьков. Уютно трещал и шипел небольшой, но теплый огонь в очаге и над ним поднимался столб едкого голубоватого дыма, задерживался под крышей и, найдя в ней дыру, улетучивался в ясный весенний солнечный свет, который косо пробивался теперь ослепительными золотыми полосами сквозь верхушки высоких величественных буков, возвышающихся над этой крошечной полянкой.

Пышная подстилка из свежих, пахучих еловых веток выглядела соблазнительно мягкой и упругой. И была она в доме только одна: поминутно краснея, хозяйка Кэт Ибботт живо положила конец колебаниям ее спутника по поводу устройства их на ночь.

— Поскольку одеял у нас нет, мой милый, — проговорила она, не отрывая глаз от огня, — и нет возможности их достать, не лучше ли нам лечь вместе и согревать друг друга?

— Pa-разумеется, т-ты права, — ответил он, заикаясь и покраснев, как петушиный гребень, до самой повязки, которой Кэт заново обвязала его темно-рыжую голову. — Н… но, радость моя, ч-что бы на это сказал п-преподобный доктор Гейдж?

— Доктору Гейджу вовсе не обязательно об этом знать, — отвечала она невозмутимо. — Кроме того, Генри, мы теперь столь же женаты, как и прочие, и нам позволительно исключить некоторые штрихи, о которых можно будет исповедаться священнику при первой возможности. — Она мило улыбнулась, потом рассмеялась, и ее смех зазвенел высокой ласковой птичьей трелью, смешиваясь с потрескиванием огня. — Скромность и такой образ жизни несовместимы.

— Да… в-верно. И с-спасибо тебе, моя душенька, за твою мудрость и понимание. — Он поспешил наружу, бормоча что-то невнятное о сборе побегов папоротника им на ужин.

Когда он вернулся с толстым пучком этой сочной лесной зелени, она уже разложила на столе весь их запас еды.

— Теперь, — объявила она, мило наморщив лоб, — ты узнаешь, что у нас было припасено.

Неудивительно, что ее корзина казалась такой тяжелой! Запавшим его глазам предстали голландский сыр, засоленный бекон, три толстых куска окорока, около десятка сушеных рыбин с двумя буханками бездрожжевого хлеба и, в качестве дорогого и редкого угощения, целая голова сахара.

— Отец будет в ярости, когда обнаружит эту пропажу, — улыбнулась она. — На сколько, по-твоему, нам этого хватит?

— Если экономить и поститься, то, осмелюсь сказать, у нас тут достаточно, чтобы продержаться дня три-четыре. — Тревога омрачила его лицо, и он, подойдя к Кэт, обнял ее рукою за талию. — И пройдет не меньше недели, прежде чем нас перестанут искать.

— Три-четыре дня, и только? — Серые глаза удивленно расширились.

— Не больше. — Однако он ободряюще улыбнулся. — Разумеется, я поставлю ловушки на кроликов и обязательно что-то поймаю; поразоряю гнезда фазанов. И еще я знаю ручей, где можно пощекотать форель.

— Пощекотать форель? Ты смеешься?

— Да нет же! Этому искусству цыган и браконьеров я скоро тебя научу. Эх, мне бы лук, тогда бы мы непременно ели на обед оленину сколько душе угодно.

— Ля-ля-ля! — Она рассмеялась. — Из глупой дочки франклина Ибботта ты сделаешь истинную цыганку.

Проглотив кусок сыра с хлебом, Уайэтт вышел ненадолго наружу — принести воды. Обернувшись, он широко заулыбался, радостно наблюдая, как вьется дымок над крышей, просто и по-домашнему. Только подумать, ведь это же их первый дом — а сколько еще впереди? Уайэтт попытался заглянуть в будущее и унесся мыслями далеко-далеко. Он совершенно не обращал внимания на то, что найденный им у родника на дальнем конце полянки потрескавшийся железный горшок давно переполнился и течет.

После этой хибарки будет скромная, покрытая соломой мазанка, потом уже домик побольше, наполовину из дерева и штукатурки, беленький, чистый; и наконец воображению его предстал помещичий особняк в форме «Е», отделанный камнем, какие сейчас возникали по всей Англии.

Когда-нибудь, это уж точно, его труды за морями обеспечат им с Кэт и достаток, и кучу детей, что будет свидетельствовать о полноте и незыблемости их любви.

Со светлыми косами, аккуратно уложенными теперь в светящуюся корону, Кэт появилась в дверном проеме.

— Иди, дорогой, ужин готов. Не стой там как дурень.

Уайэтт чуть не выронил горшок: Кэт стояла в сине-желтом шарфе, купленном им для нее в Лондоне! Он облегал ее плечи и подчеркивал изящную их покатость.

— Мой… мой тюк! Ты вызволила его?

Он кинулся к ней и заключил ее, теплую и податливую, в объятия. Затем глянул через ее плечо и совсем уж пришел в восторг. Среди снеди, разложенной на столе, стояла и деревянная шкатулочка, в которую он сложил золото, подаренное королевой!

— О Кэт, Кэт, не чудо ли это? Как тебе…

— Как только в Сент-Неотсе заговорили, что ты вернулся, мой милый, — объясняла она, уцепившись за него обеими руками и прижавшись своей гладкой щекой к его давно не бритому лицу, — я повсюду расспрашивала, пока не узнала, что вы с Питером оставили вьючную лошадь у этого глупого старого олуха, булочника.

— И Симпкинс отдал это тебе?

Яркие губы ее сжались плотнее.

— Не без борьбы. Но когда я поклялась, что мы обручены, и пригрозила разоблачением перед констеблем, он больше не отважился перечить.

Когда заходящее солнце низко нависло над линией округлых холмов, видимых из узкой долины, он отпер шкатулку и дал ей потрогать те четырнадцать поблескивающих желто-красных монет, что теперь составляли весь его капитал.

— Красиво они звенят, правда, куколка?

— Да. И еще добавь эти.

Она полезла в карман самой верхней из нижних юбок, скрытой под простеньким платьицем из коричневой шерсти, и вытащила кожаную сумочку. Непринужденно смеясь, она подняла ее, и в руки ему полился тоненький ручеек из золота и серебра.

— Нечего таращиться с таким ужасом, — спокойно сказала она, вглядываясь в него из-под широких, плавно изогнутых бровей. — Ну да, я взяла это из сундука отца. Но я же взяла куда меньше, чем он дал бы мне в качестве приданого, если бы я вышла за Герберта Смоллетта из Партона, как он того желал.

— Но… но все равно ты взяла эти деньги без разрешения отца.

Кэт покраснела и вздернула маленький подбородок.

— Да, так я и сделала. Не будить же его посреди ночи, чтобы спросить разрешения — что бы тогда случилось?

Понимание того, что она фактически ограбила сундук своего отца, подействовало отрезвляюще: им предъявят еще одно, и серьезное, обвинение! Теперь-то уж тем более им нужно скрываться по крайней мере неделю.

— Ну же, Генри, давай подсчитаем наше состояние, — весело предложила она. — Будет только благоразумно установить размеры наших ресурсов.

То, что Кэт за последние два года научилась большему, чем приятно играть на виоле — к музыке она всегда испытывала страсть, — стало очевидным по той ловкости, с которой она рассортировывала французские солиды, португальские эскудо, испанские и итальянские реалы и дукаты и монеты, ему совершенно не знакомые. Они проскальзывали сквозь ее тонкие пальчики, словно овцы через сломанную загородку. Уайэтт все еще пытался сосчитать те испанские монеты, что составляли большую часть их скромных накоплений, когда она объявила:

— Наш капитал, любимый, по моим подсчетам, равняется пятидесяти фунтам шестнадцати шиллингам и трем пенсам.

Ухмыляясь, он сделал вид, что навострил ухо, чтобы лучше расслышать вдалеке горестные жалобы Эдварда Ибботта. Всем в Сент-Неотсе было известно, что торговец мануфактурой отличался необычайной скупостью и держался за каждый пенни с цепкостью беса, волокущего грешника жариться в вечном пламени.

— Жаль, что мы не смогли прихватить остальные твои богатства, — заметила Кэт, укладывая деньги в шкатулку. — В самом деле, сэр, оказалось, что вы великолепно обеспечены прекрасными нарядами.

— А, это? Большинство из них принадлежало Питеру Хоптону. Мы купили с ним на двоих вьючную лошадь, чтобы доставить свое добро сюда из Уоша. Скажи-ка, не слыхала ли ты что-нибудь о судьбе моего кузена? Я очень за него волнуюсь.

Он беспокойно взглянул на дверь. Черт побери, ведь все-таки остается шанс, что их печка может привлечь своим дымом разбойников.

— Нет, ничего, — отвечала Кэт. — Впрочем, через глашая нам сообщали, что Питер Хоптон убил трех пикинеров и в суматохе скрылся.

— Скрылся?! — переспросил он, схватив ее за плечо. — Ты уверена?

— Нет, но ходили такие слухи.

— Молю Бога, чтобы так и было. Случись с ним беда, это легло бы камнем на моей совести, поскольку не его это было дело.

— Как не его? — тут же возразила девушка. — А твоя мать разве ему не тетка?

Поужинав хлебом, поджаренной над огнем ветчиной и сваренными побегами папоротника — изголодавшимся, им этот ужин показался царским пиршеством, — они возлегли на еловые ветки, прислонившись спинами к бревнам стены, и глядели на яркие угли открытого очага.

Устраиваясь поудобней и ощущая крайнюю усталость, Кэт привалилась головой к его плечу.

— Как удивительно спокойно здесь, Генри, — вздохнула она. — И прекрасно, как будто это конец какой-то чудесной героической сказки.

Возможно, на Уайэтта так подействовал этот нежный контраст с теми годами одиночества и зачастую жестокости на море, с ужасами, сопутствующими его возвращению домой и заточению в камере, но телом его все больше овладевала дрожь, пока Кэт не взглянула на него, широко раскрыв глаза от удивления.

Она мудро сохраняла молчание, только притянула к себе эту милую ей израненную голову и, найдя его губы, прильнула к нему, такая теплая, животрепещущая, несущая столько успокоения. С губ девушки слетели какие-то несвязные звуки — возможно, подобные звуки раздавались в первобытной пещере, когда женщина встречала мужчину, вернувшегося после долгой и опасной охоты. Крайняя степень усталости не позволяла ей подыскивать определенные слова.

Он повернулся, прильнул к ней, как маленький испуганный мальчик, и постепенно дрожь его прекратилась, рассеянная восхитительным теплом и упругой мягкостью ее тела.

— Полно, полно, радость моя, — шептала она. — Наконец-то мы вместе и нечего нам бояться. Дай-ка мне руку, слышишь, как бьется мое сердечко? Для тебя это все, для тебя одного.

Для Уайэтта с самого детства высшей степенью красоты всегда оставались ее глаза и невероятно прекрасные светлые волосы, казавшиеся ему сейчас неописуемо мягкими, светящимися и чистыми.

Их обволакивали смолистые ароматы ложа, а пульсация розового огня создавала атмосферу очарования настолько тонкую, что они могли бы ее не почувствовать, если бы не так устали. Освобожденные от реальности, они очутились в объятиях магии, и единение юных и сильных тел перенесло их в тот редкий Элизиум, куда доступен вход лишь истинно любящим парам. Сперва очень робко исследуя тайны друг друга, они постепенно слились в своей страсти без всякого ограничения.

Где-то перед рассветом Уайэтт, приученный долгой службой на море, где спать слишком крепко опасно, пробудился, и тут же сон его как рукой сняло. В кустарнике перед входом ему послышался шорох. Рука его поискала рукоятку того кинжала, что когда-то принадлежал брату Кэт Руфусу, но он успокоился, узнав едкий запах самца лисицы. Вздохнув с облегчением, он снова улегся на ветки, но потом привстал на локте и с блаженным изумлением стал рассматривать невыразимо прекрасные очертания той, что лежала с ним рядом, забывшись глубоким сном.

Ее лицо на измызганной грязью, но сухой нижней юбке, постеленной поверх елового лапника, размягчилось в нежном покое, его профиль четко вырисовывался на темном материале; голова напоминала источник, из которого наподобие выбивающейся воды струились распущенные волосы. Во время сна ее сорочка, несшая ночную вахту у ворота, сползла, обнажив розоватому свету зари совершенство округлой и полной груди, бледные холмики которой были чудно украшены сосками, аккуратно изящными и розовыми, как свежие бутоны клевера.

Как долго он пребывал в таком состоянии, знакомясь с ее красотой, Уайэтт не имел никакого представления, но вот он снова улегся, погрузившись в глубокий спокойный сон.

Раздув в углях пламя, Уайэтт заметил:

— Вот что я думаю: переждем здесь, в холмах, сколько потребуется, а потом отправимся в Лондон.

— В Лондон?! О Генри, нет! Мне будет так страшно! — Она заплетала волосы в две тоненькие косички, но, прервав свое занятие, испуганно подняла на него глаза. — Я в жизни не видела города больше, чем Хантингдон.

— Так и все, когда впервые приезжают в Лондон. Ничего удивительного. В Лондоне и его окрестностях, говорят, обитает около двухсот тысяч душ. Конечно, это самое лучшее место, где можно быстро добиться власти и разбогатеть. — В его голосе появились возбужденные нотки. — Теперь, когда сэр Френсис Дрейк готовит флот, чтобы пойти на Испанию, будут возможности — и немалые — для энергичного молодого моряка с честолюбием, его молодой супруги и золотишка в его кошельке.

— Сэр Френсис Дрейк! О Генри, вот имя, которым можно вызывать духов. — Кэт улыбнулась и принялась обшивать кружевами то, что она называла сокровенной одежкой — а именно грубоватый корсет, смоделированный из клеенки и деревянной щепы. Вдруг заметив, что в утреннем свете ноги ее не слишком-то чистые, она покраснела и спрятала их под нижними юбками. — На каждой ярмарке и в каждой таверне поют песни и рассказывают свежие истории о Золотом адмирале ее величества. Вот послушай-ка одну из последних.

И она запела богатым, непоставленным контральто:

Вы, геройские, храбрые души,

Достойные славы страны,

Кому еще честь дорога,

Вперед на врага!

Пока эти лентяи на суше

Затаились под юбкой жены.

Когда Уайэтт тихонько поаплодировал — он не хотел, чтобы с их поляны исходили неподходящие звуки, — Кэт с живостью малиновки повернулась к нему и спросила:

— Верно ли, что сэр Френсис Дрейк — настоящий гигант и сила у него, как у двух мужчин?

— О Господи, милая, нет! Даже я на целую голову выше его, но есть что-то такое особенное в его яростных синих глазах и что-то в его манерах, что придает достоверности подобным небылицам. Ей-богу, вот уж забавно было смотреть, как эти разодетые щеголи придворные, знаменитые аристократы и даже государственные советники низко раскланивались и шаркали ножками, когда проходил сэр Френсис. Ты бы просто обхохоталась, если б видела, как трепетали эти размалеванные дамы при дворе и как томно посматривали в его сторону, несмотря на то, что он совсем недавно женился на Элизабет Сайденхэм.

Когда Уайэтт принялся свежевать пойманного в силки кролика, то заговорил с еще большим энтузиазмом:

— Ты бы послушала удивительные истории о его плавании вокруг света, как он подавил в своем экипаже мятеж, о стычке его с людоедами и, наконец, как ему удалось захватить знаменитый корабль Касафуэго, иначе называвшийся, Nuestra Senora de la Concepcion[41], каракку губернатора Перу с сокровищами.

— Тогда это правда и вовсе не выдумки, что он вернулся с золотом и серебром на миллион фунтов?

— Да, правда. Испанцы везде дрожат при одном лишь упоминании его имени, которое по-испански звучит «el Draque»[42], что значит — дракон. И Филипп, их король, просто бесится из-за потерь, которые наносит ему адмирал. — С этими словами Уайэтт сдернул окровавленную шкурку со своей добычи и бросил ее в кусты, — Но то, что было прежде, это всего лишь бледная тень того, что наш Золотой адмирал теперь устроит папистам. Видела бы ты, Кэт, выражение на лице сэра Френсиса, когда мы с Фостером докладывали о подлом предательстве, учиненном испанцами на борту «Первоцвета».

— Тогда, наверное, сэр Френсис очень богат?

— Да. Он стал одним из самых богатых людей во всей Англии, но деньги свои он заставляет все время работать. Почти ни одной торговой экспедиции за море не обходится без того, чтобы там не было хотя бы одного принадлежащего Дрейку судна.

Уайэтт занес тушку кролика в дом, затем снова вышел наружу, чтобы вымыть окровавленные руки.

— Он уже стал владельцем аббатства Бакленд, поместий Шерфорд и Яркомб в Девоне, где он женился на дочери сэра Джорджа Сайденхэма и, следовательно, является теперь хозяином более обширной собственности.

— Тогда уж наверняка этот джентльмен должен вести себя гордо и величественно. — Как-то совсем незаметно Кэт подбежала к нему, обняла и чмокнула в углубление шеи обнажившейся под расстегнутым дублетом.

— Нет, у сэра Френсиса характер совсем другой. — Уайэтт улыбнулся и ласково погладил ее по головке. — Как правило, он ведет себя очень скромно, если только не хвастает тем, что уже сделал и что еще сделает этим испанцам. Ведь только подумать, что каких-то пятнадцать лет назад он был гол как сокол. Чтобы доказать тебе, что мечта моя о владении собственным судном не вздор, не фантазия, я напомню тебе, что сэр Френсис не единственный, кто добыл себе славу и состояние на море.

— Кто же еще, например?

— Сэр Уолтер Ралей, сэр Уильям Винтер, сэр Ричард Гренвилль и двое Хоукинсов, Джон и Уильям.

Он обнял Кэт одной рукой, восхищаясь упругой податливостью ее тела, затем повернул ее к себе лицом, чтобы заглянуть в широкие серые глаза, и с торжественной серьезностью заявил:

— То, что совершили эти люди, могу совершить и я. Ручаюсь тебе, Кэт, что ты доживешь до того дня, когда мне присвоят звание рыцаря и я стану хозяином прекрасного имения. И еще я тебе обещаю, — сказал он серьезно и тихо, — что однажды королева будет рада принять при дворе леди Уайэтт.

Яркие ее губы сложились в улыбку, выражающую абсолютное доверие, говорящее о блаженном неведении тех страшных опасностей, что лежат на его пути.

— Я верю, что так и будет, Генри. Я в своих мечтах относительно нас двоих тоже строю большие планы.

Позавтракав, они вышли в долину и сели под буками, разглядывая разных птиц, занятых своими маленькими хлопотами. Кэт упросила его рассказать о плаваниях, и Уайэтт сумел заставить ее увидеть и почувствовать жару целого ряда зловонных портов Средиземного моря в его восточной части; вызвал ее восхищение величественными разрушающимися зданиями Константинополя, где правил теперь турецкий султан; привел ее в содрогание, описывая порочность Марселя. Она же в свою очередь потешила его душу старинными народными песнями, когда они в чем мать родила купались в маленьком водоеме, обнаруженном ими под миниатюрным каскадом. И так на крыльях ничем не омрачаемого блаженства началась эта сладостная неделя их уединения от окружающего мира, с его погонями, волнениями, сражениями, стяжательством и королевским правосудием.

Глава 14

ЛОНДОН — 1585 ГОД

Двумя днями позднее после того, как «Первоцвет» отплыл вниз по Темзе в Плимут, запыленные и измученные долгой дорогой Генри и Кэт Уайэтт прошествовали через Мургейт и оказались в начинающем бурно разрастаться беспокойном Лондоне.

На ночь они, вполне честно, как муж и жена, поскольку уже поженились в городке Бедфорд, в графстве с тем же названием, сняли комнату в «Красном рыцаре». Эту важнейшую церемонию осуществил добродушный, но плохо держащийся на ногах старый священник приходской церкви, у которого их загорелость и дорожная пыль на одежде не вызвала неподобающего любопытства, и потому он без всяческих осложнений сочетал их в священном браке и зарегистрировал в книге женитьбу этого крепкого рыжеволосого парня на спокойной синеглазой красавице с золотистыми волосами, казавшейся такой безмятежной и уверенной.

К счастью, их долгая, тянувшаяся шестьдесят с лишним миль дорога в Лондон была омрачена всего лишь одним неприятным происшествием: из зарослей выскочила пара дюжих парней, чтобы схватить за уздечку их вьючную лошадь, нагруженную седельной подушкой Кэт и тощим их багажом. Уайэтту хватило простого укола кинжалом, чтобы один из разбойников, с воем держась за окровавленную руку, тяжело побежал прочь, а другой с быстротой хорька растворился в чащобе, откуда и появился вначале.

Устроив благополучно Кэт, Уайэтт отправился в портовую часть города и вновь испытал возбуждение, появившееся у него в первый раз при виде путаницы мачт, рей и гафелей дюжин и дюжин судов всевозможных оснасток из двадцати разных стран, что стояли на якоре в Лондонском Пуле, у Биллингсгейта, или возле причала таможни ее величества.

У хозяина свечной лавочки в переулке Баттольф-лейн, куда любил заглядывать капитан Фостер, он узнал, что, во-первых, «Первоцвет» действительно ушел, и, во-вторых, вследствие эмбарго, наложенного королем Филиппом, около сотни английских торговых судов не вернулись из испанских портов. Он же подтвердил, что королева Елизавета собирает большую армию для войны с папистскими силами в Нидерландах.

Через некоего Николаса Спенсера, судового такелажника и давнишнего знакомого, Уайэтт навел справки, где можно было бы приобрести за скромную, очень скромную сумму маленький шлюп, бойер или небольшое береговое судно. Желательно, если судно будет малого тоннажа, способное месяц находиться в море и управляться, скажем, семью моряками и капитаном.

— Видишь ли, дружище Уайэтт, то, что ты хочешь, не так-то легко достать, — отвечал Спенсер, пощипывая пальцами бороду. — Хотя после испанского эмбарго много судов торчало без дела на реке, однако еще больше зафрахтовано, чтобы сначала перевезти войска графа Лестера через Узкое море[43], а затем снабжать их провизией. Но дай подумать, дай подумать.

Спенсер, сморщенный, с коричневым лицом малый с широким красноватым шрамом на левой щеке, немного поразмышлял и сплюнул в зловонный ил, обнажившийся после отлива.

— Я вспоминаю голландца с брюшком, которого повстречал вчера вечером в гостинице «Колокол». Из-за своей толщины и лени он боится оказаться на какой-нибудь испанской галере в рабских цепях. Он владелец старого суденышка типа бота, которое могло бы послужить твоей цели и, думаю, должно продаваться по дешевке.

Питер ван Клейкамп оказался крупным человеком, толстым как бочка, без всяких признаков шеи, с ярко-красным лунообразным лицом и бородой веером.

«Да. У него есть бот, который стоит в Лондонском Пуле». — «Давно ли построен?» — «Конечно, „Катрина“ теперь не так молода, как когда-то. А кто молод?» — Клейкамп смачно расхохотался над собственной шуткой. — «Давно ли?» — «Ну, может, его спустили со стапелей лет пятьдесят — шестьдесят назад. Но, клянусь копьем святого Михаила, „Катрина“ все еще прекрасно оснащена и крепка как орешек «.

Они осмотрели бот, и, как Уайэтт и предполагал, судно оказалось почти круглым — в длину всего лишь вдвое больше, чем в ширину, и потому очень грузоемким. Но, без сомнения, оно было очень-очень старым и протекало во многих местах. Что еще хуже, мингер ван Клейкамп упрямо отказывался отдавать его меньше чем за пятьдесят фунтов золотом — за остов, рангоутное дерево и бегучий такелаж.

Не теряя надежды и отчаянно желая его приобрести, Уайэтт осмотрел судно голландца от форштевня до судьбоносного места — штурвала с прямым румпелем, которым оно управлялось. Ван Клейкамп не высказывал ни малейших возражений, когда Генри втыкал кончик кинжала во все ребра, кницы и обшивку, и это приободрило Уайэтта; голландец только шумно хлебал свое пиво и хмыкал, когда случалось, что лезвие Уайэтта погружалось в дерево с подозрительной легкостью; он знал, что на нынешнем рынке ему дадут его цену.

В конце концов Уайэтт решил, что, несмотря на почтенную внешность, «Катрина»в основном суденышко крепкое и что ее жилое помещение на полубаке как раз вместит команду, какую он держал в уме, хотя спать матросам пришлось бы сбившись в кучу друг на друге, как свиньям под солнышком. Сзади располагалась капитанская каюта с низким потолком и меблированная только узенькой койкой и столом с откидной доской.

— Ну а как паруса?

Голландец пожал массивными плечами.

— О, свои паруса я уже наполовину распродал.

Уайэтт с возмущением глянул на его невозмутимо спокойную лунообразную физиономию.

— Но, мингер, вы же дали мне понять, что в мои пятьдесят фунтов входят оснастка и паруса.

— Нет. — Ван Клейкамп почесал свою плешь. — Корпус, рангоутное дерево и бегучий такелаж. О парусах я и не заикался.

Юный моряк тяжело сглотнул: действительно, о парусине не было сказано ни слова, но если он купит комплект даже подержанных парусов, Кэт Уайэтт останется почти без средств к существованию, пока он не вернется домой с первой прибылью, заработанной «Катриной».

Уайэтт саркастически поблагодарил мингера ван Клейкампа, самостоятельно на веслах добрался до берега и еще два дня рыскал по речным стоянкам от пристани Павла до Лебединого пирса; от Смартс-Ки до Галерной пристани под Тауэром. После осмотра одного судна, потом другого ломило руки и спину от бесконечной, как казалось, гребли. Спенсер был прав: на суда большой спрос, особенно на те, что годились для перевозки продовольствия через пролив.