Глава 13

ЛОРД ХОУАРД ЭФФИНГЕМСКИЙ

Питер Хоптон бесился в отчаянии: как ни хлестал он грубой бранью и линьком негодяев, завербовавшихся в команду «Морского купца», они неумело и с явной прохладцей готовили корабль к отплытию. В этот прекрасный день 21 мая 1588 года, не менее обеспокоенный, капитан Генри Уайэтт со своей кормовой палубы оплакивал вялость и нерадивость, с какой его матросы, распластавшиеся на реях, совсем уж неуклюже ставили паруса. Он нервно покусывал губу, боясь, что адмирал Дрейк заметит это безобразие, и слабым утешением служило ему то, что на нескольких других кораблях наблюдалась подобная же неприглядная картина.

О, как обидно было это теперь, когда наконец «Морской купец» прекрасно вооружился, полностью экипировался да и в других отношениях подготовился к плаванию так, как можно было только желать. Как уязвляло, что с экипажем ему так печально не повезло. Он вынужден был брать в команду любого, кто бы ни подвернулся. Так соблазнительны были приманки, предлагаемые владельцами побогаче, что, если ему и удавалось-таки найти здорового первостатейного матроса, этот парень либо исчезал ночью за бортом, либо дезертировал, когда его посылали на берег по какому-нибудь поручению.

Первоначальная команда фрегата, привезенная из Лондона, растаяла, как туман под солнечными лучами, и некем было ее заменить, кроме ряда недоумков, пьяниц и безответственных проходимцев, которые появлялись на борту лишь для того, чтобы после исчезнуть. Горькая зависть одолела Уайэтта, когда он понаблюдал за точными действиями команды галиона «Коффин». Из привезенных им из Байдфорда матросов только очень немногие клюнули на лесть и посулы других капитанов.

Было чистым восторгом смотреть, как быстро один за другим распускались его паруса, когда галион разворачивался, чтобы занять свое место в кильватере одного из судов, плывущих по трое в строю фронта вслед за «Местью», ставшим теперь флагманским кораблем Золотого адмирала. Тяжелое пятисоттонное судно, оно тем не менее оставалось легким в управлении, как молодая строевая офицерская лошадь.

Пока «Морской купец» набирал скорость, Уайэтт крикнул, чтобы ставили еще паруса, и приказал рулевому ввести фрегат в строй.

Сэр Френсис Дрейк с развевающимся адмиральским вымпелом выходил из гавани Плимута, красиво приветствуя лорда Хоуарда Эффингема, нового Верховного адмирала военно-морского флота ее величества королевы. Естественно, Френсиса Дрейка сильно раздражало то обстоятельство, что этому джентльмену знатного происхождения, пусть даже столь деятельному, отдали командование в самый критический час правления Елизаветы. Однако Дрейк понимал причину такого предпочтения. Ведь он сам принадлежал к тому новому дворянству, которое начинало медленно, но уверенно диктовать решения, определяющие судьбу Англии. Как сын простого морского священника, хоть и благородного происхождения, мог надеяться стать выше рангом Хоуарда Эффингема, потомка одного из древнейших прославленных аристократических родов в королевстве? Но какой парадокс: этот лорд, благоверный католик, должен был управлять обороной единственной протестантской державы, способной бросить вызов Филиппу Испанскому.

Наступавший день был действительно превосходным, и это тем более радовало сердце, что он сменил три других, предшествующих, с затянувшимся утомительным дождем. С полощущимися на ветру флагами и большими латинскими крестами на главных прямых парусах, ярко алеющими в лучах весеннего солнца, тридцать кораблей флотилии Дрейка вышли в пролив Плимут-саунд.

Всякий обладающий острым зрением мог увидеть темную толпу горожан, собравшихся на молу Хоу, чтобы посмотреть на впечатляющее зрелище приближения эскадры лорда Хоуарда Эффингема. Покрытые рябью голубые воды разрезали один за другим пятьдесят четыре парусника. Знатоки насчитали одиннадцать больших кораблей, принадлежащих флоту ее величества; шестнадцать с высокими надстройками, поставленных Лондонским Сити; семь — собственность самого лорда Хоуарда и двадцать, размером поменьше — из различных портов Ла-Манша. За всеми тянулись шлюпки, и каждый корабль имел охранение из маленьких крепких пинасс.

Далеко оторвавшись от своего сопровождения; шел «Королевский ковчег». Построил его сэр Уолтер Ралей, назвав сначала «Ковчег Ралея», но потом подарил корабль королеве — более чем просто галантный жест. Все узнали великолепное королевское трехцветное красно-сине-золотое знамя, развевающееся с марса фок-мачты, вице-адмиральский вымпел, полощущийся на гроте, и знамя с крестом Святого Георгия — на бизани.

С обрасопленными наконец парусами «Морской купец», к удовлетворению Уайэтта, показал, на какую способен скорость, и быстро занял свое положение в кильватере судна, идущего за вымпелом Дрейка. Видимо, оттого, что командовали кораблями многие его старые капитаны и компаньоны, эскадра сэра Френсиса шла ровнее и лучше держала позицию, чем эскадра лорда Хоуарда.

Те, кто видел это зрелище, не уставали рассказывать о том, как эти высокие синие, желтые и красные корабли маневрировали под надувшимися белыми парусами. Как раз в тот самый момент, когда «Месть» оказался на траверзе «Королевского ковчега», был спущен вице-адмиральский вымпел Дрейка, а минутой позже и адмиральский вымпел лорда Хоуарда, трепеща, опустился на палубу «Королевского ковчега».

Совершенное искусство мореплавания позволило двум эскадрам одновременно оседлать свой ветер: Дрейк, поскольку заново стал подчиненным, ушел под ветер, Хоуард Эффингемский привел свои корабли к ветру. Весь узкий пролив заполнили суда всевозможных тоннажей. От бортов «Мести»и «Королевского ковчега» отвалили адмиральские шлюпки и салютовали друг другу дружным выбросом весел на валек. На «Мести» бывший вымпел Хоуарда был теперь привязан узлом к фалам, а вымпел Дрейка — к фалам «Королевского ковчега». Один, за ним другой бортовой залп прогремели салютами при появлении на носу «Королевского ковчега» адмиральского флага. И снова ухнули залпы, многократным эхом прокатываясь среди холмов, когда развернулся и поплыл над «Местью» флаг Верховного главнокомандующего.

Как писал Хьюберт Коффин своей жене, «это была впечатляющая, точная и изящная церемония в честь создания могущественнейшей армады, когда-либо появлявшейся под крестом Святого Георгия».

В порту в тот же самый день пополудни можно было видеть судовую шлюпку «Морского купца», медлительно подплывающую, к галиону «Коффин». На кормовой банке сидел Генри Уайэтт, и озабоченность на его лице объяснялась двумя серьезными обстоятельствами.

Когда Хьюберт Коффин радушно принял капитана Уайэтта у себя в каюте, последний высказал то, что лежало у него на душе: он остро нуждается в честных, отважных матросах. Никуда не годится командовать хорошо оснащенным для плавания кораблем, когда у него такая ненадежная и плохо обученная команда олухов, которым нельзя довериться, чтобы переплыть даже узкий пролив; не может ли его старый друг и товарищ по плаванию поделиться с ним, дать ему хоть немного надежных парней из Северного Девона?

— Мне очень печально, — отвечал хозяин галиона и сочувственно положил руку на плечо Уайэтту, — отказывать тебе, Генри, ведь я знаю, как велика твоя нужда. Но на прошедшей неделе я потерял шесть хороших матросов, заболевших оспой у меня на борту. А пару дней назад еще два хороших парня из Ильфракума сильно пострадали в кабацкой драке. Поверь мне, Генри, я действительно в затруднении насчет укомплектования моей команды.

— Тогда, ради Бога, Хьюберт, скажи, что мне делать? В лучшем случае у меня только половина экипажа.

— В таком же положении большинство частников. Не выпьешь со мной чарочку мальвазии?

Они посидели немного в темноватой прохладной каюте галиона, просторной по сравнению с каютой капитана фрегата, однако лишенной дорогостоящих драпировок, портьер и тех витиеватых резных украшений, обычно встречающихся на судах его класса и тоннажа. Наконец Коффин упомянул о благополучном приезде Кэт в Портледж и о том, что в этом году весенние посадки обещают большой урожай. И вот после глубокого вздоха он сообщил:

— Я разговаривал с сэром Френсисом по вопросу королевского прощения для тебя и старшего артиллериста Хоптона.

— И что сказал адмирал?

Морщина пробороздила лоб сквайра Коффина.

— Признаться, довольно немного — его занимали планы приветствия милорда Хоуарда, но, мне кажется, он отнесся серьезно к вашим прошениям. Буду честным с тобой, Генри, трудно быть уверенным насчет того, насколько внимательно он выслушал мой рассказ о злой и несправедливой судьбе, что выпала на долю твоих родителей.

— Ответь мне правду: думаешь ли ты, что сэр Френсис будет ходатайствовать за нас перед ее величеством? Молю Бога, Хьюберт, чтобы ты никогда не узнал, что такое жить в тени своей собственной виселицы!

— В любое другое время я бы честью поклялся, что сэр Френсис похадатайствует за вас перед королевой. — Его большой рот расплылся в утешающей улыбке. — Наш адмирал дорожит тобой, он никогда не забывал, кто принес ему новости о предательстве в Бильбао и тем самым «спустил на воду» его армаду тысяча пятьсот восемьдесят шестого года.

Уайэтт быстро прошелся по каюте, громко топая грубыми кожаными сапогами. Чего надеяться на что-то лучшее? Да, верность Дрейка тем, кто с ним плавал и воевал, легендарна, но вправе ли ожидать, что он, когда все стоит под угрозой, займется проблемами одного из самых незначительных своих капитанов? Уайэтт переломил черствый сухарь и окунул его в кубок с мальвазией, который носил в руке, пока нервно вышагивал по каюте.

— Интересно, дружище Хьюберт, почему это до сих пор у Лизарда не видно вражеских парусов?

Радуясь, что разговор перешел на менее трудную тему, Коффин рассказал, как у мыса Ортегаль в Бискайском заливе «Непобедимую армаду» трепали встречные ветры до тех пор, пока ее главнокомандующий герцог Медина-Сидония, видя, что вода на исходе, а пищевые припасы портятся, пошел назад в Ла-Корунью с двумя третями флота. Остальные, не зная о его поступке, поплыли дальше к месту встречи у островов Силли.

— Значит, снова Бог смилостивился над нами, — заключил Коффин-младший. — Иначе еще в прошлом месяце нам бы пришлось стоять против герцога с тем, что у нас было в Плимуте.

Они поговорили еще немного — теперь уже о системе маяков, которая за несколько часов должна оповестить всю Англию о неминуемости вторжения. Затем, нисколько не ободренный, Генри Уайэтт вернулся к себе на корабль и, взглянув на судно друга, обнаружил, что стояночные огни галиона «Коффин» окружены ободком от затянувшего их тумана.

Глава 14

КОМАНДА ДЛЯ «МОРСКОГО КУПЦА»

Все первые две недели июня большая флотилия лорда Хоуарда Эффингема стояла на якорях в беспокойном ожидании десяти судов снабжения, обещанных королевским контролером по продовольственным поставкам. С каботажных и рыболовецких судов неоднократно поступали ложные сигналы тревоги, будто бы у островов Силли были замечены чужие суда, и на проверку их уходило много времени и сил. Но со временем ветер задул прямо в Плимутскую бухту, не позволяя английским кораблям обрыскивать море, команды стали болеть, а запасы провизии подходить к концу, и как бы снабженцы Дрейка ни старались подкупать, обхаживать и угрожать местным купцам, Плимут и Южный Девоншир просто-напросто были не в состоянии наскрести им какое-то продовольствие.

Только такие суда, как галион «Феннер»и галион «Коффин», чьи команды были связаны крепкими общинными узами верности, избежали общего дезертирства.

Однажды утром в середине июня Генри Уайэтт с ужасом обнаружил, что снова его жиденькая команда из восьмидесяти матросов сократилась более чем на четверть из-за болезней и дезертирства. Даже проверенные сообщения о превосходящих силах противника не могли побудить их оставаться верными своему долгу. На «Королевском ковчеге» стали поговаривать о том, чтобы суда поменьше отправить в резерв, а их команды добавить к спискам лучше оснащенных кораблей.

— Господи, Питер, что же мне делать? — с отчаянием спрашивал Уайэтт в уединении своей каюты. — Если сейчас лорд Хоуард дал бы сигнал «поднять якоря», «Морской купец»и паруса бы не смог как следует поставить.

Питер задумчиво почесал свою желтоволосую голову, потом, приноравливаясь к ленивому покачиванию фрегата, приник губами к кожаной кружке эля.

— Вот что, Генри, — сказал он, отирая рот рукавом, — поскольку ты занимался всем оснащением корабля и достал нам отличные пушки из королевского арсенала, то уж теперь моя очередь: я съезжу на берег и найду нам — дай Бог, чтобы успеть — здоровых ребят.

Уайэтт поднял плечи и горько вздохнул:

— Брось, Питер. Ты же знаешь, что этот берег давно уже прочесали слуги королевы и адмирала и здесь нам не найти замену сбежавшим и умершим. И у нас нет ни золота, ни власти, чтобы предложить морякам хорошие условия.

Питер широко зевнул и поднялся — его голова коснулась палубного бимса наверху.

— Ты можешь считать меня пропойцей и бабником — такой я и есть, — признался он с подкупающей простотой. — Однако, клянусь Богом, Генри, ручаюсь тебе, что за неделю я найду людей достаточно, чтобы хватило на один борт.

— Пиво размягчило тебе мозги, — проворчал Уайэтт. — Где ты найдешь пятнадцать здоровых парней?

— Это только Богу известно, — засмеялся Питер. — Но я обещаю, что они у тебя будут, а иначе я отдам тебе свою долю в этом корабле.

Он покинул корабль, прихватив с собой некоего Арнольда, боцмана, и двух здоровенных йонкеров из Корнуолла, черноволосых и пройдошистых, но по какой-то причине всем сердцем преданных Питеру. Пятым членом партии вербовщиков был веселый голубоглазый ирландец-великан по имени Брайан О'Брайан.

Три дня спустя один из йонкеров приплыл на красной барке, сопровождаемый двумя здоровенными костлявыми деревенскими парнями, лежащими связанными по рукам и ногам, и тремя карманниками, все еще проклинавшими жестокие порядки в тюрьме Лискеда. А на следующий же день появился Брайан О'Брайан с партией из четырех истощенных соотечественников, которых постигла неудача: их унесло тем же штормовым ветром, что удерживал флотилию лорда Хоуарда в плену пролива. Этим простым «обитателям болот», как в шутку называли ирландцев, Брайан описал свой фрегат как большую плавучую крепость, где они будут пировать и лежать на мягких постелях. Эту словесную отраву ирландец приправил убедительным количеством крепкой жидкости — и вот, ревя как целое стадо быков, они перевалились через поручень фрегата на палубу и были живехонько засажены в носовой трюм.

Только тогда обратился Уайэтт к Дрейку за разрешением (он все еще получал свои распоряжения от Френсиса Дрейка, и так будет многие месяцы) переместить свою якорную стоянку подальше от берега, чтобы вплавь до него добираться стало очень опасно. Когда ирландцы протрезвели, они разразились чудовищными гэльскими проклятиями и обещали потопить «Морского купца» при первой же возможности — чем конечно же не добились удаления тех решеток, что держали их в заключении в трюме фрегата.

Двое суток спустя вернулся другой корнуоллец, поглаживая ножевую рану, но ведя троих цыган — скрытных смуглолицых парней, которых он захватил, пока они кемарили возле костра.

Прошло уже пять дней, но ни Питер, ни Арнольд не возвращались. Уайэтт не мог этого знать, но худшая из неудач постигла их вербовочные старания. Хотя они и проникли в глубину Сомерсетшира, в старинном городке Йовиле им не удалось убедить кузнеца бросить свою наковальню, а его подмастерья — сбежать от него. Но неподалеку, в уютном фермерском доме, красочные байки Питера о жизни в Виргинии, о победах Дрейка и о богатстве венецианского галиота, захваченного в гавани Кадиса, распалили воображение второго сына фермера и придурковатого кузена, который как раз у него работал. Они поднялись в три часа утра и ушли с Арнольдом, чтобы служить на «Морском купце».

Чтобы вернуться вовремя в Плимут, прикинул Питер, ему уже пора собираться в обратный путь. Поэтому он повернул свою лошадь — костлявую клячу, присвоенную им на безлюдном поле, — в сторону Тивертона и Эксетера. Очень расстроенный, Питер в приятной маленькой деревеньке зашел в таверну. Там он узнал, что отряды вербовщиков вымели из округи все подчистую. Хозяин пивной заверил его, что в этих краях многие посланники Дрейка заливались сиренами и обещали легкую и богатую добычу. Теперь тут остались только разумные, проницательные и флегматичные мужики.

— Но, ей-богу, дружище, — откровенно признался он хозяину, — я должен вернуться назад хотя бы с тремя здоровыми подлецами. Неужели нет таких здесь в округе?

— Есть, — отвечал трактирщик, вытирая руки о запачканный кожаный фартук. — Если ты проедешь с половину лиги по дороге в Ныотонское аббатство, то увидишь ферму франклина Доусона. У него большой участок прекрасной земли, которую он обрабатывает вместе с тремя рослыми сыновьями, но их не заманишь на корабли, потому что один из них служил у Мартина Фробишера и на собственной шкуре испытал, что такое матросская доля.

Постанывая от разных одолевших его болячек, Питер расплатился по счету и на закате отправился в путь. Однако было еще светло, когда он заметил огоньки дома франклина Доусона, мягко светящиеся в глубине богатой долины, разделенной на множество небольших зеленых полей и лугов.

Когда он подъехал к воротам, прием, который ему оказали, был далеко не сердечным. Возле его ног заметались, рыча и скалясь, злющие псы, и, крупно шагая, вышел справиться, что ему нужно, чернобровый детина лет под тридцать, с дубиной, усеянной железными остриями.

Он, заявил Питер, отряхивая рукой штаны от дорожной пыли, бедный путник, бегущий от суровой службы на кораблях ее величества.

Черноволосый детина осмотрел его подозрительно, но все-таки отворил тяжелые ворота.

— Проходи, коли так. Я-то сначала подумал, что ты один из тех вербовщиков, которые все время осаждают эту ферму и пытаются заманить нас красивыми разговорами и обещаниями.

Франклин Доусон был, видимо, фермером более чем средней руки и способностей, ибо его жилище оказалось восхитительно опрятным, с крепкой тростниковой крышей, высокими стенами, должно быть воздвигнутыми еще в те дни, когда на Англию совершали свои набеги сарацины и норманны, добираясь даже сюда.

Франклин, то бишь свободный землевладелец недворянского происхождения, оказался проницательным остроносым мужиком, а его жена — худым поблекшим созданием. Семья сидела за обильным ужином, включающим чашки жирного молока, толстые ломти ветчины и еще более толстые куски нарезанного ржаного хлеба, намазанные тем превосходным сливочным маслом, которым до сих пор славится Девоншир. Они поставили перед Питером деревянное блюдо и пригласили его начинать.

Веселое открытое лицо Питера и его живые манеры постепенно прогнали окаменелые выражения с физиономий трех старших сыновей фермера. Джайлз, тот черноволосый, который впустил его в дом, оказался самым старшим; за ним по возрасту шли близнецы Герберт и Джордж. Им было около двадцати, и они смотрелись как медлительные и дюжие молодые бычки.

Единственно, кто еще присутствовал в доме из членов семьи, помогая хозяйке обслуживать мужчин, была хорошенькая, с отсутствующим взглядом, полнотелая дочка по имени Пегги. Ей было без малого восемнадцать; с густыми каштановыми волосами и изумительно правильными белыми зубками, которые она обнажала, то и дело заливаясь веселым смехом. Питеру не потребовалось много времени, чтобы убедиться в глупости Пег: родители и братья за ней всегда зорко приглядывали.

Видимо, до той поры Пег не встречался никто, хотя бы отдаленно похожий на этого веселого желтоволосого великана. Девчушка сразу увлеклась моряком.

После ужина члены семьи и их гость вышли посидеть и порыгать под раскидистой яблоней, цветущей посреди их огороженного стеной двора. Как только Питеру стало ясно, что Джайлз плавал с Фробишером только к Белому морю, он совершенно их очаровал своими избитыми рассказами о приключениях в Америке.

— Вот теперь ты дело говоришь, — заметил франклин Доусон. — Когда ты говоришь о жирной земле, высоких лесах и множестве чистой воды, ты поступаешь разумно. К черту всю эту пустую болтовню о драгоценных камнях, жемчугах и испанском золоте.

Когда Питер начал довольно толково описывать практические методы ведения сельского хозяйства, бытующие у туземцев, Доусоны, отец и сыновья, слушали как завороженные. Питер все время ощущал на себе взгляд больших широко расставленных карих глаз Пег. Боже! Мягкие алые губы девчонки были так соблазнительны. Один из братьев, заметив зачарованное выражение на лице сестры, что-то буркнул ей, отчего она скривила гримасу и покорно опустила глаза на сильные, загрубевшие от работы руки. Питер все время подыскивал аргумент, который мог бы оказаться достаточно красноречивым, чтобы увлечь этих дюжих молодцов на «Морского купца» обслуживать кулеврины.

— Туземцы, — продолжал он, — сажают свою кукурузу рядами — в Виргинии мы называли ее «маис».

Старый Доусон задумчиво потеребил косматую голову.

— Ты хорошо рассмотрел, как они это делают?

— Вполне. — Питер с трудом старался не глазеть на пышные округлости, распирающие грубый шерстяной лиф под платьем Пег. — Не только рассмотрел, но даже сам посадил несколько рядов маиса для себя — правда, он не успел созреть до того, как нас оттуда увез Френсис Дрейк.

— Думаешь, этот маис годится для откорма свиней?

— Конечно. В Америке им откармливаются олени.

— А как его сажают? — Джайлз нагнулся вперед, сомкнув руки под коленями, и одновременно бросил на отца вопросительный взгляд. Уголком глаза Питер заметил, что тот наклонил голову. В общем, оказалось, что прошлой зимой у них переночевал моряк, расплатившийся за ночлег небольшой сумкой с маисовыми зернами. К сожалению, незнакомец не знал, как нужно сажать эти зерна и ухаживать за ними.

Может, дружище Хоптон не откажется проконтролировать их работу? В полутьме Питер ощущал настойчивое желание Пег, чтобы он остался, и тогда в его воображении моментально созрел полноценный план.

Что ж, решил он, время еще есть, поскольку можно вернуться в Плимут только к самому выходу Дрейка и Хоуарда в море; и, возможно, его морской сундучок еще побудет в достаточной безопасности у хозяина таверны «Голова Черного быка». Как бы совершенно случайно он упомянул название гостиницы — раз, потом и второй, перед тем как подавить зевок.

— Завтра утром косить, поэтому пора на боковую, — объявил старый Доусон. — Может, дружище Хоптон не откажется от глоточка сидра?

— Сейчас принесу. — Пег вскочила и поспешила прочь, прежде чем кто-нибудь мог ей воспрепятствовать.

Ухаживая за гостем, она пару раз скользнула бедром по плечу Питера, и он под покровом темноты игриво ущипнул ее, почувствовав соблазнительную упругость и вместе с тем мягкость девичьей плоти. Он полагал, что эта вольность осталась незамеченной, но, видимо, ошибался. Когда поздно ночью он совершенно серьезно отправился по нужде, то увидел Джорджа Доусона, клюющего носом в кресле, поставленном прямо перед дверью в ту комнату, где спали Пег и ее младшие сестры. Парень проснулся, но любезно кивнул головой, когда Питер проследовал по своим делам дальше.