Глава 16

РОЗМАРИ

Во время победной суматохи, жестокой и похотливой, которая сопутствовала захвату Дрейком Санто-Доминго, сквайра Хьюберта Коффина волей-неволей повлекла с собой компания пикинеров, намеренных собрать плоды своих усилий. Хьюберт пошел с ними, но неохотно, чувствуя, как быстро исчерпывается слабый запас его сил. Эта проклятая лихорадка, похоже, так ослабила его ноги, что ему пришлось тяжело плюхнуться на край фонтана и сидеть, болезненно ощущая, как вздымаются его ребра и кружится голова. Когда наконец, после краткого отдыха, какие-то силы вернулись к нему, он обнаружил, что способен различить на фоне утреннего неба очертания башен собора и длинных низких крыш великолепных зданий.

«Этот рассвет запомнить навечно», — посоветовал он себе, видя горящие факелы и вороватые движения фигур, перепархивающих наподобие воплотившихся духов из одной аллеи или сада в другую.

— Бедняги домовладельцы, — пробормотал Коффин. Почти все эти привидения несли сундучок или тащили тяжелый узел. Мало кто разжился каким-либо оружием.

На дальнем конце небольшой площади, перед фонтаном которой он сидел, Коффин увидел, как широкоплечие матросы с корабля ее величества «Подспорье» догнали тройку горожан, которые сдуру попытались оказать сопротивление и тут же были заколоты насмерть. Крича как школьники, матросы открыли крышки некоторых оказавшихся у этих испанцев шкатулок.

Он отчаянно жаждал встать и как-нибудь позаботиться о своей собственной доле трофеев. В конце концов, тот старинный норманнский замок, который на протяжении десяти поколений давал кров и приют его роду близ Байдфорда в Девоне, срочно нуждался в ремонте. Кроме того, Хьюберт был полон решимости выкупить и снова вернуть себе принадлежавшие им когда-то поля и леса в Портледже, проданные его дедом, с тем чтобы поддержать доброго короля Гарри в его распре с Франциском I[56], достаточно хорошо снаряженным в военном отношении.

Войны, грустно размышлял усталый молодой сквайр, в конце концов погубят семейство Коффинов. Теперь в их роду последними оставшимися мужчинами были он и двое его младших братьев, и это когда-то богатое баронское поместье, перешедшее к ним через столетия от сэра Хьюго Коффифорта, одного из самых доверенных советников Вильгельма II Рыжего, находилось в затруднительном состоянии.

Хотя теперь в ногах его чувствовалось больше уверенности, ему все еще приходилось так тяжело опираться на копье, что пока он, Коффин, не осмеливался им доверять. То и дело на площади появлялись орущие банды мародеров, волочащих за собой пики и бросающих жадные взгляды на те склады и жилые дома, которые пока стояли с нетронутыми дверями.

Ближе к центральной части Санто-Доминго можно было услышать ружейную пальбу — это уставшие как собаки солдаты Карлейля наталкивались на случайные точки сопротивления. Вот позади фонтана, где сидел Коффин, вспыхнул пожар, и вскоре всю площадь заволокло дымом и воздух над ней раскалился от ярких беснующихся языков пламени. Трое убитых испанцев лежали там, где их настигла смерть; из-под их тел извилистыми ручейками медленно вытекала кровь, образовывая среди булыжников мостовой крошечные лужицы рубинового цвета.

Казалось, сама обширность столицы вобрала в себя захватчиков, как губка воду, и долго на площади не было видно ни одного англичанина, появлялись лишь насмерть перепуганные горожане, их рабы и несколько священников, шаркающих сандалиями в тщетной попытке унести с собой некоторые ценные предметы церковной утвари.

Плеск воды за его спиной напомнил Хьюберту о том, что ему страшно хочется пить, и он приник ртом к прохладной напористо бьющей струе. Почувствовав себя удивительно посвежевшим, он поднялся на ноги и неуверенно посмотрел по сторонам. Куда бы ему пойти поискать добычу? Он вспомнил: Уайэтт ему говорил, что самые впечатляющие дома, как ему показалось, находятся в портовой части города.

Тяжело опираясь на короткое копье, Хьюберт вступил на широкую, затененную пальмами улицу, где, как правило, фасады украшались красивой резьбой, когда вдруг справа от себя он услышал истошный женский вопль:

— Пощадите меня, добрые люди. О, ради Бога, пощадите меня! Я, как и вы, из Англии. — Эта мольба заканчивалась еще одним разрывающим душу криком, когда Хьюберт зашаркал вперед со всей быстротой, на которую был способен. Как ему показалось, крик исходил из красивого дома, обращенного окнами к морю и спланированного в мавританском стиле. Крепкие чугунные решетки защищали окна первого этажа, но дверь болталась на петлях.

Извлекая из ножен шпагу, Хьюберт переступил через остатки роскошной, обитой латунью двери из кедра. Его зазывал внутрь солдат с воспаленными глазами, дружески махая рукой.

— Входите, сэр, входите! Тут поживы навалом, на всех хватит, а наверху прекрасный ассортимент бабенок.

Говорящий перекинул через плечо накидку из зеленого бархата, искусно вышитую мелким жемчугом и золотой нитью; сдвинутый на затылок, на его голове красовался роскошный испанский шлем с пером белой цапли. Видимо, он был пьян. В свете все сильнее припекающего солнца на обеденном столе виднелась большая бочка бренди, из которой на вощеный, расписанный в желтую и черную клетку пол капала янтарная жидкость.

На верхнем этаже снова раздались крики, затем звук удара и звон разбитого стекла, сопровождающийся хохотом многочисленных пьяных глоток. Отблески парчи, брошенной на нижние ступеньки лестницы, ярко и живо переливались, приглашая наверх, на второй этаж. Новые пронзительные крики отвлекли Хьюберта от беглого осмотра буфета с массивной серебряной посудой. Снова тот же голос то умолял о пощаде, то начинал истошно вопить.

Ценой большого напряжения своих хилых силенок Хьюберт взобрался по лестнице и оказался перед длинным, тускло освещенным коридором. Этот дом, видно, принадлежал какому-то могущественному чиновнику или богатому негоцианту.

Сквайр переступал через неподвижное тело слуги, лежащего на верхних ступеньках, когда раздалось стремительное шлепанье ног и в коридор выбежала совершенно голая молодая женщина с коричневатым цветом кожи. Большие глаза ее застыли от ужаса, каштановые волосы развевались за спиной — она убегала от полуодетого матроса, обе щеки которого были расцарапаны в кровь. Ругаясь как сумасшедший, грабитель перекинул свою жертву через плечо и потащил ее, орущую и брыкающуюся, назад в ту комнату, откуда она сбежала.

Рыдания, крики и пустые мольбы звучали в различных комнатах, расположенных по коридору. Сквайр Коффин поднял свой голос, ругая поганящих дом распутных собак и напоминая им о страшном гневе адмирала и неизбежности наказания.

Грохот опрокинутой мебели за дверью, перед которой как раз в тот момент находился Хьюберт, заставил его проверить, в чем дело. Открыв ее, он увидел стройную черноволосую девушку, неистово бьющуюся в объятиях седоволосого аркебузира. Одетая только в остатки запятнанной кровью ночной рубашки и с выражением неописуемого ужаса на лице, она, не прекращая попыток высвободиться, крикнула, задыхаясь:

— О Боже, спаси меня! Неужели поблизости нет ни одного порядочного человека?

— Отставить! — рявкнул Хьюберт, взяв свое полукопье за обратный конец, готовый использовать его как дубинку.

Солдат и девушка оступились и свалились к ногам Хьюберта. Мужчина одним прыжком встал на ноги, изрыгая из себя грязные непристойности. Упавшая протянула руки и в отчаянии схватила Хьюберта за одну из лодыжек.

— На помощь! Помогите! — пробулькало у нее в горле.

— Назад, собака! Назад, я говорю! — Хьюберт снова перевернул древко и взял его как копье.

— Чтоб тебе сдохнуть от черной оспы! Мой леденец тебе у меня не отнять! — взревел седовласый насильник и кинулся на Хьюберта.

Хьюберт точно вогнал острие своей пики туда, куда целился — в левое плечо негодяя. Взвыв от боли, тот отшатнулся, качаясь, назад; из-под пальцев, зажавших рану, хлестала кровь. Если бы только аркебузир знал, он мог бы живо ему отомстить, ведь Коффину в тот миг показалось, что весь дом закружился вокруг его головы, и ему понадобилось собрать в кулак всю свою волю, чтобы приказать этому парню выйти в коридор. Тот вышел, вопя: «Где мое копье?! Вот найду его и насажу на него это дворянское отродье, как каплуна!»

— Заприте дверь! — еле дыша, крикнул он почти обнаженной девушке, лежавшей на пороге.

— Слишком поздно, — простонала она, не глядя на него. — Ради Бога, сэр, убейте меня.

Раненый, видимо, нашел копье и снова появился в коридоре, ревя как пронзенный бык.

Нечеловеческим усилием Коффин запустил свои пальцы в черные лоснящиеся волосы девушки, втащил ее в комнату и едва успел вовремя захлопнуть и запереть дверь.

И тут весь мир завертелся, словно огненная спираль, и Хьюберт рухнул без чувств на дрожащие ноги девушки.

Жаркое солнце стояло высоко в небе и било в окно так, что резало глаза, когда Хьюберт очнулся и осознал, что, хотя и лежит еще на полу, под голову ему подсунута мягкая ткань. Лоб ему протирали смоченным в прохладной воде лоскутом, и это здорово помогало ему приходить в себя до тех пор, пока он не ощутил запах горелого дерева, вонь запекшейся крови, гулкий гром стреляющей вдалеке пушки. Первое время он способен был только лежать, вытянувшись на спине.

Постепенно глаза его сфокусировались на очень красивой мебели кабинета, а может, библиотеки, затем он заметил движение и взгляд его устремился на изящную девичью фигурку. Лет девятнадцати от роду, она пропорхнула по библиотеке, со страхом поглядывая на него, одетая в церемониальный плащ из огнецветного бархата, очевидно, имеющий отношение к какому-то рыцарскому ордену, так как на его левой стороне был прикреплен искусно сделанный значок.

Плащ, очень эффектно выглядевший под беспорядочным водопадом черных волос, был таким длинным, что только после того, как она сделала несколько шагов, он заметил, что девушка боса. Чтобы плащ не распахнулся, она перепоясалась отрезком шнура от звонка-колокольчика.

В ту минуту эта большеглазая девушка устало, равнодушно заплетала свои волосы в две косы. Потом он заметил, что его кинжал лежит рядом с глобусом, стоящим около нее на письменном столе и дающим изображение карты звездного неба.

Коффин воспользовался случаем сквозь полуоткрытые глаза рассмотреть очаровательные, как ему показалось, черты лица этой девушки. Он видел его в профиль: узкий, слегка вздернутый носик, короткая, но довольно полная верхняя губа, маленький округлый подбородок и довольно длинная изящная шейка; цвет лица необычного золотисто-розового оттенка, а волосы — блестящие, иссиня-черные, цвета воронова крыла. У ее ног лежала сброшенная, разорванная и окровавленная ночная сорочка — та, что прикрывала наготу девушки, когда он увидел ее в первый раз.

Он сделал глубокий вдох и попытался заговорить, но издал только приглушенный хриплый звук, похожий на карканье вороны. Девушка так резко повернулась, что ее огненная мантилья распахнулась, давая понять, что надета она на голое тело.

Она уставилась на него своими черными глазищами, затем лицо ее дрогнуло, а рука потянулась и сомкнулась на рукоятке кинжала.

— Что вы, не бойтесь. Убить меня ничего не стоит. Я слаб как новорожденный ребенок.

Девушка несколько раз подряд глубоко вздохнула.

— Вы неправильно меня поняли, сэр. Не вас бы я убила, а скорее себя. Будь у меня мужество, я давно бы уж это сделала. Но я безусловно найду в себе это мужество, если вы или кто-то еще тронет меня хоть пальцем.

Откуда-то у Хьюберта взялись силы, чтобы кое-как приподняться на локте.

— Уверяю вас, мне очень досадно, что я так опоздал и не смог уберечь вас от этого злодеяния. Коль сможете опознать вашего… вашего обидчика, его непременно повесят.

— Вот бы я тогда порадовалась! — вскричала она. — Я уверена, что смогу его опознать, ведь я ему так сильно расцарапала обе щеки. Но а вы-то, вы-то почему так ослабли? — Босоногая, она прошлепала к нему по полу и опустилась рядом с ним на колени. — Пока те мерзавцы пытались взломать эту дверь, вы лежали как мертвый.

Он описал ей лихорадку островов Зеленого Мыса и как она свирепствовала на их кораблях.

— Жаль, что она не скосила всю вашу армаду! — вздохнула девушка и устало закрыла темно-карие, почти черные глаза. — Только подумать, что все эти годы я хвасталась перед друзьями своим английским происхождением. Тьфу! Я даже божилась, что, в отличие от турок, французов и португальцев, которые способны насиловать и грабить, ни один англичанин никогда не позволит себе осквернить добродетельную женщину.

Коффин грустно улыбнулся и заметил, что в разбитое окно стаями залетают мухи.

— Похоже, вы мало что понимаете в солдатах и их повадках, к какой бы стране или нации они ни принадлежали. Но скажите-ка мне, — поспешил он сменить тему разговора, — как это вам удается говорить на чистейшем английском?

— Потому что я, Розмари Кэткарт, чистокровная англичанка, — объявила она с заново обретенной гордостью. — Отец мой купечествует в этом городе, зовут его Ричард Кэткарт, а раньше он был торговцем в Халле.

Чуть содрогнувшись от боли, девушка опустилась возле него на подушку и объяснила, как процветали дела отца, занимавшегося торговлей между Испанией и ее колониями в Америке, несмотря на то, что вначале он был протестантом.

Мать ее, повествовала девушка, дала обещание, что бы ни случилось, воспитывать дочь Розмари в протестантской вере. Капитан торгового судна старался быть верным клятве, но все же прошло небольшое время и он женился на богатой испанке и перешел в римско-католическую веру. В результате остальные его дети наполовину испанцы и католики. Розмари говорила теперь с большей раскованностью. Она поправила на себе мантилью и продолжала.

Став католиком, капитан Кэткарт смог получить разрешение на торговлю всеми видами кожаных товаров между Испанией и Новым Светом. Фактически он стал ведущим лиценциатом столицы. Где он сейчас? Занят делами торговли в Кадисе, поэтому до захвата города Дрейком домом правила мачеха.

— Ее наверняка, — она заплакала, — наверняка убили этим ужасным утром.

Когда наконец рыдания девушки смолкли, Хьюберт спокойно сообщил свое имя, воинское звание и общественное положение. Немного погодя он попросил воды, и она принесла ему olla — грубый кувшинчик из красной глины, висевший в углу: благодаря постоянному испарению через стенки, вода в нем все время сохранялась прохладной и свежей.

Некоторое время они прислушивались к разным шагам на улице, но в самом доме царила могильная тишина. В конце концов он поднялся и объявил о своем намерении поискать еду. В поисках пищи он, к своему ужасу, натолкнулся на тело убитого слуги, все еще лежащего на верхних ступенях лестницы и осаждаемого полчищами мух.

У подножия лестницы лежало еще одно мертвое тело, распростертое на спине: этот седоволосый мужчина Хьюберту показался отдаленно знакомым. Узнал он его, лишь заметив колотую рану в плече, а на пепельно-бледном лице — ряд глубоких царапин. Очевидно, острие его пики проникло настолько, что рассекло артерию и тем обрекло на смерть насильника Розмари Кэткарт.

Глава 17

ЖЕМЧУЖИНА АНТИЛЬСКИХ ОСТРОВОВ

Рано утром 3 января 1586 года сэр Френсис Дрейк велел переправить на берег несколько тяжелых орудий, захваченных на островах Зеленого Мыса, и установить их на крепостных стенах. Затем он призвал испанцев, упрямо сопротивляющихся ему в ряде пунктов Санто-Доминго, сложить оружие, и когда они отказались, его пушки устроили им такую баню, что они живо согласились на безусловную капитуляцию.

Как только весь город признал свое поражение, адмирал королевы распорядился произвести осмотр и в результате узнал, что, как ему многие и предсказывали, сотни самых богатых граждан и правительственных чиновников сбежали в горы. Для многих из них это бегство оказалось бессмысленным, поскольку им пришлось погибнуть в муках от рук своих беглых черных рабов, которые сильными боевыми группами опустошали все побережье и далеко просачивались в глубь материка. Мароны зачастую сжигали именно те поместья, где мучились в рабстве, и этим жестоко мстили своим угнетателям.

Пылкие головы других предводителей экспедиции Дрейка стали остывать, когда обнаружилось, что в закромах казны и таможни испанского короля Филиппа пусто, как в дырявом кармане нищего. Для Дрейка это известие оказалось особенно горькой пилюлей, ведь до сей поры экспедиция не накопила денег даже на покрытие собственных расходов. Он понимал, что, если дела не поправятся, кое-кто в Лондоне постарается навредить его репутации в глазах королевы, которая терпеть не могла неудач, особенно если они касались ее кошелька.

Оптимистичным в сложившейся ситуации было то, что во внутренней гавани, позади трех умышленно затопленных у входа в нее кораблей, стоял построенный на французской верфи шестисоттонный красавец галион, практически новенькое и во многом прекраснейшее судно в этой части земного шара, хотя и ходило оно под нелепым, но все же забавным названием «Большое пугало». Так его долго еще называли с тех пор, как захватчики иронически переименовали его в «Новогодний подарок».

Ужасно расстроило Генри Уайэтта то, что та самая каравелла, которую он прочил на смену потерянной в шторм «Катрины», затонула во время бомбардировки. Следовательно, ничего другого не оставалось, как только вновь поискать что-нибудь подходящее среди содержимого внутренней гавани — что было теперь делом легким, поскольку суда там стояли покинутыми всеми, за исключением крыс, и столь прочно притиснутыми друг к другу, что было совсем не трудно перелезать через поручни с одного на другое.

Наконец, обливаясь потом, он оказался на борту примерно стодвадцатитонного крепко сколоченного барка из Венесуэлы. Не быстроходный, но подойдет — заключил он после тщательного осмотра. Палубные балки барка «Дева Компостеллы», так назывался корабль, явно казались достаточно прочными, чтобы нести на себе батарею полукулеврин, стреляющих десятифунтовыми ядрами на расстояние две тысячи пятьсот ярдов.

Он, несомненно, найдет все, что нужно для батареи барка, либо в красивом здании королевского арсенала, либо где-нибудь прямо на стенах крепости.

С конфискацией и получением разрешения на командование придется обождать, так как сэр Френсис Дрейк был слишком занят подсчетом выкупа, который он должен взять с города за то, что пощадит его. Наконец адмирал и его капитаны направили свои требования в ту деревню, где дрожал в своих сапогах губернатор. Если немедленно не поступит сто тысяч дукатов, то Санто-Доминго, известный как «Жемчужина Антильских островов», будет сровниваться с землей улица за улицей и квартал за кварталом — до тех пор, пока не соберут этой суммы. Как только послание Дрейка с требованием выкупа было написано четким пером Фулька Гревиля, его доверили негру, слуге адмирала, потому что он не только мог говорить на языке маронов Вест-Индии и на нескольких индейских диалектах, но также и на отличном испанском с правильным кастильским произношением.

На следующий день, когда Дрейк занимался временным восстановлением городских ворот со стороны гор, появилась еле бредущая, мотающаяся из стороны в сторону фигура его слуги. Едва бедняга дотащился до своего хозяина, как тут же свалился на землю, обливаясь кровью. Он был тяжело ранен в грудь копьем.

Выслушав его рассказ о том, что случилось, Дрейк пришел в одно из редких своих состояний холодного гнева. А получилось так, что один офицер с галиона «Большое пугало» раскипятился, обиженный тем, что посланец английского адмирала всего лишь обычный негр. И этот храбрец выхватил у солдата пику и, брызжа яростью, всадил ее в бок бедняге.

Дрейк повернулся к капралу Симпсону, его желтая борода тряслась от с трудом сдерживаемого гнева.

— Езжайте в город и среди пленников выберите двух монахов. Капрал Боуэн, на том фиговом дереве соорудите пару петель, — отчеканил он, поднимаясь с молитвы по отлетевшей душе своего испустившего дух слуги.

Спустя полчаса два духовных лица, которым было позволено отпустить друг другу грехи, повисли на ветках, оставленные качаться и обещать усладу черноголовым сарычам. На поиски тех испанцев, что все еще прятались в пригороде Санто-Доминго, отправился вооруженный отряд. Под трепет белого флага, укрепленного на копье у Симпсона, эти джентльмены с прожаренными на солнце лицами выслушали наказ: пока испанцы не выдадут того, кто нанес смертельный удар телохранителю Дрейка, по двое пленников ежедневно будут предаваться смертной казни.

Шестеро невезучих уже успели погибнуть подобным образом, когда наконец с гор, так красиво голубеющих позади плененной столицы, прискакал отряд кабальеро, привезя с собой арестованного офицера с серым как пепел лицом. Со стиснутыми челюстями и ярко горящими синими глазами сэр Френсис подъехал к дереву-виселице.

— Вот, вешайте его сами, — коротко бросил он спутникам арестованного.