Однако далеко не так дружески были настроены к шахтерам местные кулацкие сынки и прихлебатели, науськанные лесничим епископского владения. Страшным зверем был этот лесничий, да к тому же и глупым как пробка. Таких людей в то время определяли обычно в артиллерию – там, мол, соображать не надо, – вот так и выглядела армия! Ну, и этот лесничий был во время войны артиллерийским офицером, однако оказался таким несообразительным, что смог получить чин капитана лишь в национальной армии Хорти. И то получил его за «проявленную доблесть» после мирного договора, когда пришлось отпустить большую часть офицерства – мол, шут с тобой, только не обижайся.
      Теперь он организовал в деревне какое-то добровольное общество стрелков. В их обычную программу входила также основательная выпивка по воскресеньям и пение антисемитской песенки «Эргербергер».
      Они не могли смириться с тем, что в их непосредственном соседстве собирается время от времени какая-то «красная банда». Они бы, мол, и перебрались в другой трактир, но там, во-первых, хозяин – еврей, и поэтому они не шли туда из-за принципа, а с другой стороны, заговорило упрямство: нет, мол, и все. Зачем они туда пойдут? Пусть отправляются эти вонючие «пролетарии». Хулиганы кричали, плевали в сторону рабочих, придирались, но у шахтеров только глаза горели гневом – маркшейдер все время успокаивал более воинственно настроенных товарищей. Нельзя ведь поддаваться провокация.
      Лесничий ждал только, чтобы кто-нибудь из шахтеров вступил в перепалку. Его банда была больше, да и власть на их стороне. И оттого, что ему не удалось устроить побоище, он стал еще злее.
      Однажды он чванливо подошел к столу шахтеров и заявил, что если он еще хоть раз встретит их здесь, то натравит на них собак. Приходил он всегда с двумя огромными гончими. Он уже был пьян и, покачиваясь туда-сюда, отвратительно ругался. Шахтеры не восприняли это как серьезную угрозу. В ближайшее воскресенье они снова пришли туда же. Рабочие уже привыкли встречаться именно здесь. Нелегкое дело менять место сбора. Да и хозяин другого трактира не хотел их пускать к себе, у него и без того было много неприятностей. Шахтеры договорились, что на этот раз их будет несколько больше, чем обычно. Пришло в тот день человек тридцать, устраивать большие сборища они не хотели. Соберется их много – это бросится в глаза и могут возникнуть неприятности. Пришедшие раньше кулацкие сынки настолько растерялись, что даже поздоровались с шахтерами. Лесничий тоже удивился, но, сделав вид, как будто он ничего не помнит о своих угрозах, начал заказывать один стакан за другим. Только позднее, когда подошли остальные хулиганы и выпито было достаточно, он снова принялся за прежнее.
      – Что здесь написано, посмотрите! «Собак в помещение вводить запрещено!» Конечно, моих собак это не касается, они ведь лучше, чем некоторые… Чистокровные гончие! Но некоторых это, по-моему, касается… Как вы думаете? Например, некоторых красных собак наверняка касается, не так ли?
      Но говорил он все это, пока ни к кому особенно не обращаясь, и шахтеры не придавали значения его словам.
      Однако позже шутка стала принимать более серьезный оборот. Лесник опять начал задирать шахтеров:
      – Не слышите, что ли? О вас идет речь!
      Собаки лежали все время под столом у его ног. Он пнул их ногой и спустил с поводков.
      – Я вам сказал, что сделаю, если вас еще хоть раз здесь встречу? Не помните? Смотрите: эти два, Цезарь и Гектор, в большей степени люди, чем вы, потому что память у них лучше… Возьми, Цезарь, возьми!
      Собаки с неистовым лаем бросились на шахтеров, стараясь прокусить их грубые ботинки. Кулацкие сынки чуть не попадали со стульев, так дико они хохотали. А лесничий все науськивал собак.
      Один из шахтеров начал было защищаться и слегка ударил ногой Цезаря. Собака завыла и перевернулась на спину. Лесничий тотчас вскочил. В руках у него был кастет. Вскочили с мест и кулацкие сынки; у некоторых из них оказались ножи и свинчатки.
      – Как ты посмел своей поганой ногой пнуть мою собаку! Ты свинья, шелудивый бандит ты! Мою собаку? Этот мерзавец, смотрите, – и он показал на маркшейдера, – этот брехастый – главный у них!
      Нетрудно себе представить, что произошло дальше. К счастью, убитых не было. Девятерых кулацких сынков перевязал прямо на месте надьмарошский врач, у лесничего оказалась переломанной рука. Шахтеров арестовали полицейские. Кто мог идти, шел сам, тех, которые не могли сами передвигаться, увезли на повозке. А для маркшейдера пришлось все-таки вызвать карету скорой помощи. Ему были нанесены четыре ножевых удара, из раны на шее безостановочно текла кровь. Столкновение произошло в воскресенье, накануне нашего побега.
      Об этом мы ничего не знали, когда нашли домик закрытым, окна заколоченными, а на двери – железный замок.
      Хозяева обычно поступают так, когда уезжают далеко и надолго.
      Не знаю, на какое чудо мы надеялись, ходили вокруг, стучали, кричали, опять стучали, затем снова принимались кричать.
      В конце концов вернулись к мельнице. Там встретили женщину, поинтересовались, что с Месарошем. Так звали тестя маркшейдера.
      – Нету их теперь дома.
      – Нет? Когда же они вернутся?
      – Откуда мне знать? Зять их, кажется, при смерти. – И она удивилась, что такими растерянными стали наши лица.
      – Вы что, не слышали?
      Она рассказала нам о происшествии в трактире. Мы были ошеломлены, но, чтобы наше поведение не показалось подозрительным, спросили:
      – Но, по крайней мере, стакан воды мы могли бы получить?
      – Конечно, конечно! – И женщина принесла нам еще мыло и полотенце.
      Мы достали сало, поели. Сбросили ботинки, чтобы хоть немного отдохнули ноги.
      Что мы еще могли предпринять? Посидели в тени на берегу мельничного ручья, потом нарвали лопухов, попробовали обернуть, как портянками, ноги, стертые ботинками до волдырей. Мы слышали, что это помогает.
      Однако давайте посмотрим, что же произошло за это время в тюрьме.

* * *

      Недаром говорится: мир тесен! Тот «хороший» надзиратель, о котором я рассказывал, перебежал потом в Чехословакию, там и поселился, а его брат перед самой немецкой оккупацией попал в Советский Союз. Огромная страна Советский Союз, но за те долгие годы, которые я провел там на партийной работе, сколько пришлось мне встретить венгерских товарищей, сидевших вместе со мной или немножко позднее в Ваце! Многие из них попали в Советский Союз в результате обмена военнопленными. В Киеве я встретился и с братом «хорошего» надзирателя. Он был начальником цеха металлургического завода. Я же в то время работал в Украинском Центральном Комитете ВКП(б). Даже после сорок пятого года я постоянно то здесь, то там сталкивался со многими из старых борцов. Однажды, уже в Венгрии, мне позвонили из Института рабочего движения: обнаружено, мол, в Ваце личное дело того надзирателя, Чумы, который из-за вашего побега получил четыре года тюрьмы. В другой раз сообщили, что нашлось описание моей внешности, а также приказ о розыске. Так потихоньку и обросла фактами вся история, и я узнал дополнительно еще о многом такое, о чем и не подозревал раньше.
      Оказывается, мы еще плелись к Вацу по берегу Дуная, когда все «городские вооруженные силы» были уже подняты на ноги. Помещение дирекции тюрьмы скоро превратилось в оперативную ставку. Приходили и уходили курьеры, отдавались приказы, посылались телеграммы. Телеграммы в министерство, телеграммы на пограничные станции, на будапештские вокзалы. Еще бы! Бежали ведь очень важные политические преступники, да еще за несколько дней до смертного приговора.
      После всего случившегося старая вражда главного священнослужителя и директора тюрьмы достигла, как говорится, своего апогея. Один обвинял другого. Шимон орал прямо в лицо директору, что тот допускал нетерпимый либерализм: я посадил их в одиночку, а вы, мол, освободили их, только чтобы насолить мне. Отправили их на работу и этим только способствовали побегу. Шимон дошел до того, что заподозрил директора в скрытой симпатии к красным и заявил, что дело так не оставит.
      Директор тюрьмы обвинял Шимона в превышении власти. И так мало надзирателей, да и те всякий сброд, так еще главный священнослужитель дезорганизует своим поведением это образцовое заведение правосудия… И он тоже угрожал, что так все это не оставит.
      Как мы могли предполагать, дела Шимона в ту пору пошатнулись. За скандальные переходы заключенных в другую религию и за кровавую расправу на берегу Дуная епископ вызывал Шимона к себе несколько раз и здорово отчитывал.
      Вечно быть тюремным священником отнюдь не было целью жизни Шимона, и он усердствовал, конечно, не для того, чтобы задерживаться в вацской тюрьме. Но все случившееся, может быть, на долгие годы затормозило ожидаемое им выдвижение по службе. А наш побег хотя как будто и на руку Шимону, но кто его знает, не будет ли он оружием в руках директора против священника. Репутация Шимона поколебалась и в городе и среди будапештских властей.
      Если бы мы сознались, что перешли в другую веру исключительно для того, чтобы легче было бежать, это частично реабилитировало бы Шимона. Но для этого надо было нас поймать. Этот вопрос теперь уже больше, чем вопрос о престиже, – это для него вопрос жизни.
      Главный священнослужитель Шимон считал, что расследование было проведено поверхностно. Поэтому он обошел всю тюрьму и сам побеседовал со старым каторжником, с садовой охраной, с Пентеком, с надзирателями.
      По городу организовали облавы, везде, где была хоть какая-то надежда поймать нас: на станции, на рынках, в трактирах, на всех дорогах, которые вели из города. Тщетно.
      Шимон позвонил по телефону в главное управление полиции инспектору Тамашу Поколу. Как я уже говорил, Тамаш участвовал в расследовании недавней кровавой вацской ночи, и негодяи сдружились. Дырявый мешок всегда найдет себе заплатку!
      Тюремный священник даже не предполагал, что господин инспектор способен так хорошо воспринимать тревожные сигналы. А между тем инспектор Покол становился лишним в рядах полиции. Что же случилось? Дело в том, что к этому времени снова начали копошиться старые полицейские офицеры времен Австро-Венгрии, с нетерпением ожидая удобного случая получить тепленькое местечко. Во время советской республики они отошли от дел, старались держаться в стороне и в месяцы белого террора. Это были отпрыски обедневших дворянских семей, и профессия полицейского офицера теперь их очень привлекала, она означала все: комфорт, безопасность, безбедную жизнь. Они презирали карьеристов вроде Тамаша Покола и ему подобных и если до этого времени отстранились от дел, то сейчас чувствовали, что звезда старой полиции поднимается и, само собой разумеется, более высокие кресла в ней должны будут принадлежать им.
      Вообще, говоря языком сегодняшнего дня, инспектора Покола просто «подсиживали». Деспот, мол, самодур. Ходили слухи, что он не пропускал красивых просительниц и не гнушался взятками. Я охотно верю всему, хотя не знаю, кого в то время нельзя было укорить в этих грехах. Однако главным пунктом обвинения, которое, как удар молнии, обрушилось на его голову, было злорадное утверждение: правда, его приговорили к наказанию красные, но ведь до этого он все-таки служил в Красной Армии.
      Инспектор чувствовал, как почва уходит из-под ног. Он ожидал, что наше дело принесет ему пользу: мы, защищая себя, будем называть его бесчестным. А это ему выгодно. Чем больше его очернят эти «первостепенной важности» коммунисты, тем более желательным будет он для Хорти! Весь белый свет увидит, каким он был саботажником, каким он был контрреволюционером, каким он был рьяным врагом коммунизма!
      Когда Покол узнал от Шимона, что мы сбежали, он чуть было в обморок не упал. Не получит он оправдания, рухнули его репутация, его карьера! У него все же оставалось несколько друзей в министерстве внутренних дел. К тому времени, когда от директора тюрьмы и министерства юстиции пришло известие о нашем побеге, он уже успел принять меры… В два часа он приехал в Вац на военном мотоцикле с коляской марки «харлей» со специальным предписанием в кармане, что нашим преследованием и розыском будет заниматься он сам. Допросив всех надзирателей, директора, священника, старого добровольного узника, – в половине четвертого он уже мчался по Балашшадьярматскому шоссе.
      Мотоцикл вел один из надзирателей, который работал в конторе по разноске посылок и знал нас в лицо. На заднем сиденье они тащили с собой старого Пен-тека. Трястись по неровной дороге на прошедшем всю войну мотоцикле не было большим удовольствием для нашего почтенного старейшего надзирателя. А захватили его с собой из тех соображений, что, кроме директора тюрьмы, Тамаша Покола и надзирателя садового хозяйства, господин старший надзиратель Пентек был больше всех заинтересован в том, чтобы нас поймали: ведь он часто повторял, что мы «добрые христиане», и именно по его распоряжению, что могут подтвердить заключенные, нас послали в садовое хозяйство. Ну конечно, начальник охраны не преминул сейчас «вспомнить» об этой идее Пентека! «Трудно теперь будет выйти из этого положения сухим, – размышлял старший надзиратель, – вот тебе и тюремная служба. Почему бы мне было не остаться в деревне? Сидел бы на печке!»

* * *

      Мы обернули ноги лопухами и натянули ботинки. Правда, мы не были уверены, что это поможет, но мы предприняли все, что могли, для того чтобы продолжать путь.
      Но куда, в какую сторону?
      Никаких бумаг у нас не было, если, конечно, не считать тюремных листков. Мы спрятали их под стельки ботинок, пусть уж лучше ничего не найдут, чем это. Выбрасывать мы их не хотели – на «той стороне» пригодятся.
      Населенные пункты, шоссейные дороги надо будет обходить. Жаль, что нет карты. Мы представляли примерно, где нам перейти границу, по ведь голова человека всего вместить не может – достаточно, что мы запомнили путь до этих мест.
      Пораскинули умом, как будет лучше. Мелькнула мысль: возвратиться в Вац, подождать, пока успокоится шумиха, потом прокрасться на станцию, взять наши фальшивые паспорта от товарища железнодорожника. Но с другой стороны, город в состоянии тревоги может оставаться несколько дней. Документы, конечно, вещь важная, но наверняка все жандармские участки получили телеграммы, и облава может быть повсюду. Стоит ли все-таки рисковать, проделывая обратный путь? К тому же человек, даже если у него есть серьезные причины, неохотно возвращается к местам, где много страдал. От этой мысли мы отказались.
      Я предложил другой план: пойти туда, где они меньше всего нас ждут, – в Будапешт. Здесь, в Ноградверёце, или немножечко дальше, в Надьмароше, сесть в поезд и в каком-нибудь из столичных предместий, Гёдё или Медьере, сойти, отправиться дальше пешком, разыскать Шалго. Правда, два дня мы проиграем, но зато будет больше гарантии, что перейдем границу. Но это предположение я отверг с той же легкостью, с какой его и выдвинул, так как Бела правильно заметил, что беглецы чаще всего стараются найти убежище в Будапеште. И, если в этой «большой скирде» трудно найти иголку, то зато и легче провалиться: охрана в столице куда бдительней.
      Однако больше всего меня убедил тот факт, что мы находимся в двух-трех часах ходьбы от границы и еще до того, как зайдет это палящее над нами жаркое июльское солнце, мы, быть может, уже будем дышать свободным воздухом. Чехословацкая граница находилась от нас на расстоянии не более двенадцати – четырнадцати километров.
      И мы решили идти вперед!
      Снова обошли деревню, миновали виноградники, фруктовые сады. Перед Кишмарошем опустились в овраг, потом поднялись в горы. Правда, мы делали очень большой крюк, теряли время, но зато идти было спокойно. В виноградниках нас изредка встречали работающие крестьяне, но это было не опасно…
      Вскоре мы оказались над Надьмарошем. Тут нам пришлось постоять в раздумье, так как одна дорога шла вверх, в узкую долину, а две пролегали между двумя высокими холмами; одна из них вела, как впоследствии выяснилось, вниз, в село. Мы могли пойти и по правой дороге, через лес, там было относительно безопасно. Но этот путь показался нам тогда уж очень диким; без карты мы идти не решились, заблудимся еще где-нибудь в горах. На дороге были туристские знаки – вдруг выведет она нас к какому-нибудь бельведеру или к источнику. Конечно, это, скорее всего, красивое и, возможно, чем-нибудь достопримечательное место, может быть, сам король Матяш поил в этом источнике своего коня, – но у нас тогда не было ни настроения, ни желания любоваться картинками природы и историческими достопримечательностями.
      В это время у меня возник новый план. Из Ваца, помните, я говорил, сбежало пятеро. Четверых схватили как раз в этих краях, в районе реки Ипой. Только одному, шедшему первым, удалось переплыть ночью реку под Балашшадьярматом. Линия границы реки Ипой очень охранялась. И вполне вероятно, что все жандармы, пограничники, таможенники, сыщики подняты сейчас на ноги и подкарауливают, когда мы попадемся им прямо в лапы.
      Эх, хорошо бы переправиться на другой берег Дуная и пойти дальше, куда-нибудь в Эстергом, в Комаром! Там граница тянется по воде и ее не так сильно охраняют. А потом, они ведь не предполагают, что мы избрали то направление. Да и через Дунай легче перебраться ночью. По всему берегу попадаются лодки. Отвяжем одну, потихонечку и переплывем. Еще при свете высмотрим место, потом, когда стемнеет, нас и след простыл.
      Я рассказал о своем плане Беле, но, видно, он ему не очень-то понравился. Ведь мы уже у цели. И не оставалось у нас другого выхода, как спуститься в село.
      Надьмарош довольно большое местечко, и даже, припоминаю, там есть колокольня с куполообразной зеленой крышей. Мы сидели в раздумье на склоне горы, в винограднике, колокольня была как раз напротив нас, а ее крыша – на одном уровне с нами.
      – Сколько сейчас может быть времени?
      – Два, половина третьего…
      На часах колокольни не было стрелок.
      Я подсчитал про себя: на шахте смена в два часа – там работают в три смены. Наверняка среди шахтеров много надьмарошцев. Они должны возвращаться домой пешком, потому что едва ли им хватает денег на поезд. Подождем немножко, может быть, пойдут рабочие по этой дорожке – ведь в виноградниках идти прохладнее, приятней, да и ненамного дальше, чем по шоссе. Если мы пойдем вдвоем, то обратим на себя внимание, а если нас будет четверо, пятеро, то среди других мы будем незаметны.
      Хорошо бы дать отдых нашим ногам. Бела одобрил такую мысль, и, как вскоре выяснилось, возникла она вовремя, так как не прошло и получаса, как из-за поворота показалась большая группа рабочих. Не четверо, пятеро, а человек двадцать. Мы поздоровались, они ответили нам. К ним и присоединились. Люди ведь обычно своих хорошо принимают.
      – В Надьмарош?
      – Сначала туда.
      – Откуда вы?
      Я сказал:
      – Из Будапешта, – и добавил: – Идем искать работу. Спрашивали уже и на шахте.
      Один грустно засмеялся и махнул рукой:
      – И нас-то много.
      Сутулый, постарше других, добавил:
      – Не знаю, может быть, в субботу дадут вместе с деньгами и трудовую книжку на руки.
      И, как будто догадываясь о наших намерениях, один из шахтеров проговорил, показывая в сторону границы:
      – Вот за Дунаем, там хватает работы. Туда бы пойти! Там всегда нужны шахтеры, металлисты, строители-дорожники, столяры. И платят не так как… – Он плюнул.
      – Но ведь для этого нужно перейти, – сказал я многозначительно, надеясь, что наши собеседники нам чем-нибудь помогут.
      Они молчали. Потом длительное молчание прервал тот же старик.
      – Этот район реки Ипой они очень здорово стерегут, ведь многие пытаются перейти.
      Я посмотрел на Белу: вот видишь, я был прав.
      Однако не по этой, по другой причине решили принять мы все-таки мой план.
      Через село прямо к пристани вела широкая дорога. Над дорогой раскинулся железнодорожный мост. Между пристанью и шоссе стоял трактир.
      – На перевоз? – спросил старый шахтер и, поскольку я не ответил, не стал повторять вопрос. Ясно, что на перевоз, вероятно, подумал он, что же им делать на этой стороне. – У меня есть еще полчаса, я бы мог поднести вам чего-нибудь крепкого.
      Мы вошли в трактир. Буфетчик, увидев нас, сразу наполнил рюмки.
      Шахтеры между тем вели разговор о вчерашней драке. Полуфразами, намеками. Едва ли бы мы поняли, о чем идет речь, если бы не слышали уже всю историю от женщины на мельнице.
      Ожидая, пока нам подадут на стол, я просто из любопытства подошел к двери и выглянул на улицу. У меня глаза округлились и рот раскрылся. Как раз у перекрестка улицы и шоссе стоял мотоцикл с коляской, и из нее собирался вылезать какой-то худощавый, с ногами, как жерди, господин. На нем был пыльник, шлем, какие обычно носят водители, ну вылитый наш знакомый из управления полиции, которого мы знали еще по Чепелю. Закрученные белокурые усы, большой горбатый нос. Так что же этому человеку здесь нужно? Если это не господин Покол, то его двойник!.. Только потом я увидел, что с заднего сиденья тоже сошел довольно пожилой человек в пыльнике, удивительно напоминающий Пентека. Ну, уж это слишком – двое таких, да еще вместе!
      Я свистнул Беле. Он подошел к двери, тоже остолбенел. Мы уже готовы были думать на какое-то мгновение, что из-за пережитых волнений одновременно сошли с ума.
      – Посмотри, – заикаясь, вымолвил Бела и показал на длинные закрученные усы.
      Да, человека вроде Покола еще мог создать бог, на стыд человечеству, но усов, как у Пентека!..
      Однако сомнений больше не было, потому что в следующую минуту мы услышали, что тот, который был похож на Покола, крикнул водителю, направлявшемуся в это время к трактиру:
      – Послушай, Терек, если есть холодное пиво в бутылках, принеси три! Но только холодного!
      Терек – ну конечно, это тот, из конторы по распределению посылок.
      Значит, они!
      А в это время надзиратель Терек уже приближался к нам. Надо спрятаться в саду, в другой комнате или еще где-нибудь! Но ни сада, ни другой комнаты нет. Однако, на наше счастье, существовал в Венгрии закон, по которому в заведениях с подачей спиртных напитков должно быть и место, где человек мог бы освободиться от лишней жидкости.
      Шахтеры, пожалуй, немножко удивились, что у нас вдруг появились такие неотложные дела.
      Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, когда мы спрятались в мрачной, грязной каморке. У стены стояла метла с небольшой ручкой. Я быстро схватился за нее. Черенок был из какого-то очень твердого дерева. Если бы господину Тереку вдруг пришло на ум как-нибудь случайно оказать внимание этому священному месту, то, конечно, мы бы ударили его по голове, другого выбора у нас не было. Ударили бы, закрыли в «купе», и он остался бы «заключенным» по крайней мере до отправления перевоза.
      К нашему счастью, ничего не произошло.
      Из зала до нас отчетливо доносилось каждое слово. Покупатель и продавец быстро сторговались. Правда, вышел небольшой спор из-за температуры пива. Трактирщик божился, что оно прямо со льда, Терек же утверждал, что пиво теплое, и подтвердил это крепким венгерским словечком. Но скоро мы услышали стук его тяжелых ботинок сначала на лестнице, потом на улице. Почти тут же затарахтел мотор. Теперь уже и Бела понял, если до сих пор не понимал, что они ищут нас именно в этом районе: мотоцикл умчался дальше, в направлении к Собу, мы даже еще видели дымок от выхлопной трубы.

* * *

      Скорей бы уж приходил пароход! Мы забеспокоились, услышав, что на транспорте обычно проверяют документы. Но, может быть, это не относится к перевозу!
      Все обошлось благополучно. Мы купили билеты за несколько крон, сели. В то время между двумя берегами ходил паршивый пароходишко, винт у него еле двигался, но дымил он, как какой-нибудь большой завод. И гудок работал исправно. Капитан все его пробовал, с гордостью показывая: вот, мол, какой у гудка голос. Раз десять, наверное, пароход проревел, пока наконец отправились.
      А до этого у кассы произошла маленькая заминка. Дело в том, что наши деньги были в сотнях и кассир отказался их разменять. Вообще-то, конечно, он мог дать сдачу, сто крон в то время были не такой уж крупной суммой. Просто не хотел, и все. Боялся, очевидно, что у него не останется мелочи. Пришлось возвращаться в трактир. Я очень торопился, хотя мог бы пройти это расстояние еще раз шесть. Пароход ждал каждого. Вот просеменила с фруктовой корзиной женщина. Она была еще далеко, где-то под мостом, – ее подождали. Какой-то господин подал знак тросточкой, задержались из-за него, хотя канат уже был отвязан, а у нас прямо земля под ногами горела.
      Но на середине Дуная нам вдруг стало очень весело. Редко приходится кататься на пароходе, и каждая такая поездка, что ни говори, – экскурсия. От воды веяло прохладой, после дневного пекла это было чрезвычайно приятно, и мы даже на мгновение забыли обо всех наших бедах. Только посередине реки неожиданно возникла мысль: эх, если бы Дунай вдруг потек в обратную сторону, ну хотя бы на некоторое время! Мы тогда наверное бы нырнули с головой прямо здесь, посередине, а потом, стараясь не шевелиться, отдали бы себя на волю реки. Две маленькие точки посередине Дуная – наши головы, – кто бы догадался, что это мы? Несколькими километрами выше, с правой стороны, уже начинается свободная земля. Мы бы переплыли на тот берег.
      Ох, как же это так плохо устроено, что Дунай течет не в ту сторону!
      Старый шахтер направлялся в Дёмеш, и мы решили, что пойдем с ним. По дороге разговорились. Он поверил, что мы безработные, потому что в ту пору это походило на правду. Шахтер тоже предложил нам попытать счастья в Эстергоме: попробуйте, мол, там есть несколько заводов, небольших, правда; если и там не найдется работы, тогда уже попытайте счастья в Токоде, Дороге и еще дальше, в Комароме.
      Мы все время нет-нет, да и поглядывали на дорогу, не идет ли жандарм или еще кто-нибудь в этом роде. Ну, вот и идет. Однако прошел, не глядя на нас.
      С разговорами да новостями время пролетело быстро. Хотя, по сути дела, о чем говорил старик? О самых повседневных заботах. Мало получает, да и эти деньги прямо плывут из рук, дороже стала жизнь. Ежедневно тарелка супа, вот тебе и вся зарплата. Да изо дня в день ждешь увольнения с работы…
      И он нам рассказал о драке, примерно то же самое, что и женщина с мельницы. Только лесничего он обрисовал более ярко, потому что имел честь встречаться с ним несколько раз. По сути дела, он и не был лесничим, ведь его исключили из института за воровство. Однако в политике он хорошо разбирается, окрестные жители боятся его. Вот и сейчас его банду только допросили и отпустили, а тридцать человек рабочих – кто знает, когда они вернутся домой?
      – Ну, счастливого пути, – он протянул нам руку, – я уже дома. Скоро придет эстергомский пароход, далекий путь вам предстоит, а вы, я вижу, еле ноги передвигаете.
      Он застенчиво предложил нам несколько крон. Билет на пароход, мол, стоит недорого.
      Мы поблагодарили старика – такая сумма у нас наберется.
      Вышли на берег.
      На пристани было пусто, безлюдно, парохода ожидала только одна крестьянка с дочкой. Девочке было лет пять, волосенки светлые, а личико грязное, как у трубочиста.
      Мы с Белой разыграли маленькую комедию. Сначала мы подружились с маленькой девочкой. Ребенок оказался очень общительным. После этого мы разговорились с ее мамой. О погоде, о том о сем. И, когда уж показался пароход, я вдруг, якобы спохватившись, полез в карман:
      – Будь ты неладен! Мы должны бежать обратно к дяде йожи, да скорей, а то еще на пароход опоздаем.
      Бела разыграл искреннее удивление:
      – Почему? Что случилось?
      – Я оставил у него свой бумажник.
      – Ну, возьмешь завтра, у меня есть деньги на билет.
      – Не в деньгах дело! Все документы в нем! Что мы будем делать, если будет проверка? Не хочу я проводить ночь в эстергомской полиции.
      – Да брось ты! Может, и проверять не будут, уж как-нибудь обойдешься без документов до завтрашнего дня. Ты что хочешь – пешком идти до самого вечера?
      Наконец в разговор вмешалась женщина:
      – Да не проверяют, голубчики мои, тут документов. Это ведь местный пароход. Вот на венском пароходе, это да. А с этим пароходом я езжу каждый день, у меня никаких бумаг нет, да их никто и не спрашивал.
      Тогда все в порядке. Собственно, нам только это и нужно было выяснить.
      Я купил билеты, мы сели. Прибыли мы в Эстергом на пароходе, как настоящие господа.
      Было около половины седьмого, солнце стояло высоко и палило совсем как в полдень. Ноги отдохнули во время «прогулки» по Дунаю. Ну, кажется, теперь немного уже осталось. Прямо перед нами, на противоположном берегу Дуная, даже, пожалуй, ближе, за серединой реки, ну, наверное, на расстоянии брошенного камня, – свободный мир!
      Радостно заблестели глаза. Я шепнул Беле: эти, которые с Пентеком, теперь все кусты пообнюхают от Соба до Балашшадьярмата.
      Он тоже усмехнулся и бросил потеплевший взгляд на противоположный берег.
      Приветствую тебя, дорогой, свободный мир, скоро я буду там!

Глава седьмая,
в которой рассказывается о том, что трижды молния ударяла около нас, но все кончалось благополучно