Девушка уже не сопротивлялась. Она, казалось, ушла в себя и глядела на меня своим обычным туманным взглядом.
      Я взял ее за руки. Они были безжизненны, холодны. Я сказал ей ласково.
      – Дитя мое, никто здесь не причинит тебе вреда. Отдохни и успокойся. Засни, если хочешь, засни.
      Она продолжала бессмысленно смотреть на меня. Я отпустил ее руки, сел напротив нее и включил аппарат. Она взглянула на зеркала и больше не отрывалась от них, как завороженная. Напряжение ее тела ослабло, она облокотилась на спинку стула. Ресницы ее начал опускаться.
      – Спи,– сказал я мягко. – Здесь никто не тронет тебя. Спи… спи…
      Глаза ее закрылись, она вздохнула. Я сказал:
      – Ты спишь. Ты не проснешься, пока я не разбужу тебя.
      Она повторила последнюю фразу тихим, совсем детским голосом.
      Я остановил вращение зеркал и сказал:
      – Я задам тебе несколько вопросов. Ты ответишь правду. Ты не сможешь солгать. Ты это знаешь.
      Она повторила про себя:
      – Я не могу солгать. Я это знаю.
      Я не мог бросить победного взгляда на Рикори и Мак-Кенна. Рикори крестился, глядя на меня широко раскрытыми глазами, полными ужаса. Я знал, что он думает, что я тоже знаю какое-то колдовство. Мак-Кенн сидел, нервно перебирал пальцами и смотрел на девушку.
      Я начал спрашивать, стараясь выбирать вопросы, которые не взволновали бы ее.
      – Ты действительно племянница мадам Менделип?
      – Нет.
      – Кто ты?
      – Я не знаю.
      – Когда ты стала жить с ней и почему?
      – 30 лет назад она взяла меня из приюта в Вене. Я – сирота, подкидыш. Она научила меня называть ее тетей.
      – Где вы жили после этого?
      – В Берлине, Лондоне, Праге, Варшаве, Париже.
      – И везде она делала кукол?
      Девушка не ответила, она содрогнулась, ее ресницы начали дрожать.
      – Спи. Ты не можешь проснуться, пока я не разбужу тебя. Отвечай на вопрос.
      – Да.
      – И они убивали во всех этих городах?
      – Да.
      – Успокойся. Спи, никто тебя не обидит.
      Ее волнение снова усилилось, и я сменил тему.
      – Где родилась мадам Менделип?
      – Не знаю.
      – Сколько ей лет?
      – Не знаю. Когда я спрашивала, она смеялась и говорила, что время для нее ничего не значит. Мне было пять лет, когда она взяла меня. Она и тогда выглядела так же, как и сейчас.
      – Есть ли у нее сообщники… я подразумеваю – еще мастера кукол?
      – Один. Она научила его. Он был ее любовником в Праге.
      – Ее любовником? – воскликнул я недоверчиво.
      Перед моими глазами встало ее огромное жирное тело, большой бюст, тяжелое лошадиное лицо.
      Девушка сказала:
      – Я знаю, о чем вы думаете. Но она имеет другое тело. Она носит его, когда хочет, красивое тело. Ему-то и принадлежат ее глаза, руки, голос. Когда она одевает это тело, она ужасающе прекрасна. Я видела ее такой много раз.
      Другое тело! Иллюзия, конечно… Как комната, описанная Уолтерс, которую и я видел один момент, выбиваясь из паутины гипноза, которой она меня оплела. Картина, нарисованная ее мозгом, в мозгу этой девушки. Я откинул это и принялся за основное.
      – Она убивает мазью и куклами, не так ли?
      – Да.
      – Сколько она убила мазью в Нью-Йорке?
      Она ответила не прямо.
      – Она сделала 14 кукол с тех пор, как мы здесь.
      Значит, я знал не о всех случаях.
      – А сколько убили куклы?
      – Двадцать.
      Я услышал, как выругался Рикори, и бросил на него предостерегающий взгляд. Он наклонился вперед, бледный и напряженный. Мак-Кенн сидел тихо.
      – Как она делает кукол?
      – Не знаю.
      – А мазь?
      – Она ее делает тайно.
      – А что оживляет кукол?
      – Делает их живыми?
      – Да.
      – Что-то от мертвых.
      Рикори снова тихо выругался.
      – Если ты не знаешь, как делаются куклы, то что делает их живыми? Что это?
      Она молчала.
      – Ты должна отвечать мне. Ты должны слушать меня. Говори.
      Она сказала:
      – Ваши вопросы не ясны. Я сказала, что-то от мертвых делает их живыми. Что вы еще хотите знать?
      – Начни с того, как люди позируют для куклы, когда впервые приходят к мадам Менделип, и кончи последним шагом, когда кукла оживает.
      Она заговорила медленно.
      – Она говорит, к ней должны придти по собственному желанию. Человек должен без всякого принуждения согласиться, чтобы из него сделали куклу. То, что он не знает, на что идет, ничего не значит. Она должна немедленно начать первую модель. Она говорит, что мазь освободит жителя мозга, он придет к ней и войдет в куклу. Она говорит, что это не единственный житель мозга, но до других ей дела нет. И она выбирает не всех, кто к ней приходит. Я не знаю, по какому признаку она их выбирает. Она кончает куклу – вторую – и тот, кто позировал, умирает. А кукла оживает. Она слушается ее, они все слушаются ее… – Она замолчала, затем сказала, как бы раздумывая:
      – Все, кроме одной.
      – Кого же?
      – Вашей сиделки. Она не слушается. Моя тетя мучает ее, наказывает, но не может подчинить ее себе. Прошлую ночь я привезла маленькую сиделку с другими куклами – убить человека, которого прокляла моя… тетя. Она дралась с другой куклой и спасла человека. Это что-то, чего моя тетя не может понять. Это смущает ее… и это дает мне… надежду…
      Ее голос заглох. Затем она внезапно сказала громко и твердо:
      – Вы должны спешить. Мне нужно вернуться за куклами. Скоро она начнет искать меня. Я должна идти… или она придет за мной сюда… и убьет меня.
      – Ты привезла кукол, чтобы убить меня?
      – Конечно.
      – А где куклы сейчас?
      – Ваши люди сейчас схватили меня, т.е. раньше, чем они появились. Они идут ко мне. Они быстро ходят, если надо. Без меня им труднее, но они вернутся домой.
      – Зачем куклы убивают?
      – Чтобы доставить… удовольствие ей.
      – Я не знаю, что она говорит,– начала она, и вдруг с отчаянием, как испуганное дитя, она прошептала: – Она ищет меня! Ее глаза смотрят на меня, ее руки ищут… Она видит меня! О, спрячьте скорее!
      – Спи крепче,– сказал я. – Глубже, глубже засни. Теперь она не может найти тебя. Ты спрятана.
      – Я сплю крепко,– прошептала она. – Она потеряла меня. Но она ищет, все ищет меня.
      Рикори и Мак-Кенн вскочили.
      – Вы верите, что ведьма ищет ее?
      – Нет,– ответил я,– но это вполне возможно. Девушка была во власти этой женщины так долго и так полно, что ее реакция стала естественна. Это может быть результатом внушения или ее собственного подсознательного мышления. Она нарушила распоряжение и боится наказания, если…
      Девушка закричала в агонии страха:
      – Они тянутся ко мне! Она нашла меня!
      – Спи, спи крепче! Она не может повредить тебе! Она опять потеряла тебя!
      Она не ответила, но где-то в ее горле слышался слабый стон.
      – Иисус! – сказал хрипло Мак-Кенн, помогите же ей!
      Глаза Рикори неестественно ярки, они блестят на побледневшем лице.
      – Пусть умрет! Это избавит нас от лишних тревог.
      Я сказал девушке строго:
      – Слушай меня и подчиняйся. Я буду считать до пяти. Когда досчитаю до пяти, проснись! Проснись сразу же! Ты должны проснуться так быстро, чтобы она не успела схватить тебя!
      Я стал медленно считать. Я боялся, что быстрое пробуждение может вредно подействовать на ее больной мозг.
      Раз… два… три…
      Девушка вскрикнула, а затем…
      – Она поймала меня! Ее руки сжимают мне сердце! А-а-а!
      Ее тело поникло, по нему пробежали спазмы, затем оно обмякло и соскользнуло со стула. Глаза остекленели, челюсть отвисла…
      Я расстегнул платье, послушал сердце. Оно не работало.
      И затем вдруг из ее мертвого горла послышался голос, похожий на орган, прекрасный, полный угрозы и недовольства…
      – Вы глупцы…
      Голос мадам Менделип…

      Странно, но Рикори был наиболее спокоен из всех нас. Я дрожал. Мак-Кенн, хотя и не слышал никакого голоса мастерицы кукол, был поражен. Наконец Рикори сказал:
      – Вы уверены, что она умерла?
      – К сожалению, да.
      Рикори кивнул Мак-Кенну.
      – Отнеси ее обратно в машину.
      – Что вы хотите делать, Рикори?
      Он ответил:
      – Убить ведьму,– и добавил иронически. – В смерти они не должны быть разделены. И в аду они тоже будут гореть вместе!
      Он внимательно посмотрел на меня.
      – Вы не одобряете этого, доктор?
      – Рикори, я не знаю. Сегодня я мог бы убить ее собственноручно… но сейчас ярость прошла. То, что вы хотите сделать, против всех инстинктов, привычек, идеалов, понятия о справедливости, наказании. Это для меня просто убийство.
      – Вы слышали девушку. 20 человек только в этом городе убито куклами и 14 превращены в кукол. 14 человек умерли, как Питерс.
      – Но, Рикори, ни один суд не примет показаний под гипнозом, как действительные. Это может быть правда, может – нет. Девушка была ненормальной. Все, что она говорила, могло быть плодом ее больного воображения.
      Он ответил:
      – Нет, ни один земной суд не признает.
      И сжал мое плечо.
      – А вы верите?
      Я не мог ответить, так как в глубине души верил, что это правда.
      – То-то,– сказал Рикори. – Вы ответили мне, доктор. Вы знаете так же, как и я, что девушка не лгала. И знаете, что закон не может наказать ведьму. И убив ее, я не буду убийцей! Нет, я буду орудием мщения.
      Мне нечего было ответить.
      Мак-Кенн вышел со своей легкой ношей.
      Рикори сказал:
      – Доктор, вы должны поехать со мной и быть свидетелем расправы.
      Меня передернуло.
      – Рикори, я не могу. Я измучен телом и душой. Я слишком много перенес сегодня.
      – Вы должны поехать,– перебил он меня,– даже если нам придется связать вас. Если вы останетесь, ваши научные знания могут победить, и вы помешаете мне совершить то, что я поклялся сделать Иисусом Христом, его Святой матерью и всеми святыми. Вы можете поддаться слабости и передать все дело полиции. Я не могу рисковать. Я уважаю вас, доктор, больше того, я привязан к вам. Но, повторяю вам, что если бы моя собственная мать постаралась остановить меня сегодня, я оттолкнул бы ее в сторону так же грубо, как сейчас вас.
      – Я поеду с вами, Рикори.
      – Тогда прикажите сиделке подать мою одежду. Пока все не будет кончено, мы будем вместе.
      Я снял трубку телефона и отдал соответствующие указания.
      Вернулся Мак-Кенн. Рикори спросил:
      – Кто сейчас в машине?
      – Ларсен и Картелло.
      – Хорошо. Мы едем к ведьме. Возможно, она знает это, благодаря мертвым ушам девушки. Неважно. Будем считать, что она ничего не знает. Дверь лавки запирается на задвижку?
      – Я не был в лавке, босс,– сказал Мак-Кенн. – Я не знаю, но есть стеклянная панель в двери. Если есть задвижка, мы сможем открыть ее. Тони захватит инструменты, пока вы одеваетесь.
      – Доктор,– Рикори повернулся ко мне,– можете вы дать слово, что не перемените решения ехать с нами и не будете делать никаких попыток помешать мне?
      – Я даю слово, Рикори.
      – Мак-Кенн, можешь не возвращаться. Жди нас в машине.
      Рикори оделся. Когда мы вышли, часы пробили час ночи. Я вспомнил, что все это началось неделю назад в этот же час…
      Я ехал на заднем сиденьи вместе с Рикори. Между нами была мертвая девушка. Против нас сидели Ларсен и Картелло, первый – крупный швед, второй – маленький итальянец. Человек по имени Тони вел машину, рядом с ним сидел Мак-Кенн.
      Через 20 минут мы были в нижней части Бродвея. Небо было покрыто тяжелыми тучами, с моря дул холодный ветер. Я задрожал, но не от холода.
      Мы медленно подъехали к углу улицы, где была лавка. Улицы были мертвы, ни души не было кругом.
      Рикори приказал Тони:
      – Остановись против лавки. Мы войдем. Поезжай за угол и жди нас там.
      Мое сердце тяжело билось. Ночь была так темна, что, казалось, поглощала свет фонарей. В лавке не было света, вход был погружен в глубокую темень. Выл ветер. Я подумал, смогу ли я перейти через порог, или запрет мастерицы кукол до сих пор имеет надо мной власть.
      Мак-Кенн вышел из машины, неся в руках тело девушки. Он прислонил его к стене в тени у входа. Рикори, я, Ларсен и Картелло последовали за ним. Машина отъехала, и снова меня охватило чувство нереальности и кошмара, которое я ощущал с тех пор, как мои пути пересеклись со странной тропой мастерицы кукол…
      Картелло обклеил дверь каким-то резиноподобным веществом. В центре ее он прикрепил маленькую вакуумную резиновую чашечку. Потом он вынул из кармана инструмент и вырезал им круг в стекле сантиметров 30 в диаметре. Держа в руке вакуумную чашечку, он слегка постучал по стеклу резиновым молоточком. Стеклянный круг оказался в его руке.
      Все было сделано абсолютно бесшумно. Он опустил руку в отверстие и повозился несколько секунд. Дверь бесшумно открылась. Мак-Кенн внес мертвую девушку. Молча, как призраки, вошли мы в кукольную лавку. Картелло быстро вставил стеклянный круг на место. Я мог смутно видеть дверь, открывшуюся в коридор, ведущий в ужасную комнату.
      Картелло повозился с дверью несколько секунд и открыл ее. Рикори вошел первый, за ним Мак-Кенн, с девушкой в руках. Мы прошли как тени по коридору и остановились у последней двери. Она открылась раньше, чем мы успели дотронуться до нее. Мы услышали голос мастерицы кукол.
      – Войдите, джентльмены. С вашей стороны было очень любезно привезти ко мне мою дорогую племянницу. Я бы встретила вас у входа, но ведь я только старая испуганная женщина!
      Мак-Кенн прошептал:
      – Отойдите, босс! – Он держал тело девушки на левой руке, как щит, а правой направил револьвер на старуху.
      Рикори слегка отодвинул его. Держа наготове автомат, он переступил порог. Я последовал за Мак-Кенном, двое остальных вошли за мной.
      Я быстро оглядел комнату. Мастерица сидела за столом и шила. Она была спокойна, совершенно спокойна. Ее белые пальцы как бы танцевали в ритм стежкам. Она даже не взглянула на нас.
      От камина шел жар. В комнате было очень тепло, и она была полна каким-то сильным приятным ароматом, незнакомым мне. Я взглянул на шкапчик с куклами. Он был открыт. Куклы стоял ряд за рядом, глядя на нас зелеными, голубыми, серыми, черными глазами, и вид у них был такой живой, как будто это были карлики на какой-то шутовской выставке. Их было много, сотни.
      Одни были одеты так, как одеваемся мы в Америке, другие – как немцы, испанцы, французы, англичане, многие были в костюмах, неизвестных мне национальностей. Балерина, кузнец с поднятым молотком, французский солдат, немецкий студент со шпагой в руке и шрамом на лице, апаш с ножом в руке и сумасшедший, с желтым лицом кокаиниста, рядом с ним женщина, с порочным ртом уличной девки, жокей… достаточно для одной мастерицы!
      Куклы, казалось, были готовы броситься прямо на нас.
      Я старался успокоиться, привести в порядок свои мысли, чтобы выдержать их взгляды, убедить себя, что это только безжизненные куклы. Я заметил пустой шкапчик… еще один… и еще… шесть шкапчиков без кукол. Не было тех четырех марширующих ко мне кукол, которых я наблюдал, лежа в параличе, освещенный зеленым светом. И не было Уолтерс… Я отвел взгляд от наблюдавших за мной кукол.
      Старуха все еще спокойно шила, как будто она была одна, не видела нас и пистолеты, направленные в ее грудь. Она шила тихо и напевала. На столе перед ней лежала кукла Уолтерс. Ее ручки были связаны в запястьях веревочкой с узелками из пепельных волос. Они были обрезаны много раз и к ним была привязана игла-кинжал!
      Описывать это долго, но для того, чтобы увидеть все это, нам понадобилось несколько долей секунды. Занятие мастерицы кукол, ее полное безразличие к нам, тишина, создали как бы экран между нами и ею, этот барьер становился все плотнее. Острый приятный запах все усиливался.
      Мак-Кенн уронил тело девушки на пол. Он пытался что-то сказать, но это удалось ему только с третьей попытки. Он сказал Рикори хриплым, странным голосом:
      – Убейте ее… или я сам.
      Рикори не двигался. Он стоял, застывший, с автоматом, направленным в сердце старухи. Глаза его не отрывались от ее танцующих рук. Казалось, он не слушал Мак-Кенна или не обращал на него внимания… а она продолжала петь… ее пение напоминало пчел… было необычайно приятным… оно собирало сон… как пчелы собирают мед… сон…
      Рикори прыгнул вперед и ударил автоматом по руке старухи. Рука упала, пальцы начали извиваться, ужасно было видеть, как длинные белые пальцы дрожали и извивались как змеи с перебитыми спинами… Рикори поднял автомат для второго удара.
      Прежде, чем он смог это сделать, она вскочила на ноги, перевернув стол. По комнате пронесся какой-то шепот, и куклы, казалось, наклонились вперед. Глаза мастерицы кукол глядели на нас. Они были как горящие черные солнца, в которых плясали языки красного пламени.
      Ее воля охватывала нас и подчиняла. Она была ощутима, как волна. Я чувствовал, как она бьется об меня, словно что-то материальное. Какое-то бессилие охватило меня. Я знал, что она охватывает всех моих товарищей. Рука Рикори, сжимавшая автомат, разжалась и побелела… Еще раз мастерица кукол одолела нас.
      Я прошептал:
      – Не смотрите на нее, Рикори… Не смотрите ей в глаза!
      С огромным усилием я отвел глаза от ее огромных горящих черных глаз. Я взглянул на куклу Уолтерс. С огромным трудом я двинулся к ней, не знаю, почему, но я сделал попытку схватить ее. Но старуха опередила меня и, схватив здоровой рукой, прижала ее к груди.
      Она закричала, и вибрирующая мелодия ее голоса действовала на каждый нерв, увеличивая охватившую нас летаргию.
      – Не смотреть на меня?! Глупцы! Вы не можете делать ничего другого!
      И тут начался тот странный эпизод, который был началом конца.
      Аромат, которым наполнилась комната, казалось, пульсировал, становился все сильнее. Что-то похожее на блестящий туман клубилось в воздухе и покрывало мастерицу кукол, пряча от нас лошадиное лицо и уродливое тело. Только глаза блестели сквозь туман… Туман внезапно рассеялся. Перед нами стояла женщина захватывающей дух красоты – высокая, тонкая, изящная. Совершенно нагая. Черные шелковистые волосы покрывали ее, спускались до колен. Сквозь них сияло золотистое тело. Только глаза, руки да кукла, прижатая к одной из высоких округлых грудей, говорили о том, кто она…
      Автомат выпал из рук Рикори. Оружие остальных тоже упало на пол. Я знал, что они стоят не в силах двигаться, как и я, ошеломленные этим невероятным превращением и совершенно беспомощные во власти страшной силы, изливающейся из этой женщины. Она показала на Рикори и засмеялась.
      – Ты хотел убить меня! Подними оружие, Рикори, попробуй!
      Тело Рикори качнулось медленно… медленно… медленно. Я видел его плохо, сбоку, так как не мог отвести глаз от женщины.
      И я знал, что он тоже смотрит на нее, не отрываясь, пока наклоняется. Я скорее почувствовал, чем увидел, что он дотронулся до оружия, попытался поднять его. Я услышал, как он застонал. Мастерица снова засмеялась.
      – Довольно, Рикори. Ты не можешь сделать этого.
      Тело Рикори внезапно выпрямилось, как будто кто-то подхватил его под подбородок и поставил на ноги. Позади меня послышался шорох и топот маленьких ног. У ног женщины появились четыре маленьких фигурки: те четверо, что маршировали ко мне в зеленом свете, банкир, старая дева, акробат, гимнаст. Они стали перед ней, глядя на нас. В руках каждого появилась игла, направленная в нашу сторону, как маленькая рапира.
      И еще раз смех женщины наполнил комнату. Она сказала ласково:
      – Нет, нет, мои миленькие, я не нуждаюсь в вас.
      Она показала на меня.
      – Вы знаете, что мое тело не более, чем иллюзия, не так ли? Говорите.
      – Да.
      – А эти, у моих ног, мои миленькие, тоже только иллюзия?
      – Не знаю.
      – Вы знаете слишком мало и знаете слишком много. Поэтому вы должны умереть, мой слишком мудрый и слишком глупый доктор.
      Большие глаза ее смотрели на меня с ироническим сожалением, прелестное лицо стало угрожающим.
      – Рикори должен умереть, он тоже слишком много знает. И вы, остальные умрете. Но не от рук моего маленького народа. Не здесь. Нет. У себя дома, мой славный доктор. Вы уйдете отсюда тихо, не разговаривая друг с другом, ни с посторонними по пути домой. А дома… Вы возненавидите друг друга, станете убивать друг друга, как бешеные волки, как…
      Она отступила на шаг и выпрямилась. И тут я увидел, что кукла Уолтерс пошевелилась. Затем быстро, как жалящая змея, она подняла свои связанные руки и вонзила иглу в горло мастерицы кукол, выхватила ее и снова дико вонзила, снова и снова ударяя в золотистое горло женщины, как раз в то место, в которое другая кукла вонзила иглу Брейлу.
      И так же, как кричал Брейл, вскрикнула теперь мастерица кукол, ужасно, в агонии. Она оторвала куклу от груди и отбросила ее прочь. Кукла перелетела по воздуху к камину покатилась и дотронулась до тлеющих углей.
      Вспыхнул язык необыкновенно яркого огня, и волна интенсивно нагретого воздуха охватила нас. Как тогда, когда Мак-Кенн уронил спичку на куклу Питерса. И сразу от волны все куклы у ног женщины исчезли. На месте каждой на мгновение возникло такое же яркое пламя. Оно охватило мастерицу кукол в одно мгновение с ног до головы. Я видел, как прекрасное тело снова растаяло. На его месте стояло огромное тело мадам Менделип с лошадиным лицом и мертвыми слепыми глазами. Длинные руки сжимали порванное горло… но они не были больше белыми, они были алыми от крови. Так она стояла минуту, затем упала. И в то же мгновение часы исчезли.
      Рикори нагнулся над бесформенным телом, которое недавно было мастерицей кукол. Он плюнул на него и закричал в экстазе:
      – Сгори, ведьма, сгори!
      Он толкнул меня к двери и показал на ряды кукол в шкапчике. Они казались совершенно безжизненными. Только куклами.
      Огонь приближался к ним по занавесям и портьерам, как какой-то очищающий дух.
      Мы бросились вон из лавки. Через дверь в лавку за нами ворвался огонь. Мы выбежали на улицу.
      Рикори крикнул:
      – Быстро! К машине!
      Улица вдруг осветилась красным светом. Я слышал, как открывались окна, раздавались тревожные крики. Я вскочил в машину, и она тронулась.

      “Они сделали подобие, похожее на меня телом, и оно отняло у меня мое дыхание; они дали ему мои волосы, мое платье, маслом из вредных трав натерли меня, они привели меня к смерти. О, бог огня, уничтожь их!”
      Три недели прошли со дня смерти мастерицы кукол. Мы с Рикори сидели за обедом в моем доме. Мы сидели молча. Затем я процитировал те несколько фраз, которые являются эпиграфом к завершающей главе моей книги, причем я почти не осознал, что говорил вслух.
      Рикори поднял голову.
      – Вы процитировали что-то. Что это?
      – Древние глиняные таблицы с надписями Ассурбанапала, три тысячи лет тому назад.
      – И в этих нескольких словах он предсказал нашу историю!
      – Да, Рикори. Здесь все – куклы, мазь, мучение, смерть, очищающее пламя!
      Он подумал вслух:
      – Это странно. Три тысячи лет тому назад. Даже тогда было известно это зло. И то, чем его излечивать… Подобие, похожее на меня лицом и телом, которое отняло у меня дыхание… масло из вредных трав… привели меня к смерти… О, бог огня, уничтожь их! Да, это о нас, доктор!
      Я сказал:
      – Куклы смерти много-много древнее, чем Ур Халдеев. Древние истории. Я проследил их пусть в веках после того, как был убит Брейл. Это длинная история, Рикори. Они были найдены глубоко похороненными под очагами кроманьонцев, очагами, огонь которых давно потух – 2000 лет назад. Их находили под еще более холодными очагами еще более древних народов. Куклы из кремня, камня, клыков мамонта, костей пещерного медведя, зубов саблезубого тигра. Даже тогда люди обладали темной мудростью.
      Рикори кивнул.
      – Однажды у меня работал парень, который мне нравился. Трансильванец. Однако я спросил его, почему он приехал в Америку. О, он рассказал мне странную историю.
      Он сказал мне, что у них в деревне жила девушка, о матери которой говорили, что она знает вещи, которые не положено знать христианам. Он говорил об этом осторожно, осеняя себя крестным знамением. Девушка была миловидная, но он не любил ее. А она влюбилась в него; может быть, его равнодушие привлекало ее.
      Однажды, возвращаясь с охоты, он проходил мимо ее хижины. Она зазвала его. Он хотел пить, и выпил поданное ею вино. Вино было хорошее. Он развеселился, но все равно не чувствовал любви к ней. Тем не менее он зашел в дом и выпил еще. Смеясь, он позволил ей срезать волосы у него с головы, отрезать ногти, взять немного крови из руки и слюны изо рта. Смеясь, он оставил ее и пошел домой.
      Когда он проснулся вечером, он вспомнил не все, а только, что он пил вино с ней. Что-то толкнуло его пойти в церковь. Он стал молиться и вдруг вспомнил, что девушка взяла у него кровь, слюну, волосы, ногти. Он решил пойти посмотреть, что она делает с этими его частицами. Он говорит, что будто бы святые, которым он молился, приказали ему сделать это.
      Он прокрался к хижине девушки и заглянул в окно. Она сидела у очага, замешивая тесто для хлеба. Ему стало стыдно, что он пробрался сюда с такими мыслями, но вдруг он увидел, что она бросает в тесто взятые у него частицы. Она смешала их с тестом… Затем он увидел, что она лепит из теста человека. Она брызнула водой на его голову, как бы крестя его, и при этом повторяла какие-то слова.
      Он испугался, этот парень. Но в то же время его охватил гнев. Он наблюдал за ней, пока она не кончила. Потом она завернула куклу в фартук и пошла из избы. Он последовал за ней. Он был охотник, умел выследить. Она и не подозревала ни о чем.
      Она пришла к перекрестку. Светил молодой месяц. Она подняла к нему лицо и сказала вслух какую-то молитву. Затем вырыла яму, положила в нее куклу из теста и зарыла ее. Потом она сказала: “Зару! (Так звали парня – Зару). Зару! Я люблю тебя. Когда твое подобие сгниет, ты будешь бегать за мной, как пес за сукой. Ты мой, Зару, душой и телом! Когда твое подобие сгниет, ты станешь моим. Навсегда, навсегда, навсегда!”
      Тогда он прыгнул на нее и задушил. Он хотел вырыть куклу, но услышал голоса, испугался и убежал. Он не вернулся в деревню, а сбежал в Америку. Он говорил мне, что первые дни путешествия он чувствовал, словно чьи-то руки, обхватив его бедра, тянули его в море, обратно в деревню, к девушке. Он понял, что не убил ее. Он боролся с этими руками. Ночь за ночью. Он не мог спать, потому что во сне видел себя на перекрестке и девушку рядом. Трижды он просыпался, как раз вовремя, чтобы отойти от борта судна, через который он готов был броситься в море. Затем сила рук стала ослабевать. И, наконец, через несколько месяцев все исчезло. Но все-таки он еще долго жил в страхе, пока не получил известий из своей деревни. Он был прав – он не убил, девушка обладала тем, что вы называете “темной мудростью”.
      Да, видимо, она обратилась против нее в конце концов, так же, как и против ведьмы, которую мы знали.
      Я сказал:
      – Странно, Рикори, странно, что вы сказали о темной мудрости, которая оборачивается против того, кто владеет ею. Но об этом позже… Любовь, ненависть и сила – всегда являются тремя ногами треножника, на котором горит темное пламя, поддерживающее площадку, с которой сходят куклы смерти…
      А знаете, Рикори, кто впервые сделал кукол смерти? Это был бог. Его имя было Хнум. Он был богом много раньше, чем Иегова евреев, который тоже делал кукол; вспомните, он сделал двух в саду Эдема, оживил их, но дал им только два права – страдать и умирать. Хнум был более милосердным богом. Он не отрицал права умирать, но не считал, что куклы должны страдать. Он любил, когда они развлекались в те короткие минуты, когда они жили.
      Хнум был таким древним, что он царствовал в Египте задолго до того, как были построены пирамиды и Сфинкс. У него был брат, тоже бог по имени Кефер – с головой овода. Это именно Кефер послал мысль, которая полетела, как ветерок ада, над поверхностью Хаоса. Эта мысль оплодотворила Хаос и от этого родился мир.
      Только легкий ветерок над поверхностью, Рикори! Если бы она проникла под кожу Хаоса или глубже в сердце… что представляло бы собой человечество?.. И все-таки, даже такая мысль приняла форму человека. Работа Хнума заключалась в том, что он лепил тело ребенка в утробе матери. Его называли богом-горшечником. По приказу Амона, величайшего из богов, он слепил тело царицы Хетшепсут.