Воскресенье. Утро

Куда собрался?

– Сам не знаю, просто пройдусь по берегу. Может, и в Брэй-Дюн загляну.

Александр критически оглядел Майа.

– Смешно, ей-богу, – сказал он, – неужели не можешь на месте посидеть? Вечно тебя мотает туда-сюда, зуд у тебя, что ли? И какой тебе от этого прок? Слышишь, я спрашиваю, какой тебе от этого прок?

Майа неопределенно пожал плечами.

– К полудню вернешься?

– Ясно, вернусь.

– Ну ладно, – сказал Александр.

Майа пошел по аллее санатория, свернул влево, очутился на берегу. Вдруг он услышал за спиной чьи-то торопливые шаги.

– Майа!

Это оказался Дьери. Он совсем запыхался от бега.

– Что это ты как морж пыхтишь?

– Я не спринтер, – сказал Дьери.

И пошел рядом с Майа.

– День-то какой прекрасный выдался!

Майа повернулся и посмотрел ему в лицо.

– Ты, очевидно, собирался со мной поговорить?

– Да.

– Ну что ж, валяй.

Майа присел на песок, вынул из кармана сигарету и закурил. Дьери постоял с минуту в нерешительности, потом тоже опустился прямо на песок. Майа молча курил.

– Дело вот в чем, – сказал Дьери, – я не желаю, чтобы меня сцапали фрицы.

– Ага! Тоже хочешь попасть на корабль?

– Я, слава богу, пока еще с ума не сошел.

Наступило молчание.

– Тогда в чем же дело? – сказал Майа.

Дьери взглянул на него.

– Дело вот в чем, – сказал он. – Я переоденусь в штатское, поселюсь где-нибудь здесь поблизости, а когда фрицы придут, останусь и никуда бежать не буду.

– А если фрицы тебя сцапают?

– Меня-то не сцапают.

– Они же у тебя документы потребуют.

– Пусть требуют, документы в полном порядке.

Дьери вытащил из кармана воинский билет, раскрыл и протянул его Майа. В билете было написано, что рядовой Дьери увольняется из армии 2 февраля 1940 года в связи с болезнью сердца.

– Сирилли, да?

– От тебя ничего не скроешь.

– Что ж, чудесно. Но фрицы-то захотят узнать, чего ты здесь болтаешься.

– Не болтаюсь, а живу.

Дьери вынул из портмоне бумажку и протянул ее Майа. Это оказалась квитанция от 1 января 1940 года на квартирную плату.

– Из этой квитанции видно, что я уже полгода живу в Брэй-Дюне.

– Поддельная?

– Ничуть не бывало. Самая подлинная, за исключением даты. Я, вообрази, являюсь съемщиком небольшой фермы рядом с Брэй-Дюном.

– С какого же времени?

– Со вчерашнего дня.

Майа присвистнул.

– А ребята знают?

– Нет, я тебе первому говорю.

– Подожди-ка, подожди, – сказал Майа, – почему именно мне?

Он захватил в кулак горсть песка и стал, не торопясь, пропускать его сквозь пальцы.

– Потому что я хотел поставить тебя в известность.

Майа вскинул голову.

– Меня? А почему именно меня?

– Сам не знаю, – принужденно рассмеялся Дьери. – Вероятно потому, что ты мне симпатичнее других…

– Ладно, не старайся зря.

– Э, черт, – сказал Дьери.

Майа снова поглядел на него.

– Послушай, – сказал он, – я вовсе не собираюсь оспаривать, что я тебе симпатичен, но отнюдь не из симпатии ко мне ты поставил меня в известность.

– Тогда почему же?

– Вот я и спрашиваю: почему?…

– Но, поверь… – сказал Дьери.

– Не строй из меня кретина.

Дьери, в свою очередь, взглянул на Майа, и глаза его сразу же исчезли за стеклами очков.

– Ну ладно, ладно, – сказал он. – Ты ведь говоришь по-немецки?

– А-а, вот оно в чем дело, тебе переводчик нужен.

Ладонью Майа аккуратно сровнял маленькие кучки песка, которые сам же насыпал.

– А зачем тебе нужен переводчик?

– Зачем? – сказал Дьери. – Но всегда пригодится кто-нибудь, кто владеет языком оккупантов. Как-то доверие внушает. Ну, взять хотя бы документы.

– Тебе для документов переводчик не требуется. Они в полном порядке, просто идеальнейшие документы.

– Верно, верно. А все-таки мало ли что бывает.

– Дело ясное, – сказал Майа.

Он поднял на Дьери глаза.

– Значит, решил окончательно?

– Что решил? – с невинным видом спросил Дьери.

– Ну, ладно, не тяни, – нетерпеливо сказал Майа. – Если хочешь иметь со мной дело, объясни мне подробно все свои махинации.

– Какие еще махинации?

– Привет! – сказал Майа, поднявшись.

Дьери тоже поднялся с песка. И в нерешительности последовал за Майа. А тот уже повернулся к нему спиной и зашагал прочь. Дьери бросился за ним вдогонку.

– Ну ладно, ладно. У меня на ферме есть кое-какие запасы.

– Запасы? – сказал, обернувшись, Майа.

– Обувь, покрышки…

Майа застыл на месте. Потом неожиданно расхохотался.

– Миллионы, – сказал он, – «миллионы под руками»!

– Не понимаю, что тут смешного.

Но Майа буквально зашелся от смеха, и прошло несколько секунд, прежде чем он смог снова заговорить.

– И ты намерен торговать обувью? С фрицами, что ли?

– Я, слава богу, не сумасшедший, – сказал Дьери. – Я буду продавать обувь гражданскому населению, и, конечно, уж не здесь. Самое сложное, – серьезно добавил он, – это вопрос транспорта… Именно транспорта… Заметь, кстати, что грузовик у меня есть. Значит, с этой стороны все в порядке. Надо, чтобы фрицы пропускали мой груз, когда будет налажено сообщение.

– Но они же отберут у тебя твои сапожки.

– Ну это еще как сказать. Неужели же фрицы наложат лапу на частное имущество?

– Частное имущество!

– А поди докажи, что это обувь армейская. На ней не написано, откуда она. Достаточно иметь накладные – и дело с концом.

– Значит, накладные у тебя есть?

– Будут, – скромно сказал Дьери.

Майа молча уставился на него.

– Итак, – сказал он после паузы, – я должен буду находиться здесь, чтобы улаживать с немцами твои торговые дела? Верно я говорю?

– Да.

– Неслыханно, просто неслыханно, – сказал Майа.

Он молча зашагал вперед, потом остановился и посмотрел на Дьери.

– И, надо полагать, за это мне будет причитаться определенный процент.

– Ну, ясно.

– Ясно! – повторил Майа.

И он снова расхохотался.

– Чего ты ржешь? – сказал Дьери. – Считаешь, что это неосуществимо, что ли?

– Напротив, считаю, что вполне осуществимо.

– Тогда в чем же дело?

– Ни в чем. Просто смешно, и все тут.

– Что ж, это твое право, – сухо сказал Дьери. – Значит, ты согласен?

Майа все еще не спускал с него глаз.

– Ты что, спятил?

– Значит, тебе это не подходит?

– Нет.

– А почему? – сказал Дьери, еле сдерживая ярость.

– По правде говоря, – сказал Майа, – я и сам не знаю.

– Послушай, – проговорил Дьери, – во первых, все это вполне осуществимо. Во-вторых, риск, конечно, имеется, но не такой уж страшный. В-третьих – это ничьих интересов не ущемляет, Скажу больше – пусть уж лучше эта обувь достанется мне, чем фрицам.

– Что ж, истинная правда.

– Тогда в чем же дело?

– Просто меня это не интересует, и все.

– Сдрейфил, брат.

– Нет, – сказал Майа, – не думаю, чтобы я сдрейфил. И, представь, я вполне поддерживаю твою идею насчет того, чтобы стать штатским человеком. Представь, как это ни глупо, но мне самому это в голову не приходило. Но меня не прельщают твои махинации с обувью.

– Это же предрассудок.

– Не думаю. Честно говоря, не думаю. Если бы дело меня заинтересовало по-настоящему, я не посмотрел бы на предрассудки. А оно меня не интересует, вот и все.

Он с любопытством посмотрел на Дьери.

– Скажи, – начал он, – неужели тебя действительно до такой степени воодушевляет презренный металл?

– Всех воодушевляет.

– Ошибаешься, – помолчав, сказал Майа.

– Значит, тебе это не улыбается?

– Нет.

– Послушай меня, подумай хорошенько, а уж потом решайся.

– Уже решено.

– Ну и болван, – злобно сказал Дьери.

Майа поднял на него глаза.

– Очень возможно. Но если я болван, – прибавил он, помолчав, – то пускай болваном и помру.

Они остановились и стояли так лицом к лицу, и тут только Майа отдал себе отчет, что всегда, еще до этого разговора, чуточку брезговал Дьери, презирал его. В сущности, скорее из-за пустяков: потому что он жирный, потому что лишен физической отваги, потому что он скуп, потому что чуждается женщин. Но теперь он уже не презирал его. Любить деньги с такой страстью, до такой степени, – в этом есть даже нечто величественное.

– В сущности, – улыбнулся он, – ты с твоими миллионами настоящий поэт.

– Нечего издеваться.

– Да, да, – сказал Майа, – поэт.

– Во всяком случае, не говори никому о нашем разговоре, – сказал Дьери.

– Даже Александру?

– Даже ему.

– Как угодно, – сухо сказал Майа.

– Ну ладно, – сказал Дьери. – Пока!

– Пока, поэт, – сказал Майа.

Он снова зашагал. «Но он же поэт!» – проговорил Майа вполголоса и расхохотался.

На ходу он бросал по сторонам рассеянные взгляды. Вдруг от удивления он остановился, словно наткнувшись на препятствие. Английские противотанковые ружья, еще вчера валявшиеся по всему берегу и среди дюн, исчезли как по волшебству. Нигде, насколько хватал глаз, не было видно ни одного. Стало быть, в английской армии есть еще начальники, и начальников этих возмутил беспорядок, и они дали приказ собрать разбросанное оружие. И приказ их был выполнен в течение одной ночи.

На берегу, прямо перед собой, Майа увидел автомобиль. Очевидно, его пригнали сюда только сейчас: все четыре колеса были еще целы. Майа подошел, сунул голову в окошко, осмотрел внутренность машины. На первый взгляд все было вроде в порядке. На распределительном щитке остался даже ключ. Майа повернул ключ – зажглась лампочка. Майа сел за руль и нажал на акселератор. Мотор заворчал с первого полуоборота. Очевидно, тот, кто пригнал сюда машину, торопился, раз, уходя, даже не подумал захватить ключ. Должно быть, пастор. По дорогам Фландрии как раз на таких малолитражках во время «странной войны» разъезжали английские пасторы. Несли, так сказать, божье слово войсковым соединениям, разбросанным по отдаленным поселкам. Прибыв на место назначения, пастор заглядывал в бараки. Томми быстро вскакивали на ноги. Пастор спрашивал, читают ли они Библию. Томми отвечали да или нет, судя по обстоятельствам. Тогда пастор читал им несколько стихов из Священного писания, раздавал брошюрки религиозного содержания и отбывал.

Майа включил мотор и дал газ. Машина резко дернулась с места. Колеса два-три раза скользнули, потом вырвались из песка и начали нормально вертеться. Ему вспомнился Дьери с его миллионами, и он улыбнулся. В сущности, Дьери прав. Здесь на этом участке берега на протяжении какого-нибудь десятка километров находятся воистину сказочные сокровища, какие не снились графу Монте-Кристо на его острове. И все эти сокровища в вашем полном распоряжении. Только протяни руку и бери, что душе угодно. Все упирается в транспортировку, и Дьери прав, что решил этот вопрос заранее.

У первых домиков Брэй-Дюна Майа бросил свой «остин». На берегу по-прежнему теснился народ, и вплоть до самого горизонта стояли в затылок томми и ждали своей очереди на погрузку. Между двумя виллами Майа заметил холмик земли, похожий на увеличенный в размерах взрытый кротом бугорок, небольшое укрытие, вырытое в земле в виде туннеля. Верхняя часть горбылем вылезала наружу, стены убежища были земляные, а крышей служил лист железа, чуть присыпанный землей. Вообще впечатление получалось самое смехотворное, от чего тут укроешься. Майа всунул голову во входное отверстие. И сразу горло сдавило от удушающего зловония. Убежище было битком набито. С десяток солдат вперемежку со штатскими сбились в кучу, лежали вповалку на земле. Все были грязные, небритые, в засаленной рваной форме. Майа нагнулся, стараясь их разглядеть, и сразу же все лица, как по команде, обернулись в его сторону. И сразу поднялся яростный галдеж.

– Чего это вас разбирает? – спросил Майа.

В укрытии завопили еще громче.

– Иди к чертовой матери, – крикнул кто-то.

– Это ты мне?

– Ясно, тебе.

– Убирайся, падло! Не торчи перед входом.

– Да почему?

Угрожающий вой был ему ответом. И во всех глазах, устремленных на него из этой норы, Майа с удивлением прочел лютую ненависть.

– Что за черт! – сказал он. – Имею я право стоять где хочу или нет?

– Слушай, ты!… – заорал кто-то.

Голос даже дрогнул от злобы, однако чувствовалось, что говоривший старается как-то смягчить остроту спора.

– Убирайся или входи сюда! Если хочешь войти, входи. Потеснимся, местечко тебе освободим.

– Да не хочу я входить.

– Тогда катись отсюдова! – злобно проорали в ответ.

– Да почему? – допытывался Майа.

Вопрос его заглушили неистовые крики. Вернее сказать, один крик, нечленораздельный и дикий, как рычание своры охотничьих псов.

– Смотаешься ты отсюда или нет? – продолжал все тот же голос. – Мать твою так! Смотаешься, спрашивают?

– Да почему?

– Отойди от входа, сволочь!

– Да что я вам сделал? – в тон им проревел Майа.

– Что сделал? – переспросил тот же голос – Что сделал, сволочь! Да из-за тебя нас немецкие бомбардировщики засекут!

Майа расхохотался:

– Бомбардировщики! Да сейчас никаких бомбардировщиков нет!

Крики в убежище усилились.

– Отойди от входа, шпион проклятый! – крикнул новый хриплый голос.

В зловонной берлоге было так темно, что Майа не разглядел того, кто обозвал его шпионом.

– Подлый шпион! – подхватили остальные хором.

Майа нагнулся, желая рассмотреть обидчиков. Однако с виду парни вроде как нормальные.

– Слушайте, ребята! – крикнул он. – Вы совсем спятили! Неужели вы думаете, что бомбардировщик сможет заметить одного человека, ведь здесь тысячная толпа. Так он будет специально бомбить вашу нору! Это же неслыханное идиотство!

В ответ послышался дикий рев.

– Ну подожди, – крикнул тот, хриплый, – вот сейчас выйду, оторву тебе кое-что!

– Выйдешь? – расхохотался Майа. – А бомбардировщики?

Из глубины убежища вылетел ботинок и шлепнулся у его ног.

– А ну, убирайся, грязная сволочь! – хрипел голос.

Неужели они и впрямь верили, что эта нора с земляными стенами и крышей из рифленого железа – такое надежное убежище? Майа чуть было снова не расхохотался, но как-то опешил, видя все эти устремленные на него и горящие ненавистью глаза. Зрелище этих лиц, искаженных страхом и в то же время свирепых от ненависти к нему, ошеломляло.

Он хотел сказать им что-нибудь похлеще, но не нашелся и, подняв ботинок, с размаху швырнул его обратно в убежище.

Потом побрел куда глаза глядят. А когда осмотрелся, то с удивлением заметил, что находится перед гаражом, где вчера они встретились с Пино. Только вчера! А сколько воды утекло со вчерашнего дня! Да и здесь на улице что-то переменилось. Очевидно, был еще один налет с воздуха. Однако домик Жанны остался цел и невредим, пожалуй, только его и пощадила бомбежка, и стоял он благополучно на прежнем месте против гаража.

Майа перешел на противоположный тротуар, постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он вошел, заглянул в первую комнату, потом во вторую, и так обследовал весь нижний этаж. Под его ботинками скрипели квадратики паркета. Каждую минуту он ждал, что за спиной раздастся голос Жанны: «Что вам угодно, мосье?» И как вчера, она появится в проеме двери и встанет, скрестив на груди руки. Какой у нее был отважный вид, как смело она обратилась к нему! А сердечко, наверное, билось сильносильно. Но на сей раз дом был совсем пустым. Однако в комнатах было убрано. С мебели стерта пыль.

Майа добрался до кухни. И здесь все оказалось точно в таком же виде, как вчера. Он сразу признал бутылку вина, стоявшую на столе, из-за резной позолоченной пробки, изображающей губастого дядьку. Вина осталось только на самом донышке, но рядом стояли два грязных стакана. Майа почувствовал что-то неладное. Он вспомнил, как вчера Жанна сразу убрала стакан, едва только он успел допить вино. Схватила его, тут же ополоснула, вытерла, поставила в шкаф. Похоже было, что в этом доме существует неписаное правило, запрещающее под страхом смертной казни оставлять немытую посуду на столе хотя бы на несколько минут. А тут, два эти стакана… Да еще рядом с ними маленькая лужица вина… В этом домике, таком аккуратненьком, таком вылощенном, блиставшем прямо фламандской чистотой, даже это пятнышко на клеенке создавало впечатление необычности.

Майа заглянул в столовую, прошелся по комнате раз-другой, зачем-то подошел к буфету в стиле Генриха II и провел пальцем по завитушкам. Здесь стоял легкий запах воска, которым была натерта вся мебель. Из окон не вылетело ни одного стекла. Очевидно, во время бомбежки не забывали открывать их настежь. На окнах висели белые занавески в сборочку. Все было в идеальном порядке, все на местах, все сверкало безукоризненной чистотой. Там, снаружи, пыль, толчея, мусор, хаос. А сюда, в этот домик, война не вошла. Домик был точно такой же, как всегда. Свеженатертый паркет блестел. Майа огляделся и не мог сдержать улыбки, обнаружив то, что искал. У двери стояла пара фетровых туфель, предназначенных для гостей. Он всунул в них ноги и, как на коньках, прошелся по всей комнате, скользя по паркету. Этот запах воска, эти фетровые нашлепки… Какое все это уютное, домашнее!

Уходить ему не хотелось. Он сел в единственное кресло у окошка, закурил сигарету, протянул руку и нащупал пепельницу. Она была прикреплена к кожаной полосе, перекинутой через локотник кресла, и к сбоим концам полосы был подвязан груз. Сама пепельница была медная. А сверкала, как золото. Должно быть, Жанна надраила ее нынче утром, возможно, с еще большим рвением, чем все прочее. Ведь так интересно тереть вещь, которая от твоих усилий начинает гореть, как жар. Майа снова подумал о грязных стаканах на кухне. Два немытых стакана в таком доме! Он поднялся, влез в фетровые нашлепки и доскользил до дверей. Все-таки странно, что все ушли и никто не стережет дом. Ведь могут разграбить! Просто чудо, что он не застал здесь пару или тройку солдат, крушащих мебель, потрошащих кресло и диван. Вдруг Майа застыл на месте. Ему почудилось, что над головой слышны шаги, вернее, не шаги, а какое-то тяжелое топтанье, потом крик. Он остановился, прислушался. На сей раз ошибки быть не могло – крик. Крик слабый, тут же заглушенный…

Майа выскочил в переднюю и стал подыматься по лестнице. В полумраке он добрался до верхней площадки, такой узкой, что три человека там бы не поместились. В темноте тускло поблескивали две белые дверные ручки. Майа повернул одну наугад. Дверь раскрылась, и сразу же, ослепленный ярким дневным светом, он прикрыл глаза.