Иви навсегда запомнила их первую встречу, когда она, плача и спотыкаясь, прибежала в старый сад за пустующим соседним домом, рухнула в прохладную мягкую траву под старой яблоней и рыдала, рыдала, пока слезы не кончились.

Тогда и услышала она над собой приветливый мягкий голос:

– Что же могло случиться, красавица, чтобы так плакать? Ну-ка сядьте и поделитесь вашими горестями с дядюшкой Леонидасом.

Она подскочила, готовая бежать из сада со всех ног, но сидящий за мольбертом человек совсем не напоминал любителя молоденьких девушек. На нее смотрели приветливые серые глаза человека, которому основательно перевалило за тридцать, мягкие каштановые волосы у него уже начали редеть. Улыбался он ласково, понимающе, и душа ее рванулась ему навстречу. Иви не обманулась. Он стал ее спасителем, рукой судьбы и не только удержал от отчаяния, , но и щедро одарил, впустив в свой мир – мир музыки, поэзии, живописи. Этот мягкий добрый человек стал для нее самым главным, самым любимым. Он должен был стоять сейчас рядом с ней, он, а не это – чудовище...

1

– Иви, ты готова?

От этого вопроса, заданного тихим голосом, ей стало страшно и холодно. Глубоко вздохнув, она оборвала поток воспоминаний и перестала смотреть невидящим взглядом на все удлиняющиеся тени за окном спальни.

Нужно подумать о выражении лица. Невесте в день свадьбы полагается быть счастливой, а она не может справиться с чувством угнетенности и подавленности.

«Чудовище» – ее будущий супруг – стояло в дверях, заполняя собой весь дверной проем. В прекрасно сшитом костюме-тройке он выглядел весьма впечатляюще. На редкость красивый мужчина с лицом крупной лепки, жгуче-черными волосами и дерзкими голубыми глазами. Но его красота не согревала, скорее, пугала Иви. Вот и сейчас, увидев, как сошлись на переносице красивые темные брови и как окинули ее взглядом сузившиеся всевидящие глаза, она испуганно вздрогнула.

– Ты не стала надевать белое? – резко спросил он.

Покраснев, она поглядела на свой бледно-голубой костюм, который выбрала потому, что юбка в мягкую складку и длинный, до бедер, жакет не подчеркивали уже начавшую меняться фигуру. Костюм дополняла шляпка в тон – маленькая, мягкая, с голубым цветочком сбоку и тонкой, спадающей на лоб вуалью.

Она решительно отклонила совет Риты относительно, белого цвета. Это было бы лицемерие и прежде всего потому, что предстоящая свадьба не символизировала нежный союз сердец. Их брак был следствием обещания, данного у постели умирающего.

– Да, – ответила она, – не стала.

Все-таки она боялась его как маленькая. Иных чувств младший брат Леонидаса у нее не вызывал. В присутствии Георгоса она цепенела, становилась какой-то мокрой курицей и еле ворочала языком. Она даже начала заикаться и, подметив это, перешла, на односложные ответы.

– Ты вправе надеть белое, – проворчал он. – Если кто в чем и виноват, так только мой брат.

Она вспыхнула, темно-карие глаза широко открылись, вместе с ней негодуя при этом несправедливом намеке. Конечно, Леонидас мог бы сказать ей, что женат, но это ее бы не остановило. Не было ни бессердечного обольщения, никакого злоупотребления ее неопытностью, никакого принуждения. Она сама пришла к нему в постель и сделала бы это еще не раз, если бы могла. Но уже на следующий день Леонидас слег, и через несколько коротких недель его не стало. Она никогда больше его не увидит, а он никогда не увидит своего ребенка... Глаза ее наполнились слезами.

– Не надо плакать, – коротко приказал Георгос, шагнув через всю комнату и извлекая на ходу из кармана пиджака снежно-белый носовой платок. – Сделанного не воротишь. И нечего портить свои милые глазки.

От непривычного в его устах комплимента и ощущения больших теплых рук Иви пришла в смятение. И что еще пугало ее в Георгосе – его размеры. Он был очень высоким, мощно сложенным, с широкими плечами, крепкой грудью и длинными мускулистыми ногами.

У Леонидаса, отличавшегося известной субтильностью, не такого высокого, руки казались изящными, почти женскими. Он не нависал какой-то башней над ее пятью футами двумя дюймами, и она не чувствовала себя рядом с ним маленьким ребенком.

– Сп... пасибо. – Она приложила платок к глазам, голос и руки у нее дрожали.

– Почему у тебя всегда такой вид, словно ты до смерти меня боишься? – проворчал Георгос.

За раздражением в его голосе проскользнуло что-то, заставившее Иви глянуть на него сквозь мокрые ресницы. Но жесткие голубые глаза были отчужденными и холодными.

– Н-нет, я не-не... – прошептала она, однако хриплое заикание опровергало ее слова.

Возможно, этот человек и заслуживал лучшего, чем ее необъяснимая нервозность, возникавшая всякий раз, как он оказывался от нее в пределах метра. После смерти Леонидаса он вел себя с ней просто безупречно – поселил в своем доме, обеспечил всем, что только она могла пожелать, и даже велел своей секретарше подружиться с ней, чтобы она не скучала по женскому обществу.

А сейчас он готов дать ей то, чего не смог бы никто другой, – свою фамилию. Ей и ее ребенку. Фамилию ее любимого Леонидаса.

Ей следовало бы ответить на это благодарностью, а не страхом. В конце концов, он же ничего от нее не ждет. Брак формальный и впоследствии будет расторгнут.

– Тогда улыбнись, – скомандовал он.

Кривая улыбка показала, что актриса из нее неважная. Георгос вздохнул, улыбка Иви тут же угасла, она снова почувствовала себя несчастной. Слезы предательски блестели у нее в глазах.

– Пошли. Нас ждут люди. – Чужие пальца на ее руке были такими же твердыми, как и голос.

– Люди? Но я думала... мне казалось... – Она насторожилась.

– О Господи, да ты меня не так поняла. Люди – это не значит толпа. Всего лишь мать, Янис, Рита, Эмилия и тот, кто будет совершать церемонию. О’кей? – с преувеличенным терпением спросил он.

Ее глаза ответили, что до этого далеко, но она согласно кивнула.

– Так идем?

– Идем, – покорно согласилась она, сумев выговорить это без запинки, что, к ее удивлению, вызвало у него такую же досаду, как ее обычный лепет.

Тут до нее дошло, что брат Леонидаса воспринимает как тяжкое наказание все, связанное с ней, все, что ее касалось. Он старается скрыть, что разочаровался в ней, его тяготит то незавидное положение, в котором он оказался из-за обещания, данного брату. Оказывается, за усвоенной им холодной отстраненной манерой скрывается обычное раздражение.

Это открытие так огорчило ее, что Иви почувствовала необходимость сказать что-нибудь, пока он ведет ее вниз по широкой лестнице.

– Георгос, – начала она, изо всех сил стараясь не споткнуться на его имени.

Он остановился и посмотрел на нее, чего она совсем не хотела. Взгляд холодных голубых глаз пугал ее так же, как все остальное в нем.

– Что?

Ичи облизнула пересохшие губы и отважно начала:

– Я просто хотела, чтобы ты знал, я ценю то, что ты делаешь сегодня. И... и еще заверяю, что избавлю тебя от своей особы как можно скорее.

Ну вот! Ей удалось все сказать и споткнуться всего один раз. У нее даже хватило сил на улыбку при последних словах.

Только все ее усилия напрасны. Ледяной взгляд стал даже холоднее, если только это возможно. Какая досада! Ничего его не радует, наверное, «как можно скорее» еще недостаточно скоро.

– Я думаю, Иви, когда Леонидас взял с меня обещание жениться на тебе, он имел в виду нечто более длительное. Он хотел, чтобы ребенок не просто носил его имя, а рос и воспитывался как настоящий Павлиди. Конечно, ты вольна искать себе другого человека, с которым могла бы разделить свою судьбу, потому-то вначале я и предложил развестись после рождения ребенка. Но я не прошу освободить от этих брачных уз меня.

– Но не могу же я оставаться за тобой замужем, – возразила она. – Не... насовсем же!

– Я этого и не предлагаю, а только уточняю, что с моей стороны нет никакой спешки в получении очередного развода. – Он безразлично пожал плечами. – Ты прожила здесь несколько недель и самым превосходным образом вписалась в уклад этого дома. Мать и Эмилия к тебе привязались. Поскольку у меня нет ни малейшего намерения когда-нибудь снова жениться, то пребывай в благословенном укрытии нашего брака столько, сколько захочешь.

Его губы растянула скептическая усмешка.

– Если тебя волнует моя сексуальная жизнь, можешь не беспокоиться. Здесь проблем нет. Я всегда могу, найти женщину. Разумеется, обещаю при этом соблюдать благопристойность и надеюсь на такое же отношение и с твоей стороны, – заключил он более резким тоном.

Глаза у нее округлились от изумления Правильно ли она его поняла? Он действительно думает, что на четвертом месяце беременности она отправится искать... искать?..

Ее щеки густо залило краской.

– Можешь не волноваться на этот счет, – вскинулась Иви, от гнева ее речь полилась без запинки. – Я любила и всегда буду любить Леонидаса, до самого своего смертного часа. Для меня не существует других мужчин. И никогда не будет существовать!

Нужно было видеть, как он ухмыльнулся!

– Конечно, очень благородное и романтическое чувство, но не слишком реальное. Тебе ведь всего девятнадцать, Иви. Молодая женщина, не достигшая расцвета. Когда-нибудь у тебя появится другой мужчина.

– Но не в ближайшие пять месяцев! – с жаром воскликнула она. – Не знаю, как тебе это пришло в голову. Я ношу ребенка твоего брата!

Их взгляды столкнулись, и на какую-то долю секунды, Иви могла в этом поклясться, она уловила в голубой ледяной глуби нечто темное и опасное.

– Что-нибудь случилось, Георгос? – послышался снизу дрожащий голос.

Они оба посмотрели вниз. У лестницы стояла Алис Павлиди, хрупкая фигурка в сером шифоновом платье, делавшем еще заметнее серый цвет лица и серебро волос. Она обеспокоенно смотрела на них выцветшими голубыми глазами.

– Нет, мама, ничего, – мягко успокоил ее Георгос. – Извини, что заставили тебя ждать.

– Вы как будто спорили, – жалобно сказала она, когда они ступили на персидский ковер, покрывавший черно-белый мрамор холла.

– Иви вдруг подумала, что я захочу развестись сразу после рождения ребенка, – пояснил Георгос. – Я заверил ее, что это не так.

Алис перевела на Иви встревоженный взгляд.

– Дорогое дитя, пусть вас не волнуют подобные вещи. Даже если вы надумаете развестись с Георгосом, все равно вы останетесь здесь, с нами, и мы будем заботиться о вас и ребенке, как того желал бедный Леонидас. Мы уже вас любим, правда, Георгос? Вы стали мне дочерью, которой у меня никогда не было, и сестрой сыну, которой никогда не было у него. Скажи ей, что она должна остаться.

Неподдельное тепло Алис тронуло Иви, но быстрый взгляд в сторону Георгоса подтвердил, что чувств своей матери он не разделяет. Его непроницаемое лицо не обнаружило и малейшего намека на любовь, пусть даже братскую. Она была для него крестом, который он должен нести. Оставалось только надеяться на то, что это жестокое сердце смягчится, когда племянник или племянница появится на свет. Тогда он изменится и к ней – дети способны завоевать даже жестокие сердца.

А ей бы очень хотелось, чтобы Георгос потеплее относился к ней. Он был братом человека, которого она глубоко любила. Ее ранило, что он не испытывал к ней никакой приязни, и она не понимала, почему.

Если честно, то неприязнь была взаимной. Рядом с ним она испытывала дискомфорт. Может, он тоже. Для появления неприязни причина совсем не обязательна. Это может быть инстинктивная реакция.

Если вспомнить, Георгос проявил холодность с первого момента их встречи в больничной палате Леонидаса. Тогда она подумала, что его смутило то, что он застал их в объятиях друг друга, когда вошел. Но теперь она поняла – враждебность между ними возникла сразу же, по крайней мере, с его стороны.

– Я уже сказал Иви, что мы будем только рады, если она останется, – несколько нетерпеливо заметил Георгос. – И что нет нужды торопиться с разводом. А вот с заключением брака надо поторопиться. Брачующий сказал, что в шесть у него другая пара, так что пошли.

Чиновник, проводящий церемонию, облегченно вздохнул, когда они вошли в гостиную для официальных приемов, где должно было состояться бракосочетание. Остальные тоже явно испытали облегчение.

Рита бросила на Георгоса свирепый взгляд, вызвав внутреннюю улыбку Иви. Рита являлась его личным секретарем, но меньше всего напоминала таковую. Она не была ни красивой, ни очаровательной, ни преувеличенно внимательной к своему шефу. Тощая, невзрачная, самоуверенная и очень вспыльчивая, Рита, которая приближалась к пятому десятку, была секретаршей старшего мистера Павлиди до его кончины. Геоогос унаследовал её вместе с фамильным делом. Вначале отношения у них были напряженными, но, в конце концов, они пришли к взаимопониманию.

Иви порой поражала манера Риты разговаривать со своим боссом, но и он обращался с ней не лучше, в большинстве случаев хуже. Если бы Иви была секретаршей Георгоса, то ушла бы от него через неделю. Независимость поведения Риты странным образом доставляла Иви тайное удовлетворение.

Переключив внимание с босса на Иви, она перестала хмуриться и заулыбалась, шепча одними губами:

– Ты выглядишь настоящей красавицей. Иви благодарно ей улыбнулась, чувствуя, как теплеет на душе. За прошедшие недели Рита стала ей доброй подругой, и, если бы не ее здравый смысл и советы, она бы совсем сникла. Другая ее опора стояла рядом с Ритой. Хозяйством и порядком в доме управляла Эмилия, и делала это невесть сколько лет. Ее возраста не знал никто, шестьдесят пять было где-то близко к истине, хотя все в руках у нее так и кипело.

Появление в доме Иви она встретила холодком, пока та не дала понять, что не собирается быть бездельницей и обузой. С первого же дня Иви настояла, что сама будет убирать свою спальню и смежные комнаты и помогать ей по дому.

За годы отрочества у Иви набрался солидный опыт такой работы, и она не хотела бы сидеть и бить баклуши только потому, что беременна. Через неделю-другую Эмилия выступила в ее защиту, когда Георгос высказал свое весьма безапелляционное мнение, что Иви «в ее положении» не следует заниматься уборкой.

– Девочка беременна, но не больна! – запальчиво возразила Эмилия. – Когда я носила сына, то работала до тех пор, пока меня не повезли рожать. Поскольку девочка здорова, с ней ничего не случится. А чем, по-вашему, она должна заниматься? Сидеть и красить ногти целый день?

Иви вздрогнула от ее последнего вроде бы невинного замечания, Георгос застыл как оглушенный, хотя глаза его говорили о многом. Он бросил на Эмилию свирепый взгляд и вышел прочь, явно взбешенный. Скрытая торжествующая улыбка Эмилии заинтересовала Иви, хотя она и подозревала, что леди, холившая ногти, скорее всего бывшая жена Георгоса. Иначе почему он так взбесился?

Теперь, стоя бок о бок с ним перед чиновником, совершающим обряд, Иви поймала себя на том, что снова думает о его бывшей жене. О его первом браке она знала только то, что окончательный развод был получен совсем недавно. Была ли его жена красива? Любил ли он ее так, как она сама любила Леонидаса? А если да, то кто с кем развелся и почему?

Рита пару раз намекнула, что развод нанес ему глубокую рану, из чего следовало, что его вины здесь нет. Может, жена завела роман... Иви трудно было представить, чтобы женщина могла изменить Георгосу. Осмелилась бы. Она украдкой скользнула по нему взглядом: он стоял прямой, как корабельная мачта, квадратные плечи, квадратная челюсть... Ни малейшей слабинки ни в теле, ни в лице... Иви понимала, что некоторых женщин привлекает именно такой тип сильных, молчаливых мужчин, но ее тянуло только к людям, наделенным способностью к пониманию и сочувствию.

Леонидас был сплошное понимание и сочувствие. Георгос называл старшего брата глупцом и мечтателем.

В груди у нее защемило, глаза предательски заблестели, и она изо всех сил постаралась собраться. Нельзя распускаться. Она прикусила нижнюю губу так, что боль прервала воспоминания, пальцы судорожно переплелись и сжались.

Большая ладонь Георгоса тепло легла поверх ее рук.

– Мы собрались здесь в этот чудесный сентябрьский день, – услышана она торжественный голос, – чтобы заключить брачный союз между Георгосом и Иви...

Он говорил и говорил, ей были ненавистны эти сентиментальные речи, ненавистно то, как держит ее пальца Георгос, ненавистен он сам. Рядом с ней должен был бы стоять не этот холодный бессердечный субъект, а Леонидас, с его любовью ко всему прекрасному, романтическому, чего он был лишен почти всю свою жизнь Правда, очень долго она этого не знала. Просветила ее Рита – не сам Леонидас, не Георгос, не Алис Павлиди, которую так потрясла скоротечная болезнь сына, что она впала в полубессознательное состояние Именно Рита помогла ей многое понять. Первенец супругов Павлиди пошел не в отца, а унаследовал мягкую натуру матери, ее тягу к культуре и изящным искусствам. Подростком он хотел стать танцором, затем художником, но отец с презрением пресек эти увлечения сына как слишком женственные.

Как старший сын Леонидас должен был продолжить дело отца, но он возненавидел все, то относилось к недвижимости, управлению имуществом. Вначале он пытался соответствовать честолюбивым замыслам отца, так старался, что даже женился на дочери другого такого же туза. Детей у них не было, и эта неспособность произвести наследника только усилила дисгармонию его жизни.

И когда после смерти отца Леонидас оставил и семейную фирму, и свою неудавшуюся семейную жизнь, это не вызвало особого удивления. Как и то, что место отца занял Георгос и вскоре добился расцвета фирмы. Он походил на отца не только внешне, но и своей деловой хваткой, устремлениями.

Для фамильного бизнеса уход Леонидаса оказался благом, но не для Алис. Она просто заболела, гадая, где Леонидас и что делает. От него пришло единственное письмо со штемпелем Салоник, где он сообщал, что хочет жить своей жизнью и у него все нормально.

Георгос безуспешно пытался выяснить его местонахождение, не зная, что брат сменил фамилию. Прошло время, и Леонидас сам объявился, возобновил связь с семьей, но счастье тут же сменилось опустошительным горем, вызванным его внезапной болезнью и скорой смертью. Иви черпала некоторое утешение в том, что через пять месяцев сможет положить в руки Алис ребенка Леонидаса. Может быть, тогда эта женщина вновь оживет.

Толчок локтем под ребра вернул Иви к реальности.

– Скажи «да» , – прошипел ей на ухо Георгос.

– Да-да, – выговорила она, заикаясь.

– Господи! – послышалось тихое восклицание сбоку от нее.

Георгос выпалил свое «да» , словно вынес обвинительный вердикт. Настал момент, когда по ходу обряда прозвучал призыв ведущего:

– Можете поцеловать свою жену. Услышав его, Иви бросила на Георгоса тревожный взгляд.

Этого еще не хватало, но что делать? Присутствующие знали, что их брак – липа, знали все, кроме ведущего обряд. С тошнотворной улыбкой он объявил о том, что теперь они одно целое. Похоже, Георгоса тоже смутила необходимость традиционного поцелуя, но выхода не было – он повернул ее к себе лицом и наклонил голову.

Иви внутренне напряглась в ожидании холодного прикосновения его рта, но губы, прижавшиеся к ее губам, оказались неожиданно теплыми. Ресницы ее беспокойно затрепетали, губы слегка задрожали под его губами. Какую-то секунду он смотрел в ее изумленное лицо, что-то сверкнуло в его холодном взоре.

И тогда он поразил ее по-настоящему;

Он поцеловал ее еще раз.

2

Иви возмутилась. Да что он думает, навязывая ей второй поцелуй? Разве не ясно, что она вообще не желает, чтобы он ее целовал?

Но когда эти решительные губы вновь прижались к ее губам, поразительное открытие начисто смело ее возмущение: ей было очень приятно.

Да нет, конечно, мне это не нравится, уговаривала она себя несколько сумасшедших секунд.

Георгос не торопился прервать поцелуй, напротив, его губы прижимались все настойчивей. Что подумают остальные? Обняв ее за плечи, он притянул ее к себе. Почувствовав, как его язык требовательно стремится вперед, Иви ахнула и резко отдернула голову.

Оказывается, глаза у нее были закрыты. Теперь они распахнулись, пылая праведным гневом, но Георгос уже отвернулся и благодарил проводившего обряд.

– Всегда приятно видеть по-настоящему любящую пару, – тряс он руку Георгоса. – Но, с вашего позволения, нельзя ли сразу приступить к подписанию необходимых документов? Я действительно тороплюсь.

Георгос вновь повернулся к Иви, как обычно, невозмутимый и собранный, зато у нее горело лицо и сердце бешено колотилось в груди. Как он смел? Почему?

Она имела на это только один ответ. Всему виной то огорчение, которое вызвано обещанием, данным у смертного одра брата. А поцелуй, подумала Иви, может быть и выражением гнева, а не любви – оба чувства способны рождать страсти. Это только показывает, что за человек Георгос. Совсем не похож на Леонидаса! Тот никогда бы не поцеловал ее от гнева или сильного огорчения. Да что там, он вообще не целовал ее до той роковой ночи. И даже тогда она первая решилась на это. Правда, он тут же обхватил ладонями ее щеки и покрыл лицо нежными поцелуями.

Глаза ее заволокло туманом при воспоминании о том, как свершились ее чудесные романтические мечты.

– Иви!

Нетерпеливый оклик словно выдернул ее из теплых снов на холод действительности. Голубые глаза яростно сверкали перед ее размытым взором.

– Ч-что?

– О Господи! – мрачно пробормотал Георгос.

– Вам надо подписать брачное свидетельство, госпожа Павлиди, – проговорил рядом с ней учтивый мужской голос. – Все уже подготовлено в кабинете вашего мужа.

Она поглядела через плечо на чисто выбритое приветливое лицо Яниса Филикидиса. Ему за тридцать, и он настолько же ярко выраженный блондин, насколько Георгос – брюнет. Примерно в одно и то же время оба они возглавили свои семейные фирмы. Знали они друг друга еще со школы, и оба отлично учились. Но Янис не отличался ни жесткой деловой хваткой Георгоса, ни его характером. Он был очаровательный, но, как подозревала Иви, немного слабый человек.

Тем не менее приятно было почувствовать на своем плече дружескую ласковую руку. Иви нравилось, как Янис смотрел на нее – с восхищением и уважением. Не то что мнимый супруг, в глазах которого не было ничего, кроме плохо скрытого раздражения.

– Веди-ка лучше ее ты, Янис, – сказал Георгос, насмешливо скривив губы. – Ты, похоже, нашел нужный подход. А ты, мама, помоги Эмилии с закусками, пока мы разделаемся с бумагами. Рита! Вы пойдете с нами, будете свидетельницей... – И зашагал к двери, не удостоив их взглядом.

– Есть, командир! – Рита отсалютовала удаляющейся спине Георгоса.

Иви не удержалась от смешка.

– Учитесь у Риты, – прошептал Янис, ведя ее вслед за секретаршей. – Георгос вас не достанет, если вы этого ему не позволите, Иви.

Она подняла на него изумленный взгляд.

– Но вы же лучше всех знаете, что это не настоящий брак. Мы с Георгосом разведемся сразу после рождения ребенка.

– Это вы сейчас так думаете, не сомневаюсь, но Георгос достаточно привлекательный мужчина. Что, если вы его полюбите? Если он решит, что супруга с вашей внешностью – именно то, что доктор прописал?

Она в недоумении остановилась перед кабинетом и уставилась на Яниса, даже не услышав его последнего замечания, так ее поразило его нелепое предположение, что она может полюбить младшего брата своего Леонидаса.

– Я никогда не полюблю Георгоса, никогда!

Янис вдруг нахмурился, устремив взгляд через ее плечо, и, обернувшись, она увидела Георгоса. У него было каменное лицо.

– Как ты думаешь, долго можно тянуть с таким простым делом? – рявкнул он.

– Само собой, – спокойно согласился Янис и жестом пригласил Иви пройти в комнату.

Она заколебалась, раздираемая чувством неловкости и вины. Но почему ей неловко оттого, что ее услышал Георгос? Ведь они уже об этом говорили, и, хотя она допускает, что в каком-то отдаленном будущем снова полюбит, мужчина тот никогда не будет похож на Георгоса. Ее внимание сможет привлечь человек, который даст ей почувствовать, что она хороша, что она особенная, а не тупица и мямля.

– Иви, – пробормотал Янис, подталкивая ее в кабинет.

Пока она шла по узорчатому богатому ковру к огромному дубовому столу, ее догнали воспоминания, напомнив, как впервые предстала она перед этим столом.

Это случилось на следующий день после похорон Леонидаса, в сырое ветреное августовское утро. Она лежала в постели, не имея сил встать. Лежала и слушала, как хлещет в окно дождь, когда в комнату постучала Эмилия и сказала, что Георгос хочет видеть ее у себя в кабинете, когда она встанет.

Смущение и чувство вины заставили ее мигом вскочить с кровати – не дай Бог, брат Леонидаса подумает, что она собирается быть иждивенкой в этом доме. Поспешно приняв душ, она натянула джинсы и персиковый свитер, несколько раз торопливо махнула щеткой по своим длинным волосам, заплела их в толстую косу и буквально слетела вниз по ступенькам – через десять минут после появления Эмилии в ее спальне.

Робко-робко постучала она в дверь кабинета и в ответ услышала далеко не робкое «войдите» . Предварительно вздохнув, чтобы успокоиться, она вошла в комнату и осторожно закрыла за собой дверь. Преодолевая гигантский ковер, она беспокойно оглядывалась по сторонам: комната подавляла так же, как и ее хозяин. Обшитые деревом стены, множество книжных шкафов с увесистыми томами, темные портьеры на окнах, почти не пропускающие дневного света. Очень неприветливая комната.

Георгос поднял взгляд от бумаг и откинулся в кресле. Лицо его, выйдя из круга света, падавшего от настольной лампы, и оказавшись в тени, стало более злым, чем обычно.

– Возьмите стул, Иви, – велел он. – Нам надо кое-что обсудить.

– Об... судить?

Он вздохнул.

– Может, будет лучше, если вы сядете и выслушаете меня?

Иви полностью с ним согласилась, презирая свое беспрестанное заикание. Она не могла понять, почему он так на нее действует. Никогда в жизни она не защищалась. Правда, никогда и не сталкивалась с кем-нибудь, похожим на Георгоса.

Она устроилась на краешке большого кожаного кресла, радуясь, что можно помолчать.

– Извините, что потревожил вас в вашем горе. – В резком голосе не было и нотки вины, он даже не смотрел на нее, уткнувшись в какие-то бумаги на столе. – Но есть некоторые вопросы юридического характера, о которых я обязан вас уведомить. По завещанию Леонидаса, сделанному, к сожалению, несколько лет назад, все остается его жене, которая даже не потрудилась прийти на его похороны. – Он поднял глаза и посмотрел на Иви долгим жестким взглядом. – Хотя, возможно, она предпочла не показываться. – Он еле слышно вздохнул. – Как бы там ни было, Леонидас оставил ей все свое имущество, в том числе дом, где они жили и где теперь живет она, а также все, что имеется в этом доме, а также третью часть своего пая в нашем деле. Общая стоимость наследуемого около пятнадцати миллионов долларов.

Иви только ахнула. Так Леонидас был миллионером? Все то время, что она была с ним знакома, он не покупал никакой одежды, сам выращивал овощи, пилил на дрова сухие деревья. Тратил деньги он только на покупку всего необходимого для живописи. Она придумала даже такую игру – что он станет делать с деньгами, когда его признают как художника. Теперь она поняла, почему он не принимал ее игру и говорил, что деньги не приносят счастья. И пусть она никогда не верит, что они могут его дать.

– Мой поверенный проинформировал меня, – продолжал Георгос, – что вы можете опротестовать завещание на том основании, что не менее шести месяцев до его смерти проживали совместно с ним в качестве гражданской жены и ожидаете от него ребенка.

Иви открыла было рот, чтобы возразить против первой формулировки, но передумала. Они ведь действительно жили вместе. Другое дело, что не переступали порога в своих отношениях до той самой последней ночи. И все же... как-то нехорошо опротестовывать его завещание. У него было достаточно времени и возможностей изменить завещание, если б он этого хотел.

В памяти снова всплыли слова Леонидаса о том, что деньги не приносят счастья, и она поняла, что не хочет ничего из тех денег, которые явно сделали его несчастным. Она ничего не сказала – Георгос опередил ее.

– Насколько я вас знаю, – протянул он, – не сомневаюсь, что вы не хотите этого так же, как и я. И потом, его жена не из тех женщин, кто спокойно относится к денежным вопросам. Она откроет целое сражение, и нет гарантии, что вы выиграете дело. Я бы не советовал действовать подобным образом. Леонидас доверил вас мне, зная, что я обо всем позабочусь и вы не останетесь без средств. Я учредил доверительный фонд для вас и ребенка, а в обмен на это вы подпишете официальный отказ от притязаний на имущество Леонидаса и какие-либо другие деньги семьи Павлидн. Как вам это?

Она заколебалась. Было бы безумием отказаться от надежного денежного обеспечения себя и ребенка, и это совсем не то, что борьба за ту совершенно неприличную сумму. Георгос явно ведет речь не о миллионах, а лишь о том, чтобы ей хватало на жизнь. Но ведь это его деньги. Иви совсем не улыбалось быть обязанной ему еще больше, чем сейчас. Бог ты мой, он и так потратил на нее целое состояние, приказав Рите подобрать ей целый гардероб и массу всего прочего. Хотя, как она полагала, Георгос тоже достаточно богат и вряд ли пострадает от этого.

Иви утвердительно кивнула.

– Вот и ладно, – пробормотал он. – На секунду мне показалось, что вы решили снова упрямиться и валять дурака.

Иви покраснела, зная, что он имеет в виду ее реакцию на ценники некоторых вещей, купленных по настоянию Риты. Тогда она в панике бросилась звонить ему в офис, но все ее протесты были досадливо отброшены прочь. Его не восхитила щепетильность Иви, а похоже, просто разозлила.

С тех пор она не противилась распоряжениям Георгоса купить что-нибудь, по его мнению, необходимое. Ее туалетный столик был заставлен баночками с косметикой и флаконами духов, она их не открывала, как и не трогала дорогое тонкое белье, носить которое каждый день казалось ей просто кощунством. Как будто ее могли интересовать тряпки, когда не стало Леонидаса.