Берной Джексон упаковал в "дипломат" свой "Магнум" 357-го калибра – револьвер, более известный под именем "пушка с ручкой". Он бы взял и настоящую пушку, но она не поместилась бы ни в "дипломате", ни на первом этаже школы каратэ "Бонг Ри". Он также не прочь был бы взять с собой человек пять крутых ребят из своей команды, а еще лучше – для усиления – и пару мальчиков из команд Бруклина и Бронкса.
      Но чего он действительно хотел всю дорогу, пока выводил из гаража свой "Флитвуд", по пути чуть не сбив пожарный гидрант, – и точно знал, что хочет именно этого, – так это вообще не появляться возле школы каратэ.
      Когда он вел свой серый лимузин с откидным верхом, стереомагнитофоном, баром, телефоном и цветным телевизором (в свое время он выложил за машину четырнадцать штук) по Сто двадцать пятой улице, направляясь в сторону Ист-Ривер-драйв, ему на мгновение пришла в голову мысль, что если свернуть на север, то можно будет и уехать подальше отсюда. Конечно, сначала ему пришлось бы вернуться к себе в берлогу и забрать все, что там есть в потайном сейфе. Сколько там? Тысяч сто двадцать. Это всего лишь малая часть того, что он стоит, но с этой суммой он останется жив. Тогда можно будет начать все сначала, и мало-помалу вернуть все. Он контролировал значительную часть операций по местной лотерее, которую называли просто игрой в "числа", и знал, как делать свое дело.
      Руки его вспотели и плохо держали руль. Вот он проехал под железнодорожным мостом у вокзала Пенн-Сентрал. Ему было девять, когда он впервые осознал, что эта дорога ведет вовсе не в те далекие прекрасные края, а лишь за пределы города Нью-Йорка, где было множество других гнусных городишек, которые не больно-то привечали черных мальчишек вроде Берноя Джексона. Ах, как мудра была его бабушка: "Люди никогда не пожелают тебе добра, сынок".
      И он верил в это. И в тот момент, когда ему надо было бы особенно поверить в это, восемь лет тому назад, он вдруг почему-то забыл про это. И вот теперь, в полном соответствии с законами жизни в Гарлеме, ему предстояло умереть за принятое однажды неверное решение.
      Джексон врубил кондиционер на полную мощность, но нашел в этом мало утешения. Ему было и холодно и жарко одновременно. Он насухо вытер правую ладонь о мягкую ткань сиденья. В своем первом "Кадиллаке" он обтянул все сиденья белым мехом – ужасно глупо, но он всю жизнь мечтал об этом. Мех протерся моментально, а уже за первый месяц какие-то сволочи пять раз корежили его машину, даже когда она стояла в гараже.
      Его нынешний "Флитвуд" был серого цвета, и все, что в нем есть хорошего, было надежно упрятано. Скоро он выедет на Ист-Ривер-драйв. А когда он повернет направо, на юг, к своему конечному месту назначения – к китайскому кварталу, к своей собственной смерти, пути назад уже не будет. В этом было основное отличие Гарлема от белой Америки.
      В белой Америке люди совершали колоссальные ошибки, и это сходило им с рук. В Гарлеме первая большая ошибка становилась последней. А как все казалось легко и просто восемь лет тому назад – тогда, когда ему надо было вспомнить бабушкины наставления и довериться собственным убеждениям! Но и деньги были неплохие.
      Он посасывал фирменный напиток бара "Большое яблоко" – три порции виски по цене всего двух, и тут еще один распространитель билетов лотереи – все они тогда перебивались по мелочам – шепнул ему на ухо, что какой-то тип хочет его видеть.
      Он намеренно продолжал потягивать виски, чтобы не показать свою заинтересованность. Потом он, стараясь придать своему лицу самое равнодушное выражение, вышел из "Большого яблока" на Ленокс-авеню, где его поджидал черный мужчина в сером костюме и в сером автомобиле. Мужчина кивнул, подзывая Джексона к себе.
      – Нежный Шив? – спросил он и открыл дверь машины.
      – Ага, – Джексон не стал подходить ближе, а правую руку не стал вынимать из кармана куртки, где лежала изящная "Беретта" 25-го калибра.
      – Я дам тебе числа и сто баксов, – сказал незнакомец. – На первое число ты поставишь завтра. Насчет второго позвонишь завтра вечером. Поставь только десятку, но не играй со своим боссом Дереллио.
      Надо было тогда же спросить, почему именно ему подвалила фортуна. Ему надо было сразу задаться вопросом, откуда этот тип так хорошо знает его натуру, знает, что если Джексону велеть поставить все деньги, он не поставит ни цента. Знает, что если ему просто назвать число, он наплюет на это. Но если дать ему сотню и велеть сыграть на десятку, он рискнет такой мелочью, чтобы позвонить и узнать, что будет дальше.
      Первой мыслью Джексона было: ему поручают сорвать банк. Но не на десятку же! Или этот тип в сером автомобиле хотел, чтобы Джексон сыграл на сотню, и сам добавил еще пятьсот?
      Но при чем тут он, Нежный Шив? Нежный Шив вовсе не собирался ставить на то, что не поддавалось его контролю. Пусть этим занимаются тихие старушки с их мелкими монетками и большими мечтаниями. Ради этого в Гарлеме и играли в числа. Ради мечты. Те, кто действительно хотел сделать деньги, играли в мужские игры, шли на биржу, где вероятность выигрыша была больше. Но мужские игры – это что-то реальное, и скоро становилось ясно, что вам самим-то фактически поставить нечего, а из грязи деньги не сотворишь.
      А игра в числа – это сладкая мечта, фантазия. За десятку можно было купить день мечтаний о том, что вы сделаете на пять тысяч четыреста. А всего за двадцать пять центов можно было получить сто тридцать пять долларов и купить себе на них продуктов, или расплатиться за квартиру, или купить новый костюм, иль накупить сладостей – все дело вкуса. Любые мыслимые наслаждения.
      Ничто другое никогда не заменит в Гарлеме игру в числа. Никогда не угаснет этот вечный азарт, разве что явится кто-то с новой прекрасной мечтой, осуществления которой не надо ждать долго – сегодня поставил, а завтра вперед, до ближайшей кондитерской!
      Джексон поставил и выиграл. А вечером позвонил, чтобы узнать второе число.
      – Теперь, – сказал ему знакомый голос, – поставь на числа 851 и 857, но не играй по-крупному. Поставь у своего босса Дереллио и скажи друзьям, чтобы тоже поставили. И позвони опять завтра вечером.
      Число 851 выиграло, но Дереллио потерял не слишком много, потому что друзья Джексона не послушались его. Нет, они не то чтобы не доверяли ему, но просто они тоже не хотели рисковать понапрасну.
      Вечером он опять позвонил, и голос сказал ему:
      – Завтрашнее число – 962. Скажи всем своим, что твое чутье сегодня сильно как никогда. И скажи им, что ты будешь ставить только за себя, а они пусть лично идут к Дереллио. И сами пусть ставят на это число.
      На следующий день игра пошла по крупному. И когда на предпоследней странице "Дейли ньюс" в разделе объявлений напечатали число 962, с Дереллио было кончено. Он принял все ставки, и теперь ему предстояло выплатить четыреста восемьдесят тысяч.
      На следующий вечер голос сказал:
      – Встретимся через час на пароме, идущем на остров Стэйтен.
      На пароме было жутко холодно, но тот тип из серой машины, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания. Он был упакован в теплое пальто на меху, и меховые сапоги, и меховую шапку. Он протянул Джексону "дипломат".
      – Здесь полмиллиона. Расплатись со всеми, кто ставил у Дереллио. И позвони мне опять завтра вечером.
      – Что за игру ты ведешь? – спросил его Джексон.
      – Ты не поверишь, – отозвался тот, – но чем больше я узнаю, что я делаю, тем меньше понимаю, зачем я это делаю.
      – Ты говоришь не как брат.
      – Да, в этом проблема со всеми черными, которые выходят наверх. Всего хорошего.
      – Подожди минутку, – сказал Джексон, не переставая прыгать по палубе парома с "дипломатом", зажатым между колен, в изо всех сил колотя себя руками, чтобы согреться. – А что если я просто возьму этот чемоданчик и смоюсь?
      – Как тебе сказать, – устало отозвался незнакомец. – Мне все-таки кажется, ты парень неглупый, и не захочешь смываться, пока не узнаешь, от кого смываешься. А чем больше ты будешь знать, тем меньше тебе захочется смываться.
      – Не понял, красавчик.
      – Я и сам ничего не понимаю с тех самых пор, как взялся за это дело.
      Тут требуется только точность. – Черный незнакомец еще раз попрощался и ушел. А Джексон расплатился с игроками и взял на себя все операции, которые раньше шли через Дереллио. Раз уж ему дали полмиллиона, чтобы выбросить на ветер, почему бы им не дать ему еще миллион на личные нужды. А тогда уже можно будет и смыться.
      Но он не смылся. Он не смылся и тогда, когда получил причитающуюся ему сумму. Он не смылся даже тогда, когда однажды ночью ему приказали стоять на углу улицы и ждать, когда, спустя час, белый человек скажет ему: "Можешь идти". Еще через полчаса Дереллио и двух его сотоварищей нашли в соседнем магазине со сломанными шейными позвонками, а за Нежным Шивом внезапно закрепилась репутация человека, способного убить троих голыми руками, это невероятно повысило уровень честности в рядах распространителей, работающих на него. И в уплату за все это шли лишь мелкие услуги, которые ему время от времени приходилось оказывать чернокожему красавчику с усталым голосом.
      Всего лишь мелкие услуги. Обычно – информация, а иногда его просили приладить вот эту штучку тут, а вон ту – там, или достать надежного свидетеля для какого-нибудь судебного процесса, или, наоборот, – проследить, чтобы у другого свидетеля оказалось достаточно денег, чтобы уехать из города. И в течение года его основной работой стал сбор информации в районе, простирающемся от стадиона для поло до Центрального парка.
      Даже каникулы на Багамских островах принадлежали не ему. Он оказался в классной комнате, и белый старик с венгерским акцентом начал обсуждать с ним такие вещи, о которых, как полагал Джексон, знала только улица, но называл он их такими именами, которыми сам Джексон никогда не пользовался. Он узнал и про прикрытие, и про явки, и про пароли, и про степени надежности. Ему особенно понравились степени надежности. Попросту говоря, это когда надо сразу определить, свой человек или чужой, насколько ему можно доверять, и не заложит ли.
      А потом, однажды осенью, в его службу информации начало поступать очень много запросов по поводу азиатов. Так, ничего особенного. Просто любая информация о любых азиатах, которая могла вдруг случайно всплыть.
      И вот теперь красавчик появился снова и сказал Нежному Шиву, что пришла пора сполна расплатиться за все хорошее, что он имел. Ему предстояло убить человека, чей портрет находился в запечатанном конверте, и сделать это надо было у входа в школу каратэ "Бонг Ри". Красавчик особо подчеркнул, что Нежный Шив не должен вскрывать конверт, пока он не уйдет.
      И вот Нежный Шив во второй раз в жизни увидел это лицо. Высокие скулы, глубоко посаженные карие глаза, тонкие губы. В первый раз он его видел тогда, когда стоял на углу, где ему было велено, и этот человек вышел из магазина, в котором чуть позднее нашли труп Дереллио, и сказал просто:
      "Можешь идти".
      Теперь ему предстояло снова встретиться с ним, и на этот раз, Нежный Шив должен был всадить в него пулю. И когда Нежный Шив сворачивал по Ист-Ривер-драйв на юг в сторону Манхеттена, он уже знал, что его приносят в жертву.
      Что-то разладилось в огромной машине, частью которой он был. А хозяином машины был тот красавчик. И хозяин решил, что одно маленькое черненькое колесико пора выбросить и заменить новым. Ну что ж, заменим детальку, одним черномазым больше, одним меньше – какая, в конце концов, разница?
      Нежный Шив свернул направо по Четырнадцатой улице, потом развернулся на сто восемьдесят градусов, доехал до шоссе Ист-Сайд, и направился на север.
      В кармане у него было восемьсот долларов. Он не станет заезжать домой за деньгами, он даже не станет запирать машину, когда приедет в Рочестер. Он не оставит ни малейшей зацепки, и никто его не выследит.
      Пусть забирают деньги. Пусть кто угодно забирает машину. Пусть берут все. Он хочет жить.
      – Ну парень, – сказал он себе. – Они и вправду заставили тебя пошевеливаться.
      Он почувствовал себя счастливым оттого, что ему предстояло прожить еще один день. И чувствовал себя так до тех пор, пока не доехал до проспекта майора Дигана – проспекта, ведущего на скоростную автостраду, а там уже – прочь из города. У дороги сидела негритянская семья. Рядом стоял заглохший "Шевроле" 57-го года выпуска – обшарпанные, побитые, покореженные останки автомобиля, явно испустившего дух. Но Джексон решил, что сумеет привести его в движение.
      Он подъехал к этой семье, бесшумно притормозив и мягко прошелестев шинами, и остановился на маленьком островке травы, росшей у забора, отделявшего проспект майора Дигана от Бронкса – Бронкса негров и пуэрториканцев, где в умирающих домах жизнь била ключом.
      Он открыл дверцу и вышел. Затхлые запахи волной нахлынули на него. Он разглядел эту негритянскую семью. Четверо мальчишек гоняли консервную банку.
      Все они были одеты в такую рвань, какую не найдешь даже и у Армии Спасения.
      Сам Нежный Шив Джексон лет пятнадцать назад вполне мог бы оказаться одним из этих мальчишек. Они прервали игру и уставились на него.
      Отец семейства сидел на земле у левого переднего крыла автомобиля, спиной к спустившей, совершенно лысой шине. На лице его застыло выражение безропотной покорности судьбе. Женщина, старая, как род человеческий, и усталая, как мельничный жернов, храпела на переднем сиденье.
      – Как дела, брат?
      – Прекрасно, – ответил отец семейства. – У тебя найдется запасное колесо? Может подойдет?
      – У меня есть целая машина, и она подойдет.
      – Кого я должен убить?
      – Никого.
      – Звучит прекрасно, но…
      – Что "но"?
      – Мне до твоих колес не добраться. Ты не один.
      Нежный Шив, оставаясь по-прежнему спокойным, медленно развернулся и посмотрел на свой "флитвуд". Рядом с ним стояла ничем не примечательная черная машина. Из нее на Джексона глядело черное лицо – все тот же красавчик, человек на пароме, человек, который называл числа, обучал приемам игры, отдавал приказания.
      У Джексона похолодело в желудке. Руки опустились, словно парализованные электрическим током.
      Красавчик посмотрел ему прямо в глаза и покачал головой. Джексону ничего не оставалось, кроме как кивнуть в ответ.
      – В душу мать, – прохрипел он, и человек в машине улыбнулся.
      Джексон снова обернулся к отцу семейства, по-прежнему садящему на траве, сунул руку в карман и протянул тому все деньги, какие у него только были, оставив себе лишь двадцать долларов.
      Тот посмотрел на него с подозрением.
      – Возьми, – сказал Джексон.
      Человек не пошевелился.
      – Ты умнее меня, брат. Возьми. Мне это не надо. Я мертвец.
      Никакой реакции.
      И тогда Нежный Шив Джексон бросил деньги на переднее сиденье останков "Шевроле" 57-го года выпуска и вернулся к своему "Флитвуду", за который оставалось уплатить последний взнос – жизнь Берноя (Нежного Шива) Джексона.

      Римо Уильямс первым заметил человека с "Магнумом" 357-го калибра. Затем человек в двубортном пиджаке, у которого подмышкой что-то оттопыривалось, заметил Римо. Потом он вымученно улыбнулся.
      Римо улыбнулся в ответ.
      Человек стоял у входа в здание без лифта, под вывеской, приглашающей подняться по лестнице наверх и попасть в одну из лучших школ самообороны в Западном полушарии.
      – Как тебя зовут? – спросил Римо.
      – Берной Джексон.
      – Как ты хочешь умереть, Берной?
      – Никак, – честно признался Берной.
      – Тогда скажи мне, кто тебя послал.
      Берной изложил ему историю своей жизни. Черный босс. Числа и сорванный куш. Потом – как он стоял на углу улицы рядом с тем местом, где были убиты три человека. Система сбора информации.
      – На том углу я тебя видел.
      – Верно, – подтвердил Римо. – Похоже, мне надо бы тебя убить.
      Рука Нежного Шива потянулась к кобуре. Римо костяшками пальцев ударил его по запястью. Джексон скривился от боли и здоровой рукой схватился за онемевшее запястье. На лбу у него выступили капельки пота.
      – Все, что я могу тебе сказать, белая вонючка, это то, что все вы – гнусные мерзавцы. Самые гнусные, самые грязные, самые гребаные ублюдки на планете Земля.
      – Надеюсь, это так, – отозвался Римо. – А теперь вали отсюда.
      Нежный Шив развернулся и пошел прочь, а Римо долго смотрел ему вслед, испытывая странное чувство симпатии к человеку, который, сам того не зная, явно был агентом КЮРЕ. На Римо начали охотиться уже свои. Берной Джексон подослан ими. Но где-то в глубине души Римо ощущал свое родство с этим парнем, и Берной остался жив.
      Обидно было другое – то, что он стал объектом охоты со стороны своих. И теперь он больше не мог никому доверять. Но зачем они подослали этого Джексона? Наверное, вся фирма КЮРЕ скомпрометирована окончательно и бесповоротно. А зачем тогда продолжать поиски Лю? Впрочем, что еще остается?
      Римо вошел в здание. Поднимаясь по узкой скрипучей лестнице, он чувствовал за своей спиной дыхание Чиуна. Стены когда-то были выкрашены зеленой краской, но она почти скрылась под слоем жира и пыли. Тусклая лампочка на втором этаже высвечивала красную стрелку. Краска свежая – стрелка тут появилась недавно. Мэй Сун шла за Чиуном по пятам.
      – Ах, как здорово работать с тобой, Римо! – пропел Чиун.
      – Изыди, – Ты, оказывается, не только знаменитый сыщик и государственный секретарь, но еще и великий благодетель человечества. Почему ты позволил тому типу уйти?
      – Плюнь и слизни.
      – Он выследил и узнал тебя. А ты дал ему уйти.
      – Прими таблетку цианистого калия.
      На втором этаже Римо остановился. Чиун и Мэй Сун ждали внизу.
      – Ты любуешься красотой лестницы или обдумываешь свои новые подвиги на ниве благотворительности? – с безмятежным видом спросил Чиун.
      Чиун, кто же еще? Римо всегда знал это, но не хотел верить. Никто другой ведь не справится. Не Джексон же. Но Чиун его не уничтожил.
      Не сумел? Это отпадает. На какое-то мгновение у Римо промелькнула мысль, что Чиун отказался, потому что любит его. Но эта абсурдная мысль улетучилась так же быстро, как прилетела. Если Римо должен умереть, Чиун сделает то, что надо. Просто очередное задание.
      Значит, до Чиуна не дошел приказ. Что-то нарушилось в цепочке связи.
      Римо вспомнил свой телефонный разговор со Смитом, и то, как Смит настаивал, чтобы Римо велел Чиуну возвращаться в Фолкрофт. Ясно – это был условный сигнал, а Рима не передал его.
      План дальнейших действий стал теперь очевиден, Резкий удар в желтое горло того, кто стоит несколькими ступеньками ниже. Оглушить его. Убить. А потом – бежать. И все дальше, дальше…
      Это – единственный шанс.
      Чиун насмешливо смотрел на него снизу.
      – Ну что, – спросил он, – мы решили остаться тут навсегда и стать элементом пейзажа?
      – Нет, – с трудом выдавил из себя Римо. – Мы идем внутрь.
      – Вот увидите – боевые искусства Востока – это чудесное зрелище. Я уверена, вы не пожалеете, – сказала Мэй Сун.
      Чиун улыбнулся. Мэй Сун обошла их и открыла дверь. Чиун и Римо прошли следом за ней и оказались в огромном зале с низким потолком. Стены были выкрашены в белый цвет, солнце проникало сквозь расписные окна. Это был явно оборудованный под спортзал чердак. Справа – обычные штучки, какие найдешь в любой школе каратэ: мешки с песком, черепица, кирпичи и огромный ящик, наполненный бобами, – это для того, чтобы укреплять пальцы.
      Мэй Сун уверенно прошла в небольшую каморку за стеклянной перегородкой.
      Там стоял простой деревянный стол, за которым восседал молодой азиат в белом борцовском кимоно, подпоясанном красным поясом. Голова его была чисто выбрита, черты лица – правильные, выражение – спокойное, то самое спокойствие, которое достигается годами тренировок и самоограничения.
      Чиун шепнул на ухо Римо:
      – Большой мастер. Один из восьми подлинных красных поясов. Очень молодой – всего сорок с небольшим.
      – На вид ему не больше двадцати.
      – Большой, большой мастер. Он мог бы преподать тебе интересный урок, если бы ты, конечно, сам захотел, чтобы урок получился интересным. А вот отец его мог бы преподать тебе более чем интересный урок.
      – Это опасно?
      – Ты абсолютно невоспитанный юноша. Как смеешь ты думать, что человек, которого я тренировал долгие годы, может опасаться какого-то там каратиста с красным поясом? Это глупо и очень обидно. Я отдал тебе лучшие годы своей жизни, а ты смеешь говорить такое. – Чиун немного понизил голос:
      – Ты юноша не только очень глупый, но и очень забывчивый. Ты забыл, что человек, которого обучили настоящему боевому искусству, не может не победить самого лучшего каратиста. Даже человек, передвигающийся в инвалидном кресле. Каратэ – это чистое искусство. Самые азы. Слабость его в том, что в каратэ убивают лишь изредка. Лишь маленький сегмент большого круга. Мы владеем всем кругом.
      А они нет.
      Римо смотрел на Мэй Сун. Она стояла спиной к ним и разговаривала с азиатом в красном поясе. Тот внимательно ее слушал. Потом он поднял глаза, посмотрел на Римо, но внимание его приковал к себе Чиун. Он вышел из-за перегородки и, не отрывая глаз от Чиуна, направился к ним. Не дойдя пяти футов, он остановился как вкопанный. Челюсть у него отвисла, и казалось, что вся кровь отхлынула от лица.
      – Нет, – простонал он. – Нет.
      – Я смотрю, господин Киото, вы очень рано заработали свой красный пояс.
      Ваш отец, наверное, очень гордится вами. В вашей семье всегда обожали танцы.
      Я почитаю за честь оказаться в вашем обществе, и прощу вас засвидетельствовать мое нижайшее почтение вашему досточтимому отцу. – Чиун слегка поклонился.
      Киото застыл на месте. Наконец взял себя в руки и грациозно поклонился в пояс. Потом сделал несколько шагов назад и налетел на Мэй Сун.
      На стене в глубине зала висела табличка "Раздевалка". И вдруг из маленькой дверцы вышла группа людей – семь негров, все с черными поясами.
      Они выстроились фалангой и молча направились туда, где Киото принимал гостей. Их движения были изящны, белые борцовские кимоно развевались при ходьбе, и вместе они казались единым организмом, где трудно было отличить одного от другого.
      – Назад! Уходите! – заорал Киото. Но они шли своим путем, и наконец, сгрудились вокруг Чиуна и Римо.
      – Не волнуйтесь, господин Киото, – успокоил Чиун хозяина школы, – Я всего лишь безобидный наблюдатель. Я даю вам слово, что сам я не вмешаюсь в то, что здесь будет происходить.
      Киото недоверчиво посмотрел на него. Чиун слегка поклонился и улыбнулся.
      И тут заговорил один из негров. Высокий, рост – шесть футов четыре дюйма, вес – двести сорок пять фунтов, и ничего лишнего. Его ухмыляющееся лицо казалось маской, вырезанной из черного дерева.
      – Мы, люди из третьего мира, не имеем ничего против нашего брата из третьего мира. Нам нужна только белая вонючка.
      Римо глянул на Мэй Сун. Лицо ее оцепенело, губы были крепко стиснуты.
      Все ее чувства обострились, а нервы напряглись куда сильнее, чем у Римо, – ему просто предстояло сделать то, чему его учили. По интенсивности испускаемых сигналов влюбленная женщина, предающая своего любовника, может сравниться с диспетчерским пультом крупного аэропорта.
      – О многомудрый мастер всех искусств, правильно ли я понял вас – вы не станете вмешиваться? – спросил Киото.
      – Я тихонько отойду в сторонку и посмотрю, как все эти люди будут нападать на одного несчастного белого человека. Ибо я вижу, что именно это сейчас и должно произойти, – Чиун произнес эти слова тоном проповедника, потом он ткнул пальцем в сторону Мэй Суй и добавил: А ты, неверная женщина, обманом завлекшая ничего не подозревающего юношу прямо в пасть смерти, стыдись!
      – Эй, старик! Не жалей белую вонючку. Он наш враг, – заявил человек с лицом из черного дерева.
      Римо выслушал весь этот обмен репликами и зевнул. Весь драматический пафос Чиуна не произвел на него ни малейшего впечатления. Ему уже и раньше доводилось видеть, как Чиун изображает самоуничижение. А сейчас Чиун просто заводил их, хотя, судя по их настроению, в особой подзарядке они не нуждались.
      – Отойди в сторону, – крикнул предводитель Чиуну. – А то мы тебя задавим.
      – У меня к вам нижайшая просьба, – взмолился Чиун. – Я знаю, что сейчас этот несчастный умрет. Я хотел бы с ним попрощаться.
      – Не разрешайте ему, он передаст пистолет или еще что! – закричал один из негров.
      – У меня нет оружия. Я мирный и спокойный человек, нежный цветок, брошенный на бесплодную каменистую почву конфликта.
      – Эй, что он несет? – раздался голос мулата с громадной пышной шевелюрой "афро" – копна курчавых волос, бурьяном разросшихся на его темно-коричневой голове.
      – Он говорит, он без оружия, – сказал предводитель.
      – Странный косоглазый.
      – Не говори "косоглазый". Он – третий мир, – сказал предводитель и обратился к Чиуну:
      – Да, старик, попрощайся с белой вонючкой. Революция наступает.
      Римо равнодушно наблюдал, как все семеро подняли вверх стиснутые кулаки чуть не до самого потолка. Интересно, подумал он, какую сумму я помогу сэкономить мэрии города Нью-Йорка на программах социальной защиты? Впрочем, может быть, они – ребята серьезные, тогда я сильно улучшу статистику преступлений.
      Семеро негров ударили друг друга по рукам с возгласом: "Вместе мы сила, братья!"
      Римо поглядел на Чиуна и пожал плечами. Чиун дал знак Римо наклониться к нему поближе.
      – Ты не понимаешь, насколько все это важно. Я лично знаю отца Киото. У тебя не слишком хорошие манеры, и когда ты волнуешься, это плохо сказывается на грации твоих движений. Я не исправлял этих ошибок, потому что со временем они сами исчезнут, а исправлять их сейчас – значит снижать твои атакующие способности. Но вот чего ты должен избегать любой ценой. Ни в коем случае не вкладывай в удар всю свою силу, потому что это видно сразу, и отец Киото узнает о твоих плохих манерах. Представляешь, мой ученик – и вдруг недостаточно грациозен.
      – Ни фига себе – мне бы твои проблемы, – ответил Римо.
      – Не иронизируй. Для меня это очень важно. Быть может, у тебя нет никакой гордости, но я – человек гордый. И я не хочу, чтобы мне было стыдно.
      За тобой ведь наблюдают не белые и черные люди, а желтый человек с красным поясом, чей отец знает меня лично.
      – Да ведь и я буду драться не с Амосом и Энди, – прошептал Римо. – Ребята, похоже, крутые.
      Чиун бросил взгляд через плечо Римо на группу негров. Некоторые из них сняли куртки, чтобы продемонстрировать Мэй Сун свои мускулы.
      – Амос и Энди, – сказал Чиун. – Хоть я и не знаю, кто это. Ну, пожалуйста, сделай одолжение, исполни мою просьбу.
      – А ты при случае сделаешь мне одолжение?
      – Ладно, ладно. Помни одно: самое главное – это не опозорить меня и мою школу.
      Чиун поклонился, и даже сделал вид, что утирает слезу. Он отступил в сторону и знаком велел Мэй Суй и Киото присоединиться к нему. Один из негров с обнаженным торсом гордо демонстрировал бугристые плечи и великолепный живот, весь покрытый мышцами и напоминающий стиральную доску. Тяжелоатлет, подумал Римо. Ничего особенного.
      Негр махнул рукой Чиуну, Киото и Мэй Сун, чтобы стояли на месте и не двигались.
      – Он мой ученик, но я его учил всего несколько дней, – громко сказал Чиун, обращаясь к Киото.
      – Эй, стойте там, где вы есть. Все! – крякнул негр с великолепной мускулатурой. – Я не хочу задеть братьев из третьего мира.
      Римо услышал, как Киото насмешливо фыркнул.
      – Насколько я понимаю, – продолжал Чиун, – это ученики вашего славного дома?
      – Они просто заглянули сюда, – произнес Киото.
      – Просто заглянули? – в негодовании воскликнул один из негров. – Мы работаем здесь уже несколько лет.
      – Благодарю вас, – сказал Чиун. – А теперь мы посмотрим, чего стоят несколько лет в школе Киото по сравнению с несколькими скромными советами школы Синанджу. Прошу вас, начинайте, если вы готовы.
      Римо услышал, как Киото простонал:
      – О боже, почему мои предки вынуждены наблюдать все это?
      – Не волнуйтесь, – сказал негр. – Вам нечего будет стыдиться. Вы будете гордиться нами. Гордиться черной мощью.
      – Мое сердце трепещет при виде вашей черной мощи, – сказал Чиун. – А мое преклонение перед домом Киото не знает границ. О, горе мне и моему другу!
      Семь черных тел рассыпались веером, готовые убивать. Римо приготовился к атаке, не сдвигая центр тяжести ни взад, ни вперед, ни вправо, ни влево, чтобы при необходимости совершить резкое движение в любую сторону.