Глава 22

Избавившись от тела, Римо поведал о гибели Фарджера Тери Уокер. Она страшно расстроилась и даже разрыдалась.

– Я представить себе не могла, что в политике случается такое, – всхлипывала она. – Бедняжка!

– Мы никому про это не скажем, – предостерег ее Римо, – а будем как ни в чем не бывало продолжать кампанию.

Она кивнула и вытерла глаза.

– Все верно, мы должны продолжать. Он бы тоже этого хотел.

– Правильно. Продолжайте заниматься своим делом – готовьте рекламу.

– А вы?

– А я буду продолжать заниматься своим.

– Вечером в понедельник у нас выступление на телевидении. Оно может изменить ход всей кампании.

– Отлично. По крайней мере, наши противники будут знать, что мы не собираемся сдаваться.

Бедняжка Тери. Это ее первая кампания, и она старается изо всех сил.

Но как бы она ни билась, у них не осталось ни единого шанса победить.

Теперь Римо был вынужден это признать. У них нет активистов, но если бы даже они и были, для них все равно не нашлось бы работы. Фарджер хоть имел представление о том, что делать, а без него Римо не сможет найти типографии, чтобы напечатать рекламные брошюры, развесить лозунги на бамперах машин, изготовить нагрудные значки, – в общем, обеспечить все необходимые атрибуты избирательной кампании.

Вернувшись в гостиницу, Римо поделился этим с Чиуном.

– Не понимаю, – откликнулся тот. – Ты хочешь сказать, что люди предпочтут одного кандидата другому только потому, что им больше понравился его нагрудный значок?

– Ну, приблизительно так, – ответил Римо.

– Но раньше ты говорил, что они станут голосовать за того, на кого укажет полицейский лейтенант, – возразил Чиун.

– Ну, кто-то, возможно, и станет.

– А как можно отличить тех, кто будет голосовать по указке лейтенанта, от тех, кто станет голосовать за значки? – поинтересовался Чиун.

– Никак, – честно признался Римо.

На что Чиун разразился тирадой по-корейски, из которой Римо понял всего два предложения касательно того, что хуже демократии ничего не придумаешь, а потому это единственная форма правления, которой заслуживает белый человек. Наконец Чиун успокоился и по-английски спросил:

– И что ты собираешься теперь делать?

– Победить мы, конечно, не сможем. Но можем хорошенько пощепать им нервы.

– Но ты же говорил, что нынешних наших противников нельзя убивать.

– Все верно, нельзя. Но можно доставить им много неприятностей. Сорвать их кампанию, например.

Чиун с горечью покачал головой.

– Наемный убийца, который лишен права убивать, – все равно что человек с незаряженным револьвером, который утешает себя тем, что у оружия, по крайней мере, есть спусковой крючок. Риск слишком велик.

– А что я могу сделать? У нас нет ни активистов, ни оборудования, – ничего. Надо смотреть правде в глаза, Чиун: избирательная кампания для нас окончена. Мы проиграли.

– Понятно, – произнес Чиун, наблюдая, как Римо переодевается в темные брюки, рубашку и башмаки. – И куда ты теперь?

– Пойду портить им настроение.

– Смотри не попадись, – предостерег Чиун, – а то придется рассказать следователям все, что мне известно. Насколько я понимаю, таковы обычаи вашей страны.

– Не волнуйся, не попадусь.

Римо добрался до гостиницы, где расположился штаб мэра Картрайта, вскоре после полуночи, а ушел оттуда незадолго до рассвета, причем видел его только один человек, да и тот мельком, поскольку тут же решил заснуть и не вставать до полудня.

За время пребывания там Римо натворил такого, что мог бы участвовать в конкурсе на лучшего громилу страны.

Он вырвал все телефонные провода и перепутал их. так, что они казались теперь клубком разноцветных проволочек. Затем вскрыл все телефонные аппараты, переломал им внутренности, а потом снова закрыл. Разобрав электрические пишущие машинки, он перепутал в них все рычажки, так что клавиши печатать теперь вовсе не те буквы, которые были на них написаны. А для вящей надежности погнул в них валики.

Он разорвал пополам тысячи лозунгов, отправил в мусоросжигатель тысячи рекламных буклетов и нагрудных значков. Мэру Картрайту на плакатах с его портретом он подрисовал усы, а под конец бросил спичку в мусоросжигатель и подождал, пока вспыхнет огонь.

Домой он решил вернуться пешком и по дороге остановился, чтобы искупаться. Он плыл, мощно разрезая воду, как положено по Синанджу; мысли его, по контрасту с плавным, согласованным движениям мышц, были неспокойны, и когда его гнев постепенно утих и он повернул назад, то не увидел берега. За короткое время он успел проплыть много миль.

Он медленно поплыл к берегу, а потом сидел в песке, натягивая на себя одежду под удивленным взглядом мальчишки, который устанавливал шезлонги, готовясь к дневному нашествию покрытых веснушками, бледнотелых Нью-Йоркских отпускников. Часов в одиннадцать он вернулся к себе. Полагая, что Чиун уже встал, он просунул голову в его комнату и с удивлением обнаружил, что циновка цвета какао, на которой иногда спал Чиун, свернута и аккуратно поставлена в угол. Комната была пуста.

На столе в кухне Римо обнаружил записку: «Дело чрезвычайной важности требует моего присутствия в штабе мистера Полани».

Что бы это значило? Римо решил немедленно выяснить, что задумал старик.

Подойдя к двери штаба, Римо услышал невообразимый шум. Что там такое может быть, недоумевал Римо. Должно быть, кто-то из цыпочек Фарджера не может найти свой лак для ногтей.

Он открыл дверь и, пораженный, остановился на пороге. Все помещение было битком набито людьми. Это были женщины. Среднего возраста и старушки. Все суетились, работая не покладая рук.

За столом Фарджера сидела миссис Этель Xиршберг.

– Меня не касаются ваши проблемы с рабочей силой, – кричала она в телефон. – Вам за это платят, значит, будьте любезны доставить все ровно через час. В противном случае можете засунуть себе в задницу бумагу, которую вы на нас потратили! Да, именно так. Либо доставляете через час, либо никаких наличных! Не желаю ничего слышать о ваших проблемах. Здесь теперь новое руководство. Да, все верно, через час. И не забудьте прислать грузчика, который поднимет все наверх. Тут у нас одни женщины, мы тяжести не таскаем. – Она повесила трубку и показала пальцем на Римо. – Ваш отец в штабе. И не стойте тут как исткан, скорее идите туда и посмотрите, чем вы можете помочь, хотя вы ни на что не годитесь. Роза! – вдруг закричала она, словно забыв о Римо. – У тебя есть список активистов Северного избирательного округа? Ну так торопись! Надо скорее запустить это дело! – Она вновь обернулась к нему:

– После сорока лет в меховом бизнесе я преподам вам хороший урок. Такой, что вам и не снилось. Чего вы стоите? Доложитесь отцу и подумайте, чем вы можете ему помочь! Бедняжка!

Вам должно быть стыдно, что вы повесили на него эту работу в последний момент. А он так расстроился из-за того, что у вас могут быть неприятности. Милый мистер Полани, надо же ему было связаться с таким ничтожеством вроде вас! – Вновь зазвонил телефон, и она сняла трубку на первом гудке.

– Штаб «Свет солнца приятней» слушает. – С минуту она молчала, потом рявкнула: – Меня не волнует, что вы обещали! Машины с громкоговорителями должны быть здесь через час! Да, один час! Правильно. Ах, нет? А теперь слушайте сюда! Вы знаете судью Мандельбаума? Так вот, ему будет интересно узнать, что вы отказываетесь предоставить машины обычным клиентам. Разве вам неизвестно, что это грубейшее нарушение федерального закона о свободных выборах? – Она дернула плечом в сторону Римо. – Да, все верно, и судья Мандельбаум прекрасно об этом знает, а он муж моей двоюродной сестры Перл. Так что стоит вам забыть, что кровь не вода…

Закрыв рукой лубку, она сделала Римо знак головой и прошипела:

– Идите же туда. Помогите отцу! – и вновь продолжила разговор.

Римо потряс головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. В штабе находилось уже не менее пятидесяти женщин, но с каждой минутой прибывали новые, толкая Римо и резко бросая на ходу: «Освободите проход». Зашвырнув куда попало свои украшенные цветами шляпки, они усаживались за столы и без каких-либо указаний принимались за работу. По всей видимости, сейчас они составляли списки избирателей.

Миссис Хиршберг повесила трубку.

– Я выгнала всех трех ваших цыпочек, – заявила она. – Для настоящей избирательной кампании они просто нуль! Может, после выборов удастся пристроить их в какой-нибудь массажный кабинет.

Наконец Римо отошел от двери и направился в дальнюю комнату, где обычно сидела Тери Уокер. Но на ее месте за столом восседал Чиун. Подняв глаза, он улыбнулся Римо.

– Сын мой, – сказал он вместо приветствия.

– Папочка, – почтительно кланяясь, проговорил Римо. – Мой находчивый, удивительный, хитрый, беспокоящийся обо мне злодей!

– Надеюсь, на этот раз ты не забудешь, что я для тебя сделал, – сказал Чиун.

Глава 23

К полудню на улицы города вышло около трехсот женщин. Они ходили по домам, распространяя рекламные брошюры, оккупировали торговые центры.

Время от времени они начинали петь: «Свет солнца приятней. Голосуйте за Полани».

К тем, кто отказывался взять рекламку или недружелюбно высказывался по поводу Полани, применялись уговоры. Грубость и резкость, допустимая в штабе, на улицах уступала место совершенно другому обхождению. Здесь, под руководством миссис Хиршберг, дамы были сама любезность.

– Ну, разве вам трудно проголосовать за Полани? Что плохого, если для разнообразия мэром у нас будет такой славный человек? Я понимаю, что вы должны чувствовать, будучи сестрой мэра Картрайта, но почему бы не дать честному человеку шанс? Мистеру Полани можно полностью доверять.

К полудню агитационная кампания была в самом разгаре. В 12.01 о происходящем стало известно в штабе Картрайта. В 12.35 были предприняты ответные шаги.

Все очень просто, объяснил Картрайту маршал Дворшански. Этим добровольцам результаты выборов на самом деле абсолютно безразличны, так что преподайте паре-тройке из них наглядный урок, и остальные тут же найдут достаточно причин, чтобы вернуться к своей игре в маджонг. Эти слова тут же передали Теофилу Педастеру и Гумбо Джексону, которые и должны были преподать женщинам наглядный урок.

– Женщинам, говорите? – хихикнул Педастер. – Старым или молодым?

– Пожилым.

Казалось, Педастер разочарован, но Гумбо Джексона это не смутило. Он был посообразительнее дружка и уже успел спрятать в карман четыреста долларов, причитающихся им за работу.

– Старые, молодые, какая разница? – сказал он. – Всего-навсего небольшой урок, – и ухмыльнулся, потому что ему заранее объяснили что к чему.

К сожалению, они забыли столь же доступно объяснить все маленькому старичку-азиату в оранжевом кимоно, который сопровождал группу активисток, первой столкнувшуюся с Педастером и Джексоном.

– А ну, давайте сюда ваши листовки, – потребовал Педастер.

– По одной в руки, – ответила полногрудая дама в голубом, возглавлявшая отряд.

– Мне нужны все, – повторил громила.

– Нет, только одну.

Педастер достал из кармана нож.

– Вы меня плохо поняли: я прошу все. – И он посмотрел на Гумбо Джексона, который тоже стоял с ножом в руках.

– Спасай Чиуна! – завопила полногрудая предводительница и, замахнувшись сумочкой, больно стукнула Педастера по голове. К ней присоединились еще трое, размахивая увесистыми ридикюлями. Это было достаточно неприятно, и в конце концов Педастер решил пустить в ход оружие.

Но это ему не удалось. Он увидел, как в клубке тел, рук и дамских сумочек мелькнула высунувшаяся из оранжевого кимоно рука и нож исчез. Но что еще хуже, рука перестала действовать. Обернувшись к Гумбо, он успел заметить, как оранжевый рукав глубоко вошел тому в живот. Гумбо растекся по тротуару, как сырое яйцо.

Педастер взглянул на друга детства, распластавшегося по земле, на женщин, склонившихся над ним, и сделал то, чему его учили с младых ногтей, – дал деру.

А сзади доносились женские голоса:

– С Чиуном все в порядке? Он не пострадал? Эти черные не ранили вас?

Только оказавшись за три квартала от места происшествия, Педастер вспомнил, что те четыре сотни остались у Гумбо. Ну и черт с ним, решил Педастер. Если останется жив, считай, он их заслужил. Педастеру они ни к чему, потому что он едет в Алабаму, к семье. Прямо сейчас.

К вечеру каждый житель города получил листовку, брошюру или буклет с призывом голосовать за Полани. На следующий день команда женщин обошла все дома, объясняя, почему честные, уважающие себя люди должны голосовать только за Полани. На улицах было столько активистов, агитирующих за Полани, что агитаторы Картрайта начинать чувствовать себя белыми воронами. Они крались вдоль стен, ныряли в бары и предпочитали лучше выбросить остатки рекламной литературы в сточную канаву, чем попасться под горячую руку острым на язычок женщинам, почему-то поддерживающим Полани.

По всему городу ездили грузовички с громкоговорителями, из которых доносилось: «Свет солнца приятней. Голосуйте за Полани».

А в кабачках и гостиных, где шум кондиционеров заглушал уличные громкоговорители, реклама лилась из телевизоров и радиоприемников, заполняя Майами-Бич. «Голосуйте за Полани!» – требовала она.

Через установленный в каюте радиоприемник она долетела и до серебристо-белой яхты, мягко покачивающейся на волнах в полумиле от берега.

Маршал Дворшански с разлаженном выключил приемник и повернулся к дочери, казавшейся невозмутимой в безупречном брючном костюме из отбеленного льна.

– Я такого не ожидал, – сказал маршал и принялся расхаживать по каюте, играя мощными мускулами плеч, рельефно выделяющимися под облегающей синей тенниской.

– Чего именно?

– Что Полани сможет развернуть такую мощную агитацию. Не ожидал, – произнес он, и в голосе его прозвучал упрек, – что твоя работа принесет такие плоды.

– Я сама ничего не понимаю, – откликнулась Дороти Уокер. – Я лично утвердила рекламу на телевидении и в газетах – потому что в жизни не видела ничего хуже. Я считала это лучшим способом впустую истратить их деньги.

– Впустую? Ха, – сказал старый маршал, который в этот момент вдруг превратился в злобного старикашку. – Эти деньги помогут им выиграть выборы.

Мы должны придумать что-то еще.

Дороти Уокер встала и оправила пиджак.

– Отец, полагаю, это должна сделать я. Мы узнаем, есть ли у этого Римо слабое место.

Глава 24

– Мне нужно, чтобы в каждой пачке было по сотне штук, – заявила Римо миссис Этель Хиршберг. – Не девяносто девять, не сто одна, а ровно сотня, так что потрудитесь пересчитать.

– Сами считайте, – ответил Римо. – В этих пачках ровно по сотне штук.

– Как вы можете это утверждать, если не пересчитали их?! Сделали все кое-как, наспех, а теперь говорите, что здесь сто штук. Слава Богу, я не так легкомысленна в делах.

– Здесь сотня, – упрямо повторил Римо.

Вот уже час, как Этель Хиршберг пристроила его к делу, – он должен был распаковывать большие коробки, битком набитые рекламной литературой, и увязывать брошюры в пачки по сто. Для Римо это было не сложнее карточного фокуса – пробежав пальцами по пачке, он мог точно сказать, сколько в ней штук.

– Здесь сотня, – снова произнес он.

– Нет, вы сосчитайте, – не унималась Этель Хиршберг. Тут из кабинета Тери Уокер вышел Чиун. На нем было тяжелое кимоно из черной парчи, и от него исходила вселенская безмятежность.

– Чиун! – взмолился Римо.

Чиун обернулся, бесстрастно взглянул на ученика, а затем расплылся в улыбке, увидев миссис Хиршберг.

– Прошу тебя, подойди сюда! – попросил Римо.

Миссис Хиршберг покачала головой.

– Это ваш отец, а вы говорите с ним в таком тоне. «Подойди сюда!» Никакого уважения к старшим!

Чиун приблизился к ним. Римо и Этель, перебивая друг друга, попытались изложить ему суть спора.

– Мне нужны пачки по сто штук, – говорила Этель.

– Здесь в каждой по сто штук, – перебивал Римо.

– Разве трудно их пересчитать? Хотя бы чтоб убедиться, что мы не расходуем лишнего!

– Зачем мне их считать, если я и так знаю, что их там сто?!

Наконец Римо взмолился:

– Скажи сам, сколько здесь штук?

Кореец перевел взгляд на пачку брошюр, взвесил ее на руке и авторитетно произнес:

– В этой пачке сто две штуки.

– Вот видите, – воскликнула Этель. – Сейчас же все пересчитайте!

Когда она ушла, Римо спросил:

– Зачем ты это сделал, Чиун? Ты же знаешь, что здесь ровно сто!

– Откуда такая уверенность? Что, непогрешимый не может ошибаться?

– Нет, я могу ошибаться, но в данном случае я прав. Здесь ровно сто штук.

– Ну и что? Из-за каких-то двух брошюрок ты ссоришься с нашей активисткой! Разве можно выиграть войну, проиграв все сражения?

– Черт побери, Чиун, я не в силах терпеть, чтобы эта женщина все время мной командовала. Кажется, я уже целую вечность ишачу на нее. Сотня есть сотня. Зачем мне их считать, если я могу по весу определить, сколько их?

– Потому что в противном случае все наши дамы уйдут. Что ты тогда станешь делать? Вернешься к своему глупому ребяческому плану применять против врага ограниченное насилие? К плану, который, скорее всего, приведет тебя к самоуничтожению? А как насчет твоего мистера Полани? Он что же, должен снова смириться с мыслью о поражении?

– Честно говоря, мне больше нравилось, когда мы проигрывали.

– Проигравшим всегда нравится проигрывать. Победа требует не только дисциплинированности, но и высокой нравственности.

– По-твоему, нравственно заявлять, что в пачке сто две брошюры, когда их там ровно сто?

– Даже двести четырнадцать, если это необходимо.

– Чиун, ты возмутителен.

– А ты самонадеян, что еще хуже. Даже если в этой пачке сто штук, то вон в той всего девяносто девять. – И он указал на пачку брошюр, лежащую чуть поодаль на столе.

– Ошибаешься. Ровно сотня.

– Девяносто девять.

– Вот увидишь, сто. – Он нагнулся, схватил пачку и принялся громко считать вслух: – Один, два, три.

Пока он считал, Чиун вышел в приемную и подошел к столу миссис Хиршберг.

– Он все понял, – ласково сказал Чиун. – Видите ли, он не такой уж плохой. Просто ленивый.

Из комнаты доносился голос Римо:

– Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

– Нынче вся молодежь такая, – заметила миссис Хиршберг, успокаивая старика. – Кстати, не догадалась спросить. А он умеет считать до ста?

– Что касается этой пачки, достаточно девяноста девяти.

– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

Вошла Дороти Уокер, словно принеся с собой прохладное дуновение ветерка, свежая и подтянутая в своем белоснежном костюме. Остановившись возле стола миссис Хиршберг, она спросила:

– Римо здесь?

– Тсс… – Миссис Хиршман поднесла палец к губам. – Он сейчас занят.

– Сорок семь, сорок восемь, сорок девять…

– А он скоро освободится? – поинтересовалась Дороти, увидев, как Римо, сосредоточившись, склонился лад столом.

– Ему осталось сосчитать всего пятьдесят штук. Управится за пятнадцать минут.

– Я подожду.

– Пожалуйста.

– Шестьдесят четыре, шестьдесят пять, шестьдесят шесть…

Дороти Уокер тем временем оглядывала помещение штаба, восхищаясь слаженностью и организованностью, с которой две дюжины добровольцев выполняли работу по тыловому обеспечению кампании.

– Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять. ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ?! – Римо поднял глаза и увидел Дороти. Улыбнувшись, он направился к ней.

– Ну? – спросил Чиун.

– Что ну?

– Тебе нечего мне сказать?

– А что я должен сказать?

– Так сколько штук было в пачке? – уточнил Чиун.

– Не знаю, – сказал Римо.

– Не знаешь?

– Нет. Я устал и остановился на девяноста девяти, – Римо мало что понял из последовавшего потока слов. Он не станет обращать на Чиуна внимания. Ни за что не опустится до мелких пререканий.

Дороти Уокер улыбнулась ему.

– Вот, хотела посмотреть, как живет победитель.

– Вы так полагаете?

– Вы просто не можете проиграть.

– Конечно, если только не доверим подсчет голосов этому вот Альберту Энштейну, – вмешалась миссис Хиршберг. – Идемте отсюда, – предложил Римо. – Технические сотрудники никогда не поймут нас, творческих людей.

– А Тери здесь?

– Она сказала, что на завтра вся реклама готова, и уехала к подруге погостить. Обещала, что мы встретимся завтра на телевидении, – объяснил Римо.

Дороти кивнула.

– Я поговорю с ней завтра.

Римо повел ее прочь из штаба. Ему это доставляло удовольствие – находиться рядом с ней. Она так прекрасно выглядела, а пахла и того лучше крепкими цветочными духами.

Этот запах наполнил все его существо, когда позже Дороти взяла у него из рук стакан, который сама же только что дала, прильнула к нему всем телом и прижалась губами к его губам.

Она долго не отрывала губ, наполняя его ноздри ароматом духов. Он смотрел, как жилка у нее на виске начинает пульсировать все быстрей и быстрей.

Потом она взяла его за руку и вывела на балкон. Здесь, на высоте пентхауса, куда не долетал свет уличных фонарей, царила темная ночь. Одной рукой она продолжала сжимать руку Римо, другой обвела простиравшийся перед ними океан, а затем положила ее Римо на плечо. Голова ее склонилась ему на грудь.

– Римо, все это могло бы принадлежать нам, – сказала она.

– Нам?

– Я решила открыть отдел по рекламе политических кампаний и хочу, чтобы ты возглавил его.

Римо, успевшему убедиться в своих очевидных талантах в области политической борьбы, было приятно, что его достоинства оценили. Но, мгновение подумав, он произнес:

– Извини. Это не по моей части.

– А что по твоей?

– Я люблю путешествовать с места на место и повсюду сеять добро, – ответил он. На как-то-то долю секунды ему показалось, что так оно и есть; он испытал то же удовлетворение, какое подобная ложь всегда приносила Чиуну.

– Римо, давай не будем обманывать друг друга, – сказала она. – Я знаю, ты испытываешь ко мне то же влечение, что и я к тебе. Как же мы сможем быть вместе, чтобы дать выход нашим чувствам? Как, где и когда?

– А что, если здесь и сейчас? Вот так.

И он овладел ею на гладкой плитке балкона. Запах их тел смешивался, усиливая цветочный аромат ее духов. Это был настоящий подарок для Римо прощальный подарок. Она откроет отдел политических кампаний и сама возглавит его, а Римо – он это твердо знал – вернется к работе, к которой привык: по-прежнему будет наемным убийцей номер два. Было бы просто бесчеловечно с его стороны не оставить ей о себе память на те долгие и бессмысленные годы, которые ждут ее впереди.

Поэтому он отдавал ей всего себя, пока она наконец не задрожала, успокоившись, и тихо не улыбнулась ему. Помолчав, она произнесла:

– Грязное это дело – политика. Давай забудем Полани. Давай уедем. Прямо сейчас!

Римо посмелел на звезды в черном небе над головой и сказал:

– Слишком поздно. Пути назад пет.

– Ты говоришь о выборах? – спросила она.

Он покачал головой.

– Не только. Сначала я добьюсь избрания Полани. А потом сделаю то, зачем собственно явился сюда.

– Это так важно? Я имею в виду то, что ты должен сделать.

– Не знаю, важно это или нет. Просто это моя работа, и я выполняю ее. Думаю, она достаточно важна.

И они снова занялись любовью.

Когда входная дверь закрылась за ним, Дороти Уокер быстро подошла к телефону. На другом конце провода тут же подняли трубку.

– Папа, – сказала она, – Римо действительно тот человек, кого ты ждешь, и боюсь, уже нет способа его остановить. Он верит в свое дело. – А потом добавила: – Да, папа, мне немного неловко тебе это говорить, но он похож на тебя.

Глава 25

– Для начала я хотел бы сыграть «Нолу». А потом «Полет шмеля». Но поскольку ни то, ни другое у меня не получается, я попытаюсь изобразить «Мой старый домик в Кентукки».

Мак Полани был одет в протертые на заду шорты, кроссовки на босу ногу, красную майку и бейсболку со стилизованной буквой "Б" на околыше – очевидно, в память о какой-то бруклинской бейсбольной команде.

Он сел на деревянную табуретку, обвил ногой принесенную с собой пилу и принялся водить по ней настоящим смычком. Получившийся воюще-скрежещущий звук отдаленно напоминал популярную мелодию.

Римо, наблюдавший за всем из-за кулис, поморщился.

– Это ужасно, – прошептал он на ухо Чиуну. – Где Тери?

– В мои обязанности не входит это знать, – сообщил тот. – И на мой взгляд он прекрасно владеет своим необычным инструментом. Такой вид искусства неизвестен в моей стране.

– В моей тоже, – сказал Римо. – Думаю, на этом мы теряем несколько голосов в минуту.

– Кто знает, – отозвался Чиун. – Может, Майами-Бич как раз созрел для того, чтобы в ратуше заседал виртуоз игры на пиле. Может, сейчас это лучший вариант.

– Спасибо, Чиун, за слова утешения.

Они замолчали и принялись наблюдать, как Мак Полани выпендривается перед камерой. Но где же Терн Уокер ? Она давно должна была быть здесь.

Может, ей удалось бы разговорить Мака, он бы сказал пару слов о ходе кампании. Могла бы постараться за те деньги, которые Римо выложил за это трехчасовое безобразие. Она бы могла разобраться с этой выездной телевизионной бригадой. Они заявили в студии, что представляют нью-йоркскую телекомпанию, снимающую специальную передачу о способах ведения предвыборной борьбы. После недолгих пререканий им разрешили установить аппаратуру в дальнем конце студии, и теперь два оператора отсняли уже, должно быть, несколько километров пленки. Они сильно раздражали Римо, но он приписывал нервозность своему твердому убеждению, что неудачи должны оставаться в семье, а не становиться достоянием последующих поколений.

Чиун что-то сказал.

– Тсс, – остановил его Римо. – Мне интересно, удастся ли ему взять высокую ноту.

Полани это уже почти удалось, по тут снова раздался голос Чиуна:

– Здесь есть посторонние, на которых обратить внимание тоже интересно.

– Какие, например?

– Эти двое телевизионных господ. Они не те, за кого себя выдают.

– Почему?

– Потому что в течение последних пяти минут их киноаппарат снимает пятно на потолке.

Римо посмотрел, куда указывал Чиун. Полани явно не попадал в объектив, пленка с колоссальной скоростью тратилась ни на что. Тем временем операторы склонились над ящиком с оборудованием, а когда поднялись, Римо и Чиун увидели у них в руках автоматы. Они целились в Полани.

Зрители, которых Мак Полани называл «жителями телевизионной страны», пропустили самую интересную часть посвященной ему передачи. Римо бросился было к автоматчикам, но Чиун его опередил. Зрители видели только, как мелькнуло зеленое кимоно – Чиун перекатился через сцену, мимо Полани, а затем, когда кандидат на последней умирающей ноте закончил игру, они услышали выстрелы, потом резкие удары и вскрик.

Повинуясь профессиональному инстинкту, оператор моментально перевел камеру туда, где происходила борьба, но Чиун проворно прыгнул за кулисы, и в объектив попали лишь тела фальшивых телевизионщиков, лежавшие на голом деревянном полу, – неподвижные, мертвые тела.

Камера задержалась на них на мгновение, а потом двинулась назад, к Полани. И тут Римо с ужасом осознал, что он стоит как раз между кандидатом на пост мэра и телеобъективом и его лицо вот-вот станет достоянием широкой общественности. Что скажет на это доктор Смит? – пронеслось у него в голове. Тогда он повернулся к камере спиной и произнес в свисавший сверху микрофон:

– Леди и джентльмены, прошу сохранять спокойствие. Только что произошло покушение на мистера Полани, но охрана держит ситуацию под контролем. – Затем, не оборачиваясь, он ушел из поля зрения объектива, оставив в кадре лишь Мака Полани, продолжающего сжимать в руках свою пилу и обратившего взор в ту сторону сцены, где распластались два тела.

Наконец Полани опять посмотрел в объектив и медленно произнес:

– Они попытались остановить меня. Многие пробовали сделать подобное и прежде, но пока этого никому не удавалось. Только смерть может меня остановить.

Он умолк. Оператор выражал бурный восторг. В будке аплодировал звукоинженер.

Полани секунду помолчал н снова заговорил:

– Надеюсь, вы все завтра проголосуете за меня. А теперь спокойной ночи. – С этими словами, зажав под мышкой пилу, он ушел, присоединившись за кулисами к Римо. Вскоре там оказался и Чиун. Прозвучала умолкла мелодия «Свет солнца приятней».

– Быстро соориентировались, – похвалил Римо.

– Что вы имеете в виду? – спросил Полани.

– Насчет того, что многие хотели вас остановить. Вот слова настоящего политического деятеля.