Глава двадцать пятая

— Айвори, — шепнул О.Х. Бейнс красивой женщине, лежавшей рядом в постели.

Сквозь стеклянную стену шале было видно, как в горах восходит солнце. Капли росы сверкали на вершинах высоких сосен, росших на склоне у горной долины, там, где в утреннем тумане вырисовывался домик Бейнса.

Великолепный рассвет, но он кажется еще великолепнее, когда лежишь рядом со смуглым телом, льнущей к нему Айвори. Бейнс был рад, что Айвори разбудила его.

— Как ты узнала, что я здесь? — спросил он, поглаживая тыльную сторону ее бедер.

— От девушки. Той глупышки с белокурыми волосами.

— Холли? Она сказала тебе?

— Конечно, нет. Она умерла. Но перед смертью нацарапала на земле К-О-Л... Я предположила, что у тебя есть укромное местечко в Колорадо.

— Умерла? Что ты такое говоришь?

— Не притворяйся, дорогой. Это ведь я ношу маски, помнишь? Во всяком случае, я стерла эти буквы туфелькой. Никто не знает, где мы.

— Хорошо, — сказал Бейнс. — Эта девушка начинала меня раздражать. Да и все остальное тоже — с их безумным пением и прочим. Но я остался в выигрыше. Помимо “Джаст Фолкс” у меня теперь две новые авиакомпании. Только бы федеральные агенты до меня не добрались.

Айвори грациозно поднялась и, подойдя к чемоданчику кремового цвета, открыла его.

— Пусть доберутся, с этим ты сможешь все начать заново в другом месте.

И она наклонила чемоданчик так, чтобы Бейнсу были видны стопки стодолларовых купюр.

— У меня для тебя тоже есть кое-что.

— Ждала, что ты это скажешь.

Бейнс выволок большой ящик из-за тахты в гостиной. Открыв его, он водрузил статую Кали на низкий столик перед стеклянной стеной, открывающей вид на обрыв на фоне затянутого облаками горного хребта. Статуя показалась ему настоящей Богиней, величественно и таинственно парившей в небесах.

— Она потрясающа, — тихо и проникновенно произнесла Айвори.

— Сколько хлопот из-за куска глины, — сказал Бейнс. — Я рад, что сбываю ее с рук.

Айвори удалилась в спальню, чтобы привести себя в порядок. Вернулась она уже в слаксах и теплом свитере.

— Собираешься выйти погулять? — спросил Бейнс.

— Да нет. Просто немного прохладно, — ответила она.

— Сядь и выпей чего-нибудь. — Бейнс налил ей и себе бурбону. — Все-таки ты удивительно красивая женщина, — сказал он, передавая бокал. Никогда не забуду, какой сюрприз ждал меня в том заброшенном доме, где мы встретились. Я-то думал, что имею дело с мужчиной.

— Я была закутана в плащ.

— А под плащом — ничего. Никогда еще меня не соблазняли подобным образом.

— Но раньше ты не был владельцем Кали, — сказала Айвори.

Самолюбие Бейнса было слегка уязвлено, и он в сердцах произнес:

— Что говорить об этом глиняном чучеле! Кстати, кто это выкладывает за нее такие денежки?

— Никто. Она нужна мне. И моему народу.

Бейнс загоготал.

— Твоему народу? Где же это находится твой народ?

Она подняла на него спокойный взгляд.

— Моя родина в горах — в центральной части Цейлона. Статую сотворили руки моих предков, и теперь она по праву принадлежит их потомкам.

— Эта рухлядь?

— Советую тебе никогда не называть Кали так непочтительно.

— Ну вот, и ты туда же. Я дурачил недоумков, и они верили, что Кали волшебным образом доставляет им авиационные билеты. А ведь это делал я, каждую ночь собственноручно всовывая их статуе в пальцы.

— Но руки-то у нее вырастали?

— Это был конек Сардины. Так и не понял, как он это делал, но получалось у него хорошо. И психов удерживало в рамках.

— Дело вовсе не в индусе.

— Ты что, действительно веришь в эту чепуху? — Бейнс не старался скрыть удивление.

— В отрастающие руки, в ожидание возлюбленного, в необходимость постоянных жертвоприношений? Да, вижу, веришь.

— На самом деле ты ничего не знаешь, — сказала Айвори. — Я шесть лет охотилась за ней.

— Не думай, что приобрела нечто стоящее — тебя ждет разочарование. Только взгляни. Старый хлам, которому место на помойке.

Девушка подошла к нему сзади, обнимая за плечи.

— Думаю, ты просто недостоин лицезреть ее красоту, — сказала она, потихоньку вытаскивая из кармана брюк шелковый желтый румал. — Видишь ли, Кали раскрывается только перед теми людьми, которых любит. Ты просто маленькое звено в нужной ей цепи, мистер Бейнс. Сомневаюсь, чтобы твоя судьба беспокоила ее.

И она затянула румал на его шее.

Номер 221.

Глава двадцать шестая

Разряженный горный воздух наполнил прохладой грудь Римо. Изменив принцип дыхания, мужчина сделал так, что его тело стало получать больше кислорода.

— Богом забытое местечко, — сказал он.

— А я-то думал, белые всегда восхищаются горами и снегом, — заметил Чиун. — И вечно кричат: назад, к природе, хотя никто так, как они, не склонен к обморожению и смерти от холода.

— Но уж Бейнс-то этого не закричит, — уточнил Римо. — Надеюсь, ты правильно определил расположение его дома.

— Четыре кучи металлолома в его офисе...

— Четыре компьютера, — поправил корейца Римо.

— Вот-вот. Именно эти четыре кучи металлолома определили, что тайный владелец этого дома — О.Х. Бейнс, — закончил фразу Чиун.

— Да. Владелец, — согласился Римо, — но этот владелец может уже валяться где-нибудь на пляже в Пуэрто-Рико.

Они карабкались вверх по каменному склону, туда, где на выступающей скале стоял небольшой, выстроенный в современном стиле охотничий домик. Стена, обращенная в сторону пропасти, была из цельного стекла.

Никто из них не заговорил о том, о чем думали оба: если Бейнс здесь, то с ним и статуя Кали.

Когда они вышли на дорогу, ведущую к дому, Чиун сказал:

— Я привез кое-что, Римо, это может пригодится. — Кореец запустил руку под кимоно. — Ты не спрашиваешь, как я съездил в Синанджу.

Римо весь напрягся.

— Не хочу сейчас думать об этом, папочка. Мне нужен Бейнс, а покончив с ним, я хочу сразу же убраться отсюда.

— А статуя?

— Ее может не быть в доме. Он мог ее куда-нибудь отправить, — сказал Римо.

— Ты действительно так думаешь? — мягко спросил Чиун.

— Нет. — Римо прислонился к дереву. — Ты прав, у этой статуи большая сила. Я не могу с ней совладать, и каждый раз, приближаясь к статуе, испытываю странные чувства.

Он прикрыл глаза.

— Что причиняет тебе такую сильную боль?

— Птица, — ответил Римо. — Обыкновенная птица, которую я убил. Но на ее месте мог быть человек. Я убил невинную птицу и принес ее в дар Кали. Я убил для нее.

— Это все уже было. И вот случилось опять, — сказал Чиун.

— А разве может быть иначе? Я бежал оттуда, Чиун. Хотел улететь в Корею, спрятаться под твоим крылышком. — Он весело рассмеялся. — Лу предан позору в истории Дома Синанджу из-за того, что сражался в цирке с тиграми. А я не способен даже бороться со статуей. Вот каков я на самом деле.

— Каков ты — покажут время и история, — сказал Чиун. — А вот что за подарок я тебе привез. — Из рукава кимоно старик вытащил серебряное кольцо и протянул его Римо. — Оно было на руке Лу, когда он швырнул статую Кали в море. Возьми его.

— Так ты за этим ездил в Синанджу? — спросил Римо. — Чтобы помочь мне? — Он вдруг почувствовал себя снова ребенком.

— Это мой долг учителя, — сказал Чиун, вновь протягивая кольцо.

Римо взял из рук старика кольцо, но оно не налезало ему ни на один палец.

— Буду держать в кармане, — решил Римо, благодарно улыбнувшись Чиуну. Тот верил, что серебряное кольцо может сотворить из труса мужчину, и Римо еще больше его за это любил.

— Ты не слабее Лу, — сказал Чиун. — Помни, вы оба Мастера Синанджу.

Римо хотел ответить, что никакой он не Мастер и никогда им не будет и что Чиун прав, называя его тупой бледнолицей бездарью. Кто такой Римо Уильямс? Неудачник из Ньюарка, города в штате Нью-Джерси, и никто больше. Но вслух он сказал:

— Ладно. Пошли дальше.

В шале они проникли бесшумно — через гараж. В доме стояла тишина. Казалось, дом пуст. О.Х. Бейнса они нашли в гостиной; тот лежал, раскинувшись, на диване в какой-то ненатуральной позе — глаза выкатились из орбит, изо рта свисал черный распухший язык, на шее — багровая полоса. Тело еще не остыло.

— Он мертв, — констатировал Римо и тут же внезапный приступ удушья охватил его.

Он почувствовал слабость в коленях, голова отчаянно кружилась. Заполнявший комнату запах рвался внутрь его тела, парализовывал мысли.

— Она здесь, прошептал Римо. — Статуя здесь.

— Где? — спросил Чиун.

Не глядя, Римо указал в тот угол комнаты, где стояла большая картонная коробка, тщательно упакованная и перевязанная, — готовая к дальнему морскому путешествию.

Но тут, по воле заключенного внутри коробки злого духа, узнавшего Римо, стенки коробки пали, уголки их задымились, и повалил густой дым. В считанные секунды плотный картон обратился в горсть золы, над которой гордо возвышалась статуя Кали. Римо взглянул на нее, и губы статуи раздвинулись в улыбке.

Римо рухнул на колени. Послышались шаги — кто-то шел из спальни. На звук шагов обернулся только Чиун.

— К нам гостья, Римо, — сказал он.

Резко повернул голову, а потом с неимоверным трудом, дрожа всем телом, поднялся на ноги. Перед ним стояла Айвори. С ружьем в руках, но лицо ее не выражало решимости убивать, а в глазах застыли боль и печаль.

— Почему этим человеком оказалась именно ты? — спросил Римо.

Сердце его бешено колотилось.

— Тот же вопрос задаю себе и я, — тихо ответила девушка.

— Тебе не нужно больше лгать, Айвори. Может, я и не очень умен, но кое-что понимаю. Ведь это ты стерла то, что написала перед смертью девушка.

— Я не хотела, чтобы ты приходил сюда. И убивать тебя тоже не хочу.

— Однако именно это ты и попыталась сделать, подложив в багаж бомбу. Ведь ты знала, что сразу же после взлета она взорвется, — сказал Римо.

— Мне нужна статуя, — умоляюще произнесла Айвори. — Тогда я еще не знала тебя, Римо. А если бы знала, то не смогла бы убить.

— Но вот теперь собираешься, — Римо кивком указал на ружье.

— Нет. Только в крайнем случае. Послушай, Римо, статуя принадлежит жителям Батасгаты. В любом другом месте она принесет много зла. Кали — не добренькая богиня.

— Она будет сеять зло всюду, — вмешался Чиун. — Ее следует уничтожить.

— Но ведь саму Богиню не уничтожить, — возразила девушка.

— Конечно, нет, — сказал Чиун. — И все же она многие тысячелетия существовала вне человечества, пока не обрела дом в этой статуе. Пусть еще побродит бездомная, никого не убивая и не подбивая других на убийство. Статую нужно уничтожить.

— Вы ничего ей не сделаете, — решительно заявила Айвори, глаза ее метнули молнию. — Уходите, и я не причиню вам зла. Я хочу только одного — увезти с собой статую. Дайте мне спокойно сделать свое дело, и обещаю, — ни я, ни статуя никогда не покинем Батасгату.

— А жители деревни? Понимают ли они, что питает Кали? Чем она жива?

— Те, что мудрее других, понимают, — ответила Айвори. — Остальные просто хотят возвращения Богини на родину и все примут, как должное.

— Деревня потонет в крови, а потом опустеет — с последним жителем. А статуя найдет способ объявиться в другом месте, и зло пойдет гулять по свету, губя все, что встретится на пути, как погубило оно этих глупых ребятишек в Новом Орлеане.

— Все это не ваше дело, — сказала Айвори, но в глазах ее стояли слезы.

Теперь Римо знал наверняка: Айвори — Плачущая Женщина, это ее лицо наплывало на грубую маску Кали, этот призрачный лик никогда не покидал его.

— Айвори, — прошептал Римо, и взгляды их слились. — Я знаю, кто такие ты и я. Теперь знаю. Мне нет дела до статуи. Я люблю тебя. Уже два тысячелетия люблю.

Не отводя от него взгляда, девушка молча уронила ружье на толстый ковер и шагнула к нему.

— Я чувствую то же самое, хотя ничего не знаю.

— Две тысячи лет тому назад, — начал Римо, — мы были любовниками. Я был Мастером Синанджу, а ты жрицей Кали, и мы любили друг друга. Пока Кали не разлучила нас.

Произнесенное имя Богини заставило Айвори бросить взгляд на статую.

— Но я служу Кали, — произнесла она в смятении.

— Не служи ей больше, — попросил Римо. — Не оставляй меня и на этот раз одного. — Он подошел к ней и поцеловал, и снова мир и покой воцарились в его сердце, и он опять очутился в прошлом, где жил спокойно в тихой долине. И его милая вновь была с ним, как тогда в былые годы, когда возлежала с ним на ложе из цветов.

— Уничтожь ее, — прошептала Айвори. — И как можно скорее, пока еще есть время. Сделай это для нас. Я люблю...

И она замолкла, словно оцепенев.

— Айвори, — позвал Римо, тряся девушку, но та, вскинув руки, пыталась сорвать с себя одежду.

Ее расширившиеся от ужаса глаза молили его о помощи. Айвори хрипела, задыхаясь и хватая Римо за руки, но тут конвульсии сотрясли ее тело, и она, обмякнув, упала в его объятия.

— Айвори! — вскричал Римо и, подняв девушку, непроизвольно оглянулся на статую. У той, словно лист из почки, пробивалась новая рука.

— Кали — ревнивая богиня, сын мой, — сказал Чиун. Взяв из рук Римо безжизненную Айвори, он плавно опустился на ковер, приняв позу лотоса, а тело Айвори осторожно положил рядом. О волнении старика говорили только руки, которые он сложил, как молящийся ребенок.

С губ корейца сорвался тихий стон. Римо тут же склонился к нему.

— Чиун? Что с тобой?

— Мне ... нечем дышать, — тихо промолвил Чиун. Голова его упала на грудь, седые волосы трепетали, словно на ветру. Вдруг страшной силы судорога скрутила тело старика, и он откинулся навзничь, будто сраженный невидимой рукой.

Римо в страхе коснулся тела учителя, но тут же, выпрямившись, шагнул к статуе.

— Это твоих рук дело, — угрожающе крикнул он, приготовясь нанести ей сокрушительный удар ногой. Но нога почему-то не смогла дотянуться до головы статуи. Ноги подкосились, и Римо растянулся. Поднявшись, он решил сокрушить статую руками, но те безжизненно повисли, отказываясь служить.

Он снова повернулся к Чиуну, и тут у него от ужаса отвисла челюсть. На лбу Чиуна появилось небольшое синеватое пятнышко, и оно явно росло.

Кольцо! — вспомнил Римо и полез в карман. Но что с ним делать? На палец оно не налезает. Хватит ли одного его присутствия? Нащупав кольцо, Римо вытащил его из кармана. И держа перед собой, словно крест перед вампиром, снова двинулся к статуе.

Ноги с трудом передвигались. На душе была смертная тоска, будто на грудь положили могильный камень. Римо чувствовал себя совершенно опустошенным, и ему потребовалось собрать все свои душевные и физические силы, чтоб поднести ладонь с лежащим на ней кольцом к равнодушному и порочному лику идола.

На мгновение кольцо ярко вспыхнуло, и Римо подумал, что, возможно, кольцо Лу, подаренное тому любимой женщиной, может спасти и его. Но блеск быстро померк, крошечные трещинки побежали по кольцу, и оно стало плавиться, обжигая кожу и доставляя Римо мучительную боль.

Римо с воплем упал на пол. Он корчился от боли — невыносимой, пронизывающей все его тело, кожа ладони с шипением обуглилась. На его глазах у Кали отрастала новая рука; тошнотворно-сладкий запах отвоевывал у комнаты метр за метром. Римо понимал, что сила кольца уступает черной энергии чудовищного изваяния.

С того места, где лежал Римо, был хорошо виден Чиун. В глазах старика отсутствовала та отчаянная мольба о спасении, какая была в глазах Айвори. Ни страха, ни обиды, ни ненависти... И Римо, позабыв о собственных мучениях, преисполнился жалости к учителю. Сердце его разрывалось от боли за него. Ввалившиеся, бесконечно старые глаза. На лбу росла и темнела голубоватая метка. Чиун умирал медленнее, чем делал бы это на его месте другой человек — ведь он контролировал каждое изменение в своем организме, — но все же умирал. И в глазах умирающего старика разливались свет и покой.

— Чиун, — шепнул Римо, силясь подползти к старому корейцу. — Если уж суждено умереть, пусть он умрет подле человека, который однажды вернул его к жизни. Но Римо не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Не мог даже оторвать головы от пола.

Он закрыл глаза, не в силах вынести вида гордого лица Чиуна, понемногу уступающего смерти.

А потом услышал голос.

Тот не шел извне, а рождался где-то в глубине его сознания. И был не столько голосом, сколько импульсом, несущим с собой резкий запах Богини — резкий и надоедливый. Римо подумал было, не пахнет ли то его обожженная плоть, но невыносимая боль и убежденность в том, что Чиун умирает, заставили его признать очевидное: Кали находилась внутри него, следила за ним и насмехалась. А потом заговорила с ним — как говорила за две тысячи лет до того с Мастером Лу.

— Твое наказание только начинается, — произнес голос, сопровождаемый смехом — высоким и звонким, словно позвякивало множество крошечных колокольчиков. — Я вернула ее тебе, потомок Лу, — сказал этот голос. — Та же самая женщина, но в другом теле. Так же, как и женщина Лу, она рождена, чтобы подарить любимому мгновение счастья. И обеих я быстро забрала к себе.

В голосе больше не звенели колокольчики — теперь в нем был металл.

— Ты мог бы любить меня, как любил в свое время Лу. Мог бы служить мне. Но ты предпочел умереть. И ты умрешь — как твоя женщина и как старик. Но ты будешь умирать дольше — здесь я превзойду сама себя.

Римо с усилием открыл глаза. Голос умолк. Чиун неподвижно лежал на боку. Он сдался. Ждал, что Римо спасет его, но Римо в очередной раз предпочел закрыть глаза.

— Нет, ты не убьешь его, — сказал Римо, делая отчаянную попытку подняться на колени.

Но тут поток невидимой энергии мощным ударом сотряс его грудь. Римо почувствовал во рту вкус желчи, но, пошатнувшись, все же удержался на ногах.

— Может, я и заслуживаю наказания, — прошептал он. — Может, заслуживал и Лу. Может, даже Айвори. Но Чиуна ты не получишь.

Римо выпрямился во весь рост. Боль в руке не унималась, голова кружилась, он был весь в поту. Ноги не двигались, но он все же стоял, зная, что никогда больше не опустится он на колени перед Кали.

— Фальшивый герой, — снова послышался голос. — Ты слаб, и учитель твой слаб. Все вы ничто передо мной!

— Но больше я не склоню головы, — возразил другой голос. Он был еще очень тих, зарождаясь где-то в стороне от сознания Римо, но все же звучал, и Кали слышала его.

— Нет, склонишь.

Резкая боль пронзила его живот. Изо рта и носа брызнула кровь.

Но Римо устоял.

Кусочек расплавленного серебра вновь, зашипев, обратился в кипящую жидкость, обжигающую пальцы.

Римо продолжал стоять.

Теперь боль добралась до ушей — их, казалось, проткнули двумя раскаленными проволоками. Голову разрывал нечеловеческий визг, словно тысячи сирен включились одновременно.

Но Римо все же стоял, умиряя невыносимый шум своей волей. Сила возвращалась к нему. Подняв высоко голову, он твердо посмотрел в злобные глаза Богини.

— Ты не Лу, — произнес голос.

— Конечно, нет, — холодно ответил Римо, голос его отчетливо прозвучал в тишине комнаты.

— Но у тебя его дух.

— Не только его, — возразил Римо.

— Кто ты? — пронзительный голос, не нарушающий тишины комнаты, терзал его уши, как вопли профессиональной плакальщицы.

И он ответил голосом, идущим из дотоле неведомого уголка его существа. Голос произносил слова, которые были новостью для самого Римо, изрекая древнее пророчество Синанджу.

— Я — земное воплощение Шивы, Бога Разрушения — Дестроер, несущий смерть и ниспровергающий миры! Мертвый тигр снова на ногах, благодаря Мастеру Синанджу.

Римо двинулся к статуе, слыша внутренним слухом ее пронзительный испуганный крик.

Нанося невидимые удары, статуя молча сопротивлялась. Кожа на лице Римо кровоточила, но страха он уже не испытывал. Ему удалось ухватить статую за голову. Прикосновение обожгло его огнем. Скрытая внутри статуи сила оторвала его от пола и швырнула через всю комнату. Не удержавшись, он пробил стекло и с грохотом вылетел наружу, на солнечный свет.

Статую из рук он не выпустил.

Та билась в его руках как живая, принимая всевозможные формы, словно глина, из которой ее слепили, была еще мягкой. Руки ее кружили вокруг, пока ей не удалось наконец обвить шею Римо; она сжимала объятия все туже и, казалось, отравляла его своим ядом.

— Больше ты не испугаешь меня, — громко произнес Римо. — Я — Шива!

Он не мешал статуе обвивать себя многочисленными руками. Но сам в то же время изо всех сил сдавливал обожженными руками ее торс. Наконец из ее ноздрей повалил желтый дым. На некоторое время он затянул зловонной пеленой чистое небо Колорадо, а потом быстро растаял, как утренний туман.

Статуя лопнула в руках Римо. Куски ее он покидал с обрыва, слыша, как те глухо стукаются о камни, а голову измельчил в порошок и развеял по ветру.

Потом вернулся в дом. Свежий воздух врывался в гостиную сквозь разбитое венецианское окно — там уже не осталось и намека на мерзкий запах.

Римо с грустью опустился на колени рядом с Чиуном, с нежностью коснувшись лба старика, где все еще темнела синеватая точка.

Лоб был гладким и прохладным. Слезы струились по лицу Римо, и он вслух попросил богов послать ему такую же смерть, как Мастеру Синанджу.

Лоб под его рукой наморщился, ресницы задрожали, и раздался характерный визгливый голос Чиуна:

— Такой же смерти? Тебе придется ее долго ждать, если ты сейчас же не перестанешь терзать своей лапищей мою нежную кожу.

— Чиун!

Римо отпрянул от неожиданности. Старый кореец, как всегда, важно, не теряя достоинства, поднимался с пола, темное пятнышко на его лбу бледнело, а потом и совсем исчезло.

— Как тебе удалось остаться в живых?

— Как? — Карие глаза корейца расширились. — Как? В самом деле — как, учитывая, что ты вечно висишь на моей шее тяжелым камнем?

— Я?..

— Ты. А кто еще? — огрызнулся Чиун. — Я уже одной ногой был в великом Ничто, а ты вел себя как обычно. То есть, ничего не предпринимал.

— Я...

— Тебе же говорили, что нужно делать с кольцом.

— Я все делал. Я держал его...

— Ничего ты не сделал, — сказал Чиун. — Я все видел.

— Взгляни на мои руки. — Римо протянул Чиуну свои обожженные ладони. Но теперь на них не было никаких следов. — Как же? Кольцо... Я сам видел... Оно плавилось... — Римо полез в карман. Там действительно что-то лежало. Римо извлек от туда старенькое дешевое колечко из серебра.

— А то кольцо? Оно что же, было только в моем мозгу? — недоверчиво спросил Римо. Чиун фыркнул.

— Да, не велико же оно было, если сумело уместиться там.

— Клянусь тебе, — уверял Римо.

Он чувствовал на руке под серебряным колечком еще что-то и убрал с ладони кольцо Лу. Там остались мелкие капельки — тоже в форме кольца. Римо попробовал их на вкус. Соленые. То были слезы.

— О, Айвори, — произнес Римо.

Он подошел к похолодевшему безжизненному телу женщины. Лицо ее было мокрым от слез.

Римо молча надел ей на палец серебряное кольцо.

Может, хоть это, подумал он, принесет наконец Плачущей женщине покой.

Глава двадцать седьмая

— Выходит, я Лу? — спросил Римо.

— Ну, не идиот ли ты? — сказал Чиун. — Конечно, ты не Лу. Тот мертв уже две тысячи лет. Неужели тебе до сих пор не ясно, кто ты, дурень ты несчастный?

— А как же Айвори? Плачущая женщина? И кольцо?

Они умолкли, потому что в номер нью-йоркского отеля, где велась беседа, вошел доктор Харолд В.Смит и сел за большой письменный стол.

— Ну, так как же? — попытался Римо возобновить разговор. — Что скажешь обо всем этом? И о статуе. Ведь она говорила со мной.

И тут же перехватил настороженный взгляд Смита.

Чиун перешел на корейский.

— Подобные вещи не обсуждают в присутствии людей с таким ограниченным кругозором, как у императора.

— Прошу меня извинить, — начал Смит.

— О, достойнейший из достойных! Не обращайте внимания на мою болтовню. Я только попросил Римо умолчать о том, что может излечить его помутившийся рассудок.

— Что же? — потребовал ответа Смит.

— То, что облегчит его воспаленный разум и навсегда уничтожит видения, навеянные статуей. Тогда Римо целиком сможет отдать себя служению вам. Но я не хочу злоупотреблять вашим временем, о, император. Забудьте о том, что я сказал.

— Если я могу чем-то помочь... — неуверенно произнес Смит.

— Есть один пустяк, — продолжал Чиун. — Это, конечно, мигом исцелило бы Римо, но зачем вас посвящать во все эти мелочи?

Римо откашлялся.

— Если уж речь зашла об этом, то, думаю, пара недель на Пуэрто-Рико мне не повредит.

— Не слушайте его, император, — заторопился Чиун, незаметно для Смита давая пинка Римо. — Ему нужно совсем другое.

— Как ты можешь знать, что мне нужно?

Последовал пинок поувесистей.

— Сэр, этот парень мне как сын, даром что белый. И потому все его мысли для меня как открытая книга. Кому как не мне знать, что ему нужно?

— Вот как?

Голос Смита прозвучал еще более кисло, чем обычно.

— Именно так. Но все это так незначительно, что лучше уж я помолчу.

— Как вам будет угодно, — не возражал Смит.

— Больше всего на свете Римо хотел бы, чтобы в Синанджу, его вторую родину, поступали достойные дары, — быстро прибавил Чиун.

— Я этого хочу? — удивился Римо. Чиун оставил его слова без внимания.

— Пять мер золота — слишком мало: мой ученик испытывает чувство стыда. Смит вздохнул.

— Мне кажется, вы отказались от дополнительного вознаграждения, чтобы внеочередной раз посетить Синанджу.

— Совершенно верно, о, справедливейший и мудрейший. Но теперь не я прошу десять мер золота вместо несчастных пяти.

— Десять? Помнится, раньше речь шла о девяти, — сказал Смит.

— Да, о, всепомнящий. Но теперь не я прошу эти десять мер, а Римо.

— До сих пор я не слышал ни слова от него самого, — проговорил Смит.

— Он очень робкий и стеснительный, император. Но в душе мечтает только о том, чтобы жители Синанджу были одеты и сыты. Правда, Римо?

Кореец строго взглянул на ученика и незаметно для Смита ткнул длинным ногтем Римо в бедро.

— Ой! — вскрикнул Римо.

— Слышите, император? Этот крик вырвался у Римо в отчаянии — так он озабочен делами деревни. Если не пойти ему навстречу, он может тяжело заболеть.

Смит возмущенно вздохнул.

— Хорошо. Будем ежегодно посылать в деревню еще пять мер золота.

Чиун весь засиял от удовольствия.

— Он в восторге, император.

Римо зевнул.

— Но нужно будет поступиться чем-то другим, — сказал Смит. — Придется, Римо, урезать ваши расходы.

— Естественно, император, — опять влез Чиун. — Ради такого важного дела Римо снизит расходы на питание.

— Придется сократить и отпуск тоже, — сказал Смит.

— Погодите, — не выдержал Римо. — Могу я после того мерзкого отеля немного пожить на Пуэрто-Рико?

— Выбирайте, — предложил Смит. — Дополнительное золото в Синанджу или отдых на Пуэрто-Рико?

— Тут даже и думать нечего. Ой!

— Этим он хочет сказать, что безусловно предпочитает десять мер золота для жителей Синанджу, — сказал, склоняясь, Чиун. — Безусловно.

Смит вопросительно взглянул на Римо, но тут же согнулся от мучительного приступа боли. Он еще был не совсем здоров.

— Рад, что мы обо всем договорились, — сказал он.

— Временно договорились, — хмыкнул Римо. — Только временно.

Когда Смит удалился, Римо и Чиун продолжили разговор.

— А что случилось с Кали? Она мертва?

— Боги не умирают. Как я сказал той женщине, может пройти еще много столетий, прежде чем Кали вновь обретет земной дом.

— Надеюсь, — отозвался Римо. — У меня никак не выветрится из одежды ее запах.

В фешенебельном пригороде Денвера маленькая Кимберли Бейнс, сидя в детской, лепила фигурки из розового пластилина. Надев по совету бабушки поверх хорошенького платьица фартучек, она трудилась аккуратно и вдумчиво.

Заглянув в детскую, миссис Бейнс пережила острый приступ радостного волнения — с тех пор как она взяла к себе Кимберли, оно почти не покидало ее. После смерти сына, невестки и внука жизнь превратилась для нее в сущий ад. Казалось — все, жить больше незачем, но вот появилась Кимберли, и ее смех вернул миссис Бейнс к жизни.

У детей есть изумительная способность к возрождению, психика их эластична. После того, как полиция разыскала Кимберли, бедняжка первое время ничего не делала, только пела что-то невразумительное. Но теперь все это прошло. Кимберли снова была нормальные ребенком и никогда не вспоминала о том ужасном месте, куда ее вместе с братом увезли родители. Дети легко забывают, думала миссис Бейнс, вот почему из их жизни не уходит радость.

Миссис Бейнс оставила Кимберли одну в детской, а сама пошла приготовить себе чашечку чая. Она попивала его, сидя перед телевизором, когда в гостиную влетела Кимберли — рот до ушей, кончик носа — в пластилине.

— Бабушка, посмотри, что у меня получилось!

— А-а, — сказала пожилая дама. — Меня приглашают присутствовать при торжественном завершении работ. Иду-иду. Самой не терпится поскорее взглянуть.

Но войдя в детскую, бабушка Бейнс испуганно заморгала. На рабочем столике Кимберли стояла вылепленная фигура зрелой женщины с пышным бюстом — высотой почти два фута. Выражение ее лица, нацарапанного на пластилине острым концом карандаша, было на редкость злобным. Но самое странное — количество рук.

Их было пять.

— А почему у нее столько рук, Кимберли? — осторожно спросила миссис Бейнс.

— Так ей легче будет отращивать другие, неужели не понятно? — удивилась Кимберли.

— Ах... вот как, — улыбнулась миссис Бейнс. — Она... очень мила, дорогая.

В пластилиновой фигурке было нечто, что вызвало у пожилой дамы приступ неопределенного отвращения. Но ее вылепила Кимберли, а ребенка нельзя стеснять в самовыражении. Может, как-нибудь позже сама миссис Бейнс незаметно придаст этому лицу улыбку и сделает его посимпатичнее, пририсовав очки.