Глава 14

Сержант Дэн Ковальски развел руками.

— Двадцать три года беспорочной службы, и вы уволите меня из-за пустяковой канцелярской ошибки?

— Нет, — ответил лейтенант, — я не сказал, что тебя уволят. Я сказал, могут уволить.

— Из-за такой-то фигни? Вот как теперь в Ньюарке относятся к лучшим работникам? Ну ничего, я еще поговорю об этом в нашем чертовом профсоюзе!

Ковальски негодовал так, что в окнах полицейского участка дребезжали стекла. Лицо его сделалось свекольного цвета.

Чтобы не привлекать лишнего внимания, лейтенант по-отечески приобнял трясущегося Ковальски за плечи и повел в туалет.

— Послушай, Дэн, — сказал он, как только они остались одни. — Запрос у тебя лежал со вчерашнего дня. Почему ты не отослал данные сразу, как просили?

— Потому что запрос был не по форме! Без второго экземпляра, чтобы подшить в дело, понятно? — Он вытащил из кармана порядком изжеванный листок бумаги и потряс им в воздухе. Голос его дрожал не меньше бумажки. — Видишь писульку? Запрос называется! Даже без резолюции! Кто его, спрашивается, утвердил?

— Я это понимаю, — сказал лейтенант. — И ты это понимаешь. Но мне устроил головомойку капитан, которому намылил шею майор. Мне показалось даже, что и майору порядком досталось от кого-то повыше.

— Из-за поганых баллистических данных? Из-за поганого убийства Джейн До?

— Ладно, Дэн, уймись. Я этого не понимаю, ты этого не понимаешь, но давай с этим делом покончим и будем себе жить дальше, а?

— Хорошо. Я его отошлю. Но тут чем-то попахивает.

— Вот пусть и попахивает где-нибудь в другом месте. Отошли, и дело с концом.

Сержант Ковальски пошел в архив, оформил запрос, и служащий в хаки выдал ему бланк баллистической экспертизы, озаглавленный «Джейн До, э 1708».

Бланк был помятый, и Ковальски вполголоса ругнулся. Он по опыту знал, что помятые бумаги имеют свойство намертво застревать в факсе.

Так что сержант сделал ксерокопию бланка, вернул оригинал в архив и направился к факсу.

Машинка помещалась на столе, была напрямую присоединена к телефону и использовалась — за исключением случаев, когда надо было срочно созвониться с букмекером, — только для передачи сообщений между всеми полицейскими управлениями страны. В систему также входило и ФБР, и это было чистое наказание, потому что фебеэровцам вечно подай все немедленно.

Но то, с чем он возился сейчас, было почище ФБР. Может, это дело лап ЦРУ?

Но на запросе ни слова о том, кому предназначается документ. Только телефонный номер, а, видит Бог, это против правил — вот почему Ковальски и не ответил на запрос немедленно.

Он набрал номер. Звонок едва отзвучал, как трубку подняли, и холодный голос произнес:

— Передавайте.

— Наверно, я ошибся номером, — пробормотал Ковальски, зная, что любой правительственный служащий, подняв трубку, сразу представится.

— Не кладите трубку. Назовите себя, — приказал голос.

— С кем вы, по-вашему, разговариваете? — возмутился Ковальски. — Это полиция!

— К тому ж вы еще и опоздали, — укорил холодный голос. — У вас есть данные?

— Да.

— Передавайте немедленно, — велел голос.

— Ладно, ждите, — сказал Ковальский, решив, что все-таки попал куда надо.

Он вставил отчет в прорезь над вращающимся цилиндром, нажал кнопку и положил телефонную трубку.

Цилиндр провернул вместе с собой бланк отчета. Как эта штука работает, Ковальский не разумел, но принимал как должное, что содержание бланка по телефонным проводам перенеслось к такой же машинке, из которой сейчас выползает точная копия оригинала.

Когда цилиндр остановился, Ковальски поднял трубку и спросил:

— Ну как, получили?

— Получили. До свидания.

— Эй, погодите секунду!

— Нет у меня секунд, — отрезал холодный голос и дал отбой.

— Чертовы цеэрушники, — проворчал Ковальски.

В санатории «Фолкрофт» доктор Харолд У. Смит положил полученный факс на стол рядом с тремя подобными же документами. Те, тоже отчеты о баллистических экспертизах, были получены из ФБР, а фигурировавшие в них имена принадлежали Дрейку Мэнгену, Агате Баллард и Лайлу Лаваллету.

Все отчеты имели сходство по нескольким параметрам. Мэнген и его любовница были застрелены, а Лаваллет ранен пулями 22-го калибра, вообще-то говоря, нетрадиционного для такого рода убийств. Если, конечно, не брать убийства в толпе. Когда убивают в толпе, с близкого расстояния, особенно если убийца и жертва на дружеской ноге, 22-й калибр очень удобен — такой пистолет можно легко спрятать в рукаве.

Смит до конца просмотрел отчеты. Он достаточно понимал в баллистике, чтобы разобраться, что к чему. Ствол любого оружия обработан так, чтобы придать выпущенной из него пуле вращение, чем увеличивается ее устойчивость. Однако следствием этого являются пометки, которые ствол оставляет на выпущенной из него пуле. Как отпечатки пальцев, они неповторимы и с неизбежностью указывают, из какого оружия был произведен выстрел.

Смит, запрашивая результаты баллистических экспертиз, играл вслепую. Не было причин думать, что есть какая-то связь между убийством неизвестной женщины на всеми забытой могиле Римо Уильямса и внезапной эпидемией покушений на детройтских автопромышленников, однако же одномоментность этих событий все-таки наводила на мысль о необходимости некоторых изысканий.

Отчеты ФБР были получены незамедлительно. Нью-аркский задержался из-за некомпетентности исполнителя. Однако теперь все четыре бок о бок лежали перед ним на столе, о чем оставалось только пожалеть, потому что, похоже, воплощались наяву самые страшные кошмары Смита.

Ибо отчеты баллистической экспертизы с неоспоримой уверенностью доказывали, что неведомая женщина в Ньюарке была убита из того же оружия, из которого застрелили Дрейка Мэнгена и его любовницу Агату Баллард, а также ранили Лайла Лаваллета.

Одно и то же оружие. Один и тот же стрелок. Смит потряс головой. Чтобы ни происходило в Детройте, начало ему положено у могилы Римо Уильямса.

Но в чем смысл всего этого? Может, Римо сумеет понять, когда приедет?

Зазвонил телефон, и Смит вздрогнул, но поняв, что это не спецсвязь КЮРЕ, а линия для обычных фолкрофтских дел, немного расслабился.

— Доктор Смит?

— Да.

— Это компания по заказу автомобилей. Вы просили встретить в аэропорту вашего пациента, Римо Кочрена.

— Да, — настороженно сказал Смит и невольно сжал трубку.

— Мы не нашли его.

— Поищите получше.

— Нет, он не прилетел. Говорят, его вообще не было в самолете.

— Не было... — пробормотал Смит.

Предвечернее солнце заливало кабинет розовым светом, но ему показалось вдруг, что в комнате потемнело.

— Вы уверены? — спросил он.

— Да, сэр. Может, он задержался? Не подождать ли нам следующего рейса?

— Да. Ждите. Когда он прибудет, перезвоните мне. Звоните, как только что-нибудь произойдет. Или не произойдет. Понятно?

— Следующий рейс через четыре часа. Это будет стоить...

— Знаю, — сказал Смит. — Знаю я, чего это будет стоить.

Глава 15

— Что ты сказал? — ледяным тоном переспросил стрелок, осторожно опуская «беретту-олимпик».

Он был уверен, что разом прикончит Хьюберта Миллиса, находящегося в здании через дорогу, но так же не сомневался ни на миг, что этот уму непостижимый тип с мертвыми глазами и широкими запястьями способен с такой же легкостью убить его самого.

Расчетливо и осторожно стрелок повернулся к парню. Все зависело от того, можно ли переломить ситуацию. Убить Миллиса — важно, но куда важней остаться жить самому. Жизнь — приоритет номер один.

— Что ты сказал? — повторил он тоном потверже.

— Я не могу допустить, чтобы ты убил его, — ответил Римо.

Его руки были свободно опущены вниз. Руки, его оружие, его хирургические инструменты, здесь, на крыше, в свете заходящего солнца, перед лицом человека, который делил с ним его имя, казались ему бессильными и никчемными.

— Я слышал, что ты сказал, — ответил стрелок и потер шрам, пересекающий правую скулу. — Я другое имел в виду.

— Что? — спросил Римо.

— Разве не следовало сказать: «Я не могу допустить этого, папа»?

— Папа? — удивился Римо. — Я не могу называть тебя «папа»! Я тебя даже не знаю.

— Ну если хочешь, можешь говорить мне «отец». Мне самому больше нравится «папа», но если ты предпочитаешь «отец», сынок...

— Сынок... — тихо повторил Римо. — Отец... — пробормотал он, чувствуя себя маленьким и испуганным. — Я никогда никому не говорил: «отец». Я вырос в сиротском доме. У монахинь.

— Не слишком хорошо они тебя воспитали, — сказал стрелок. — Не научили, как обращаться к родному отцу. Только и слышу от тебя, что угрозы. Ты ведь мне угрожал, верно?

— Я не хотел. Но я не могу позволить, чтобы ты хладнокровно убил человека.

— А почему нет? Я же сказал тебе, такая у меня работа. Что, хочешь лишить своего старика корки хлеба? Ты же видишь, я уже не молод, лучшие мои годы позади... На что тебе этот Миллис?

— Да я его даже не знаю.

— Отлично. Не будешь о нем скучать, — стрелок отвернулся и снова прижал приклад к плечу.

Римо нерешительно шагнул к нему:

— Нет.

— Ладно, парень, — сказал стрелок и бросил оружие Римо. — Тогда давай ты.

Римо инстинктивно поймал «беретту». Ощущение оказалось враждебным, уродливым, чуждым. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз брал в руки оружие. Одним из постулатов Синанджу было, что оно — нечисть, грязная вещь, которая оскорбляет Искусство и разрушает личность человека, прибегающего к нему.

Он уронил пистолет.

— Я не могу. Так — не могу.

— Этого следовало ожидать. Меня поблизости не случилось, вот ты и вырос как придется. Только взгляни на себя! Одет, как бродяга! Огрызаешься! Я прошу тебя сделать ерундовое одолжение, и что же? Отказываешь в пустяке родному отцу!

— Но...

— В жизни не думал, что придется такое сказать, особенно теперь, когда я тебя наконец-то нашел, — говорил стрелок, — но мне за тебя стыдно, сынок.

Стыдно!

Римо поник головой.

— А мне-то показалось, ты сказал, что сам работаешь киллером, продолжал стрелок. — Разве не так? Разве мне послышалось? И я сказал себе:

«Римо, твой сын — мужчина. Сын пошел по твоим стопам». Вот что я сказал самому себе. — Он презрительно сплюнул. — Я не думал, что ты слабак. Но раз так, дай отцу сделать его работу, идет? Договорились?

Римо не отвечал. Он смотрел то на человека со шрамом, то на дверь пожарного хода, выходящего на крышу.

Он шевелил губами, силясь что-то сказать, и уже почти преуспел в этом, когда дверь хрустнула и вылетела, как из тостера выскакивает поджарившийся ломтик хлеба. Детали замка и дверных петель шрапнелью просвистели по сторонам.

В образовавшееся отверстие плавно вознеслась, как у привидения, встающего из могилы, сначала голова, потом все остальное. Впрочем, привидения, как известно, одеты в саваны, а это было в ярко-красном кимоно и разговаривало голосом трескучим, как неисправный электрический провод.

— Римо! Что ты тут делаешь с этим человеком?

— Папочка, это...

— Как ты его назвал? — вмешался стрелок, готовясь исподволь подобрать «беретту», все еще валявшуюся на гравии крыши. — Папочка?

— Ну на самом деле он мне не отец, — пояснил Римо, — но был как отец.

— Твой отец — я, Римо. Никогда не забывай об этом, — нравоучительно сказал стрелок.

— Ложь! — с загоревшимся от гнева лицом крикнул Чиун.

— Нет, Чиун, — сказал Римо. — Кажется, это правда.

— Отойди, — приказал Чиун. — Я сам разберусь с этим наглейшим из обманщиков.

— Нет, — сказал Римо.

Стрелок быстро поднял оружие. Хорошо, подумал он. Пусть паренек разбирается с китайцем, а я тем временем все закончу.

— Нет? Ты сказал мне «нет», Римо? — вскричал Чиун. — Ты в своем уме?

— Разберись с ним, сынок, — сказал стрелок.

— Извини, пожалуйста, Чиун, но я не могу позволить, чтобы ты причинил ему вред.

— А я не могу позволить, чтобы этот стрелок-любитель причинил вред особе, находящейся под протекцией Синанджу!

— Разве ты не слышал, Чиун? Это мой отец. Мой отец! А я даже не знал, что он есть на свете!

— Недолго ему осталось, — сказал Чиун и двинулся мимо Римо.

Тот инстинктивно преградил ему путь рукой и почти коснулся персоны Мастера Синанджу, но споткнулся и упал.

Но тут же, как подкинутый трамплином, вскочил на ноги.

— Чиун! — позвал он.

Кореец стремительно развернулся и погрозил пальцем, угрожающе сверкнув длиннющим ногтем.

— В живых его оставить нельзя!

— Ты с самого начала знал, что он мой отец, да, Чиун? Так ведь? вскричал Римо.

— Я делаю это ради тебя, — сказал Чиун. — Отойди.

— Вот почему ты не хотел, чтобы я здесь остался! Вы со Смитом все знали!

Вы знали, что он мой отец, верно?

— Я твой Мастер. Во всей Вселенной нет для тебя ничего важнее. А теперь оставь нас, Римо.

— Ты не можешь применить к нему силу, — сказал Римо, и гримаса болезненного ужаса исказила его лицо.

— Этот человек, — неколебимо произнес Чиун, — осквернил священную персону Мастера Синанджу. — Он коснулся местечка над ухом, поцарапанного отскочившей от костюма Мэнгена пулей. — Он напал на особу, находящуюся под протекцией Синанджу. Его удел — смерть.

— Дай ему под зад, сынок! — крикнул стрелок. — Я знаю, ты можешь.

Римо поглядел сначала на стрелка, потом на Чиуна. Решение отразилось у него на физиономии.

— Ты не смеешь поднять руку на Мастера Синанджу, — мрачно произнес Чиун.

— Хотя я люблю тебя, как односельчанина, Синанджу превыше всего.

— Не можешь поднять руку, врежь ему ногой, — вставил стрелок.

— Я не хочу бороться с тобой, Чиун. Ты же знаешь.

— Хорошо. Тогда спустись вниз и жди там.

Грянул выстрел, и голова Чиуна с танцующими седыми прядями закачалась.

— Готово! — крякнул киллер. — Видал? Один выстрел — и все в ажуре!

— Убийца! — крикнул Чиун и пошел на него, но Римо встал между ними.

Чиун остановился и, глядя на ученика, сузил свои орехово-карие глаза.

— Быть посему, — проговорил он. — Ты сделал свой выбор, Римо. Теперь ты потерян для Синанджу, потерян для меня.

Через пару секунд стрелок сообразил, что нормальным людям небезопасно даже просто находиться поблизости, и выскользнул через пожарный ход, на бегу засовывая «беретту» в кейс.

Он спускался, покачивая головой. Такой драки он в жизни своей не видел.

Началась она, как балет. Движения старика были медленны и грациозны. Ступня в сандалии плавно взлетела вверх, но Римо, став на мгновение размытым пятном, избежал удара. Контрудар — вытянутой копьем рукой — окончился ничем, потому что старик отступил в сторону с такой скоростью, что, казалось, вообще не пошевелился.

Если это учитель и ученик, думал стрелок, то страшнее врагов не придумаешь. Движения Римо выглядели более стремительными, потому что человеческий глаз все же прочитывал их как смазанное пятно, однако же молниеносных перемещений старика глаз просто не успевал заметить.

С него хватит. Если стрелку чего и хотелось, так это поскорее убраться.

Спустившись на первый этаж, он сообщил дежурному охраннику за стойкой в холле, что на крыше — драка.

Охранник его не узнал, но по всему свету охранники одинаково реагируют на людей в хорошо сшитых костюмах с кожаными кейсами для бумаг.

Он позвонил, чтобы на крышу выслали спецбригаду, сам взял пистолет, проверил, заряжен ли, и поднялся наверх.

Прибыв на место действия, он пробрался сквозь толпу охранников в форме, столпившихся у пожарного выхода.

— Что тут такое? Почему не вмешаетесь?

— Мы пытались. Ничего не выходит.

— Как «не выходит»? Что значит «не выходит»? Двух парней разнять «не выходит»?

Один из охранников показал ему вздувшуюся сине-багровую руку.

— Я только подошел к старику и хотел тронуть его за плечо. Не знаю, как это может быть, но рука сразу онемела. И только глянь теперь на нее!

— Болит?

— Нет, но сдается мне, будет, когда пройдет онемение. Если оно пройдет, конечно.

— Ну ладно, с этим надо кончать. Они даже вроде бы не дерутся. Они танцуют. Пусть закругляются!

— Не надо, — нервно проговорил охранник с багровой рукой. — Не становись между ними!

Дежурный, не обращая внимания на предостережение, протопал по крыше, правой рукой с зажатым в ней пистолетом помахал дерущимся и сказал:

— Ладно, ребята, спектакль окончен. Вы арестованы. Оба!

Он не понял, который из двух сделал это, но движением, недоступным глазу, кто-то обмотал ему пальцы стволом его собственного пистолета. Он посмотрел на руку, безнадежно зажатую в штопоре скрученного металла, и закричал собратьям по профессии:

— Вызывайте Национальную гвардию, живо!

Римо был у самого края крыши, когда заметил, далеко внизу, фигуру идущего к машине стрелка.

Он перегнулся через парапет и крикнул:

— Не уезжай, отец! Подожди меня!

И заскользил вниз по наружной стене здания. Чиун, под внимательными взорами охранников, постоял недолго, покивал, отвернулся и направился к выходу.

Охранники почтительно расступились, и один потом даже клялся, что видел сверкнувшую в глазах старика слезу.

Глава 16

Доктор Харолд У. Смит провел бессонную ночь, а теперь утреннее солнце ясным светом заливало его кабинет.

Лицо Смита осунулось, редеющие волосы были всклокочены. Полосатый дартмутский галстук по-прежнему туго стягивал шею, но серый пиджак криво висел на спинке стула. Это была единственная дань, которую Смит принес усталости и тревоге.

Такая уж была у него привычка: казаться меньше и незначительней, чем на самом деле, и выглядеть менеджером средней руки, который на склоне лет достиг почтенной, но нудной должности директора в высшей степени малоинтересного учреждения для престарелых, известного под именем санатория «Фолкрофт».

Никто не знал его по-настоящему, а если б узнал, то скорее всего описал бы как человека серого, скучного, начисто лишенного воображения, коротающего век до пенсии, перекладывая с места на место бессчетные стопки бумаг.

Только одна из этих характеристик соответствовала действительности. Чего у Смита и впрямь не было, так это воображения.

Но именно по этой причине когда-то ныне покойный президент поручил ему возглавить КЮРЕ. Да, воображение у Смита отсутствовало. Не было у него и честолюбия — стремления к власти, от природы присущего политикам и журналистам.

Однако президент счел этот недостаток достоинством, поскольку знал, что человек, наделенный воображением, способен, не успеешь и оглянуться, поддаться соблазнам неограниченной власти, которая попадет в руки директору КЮРЕ. С человека, наделенного и воображением, и амбициями, станется попытаться захватить власть в Америке. И не только попытаться, но и преуспеть в этом. КЮРЕ как организация была абсолютно неподконтрольна.

Директор правил ею, как вздумается, безо всяких ограничений. Президент мог только что предлагать какие-то действия, и единственный приказ, которому Смит не мог не подчиниться, был приказ расформировать КЮРЕ.

И все двадцать лет Смит был ежеминутно наготове выполнить этот приказ президента — или же лишиться жизни, ежели КЮРЕ не оправдает возложенных на него ожиданий.

О пенсии Харолд У. Смит даже не помышлял. Быстрая, безболезненная смерть, и никаких почетных похорон на Арлингтонском кладбище — вот удел человека, награжденного орденами во время второй мировой войны, а перед отставкой, в шестидесятых, занимавшего высокий пост в Центральном разведывательном управлении. Сугубая секретность КЮРЕ, несуществующей организации под аббревиатурой, которая значила все и ничего, была слишком важна, чтобы Смит мог позволить себе какие-то там посмертные почести.

Что и говорить, работа была одинокая, но никогда не нудная, и Смит, как никто другой, понимая значимость этой работы, не променял бы ее ни на что на свете. КЮРЕ и только КЮРЕ стояла между конституционным правлением и анархией.

Чтобы, не дай Бог, не упустить это из виду, Смит ежедневно, приходя в кабинет, нажимал скрытую в столешнице письменного стола кнопку, которой приводился в действие главный компьютерный терминал КЮРЕ. Это простое действие неизменно сопровождалось привычной мыслью о том, что могущественнейшей в мире организацией КЮРЕ является именно вследствие своей возможности неограниченного доступа к любой существующей информации, а также умения хранить секреты.

Вот и этим утром Смит, как обычно, набрав простой код, увидел на экране мерцающие зеленые буквы первого параграфа Конституции Соединенных Штатов Америки.

Смит начал читать — медленно, вдумчиво, повторяя про себя каждое слово:

«Мы, народ Соединенных Штатов, во имя создания наиболее совершенного союза, установления справедливости...»

Говоря по правде, он мог бы прочитать весь документ наизусть, однако для Смита, тертого калача, несентиментального уроженца Вермонта, конституция была не поводом для декламации — так декламируют Союзный договор бездумные школьники, — а священным документом, обеспечивающим гражданам Америки столь ценимые ими свободы. Он знал, что для большинства американцев конституция не более чем пожелтевшая от времени бумага, которую хранят под стеклом в Вашингтоне. Но Харолд У. Смит относился к ней как к живому существу, которое может умереть или быть убито именно потому, что живо. Чтобы защитить этот полузабытый документ и то, что представлял он собой для Америки и для всего мира, Смит, несуетно просиживающий дни за письменным столом в своем по-спартански скромном кабинете, на самом деле находился на передовых рубежах необъявленной войны с преступностью.

И все-таки, каждый раз, входя в кабинет, Смит чувствовал, что предает конституцию — предает тем, что вынужден прибегать к подслушиванию телефонных разговоров, шантажу, а в последнее время все чаще и чаще — к насилию и убийствам. Только благодаря своему безоговорочному патриотизму Смит мирился с этой неблагодарной работой, сама сущность которой вызывала у него глубокое отвращение.

Вот поэтому-то, дабы не позабыть о своей ответственности перед этим одушевленным документом, а может быть, даже исполняя что-то вроде покаяния перед тем, во что безгранично верил, Смит каждое утро читал конституцию на экране своего компьютера, читал медленно, обдумывая слово за словом, пока в конце концов они не становились не просто словами, но Истиной.

Окончив чтение, Смит закрыл файл и протянул руку к трубке спецтелефона, который соединял его напрямую с президентом Соединенных Штатов. Но не успел он ее коснуться, как телефон зазвонил сам.

— Да, господин президент, — немедленно отозвался Смит.

— Хьюберта Миллиса только что привезли из операционной, — не здороваясь, сказал президент.

— Да, господин президент. Я как раз собирался звонить вам по этому поводу. Насколько я понимаю, вы готовы к тому, чтобы расформировать нас.

— Да уж следовало бы! Черт побери, Смит, нет никаких оправданий тому, что вы не сумели сберечь Миллиса. Что там опять стряслось? Смит прокашлялся.

— Не могу сказать с уверенностью, господин президент.

— Не можете?

— Нет, сэр. У меня нет связи с моими людьми. Я не знаю, где они находятся, и не знаю, что произошло.

— Я скажу вам, что произошло. Несмотря ни на что, Миллиса подстрелили, и ему повезло, что еще не до смерти, а ваши люди ничего не сделали, чтобы этому помешать. Если б его убили, ваша контора была бы немедленно свернута, и я хочу, чтоб вы знали об этом!

— Понимаю, сэр. Придерживаюсь такого же мнения.

— Нет, не понимаете! Идут разговоры о том, что «Большая Тройка» собирается предложить Лайлу Лаваллету возглавить все три автокомпании, поскольку они все равно не в состоянии конкурировать с его «Дайнакаром». Я хочу, чтобы Лаваллет был вне опасности. Если его убьют, Детройт рухнет. И еще я хочу, чтобы ваши люди либо приступили наконец к работе, либо были уничтожены. Понятно? Они слишком опасны, чтобы разгуливать без присмотра.

— Понимаю, сэр.

— Вы все время это повторяете, Смит, но, знаете, как-то менее убедительно, чем обычно. Ну, жду известий.

— Да, сэр.

Смит положил трубку и вновь попытался, уже в сотый раз с тех пор, как узнал о покушении на Хьюберта Миллиса, дозвониться в гостиницу Чиуну.

Думал он при этом о том, доведется ли ему еще когда-нибудь начать свой рабочий день с чтения Конституции Соединенных Штатов с экрана компьютерного монитора.

В номере люкс гостиницы «Детройт-плаза» Чиун, правящий Мастер Синанджу, наблюдал, как встает в утреннем блеске солнце.

Он сидел на соломенной циновке перед стеклянной балконной дверью, которая наилучшим образом позволяла созерцать рассвет. За его спиной, освещая комнату, сердито мерцал коптящий светильник. По мере того, как вставало солнце, пламя фитиля тускнело, как меркнет перед блеском новых царств мощь старых империй.

Множество Мастеров Синанджу предшествовало Чиуну. Все они были одной крови. Крови Чиуна. Но не только кровные узы соединяли Чиуна с его предками.

Все они происходили от одного источника, и этим источником было Солнце животворящая сила, которая позволила Мастерам Синанджу пробудить в себе богоподобную мощь, дремлющую в любом человеке.

Но только тот мог приникнуть к живительному источнику — Солнцу, кто прошел курс наук у Мастера, уже постигшего его тайны, и только после долгого, длиною в жизнь, обучения. Искусство Синанджу передавалось каждому поколению предков Чиуна со времен первого Мастера, Вана, который, как утверждали легенды, получил свое знание от спустившегося со звезд огненного кольца.

Эта величавая и нерушимая традиция длилась вплоть до дней Чиуна, жена которого не принесла ему сына. Чиуна, который взял в ученики белого человека из чуждого племени, потому что достойных корейцев в Синанджу не осталось.