Глава седьмая

Подушками пальцев Римо нащупал на земле что-то твердое, похожее на осколок черепной кости. Глаза заливала кровь, капавшая со лба, и, вытирая, он ощутил на пальцах знакомое мокрое тепло. Он делал все слишком медленно. Слишком медленно. И вот теперь расплачивается за это.

Винтовка валялась на мостовой. Он хотел помешать парню спустить курок — но опоздал, раззява. Он уже разнес свой черепок вдребезги. А этот тип мог бы стать той самой ниточкой, по которой Римо наверняка проник бы в центр лабиринта. Но теперь он мертв — и все надо начинать сызнова.

— Потрясающе! — раздался у него за спиной восхищенный визг мисс Виолы.

— Быстрота улитки, — мрачно отозвался Чиун. — Почему ты позволил ему застрелиться, я тебя спрашиваю? Ты не должен был этого допустить! Он был нам нужен живым — и мы его упустили!

— Но он же стрелял... буквально во всех! — лицо мисс Пумбс побелело от страха.

— Не во всех, — уточнил Чиун. — А в меня и Римо.

— Но он убил эту бедную, бедную женщину! И этого несчастного ребенка!

— Когда получают новую машину, ее сначала обычно испытывают.

— Вы хотите сказать, что убил их, только чтобы узнать, стреляет ли его ружье? О, Боже! — ужаснулась Виола.

— Нет, — замотал головой Чиун. — Он сам и был той машиной. Когда будешь рассказывать своей Комиссии про ассасинов, непременно скажи, что Мастер Синанджу, славнейший из них, всячески осуждает использование любителей. И как раз этот случай показывает, что я абсолютно прав. Когда оружие попадает к дуракам, страдают невинные. Вообще нельзя было изобретать огнестрельное оружие. Мы это всегда говорили.

— То есть как — он и был машиной?

— Это было видно по его глазам, — заявил Чиун. — Увидеть это мог почти каждый.

— Но как вы могли увидеть его глаза? — мисс Виола отчаянно пыталась понять хоть что-нибудь. — Как, объясните? Ведь все было так ужасно... выстрелы, и погибли люди, а вы... вы смотрели ему в глаза, да?

— Когда ты, о прелестная дева, входишь в комнату, где полно других женщин, ты ведь сразу замечаешь, кто как накрасился — хотя у меня, например, глаза просто бы разбежались! Но ты замечаешь — потому что приучила себя к тому, чтобы первым делом смотреть именно на это! Вот так же я и Римо себя приучили кое к каким вещам. И потому зрелище смерти не слишком пугает нас — мы оба к нему привыкли. А в своем отчете ты обязательно должна сказать, что Мастера Синанджу не только самые искусные, но и самые симпатичные из ассасинов всех времен. Если, конечно, не считать Римо.

И Чиун, спрятав желтые кисти рук с длинными ногтями в рукава кимоно, застыл в умиротворенной позе на теплом весеннем солнышке перед зданием центра Эдгара Гувера, Вашингтон.

Внутри здания агенты федеральной службы названивали своим адвокатам, чтобы узнать, могут ли они произвести арест по подозрению в причастности к только что произошедшим внизу убийствам — поскольку тротуар, где лежали тела, формально считался городской, а не федеральной собственностью, и любой городской судья сам мог привлечь из-за этого федерального агента к ответу. В Америке никогда не привлекают к суду, например, тех, кто позволил уйти преступнику. Их отпускают — ради соблюдения гражданских прав, уважение к которым должно в конце концов превратить наше время в золотой век любви и всеобщего благоденствия.

Когда внизу прозвучал первый выстрел, в расположенном напротив здании ФБР все окна были в секунду закрыты плотными шторами.

Виола Пумбс в недоумении посмотрела на большие дома — оттуда никто не появлялся. Затем обернулась и волосы встали дыбом на ее голове.

Стоя на коленях у трупа, Римо пил кровь.

— Что случилось? — поднял брови Чиун.

— Он... он пьет кровь. — У Виолы стучали зубы.

— Да нет, — снисходительно улыбнулся Чиун. — Он только мажет ее на палец и нюхает. Кровь — кладовая здоровья, и по запаху одной ее капли опытный врач может определить болезнь или причину смерти. Но сейчас, хвала высшей мудрости, в этом нет нужды — ибо любой посвященный Синанджу скажет без труда, что некое зелье подтолкнуло этого безумца на его деяния. И перед тем как покончить с собой, он был уверен, что покончил с нами.

— Вы и мысли можете читать?

— Нет, — признался Чиун. — Все, что есть у меня — мой опыт. Вот если ты бросишь камень и попадешь в гонг, потом снова бросишь камень и снова попадешь в гонг, а потом бросишь еще раз — и промахнешься... Что ты тогда сделаешь?

— Брошу камень еще раз — чтобы попасть, разумеется!

— Верно. А когда этот безумец стрелял в меня и промазал, он не стал снова стрелять в меня, а прицелился в Римо; а когда не сумел попасть и в него, то убил себя — чтобы мы не узнали, кто велел ему сделать все это. Но, заметь, по второму разу он в нас не стрелял — потому что был уверен, что попал с первого. Поэтому расскажешь своим: кто прибегает к услугам Синанджу, экономит в главном, не скупясь на мелочи. Ибо нет ничего разорительное неудавшегося покушения — можешь поверить мне.

— А ассасины — это тайная организация?

— Тайны нужны лишь любителям, прикидывающимся ассасинами — наше доброе имя немало страдает от их самозванства. Взять ваши две западные войны. Первую из них начал некий самозванец в этом самом Сараево, она привела ко второй, а вторая, будь уверена, непременно приведет к третьей.

— Вы говорите о мировых войнах, мистер Чиун?

— Мировых? Корея в них не участвовала.

Чиун отвернулся, всем своим видом давая понять, что поскольку самая главная страна мира не имела к этим войнам никакого отношения, ему решительно все равно, что сделали друг с другом орды обезумевших европейцев, американцев и этих недоумков из Японии. Обыкновенная резня, которую устроили толпы сумасшедших с таким же сумасшедшим оружием — вместо того, чтобы прибегнуть к изящному, хорошо подготовленному и абсолютно незаметному заказному убийству, не оставляющему последствий и дающему возможность решить все спорные вопросы международной политики.

Обернувшись в сторону Римо, Виола вновь увидела лежавшие на тротуаре тела и окровавленный трупик ребенка — и почувствовала, что ноги ее подкашиваются, однако длинные ногти Чиуна молниеносно пробежали по ее позвоночнику — и к мисс Пумбс вновь вернулась способность видеть и ощущать. Короткий массаж Чиуна в мгновение ока прогнал дурноту, не отпускавшую ее с момента первого выстрела.

— По-моему, — вдруг заметил Чиун, — в этом месте что-то не так — или мои старые глаза меня обманывают?

Виола огляделась. На тротуаре постепенно собиралась толпа; то и дело слышались испуганные или гневные вскрики. И среди этого зарождавшегося хаоса на улицу вдруг плавно, словно вся неразбериха ничуть не заботила водителя, выехал автомобиль.

— Эта машина... — Неуверенно начала Виола.

— Верно, — кивнул Чиун. — Водитель не обращает никакого внимания на то, что здесь происходит. Можешь, кстати, отметить в своем отчете, что любители, как правило, не замечают таких вещей. Я знаю, что ты — смышленое дитя, и не мне учить тебя, как писать отчеты; но если позже ты решишь вдруг приняться за книгу, непременно опиши в ней, как Мастер Синанджу окинул взглядом толпу белых, жалких в своей беспомощности, и воскликнул: «Оставьте ваш страх — ибо с вами мудрость Дома Синанджу!» Можешь, конечно, описать это своими словами, — скромно добавил он.

Виола увидела, как следам за автомобилем, который привлек их внимание, двинулся Римо. Он не бежал — было больше похоже, что он плывет по воздуху.

Виола не заметила, как он двинулся с места — лишь по тому, как сокращалось расстояние между ним и машиной она поняла, что Римо движется. Она еще успела подумать, что бежит он вроде бы медленно, но движется поразительно быстро — и вдруг поняла, что Римо вообще не бежал. Его плавные, словно замедленные движения нельзя было назвать бегом.

Римо поравнялся с машиной, словно притянутый к ней резиновым жгутом. Раздался удар, металлический скрежет, от машины отделилась левая дверь, и на тротуар, стукнувшись о пожарный гидрант, вывалилось чье-то тело. Из глубокой раны на груди, там, где тело соприкоснулось с гидрантом, хлестала кровь. Было похоже, что его буквально выжало из машины под сильным давлением. Гидрант, однако остался цел.

— Ох! — выдохнула Виола.

Машина остановилась. Из окна высунулась загорелая рука с широким запястьем и помахала им.

— Что случилось, дитя мое? — участливо вопросил Чиун. — Чем ты так взволнована?

— Его... из этой «электры» им как будто бы выстрелили.

— Какой электрик? — не понял Чиун.

— Этот автомобиль, из которого ваш друг только что кого-то выкинул, называется «Бьюик электра».

— А-а, — протянул Чиун. — Понятно. Ну, пойдем, Римо, кажется, зовет нас.

— Но как?

— Он высунул из окна руку и машет нам. Это условный знак, и мы им всегда пользуемся. Это несложно. Просто махать — и все, — пояснил Чиун.

— Нет... Я спрашиваю, как удалось ему выбросить из машины этого парня?

— Взял и выбросил, — пожал плечами Чиун, не понимая, чему она удивляется.

Если вовремя и с толком применять то, чему несколько лет учился — можно делать вещи и более сложные. А-а, она, наверное, под впечатлением от того, что Римо не захотел портить городское водопроводное оборудование.

— Если цель движется, нужно следовать за ней — так, чтобы поразить ее одним точным ударом, — объяснил он Виоле.

— Нет, но с такой силой... Как у него это получается?

— Следуя великой мудрости Дома Синанджу, — машинально ответил Чиун, так и не уразумев в точности, чем так восхищалась Виола.

Правда, те, кто не умеет управлять своим телом и регулировать дыхание, часто удивляются самым простым вещам, которые могли бы делать и сами, если бы пользовались своим организмом правильно.

Открыв Виоле дверь, Чиун пропустил ее на заднее сиденье. В углу, у окна, молча сидел человек. В руке его был зажат кольт 45-го калибра. На губах мужчины играла слабая улыбка. Очень, очень слабая. Обычно так улыбаются те, кто только что сотворил какую-нибудь ужасную глупость. Так оно и выло — джентльмен с револьвером пытался по глупости выстрелить в другого джентльмена, с жилистыми запястьями, расположившегося на переднем сиденье.

На середине этой попытки жизнь его окончилась. Над левым ухом джентльмена виднелась небольшая вмятина — ее хватило как раз для того, чтобы вдвинуть височную долю мозга в мозжечок и зрительный нерв. Последней информацией, которую получили клетки его серого вещества, был краткий призыв «кончай работу». Информация дошла очень быстро — вмятина еще только-только оформилась; еще пару секунд по инерции сокращалось сердце, но, не получая сигналов от мозговых клеток, вскоре замерло.

Печень и почки, перестав получать от сердца свежую кровь, также прекратили работу; организм джентльмена объявил всеобщую забастовку под названием «смерть».

— Все в порядке, мисс Пумбс, — кивнул Римо. — Он не будет тревожить вас.

— Он... он мертв, — едва слышно прошелестела Виола.

Замечание Виолы покоробило Римо, который уже принялся было налаживать контакты с водителем. Тот, со своей стороны, прилагал все усилия, чтобы вести себя как можно более дружелюбно с неожиданным гостем, освободившим салон от пассажиров с поистине ошеломляющей стремительностью.

— Нет, мисс Пумбс, он вовсе не умер. Он будет вечно жить в сердцах тех, кто постарается больше не делать глупостей.

— А что... за что вы его убили? — спросила Виола прерывающимся голосом. — Ведь он мертвый! Совсем, навсегда — и что он вам сделал, он ведь только ехал...

— Что сделал? — переспросил Римо. — За то, что он сделал, милая, убивают всегда и везде. Прежде всего — он не взял на себя труд хорошенько подумать. А кроме того — не умеет обращаться с этой своей штуковиной. Медвежья реакция и птичьи мозги — вот два порока, которые трудно оставить безнаказанными.

Чиун успокаивающе сжал трясущееся запястье Виолы.

— Этот человек поплатился, мисс Пумбс, за оскорбление нашей чести.

Виола его не слышала. Она дрожала так, будто к мочкам ее ушей подключили электрический ток. Ни за какие деньги на свете она не согласилась бы повернуть голову в ту сторону, где находилось «это». Смотреть в другую сторону ей тоже не хотелось — там сидел азиат, который, судя по всему, не находил ничего особенного в случившемся.

— Он нанес смертельное оскорбление также и вашей чести, мисс Пумбс! И смиренно умер во славу той, чье перо воссоздаст наконец историю Дома Синанджу!

— Выпустите меня отсюда! — взвизгнула мисс Виола, находясь на грани истерики. — Я хочу опять к Пупси! И дьявол побери все книжки про убийц, вместе взятые!

— Нам пришлось лишить его жизни, ибо мысли его об устройстве мира были исполнены зла.

Чиуну показалось, что для белого человека этот довод будет более убедителен.

— Виола, — холодно обронил Римо, — теперь заткнитесь и слушайте, что скажу вам я. Он умер, потому что за секунду до этого пытался убить меня. А машина приехала сюда за тем парнем, что убил ребенка и женщину. Именно те, кто сидел в ней, приказали ему сделать это. Они же приказали ему убить нас. Но просчитались — и поэтому сами умерли. Только по этой причине.

— М... мне больше нравится политика. Раздеваться перед конгрессменами вовсе не так опасно!

— Так или иначе, мисс Виола, — покачал головой Римо, — вы влезли в эту историю. Но как только все кончится — я сам подпишу вам увольнительную, даю слово.

Чиун тоже попытался успокоить мисс Пумбс, но в этот момент труп в углу повалился набок. Мисс Пумбс зарылась лицом в колени и тихо всхлипывала.

А Римо беседовал с водителем, ровным, дружелюбным тоном задавая вопросы. Человечек за рулем отвечал горячо и искренне — но, увы, знал он очень немного. Вернее сказать, ничего. Он был нанят сегодня утром через компанию «Мегаргел», занимающуюся прокатом автомобилей. Когда начали стрелять, он очень испугался. Сиденье под ним было мокрым — в отличие от его репутации.

Глава восьмая

Три раза подряд субботние телепрограммы, в которых президент Соединенных Штатов отвечал на телефонные звонки зрителей, давали самый высокий рейтинг в сетке передач на уик-энд. Однако четвертая и пятая провалились с треском. В Нью-Йорке их начисто забил старый сериал «Семья Монтефуско», в Лас-Вегасе — фильм с участием Говарда Хьюза, который показывали в девятьсот пятнадцатый раз.

По словам представителя телекомпании, имевшего бурное объяснение с советником президента, дело было «в общем-то гиблое. Этими ответами президента телезрители интересуются в той же мере, как, скажем, процессами высыхания краски или роста травы. Или, к примеру, испарения жидкости. Так что тратить на них эфир — дело пустое. Извини, старик, что так получилось. Но ничего не поделаешь.»

Советник президента, излагая ситуацию патрону, сообщил, что «продолжать публичные выступления по ТВ пока целесообразным не представляется.»

— Но придется.

Президент пожал плечами, не поднимая головы из-за громоздившихся на его столе бумажных кип высотой примерно по футу каждая. Чиновники вечно жалуются на обилие бумажной работы. Но человек за столом понимал, что бумаги — это информация, а именно обладание информацией и давало доступ к президентскому креслу. Распоряжение неверное, даже глупое, сколь бы не было вредно само по себе, все же не имеет таких последствий, как распоряжение, не подкрепленное информацией — ибо последнее слишком часто воспринимается подчиненным как новый стиль работы. Поэтому к бумагам президент относился с уважением, теша себя еще и мыслью о том, что он первый со времен Томаса Джефферсона осознал важность информационных данных и даже применил для их обработки некоторые научные методы.

— Но, сэр...

Президент осторожно вложил желтый карандаш «2М» в стоявшую перед ним серебряную подставку и поднял наконец глаза на советника.

— Прежде всего я отвечаю на эти звонки, чтобы почувствовать пульс народа Америки, а вовсе не из желания появиться лишний раз на экране. Если бы мне действительно хотелось заинтересовать этих телевизионщиков — проще всего было бы послать им кассету, на которой я исполнял бы на лужайке перед Белым домом «Танец маленьких лебедей». Ручаюсь, что они обеспечат такую передачу самым удобным эфирным временем.

На лице президента советник увидел знакомое ему выражение, означавшее, что лучшим ответом на эту тираду будет молчаливое согласие собеседника.

Поэтому советник лишь кивнул, слегка улыбнувшись.

— Верное решение, сэр.

Снова взявшись за карандаш, президент принялся заносить цифры в графы лежавшего перед ним отчета об импорте пищевой продукции.

— И верные люди, — кивнул он в ответ.

Вздохнув про себя, советник медленно пошел к двери. И обернулся, вновь услышав голос хозяина кабинета за спиной.

— А верные люди — верные решения.

Президент широко, ободряюще улыбнулся. И лишь когда успокоенный советник исчез за дверью, президент тяжело вздохнул. Самое сложное в работе любого руководителя — это, без сомнения, личные отношения с людьми. Даже те, кто вот уже многие годы работает с ним, до сих пор склонны принимать его несогласие за неодобрение, до сих пор склонны думать, что если президент не делает то, что, по их мнению, он должен делать — значит, их работа недостаточно убедительна, а сами они не Бог весть как ценны...

Президенту подумалось, что если не бы столько времени уходило на то, чтобы гладить по шерстке членов Конгресса, сотрудников, даже его домашних — сколько еще разных документов смог бы он хотя бы прочесть... Невесело усмехнувшись, он вернулся к прерванному занятию.

А четыре дня спустя он вновь сидел в кабинете в южном крыле здания, окруженный нацеленными на него объективами телекамер, нажимал на кнопки стоявшего перед ним телефона и отвечал на вопросы простых американцев, которым удалось пробиться через заслон из трех секретарей, чтобы поговорить наконец с главой нации.

— Следующий — мистер Мэнделл, сэр. Линия два. По вопросу энергоснабжения.