— Но откуда ты взял, что ему угрожали? И что это была за угроза, в таком случае?

— Скорее даже предупреждение — то происшествие в этой вашей Солнечной долине.

Глазки Чиуна поблескивали от гордости.

— Скажи пожалуйста, папочка! И как это ты догадался?

— Кто только вбил им в голову доверить это дело тебе? — вздохнул Чиун.

Атака четырех ревнителей веры была встречена простым и действенным маневром — Римо и Чиун просто отступили в сторону, словно пропуская в двери метро озверевшую в час пик толпу пассажиров. Из барахтающейся на мостовой кучи тел временами доносились выкрики о величии Всемогущего и о том, как по улицам потоками побежит кровь неверных.

С головы одного из атакующих слетело вафельное полотенце.

— Они бесчестить мой тюрбан! Бесчестить мой тюрбан! — завизжал страдалец.

Чиун и Римо осторожно переступили через ворох копошащихся тел.

— Не знаю кто — но они поставили именно меня, папочка, — напомнил Римо. — Так как ты догадался про Солнечную долину? И почему именно там?

— По законам логики, — ответствовал Мастер.

— Да ты же раньше никогда и не слышал о ней! — не унимался Римо.

— Смит мне все рассказал.

— А, там, в Лос-Анджелесе, в гостинице, что же он сказал тебе, если не секрет?

— Он сказал, что его крайне беспокоит то убийство. Он считает, что это предупреждение.

— И дальше что?

— А дальше он предал меня, поставив тебя во главе этого дела.

— А что заставляет тебя думать, что опасность исходит от какого-то одного лица... или, скажем, какой-то группы?

— Я только знаю, что опасность есть. И пока мы знаем только об одном ее проявлении. Самое же важное — чтобы имя Дома Синанджу никак не было связано с этим вашим императором, потому что если еще один из ваших владык умрет, это опозорит репутацию Дома — и совершенно незаслуженно, ибо в вашей стране полным-полно чокнутых, которые убивают бесплатно.

На некотором расстоянии от них Хамис аль-Борин производил перегруппировку сил для повторной атаки.

— Не двигать — или вы умирать! — пригрозил он. — Вы нет встречать простой бандит-ниггер. Мы иметь имя ислам. Самый один человек, кто нас остановить — есть иной ислам человек, он только. Это есть писать в святой книга... э, как ее называется?..

— А я, представь себе, не хочу, чтобы этот президент умер, папочка.

Чиун улыбнулся.

— Все мы, все умрем когда-нибудь, Римо. Ты хочешь сказать — тебе не понравится, если его смерть наступит слишком скоро или будет слишком мучительной.

— Именно так. К тому же ты еще не видел нашего вице-президента.

— Ты хочешь сказать, что если президент умрет, его супруга не наследует престола?

— Нет, папочка.

— А его дети?

— И дети тоже.

— А этот вице-президент — он ему близкий или дальний родственник?

— Ни близкий, ни дальний.

— Значит, он не его внебрачный сын?

— Нет.

— Тогда все в порядке — мы доподлинно знаем, кто стоит за всем этим заговором; возможно, кстати, он тоже использует бесплатных убийц — что многократно умножает его бесчестье. Это человек, которому смерть президента выгодна. Мы принесем президенту его голову на золотом блюде — и позор бесплатных убийств в вашей стране навсегда закончится.

Четверо снова возобновили атаку, на сей раз решив зайти по двое с каждой стороны. Их возня начала надоедать Римо, по каковой причине он отправил в глубокий нокаут сначала одного — толчком локтя под левое ребро, затем другого — ударом в солнечное сплетение и собирался уже заняться остальными двумя, по его остановил сердитый голос Чиуна:

— Я прошу не забирать у меня моих, Римо. Это крайне невежливо.

В воздухе, подобно молниеносному языку ящерицы, мелькнул длинный ноготь — и один из нападавших повалился с багровой язвой на лице, в том месте, где только что был глаз. Из раны вытекала серовато-алая масса мозга. Сухая желтая кисть едва коснулась бешено крутящегося в воздухе лезвия — этого оказалось достаточно, чтобы оно завертелось вдвое быстрее и, описав последний круг, вонзилось в живот его обладателя. Полотенце, украшенное стеклянным алмазом, свалилось с головы, глаза борца за веру стекленели.

— Господи Иисусе, — прошептал Хамис аль-Борин, несколько дней назад почерпнувший свое звучное имя с пачки мыла, которое он по ошибке приобрел в супермаркете вместо кукурузной патоки. Больше сказать он ничего не смог — по подбородку потекла кровь, и ноги его подогнулись.

— Ну, допустим, — кивнул Римо, — Солнечная долина. Кстати, ты знаешь, что это дорогой и модный курорт?

— Я смогу увидеть там звезд? — оживился Чиун, ревностно смотревший все дневные телесериалы.

В последнее время, однако, он стал изменять привычке, что объяснял «изменой благочестию» со стороны режиссеров телепрограмм. Чиун не одобрял насилие и эротические сцены.

Подобрав с мостовой оранжевый бриллиант, Чиун некоторое время изучал его в свете уличного фонаря.

— Стекло, — презрительно пробормотал он. — В мире не осталось ничего настоящего. И как грубо сделано. Разве бывают оранжевые бриллианты? Это нельзя назвать даже подделкой, Римо. — Чиун расстроено ткнул носком сандалии лежащий рядом труп. — Всюду насилие. Даже в моих дневных драмах, некогда столь чудесных. Эту страну ни к чему спасать — она не стоит этого. Отбросы вашего общества всплывают на самый верх и оттуда управляют вами.

— А ты смотри старые записи, папочка, — посоветовал Римо.

Они двигались по направлению к Белому дому, где легче было поймать в это время такси до аэропорта Даллес.

— Это не то! Старые я все смотрю. Наизусть. И знаю все про всех звезд, которые там играли. И знаю, что мне они нравились больше нынешних. Потому что теперь в дневных программах звезды занимаются сексом, дерутся и грязно ругаются. Куда девались честность, наивность и чистота? — горестно вопросил Чиун, Мастер Синанджу и преданнейший поклонник «Планеты любви», последнюю серию которой дали в дневной программе несколько месяцев назад после двадцати пяти лет непрерывного показа. — Где теперь чистота и невинность, я тебя спрашиваю?

— А где ты видел их в жизни, папочка?

Римо показалось, что его вопрос не лишен известной логики.

— Они перед тобой.

Чиун гордо поднял подбородок.

Первый рейс на Солнечную долину оказался лишь в пятом часу утра, и, сидя в полупустом зале ожидания, Римо предавался воспоминаниям о множестве других аэропортов, где случалось ему ждать рейса, и в которых окончательно умерла его надежда на то, что у него когда-нибудь будет свой дом, где можно преклонить голову на знакомую с детства подушку и увидеть, проснувшись поутру, те же лица, которые видел минувшим вечером.

Нет, его удел состоял в другом — вместе с одиноким существованием Римо обрел способность столь совершенного владения своим телом, каким что-либо из живущих вряд ли мог похвастаться.

Ибо он был посвященным в тайны Синанджу, солнечного источника всех боевых искусств, отраженным лучом древнейшей и могущественнейшей мудрости. Так-то оно так, но аэропортов в мире так много. Вот если бы у него была хотя бы какая-нибудь деревенька, в которую он мог бы время от времени посылать заработанное... Чиун не раз говорил ему, что его дом — Синанджу, но это было в лучшем случае нечто вроде дома духовного. Вообразить же себя корейцем Римо не мог, как ни старался, не мог. Римо был сиротой — собственно, поэтому Смит и выбрал его для роли карающей десницы КЮРЕ и позаботился о том, чтобы он исчез, стал человеком, которого не было, работавшим на организацию, которой тоже не существовало.

Римо давно понял, что аэропорты — это такие места, где люди бесконечно жуют шоколад и пьют кофе или поднимаются в бары и напиваются, или сидят в креслах и читают журналы.

И ему внезапно захотелось кричать, стоя в центре этого вылизанного до блеска сооружения, готового выплюнуть запертых в его брюхе людей в тесное чрево самолетов, ждущих снаружи, чтобы проглотить их. Но для всех этих людей аэропорт был краткой остановкой на пути домой — а для Римо он и был самым его домом, краткой остановкой на извилистом пути бытия, согревавшим душу Римо так же, как асфальт внизу ласкает взор человека, собирающегося броситься с четырехэтажного здания... Римо вспомнил свой прыжок по окончании утренней тренировки. Вот он, его дом — несколько кратких мгновений между началом прыжка и мягким приземлением на асфальте.

Что ж, значит, так и надо, решил Римо.

И кричать тут нечего.

Утро следующего дня застало их у развалин, еще так недавно бывших комфортабельным зимним домиком, где провел свои последние дни, пытаясь спастись от неминуемой смерти, Эрнест Уолгрин. У разрушенной стены дремал пригревшийся на солнышке полицейский. В земле среди обломков фундамента зияла глубокая воронка.

Заглянув внутрь воронки, Чиун, удовлетворенно улыбнувшись, подозвал Римо. Римо тоже заглянул вниз. Все было понятно без слов — так разворотить фундамент могла только взрывчатка, в этом же самом фундаменте и запрятанная.

— Ну? — спросил Чиун.

Полицейский, разбуженный звуком его голоса, открыл один глаз. Встав на ноги, объяснил невесть откуда взявшемуся азиату и его белому напарнику, что здесь обоим им делать нечего. Получил вежливый ответ, из которого явствовало, что, если он будет им мешать, они просунут его карабин между его ребер и он выйдет с другой стороны. Непривычная легкость движений странной пары смутила полицейского. Профессиональное чутье подсказало ему, что с ними лучше не связываться, — и потому со спокойной душой он снова задремал на солнцепеке. В конце концов, до пенсии ему оставалось добрых пятнадцать лет, а ускорять получение ее по инвалидности у него не было никакого желания.

— Ну? — повторил Чиун.

— Дело считаю закрытым, — объявил Римо.

— Ну почему в мире не происходит ничего нового? — простонал Чиун. — Все, все уже было когда-то!

— Да, один из первых твоих уроков, — кивнул Римо. — Притча о яме. Смешно — тут даже и яма есть. Кстати, в твоей истории, насколько я помню, если все сделать правильно, яма в конце концов исчезала.

Эту историю, которую каждый Мастер Синанджу в положенный срок рассказывал своему преемнику, Римо помнил прекрасно. Урок, который должен был извлечь из нее ученик, сводился к тому, чтобы не бояться заданий, кажущихся поначалу невозможными. А сама история была вот какая.

В давние времена, когда Дом Синанджу еще не достиг своего могущества, и Мастера часто погибали, пытаясь достичь поставленной цели, в Японии в родовом замке жил великий сегун. И один из его приближенных возжаждал его смерти, чтобы самому стать сегуном и властвовать над Японией. В то время еще не было ни самураев, ни кодекса бусидо. По японским меркам — очень давно; для Синанджу — не очень.

Охраняли сегуна храбрые воины. Они всегда были при нем, и всегда строились по трое — трое, потом еще трое, потом еще и так далее.

Строй был похож на улей — и сегун занимал место пчелиной матки. Власть его была безгранична. Замок его был самым большим в Японии. А Мастер Синанджу, о котором пойдет речь, был отнюдь не самым сильным — искусство же управлять дыханием в те времена еще не было открыто. Прозвали этого мастера «Мухой» — за манеру двигаться быстро, с короткими остановками.

Мастер «Муха» понимал, что убить сегуна в его замке никак не удастся. Конечно, зная секреты Синанджу, он владел боевым искусством во много раз лучше самого опытного японского воина. Но — одного воина, а не многих, собранных вместе. В те времена в Японии еще не появились ниндзя — ночные убийцы, создавшие свою школу в попытках подражания Мастерам Синанджу, но подражание всегда останется подражанием — и не более того.

Но для Синанджу те времена были трудными, и в деревне царил голод. Люди с надеждой взирали на Мастера, а он не мог сказать им — «я слаб пред сегуном, люди, он слишком силен». Плачущему от голода ребенку не рассказывают о силе и слабости. Перед ним ставят наполненный рисом горшок и с улыбкой говорят: «Поешь, милый».

Эти самые слова люди и услышали от Мастера Мухи — а перед тем он взял у вельможи, желавшего смерти сегуна, часть денег, предназначенных Мастеру в обмен на жизнь сюзерена, и купил на них риса для всей деревни. Остальную же часть вельможа пообещал отдать после выполнения задания.

В Японию Мастер Муха отправился морем, чтобы прибыть незамеченным. Но власть сегуна была так велика, что он уже знал — в его землю прибыл человек из Синанджу.

Но если Дом Синанджу и не обладал еще в те времена могуществом — мудрость его уже была с ним. И уже тогда Мастерам было известно, что в любой силе скрывается слабость — и любая слабость может обернуться силою. Панцирь, защищающий от стрел, станет гибелью для воина, если тот упадет в воду. Не боящееся воды дерево легко разломать рукой. Нож, брошенный во врага, не всегда достигает цели и оставляет безоружным метнувшего.

Жизнь, священная для каждого, неминуемо ведет к смерти. Смерть, заканчивая одну жизнь, порождает новую.

Все это Мастер Муха очень хорошо знал — и еще знал, что с той минуты, как он ступил на землю Японии, за ним наблюдают десятки соглядатаев великого сегуна. Везде: в лесу, у реки, в заброшенной деревне и священном городе.

И тогда Мастер Муха притворился, что невоздержан в вине. И пил его, и каждый раз поблизости оказывался кто-нибудь из людей сегуна. И, прикидываясь пьяным, Муха выбалтывал ему секреты своего мастерства — о том, как слабость точит изнутри силу и сила скрывается в слабости.

В самое короткое время слова Мастера достигли ушей сегуна. А он требовал от своих шпионов, чтобы те выведали у Мастера, какие же слабые места усмотрел он в его несокрушимой мощи.

И Мастер говорил — стены замка такие толстые, что воины не услышат поданной им команды; охранников вокруг сегуна так много, что среди них вполне могут оказаться предатели. Чем больше колосьев на поле, тем легче укрыться сорняку.

Сегун, который собрал в своем замке лучших воинов и лучшее оружие со всей страны, в конце концов рассмеялся и в последний раз послал к Мастеру шпиона — узнать, что же может защитить лучше, чем его замок и его охрана? Именно это желает знать великий сегун, прежде чем расправиться с Мухой.

И Мастер Муха ответил ему — в глубокой яме недалеко отсюда прячется самый свирепый разбойник во всей Японии, и схватить его никому не удастся.

Известно, что разбойники были во всех землях и во все времена. Где больше, где меньше. Больше, конечно, в тех землях, которые страдали от бедности. Но и в богатых странах их было немало. И Муха знал, что должны они быть и в Японии. И не ошибся.

Лазутчик сегуна спросил Мастера, о каком именно разбойнике идет речь. И Мастер ответил:

— Человек этот столь велик, что ваш сегун не знает даже его имени. И никогда не сможет найти его. Это самый ловкий разбойник во всей Японии. И прячется в таком месте, до которого никто не сможет добраться. Это самое надежное место во всей Вселенной, друг мой.

И когда лазутчик спросил его, где же находится это место. Мастер Муха ответил, что об этом знает лишь великий разбойник — и он сам, но он не может раскрыть секрет, не нарушив обещания, данного у смертного одра. Потому он — и Мастер усмехнулся — разбойник этот дожил до преклонных лет и умер в покое и радости, и теперь лишь Мастер Синанджу знает, где находится это место — и унесет с собой в могилу этот секрет. Ведь такое сокровище не для смертных.

День спустя лазутчик появился снова с пригоршней драгоценных камней — и стал уговаривать Мастера взять их в обмен на тайну чудесного места. Но Мастер отказался, сказав, что если он просто-напросто выдаст секрет за деньги, то чудесные свойства места сразу будут утрачены. Ибо совершенная надежность его зависела именно от сохранения тайны — знать о ней могли лишь Мастер Синанджу и тот, кто будет владеть этим местом после великого разбойника. Если же тайна станет достоянием многих — чудесное место исчезнет, как исчезает дом из бамбука и рисовой бумаги, охваченный пламенем.

Тайну можно раскрыть лишь тому, кто сумеет воспользоваться свойствами этого места.

И тогда сегун, как это заведено у японцев, решил любыми средствами выпытать у Мастера, где оно находится. И Мастера схватили, и пытали всю ночь — а наутро его повели к сегуну, и там Мастер сделал то, на что не отважился бы ни один японец. Он назвал великого сегуна глупцом.

— Ты, чья мощь превышает власть императора, ты, по чьему велению гибнут тысячи — ты самый большой глупец в этом мире, сегун! Можешь и дальше продолжать свои глупые пытки — но, если я вдруг все же скажу, где находится чудесное место, разве достанется оно тебе? Нет, оно достанется первым, кто услышит о ней — палачам из твоих подвалов. Ты отдал в руки им мою жизнь — но сможешь ли ты им доверить свою, сегун?

Но и теперь я не могу ничего тебе рассказать — ты ведь все еще не один, владыка. Взгляни, сколько стражей вокруг тебя. Ты недостоин чудесного места. Я унесу тайну с собой в могилу, сегун.

И тогда по приказу сегуна Мастера Синанджу перевели из сырого подвала в маленький домик на морском берегу, где ему давали еду и ухаживали за его ранами. И когда он поправился, в домик к нему пришел гость — совсем один, ночью, перед самым рассветом. Это был великий сегун.

— Теперь ты можешь сказать мне все. Я пришел один — никто не узнает об этом.

Мастер запросил за тайну баснословные деньги, сказав, что если просто выдать ее — место таким образом обесценится, но взяв за нее столько, сколько просил, Мастер тем самым дает ему новую цену, во много раз превышающую старую.

Деньги принесли сразу — но Мастер Муха знал, что на счет великого сегуна не стоит обманываться. Как только он укажет ему чудесное место — то немедленно будет убит, деньги возвратятся в казну, а сегуну не придется опасаться предательства со стороны Мастера.

И тогда Мастер велел сегуну двигаться в окрестности города Осака, что в трех днях пути. Там они встретятся — и всего одна ночь будет отделять сегуна от тайны. Мастер назначил место встречи и предупредил, что сегун должен непременно прийти один.

Разумеется, смешно было ожидать этого от сегуна. За собой, на небольшом расстоянии, он послал трех верных вельмож с лошадьми и оружием. При этом ни один из троих не обладал правом наследования трона после смерти сегуна. Это, считал сегун, позволяло верить им.

Они встретились, и Мастер отвел сегуна на вершину небольшого холма и сказал ему:

— Вот то место, о котором я говорил, сегун.

И сегун ответил:

— Но я ничего здесь не вижу.

— Конечно. Ведь если бы видел ты, значит, увидели бы и другие. Разве можно было бы тогда назвать это место самым надежным в мире? Вот мой меч. Копай.

— Сегуны не копают землю, крестьянин.

— Без этого ты не увидишь его. О, это место весьма просторно. Но вход в него узок, и заперт — понял теперь? А я не помощник тебе — я еще слишком слаб после твоих пыток.

И сегун принялся копать, и копал почти до рассвета — до тех пор, пока в земле не получилась яма глубиной в его рост. И когда сегун почти скрылся в ней. Мастер Муха — который был вовсе не так слаб, а лишь искусно притворялся перед палачами — поднял с земли огромный валун и занес его над головой сегуна. И сказал шопотом:

— Теперь ты будешь жить в самом надежном месте, какое только есть в мире — в могиле, сегун.

И, сказав так, бросил камень вниз — и разбил великому сегуну череп.

Потом он вызвал на бой троих вельмож, что скрывались неподалеку, и в честной схватке убил всех, одного за другим, отрезал им головы, насадил их на пики — и бежал из этой страны.

А тот вельможа, который стараниями Мастера получил трон сегуна, до конца дней не забыл услуги Дома Синанджу — слал в деревню рис, сушеную рыбу, оружие, алмазы и золото. За время своего правления он не раз еще обращался к Мухе — и прослыл сильнейшим из государей, правивших когда-либо Японией.

Вот такую историю услышал некогда от Чиуна Римо. Когда ему пришло в голову прочесть в энциклопедии про славного владыку — покровителя Мухи, оказалось, что это был один из самых кровавых тиранов в японской истории. Для тех, кто регулярно пользовался услугами Дома Синанджу, это было обычным явлением.

Мораль же этой притчи была в том, что если не можешь убить птицу в гнезде — вымани ее на открытое место.

Римо вновь окинул взглядом руины здания.

— Взрывчатка в фундаменте, Чиун, это ясно.

Спрыгнув в яму, он поднял несколько бетонных осколков и растер в руке пыль.

— Похоже, что тот, кто выкурил парня из его логова, действовал прямо как Муха... только интересно, зачем им вообще понадобилось его убивать?

— Кто может понять мысли белых? — пожал плечами Чиун.

— Да, на сей раз понять трудно, — хмуро кивнул Римо.

Неизвестно почему, но он беспокоился. И беспокойство его усилилось, когда уже в Миннеаполисе он обнаружил, кто посоветовал Эрнесту Уолгрину скрыться в Солнечную долину. «Палдор» — агентство по обеспечению безопасности.

— Получается какая-то чепуха, Чиун. Уолгрина убили именно те, кто посоветовал ему уехать туда — это ясно. Но чтобы это было охранное агентство, которое он сам нанял защищать его...

— Ты, как всегда, торопишься с выводами, — заметил Чиун. — Может, это самое охранное агентство хитростью заставили заманить в Солнечную долину этого, как его... Уолгрина. Разве иной конец был бы у истории с Мухой, если бы он не сам отвел сегуна на холм, а заставил бы кого-нибудь еще привести его туда хитростью? Конец был бы тем же, и тем же — смысл всей истории. Сегун бы все равно умер.

— Похоже, ты прав, — признал Римо, рассматривая стриженные лужайки богатого пригорода Миннеаполиса, где раньше жил Уолгрин. — Но я тревожусь за президента, Чиун. Его они тоже думают заманить в яму? И кто вообще эти самые «они»? Смит больше ничего не говорил тебе тогда, в Лос-Анджелесе?

— К чему запоминать слова лжеца?

Чиун сумрачно взглянул на Римо.

— Смитти не лжец. Что-что, а уж этого о нем никак нельзя сказать, папочка.

— Не только лжец, но еще и лжец глупый — обещал, что я буду руководить делом, а потом перед лицом президента, вашего императора, сам нарушил свое обещание и унизил меня.

— Чиун, что он еще сказал? Вспомни! Есть какая-то связь между смертью Уолгрина и предполагаемым покушением на жизнь президента?

— Эта связь совершенно очевидна, — ядовито улыбнулся Чиун. — У обоих есть одна общая черта, которая не может не бросаться в глаза.

— Какая же?

— Они оба белые.

— Благодарю за помощь!

Римо пытался заставить себя думать, в то время как взгляд его следовал за поворотом дороги, изящно огибавшей дом Уолгрина с обеих сторон, делая его прекрасным объектом для нападения. Мебель внутри, в комнатах была покрыта чехлами, на газоне уже четыре дня стояла табличка, возвещавшая о продаже. Еще совсем недавно этот дом видел жизнь, которая ему может только присниться, подумал Римо.

Он может потрогать руками в этом доме каждую вещь — но его собственным он никогда не будет. Он завидовал Уолгрину — вернее, тому, как он жил, пока жил, разумеется. Для самого Римо подобный конец исключен — но возможность пожить вот так хотя бы пару дней исключена тоже.

На противоположной стороне улицы в машине сидела женщина с ярко-желтыми волосами. И смотрела на Римо и Чиуна — смотрела слишком пристально, чтобы взгляд этот мог быть случайным. Хлопнула дверь — из машины женщина вылезла.

Римо смотрел, как она шла к ним — мягкой, грациозной походкой, способной заставить лопнуть от избытка впечатлений самый похотливый мужской глаз. Светло-голубое шелковое платье не скрывало, а скорее подчеркивало ее обширную грудь. На полных алых губах играла улыбка, способная сразить наповал целую футбольную команду из высшей лиги.

— Это дом Эрнеста Уолгрина, — объявила она. — Простите, но мне показалось, что вы проявляете к нему повышенное внимание. Я — инспектор Комиссии по заговорам при Белом доме. Вот, если угодно, мое удостоверение. И не будете ли вы любезны сказать мне, что, собственно, вы здесь делаете, джентльмены?

В руке ее оказался квадратик тисненной кожи, внутри которого обнаружилась карточка с фотографией — на ней она выглядела угрюмой и отнюдь не такой соблазнительной. На карточке красовалась печать Конгресса, из-под карточки высовывался край сложенного листка бумаги, который Римо немедленно выдернул.

— Подобные действия запрещены! — накинулась на него обладательница бумаги. — Это важная государственная корреспонденция! Секретная корреспонденция! Корреспонденция, принадлежащая Конгрессу!

Развернув бумагу, Римо увидел на ней гриф некоего доктора Орвела Крила, занимающего, как явствовало из надписи, пост председателя президентской Комиссии по заговорам (КОЗА). Ниже косым почерком было начертано: «У тебя или у меня?» И подпись: «Пупси».

— А что именно вы... мм... инспектируете? — спросил Римо.

— Вопросы задаю я! — отчеканила девица, выхватив у Римо листок. Римо запомнил имя, обозначенное в удостоверении — мисс Виола Пумбс. — Так что вы здесь делаете? — повторила она, заглянув в карточку с перечнем вопросов.

— Планируем убить Верховного судью, членов Конгресса и всех сотрудников Исполнительного комитета, чей доход превышает тридцать пять тысяч в год, — чистосердечно признался Римо.

— У вас нет карандаша? — спросила мисс Пумбс.

— А вам зачем? — удивился Римо.

— Записать ваши ответы. Кстати, как пишется «планируем»?

— Простите, а чем вы занимались до того, как стали инспектором? — полюбопытствовал Римо.

— Я работала в массажном салоне, — сверкнула очами мисс Пумбс, гордо воздев с трудом сдерживаемые корсажем розовые полушария. — Но потом доктор Крил взял меня на должность инспектора. Но, честно говоря, я никак не могу уяснить разницу между покушением и обыкновенным убийством, и...

— Живя в этой отсталой стране, дитя мое, очень трудно понять такие вещи, — поспешил согласиться Чиун. — Но у вас есть редкая возможность. Я сам займусь вашим обучением. Из миллионов юных дев Америки вы будете лучше всех разбираться в этих вещах. И ваша комиссия признает вас мудрейшей в своем роде!

— В моем роде? А какой это... мой род? — мисс Пумбс удивленно захлопала ресницами.

— Род грудастых белых малюток, — было похоже, что Чиун припоминает название певчей птицы, случайно увиденной в заснеженном зимнем саду.

— Пошли, Чиун, нам надо работать, — дернул его за рукав Римо. — Никого ничему учить ты не будешь — уж поверь мне.

— Вы гадкий! — резко обернулась к нему мисс Виола. — Грубый! Я... я всегда хотела, чтобы меня уважали за... за мой мозг, если хотите знать!

Римо скосил глаза на ее бюст.

— За правое или левое полушарие?