Глава первая

Над угрозой стоило задуматься.

Было в ней что-то такое, что превращало ее не просто в угрозу — а скорее в данное наверняка обещание.

Голос в трубке ввел в заблуждение даже секретаршу — ни дать, ни взять обычный деловой звонок, и владычица приемной Эрнеста Уолгрина без колебаний соединила звонившего с патроном.

— Вас спрашивает некий мистер Джонс.

— И что же он хочет от меня?

Чутью своей секретарши президент компании «Дейта Компьютроникс» из Миннеаполиса, штат Миннесота, доверял настолько, что при очередном деловом знакомстве он инстинктивно принимался разыскивать ее взглядом, дабы она намекнула, с кем из присутствующих надлежит поздороваться приветливо, с кем — не очень. Не то, чтобы его не устраивало собственное мнение — просто секретарша за много лет съела на этом, фигурально говоря, не одну собаку.

— Не знаю точно, мистер Уолгрин. Я... я поняла так, что вы ждали этого звонка, он еще сказал, что дело сугубо личное.

— Соединяйте.

Уолгрин взял трубку. Телефонные разговоры ни на секунду не отвлекали его от дел, прижимая трубку к уху, он просматривал предложения, проверял контракты, подписывал договоры. Так уж был устроен его мозг — мозг бизнесмена, привыкшего делать сразу два дела, находится в двух местах одновременно. Это качество передал Уолгрину отец, отпрыск Эрнеста не смог его унаследовать.

Дед Уолгрина в свое время фермерствовал, отец его был владельцем аптеки. Эрнесту всегда виделась в этом какая-то естественная последовательность — от распаханного поля к аптекарскому прилавку, оттуда — к серой «тройке» чиновника и дальше — к университетской скамье или, может быть, сутане священника. Так нет же — его собственный и единственный сын купил полуразвалившуюся ферму в захолустье и вернулся в прадедовский мир обмолота, видов на урожай и треволнений по поводу возможной засухи.

До этого Эрнесту Уолгрину всегда казалось, что фамильная карьера — уж никак не круг, а скорее лестница. Есть, конечно, в мире работенка и похуже фермерской, но тяжелее уж точно нет. Но он слишком хорошо знал — спорить с чадом абсолютно бесполезно. Фамильное свойство Уолгринов — упираться и стоять на своем — его сын унаследовал в полной мере. Как изрек в свое время Эрнестов дед: «Пробуй лишь ради пробы. И не так важно, где ты после этого окажешься. Важно, что ты не свернул с дороги, черт ее подери».

На вопрос сына, что это может, собственно, означать, отец Эрнеста ответил: «Па имеет в виду — не так важно, как ты наполняешь пузырек; все дело в том, что именно ты туда наливаешь».

Лишь много лет спустя Эрнест Уолгрин смог осознать истинный смысл слов деда — в тот же момент у него не было времени особенно над ними задуматься. Парнем он был работящим, и дед перед тем как приказал долго жить, посоветовал Эрнесту «стать самым богатым засранцем во всей этой долбаной стране... хотя мозгов у тебя, пожалуй, для этого маловато». Иным языком глава семейства Уолгринов изъясняться не умел — и домысливать остальное Эрнесту пришлось уже самостоятельно.

— Мистер Уолгрин, мы собираемся убить вас.

Голос в трубке принадлежал мужчине. Спокойный голос. Уверенный. Совсем не так ведут себя обычные шантажисты.

Их повадки Уолгрин знал хорошо. Окончив университет, он десять лет прослужил в секретной охране Трумэна — и в один прекрасный день оставил службу, которая, несмотря на обещанные блага, не могла помочь ему достигнуть той ступеньки, ниже которой он не собирался задерживаться. Но угроз он за это время слышал немало — и по опыту знал, что произносившие их неспособны по большей части причинить намеченной жертве ни малейшего ущерба. Сама по себе угроза была для них уже нападением.

Реальную же опасность, как правило, представляли те люди, которые не опускались до каких-либо угроз. Служба безопасности брала, конечно, шантажистов под наблюдение, вела их некоторое время — но делалось это не столько ради безопасности президента, сколько для сохранения собственной репутации — вдруг какому-нибудь кретину взбредет в голову перейти от собственных бредней к делу, что было маловероятно. Восемьдесят семь процентов угроз, регистрируемых в течение года полицией Соединенных Штатов, исходят от лиц в состоянии более или менее тяжелого опьянения; способными перейти к действиям оказываются, как правило, менее трех сотых процента грозивших.

— То есть, насколько я понимаю, вы мне угрожаете? — спросил Уолгрин.

Отодвинув в сторону стопку контрактов, он записал на листке бумаги время звонка и по селектору вызвал секретаршу, чтобы та подключилась к линии.

— Именно угрожаю.

— Но зачем, позвольте спросить?

— Спросите лучше — когда, — посоветовал голос.

Выговор гнусавый, но явно не Среднего Запада. Больше похоже на Юг или, к примеру, восток Огайо. Или, может, западная Вирджиния. По голосу лет сорок-сорок пять. Тембр довольно резкий. Подвинув к себе стопку маленьких белых листков, Уолгрин вывел на верхнем: «Звонок в 11:03, гнус. голос, юж. акцент — Вирджиния? Муж. Гол. резк. — курит. 40-45 лет».

— Безусловно, мне желательно знать — когда, но более всего я хотел бы узнать причину.

— Этого вам все равно не понять.

— Я по крайней мере могу попробовать.

— Ладно, всему свое время. Так что вы собираетесь предпринять?

— Прежде всего позвонить в полицию.

— О'кей. А еще что?

— И сделаю все, что они посоветуют мне.

— Этого недостаточно, мистер Уолгрин. Вы же небедный человек. И у вас должно хватить ума сделать еще кое-что, чем просто якшаться с полицией.

— Вам нужны деньги?

— Я ведь понимаю, что вам нужно подольше поговорить со мной, мистер Уолгрин, чтобы засечь, откуда я звоню, — но даже если бы фараоны сидели под вашим столом, им потребовалось бы для этого не меньше трех минут, а поскольку они, как видно, под ним не сидят, то понадобится не меньше восемнадцати.

— Мне, знаете ли, каждый день угрожают.

— Ну, раньше-то с вами это случалось частенько. И опыт у вас неплохой. Вам ведь за это и деньги платили, верно?

— О чем вы? — переспросил Уолгрин, прекрасно понимая, что именно звонивший имеет в виду.

Каким-то образом он разнюхал, что Уолгрин был агентом Службы безопасности, а главное — он знает, в чем заключались его обязанности. Даже жена Уолгрина не знала об этом.

— Да вы же отлично знаете, о чем, мистер Уолгрин.

— Уверяю вас, нет.

— Я о вашей прежней работе. Вы же ведь можете попытаться обеспечить себе защиту понадежнее — и друзей в Службе у вас полно, и денег достаточно?

— Что ж, хорошо. Если вы настаиваете, я постараюсь от вас защититься. Что еще?

— А еще ты в любом случае получишь кусок свинца в задницу, Эрни. Ха-ха.

На том конце линии повесили трубку. Эрнест машинально отметил на бумажке время окончания разговора — 11:07. Они беседовали ровно четыре минуты.

— Ну и ну! — в распахнувшейся двери глазам Уолгрина предстало взволнованное лицо секретарши. — Я записала каждое слово! Вы думаете, он это всерьез?

— Вполне, — кивнул Уолгрин.

Эрнесту Уолгрину было пятьдесят четыре года, и физическое его самочувствие на остаток этого безумного дня пришло в расстройство, подобного которому доселе он не испытывал. Весь его организм словно бунтовал против того, чтобы подобные вещи случались в столь неподходящее время — можно подумать, что для угрозы выбить из него дух может найтись и подходящее... нет, но не сейчас же — у сына вот-вот должна родить жена, сам Эрнест только что купил зимний домик в Солнечной долине, штат Юта, для его компании этот год обещал быть самым успешным, и у его жены наконец появилось новое хобби — Милдред занялась гончарным ремеслом и вроде бы совсем повеселела... Нечего скрывать — эти годы лучшие в его жизни. Он поймал себя на мысли о том, что с угрозой легче было бы смириться, будь он молодым и нищим, как церковная мышь. А сейчас... он, дьявол его побери, слишком богат, чтобы вот так взять и сдохнуть. Почему эти ублюдки выбрали именно этот момент — как раз когда я вот-вот должен выплатить всю рассрочку?

— Какие будут указания, мистер Уолгрин? — голос секретарши вернул его к действительности.

— Прежде всего временно переведем ваше рабочее место вниз, в холл — кто знает, что могут устроить здесь эти маньяки, и не дай Бог, пострадает кто-то из тех, кого все это абсолютно не касается.

— Вы считаете, вам звонил маньяк?

— Нет, — ответил Уолгрин. — И именно поэтому я и собираюсь удалить вас отсюда.

К его огорчению, полиция ухватилась как раз за версию о маньяке. Капитан из управления прочел ему лекцию, в которой Уолгрин без труда узнал их служебную инструкцию о терроризме. Хуже того — инструкция была старая.

Капитана из управления звали Лапонт. Возраста он был примерно того же, что и Уолгрин, но на том сходство и заканчивалось: рядом с худощавой, подтянутой фигурой Уолгрина волнующуюся плоть полицейского чина удерживал, казалось, только темно-синий мундир. До Уолгрина капитан снизошел лишь по той причине, что тот был важной шишкой в деловых кругах. Говорил он с ним так, будто произносил речь о психологии преступного мира на обеде в дамском благотворительном обществе.

— Итак, мы имеем дело с террористом-маньяком, которого не пугает даже смерть, — глубокомысленно заключил страж порядка.

— Не совсем так, — возразил Уолгрин. — То есть все террористы утверждают, что их не пугает смерть, но в действительности это редко бывает.

— Инструкция указывает на это как на типичное обстоятельство.

— Вы говорите об инструкции Службы безопасности по борьбе с терроризмом, — устало ответил Уолгрин. — Которую признали устаревшей сразу после ее принятия.

— Да по телевизору только и говорят о том, что террористы не боятся умирать! Вчера, например, в программе новостей — я сам слышал.

— Тем не менее это не так. И в любом случае я не думаю, что мы имеем дело с террористом.

— Да их сразу можно узнать!

— Капитан Лапонт, все, что я хочу узнать у вас — что конкретно намерены вы предпринять для спасения моей жизни?

— Мы обеспечим вам надежную охрану... Организуем, с одной стороны, систему защитных мероприятий, с другой — постараемся пресечь действия террориста в зародыше...

— Что именно вы намерены делать?

— Я же только что сказал вам, — капитан тяжело дышал от возмущения.

— Если можно, прошу подробней.

— Вам будет сложно понять.

— Ничего, попытаюсь.

— Там много... специальной терминологии.

— Можете начинать.

— Ну, прежде всего мы поднимем папки с ОД...

— То есть с оперативным досье, отыщете имена и адреса всех в близлежащих районах, кто когда-либо и почему-либо угрожал своему ближнему, и будете расспрашивать их, что они делали такого-то числа в три минуты двенадцатого, и если чей-то ответ покажется вам странным или не заслуживающим доверия, вы будете доставать его до тех пор, пока он не скажет вам что-нибудь, что, по вашему мнению, сможет заинтересовать прокурора. А тем временем те, кто угрожал мне, преспокойно меня угрохают.

— Это типичный случай негативного мышления, мистер Уолгрин.

— Капитан, поймите — я уверен, что ни одного из этих людей вы не сможете найти в ваших папках. Я бы лично обратился к вам с просьбой о постоянном наблюдении и сборе оперативных данных на тех, кто имеет кое-какой опыт в обращении с огнестрельным оружием. И если повезет — мы сможем предотвратить первую попытку покушения на мою жизнь, а заодно выяснить имена возможных убийц. Я думаю, что они повторят попытку — именно возможность повторной атаки делает их шансы серьезнее, но одновременно они становятся более уязвимыми — им неизбежно придется выдать себя, в крайнем случае свои связи...

— Во-вторых, — гнул свое капитан, — мы разошлем всем постам Бво — бюллетень всеобщего оповещения...

Не дождавшись окончания фразы, Уолгрин покинул здание управления. Толку от них, что и говорить...

Дома он сообщил жене, что должен будет на несколько дней уехать. В Вашингтон. Милдред слушала его, восседая за щербатым жерновом гончарного круга и меланхолически разминая пальцами красноватый глиняный ком. Под нежарким весенним солнцем кожа ее порозовела, и выглядела она здоровой и абсолютно очаровательной.

— Ты сногсшибательно выглядишь, дорогая!

— Ах, перестань, пожалуйста! Я похожа черт знает на что! — но в глазах Милдред дрожали искорки смеха.

— Ты знаешь, с каждым днем я все отчетливей убеждаюсь, что, женившись на тебе, сделал самый верный шаг в своей жизни! Точнее — мне просто незаслуженно повезло!

И она опять улыбнулась... и в этой улыбке жены было столько жизни, что смерть, которая — он знал — уже стоит у порога, и старая формула «все там будем» не делала мысль о смерти привычнее — казалась рядом с этой улыбкой только старым, беззубым призраком.

— Ну, Эрни, я тоже удачно вышла замуж.

— Но не так удачно, как я!

— Нет, думаю, почти так же, милый!

— Знаешь, — произнес он как можно более буднично — но не слишком, чтобы Милдред не уловила в его тоне наигранности и, не дай Бог, не заподозрила что-то, — я бы, пожалуй, управился с вашингтонским проектом недели за три ... если... если бы...

— Если бы я поехала куда-нибудь отдохнуть?

— Да, — кивнул он. — Может, к твоему брату в Нью-Гемпшир...

— Тогда уж лучше в Японию.

— Туда можем поехать вдвоем — но сначала навести брата.

Оставив глину на круге, она вышла из комнаты. Только через два дня он — случайно — узнал, что она говорила с его секретаршей, и та рассказала, как растревожил мистера Уолгрина неожиданный телефонный звонок. Чуть позже он понял, что Милдред уехала лишь по одной причине — чтобы не заставлять его тревожиться еще и за ее жизнь; но когда он понял это, было уже поздно за что-либо тревожиться.

Она улетала в Нью-Гемпшир дневным рейсом, и Эрнест Уолгрин навсегда запомнил жену такой — нервно рывшейся в сумочке в поисках билета, как рылась она в ней в тот день, когда он впервые встретил ее — давным-давно, и оба они был молоды, и остались такими до этого прощания в аэропорту, вместе, рядом — навеки...

В Вашингтоне, в штаб-квартире Службы безопасности, Уолгрина, пробившегося наконец через бесконечную череду кабинетов к резиденции начальника регионального управления, встретил на пороге знакомый рокочущий бас:

— А-а, нас приветствуют магнаты большого бизнеса! Ну, как, Эрни? Поди, жалко, что ушел тогда от нас, а?

— Когда покупаю новый «мерседес» — то не очень, — отшутился Уолгрин и чуть тише добавил: — У меня неприятности.

— Да. Знаем.

— Откуда же?

— Да мы ведь приглядываем за нашими ребятами. Сам знаешь, стережем президента — вот потому и нелишне узнать, чем там занимаются наши старые кореша — на всякий пожарный.

— Не думал, что до такой степени...

— После случая с Кеннеди — именно до такой.

— Но его же пришили из окна, — вспомнил Уолгрин. — От такого сам черт не убережет.

— Тебе, конечно, лучше знать. Только беда в том, что президентскую охрану ценят не за количество неудавшихся покушений.

— И обо мне вы тоже, выходит, все знаете?

— Знаем, что ты, как считаешь сам, влип в историю. Знаем еще, что если остался бы с нами — сейчас был бы на самом верху. Знаем, что тамошние фараоны чего-то там завозились — как бы ради тебя, но тебе о том ни полслова. Они могут что-нибудь, твои местные?

— Местные, — вздохнул Уолгрин.

— Ага, — начальник управления понимающе кивнул.

Опустившись в кресло, Уолгрин окинул взглядом небольшой, обставленный выдержанной в серых тонах мебелью кабинет — типичное помещение, в котором работают люди, по роду занятий не принимающие большого числа посетителей. Стаканчик виски старым друзьям в таких кабинетах, как правило, тоже не предлагают. Вообще все помещение более напоминало сейф, чем нечто пригодное для работы — и Уолгрин искренне порадовался в душе, что нашел в свое время силы оставить Службу ради толстых ковров, приемов, ежегодных банкетов и прочих симпатичных атрибутов большого бизнеса.

— Я определенно влип в историю, но затрудняюсь даже объяснить, в чем дело... В принципе — всего-навсего телефонный звонок, но вот голос... пожалуй, он встревожил меня. Я знаю, в бизнесе ты не силен, но можешь поверить мне на слово — бывает, встретишься с кем-то и сразу чувствуешь — этот не бросает слов на ветер. И чувствуешь именно по голосу — есть в нем какая-то точность, определенность, что ли. Не знаю. Но тот голос был именно такой.

— Эрни, ты знаешь, как я тебя уважаю.

— Ты это к чему?

— Один телефонный звонок — это еще не основание.

— То есть для того, чтобы ты пустил своих ребят по следу, мне нужно как минимум умереть?

— Ну ладно, кончай. А почему, ты думаешь, этот тип собирается покушаться на твою жизнь?

— Не имею понятия. Он только посоветовал мне принять к защите все возможные меры.

— А в тот день с утра ты не пил?

— Нет, не пил. Я работал.

— Так вот, Эрни, это — обычный звонок съехавшего с ума выпивохи. Самый что ни на есть. И все эти бредни о том, что тебе, мол, нужно купить пистолет, обзавестись охраной и все такое, «потому что я, приятель, собираюсь выбить тебе мозги» — дело совершенно типичное. Да ведь ты же сам знаешь, Эрни.

— Нет. Он говорил всерьез. Те звонки, о которых ты говоришь, я и правда знаю. С нашей компьютерной системой засечь такой звонок ничего не стоило. Я знаю эти звонки. И я знаю разницу. Это был не сбрендивший пьяница. Не знаю, почему я это чувствую, но можешь верить мне — он говорил серьезно.

— Эрни... боюсь, мне нечем тебе помочь.

— То есть?

— А что мне писать начальству? Что пришел Эрни Уолгрин, посмотрел мне в глаза — что ты сейчас как раз и делаешь — и я, неизвестно почему, вдруг понял, что положение и впрямь аховое? Так сказать, почуял нутром?

— Можешь что-нибудь посоветовать? Денег у меня не так мало.

— Так действуй.

— И каким образом?

— После того, как у нас из-за спины подстрелили Кеннеди, нас основательно перетряхнули, Эрни. Шума особого не было — но трясли будь здоров.

— Я знаю. Имел к этому некоторое отношение.

Брови хозяина кабинета удивленно метнулись вверх.

— Да? Ну, как бы то ни было, толку от этого оказалось немного — что там голове у парня вроде Освальда, заранее ведь не узнаешь; цель была только одна — показать Джонсону, что Служба, которая его охраняет — уже вовсе не та, что проворонила убийцу его предшественника. Однако после чистки многие толковые ребята — действительно толковые — ушли, Эрни. Видно, здорово обиделись. И не нам их винить. Так вот у них теперь собственное агентство...

— Предлагаешь мне отставных полицейских в мундирах без погон? Благодарю покорно.

— Не думай, это не обычное охранное заведение. Они пашут на больших шишек — стерегут заезжих глав правительств, послов, охраняют их резиденции и все такое. Работают даже лучше, чем мы — и то сказать, их клиенты не имеют привычки, сойдя с трапа, ручкаться с каждой шантрапой. Я от этого просто с ума схожу. Слушай, какого черта президентом обязательно становится политик? Выбрали бы кого-нибудь... Говарда Хьюза, не знаю... Нет — все политики. — Он помолчал. — А что ты говорил, будто имеешь какое-то отношение к чистке?

Уолгрин пожал плечами.

— Я делал для президента кое-какую работу, — произнес он. — По охранному ведомству.

— А для какого именно президента?

— Для всех. Вплоть до нынешнего.

Охранное агентство бывших сотрудников Службы безопасности называлось «Палдор». Отрекомендовавшись также бывшим сотрудником Службы, Уолгрин был препровожден на сей раз в кабинет того типа, к которому он привык — хороший вкус в сочетании с элегантной строгостью.

Цветущие вишни и блестящая лента Потомака за окнами. Скотч со льдом. Внимательный взгляд, полный сочувствия. Собеседника Уолгрина звали Лестер Пруэл, и о нем Уолгрин кое-что знал. Внешне мистер Пруэл являл собой тип загорелого блондина шести футов ростом, с внимательным, острым взором голубых глаз. В облике его ощущалась некая вежливая непринужденность, которую никогда не увидишь у сотрудников правительственного аппарата — безошибочный признак того, что этот человек сам принимает решения. Решением, которое он принял в отношении Эрнеста Уолгрина, было категорическое «нет».

— Я бы рад помочь, — Пруэл покачал головой, и в солнечном луче вспыхнули его тщательно зачесанные назад светлые с сединой волосы, — но, приятель, это же всего-навсего телефонный звонок.

— Я хорошо заплачу.

— Мы берем не меньше ста тысяч — и это так, приехать посмотреть. А представь, во сколько встанет настоящая работа. Имей в виду — мы ведь посылаем не компанию отставных сержантов в синих пижамах, которым осталась пара шагов до биржи труда. Наша охрана — с гарантией.

— Да, выйдет немало.

— Милый мой, да мы бы сделали все за так — если бы были уверены, что на то действительно есть причина. Связи со своими мы стараемся поддерживать. И уж если на то пошло, с удовольствием предложили бы тебе, Уолгрин, место в нашей конторе. Только, похоже, для старой служебной собаки ты и так весьма недурно устроился.

— Мне угрожает смерть, — ответил Уолгрин.

— Слушай, ты в последнее время не слишком налегал на секс? В нашем возрасте такое случается — теряешь вдруг чувство меры. Мы-то с тобой ведь хорошо знаем, что один телефонный звонок...

Вечером следующего дня Эрнест Уолгрин из Миннеаполиса, штат Миннесота, вылетел в Манчестер в Нью-Гемпшире для опознания трупа своей жены.

Шприц вонзили в затылок — словно желая ввести что-то прямо ей в мозг. Но шприц был ветеринарным — и в мозг не было введено ничего, кроме длинной толстой иглы. Иглы и струи воздуха.

Струя воздуха, попавшая в сосуд — смерть наступила почти мгновенно. Тело обнаружили на заднем сиденье машины, принадлежавшей брату Милдред. Никаких отпечатков ни в машине, ни на самом шприце найдено не было. Как будто кто-то — или что-то — незамеченным появился в этом безмятежном северном краю лишь для того, чтобы сделать свое дело — и затем исчез также незамеченным. Мотивы были тоже неизвестны.

К прилету Уолгрина гроб с телом Милдред был уже в аэропорту. Рядом с носилками, глядя в пол, стоял Лестер Пруэл.

— Прости, старик. Мы правда не знали. Можешь на нас полностью рассчитывать. Прости, прошу еще раз... правда, прости. Сам понимаешь, мы подумали — мало ли, телефонный звонок... Слушай, мы не можем вернуть ее тебе — но защитить тебя в наших силах, если ты, конечно захочешь этого.

— Да, — коротко ответил Уолгрин.

Милдред, подумал он, хотела бы этого. Жизнь... Милдред так любила ее — и не простила бы живым пренебрежения к ней из-за одной лишь ее смерти.

Похоронили ее на кладбище в Аркадии, в окрестностях городка Оливия, округ Ренвилл, в краю зеленых полей, где родился отец Эрнеста, в земле, на которой колеса трактора его сына оставили след там, где некогда шел за плугом дед Уолгрина.

Никогда еще тихий городок Оливия, штат Миннесота, не видел таких странных похорон. Мужчины в дорогих костюмах останавливали идущих к могиле участников траурной процессии, чтобы проверить содержимое их карманов. Бизнесмен из Оливии, старый друг Эрнеста и его семьи, даже предположил, что под пижамами у этих парней спрятаны устройства наподобие миноискателей, реагирующие на малейший признак металла.

С утра прочесали лесок на ближнем холме, выгнав оттуда рассерженного охотника. Когда он отказался покинуть рощу, у него забрали ружье, а в ответ на угрозу пойти в полицию невозмутимо ответили: «О'кей — но не раньше чем кончатся похороны, приятель».

Странной была и машина, в которой Эрнест Уолгрин приехал на похороны. Ребристая резина ее протекторов оставляла в мягкой весенней земле колею глубиной в добрых четыре дюйма; автомобиль даже на вид имел необычный вес, и когда некий юный горожанин как-то просочился сквозь кордон молчаливых парней, все время окружавших автомобиль, то с удивлением рассказывал, что металл кузова «не гудел, если по нему стукнуть».

Какая там машина — настоящий танк, замаскированный под автомобиль; и уж наверняка не один ствол скрывался в кейсах, под сложенными газетами и пиджаками молчаливых спутников Эрнста.

Местные жители наперебой убеждали друг друга, что Уолгрин, как видно, связался с мафией.

— Бросьте, — возражали другие. — Эти парни ничуть не походят на мафиози, вы же сами видите.

— Ну да, — не соглашались третьи. — Они за это время уже так обамериканились, что ничем не отличаются от нас с вами.

— Кто-то вспомнил, что Эрнест Уолгрин когда-то работал на правительство — по крайней мере, так говорили.

— А, тогда все понятно, Эрни, значит, шпионит для ЦРУ. Им и приходится его охранять — видно, в свое время поубивали чертову уйму русских.

Уолгрин, не отрываясь, следил, как белый гроб с телом Милдред опускали в узкую щель могилы, и в который раз подумал, как же мало последнее пристанище. И при мысли о том, что Милдред навсегда останется в этой узкой дыре, он наконец не выдержал. Плакать было можно — все равно не осталось ничего, кроме слез. И убеждать себя, что здесь вовсе не Милдред опускали сейчас в вечную тьму, а лишь ее тело — сама Милдред исчезла, как только жизнь покинула ее. И, вспомнив ее, в толчее аэропорта нервно рывшуюся в сумочке, он устало подумал: кем бы он ни был, прошу его лишь об одном — пусть быстрее кончает со мной, и баста.

Не осталось ни ненависти, ни жажды мести — только скорбь и желание, чтобы все поскорее кончилось.

Осмотрев дом Уолгрина, ребята из «Палдора» единодушно решили, что оставаться там более чем рискованно — слишком много входных дверей и слуховых окон.

— Просто рай для убийцы, — констатировал Пруэл, лично вызвавшийся руководить охраной Уолгрина.

Предложение оставить дом Уолгрин принял с радостью — Милдред все еще была здесь, в каждой комнате, в каждом предмете — от гончарного круга на полу до треснутого зеркала в ее спальне.

— У меня есть зимний домик в Солнечной долине, — ответил он Пруэлу. — Но, понимаешь... мне нужно будет чем-то заняться. Чтобы думать поменьше. А то, боюсь, я сойду с ума.

Пруэл ободряюще похлопал его по плечу.

— Работой мы тебя обеспечим.

Домик в Солнечной долине Пруэл назвал идеальным убежищем, заметив, что нужно будет лишь «кое-что обновить». Деньги у Уолгрина отказались брать наотрез, а чтобы отвлечь его от мрачных мыслей. Лес Пруэл посвящал его в тайны последних достижений охранной техники.

— До сих пор — и на протяжении всей истории — традиционными средствами защиты были стены, башни, вооруженные охранники и тому подобные дела. Пока не разработали этот вот новый принцип. Кто на него первым наткнулся — не знаю, но изменил он все на корню. Теперь тебя охраняют фокусы!

— Что — колдовство?!

— Нет, нет! Именно фокусы, вроде Гудини. Трюки. Иллюзия. Наша задача — просто-напросто одурачить противника, показать ему то, чего нет. Звучит, может, и не очень убедительно — но на самом деле это самая надежная штуковина, которую когда-либо рожали человеческие мозги. Если бы так охраняли Кеннеди, он бы точно остался жив — Освальд попросту бы не знал, куда целиться.

Уолгрин следовал за ним по пятам и, слушая объяснения Пруэла насчет очередного хитрого устройства, мало-помалу осознавал всю гениальную простоту идеи. Иллюзия. Не предотвратить действия убийцы, а побудить его к их совершению — и заманить его таким образом в собственную ловушку.

Первыми заменяли стекла во всех окнах дома; новые имели вполне заурядный вид, но то, что смотревшему через них снаружи могло показаться внутренностью комнаты, было на самом деле лишь видимостью предметов в поляризованном стекле.

К дому вели две асфальтированные дороги, абсолютно открытые — ни шлагбаумов, ни ворот; но если вдруг водитель, ехавший по любой из них, получал от высокого человека в егерской куртке — агента «Палдора» — приказ остановиться и отказывался почему-либо его выполнить, в асфальте спереди и сзади машины нарушителя в долю секунды появлялись два черных провала.

Травянистый склон холма скрыл испытанную еще во Вьетнаме электронную систему распознавания — она узнавала находившихся поблизости людей по составу пота. А на окрестных пригорках, в уютных коттеджиках расположились приехавшие на отдых холостяки — которые в действительности все до одного были людьми из «Палдора».

Внешне же дом Эрнеста Уолгрина все так же походил на милое сельское обиталище. И убийца, наблюдавший с ближайшего холма за хозяином, мирно копавшимся в саду, наверняка остался бы в полной уверенности, что сможет расправиться с ним когда пожелает — но лучше, конечно, сделать это немедленно, пока проникнуть в дом не составляет никакого труда.

Если же убийца вдруг вознамерился бы осуществить свой замысел на расстоянии при помощи снайперской винтовки, главный пульт охраны тотчас получил бы сигнал от уютно расположившейся в садике своего дома пожилой дачницы — и владельца винтовки ожидали неминуемый промах и как следствие — пуля в собственном черепе.

Поняв, что ни одна живая душа не сможет застать его врасплох в этой невидимой крепости, Уолгрин жалел лишь об одном — Милдред могла бы остаться в живых, позаботься он обо всем этом раньше. Ничто не могло подобраться к сосновой хижине незамеченным — кроме летней жары, пришедшей в начале августа с великих американских равнин и окутавшей знойным маревом всю длину. И когда температура достигла 32 градусов, летучее вещество, с весны ждавшее своего часа в фундаменте, в мгновение ока распространилось по всему дому — и взрыв, эхо которого услышали все обитатели Солнечной долины, в мгновение ока стер хижину с лица земли.

Вместе с ее единственным обитателем — Эрнестом Уолгрином.

В Вашингтоне рапорт о случившемся лег на стол президента Соединенных Штатов. Физик по образованию, выпускник Аннаполиса, президент в жизни подчинялся непреложному правилу — не паниковать.

— Мотивы убийства установлены? — спросил он.

— Сэр, это не просто убийство.

У помощника был такой мощный южный акцент, что если его собеседником оказывался северянин, он мог вволю побарабанить пальцами по столу, пока его визави медленно разбавлял густой сироп из "а", "о" и "э" редкими согласными звуками.

— А что же тогда?

— Мы считаем, что это террористический акт, задуманный как предупреждение — предупреждение нам всем, сэр.

— Тогда отправьте дело в Службу безопасности. В конце концов, они отвечают за мою охрану. Я уверен, что охрана этого... пострадавшего несколько уступала моей; к тому же, насколько я знаю, террористические акты совершаются в основном против членов правительства — например, президента.

— Этот случай непохож на другие, сэр. Видите ли, сэр, люди из Службы утверждают, что охрана потерпевшего не уступала вашей — она превосходила ее. Но люди, которым удалось его убить... известили, что вы, сэр — следующий в их списке.

Глава вторая

Его звали Римо, и тренировка подходила к концу. Слово, пожалуй, не совсем подходящее — то, что делал он, мало походило на еженедельные упражнения команды, какого-нибудь провинциального колледжа. Он не качал мускулов, не напрягал связки, не загонял до предела дыхание — ибо знал, что в этом случае в следующий раз предел наступит гораздо раньше. Все эти упражнения были для Римо лишь огорчительными свидетельствами того, что большинство двуногих до сих пор так и не научились пользоваться своим телом.

Борьба с самим собой — ничто не может дать результатов, более противоположных ожидаемым. А вот развитие изначально данных тебе возможностей — совсем другое дело. Стебелек травы, пробивающийся на солнечный свет, ломает в конце концов бетонную плиту. Мать, в стремлении спасти своего ребенка забывшая о том, что она всего лишь слабая женщина, может оторвать от земли задние колоса автомобиля. А капля, падающая с высоты, как известно, точит и камень.

Но люди, для того чтобы чувствовать себя венцом природы, жертвовали тем ее даром, который, собственно, и делал их людьми — чистой энергией мозга. Римо же в свое время удержался от этого — и потому сейчас его тело, подброшенное в воздух легким движением пальцев ног, плавно миновало сорок пять футов высоты, отделявших балкон, где стоял Римо, от тротуара под окнами здания.

Силы, управляющие телом в свободном падении, таковы, что стоит только позволить одержать верх подхлестнутому страхом адреналину — твоя плоть и кости будут расплющены прямо в миг соприкосновения с мостовой.

А значит, к этому мигу следует быть готовым... И у самой мостовой замедлить падение.

Само падение от этого не станет медленнее — ведь и мячи, которые пасовали великому бейсболисту Теду Уильямсу, не летели медленнее, чем обычно. Но Уильямс, говорят, был способен различать швы на летящем к нему мяче — и тот словно сам ложился на его биту.

Так и Римо — много лет назад тоже носивший фамилию Уильямс, не будучи, правда, при этом родственником великого игрока — обладал способностью опережать скорость физических тел быстротой мозга — самого мощного, но наименее используемого из человеческих органов. Восемь процентов — выше этого показателя редко кто из представителей «гомо сапиенс» утруждал свой мозг, постепенно превращавшийся в некий рудиментарный придаток.

Если бы в один прекрасный момент люди поняли, какими свойствами обладает их мозг, весь мир стал бы для них подобием этого тротуара, на который мягко, на полусогнутых ногах спрыгнул Римо, вытянув перед собой руки. Беззвучно, не ощутив даже прикосновения — одно лишь скользящее движение, и... и все. В следующий миг Римо уже выпрямился, и, шагнув влево, бросил по сторонам быстрый взгляд. Саламандер-стрит, Лос-Анджелес. На улице пусто — раннее утро.

Подобрав два выпавших из кармана двадцатипятицентовика, Римо снова огляделся. Бесполезно — в такое время на улицах черных кварталов нет ни души; можешь сколько угодно планировать с балконов на мостовую — никто не выскочит на улицу и не примется орать: «Глядите, глядите все, что этот малый там делает!»

Для своих шести футов роста Римо, смуглый брюнет с высокими скулами и холодновато-внимательным взглядом темных глаз, был даже чересчур худощав — и только широкие запястья указывали на то, что тело его отнюдь не было комом вянущей плоти, что в среде его собратьев по полу стало, увы, обычным явлением.

Правда, некоторые из этих его собратьев тоже пробовали себя в прыжках с высоты — с помощью тросов, пенопластовых блоков и громадных надувных матрасов, благодаря которым их хрупкие тела не разбивались вдребезги при падении; не будучи способным спасли себя сам, человек поручил это материалу.

Пользоваться внутренними органами они тоже не умели — у большинства из них кишечник и печень работали независимо друг от друга, находясь словно в разных мирах. А уж что они ели для восстановления энергии и как дышали — слава Богу, что хотя бы навыки работы клеточной системы ими еще не были утрачены. Иначе вряд ли кто-либо из них дожил бы до двадцати.

Обернувшись и задрав голову, Римо снова оглядел здание.

Тренировка... Для него это было не тренировкой, а способом почувствовать свое тело, управляющее в свою очередь, его мыслями, поступками — всей его жизнью.

Неподалеку, примерно в двух кварталах, чуткое ухо Римо уловило шорох шин — и спустя пару минут на улицу лениво въехал автомобиль с желтой лампой на крыше, означавшей, что данный экипаж предоставляет услуги внаем.

Римо помахал шоферу — нужно было двигаться обратно в гостиницу. Можно, конечно, было и пробежаться — но зарядка была так или иначе закончена, и уж если ему посчастливилось в такой ранний час отловить такси, к чему пропускать удачу?

Римо подождал, пока такси подъедет поближе. В это утро ему предстояло много дел. Последняя беседа с руководством порядком отразилась на его нервах. Шифр, которым они пользовались для кодировки информации, всегда выводил Римо из себя, и обычно кончалось тем, что собеседник Римо, достопочтенный доктор Харольд В. Смит, получал с того конца провода гневные тирады:

— Если можете сказать прямо — скажите, а нет — так молчите, пожалуйста! Но без этой белиберды из цифр, имен и букв. Если вам нравится играть в игрушки — валяйте, но я вам скажу: вся эта затея с шифром — чистой воды бредятина!

Поэтому Смиту, коий был известен миру как директор санатория Фолкрофт на Лонг-Айленд-саунде, каждый раз приходилось являться самому, дабы лично передать конфиденциальную информацию Римо. Из телефонного разговора Римо смог понять, что на сей раз она касается нового президента и каких-то мер безопасности. Смит будет ждать его в отеле через десять минут — и ровно столько же продлится их разговор, после чего шеф снова исчезнет. Среди многочисленных теорий Смита самой действенной была та, что наиболее опасные задания следует выполнять молниеносно. Чтобы на провал просто не осталось времени.

Встреча же с Римо для Смита даже сама по себе была нежелательной. Если бы Смита заметили в обществе «карающей десницы» КЮРЕ, ему было бы труднее скрыть само существование этой организации, действующей за рамками Конституции и основанной некогда в отчаянной надежде удержать на плаву правительство, неспособное долее выносить бремя собственных законов, но пытавшееся тем не менее обязать к их выполнению народ огромной страны.

Римо следил, как машина, замедлив ход, приблизилась к нему — и в ту же секунду резко сорвалась с места. Таксист видел его — в этом Римо не сомневался. Увидел его, подъехал — и тут же с силой нажал на газ.

Вздохнув, Римо сбросил со ступней мокасины — босые подошвы при скоростном беге всегда казались ему надежнее.

Его черная в обтяжку майка стала еще темнее от пота, а свободные серые брюки на бегу словно прилипли к худым мускулистым ногам. Римо, казалось, летел над влажно блестевшим асфальтом улицы, нагнав такси, он почувствовал удушливый запах бензина. Сильный удар в багажник — и Римо услышал, как щелкнули замки всех четырех дверей.

Американские такси в наши дни превратились в маленькие передвижные крепости — из-за того, что некоторые стали находить дуло пистолета, приставленное к затылку водителя, весьма удобным способом для добычи карманных денег. Поэтому улицы крупных городов и заполнили этакие бункеры на колесах — водитель отгорожен от салона пуленепробиваемым стеклом, двери запираются одновременно поворотом рукоятки у рулевой кнопки, внизу — кнопка звукового сигнала диспетчеру, возвещающего о непрошенном госте... Но водитель желтой колымаги не успел им воспользоваться.

Римо сразу оценил слабое место передвижной крепости — крышу. Вернее, почувствовал — как только оказался на ней. Проткнув пальцами тонкий стальной лист, он прижал снизу указательным виниловую обшивку салона, сверху надавил большим на выкрашенный желтой краской металл — и часть крыши осталась у него в руке, словно ломтик сыра. Еще рывок, еще, еще — и наконец Римо опустился на переднее сиденье рядом с водителем, который, уже потеряв голову, судорожно жал на газ, на тормоза, снова на газ, услаждая слух диспетчера потоками невообразимой словесной мешанины.

— Ничего, если я поеду впереди? — спросил Римо.

— Нет проблем. Сиди, где захочется. Сигарету?

Водитель железного коня наконец опомнился. Даже смог рассмеяться. Ну надо же, напустил в штаны! Теплая струйка стекала по его бедру, и под педалью газа образовалась лужица. Одним глазом доблестный ездок то и дело посматривал на рваную дыру в крыше, постепенно укрепляясь в мысли о том, что на него напал динозавр, питающийся стальными покрытиями. Сидевший справа тощий малый с жилистыми запястьями наконец назвал ему адрес. Оказалось — в гостиницу.

— У тебя, приятель, талант подзывать такси.

— Ты же сам не захотел останавливаться, — напомнил Римо.

— В следующий раз учту. Вообще-то за мной такого не водится, но остановиться в квартале цветных — все равно что пустить себе в башку пулю.

— Каких именно цветных? — поинтересовался Римо.

— Что значит «Каких цветных»? Черных, разумеется. А ты думал, каких? Ярко-оранжевых, что ли?

— Ну, есть еще желтые, красные, коричневые, белые. Есть альбиносы, есть почти розовые. Иногда, — подытожил Римо, — попадаются даже типы цвета жженного янтаря — правда, не очень часто.

— Да брось ты, — водитель мотнул головой.

Но перед мысленным взором Римо уже вставали люди всех возможных оттенков и цветов радуги. И ведь главное в том, что никаких цветов нет, что все это черное, белое, красное или желтое — всего лишь знак принадлежности к расе. Но и между расами по сути нет разницы. А разница в том, как используют люди свои возможности, насколько далеко отстоят от того совершенного образа, по которому создала их природа. Есть, конечно, между отдельными группами людей кое-какие различия — но они ничтожны по сравнению с главным: тем, каковы сейчас люди — и какими могли бы быть, если бы...

В принципе — это как с машиной. Есть же машины восьми-, шести-, четырехцилиндровые. Но если в моторе каждой работает не более чем по одному цилиндру — большая ли между ними будет разница? так и с людьми. Любой из них, сподобившийся привести лишний цилиндр в действие, сразу попадал в ранг героев-атлетов.

Правда, был, конечно, один или два, которые пользовались всеми шестью — или даже восемью цилиндрами...

— "Зебра 42" — вы говорили, вроде вас кто-то ест?

— Нет, нет! Все в порядке, — таксист подмигнул зеркалу.

— Это, значит, и есть ваш аварийный позывной? — повернулся к нему Римо. — «Все в порядке»?

— Да... нет...

— Полный идиотизм, — Римо удрученно покачал головой. — Вот я сижу здесь, на переднем сиденье, полицейская машина — в двух кварталах от нас; сейчас она за нами погонится, и если завяжется драка — представь, кому будет хуже всего.

— Какая... полицейская?

— Вон, сзади.

— О, Бог мой! — пробормотал таксист, заметив в конце улицы блеск полицейской мигалки.

Впереди из-за поворота вынырнул еще один приземистый силуэт.

— По-моему, самое время прижаться к обочине и сдаваться.

— Причем немедленно, — подтвердил Римо.

Он подмигнул водителю — ив следующую секунду тот почувствовал, как руль вырвался из его рук; а потом этот шизик, этот обалдуй, который выломал крышу, этот псих, который не имеет понятия, как порядочные люди садятся в автомобиль, всем своим жилистым скелетом навалился на него — он правил. Колымага словно сошла с ума — дико визжа тормозами, она ныряла, ерзала, прыгала, чуть не врезавшись в полицейский автомобиль, выехавший из-за поворота. В следующую секунду он был уже позади — и после хилых попыток преследования широким разворотом въехал на тротуар, разметав в стороны, словно шары в боулинге, разноцветную гирлянду мусорных баков.

Римо мельком глянул в зеркало заднего вида. Так и есть — ни один из почтенных мусоросборников не удержался на прежней позиции.

Визг тормозов и завывание сирен переплетались со стенаниями таксиста, все еще безуспешно пытавшегося вырвать руль у этого лунатика. Ничего, сейчас он ему покажет. В конце концов, он был чемпионом колледжа в среднем весе — сейчас этот кретин у него допляшется. Два превосходных апперкота — справа и слева — но псих все так же сидел, навалившись на него и вцепившись в руль. Оба роскошных апперкота прошли мимо цели.

Нет, он явно сходит с ума — иначе получается что этот полоумный может двигать своим костистым туловищем быстрее, чем он, бывший чемпион колледжа, наносит свой коронный удар! Он, не знавший себе равных в среднем весе во всем Хай Пасифика!

Да, парень явно не из простых. Если уж он разломал пальцами крышу... хотя крыша, что и говорить, была хлипкая. Но на скорости восемьдесят миль в час уйти от его ударов... восемьдесят миль в час?!

Случайный взгляд через ветровое стекло заставил таксиста втянуть голову в плечи. Им осталось жить не больше пары секунд. На скорости восемьдесят миль в час в Лос-Анджелесе можно ехать только навстречу собственной смерти — упокой наши души. Господи...

Последним усилием он попытался спихнуть ступню шизика с педали газа. Но ступня обладала, похоже, большим запасом устойчивости, чем весь его экипаж. Таксисту показалось, что он стукнул ногой по чугунной тумбе.

— Расслабься и получи удовольствие, — буркнул себе под нос водитель, откидываясь в кресле. Еще в детстве он слышал, что все психи здоровы как дьяволы...

— Ты машину застраховал?

— Как же, хватит этой страховки...

— Бывает, что и хватает, — ответил Римо, — даже с лихвой. Могу познакомить тебя с одним адвокатом...

— Слушай, хочешь по-настоящему меня осчастливить? Смойся отсюда, а?

— Ладно. Пока.

Распахнув двери, Римо одним прыжком оказался на тротуаре, коснувшись асфальта, ноги, не сбавляя скорости — в чем, собственно и был секрет — понесли Римо через улицу к аллее, в конце которой виднелось здание гостиницы.

Войти внутрь Римо предпочел любимым способом — через кухню. Для этого лишь понадобилось спросить, кто заказывал для ресторана свежую говядину — разного рода агентов по продаже кухонный персонал обычно не замечал. В кухне витал запах яичницы и прогорклого жира.

У двери в номер Римо ожидал бледный и хмурый Смит — пальцы шефа нервно постукивали по крышке кейса. Вся его одутловатая фигура прямо-таки сочилась негодованием.

— Что, ради всего святого, произошло там, внизу?

— Внизу?

— Полицейские. Эта гонка... и это такси, из которого вы, пардон... выпорхнули.

— Вы же сами приказывали мне явиться точно к назначенному часу. Предупредили даже, что важность дела заставляет вас лично прибыть сюда. И не больше чем на десять минут — нас не должны видеть вместе. И намекнули, что дело крайне деликатное. Это так?

— Покушение на президента, — делая шаг к двери, будничным тоном промолвил Смит.

Римо удержал его за локоть.

— Ну и?..

— Поэтому нас и не должны видеть вместе. Даже в одной гостинице. Все эти комиссии с их теориями о маньяке-убийце могут добиться одного — случайно узнать о нашем существовании; и этого я более всего опасаюсь.

— Я полагаю, однако, что потеря вами, Смит, здравого смысла — не главное, из-за чего вы сюда прибыли?

— Главное — в том, что на жизнь президента Соединенных Штатов готовится покушение. У меня нет времени объяснять вам, почему я говорю об этом с такой уверенностью, но вы, полагаю, знаете — у нас свои источники информации и свои методы ее обработки.

Это Римо знал хорошо. Знал он также, что их организация, дабы заставить работать как следует официальные органы охраны порядка, время от времени во время крупных скандалов подбрасывала прессе конфиденциальные сведения; в кризисных ситуациях, в качестве крайней меры, в дело включался сам Римо. Знал он также, что со времени появления организации хаос, охвативший страну, не уменьшился. Улицы не стали безопаснее; полиция — надежней. Главный полицейский комиссар в выступлении по национальному телевидению, разводя руками, признался в том, что полиция превратилась «лишь в средство обеспечения занятости».

Полицейский комиссар ошибался в одном — приписывая какую бы то ни было «эффективность» вверенной ему организации. В городах продолжали находить в мусорных контейнерах трупы беременных женщин. Среди самих полицейских вспыхивали волнения. Никогда еще американским налогоплательщикам не приходилось раскошеливаться до такой степени на столь никчемную защиту.

Шкуру за прошедшие годы Римо, как ему казалось, отрастил толстую — но терпеть происходившее становилось все труднее. Хаосу и преступности была объявлена война, и первую победу в ней надлежало одержать над самими силами правопорядка — той армией, которая не только позволила противнику войти в город, но требовала с его жителей все большую плату за оправдание своей бесполезности. С другой стороны, сами жители недолюбливали чересчур честных полицейских. Так ли, иначе — но выбор оставался один: спасение цивилизации или полный и окончательный хаос.

И потому угроза покушения на очередного политика не вселила в душу Римо особого беспокойства — хотя на доктора Харолда В. Смита она, судя по всему, оказала прямо обратное воздействие.

— Ясно — на президента Соединенных Штатов готовится покушение. Ну и?.. — повторил свой вопрос Римо.

— Вы знакомы с вице-президентом? — спросил вместо ответа Смит.

— Нам же надо спасать самого?

— Да нет, я спрашиваю не поэтому. Римо, власть ослаблена настолько, что потеря еще одного президента может повлечь за собой полный крах. Мы пытались убедить его, что его жизнь в опасности и необходимо принять дополнительные меры к защите. Но у него один ответ — все в руках Божьих. Римо, Римо, еще одно убийство — и конец всему, вы понимаете? — О, Бог мой, мое время истекло. Вы притащили за собой полицию. Когда я увидел их, то счел за лучшее посвятить в детали Чиуна. Не знаю, оба вы умудряетесь выскальзывать из ловушек без единой царапины, но для меня дальнейшее пребывание здесь становится опасным. Ситуацию вы знаете. Ваша задача — убедить президента, что он в опасности. Используйте все каналы. Прощайте.

Римо следил, как он идет к выходу, оставляя за собой терпкий запах тела, давно привыкшего к мясной пище. Вся манера уважаемого шефа КЮРЕ оставляла ощущение разжеванной дольки кислого лимона.

Однако доктор Харолд В. Смит не знал, в каком тягостном раздумье оставил он Римо. Англосакс до мозга костей, Смит не в состоянии был понять, что могут значить его слова для Мастера Синанджу — тысячелетнего дома, занимавшегося на протяжении всей истории человечества подготовкой наемных убийц.

Предчувствие беды появилось у Римо в тот самый момент, когда он увидел на лице Чиуна довольную улыбку — щербатый полумесяц, вписанный в овал из пожелтевшего пергамента, с клочками седой бороды и остатками волос, напоминавших серебряную обертку от конфеты. Чиун стоял в приличествующей положению величественной позе, и старинное пурпурное с золотом кимоно выглядело на его сухонькой фигурке по меньшей мере императорской мантией.

— Наконец-то Мастеру Синанджу нашли достойное применение. — Восемь прожитых десятилетий сделали голос Чиуна надтреснутым и скрипучим, словно сухой стручок. — Столько лет мы унижались до борьбы с разбойниками, ворами и разного рода презренными нечестивцами вашей невозможной страны — но наконец в приливе мудрости голос разума проник в сердце императора Смита!

— Нет, ради всего святого! — валясь на диван, простонал Римо. — Чиун, не говори больше ничего.

Но он уже узрел громоздившиеся в комнате Чиуна лакированные дорожные сундуки с замками, залитыми воском — чтобы кто-нибудь не попытался вскрыть их без ведома хозяина.

— Прежде всего голос разума заставил императора на сей раз поставить во главе дела настоящего Мастера, — продолжал Чиун.

— Уж не тебя ли, папочка? — язвительно вопросил Римо.

— Не дерзи, — поморщился Чиун. — Кроме того, войдя, ты забыл поклониться.

— Да ладно, кончай. Ну и что он сказал?

— При виде той гнусной, позорной сцены, что ты устроил внизу, император несказанно удивился: как ты, впитывая мудрость Синанджу столько лет, можешь при этом оставаться совершеннейшим недоумком?

— А ты что?

— А я ответил, что и так сотворил чудеса — учитывая, что мне пришлось иметь дело с толстым белым лентяем.

— А он что?

— Он ответил, что от всего сердца сочувствует доброте и мудрости учителя, который все эти годы терпит нерадивость того, кто не умеет до сих пор управлять дыханием и кровообращением.

— Ну, этого он не говорил.

— Твое дыхание расстроилось настолько, что даже белый пожиратель мяса смог услышать это! — вознегодовал Чиун.

— С этим я давно справился, а что касается Смитти, про дыхание он знает только одно: когда оно совсем прекращается — это плохо. В остальном он понимает в этом примерно же столько, сколько ты, Чиун, — в компьютерах.

— Я, например, знаю, что компьютеры следует включать в розетки, — заявил Чиун. — Я знаю об этом от неблагодарного олуха, порочащего великий Дом Синанджу, который подобрал его в грязи и путем тщания и всемерных ограничений, при помощи великого знания превратил этот кусок мертвечины хотя бы в отдаленное подобие того, чем предназначено было ему стать свыше!

— Слушай, папочка, — обратился Римо к человеку, который действительно лепил и переделывал его — хотя нередко весьма занудными способами. — Смит понимает в дыхании и всяких таких вещах не больше того, что ты, например, смыслишь в демократии — вот так!

— О, я знаю, что вы постоянно лжете самим себе, что выбираете достойнейших среди равных — хотя в действительности, как и повсюду, вами правят императоры.

— Ну так что сказал Смит?

— Что твое дыхание позорит Дом Синанджу.

— Дословно — что именно?

— Он услышал шум, выглянул на улицу и сказал — «какой позор!»

— Это потому, что за мной увязалась полиция. А он не хотел лишней огласки. И имел в виду вовсе не мое дыхание.

— Не прикидывайся дураком, — возразил Чиун. — Ты вывалился из этого средства передвижения, пыхтя, как раненый бегемот — как будто ноздри твои тебе вовсе не повиновались! Смит все видел — и ты всерьез думаешь, что не это вызвало его праведный гнев, а эти ваши полицейские — которые не могут причинить вреда никому, в особенности тем, кто дает им деньги!

— Ну хорошо, хорошо. Мое дыхание ему не понравилось. Что дальше?

— Дальше ты поехал наверх.

— А куда же еще?

— Хотя внизу тебе было бы самое место, — радостно захихикал Чиун.

Отсмеявшись, он поведал наконец Римо переданные ему Смитом инструкции.

Он и Римо должны проникнуть в президентский дворец.

— Белый дом, — поправил Римо.

— Верно, — кивнул Чиун. — Император Смит хочет, чтобы мы показали тому, другому, который тоже считает себя императором, в чьих руках подлинная власть. И что тот, кому служит карающий меч Синанджу, останется властелином навсегда — император может быть только один, кто бы там не называл себя этим титулом. Вот чего хочет от нас император Смит.

— Н-не понял, — Римо замотал головой.

— Ты слышал о «зелени леса»? Очень старый прием, но я позволил мистеру Смиту думать, будто его открыл он — хотя нам он известен с незапамятных времен. Все очень просто.

— Что за «зелень леса»? — удивился Римо. — В первый раз слышу.

— Когда ты смотришь на лес с некоторого расстояния, то видишь зелень. Значит, лес — это зелень: ведь ты видишь именно так. Но потом, когда ты приблизился, то начал различать листья, из которых состоит зелень, и сказал: значит, лес — это листва. Но когда ты подойдешь еще ближе, то увидишь, что листья — всего лишь крошечные существа, которым дают жизнь деревья, и, стало быть, деревья и есть настоящий лес.

Так и власть в стране зачастую принадлежит не тому, кого люди считают императором — но мудрейшему, отдавшему свое сердце знанию Дома Синанджу. И долг мастера, состоящего в услужении истинного императора — показать самозванцу, в чьих руках настоящая власть, дать ему понять, что лист — всего лишь часть огромного дерева. Простой способ. И известный нам с давних времен.

«Нам» — то есть дому Синанджу, Мастерам, поступавшим на службу к царям, императорам и фараонам всех эпох с одной-единственной целью — прокормить нищую деревеньку на берегу Корейского залива. Много лег назад Чиун, последний из Мастеров, начал тренировать Римо, благодаря чему благосостояние деревни Синанджу ежегодно увеличивалось.

— А нам-то что нужно делать? — Римо попытался вернуть Чиуна к реальности.

— Вселить страх в сердце президента! Поведать ему о его бессилии. Заставить его на коленях молить о милосердии императора Смита. Наконец-то Мастеру дано достойное поручение!

— Ты, видно, что-нибудь не так понял, папочка, — заметил Римо. — Не думаю, чтобы Смит действительно пожелал проделывать с президентом все эти штуки.

— Возможно, — продолжал Чиун, — нам придется ночью выкрасть президента, отнести его к яме с гиенами и держать над ней до тех пор, пока он не поклянется в вечной преданности императору Смиту.

— Вот уж этого, я уверен, Смит тебе точно не говорил. Пойми, он служит нашей стране — а вовсе не правит ею.

— Так говорят все — но в действительности все хотят царствовать. Или, вместо гиен, можно изуродовать лучшего президентского военачальника — кто в Америке самый знаменитый генерал, Римо?

— У нас больше нет знаменитых генералов, папочка. Самые знаменитые в Америке люди — просто бухгалтеры, которые знают, как тратить деньги.

— А самый неустрашимый боец?

— Таких тоже нет.

— Ну, не важно. В вашей стране всем заправляют любители — пора показать Америке, чем владеют настоящие ассасины.

— Папочка, я уверен, Смитти очень не понравится, если с президентом случится хоть что-нибудь, — сказал Римо.

— Замолчи. Я поставлен во главе дела. Я перестал быть старым бедным учителем. А может, нам в назидание отрезать президенту оба уха?

— Давай я попробую объяснить тебе, папочка. Надеюсь, ты все поймешь.

Хотя на самом деле надежды у него было мало.

Глава третья

По мнению старого приятеля президента, рубахи-парня из Джорджии, Белый дом охраняли как «какую-нибудь миллиардершу с золотыми зубами и наскипидаренной задницей».

— Мои советники считают, что охрана здесь все же недостаточна, — мягко возражал президент своему бывшему однокашнику, сидевшему перед ним по ту сторону стола, доверху заваленного бумагами.

Читать президент мог с потрясающей скоростью — иным людям медленнее удается думать — и любил работать без перерыва по четыре-пять часов. За это время он успевал обработать недельный объем информации — но уже привык к тому, что, как правило, оставалось ее еще больше. Сотрудники канцелярии прибегали к простому способу — в начале каждой недели отбирали то, что необходимо было сделать срочно, прибавляли изрядную часть того, что нужно было сделать безотлагательно, делили все это пополам — и в итоге оставались дела, рассмотрение которых занимало примерно две недели нормального рабочего времени: президент, однако, успевал управляться с ними как раз за неделю.

Именно так, за кипами бумаг, текла жизнь обитателей кабинета, и еще никому из них не удавалось покинуть президентское кресло молодым.

— Ей-богу, эти парни с их предупреждениями — они только напрасно заставляют вас дергаться, сэр.

— Но они утверждают, что, если я не прислушаюсь к их предупреждениям, мне грозит смерть. И что угроза якобы очень серьезная.

— Почему зря пудрят вам мозги, сэр! Каждый будет рад защищать вас от чего хотите — ведь денежки за это будут плачены немалые.

— Но ты — ты сам не думаешь, что мне действительно может что-то грозить? Они утверждают, что убийство в солнечной долине было своего рода демонстрацией.

— Безусловно, может грозить, сэр. Каждому из нас может грозить что угодно.

— Как бы то ни было, я заявил людям из Службы, что принятые меры вполне достаточны и я не желаю более возвращаться к этой теме. В конце концов, есть более срочные дела. Но, знаешь, иногда я думаю... Ведь дело не в моей жизни, отнюдь, но еще одно убийство главы правительства может переполнить чашу. По всей стране и так уже бродит невероятное количество слухов о всевозможных заговорах, контрзаговорах, террористических актах...

— Не говоря уже о том, что мы не можем потерять первого настоящего президента со времен Джеймса Р. Пока, сэр, впервые за столько лет в этом кресле — снова человек с Юга. Не стоит беспокоиться, сэр. Мы не дадим вас в обиду!

Президент одарил собеседника благодарной улыбкой. Слова старинного приятеля, всю жизнь протрубившего в войсках, укрепили его уверенность в том, что парни из Службы безопасности, безусловно правы — резиденция абсолютно неуязвима, и единственным, кто мог проникнуть за ее ограду, был сам президент, возвращавшийся из очередного вояжа.

— У вас лучшая в мире охрана, сэр. Лучшая во всем мире, — кивал головой спутник бурной молодости, — уверяю вас, не пролетит ни муха. Тут одни охранники стерегут других, другие — третьих, и все в таком духе, — а радаров и разного прочего здесь просто чертова уйма, сэр.

— Ну, не знаю.

Президента все еще терзали сомнения. Слишком много «случайных» людей умудрялись за последние несколько лет подобраться слишком близко к хозяевам Овального кабинета. К его предшественнику какой-то кретин с заряженным револьвером сумел во время одного из публичных выступлений приблизиться на расстояние вытянутой руки. А в другой раз в него даже выстрелили. За год до этого в ворота Белого дома, разнеся их вдребезги, врезался грузовик, а в самом здании охрана задержала женщину, у которой под кофточкой оказалась динамитная шашка.

Обыкновенные психопаты, — успокаивали президента сотрудники Службы безопасности. Приблизиться к объекту своей мании — максимум, на что они способны. Профессионалы не станут так просто рисковать своей жизнью, в отличие от этих шизиков.

Президент же мог ответить на их уверения лишь вялым «возможно, возможно».

Но старый приятель из Джорджии сумел заметить кое-что, чего не смогли уловить сотрудники Службы — едва уловимую наигранность в ответном кивке его собеседника.

— Но у вас ведь есть кое-что и в запасе, сэр? — прищурился он.

— Н-ну, возможно... будем надеяться — скажем так. Большего я не могу сказать, к сожалению.

— Ну ясно — стратегические секреты. Прошу прощения, я и так отнимаю у вас слишком много времени, сэр. Как у нас, простите, говорят — девятый сосун при восьмой сиське.

— Нет. Я ужасно рад, что ты зашел, правда. Сейчас — особенно... Я ведь всегда говорил: если не хочешь, Бог знает что возомнить о себе — нужно почаще встречаться с теми, кто знал тебя до того, как ты сподобился сесть в это кресло.

— Ну, береги туза.

Лицо приятеля, в первый раз обратившегося к нему на «ты», озарила знакомая широкая улыбка.

— В картах я не мастак, — смущенно пожал плечами президент.

Они пожали друг другу руки.

Он работал еще около двух часов — и когда наконец направился в жилое крыло здания, которое никто почему-то не называл, президентским дворцом, до полуночи оставалась всего четверть часа. Он то и дело с благодарностью вспоминал слова своего друга — ну конечно, тройное кольцо охраны, радары, лазеры... Но в то же время не мог избавиться от гнетущего чувства: он, глава самой могучей в мире страны — самое уязвимое существо на всей планете. Для всех, для каждого.

Когда он вошел в спальню, жена уже крепко спала. Осторожно прокравшись мимо кровати, он подошел к двери, ведущей в огромную ванную. Рядом, у стены, стоял огромный комод со множеством ящиков. В правом нижнем ящике комода находился красный телефон без диска. Однажды он им уже пользовался.

Пользоваться этим телефоном президент избегал — его все еще тяготило сознание того, что уже более двадцати лет обитатели Овального кабинета пользуются помощью некой нелегальной организации, задача которой — сделать грязную работу и вновь уйти на дно, избавив страну или мир от очередной катастрофы. По замыслу людей, некогда создавших эту организацию, после первого такого случая она должна была исчезнуть — но случаи повторялись, а значит, жила и она. И он сам тоже не стал отдавать приказ о ее роспуске — когда понял, что вал преступности сдерживается не сотнями полицейских, а скромными усилиями небольшой организации под названием КЮРЕ. Которая к тому же еще успела пару раз спасти нацию.

Но ее существование противоречило всем законам...

Длина телефонного шнура без труда позволяла отнести аппарат в ванную комнату. Плотно прикрыв дверь, президент поднял трубку.

— Да? — послышался голос на другом конце линии.

Голос принадлежал доктору Харолду В. Смиту.

— Так вы все же собираетесь устроить эту... демонстрацию?

— Да.

— И когда же?

— По всей видимости, завтра — послезавтра вечером. Нам потребуется день, чтобы добраться до места вашего пребывания, и десять минут — чтобы нейтрализовать имеющиеся у вас средства защиты.

— Десять минут? — не веря своим ушам переспросил президент.

— Да, если не слишком торопиться.

— А вашим людям не потребуется... ну, скажем провести рекогносцировку... разработать какой-то план?

— Нет, сэр. Видите ли, этот джентльмен с Востока — наследник традиций Дома, а его предшественники занимались этим делом не одно столетие. Возможно, ваша Служба безопасности считает, что они изобрели в своей области нечто новое — но уверяю вас, этому джентльмену и его молодому коллеге приходилось сталкиваться со всем этим и раньше, а предки нашего восточного друга занимались разрешением проблем подобного рода в течение примерно полутора тысяч лет. Собственно, память — это и есть их квалификация.

— Хорошо... а как насчет электроники? С ней его предки вряд ли могли столкнуться несколько веков назад.

— С этим трудностей тоже не возникает.

— Значит, они просто пройдут, и все? Без всяких усилий? сквозь охрану? минуя систему слежения? Я вам не верю!

Продолжая говорить, президент пристроил телефонную трубку к плечу, прижав ее подбородком и держа перед собой аппарат на манер юной девицы, сжимающей дрожащими руками букет цветов в день первого причастия. У него была странная привычка, говоря по телефону, закатывать глаза, и когда трубка неожиданно мягко, словно больной зуб из онемевшей от новокаина челюсти, выскользнула из-под подбородка, и щека президента коснулась плеча, он, думая, что трубка выпала, машинально протянул руку... Рука наткнулась на живое и упругое тело — настолько упругое, что кисть президента отбросило назад, словно от удара о стену.

Перед ним стоял среднего роста человек в черной майке и серых слаксах; на ногах его были мокасины, в руке — красная телефонная трубка, и в эту трубку он говорил вполголоса.

— Смитти, у нас тут кое-какая путаница. Да. Все кувырком, как обычно. Прошу извинить меня, господин президент — работа, сами знаете.

— Может, мне выйти? — президент кивнул на дверь ванной комнаты.

— Нет, нет, вам лучше остаться. Это ведь вас касается... Да, Смитти, он здесь, рядом со мною. Что вам от него нужно, слушайте? С ним все в полном порядке, только немного усталый вид. Да, вот Чиун утверждает, что вам нужна его сушеная голова или что-то в этом... Ага, понял. Понял. Хорошо. Да, он хочет поговорить с вами.

Президент взял трубку.

— Да... О, нет, нет. Бог мой, я просто не мог себе представить! Я не слышал даже, как он вошел. Он словно возник из небытия, ниоткуда. Боже мой... Я не могу поверить, что существуют люди, способные... да, разумеется, доктор Смит. Огромное вам спасибо. — Прикрыв телефонную трубку рукой, он нерешительно обратился к пришельцу: — А некий мистер Чиун... тоже здесь, с вами?

— Эй, папочка! — Римо приоткрыл дверь. — Смит на проводе.

Президент в изумлении следил, как в дверь сначала просунулась пергаментно-желтая длань, украшенная неимоверной длины ногтями, а затем появился рукав золотистого кимоно, спадавший с худого запястья, словно струи воды с обрыва.

Телефонная трубка исчезла за дверным косяком.

— О да, величайший из императоров... Исполнен повиновения воле вашего величества. Навечно и навсегда... Да продлится царствование ваше во славу трона.

За скрипучими изъявлениями любезности последовал звук опустившейся на рычаг телефонной трубки и затем — гневное кваканье на каком-то восточном языке.

Обладателем желтой длани и кимоно оказался пожилой азиат, появившийся в ванной комнате в обществе знакомого красного телефона. Ростом сей восточный человек казался ниже двенадцатилетней дочери президента и весил гораздо меньше ее. И еще он был здорово рассержен. Клочковатая бородка яростно тряслась, пока он в течение примерно пяти минут что-то скрипуче выговаривал Римо на своем наречии.

— Что он сказал? — полюбопытствовал президент.

— Кто? Чиун или Смитти?

— А, так это, значит, и есть Чиун. Здравствуйте, мистер Чиун. Как поживаете?

Великий Мастер Синанджу медленно повернул голову в сторону президента самой могучей в мире страны. Увидел улыбку на его лице, дружески протянутую руку. И — отвернулся, скрыв сплетенные пальцы в рукавах кимоно.

— Я сказал что-нибудь не так? — обеспокоенно спросил президент.

— Да нет, все нормально. Просто он малость не в себе.

— А он вообще знает... что я — президент Соединенных Штатов Америки?

— О да, знает, разумеется. Он, видите ли, слегка разочарован.

— А что случилось?

— Да ничего особенного. Вам будет сложно понять. У него своеобразный стиль мышления, и я не знаю, сможете ли вы уяснить, а чем дело.

— А вы попробуйте, — президент скорее приказывал, чем просил.

— Да нет, вы не поймете.

— Мне уже приходилось общаться с японцами.

— Ой, Боже мой... — скривился Римо. — Бога ради, не называйте его японцем. Он ведь кореец. Если бы вас назвали французом, вам бы понравилось?

— Смотря где бы я в тот момент находился.

— Ну, или там немцем или англичанином... Вы же американец. А он вот кореец — и никто иной.

— И при том из лучших, — холодно блеснул глазками Чиун. — Уроженец лучшей части страны — и самой лучшей в этой части деревни Синанджу, средоточия славы этого мира, центра земли, на коий взирают с почтением небесные светила...

— Вы сказали — Синанджу? — переспросил президент.

В памяти его всплыли вдруг воспоминания молодости, когда он служил в подводном флоте. Тогда все в экипаже почему-то шепотом произносили название захолустной деревеньки на берегу Корейского залива, к которой уже двадцать лет с завидной регулярностью наведывались американские подводные лодки. Ходили самые разные слухи — о золоте, которое доставляют таким образом американским агентам, еще о каких-то столь же невероятных вещах. Но как бы то ни было, каждый матрос, от салаги до старослужащего, знал легенду о том, как каждый год в одно и то же время та или иная субмарина получает секретное задание — проложить курс во вражеские воды, чтобы...

— Да восславится имя ее, — закончил Чиун.

— Ах, да, да... Восславится, несомненно. Знаете, это название почему-то ассоциируется у меня с подводными лодками...

— Это дань Соединенных Штатов деревне Синанджу, — охотно пояснил Римо.

— Дань? А за что?

— За то, что вот он меня тренирует.

— А на предмет чего?

— М-м... разного.

Римо не успел продолжить, поскольку Чиун вновь перебил его гневной тирадой на корейском.

— А сейчас что он вам сказал? — полюбопытствовал президент.

— Он утверждает, что его мастерство никогда не использовали в полную силу. Вот они психует по этому поводу.

— По какому именно, простите?

— Видите ли, Синанджу — это, собственно, Дом наемных убийц. Которые столетиями продавали свои услуги разным там императорам, королям и прочим подобным типам...

Закончить ему помешал ввинтившийся в воздух длинный ноготь Чиуна.

— Лишь для того, чтобы не бросать голодных детей в студеные волны! Мы спасали детей! — гневно возопил он.

Римо с извиняющимся видом пожал плечами.

— Он имеет в виду, что веков этак двадцать восемь назад... ну, в общем, еще до рождества Христова... им пришлось топить всех младенцев в заливе, потому что их не на что было кормить. Деревня, понимаете ли, была тогда бедной.

— Всему виной засуха! — сердито затряс бородой Чиун. — И безмозглые бестии, захватившие власть в деревне! И козни врагов-соседей! И...

— Короче, — продолжал Римо, — пока Мастера Синанджу не начали наниматься по всему свету на такую вот службу, деревня прозябала в крайней бедности. От этого они ее, конечно, избавили — но до сих пор любят утверждать, что, мол, спасают от смерти детей и все прочее.

— А этих... Мастеров — их что, много? — спросил президент.

— Нет. Вот остался Чиун и... ну и я, наверное. Но такова традиция Синанджу — говорить о Мастерах так, будто все они живы и здравствуют. Вы ведь думаете о времени как о прямой — сзади прошлое, впереди будущее, вы находитесь посредине. А по нашим представлениям это нечто вроде большой тарелки — так что и прошлое, и настоящее, и все, что будет находятся, так сказать в одной плоскости.

— Но ученики после мастеров остались? — полуутвердительно спросил президент.

— Нет. Чиун первый из них имеет ученика — да еще иностранца к тому же.

— Ага. Но чем же именно они занимаются?

— Я ведь говорил вам — это Дом наемных убийц, — ответил Римо.

— А, и он сердится из-за того, что ему приказали меня не трогать?

— Ну... вообще да. Понимаете, он видит живого президента — а он уже столько времени не имел возможности лишить жизни государственного деятеля. И это оскорбляет его... ну, как если бы вы были президентом Соединенных Штатов, а вас возьми и назначь президентом ассоциации аптекарей. Поняли, в чем дело? Да нет, ни черта вы не поняли.

— Значит, он собирался убить меня, — медленно произнес президент. Его лицо потемнело.

— Говорил же я — не сможете вы ничего понять, — покачал головой Римо.

— Я понял только одно — моя жизнь в опасности. Кстати, кто вас впустил?

— Впустил? — поднял брови Римо.

— Ваша безалаберность, — проскрипел Чиун.

— Слушайте, хотите сами убедиться в том, что у вас тут все открыто, как на ладони? Вы, по сути уже мертвы. Вас, фигурально говоря, уже сунули в духовку — осталось вынуть и поперчить, — Римо осклабился. — Какая, к черту, охрана? Здесь ничегошеньки нет. Смитти сказал, что мы должны, вроде, спасти ваш зад — так пошли, сейчас все сами увидите.

Позже президент обращался за консультациями к видным врачам, специалистам из ЦРУ и разведки, пытаясь выяснить один вопрос — насколько сильным бывает внушение.

— Вот, например, — объяснял президент, — если вас заставляют глубоко дышать — может это способствовать... э-э... гипнотическому внушению?

И всякий раз после этого он вспоминал то, что произошло после странного разговора в ванной. Ему предложили несколько раз глубоко вдохнуть — объяснив это тем, что в его нервном состоянии это лучший способ взять себя в руки — после чего все трое вышли из ванной и президент почувствовал, как руки корейца сомкнулись вокруг его пояса, пожилой азиат с неожиданной легкостью приподнял его. Он лишь ощутил легкий приятный аромат, исходивший от кимоно Чиуна — настолько тонкий, что временами и он казался президенту галлюцинацией.

Они двигались, не издавая ни единого звука; их поступь была более неслышной, чем сама тишина. Оба словно стали бесплотными — так что когда они приблизились сзади к одному из охранников Службы, он продолжал неподвижно стоять, ни сном, ни духом не подозревая об их присутствии. Странное чувство — находиться в двух шагах от человека, абсолютно уверенного, что позади него никого нет.

Движения президент не видел — он заметил лишь, как шевельнулись складки кимоно Чиуна в том месте, где должна быть рука, и в следующую секунду голова охранника бессильно упала на грудь, как будто его ударили по затылку чем-то тяжелым. Подхватив стража под мышки, Римо усадил его на стоявший рядом стул.

— Вы ведь не убили его? — с беспокойством спросил президент.

— Да нет, — мотнул головой Римо. — Минут через пять он очухается и подумает, что заснул на посту. А теперь — ш-ш! Тихо! В этом зале полным-полно ушей и гляделок — все ваши электронные дела!

Президенту все больше казалось, что он видит сон, в котором его влекут по миру тишины две беззвучных, невидимых тени; но в этом мире тишины стали вдруг слышны звуки, недоступные человеческому уху при свете дня, — жужжание, скрежет, попискивание таинственных механизмов. После он спрашивал специалистов, какие именно устройства были установлены в этой части здания. Оказалось — скрытые камеры на шасси, снабженных мотором. Нет, вычислить их по звуку нельзя — на расстоянии двадцати ярдов шум моторчика кажется комариным писком.

— Это вот таким — «зз-мм-бип»? — уточнил президент.

— Да... Но сэр, для того чтобы это услышать, нужно приложить ухо к самому корпусу, а чтобы приложить ухо к корпусу, придется как минимум взломать стену.

Они двигались дальше, все так же ничем не нарушая молчания, иногда замедляя шаг, словно наблюдая за игрой в загадочном представлении, где их — единственных зрителей — не видят актеры. У поворота коридора, отмеченного большой аркой с позолоченным орлом — за пределами Белого дома это сооружение могло бы показаться верхом нелепицы — они остановились. Покрывавшие стену обои с портретом какого-то генерала времен американо-мексиканской войны с треском лопнули, за ними, словно свежая рана, открылась трещина в деревянной панели; с рваных краев сыпались чешуйки отставшего лака — точно таким крыли дерево в старых домах на родине президента, в Джоржии; сейчас их, конечно, давно уже перестроили, но он помнил.

Шагнув в открывшийся длинный пролом, президент вдруг почувствовал, что трещина смыкается за его спиной. Он стоял один в душной, кромешной тьме ниши... и тут стена пошла на него, сжимая, сплющивая его тело, грудь сдавило, стало нечем дышать, а ниша становилась все более и более тесной. Он попытался вдохнуть, но воздух не поступал в стиснутые деревянным корсетом легкие, он не мог даже вскрикнуть — и уже не знал, окружает ли его темнота предательской ниши или мрак помутившегося перед смертью сознания...

Невозможно было двинуть ни рукой, ни ногой, оскаленный в беззвучном крике рот не закрывался — на нижнюю челюсть давила балка из сухого дерева.

Сейчас он умрет. Он доверился этим двоим — и заплатит за это, задохнувшись в темной норе в стене дома, из которого он, как ему казалось, еще долгие годы мог править этой страной.

И сам он подписал себе приговор, позвонив по этому чертову телефону, словно воплотившему все, против чего он некогда поклялся бороться всю свою жизнь беззаконие, тайную войну, игру на слабости и пороках ближних. Само существование этой банды под названием КЮРЕ говорило лишь об одном — демократия не работала. И теперь Всемогущий карает его за то, что он обратился к методам, которые — и ведь внутренний голос подсказывал ему — противны человеческим и Божьим законам.

Мелькнула мысль — наверное, нечто подобное чувствовали матросы подводных лодок, задыхавшиеся на большой глубине. Странно, но он не ощущал ни страха, ни сожаления... и сквозь невыносимую боль, терзавшую распластанное по стене тело, пробивалась странная мысль: это не конец. Там не бывает так больно.

И вдруг — снова свет, и он стоит, пошатываясь и ловя ртом воздух, в большой, хорошо освещенной комнате. Он узнал ее. Это был Овальный кабинет. Позади него раздался легкий щелчок — и дверь потайного хода снова стала деревянной панелью стены.

— Бог мой, — произнес президент сдавленным голосом.

— Да, — подтвердил Чиун.

— Значит, в Белом доме есть целая сеть потайных туннелей...

— Нет. — Чиун покачал головой. — В любом из известных мне дворцов их намного, намного больше. Но ни один трон в мире не просуществовал бы без них и дня. Впервые это поняли еще владыки Египта.

Именно тогда, как вспоминал позже сам глава государства, он начал осознавать то, о чем многочисленные наследники всевозможных царствующих династий догадались за много столетий до него. Каждый из них — объект охоты, и чем больше сосредоточенная в его руках власть, тем чаще будут совершаться попытки отнять ее. Вместе с жизнью. Еще египетские фараоны поняли, что большие деньги купят любого, а самые большие могут стать ценой головы правителя. И потому, дабы уберечь голову помазанника, всякий раз по завершении строительства дворца очередного владыки слетала с плеч голова главного архитектора — придуманные им секреты царского обиталища он уносил с собой вглубь могилы.

Замки августейших особ средневековой Европы имели больше потайных ниш, выходов и лазеек, чем самый современный стадион. Прервав Чиуна, президент осведомился, не желает ли он поделиться информацией о тайнах Белого дома с ЦРУ. Однако великий Мистер Синанджу наотрез отказался.

— Дом Синанджу прошел долгий путь. Тот, что лежит перед ним, еще более долог. Мы возвели стены государства задолго до того, как в вашей стране забрезжил первый луч разума. И когда вам суждено будет пасть, подобно династии Минь или империи римлян, мы пребудем — но наши тайны останутся тайнами. Ибо немощь, сохраненная в тайне, по-прежнему остается немощью — но поделившись ею с другими, легко найти способ преодолеть ее.

— Мне, по-видимому, предстоит узнать еще очень многое... Скажу честно: отнюдь не в моем вкусе полагаться на людей вроде вас, но выбор у меня, как видно, сейчас весьма ограничен, или вы, или смерть.

— Всецело соболезную вашему горю, — церемонно раскланялся Чиун.

После чего уже нормальным тоном объяснил, что проблема действительно весьма и весьма серьезная. Существует соглашение между ним и императором Смитом, нарушив которое он обречет несчастных малюток в деревне Синанджу на голодную смерть. Однако если президент — который славой своей далеко превзошел, без сомнения, императора Смита — предложит Чиуну в знак признания его заслуг сумму чуть большую... конечно, Чиун просто не сможет отказаться. Для родной деревни он готов на все. В завершение Мастер Синанджу пожаловался, что устал пахать на неблагодарных негодяев и желает перейти на службу к славнейшему из императоров, чья мудрость известна и почитаема во всем мире.

— Благодарю вас, — кивнул в ответ президент, — но, состоя на службе у императора Смита, вы ведь служите также и мне — и всему народу Америки.

О, неужели великий президент доверяет Смиту? Неужели не догадывается, о чем думает этот Смит по ночам, когда в голове последнего нищего просыпаются мечту править миром? А вот если Смит вдруг умрет — то есть должен будет умереть — то Чиун станет свободным от всех обязательств и с радостью подпишет с президентом новый контракт. Но весь вопрос в том, доверяет ли президент Смиту? Его, Чиуна прямой долг — предупредить президента, что в голове у Смита уже созрел план захвата власти в его стране. Может ли после этого президент доверять этому человеку?

— Безусловно, — кивнул головой президент.

Ну, в таком случае, — если президент желает доверить свою жизнь любому честолюбивому проходимцу-северянину, который терпеть не может выходцев с Юга, считает их недоумками и вообще больше всего на свете мечтает обладать женой президента, — тогда ему, Мастеру Синанджу, остается лишь предпринять те шаги, которые только и возможны в столь противоестественной ситуации.

— Никогда раньше не замечал, чтобы Смит определял недоумков по региональному признаку, — заметил президент.

— С ним никогда и не случалось такого, — заверил Римо.

— Итак, я желаю знать, что вы все же собираетесь делать. Я имею в виду — как вы намерены спасать мою жизнь, которая, насколько я мог уяснить, по неизвестной мне причине находится в весьма серьезной опасности. Иными словами, каковы ваши методы, джентльмены?

— Простите, сэр, но Дом Синанджу обычно не намеревается, как вы выразились, спасать жизни. А просто спасает их. И не делится своими методами с правителями первой встречной страны, которой только-только исполнилось две сотни лет отроду. Таковы традиции Синанджу. Все остальное не имеет значения.

— Он не ведает, что говорит, о благословеннейший из императоров Америки, — встрял в диалог скрипучий голос Чиуна. — Но наша помощь будет еще более ценной, если мы постараемся освободить вас от бремени ненужного знания. Знаете ли вы законы, по которым происходит движение? Нет, вы не знаете этих законов. Потому вам трудно будет понять и наши методы. Позвольте лишь заверить вас в нашей способности в любых условиях сохранить вашу драгоценную жизнь.

На том и порешили, но президент за этот вечер постарел на добрый десяток лет. Ему впервые пришлось столкнуться с еще одним неприятным свойством реальности — от его имени могут совершаться такие действия, которые сам бы он никогда и ни за что не одобрил.

Оказавшись на улице, Чиун в свойственной ему манере похвалил понятливость Римо — оказывается, он еще способен кое-чему научиться. В особенности была отмечена появившаяся у Римо способность понимать собеседника без помощи слов.

— Например? — осведомился Римо.

— Например, когда ты пообещал спасти ему жизнь. Мы ведь не можем говорить наверняка, разумеется — обещать спасение не во власти смертных. Только смерть подвластна человеческой воле, но...

— Я собираюсь именно спасти президента, папочка.

— Это меня больше всего и печалит, — удрученно закивал головой Чиун. — А я думал, ты действительно становишься мудрым.

После чего объяснил Римо, что давать императору гарантии полной безопасности — старый и хорошо проверенный обычай, ибо в случае неудачи тот, кому это обещание было дано, вряд ли сможет пожаловаться.

Римо это мало в чем убедило. Но Чиун не отставал.

— Человек, трон которого менее всех в этом мире подвержен опасности — это наш король, император или как там его...

— Да? А мне казалось, его хочет убить чуть не каждый встречный.

— Это, конечно, так, — кивнул Чиун. — Но разве со смертью одного императора наступал когда-нибудь конец царству? Непременно найдется кто-нибудь, желающий занять его место. Да и чтобы добиться власти законным путем, не нужно прилагать никаких сил — а просто-напросто появиться на свет из соответствующего чрева. Разве выбирает младенец чрево своей матери, или рожденье требует от него усилий? Однако, именно таким путем обретает он власть над себе подобными. Вот и получается, что трону ничего не грозит — даже со смертью этого вашего императора.

Такую вот мудрость пытался вложить в уши своего упрямого питомца Чиун, Мастер Синанджу, душной весенней ночью в Вашингтоне, округ Колумбия.

Но питомец отнюдь не горел желанием предаваться философским размышлениям о бренности земных владык.

— Чиун, этот президент мне нравится. И я спасу его. Кроме того, я тут видел вице-президента...

Глава четвертая

Лезвие ножа двигалось очень медленно. Так же, как и тот, кто его держал. Обладатель ножа выпрыгнул пару секунд назад из блестящего черного «бьюика», и сейчас его солдатские ботинки, тоже блестящие и черные, медленно переступали по замусоренной мостовой.

— Белый, ты умирать! — утробно возвестил он. Голова его была повязана грязным белым полотенцем, посреди лба сверкал огромный бриллиант из оранжевого стекла. — Умирать для имя Аллаха!

Роста он был немаленького — футов шесть с небольшим и весил добрых двести пятьдесят фунтов; волосатые ноздри грозно раздувались на темной физиономии.

— Я занят, — бросил Римо.

Что было правдой — они только недавно выехали из парадных ворот Белого дома, немедленно обнаружили за собой хвост, в процессе отрыва от которого Чиуну вздумалось объяснять Римо теоретические аспекты деятельности ассасинов — по его словам, для нее существовало множество вполне обоснованных причин, не имевших ничего общего с безрассудными эмоциями вроде ненависти или жажды мести. Более того — ассасину эти эмоции могли сослужить службу гораздо более худшую, чем прыгуну на длинные дистанции — волдырь на ноге. В лучшем случае они просто отвлекали; в худшем — могли поставить под угрозу выполнение всего замысла.

И как раз когда Чиун готовился перейти к выводам, а Римо тщетно пытался нащупать связь между взрывом в Солнечной долине и угрозой покушения на президента страны, напряженную работу мысли обоих прервал какой-то тип с кривым ножиком, выскочивший перед ними на проезжую часть и загородивший дорогу.

— То нет налет бандит-ниггер! — прохрипел он, вращая глазами. — То есть святой война ислам для неверные!

— Простите, я очень занят, — повторил Римо.

— Моя араб! — не слушая его, вопил нападавший. — Моя есть арабски имя! Имя — Хамис аль-Борин, значит «спаситель свой народа»!

— Это абсолютно ничего не значит, — проворчал Чиун.

Арабский он знал и однажды объяснял Римо, что само слово «ассасин» происходит из этого языка — от слова «гашиш»; говорят, тамошние ассасины курили его для храбрости. А потом арабское «хашишин» превратилось в «ассасин». Арабские ассасины были неплохими специалистами, но так и не смогли достичь вершин мастерства, иногда просто грубо работали — убивали без нужды, а главное — не гнушались ради достижения поставленной цели лишать жизни даже детей, что вызывало яростное неприятие Чиуна.

— Никакое это не арабское имя, — вновь сказал он.

— Моя Хамис аль-Борин, — насупившись, повторил детина.

Подняв руку с кривым ножом, он прицелился концом лезвия прямо в грудь Римо. Одним движением Римо оказался вне пределов его досягаемости — нанесенный с размаху удар лишь заставил громоздкое тело нападавшего пролететь пару метров и оказаться позади Римо и Чиуна. Со стороны могло показаться, что парень просто споткнулся — но как бы то ни было, теперь его отделяло от намеченных жертв солидное расстояние.

— Существует два вида физического устранения, — поучительным тоном изрек Чиун. — Один — порочное по своей сути кровавое преступление, совершаемое из мести — дело вполне обычное для вашей страны. Это даже не убийство. Это просто резня. А есть другой — остроумный, совершенный замысел, плод многовекового развития древней культуры, делающий честь его исполнителю. Именно такие убийства, Римо, совершают специалисты. Их оплачивают заранее.

— А какого из них следует опасаться президенту? — спросил Римо.

— Обоих, — благодушно кивнул Чиун. — Умрет он, конечно, от какого-то одного, но все равно так и не узнает, от какого.

Великан в тюрбане из вафельного полотенца и с фальшивым арабским именем поднял свою громоздкую тушу с асфальта, дабы возобновить нападение. На помощь ему пришли еще трое с такими же повязанными на голову белыми полотенцами — на одном из них даже сохранился ярлык дешевой распродажи универмага «Сиэрс». Очевидно, роль первого из нападавших была сугубо отвлекающей — грязную же работу делали эти трое. Все четверо стремительно приближались к Римо и Чиуну, безучастно взиравшим на бегущих.

— Им убить — во имя милосерднейшего из всемогущих! — завопил первый.

Римо прикинул — боевая эффективность у атакующих была довольно убогая. Самое необходимое при нападении — как ни странно, устойчивость, и хотя существует расхожее мнение, что наилучший способ — поразить жертву на бегу, профессионалы знают, что это не более чем иллюзия. Залог успеха — устойчивость исходной позиции, а в данном случае о ней не могло быть и речи: четверо нападавших, пыхтя, бежали то всех сил. В руках у приятелей борца за веру Римо заметил мачете.

— В любом случае, этого вашего императора уже предупредили, — заметил из-за спины Римо Чиун.

— А ты откуда знаешь, папочка?

— Если пользоваться головой не только для того, чтобы спорить с наставником, но и чтобы побольше слышать и видеть, нетрудно догадаться, что ему угрожали, но он не воспринял это с надлежащей серьезностью. В отличие от императора Смита, который теперь хочет, чтобы президент понял, в чем дело — поэтому он и обратился к нам. И мы, похоже, его убедили, Римо.

— Но откуда ты взял, что ему угрожали? И что это была за угроза, в таком случае?

— Скорее даже предупреждение — то происшествие в этой вашей Солнечной долине.

Глазки Чиуна поблескивали от гордости.

— Скажи пожалуйста, папочка! И как это ты догадался?

— Кто только вбил им в голову доверить это дело тебе? — вздохнул Чиун.

Атака четырех ревнителей веры была встречена простым и действенным маневром — Римо и Чиун просто отступили в сторону, словно пропуская в двери метро озверевшую в час пик толпу пассажиров. Из барахтающейся на мостовой кучи тел временами доносились выкрики о величии Всемогущего и о том, как по улицам потоками побежит кровь неверных.

С головы одного из атакующих слетело вафельное полотенце.

— Они бесчестить мой тюрбан! Бесчестить мой тюрбан! — завизжал страдалец.

Чиун и Римо осторожно переступили через ворох копошащихся тел.

— Не знаю кто — но они поставили именно меня, папочка, — напомнил Римо. — Так как ты догадался про Солнечную долину? И почему именно там?

— По законам логики, — ответствовал Мастер.

— Да ты же раньше никогда и не слышал о ней! — не унимался Римо.

— Смит мне все рассказал.

— А, там, в Лос-Анджелесе, в гостинице, что же он сказал тебе, если не секрет?

— Он сказал, что его крайне беспокоит то убийство. Он считает, что это предупреждение.

— И дальше что?

— А дальше он предал меня, поставив тебя во главе этого дела.

— А что заставляет тебя думать, что опасность исходит от какого-то одного лица... или, скажем, какой-то группы?

— Я только знаю, что опасность есть. И пока мы знаем только об одном ее проявлении. Самое же важное — чтобы имя Дома Синанджу никак не было связано с этим вашим императором, потому что если еще один из ваших владык умрет, это опозорит репутацию Дома — и совершенно незаслуженно, ибо в вашей стране полным-полно чокнутых, которые убивают бесплатно.

На некотором расстоянии от них Хамис аль-Борин производил перегруппировку сил для повторной атаки.

— Не двигать — или вы умирать! — пригрозил он. — Вы нет встречать простой бандит-ниггер. Мы иметь имя ислам. Самый один человек, кто нас остановить — есть иной ислам человек, он только. Это есть писать в святой книга... э, как ее называется?..

— А я, представь себе, не хочу, чтобы этот президент умер, папочка.

Чиун улыбнулся.

— Все мы, все умрем когда-нибудь, Римо. Ты хочешь сказать — тебе не понравится, если его смерть наступит слишком скоро или будет слишком мучительной.

— Именно так. К тому же ты еще не видел нашего вице-президента.

— Ты хочешь сказать, что если президент умрет, его супруга не наследует престола?

— Нет, папочка.

— А его дети?

— И дети тоже.

— А этот вице-президент — он ему близкий или дальний родственник?

— Ни близкий, ни дальний.

— Значит, он не его внебрачный сын?

— Нет.

— Тогда все в порядке — мы доподлинно знаем, кто стоит за всем этим заговором; возможно, кстати, он тоже использует бесплатных убийц — что многократно умножает его бесчестье. Это человек, которому смерть президента выгодна. Мы принесем президенту его голову на золотом блюде — и позор бесплатных убийств в вашей стране навсегда закончится.

Четверо снова возобновили атаку, на сей раз решив зайти по двое с каждой стороны. Их возня начала надоедать Римо, по каковой причине он отправил в глубокий нокаут сначала одного — толчком локтя под левое ребро, затем другого — ударом в солнечное сплетение и собирался уже заняться остальными двумя, по его остановил сердитый голос Чиуна:

— Я прошу не забирать у меня моих, Римо. Это крайне невежливо.

В воздухе, подобно молниеносному языку ящерицы, мелькнул длинный ноготь — и один из нападавших повалился с багровой язвой на лице, в том месте, где только что был глаз. Из раны вытекала серовато-алая масса мозга. Сухая желтая кисть едва коснулась бешено крутящегося в воздухе лезвия — этого оказалось достаточно, чтобы оно завертелось вдвое быстрее и, описав последний круг, вонзилось в живот его обладателя. Полотенце, украшенное стеклянным алмазом, свалилось с головы, глаза борца за веру стекленели.

— Господи Иисусе, — прошептал Хамис аль-Борин, несколько дней назад почерпнувший свое звучное имя с пачки мыла, которое он по ошибке приобрел в супермаркете вместо кукурузной патоки. Больше сказать он ничего не смог — по подбородку потекла кровь, и ноги его подогнулись.

— Ну, допустим, — кивнул Римо, — Солнечная долина. Кстати, ты знаешь, что это дорогой и модный курорт?

— Я смогу увидеть там звезд? — оживился Чиун, ревностно смотревший все дневные телесериалы.

В последнее время, однако, он стал изменять привычке, что объяснял «изменой благочестию» со стороны режиссеров телепрограмм. Чиун не одобрял насилие и эротические сцены.

Подобрав с мостовой оранжевый бриллиант, Чиун некоторое время изучал его в свете уличного фонаря.

— Стекло, — презрительно пробормотал он. — В мире не осталось ничего настоящего. И как грубо сделано. Разве бывают оранжевые бриллианты? Это нельзя назвать даже подделкой, Римо. — Чиун расстроено ткнул носком сандалии лежащий рядом труп. — Всюду насилие. Даже в моих дневных драмах, некогда столь чудесных. Эту страну ни к чему спасать — она не стоит этого. Отбросы вашего общества всплывают на самый верх и оттуда управляют вами.

— А ты смотри старые записи, папочка, — посоветовал Римо.

Они двигались по направлению к Белому дому, где легче было поймать в это время такси до аэропорта Даллес.

— Это не то! Старые я все смотрю. Наизусть. И знаю все про всех звезд, которые там играли. И знаю, что мне они нравились больше нынешних. Потому что теперь в дневных программах звезды занимаются сексом, дерутся и грязно ругаются. Куда девались честность, наивность и чистота? — горестно вопросил Чиун, Мастер Синанджу и преданнейший поклонник «Планеты любви», последнюю серию которой дали в дневной программе несколько месяцев назад после двадцати пяти лет непрерывного показа. — Где теперь чистота и невинность, я тебя спрашиваю?

— А где ты видел их в жизни, папочка?

Римо показалось, что его вопрос не лишен известной логики.

— Они перед тобой.

Чиун гордо поднял подбородок.

Первый рейс на Солнечную долину оказался лишь в пятом часу утра, и, сидя в полупустом зале ожидания, Римо предавался воспоминаниям о множестве других аэропортов, где случалось ему ждать рейса, и в которых окончательно умерла его надежда на то, что у него когда-нибудь будет свой дом, где можно преклонить голову на знакомую с детства подушку и увидеть, проснувшись поутру, те же лица, которые видел минувшим вечером.

Нет, его удел состоял в другом — вместе с одиноким существованием Римо обрел способность столь совершенного владения своим телом, каким что-либо из живущих вряд ли мог похвастаться.

Ибо он был посвященным в тайны Синанджу, солнечного источника всех боевых искусств, отраженным лучом древнейшей и могущественнейшей мудрости. Так-то оно так, но аэропортов в мире так много. Вот если бы у него была хотя бы какая-нибудь деревенька, в которую он мог бы время от времени посылать заработанное... Чиун не раз говорил ему, что его дом — Синанджу, но это было в лучшем случае нечто вроде дома духовного. Вообразить же себя корейцем Римо не мог, как ни старался, не мог. Римо был сиротой — собственно, поэтому Смит и выбрал его для роли карающей десницы КЮРЕ и позаботился о том, чтобы он исчез, стал человеком, которого не было, работавшим на организацию, которой тоже не существовало.

Римо давно понял, что аэропорты — это такие места, где люди бесконечно жуют шоколад и пьют кофе или поднимаются в бары и напиваются, или сидят в креслах и читают журналы.

И ему внезапно захотелось кричать, стоя в центре этого вылизанного до блеска сооружения, готового выплюнуть запертых в его брюхе людей в тесное чрево самолетов, ждущих снаружи, чтобы проглотить их. Но для всех этих людей аэропорт был краткой остановкой на пути домой — а для Римо он и был самым его домом, краткой остановкой на извилистом пути бытия, согревавшим душу Римо так же, как асфальт внизу ласкает взор человека, собирающегося броситься с четырехэтажного здания... Римо вспомнил свой прыжок по окончании утренней тренировки. Вот он, его дом — несколько кратких мгновений между началом прыжка и мягким приземлением на асфальте.

Что ж, значит, так и надо, решил Римо.

И кричать тут нечего.

Утро следующего дня застало их у развалин, еще так недавно бывших комфортабельным зимним домиком, где провел свои последние дни, пытаясь спастись от неминуемой смерти, Эрнест Уолгрин. У разрушенной стены дремал пригревшийся на солнышке полицейский. В земле среди обломков фундамента зияла глубокая воронка.

Заглянув внутрь воронки, Чиун, удовлетворенно улыбнувшись, подозвал Римо. Римо тоже заглянул вниз. Все было понятно без слов — так разворотить фундамент могла только взрывчатка, в этом же самом фундаменте и запрятанная.

— Ну? — спросил Чиун.

Полицейский, разбуженный звуком его голоса, открыл один глаз. Встав на ноги, объяснил невесть откуда взявшемуся азиату и его белому напарнику, что здесь обоим им делать нечего. Получил вежливый ответ, из которого явствовало, что, если он будет им мешать, они просунут его карабин между его ребер и он выйдет с другой стороны. Непривычная легкость движений странной пары смутила полицейского. Профессиональное чутье подсказало ему, что с ними лучше не связываться, — и потому со спокойной душой он снова задремал на солнцепеке. В конце концов, до пенсии ему оставалось добрых пятнадцать лет, а ускорять получение ее по инвалидности у него не было никакого желания.

— Ну? — повторил Чиун.

— Дело считаю закрытым, — объявил Римо.

— Ну почему в мире не происходит ничего нового? — простонал Чиун. — Все, все уже было когда-то!

— Да, один из первых твоих уроков, — кивнул Римо. — Притча о яме. Смешно — тут даже и яма есть. Кстати, в твоей истории, насколько я помню, если все сделать правильно, яма в конце концов исчезала.

Эту историю, которую каждый Мастер Синанджу в положенный срок рассказывал своему преемнику, Римо помнил прекрасно. Урок, который должен был извлечь из нее ученик, сводился к тому, чтобы не бояться заданий, кажущихся поначалу невозможными. А сама история была вот какая.

В давние времена, когда Дом Синанджу еще не достиг своего могущества, и Мастера часто погибали, пытаясь достичь поставленной цели, в Японии в родовом замке жил великий сегун. И один из его приближенных возжаждал его смерти, чтобы самому стать сегуном и властвовать над Японией. В то время еще не было ни самураев, ни кодекса бусидо. По японским меркам — очень давно; для Синанджу — не очень.

Охраняли сегуна храбрые воины. Они всегда были при нем, и всегда строились по трое — трое, потом еще трое, потом еще и так далее.

Строй был похож на улей — и сегун занимал место пчелиной матки. Власть его была безгранична. Замок его был самым большим в Японии. А Мастер Синанджу, о котором пойдет речь, был отнюдь не самым сильным — искусство же управлять дыханием в те времена еще не было открыто. Прозвали этого мастера «Мухой» — за манеру двигаться быстро, с короткими остановками.

Мастер «Муха» понимал, что убить сегуна в его замке никак не удастся. Конечно, зная секреты Синанджу, он владел боевым искусством во много раз лучше самого опытного японского воина. Но — одного воина, а не многих, собранных вместе. В те времена в Японии еще не появились ниндзя — ночные убийцы, создавшие свою школу в попытках подражания Мастерам Синанджу, но подражание всегда останется подражанием — и не более того.

Но для Синанджу те времена были трудными, и в деревне царил голод. Люди с надеждой взирали на Мастера, а он не мог сказать им — «я слаб пред сегуном, люди, он слишком силен». Плачущему от голода ребенку не рассказывают о силе и слабости. Перед ним ставят наполненный рисом горшок и с улыбкой говорят: «Поешь, милый».

Эти самые слова люди и услышали от Мастера Мухи — а перед тем он взял у вельможи, желавшего смерти сегуна, часть денег, предназначенных Мастеру в обмен на жизнь сюзерена, и купил на них риса для всей деревни. Остальную же часть вельможа пообещал отдать после выполнения задания.

В Японию Мастер Муха отправился морем, чтобы прибыть незамеченным. Но власть сегуна была так велика, что он уже знал — в его землю прибыл человек из Синанджу.

Но если Дом Синанджу и не обладал еще в те времена могуществом — мудрость его уже была с ним. И уже тогда Мастерам было известно, что в любой силе скрывается слабость — и любая слабость может обернуться силою. Панцирь, защищающий от стрел, станет гибелью для воина, если тот упадет в воду. Не боящееся воды дерево легко разломать рукой. Нож, брошенный во врага, не всегда достигает цели и оставляет безоружным метнувшего.

Жизнь, священная для каждого, неминуемо ведет к смерти. Смерть, заканчивая одну жизнь, порождает новую.

Все это Мастер Муха очень хорошо знал — и еще знал, что с той минуты, как он ступил на землю Японии, за ним наблюдают десятки соглядатаев великого сегуна. Везде: в лесу, у реки, в заброшенной деревне и священном городе.

И тогда Мастер Муха притворился, что невоздержан в вине. И пил его, и каждый раз поблизости оказывался кто-нибудь из людей сегуна. И, прикидываясь пьяным, Муха выбалтывал ему секреты своего мастерства — о том, как слабость точит изнутри силу и сила скрывается в слабости.

В самое короткое время слова Мастера достигли ушей сегуна. А он требовал от своих шпионов, чтобы те выведали у Мастера, какие же слабые места усмотрел он в его несокрушимой мощи.

И Мастер говорил — стены замка такие толстые, что воины не услышат поданной им команды; охранников вокруг сегуна так много, что среди них вполне могут оказаться предатели. Чем больше колосьев на поле, тем легче укрыться сорняку.

Сегун, который собрал в своем замке лучших воинов и лучшее оружие со всей страны, в конце концов рассмеялся и в последний раз послал к Мастеру шпиона — узнать, что же может защитить лучше, чем его замок и его охрана? Именно это желает знать великий сегун, прежде чем расправиться с Мухой.

И Мастер Муха ответил ему — в глубокой яме недалеко отсюда прячется самый свирепый разбойник во всей Японии, и схватить его никому не удастся.

Известно, что разбойники были во всех землях и во все времена. Где больше, где меньше. Больше, конечно, в тех землях, которые страдали от бедности. Но и в богатых странах их было немало. И Муха знал, что должны они быть и в Японии. И не ошибся.

Лазутчик сегуна спросил Мастера, о каком именно разбойнике идет речь. И Мастер ответил:

— Человек этот столь велик, что ваш сегун не знает даже его имени. И никогда не сможет найти его. Это самый ловкий разбойник во всей Японии. И прячется в таком месте, до которого никто не сможет добраться. Это самое надежное место во всей Вселенной, друг мой.

И когда лазутчик спросил его, где же находится это место. Мастер Муха ответил, что об этом знает лишь великий разбойник — и он сам, но он не может раскрыть секрет, не нарушив обещания, данного у смертного одра. Потому он — и Мастер усмехнулся — разбойник этот дожил до преклонных лет и умер в покое и радости, и теперь лишь Мастер Синанджу знает, где находится это место — и унесет с собой в могилу этот секрет. Ведь такое сокровище не для смертных.

День спустя лазутчик появился снова с пригоршней драгоценных камней — и стал уговаривать Мастера взять их в обмен на тайну чудесного места. Но Мастер отказался, сказав, что если он просто-напросто выдаст секрет за деньги, то чудесные свойства места сразу будут утрачены. Ибо совершенная надежность его зависела именно от сохранения тайны — знать о ней могли лишь Мастер Синанджу и тот, кто будет владеть этим местом после великого разбойника. Если же тайна станет достоянием многих — чудесное место исчезнет, как исчезает дом из бамбука и рисовой бумаги, охваченный пламенем.

Тайну можно раскрыть лишь тому, кто сумеет воспользоваться свойствами этого места.

И тогда сегун, как это заведено у японцев, решил любыми средствами выпытать у Мастера, где оно находится. И Мастера схватили, и пытали всю ночь — а наутро его повели к сегуну, и там Мастер сделал то, на что не отважился бы ни один японец. Он назвал великого сегуна глупцом.

— Ты, чья мощь превышает власть императора, ты, по чьему велению гибнут тысячи — ты самый большой глупец в этом мире, сегун! Можешь и дальше продолжать свои глупые пытки — но, если я вдруг все же скажу, где находится чудесное место, разве достанется оно тебе? Нет, оно достанется первым, кто услышит о ней — палачам из твоих подвалов. Ты отдал в руки им мою жизнь — но сможешь ли ты им доверить свою, сегун?

Но и теперь я не могу ничего тебе рассказать — ты ведь все еще не один, владыка. Взгляни, сколько стражей вокруг тебя. Ты недостоин чудесного места. Я унесу тайну с собой в могилу, сегун.

И тогда по приказу сегуна Мастера Синанджу перевели из сырого подвала в маленький домик на морском берегу, где ему давали еду и ухаживали за его ранами. И когда он поправился, в домик к нему пришел гость — совсем один, ночью, перед самым рассветом. Это был великий сегун.

— Теперь ты можешь сказать мне все. Я пришел один — никто не узнает об этом.

Мастер запросил за тайну баснословные деньги, сказав, что если просто выдать ее — место таким образом обесценится, но взяв за нее столько, сколько просил, Мастер тем самым дает ему новую цену, во много раз превышающую старую.

Деньги принесли сразу — но Мастер Муха знал, что на счет великого сегуна не стоит обманываться. Как только он укажет ему чудесное место — то немедленно будет убит, деньги возвратятся в казну, а сегуну не придется опасаться предательства со стороны Мастера.

И тогда Мастер велел сегуну двигаться в окрестности города Осака, что в трех днях пути. Там они встретятся — и всего одна ночь будет отделять сегуна от тайны. Мастер назначил место встречи и предупредил, что сегун должен непременно прийти один.

Разумеется, смешно было ожидать этого от сегуна. За собой, на небольшом расстоянии, он послал трех верных вельмож с лошадьми и оружием. При этом ни один из троих не обладал правом наследования трона после смерти сегуна. Это, считал сегун, позволяло верить им.

Они встретились, и Мастер отвел сегуна на вершину небольшого холма и сказал ему:

— Вот то место, о котором я говорил, сегун.

И сегун ответил:

— Но я ничего здесь не вижу.

— Конечно. Ведь если бы видел ты, значит, увидели бы и другие. Разве можно было бы тогда назвать это место самым надежным в мире? Вот мой меч. Копай.

— Сегуны не копают землю, крестьянин.

— Без этого ты не увидишь его. О, это место весьма просторно. Но вход в него узок, и заперт — понял теперь? А я не помощник тебе — я еще слишком слаб после твоих пыток.

И сегун принялся копать, и копал почти до рассвета — до тех пор, пока в земле не получилась яма глубиной в его рост. И когда сегун почти скрылся в ней. Мастер Муха — который был вовсе не так слаб, а лишь искусно притворялся перед палачами — поднял с земли огромный валун и занес его над головой сегуна. И сказал шопотом:

— Теперь ты будешь жить в самом надежном месте, какое только есть в мире — в могиле, сегун.

И, сказав так, бросил камень вниз — и разбил великому сегуну череп.

Потом он вызвал на бой троих вельмож, что скрывались неподалеку, и в честной схватке убил всех, одного за другим, отрезал им головы, насадил их на пики — и бежал из этой страны.

А тот вельможа, который стараниями Мастера получил трон сегуна, до конца дней не забыл услуги Дома Синанджу — слал в деревню рис, сушеную рыбу, оружие, алмазы и золото. За время своего правления он не раз еще обращался к Мухе — и прослыл сильнейшим из государей, правивших когда-либо Японией.

Вот такую историю услышал некогда от Чиуна Римо. Когда ему пришло в голову прочесть в энциклопедии про славного владыку — покровителя Мухи, оказалось, что это был один из самых кровавых тиранов в японской истории. Для тех, кто регулярно пользовался услугами Дома Синанджу, это было обычным явлением.

Мораль же этой притчи была в том, что если не можешь убить птицу в гнезде — вымани ее на открытое место.

Римо вновь окинул взглядом руины здания.

— Взрывчатка в фундаменте, Чиун, это ясно.

Спрыгнув в яму, он поднял несколько бетонных осколков и растер в руке пыль.

— Похоже, что тот, кто выкурил парня из его логова, действовал прямо как Муха... только интересно, зачем им вообще понадобилось его убивать?

— Кто может понять мысли белых? — пожал плечами Чиун.

— Да, на сей раз понять трудно, — хмуро кивнул Римо.

Неизвестно почему, но он беспокоился. И беспокойство его усилилось, когда уже в Миннеаполисе он обнаружил, кто посоветовал Эрнесту Уолгрину скрыться в Солнечную долину. «Палдор» — агентство по обеспечению безопасности.

— Получается какая-то чепуха, Чиун. Уолгрина убили именно те, кто посоветовал ему уехать туда — это ясно. Но чтобы это было охранное агентство, которое он сам нанял защищать его...

— Ты, как всегда, торопишься с выводами, — заметил Чиун. — Может, это самое охранное агентство хитростью заставили заманить в Солнечную долину этого, как его... Уолгрина. Разве иной конец был бы у истории с Мухой, если бы он не сам отвел сегуна на холм, а заставил бы кого-нибудь еще привести его туда хитростью? Конец был бы тем же, и тем же — смысл всей истории. Сегун бы все равно умер.

— Похоже, ты прав, — признал Римо, рассматривая стриженные лужайки богатого пригорода Миннеаполиса, где раньше жил Уолгрин. — Но я тревожусь за президента, Чиун. Его они тоже думают заманить в яму? И кто вообще эти самые «они»? Смит больше ничего не говорил тебе тогда, в Лос-Анджелесе?

— К чему запоминать слова лжеца?

Чиун сумрачно взглянул на Римо.

— Смитти не лжец. Что-что, а уж этого о нем никак нельзя сказать, папочка.

— Не только лжец, но еще и лжец глупый — обещал, что я буду руководить делом, а потом перед лицом президента, вашего императора, сам нарушил свое обещание и унизил меня.

— Чиун, что он еще сказал? Вспомни! Есть какая-то связь между смертью Уолгрина и предполагаемым покушением на жизнь президента?

— Эта связь совершенно очевидна, — ядовито улыбнулся Чиун. — У обоих есть одна общая черта, которая не может не бросаться в глаза.

— Какая же?

— Они оба белые.

— Благодарю за помощь!

Римо пытался заставить себя думать, в то время как взгляд его следовал за поворотом дороги, изящно огибавшей дом Уолгрина с обеих сторон, делая его прекрасным объектом для нападения. Мебель внутри, в комнатах была покрыта чехлами, на газоне уже четыре дня стояла табличка, возвещавшая о продаже. Еще совсем недавно этот дом видел жизнь, которая ему может только присниться, подумал Римо.

Он может потрогать руками в этом доме каждую вещь — но его собственным он никогда не будет. Он завидовал Уолгрину — вернее, тому, как он жил, пока жил, разумеется. Для самого Римо подобный конец исключен — но возможность пожить вот так хотя бы пару дней исключена тоже.

На противоположной стороне улицы в машине сидела женщина с ярко-желтыми волосами. И смотрела на Римо и Чиуна — смотрела слишком пристально, чтобы взгляд этот мог быть случайным. Хлопнула дверь — из машины женщина вылезла.

Римо смотрел, как она шла к ним — мягкой, грациозной походкой, способной заставить лопнуть от избытка впечатлений самый похотливый мужской глаз. Светло-голубое шелковое платье не скрывало, а скорее подчеркивало ее обширную грудь. На полных алых губах играла улыбка, способная сразить наповал целую футбольную команду из высшей лиги.

— Это дом Эрнеста Уолгрина, — объявила она. — Простите, но мне показалось, что вы проявляете к нему повышенное внимание. Я — инспектор Комиссии по заговорам при Белом доме. Вот, если угодно, мое удостоверение. И не будете ли вы любезны сказать мне, что, собственно, вы здесь делаете, джентльмены?

В руке ее оказался квадратик тисненной кожи, внутри которого обнаружилась карточка с фотографией — на ней она выглядела угрюмой и отнюдь не такой соблазнительной. На карточке красовалась печать Конгресса, из-под карточки высовывался край сложенного листка бумаги, который Римо немедленно выдернул.

— Подобные действия запрещены! — накинулась на него обладательница бумаги. — Это важная государственная корреспонденция! Секретная корреспонденция! Корреспонденция, принадлежащая Конгрессу!

Развернув бумагу, Римо увидел на ней гриф некоего доктора Орвела Крила, занимающего, как явствовало из надписи, пост председателя президентской Комиссии по заговорам (КОЗА). Ниже косым почерком было начертано: «У тебя или у меня?» И подпись: «Пупси».

— А что именно вы... мм... инспектируете? — спросил Римо.

— Вопросы задаю я! — отчеканила девица, выхватив у Римо листок. Римо запомнил имя, обозначенное в удостоверении — мисс Виола Пумбс. — Так что вы здесь делаете? — повторила она, заглянув в карточку с перечнем вопросов.

— Планируем убить Верховного судью, членов Конгресса и всех сотрудников Исполнительного комитета, чей доход превышает тридцать пять тысяч в год, — чистосердечно признался Римо.

— У вас нет карандаша? — спросила мисс Пумбс.

— А вам зачем? — удивился Римо.

— Записать ваши ответы. Кстати, как пишется «планируем»?

— Простите, а чем вы занимались до того, как стали инспектором? — полюбопытствовал Римо.

— Я работала в массажном салоне, — сверкнула очами мисс Пумбс, гордо воздев с трудом сдерживаемые корсажем розовые полушария. — Но потом доктор Крил взял меня на должность инспектора. Но, честно говоря, я никак не могу уяснить разницу между покушением и обыкновенным убийством, и...

— Живя в этой отсталой стране, дитя мое, очень трудно понять такие вещи, — поспешил согласиться Чиун. — Но у вас есть редкая возможность. Я сам займусь вашим обучением. Из миллионов юных дев Америки вы будете лучше всех разбираться в этих вещах. И ваша комиссия признает вас мудрейшей в своем роде!

— В моем роде? А какой это... мой род? — мисс Пумбс удивленно захлопала ресницами.

— Род грудастых белых малюток, — было похоже, что Чиун припоминает название певчей птицы, случайно увиденной в заснеженном зимнем саду.

— Пошли, Чиун, нам надо работать, — дернул его за рукав Римо. — Никого ничему учить ты не будешь — уж поверь мне.

— Вы гадкий! — резко обернулась к нему мисс Виола. — Грубый! Я... я всегда хотела, чтобы меня уважали за... за мой мозг, если хотите знать!

Римо скосил глаза на ее бюст.

— За правое или левое полушарие?

Глава пятая

Мисс Виола Пумбс пребывала в радостном волнении. Разумеется, именно она найдет таинственного убийцу! И этот симпатичный маленький азиат — ой, он столько рассказал ей про... про покушения. Пупси и его комиссия будут просто в восторге! Может быть, его даже сделают сенатором или губернатором, а она... она тогда тоже должна получить хорошую должность, не какого-то там инспектора, а вице-губернатора... в общем, как там у них называется второе лицо после шефа?

Но сначала ей нужно еще кое-что сделать...

— Не снимая лифчика? — разумеется, такие вопросы может задавать только этот противный Римо.

— Лифчика? Я никогда не снимаю его при людях, мистер Уильямс! Я не эксгибиционистка. Я — сотрудник аппарата федерального правительства Соединенных Штатов Америки, и сниму лифчик только по прямому распоряжению избранного законным путем представителя американского народа!

Выпад мисс Пумбс, как ни странно, убедил Римо. Ладно — может, он и больше нее знает об убийствах и всяких таких вещах, но в конце концов, свои права есть и у нее тоже. И помогала она, надо отдать ей должное, как могла — связалась со Службой безопасности, договорилась с заместителем ее начальника о приеме, и они все втроем прибыли в Вашингтон, и сейчас собираются встретиться с этим самым заместителем и задать ему пару вопросов. Важных вопросов. Виола Пумбс уже знала, что они важные — ей заранее объяснили, что она все равно в них ничего не поймет. Это могло означать лишь две вещи: либо они не хотят говорить ей, в чем дело — либо она действительно ничего не сможет понять. Она вообще мало что понимала, но твердо знала, одно: если попросить мужчину о чем-нибудь, пока он весь дрожит от желания — он ни за что и ни в чем не откажет; зато потом, когда он удовлетворен и чувствует себя прекрасно, просить у него что-нибудь — дело гиблое.

Подобная душевная простота принесла Виоле Пумбс в ее двадцать четыре года семьдесят восемь тысяч в будущем пенсионном фонде, три тысячи в акциях «Филипс Додж», восемь с лишним тысяч на текущем счету и по меньшей мере четырнадцать тысяч в год от американских налогоплательщиков. Ей удалось совершенно правильно рассчитать, что ее лучшие годы приходятся на промежуток между нынешним возрастом и цифрой «тридцать» — и именно в этот промежуток придется как-то научиться обращаться с данным ей от природы серым веществом. Если, конечно, она не выйдет успешно замуж. Но в наши дни это, увы, отнюдь не легко — особенно если учесть, что предпочтителен жених, зарабатывающий несколько больше, чем сама мисс Виола.

И сейчас, пока ни один из ее новоявленных друзей не переступил еще порога заместителя начальника Службы, она собиралась позвонить своему шефу — председателю президентской комиссии.

— Привет, Пупси! — взвизгнула она, когда секретарша наконец соединила ее с кабинетом.

Секретарша шефа уже несколько месяцев пыталась освоить навыки управления телефоном, но каждый раз, когда она уже была близка к заветной цели, приходило время брать отпуск для подготовки к очередному конкурсу — на будущий год секретарша надеялась получить титул Мисс Индианы.

— Я в Вашингтоне, милый, — прощебетала Виола.

— Черт, ты не должна здесь быть! Мы ведь договорились встретиться в этот уик-энд в Миннеаполисе. Ты хоть помнишь, в чем дело? Ну, насчет того, что убийство этого Уолгрина как-то связано с угрозами в адрес президента? Я ведь за этим тебя и послал туда!

— О, да, да, милый, я все расследую. И благодаря мне ты скоро прославишься! Ты будешь знать все-все, что только есть об убийствах!

— Я хочу знать только одно — как бы выбить побольше деньжат для нашей комиссии.

— А на убийствах можно заработать? — спросила Виола.

— Целое состояние. Ты что, не читаешь книжек и не смотришь детективов по телевизору?

— А сколько именно? — пожелала уточнить мисс Виола.

— Ах, оставь, — досадливо поморщился на том конце провода конгрессмен Крил. — Возвращайся обратно в Миннеаполис и следи за домом. Или не следи. Но сиди там, пока я сам не приеду.

— Ну так сколько все-таки?

С подобной темы Виолу было нелегко сбить.

— Понятия не имею. Я слышал, что один парень только что получил триста тысяч от издателя за свою книжку — «Вопль о пощаде», кажется. Это про то, как продажные американские чиновники инспирируют убийства, моя дорогая.

— Ты сказал — триста тысяч долларов? — медленно повторила Виола.

— Ну да. Давай, детка, возвращайся в Миннеаполис.

— А в мягкой или твердой обложке? — вопросы посыпались из Виолы, как из мешка. — У кого осталось право на перевод? И на экранизацию? Плата за телеверсию была тоже оговорена в контракте? И... и гонорары от читательских клубов — был там этот пункт или нет?

— Да не знаю я! Когда речь заходит о его величестве долларе, ты словно с цепи срываешься, детка! Ты просто маленькая жадина. Виола. Виола! Виола! Где ты?

Под звуки своего имени, рвущегося из трубки с разными интонациями, Виола Пумбс медленно нажала на рычаг.

Выйдя из телефонной будки в здании Министерства финансов, она направилась прямо к ожидавшему в вестибюле маленькому милому азиату и наградила его звонкими поцелуями в обе морщинистые щеки.

— Не следует до меня дотрагиваться, — поморщился Чиун. — Если уж тебе непременно хочется трогать, трогай вот этого. — Он указал на Римо. — Он это любит.

— Вы уже готовы, мисс Пумбс? — тяжко вздохнув, спросил Римо.

— Готова, — кивнула Виола.

— Первое, что ты должна запомнить, дитя мое, — вещал Чиун, пока они шли к лифту, — что само по себе убийство пользуется дурной славой в этой стране, потому что здесь всем заправляют любители. Именно они, с их жаждой убивать без разбора и четких условий, представляют позор любой нации. Я говорю это тебе для того, чтобы ты рассказала все слово в слово своей Комиссии и они узнали наконец правду — ибо я опасаюсь, что если что-то не сладится, обвинение падет на меня. А не сладится ничего — потому что мне так и не дали руководить этим делом.

— Чиун, — попросил Римо, — заканчивай, а?

Заместитель директора Службы безопасности отвечал непосредственно за охрану президента. Он никогда никого не принимал в своем кабинете — потому что там хранились списки тех, кто отвечал за охрану Белого дома, охрану президента в официальных поездках, на отдыхе и, что хуже всего — во время публичных выступлений.

Заместителю директора было сорок два года; выглядел он на шестьдесят с хвостиком. Седые волосы, глубокие морщины на щеках и вокруг рта, темные набрякшие мешки под глазами, в которых застыло выражение затаенного ужаса.

Разговаривая, он то и дело подносил к губам стакан с разведенным «Алка-зельцером», которым запивал желудочные таблетки. Они единственные могли справиться с тем количеством сока, которое вырабатывал его давно расстроившийся пищеварительный тракт. Борьба с этой жидкостью давно превратилась в навязчивую идею; и если другие мужчины его возраста просыпались среди ночи, разбуженные желанием бежать в туалет — он в этих случаях тянулся к столику с таблетками. Вообще спал урывками, редко.

Когда он только получил должность ответственного за охрану президента, то впервые обратился к ведомственному врачу с жалобой на нервное расстройство. На что доктор ответил, что состояние его куда лучше, чем у его предшественников, и что ему повезло — с этого года вводится новый стандарт на нервные расстройства.

— Новый стандарт? — переспросил заместитель начальника. — И какой же?

— Признаки нервного расстройства считаются несомненными, если вы начнете кромсать себе щеки ножом для бумаг. Притом если пострадает не только верхний слой кожи, но и мягкие ткани и кость. А парень, что сидел тут до вас, сжевал свои зубы до десен.

Так что, когда в его кабинете появились фигуристая блондинка, пожилой азиат и невысокий парень в черной майке и серых слаксах, который тут же развалился в кресле самым непринужденным образом, весь стол уже был завален пустыми пакетиками от желудочного зелья.

— Мне кажется, — начал Римо, — что существует связь между смертью бизнесмена из Миннеаполиса в результате взрыва в Солнечной долине и угрозами в адрес президента Соединенных Штатов Америки.

Заместитель начальника Службы кивнул, вытирая носовым платком губы — горький вкус желчи уже начал ощущаться во рту. Сделав большой глоток «Алка-зельца», он проглотил целиком облатку желудочных пилюль. Появилось ощущение, что его кишки жарят на сильном огне в подсолнечном масле. Кажется, полегчало, удовлетворенно подумал он.

— Притом прямая связь. Поэтому мы и волнуемся. Способ, которым был убит Уолгрин, заставляет нас предположить, что мы имеем дело с профессионалом — возможно лучшим в своей области.

— Вовсе нет. Лучшие на вашей стороне, — заверил Чиун.

— Простите?..

— Нет, нет, ничего, — поспешил Римо. — Не обращайте внимания.

— А вы действительно... из президентской КОЗы?

Виола Пумбс продемонстрировала ему свое удостоверение. Заместитель начальника Службы вновь закивал головой в такт пищеварительным процессам.

— Ну, хорошо. Значит, прямая связь. Абсолютно прямая. И если бы не президент Соединенных Штатов, Уолгрин и его супруга были бы живы сейчас. Я правильно понял вас, джентльмены?

— Боюсь, — признался Римо, — что не совсем понял я.

— Объясните, — попросила Виола.

— Нечего тут объяснять, — встрял Чиун. — И так все понятно.

— Вам понятно? А как же вы догадались? — изумился заместитель начальника.

— Нечто подобное происходит каждые сто лет, — с презрением отмахнулся Чиун.

И по-корейски объяснил Римо, что это — вариант все той же истории. Притчи о яме. Если кто-то хотел не убивать, а лишь устрашить императора, то выбирал себе хорошо защищенную жертву — и лишал ее жизни. Мастера Синанджу не занимались этим — убивать посторонних не входило в их правила, а получать деньги задаром вообще считалось постыдным — это расхолаживало, в членах появлялась слабость, а от слабости до смерти, как известно, один шаг.

Римо кивнул. По-корейски он понимал неплохо — правда, только северный диалект Синанджу, дальше дело пока не шло.

— Простите, что он... что он сказал? — заморгал глазами заместитель начальника.

— Он сказал, что кому-то, видимо, нужны деньги.

— Абсолютно верно — но как, ради Бога, как он узнал?!

— Старый трюк, — отмахнулся Римо. — А сколько и кому именно, если не секрет?

— Это-то как раз и секрет... Выплаты производились обычно с ведома президента — а наш новый хозяин просто не понял, в чем дело, и велел остановить платежи. Подобное случалось и раньше, при других президентах, но тех мы хотя бы могли убедить нас выслушать. А нынешний не слушает никого и ничего; у меня, говорит, есть заботы поважнее — судьбы страны и все такое прочее.

— Вы сказали, что такое случалось и раньше. Когда именно? — спросил Римо.

— Они угрожали президенту. Бывшему, я имею в виду. Тогда они дали той сумасшедшей бабе пушку сорок пятого калибра и научили ее, как подобраться поближе к трибуне. Это не сработало, тогда они подослали еще одну и передали, что если и эта провалится, они подготовят третью — и мы, вы понимаете, сочли за лучшее заплатить.

— И как долго все это продолжается?

— С того года, как убили Кеннеди. Когда кончились старые добрые времена... — Заместитель начальника поднес трясущимися руками к губам стакан и залпом выпил остаток жидкости. Он специально заказывал себе серые рубашки с разводами — чтобы пятна от «Зельцера» и просыпавшегося желудочного порошка были не так заметны. — Стеречь президента — все равно что спать на мине замедленного действия, — опустив глаза выдавил он.

— Ну ладно, — Римо кивнул. — Допустим, президент велел остановить выплаты. Что же из этого получилось?

— Нас предупредили, что жизнь президента в опасности.

— Каким же образом вас предупредили?

— Телефонный звонок. Мужской голос. Резкий. По-моему, южный акцент. Лет сорока-пятидесяти, кто такой — понятия не имею.

— Начните выплачивать снова. Это должно остановить его.

— Об этом мы уже думали. Но как выйти с ним на связь — вот в чем загвоздка. А может, он уже принял решение, и президенту осталось жить полчаса? Что у него в голове — кто знает? Решил выпустить джинна, так сказать.

— У вас есть какие-нибудь причины так думать?

— Только одна. Когда он звонил, то сказал, что перед тем, как убить президента, убьет еще кого-нибудь — в качестве демонстрации.

— И выбрал Уолгрина, — задумчиво кивнул Римо.

— Ну да, — обреченно кивнул хозяин кабинета. — А кем раньше был Уолгрин — вы знаете?

— Бизнесменом.

— И бывшим сотрудником Службы безопасности. И уже после ухода в отставку ему снова пришлось поработать на нее — выполнить спецзадание.

— Какое именно?

— Доставить по адресу деньги — чтобы предотвратить покушение... покушение на президента, — хозяин кабинета как-то обмяк. — И его смерть — это не просто демонстрация убийцей своей силы. Ведь он убрал как раз того, кто привозил ему деньги — вот что пугает меня. Словно он пытается показать нам, что денег у него уже достаточно — и они ему больше не нужны, а нужна ему жизнь президента.

Заместитель начальника снова по привычке потянулся к стакану с «Алка-зельцером».

Чиун быстрым движением выхватил стакан из его руки.

— Остановись, о глупец! Взгляни, что ты с собой делаешь!

Губы сидевшего за столом затряслись.

— Это не я. Это моя работа.

— Нет, ты сам! И я сейчас докажу это, — Чиун сердито втянул голову в плечи. — Если умрет кто-то из твоих домашних, будешь ты вот так трястись?

— За жизнь своей семьи я не отвечаю.

— Отвечаешь — только не знаешь этого! А про работу свою ты знаешь, что она мало того что важная, но и трудная сверх всякой меры — оттого-то и изводишь себя! Слышишь? Ты, именно ты сам себя изводишь!

— И как мне избавиться от этого?

— Пойми наконец, что нельзя предусмотреть все, а главное — думай о президенте, как... как о яйце в курятнике! Ты ведь тоже стерег бы яйца, чтобы их не стащила кошка, но вряд ли сходил бы из-за них с ума — не правда ли?

Неожиданно заместитель начальника Службы почувствовал, что его организм справился с химической атакой на желудок. А может, и в самом деле, президент — это не более чем яйцо... и тут он ощутил такое невероятное облегчение, какого давно уже не в силах были дать ему никакие таблетки. Ни с чем не сравнимое чувство полного покоя — а ведь всего-то надо было заставить себя перестать беспокоиться.

Виола Пумбс давно уже потеряла нить разговора Римо с хозяином кабинета, и бросила делать пометки в заигранном у кого-то блокноте одолженным еще у кого-то карандашом.

— Что, президент может умереть?

Интересно, не успеет ли она написать книгу, предсказывающую это событие. Может, ей даже удалось бы описать в точности, как все это произойдет. Еще пару эротических эпизодов... Ой, она и сама может сфотографироваться голой на разворот! Или на суперобложку. Только как увязать ее голое изображение с президентом, человеком скромным и набожным? А, но она же сама и напишет книжку. Вот она и связь. Издатели ведь очень часто украшают обложку портретом автора. И потом, мужчинам вообще редко требуется какой-то особый повод для того, чтобы пялиться на обнаженную женскую задницу. А у нее — Виола Пумбс знала — было что обнажать.

Вопрос мисс Виолы немедленно вызвал в мозгу у заместителя видение усопшего президента, и он снова потянулся за бутылью с «зельцером». Привычное движение руки остановил, однако, длинный лакированный ноготь.

— Всего лишь яйцо. И беспокойство ничуть не поможет. Может лишь повредить. Яйцо в курятнике, — вещал скрипучий голос Чиуна.

Перед глазами заместителя встало яйцо, вдребезги разбитое пулей снайпера, размазанное по стенке из сорок пятого калибра... Горящее яйцо... Яйцо взорванное... Ну да — яичница! Или сырники с яйцом. И кому вообще нужны эти яйца? Заместитель почувствовал себя лучше. Да какое там — просто здорово!

— Простите, мистер, как мне благодарить вас?!

— Остановить глупую ложь, распространяемую о Доме Синанджу!

— О Доме Синанджу? Но я, по-моему, ничего об этом не говорил. И потом, это, кажется, какая-то легенда...

— Никакая не легенда. Это союз самых мудрых, ловких и благородных ассасинов на этой грешной земле. Поэтому, называя каких-то проходимцев «лучшими в этой области», вы оскорбляете тех, кто действительно заслуживает этого звания. Знаешь ли ты, о трясущийся белый человек, что Дом Синанджу может с легкостью поставить на колени этих «лучших»? Возможно ли, спрашиваю я тебя, сравнивать сточную канаву с океаном? И как можно сравнить этих безумных молокососов со средоточием величайшей мудрости?

— Скажите, кто вы, сэр? — глаза хозяина все еще застилали слезы благодарности.

— Беспристрастный свидетель, — угрюмо сообщил Чиун. — Скромный защитник правды и справедливости.

От своего угрюмого вида Чиун не пожелал избавиться и за стенами кабинета. Отстав от мисс Виолы Пумбс на некоторое расстояние, чтобы она не могла услышать его, Чиун, повернувшись к Римо, сказал вполголоса:

— Тучи сгущаются. Нам нужно уходить. Беда уже на пороге.

Оглянувшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, Римо удивленно посмотрел на него.

— Римо, мы не можем допустить, чтобы Дом Синанджу покрыл себя пятном неминуемого позора. Что подумает мир, если ваш президент будет в один прекрасный день разрезан на кусочки, или взорван вместе с домом, или убит выстрелом в голову — и окажется, что Дом Синанджу не только не участвовал в этом, но наоборот, обязался оберегать его?! Это невозможно, Римо. Государства возникают и разрушаются, но от этого не должна страдать слава Дома Синанджу.

— Чиун, во всем мире едва ли наберется пятьдесят человек, когда-либо слышавших о Доме Синанджу, и сорок семь из них живут в этой стране.

Ваш президент собирается умереть и покрыть наше имя позором. Вот что уготовил он нам вместо благодарности. Если бы это не оскорбляло моего достоинства, я убил бы его сам, ибо гнев мой ужасен. Неужели он осмелится бездумно пасть жертвой убийцы и обесчестить славнейшее из имен, какое когда-либо знал этот мир? Очевидно, правы те, кто утверждает, что в новых странах люди забыли всякие приличия.

— А почему ты так уверен, что президент непременно умрет, а, папочка?

— Разве то, что говорит трясущийся человек, не проникло в твои ослиные уши? Уже многие года люди твоей страны платят за свой страх золотом. Платят какому-то мерзавцу, в то время как последний из Мастеров Синанджу находится среди них! Но, очевидно, есть причина, чтобы платить — за пустой звук ведь никто не платит...

— Платят, и еще как, — возразил Римо. — Спроси у любого брокера на бирже недвижимости, чем они торгуют — на четверть дом, на три четверти — байки о нем...

— Однако станет ли делать это правительство, у которого сотни солдат, агентов и полицейских? Нет, если только те, кто защищает президента, не сознают в глубине души, что они не в состоянии уберечь его от опасности. И каждый доллар из этой унизительной выплаты жжет их души позором, Римо. Но они продолжают платить ему — ибо знают, что он-то как раз может выполнить свои обещания. И платят ему уже много лет. А он вдруг взял и убил того, кто доставлял ему деньги. Этого самого Балдаруна.

— Уолгрина, — поправил его Римо.

— Ну, или как там его. Он лишил его жизни. И уж наверное не потому, что желал увеличить сумму выплаты. Нет, он сделал это оттого, что собирается убить президента, и хотел показать тем, кто охраняет его, что их труд напрасен — вот как!

Через вестибюль к ним стремительно направлялась Виола Пумбс — бюст плыл перед ней, словно паруса фрегата в тумане.

— Все в порядке? — осведомилась она.

Римо молчал. Чиун сладко улыбнулся.

— Когда ты будешь рассказывать Комиссии, как умер ваш президент, не забудь сказать, что он по невежеству отказался от услуг Дома Синанджу.

— Не слушайте его, — посоветовал Римо. — На самом деле Дом Синанджу работает именно на президента. И — будьте уверены — спасет его. Я это вам гарантирую. Да, да, можете так и записать в свой блокнот: Мастер Синанджу обещает, что не даст упасть с головы президента ни единому волосу. И пишите, пожалуйста, поразборчивей. Это важно.

— До этого времени, Римо, я не подозревал, как жестока твоя душа, — произнес Чиун, опустив очи долу.

— Мне просто показалось, папочка, что ты заслуживаешь поощрения за самоотверженное намерение спасти жизнь президента.

— Ты — орудие мирового зла, — объявил Чиун.

— Наверняка, — согласился Римо. — Виола, надеюсь, вы поняли, что я сказал?

— Почти. Кстати, как пишется «самоотверженное»? И... нет ли у вас случайно карандаша?

Глава шестая

Лес Пруэл из охранного агентства «Палдор» молча смотрел, как блестящее лезвие поднималось над мокрой от пота шеей подростка. Подросток, на вид лет двенадцати, с изуродованной ступней, стоял на коленях перед двумя солдатами в ярких мундирах, в то время как Пожизненный президент Народно-демократической республики Умбасса расспрашивал Пруэла о безопасности и о том, какие гарантии он, Лес Пруэл, может предоставить его превосходительству, дабы незавидная участь многих других африканских лидеров не коснулась его.

— Никаких, ваше превосходительство. И никто не смог бы. Но к вашим услугам наш опыт и все новейшие достижения техники. Агентство «Палдор» хорошо понимает ваши проблемы, и мы еще ни разу не теряли клиентов, смею заверить вас.

— Ни разу? — сдвинул брови Пожизненный президент.

Лезвие со свистом опустилось; раздался чавкающий звук, словно разрубили пополам дыню. Вначале лопнули позвонки, затем — хрящи горла; именно поэтому палачи ставят свои жертвы на колени, лицом вниз — чтобы самый сильный удар пришелся на кости шеи. Голова подростка отделилась от туловища.

По крайней мере он больше не будет мучиться, — подумал Лес. — Долгая жизнь в такой стране — не подарок.

Да и вообще долгая жизнь — дело не стоящее. А он сам, похоже, зажился на этом свете. И так до сих пор и не оправился от потери Эрни Уолгрина. Его он помнил еще по Службе... Нет, его дом в Солнечной долине был абсолютно надежным. Пруэл уверен в этом до сих пор. И все равно не мог избавиться от саднящей мысли, что он сам, своими руками привел бывшего коллегу навстречу гибели. Это ведь он посоветовал ему переехать в этот дом... С таким же успехом можно было предложить ему положить бомбу под подушку.

Да, дурака он свалял порядочного. Его работа — прятать людей за крепкими стенами и надежными дверьми, а не в клетке с бомбой. С этой мыслью он и отсиживал свои дни в офисе, пока председатель правления «Палдора», — единственный из всех, кто никогда не был связан со Службой — не вызвал его к себе.

— Пруэл, как вам известно, у нас имеются две разновидности сотрудников. Те, кто способствует успеху нашего агентства, и те, кто у нас больше не работает. Бездельников у себя я не потреплю — да и ни одно дело их не потерпит. Нам нужно продавать наши услуги, Пруэл. А когда я говорю «продавать», я имею в виду П-Р-О-Д-А-В-А-Т-Ь, и ни что иное, вы поняли?

Именно так мистер Сильвестр Монтрофорт говорил с подчиненными — и его слушали, когда он говорил. Ведь это он после смерти Кеннеди принял уволенных сотрудников Службы под свое крыло, назначил им жалованье, которое выплачивал сам, и всячески опекал их, пока из безработных охранников они не превратились в преуспевающих бизнесменов. Он вернул им уважение к себе. Цель в жизни. Чувство собственного достоинства. Убедил их э том, что их товар — отнюдь не лежалый, и им осталось только получить настоящую цену за него, И они это сделали. Лес Пруэл уже забыл, когда, беря в руки ресторанное меню, он смотрел на цены. Теперь он обращал внимание лишь на те вещи, которые могли доставить ему удовольствие.

— Разница между богатым и бедным, Пруэл, не в количестве серого вещества, — сказал однажды Лесу мистер Монтрофорт. — А в количестве хрустящих зеленых долларов. И только в этом. Не позволяй никому утверждать, что ты беден, ибо мысли твои убогие. Ты, беден, если у тебя нет двух никелей, чтобы потереть их друг о друга — вот когда. Богатый вынимает пачку кредиток и покупает все, что ему захочется. Бедный того, что ему хочется, купить не может. В этом — различие. А вся эта брехня насчет силы интеллекта не стоит бейсбольного мяча десятилетней давности. Если бы за счет этого интеллекта кто-нибудь мог бы разбогатеть, самыми первыми пролезли бы в миллионеры разного рода гипнотизеры и телепаторы. Так нет же — никого из этой шараги там нет. И не спорьте со мной, Пруэл. Я знаю, о чем говорю.

Собственно, с мистером Сильвестром Монтрофортом никто и никогда и не спорил. Мистер Монтрофорт был инвалидом — без обеих ног и с сильно деформированным позвоночником, но обладал даром убеждать собеседника в чем угодно — даже в том, что они вдвоем могут составить на ближайшей Олимпиаде неплохую команду по теннису.

И поэтому мистер Монтрофорт не только не разделял апатии, охватившей всех после гибели Эрни Уолгрина, но высказывал убеждение, что именно в такие дни хорошая компания должна показать товар лицом. Каждый может продать нефтяную скважину бензиновому концерну, говорил он. А вы попробуйте продать им пустую скважину. Если удастся — значит, деньги на ваше обучение шли не зря.

И поскольку Лес Пруэл тоже не решился спорить с мистером Монтрофортом, то вскоре уже летел в столицу Республики Умбасса.

— Продай им побольше разных приборов. Они любят приборы. Они блестящие, — напутствовал его мистер Монтрофорт.

— Они же не смогут ими пользоваться.

— Какая нам разница? Если хотят — пусть получат! А пользоваться они не умеют даже большими пальцами. Так что побольше железяк. Например, радары.

— У них же нет самолетов.

— Неважно! Напугай их — якобы их собирается бомбить соседнее государство. А я как раз продам этим соседям пару списанных бомбардировщиков. Ну, вперед!

И он прилетел в Умбассу. И выяснилось, что Пожизнедному президенту Народно-демократической республики очень нужен радар. И даже не один, а много радаров. Лучше всего с блестящими кнопками. Ими он будет сбивать самолеты в небесах — над всем миром.

Лес Пруэл терпеливо разъяснил президенту, что радаром самолеты сбивать нельзя. Но при помощи его можно увидеть, где находятся самолеты, и тогда они не смогут прилететь под покровом ночи и сбросить бомбы на дворец, где президент мирно спит в окружении верных маршалов, генералов, генералиссимусов и главнокомандующих. Для этого — и только для этого — изобретены радары.

Но президенту был нужен радар, который может сбивать самолеты в небесах — над всем миром.

— Такого не существует, — развел руками Лес.

— Тогда его продадут мне русские.

В голосе президента слышалась угроза.

— А-а, — закивал Лес. — Вы имеете в виду дестабилизатор. Да, если он у вас есть, вас не достанет ни одна бомба. Но он имеет одно свойство, которое...

— Какое свойство?

И Лес объяснил.

— Дело в том, что вся сеть уловителей, обслуживающая этот агрегат, может оберегать жизнь только одного человека. Есть у вас в стране такой человек, жизнь которого следовало бы спасти, даже если при этом погибло бы все население?

Такой человек в стране был, разумеется. Им оказался сам Пожизненный президент. И Лес расположил на аэродроме рядом с самолетами, которые уже давно не могли летать, сложную электронную систему. Система эта целиком состояла из начищенных до блеска старых телевизоров, приемников и магнитофонов и стоила никак не меньше четырехсот долларов. Старому корпусу от рации «Зенит» умельцы из «Палдора» придали форму авиабомбы. В корпус была вставлена батарейка, а над ней — лампочка. Лампочка была красной. Она мигала.

Пожизненному президенту предлагалось все время носить этот хитроумный прибор в правом кармане кителя — и на его превосходительство никогда не упадет ни одна вражеская бомба. Стоило же спасительное устройство всего лишь два миллиона триста тысяч долларов — меньше, чем самый дешевый русский истребитель.

Пожизненный президент с гордостью рассказал в интервью американскому репортеру, как он, с помощью технического прогресса, получил абсолютно надежную систему противовоздушной обороны, которая стоит меньше, чем самый дешевый самолет. О самой системе он, конечно, не станет рассказывать — это военная тайна, но ни одна вражеская бомба отныне не достанет его. На протяжении всего интервью президент не вынимал руку из правого кармана.

В благодарность президент Республики Умбасса решил подарить Лесу Пруэлу меч. Но, разумеется, нельзя было дарить меч, не обагренный кровью — это было бы оскорблением чести воина. И поэтому его превосходительство велел принести меч в резиденцию, охрана притащила с улицы мальчишку с искалеченной ногой — и Лес Пруэл, глядя, как кровь подростка заливает бетонный пол, понял, что больше он не будет работать на «Палдор». Он превратился в одного из коммивояжеров мистера Монтрофорта — а это занятие не очень-то нравилось ему. Ему не нравился товар. Не нравились покупатели, и чрезвычайно не нравился в этой роли он сам.

— У вас невеселый вид, — заметил Пожизненный президент. — Что, не нравится подарок? О, это очень, очень хороший меч — ну нас очень, очень много мальчишек, и не хромых, а совсем здоровых, мой друг! Мы идем семимильными шагами по пути прогресса — и на этом пути нам они не понадобятся.

— Кто «они»? — спросил Пруэл. Он думал об Эрни Уолгрине.

— Те, кого без устали плодят наши женщины! От них и так один толк — работа в трудовых бригадах. Ах, мы бы продавали их, если бы вы хотели купить — но ваши гнусные капиталистические законы не позволяют вам этого!

Лесу Пруэлу удалось выдавить улыбку и поблагодарить Пожизненного президента за оказанное внимание — а заодно отказаться от предложения самому опробовать меч. Лес следил, как проворные черные руки заворачивали меч в потертый бархат. Он не отрываясь смотрел на эти руки — ему не хотелось смотреть в глаза.

— Фирма «Палдор» желает его превосходительству Пожизненному президенту долгой жизни и процветания.

— Да, это лучше, чем русский радар! — президент похлопал по правому карману. — О, теперь нам не нужно сбивать самолеты в небесах — эти самолеты нам ничего не сделают! Пускай капиталисты бросают свои атомные бомбы — все напрасно! Мы защищены от всего мира, от гнусных грязных сионистских орд, которые хотят обратить в рабство страны народной демократии!

— И с этого момента вы — почетный клиент «Палдора», — вставил Лес.

— А есть у вас такая штука, которая так же защищает от пуль? — радостно вопросил президент Умбассы.

— Нет.

Лес Пруэл знал, что президент непременно пожелает опробовать «эту штуку» еще на одном мальчике.

Вечер этого дня Лес Пруэл встретил уже в салоне самолета компании «Эйр Умбасса». Самолет был построен компанией «Макдонел-Дуглас», в кабине сидели пилоты из ФРГ, на земле его обслуживали французские механики. По салону сновали три выпускницы Женского колледжа Умбассы в форме стюардесс. Они могли читать по радио объявления для пассажиров почти без посторонней помощи.

В рамках государственной программы Умбассы по повышению образовательного уровня все три девицы по окончании колледжа получили степень магистра, а переспав по очереди с Пожизненным президентом — доктора философии. Две из них могли считать до десяти без помощи рук, третьей на счете «девять» приходилось помогать себе пальцами.

Лес Пруэл отказался от предложенных стюардессами кофе, чая и молока. От спиртного он тоже отказался.

— Вы совсем ничего не желаете? — удивленно спросила выпускница Женского колледжа.

— Я желаю снова возлюбить себя, — мрачно ответил Лес Пруэл.

— Тогда вам нужно перестать любить кого-то еще!

Лес Пруэл не ожидал такого простого ответа.

— В смекалке ей не откажешь, — усмехнулся он. — Вы очень умная, — громко сказал он девушке.

— Это просто потому, что я знаю то, чего вы не знаете. Скажите что-нибудь, чего не знаю я — и вы тоже покажетесь мне очень-очень умным!

Лес Пруэл закрыл глаза — но сон, который вскоре пришел, был еще хуже реальности. Во сне он смотрел в театре марионеток Панча и Джуди. Вот Панч взял огромный нож. И прыгнул прямо на Леса — и мимо него, в пылавшую огнем печку, в мгновение ока сгорев дотла. Но он успел увидеть — у Панча было его лицо, лицо Леса Пруэла. Он, Лес Пруэл, был марионеткой, посланной убивать — и убитой.

Во время прошлого приступа депрессии он добрался-таки до психоаналитика — и тот рекомендовал ему анализировать сны. Якобы то, что мы пытаемся сказать себе наяву, появляется в них в наглядных и зримых образах. Но что пытался он сказать себе в этом сне? Он — марионетка? Его дергают за веревочки? Лес проснулся от собственного крика.

— Мистер Пруэл, мистер Пруэл! — над ним склонилось испуганное лицо стюардессы.

Она пыталась успокоить его. На его прерывающиеся извинения, — ему приснился не очень хороший сон, — она, покачав головой, заметила, что на такой высоте к снам следует относиться серьезно.

— Вы, белые, не верите в сны, но мы знаем, что они предсказывают будущее. Особенно если уснешь на большой высоте. Это не шутки, мистер!

— Разумеется, но я не вижу здесь ничего серьезного, — рассмеялся он.

Потом заказал джин — и почувствовал себя много лучше.

За время своей работы он успел отложить достаточно, чтобы спокойно уйти — на роскошную жизнь этого бы не хватило, но вполне могло обеспечить его и семью, и какую бы он теперь ни нашел работу, ему не нужно будет по крайней мере смотреть, как падают с плеч головы, и продавать полуграмотным уголовникам бесполезные блестящие железки.

«Реактивный синдром» его беспокоил мало — главное, чтобы ясно работала голова. По правде сказать, он и раньше не был подвержен этой странной болезни, от которой после дальних перелетов почему-то страдают многие.

Когда шасси самолета коснулось бетона полосы, в Вашингтоне был полдень. Ровно через час Лес Пруэл поднимался по пандусу к дверям здания, в котором помещался офис мистера Монтрофорта. Офис его был знаменит тем, что разные участки пола могли с помощью гидравлической подачи, пульт управления которой находился в столе мистера Монтрофорта, подниматься и опускаться на любую высоту. Делалось это отнюдь не для того, чтобы мистер Монтрофорт мог ощутить власть над посетителем, глядя на него сверху вниз; наоборот, посетитель должен был чувствовать себя во всеоружии, взирая сверху вниз на хозяина кабинета. Мистер Монтрофорт не любил, когда сделка проходила слишком уж гладко. Чем круче — тем лучше, — бывало, наставлял он сотрудников. Если впаришь все покупателю без сучка и задоринки — чувствуешь себя не в своей тарелке, а потому пускай поартачатся.

Но когда вместо покупателя перед взором мистера Монтрофорта предстал небритый и хмурый Лес, мистер Монтрофорт страшно удивился.

— Я ухожу, шеф, — слова прозвучали как удар грома.

Темные пронзительные глаза на красном заостренном лице мистера Монтрофорта вспыхнули вдруг выражением внезапной радости. Одарив Леса самой обворожительной улыбкой, какую только могли гарантировать усилия зубных техников, он нажал кнопку на подлокотнике инвалидного кресла.

Лес Пруэл следил, как кресло мистера Монтрофорта начало медленно опускаться, словно уходило в зыбучий песок. Когда безволосая голова мистера Монтрофорта оказалась на уровне колен Пруэла, пол остановился.

— Выкладывай, что там у тебя, парень.

— Я больше не желаю работать здесь, мистер Монтрофорт.

— У моего секретаря в столе лежит бланк контракта на десять лет — и прежде чем ты выйдешь из моего офиса, в нем будет стоять твое имя, Пруэл. Мне нравится твоя хватка, старик. Черт возьми, ты думаешь, я отпущу того, кто способен продать старый металлолом на четыреста долларов за два миллиона? Брось, парень, ты же не уйдешь от меня! Я же ведь люблю тебя. Лес Пруэл, Л-Ю-Б-Л-Ю — вот такими большими буквами!

— Такими же большими буквами заявляю — я У-Х-О-Ж-У, мистер Монтрофорт.

— Черт возьми, что-то ведь гложет тебя, и совершенно напрасно! У тебя самая клевая работа в самой клевой компании — и самое клевое будущее во всем мире! Тебе же нигде больше не будет так хорошо — а потому давай, парень, как раньше, работать вместе! Ты же ведь не новичок с парой акций и видом на повышение, которое будет Бог знает когда. Ты — кусок жизни нашей команды, и если перестанешь вместе с нею дышать — нам всем будет не хватать воздуха, понял? Так в чем дело, в конце концов?

— В Эрни Уолгрине. Мы потеряли его — а мы не должны были этого позволить. Я уже освоился с ролью продавца и почти забыл, что по профессии я — охранник. А ведь в свое время я гордился этим, мистер Монтрофорт! Гордился тем, что я делал. И вот этой-то гордости мне и не хватает сейчас.

Лес Пруэл почувствовал, что наконец выговорился. Машинально взглянув на свои руки, он с удивлением почувствовал, как слезы — слезы облегчения — подступают к глазам.

— Когда я охранял президента, то получал столько, что мог сосчитать на пальцах одной руки, не мог даже сводить семью в ресторан — и все равно страшно гордился своей работой. Даже когда потеряли Кеннеди... Было ужасно горько, но я все равно гордился, потому что мы сделали все, что могли. А сейчас я не чувствую этой гордости, мистер Монтрофорт.

Над краем ямы в полу показалось мощное безволосое темя, затем — горящие темные глаза, нос, напоминавший острый фаянсовый осколок, и щеривший два ряда великолепных зубов рот, словно пересаженный от двадцатилетней старлетки с рекламы зубной пасты. У самых колен Пруэла закачались хилые покатые плечи; затем появились подлокотники, верх колес, и вскоре лицо шефа оказалось на уровне лица Пруэла. Мистер Монтрофорт улыбался.

Лес Пруэл вдруг осознал, что никогда не видел шефа без улыбки на красной физиономии — и каждый раз это был верный признак того, что в уме у мистера Мотрофорта созрела какая-то сделка.

— Я вообще никогда не чувствовал гордости, Пруэл, — сказал мистер Монтрофорт.

На мочке его уха повисла большая капля пота — и, вздрогнув, сорвалась вниз, как будто собравшиеся в ней микробы единогласно проголосовали за невозможность дальнейшего пребывания на лице этого человека.

В первый раз Сильвестр Монтрофорт не пытался предложить — пардон — продать что-то Лесу Пруэлу. Вместо этого он открыл нижний ящик стола и извлек оттуда квадратную бутылку с темной жидкостью. Ловким движением левой руки он вынул из ящика два стакана и, поставив на стол, наполнил их доверху.

Мистер Монтрофорт не предлагал выпить с ним — он приказывал сделать это.

— Ну, хорошо, ты уходишь. На-ка вот, глотни. Пей и слушай.

— Я знаю, что у вас некоторые проблемы, мистер Монтрофорт...

— Проблемы, Пруэл? Так я тебе скажу — больше это напоминает процедуру распятия. Тебе никогда не приходилось видеть на лице человека, с которым встречаешься в первый раз, широченную улыбку — и знать, что у него внутри уже включился сигнал «пожалей убогого»? Чтобы не скривиться от отвращения, он скалит зубы! А женщины? Представляешь, чего стоит мне наладить хоть какие-то отношения с женщинами? Я ведь не такой, как вы все — и даже не инвалид, Пруэл! Уродливый гном, скрюченный и безногий — вот кто я такой! Мерзкий карлик! И не нужно пудрить мне мозги — я-де просто-напросто «человек с физическими недостатками»! Я вовсе не человек! Мерзкий карлик — и по-другому относиться ко мне вы никогда не сможете! Человек — это ты. И все остальные. А я мутант! И если бы естественный отбор работал нормально — способности оставлять потомство я тоже был бы лишен. Но выживают, как известно, сильнейшие. Остальные уроды вроде меня лишены этой приятной функции, Пруэл.

— Простите, но во многом вы даже превосходите обычных людей. Ваш разум, ваша воля... — От волнения Лес Пруэл глотал слюну. Тело мистера Монтрофорта изогнулось, словно у него заболел живот. Кивком он указал Пруэлу на стакан с зельем.

Напиток оказался сладким, как кленовый сироп. Однако вкус был вместе с тем резким — как будто кто-то выдавил в него цедру горького цитруса, например, лимона или грейпфрута. По телу Пруэла разлилось приятное тепло. Залпом осушив стакан, он почувствовал, что не прочь отведать еще — и, к своему удивлению, обнаружил у себя в руке стакан мистера Монтрофорта.

— Так вот, Пруэл, я уже сказал — я мутант. Мой разум в десять раз сильнее твоего, воля — раз во сто крепче, и вообще из теста нас лепили разного... Может быть, я лучше тебя. Может, хуже. Но главное — я не такой, как ты. А ты — просто бывший полицейский, который начал обрастать жирком. Да и все вы в вашей службе просто-напросто бывшие легавые.

— Да. Бывшие, — согласился Лес Пруэл.

— Я никогда не говорил тебе, Пруэл, каково это на вкус — наблюдать, как все эти грудастые телки идут мимо, плюнув от отвращения?! У меня нет ни одной ноги — но похоти хватит на двоих, понял? И как ты думаешь, что делает тот, кого эдак вот любят женщины? Как прикажешь ему утолять свою страсть? Лучше всего стать продавцом — не просто продавцом, а лучшим продавцом в мире!

— Лучшим в мире, — кивнул Лес.

Он допил стакан мистера Монтрофорта, но ему хотелось еще, и, привстав, он взял из рук у шефа бутылку. Отличная бутылка. Прекрасный шеф. И мир стал, как никогда, прекрасен.

— А ты любил Эрни Уолгрина, — прищурился мистер Монтрофорт.

— Любил.

Лес Пруэл припал к горлышку бутылки. Боже, как хорошо. Какая эта бутылка прекрасная. Какая замечательная бутылка...

— И ты убьешь тех, кто убил его.

— Убью тех, кто убил, — подтвердил Лес.

И понял, что немедленно сделает это.

— Ты — ангел мщения, Лес.

— Ангел. Мщения.

— Тебе нужно будет расквитаться с двоими. Один белый, другой — желтый, азиат. Кореец. Тебе расскажут, где их найти. Вот их фотографии. При них — блондинка с потрясающими сиськами... прямо как колокола господни, честное слово!

— Убью, — кивнул Лес, и кисло-сладкий лимонный вкус разлился по его жилам.

Чувство приятной расслабленности прошло, мозг стал ясным на удивление. Теперь он знал, кто убил Эрни Уолгрина. Доброго старого Эрни. Те два подонка на фотографиях, которые показал ему мистер Монтрофорт.

Изнутри медленно поднималась волна беспокойства — ведь он еще не отомстил этим двоим. Но он отомстит — и сразу все снова будет в порядке. Будет, потому что есть верное средство раз и навсегда расставить все по местам. Это средство — убить двух мерзавцев. Все это время он жил ради этого.

Вязкая духота Умбассы словно осела на нестерпимо зудевшей коже Леса Пруэла, липкая, много дней не стиранная одежда лишала поры притока воздуха, тело его горело.

Но все это было неважно. Важным было одно — неземное, благодатное тепло, наполнившее его после первого глотка из волшебной бутылки. Но вскоре он почувствует себя еще лучше. Когда сделает то, что все эти дни его мучило.

Неужели он уже попрощался с мистером Монтрофортом? Пруэл обнаружил, что стоит посреди улицы, Вашингтон раскален от солнца, и он сейчас выблюет все грейпфруты и все лимоны, которые когда-либо пробовал. Лимонно-желтый свет застилал глаза. Солнце вонзило свои лучи в его голову, оно пахло грейпфрутом. Что-то сильно ударило его по темени...

... Руки, чьи-то мягкие руки прижимали к его голове что-то мягкое, причиняя нестерпимую боль. Но это было неважно.

Внезапно он пожалел, что это ощущение не приходило к нему раньше, давно, когда его готовили к Службе. Тогда он думал, что ни за что не справится...

Что-то со звоном выстрелило около его уха. Свет солнца померк. Теперь к его голове прижимали что-то холодное. Он чувствовал жажду. Ему дали воды. Теперь ему хотелось грейпфрута. Грейпфрута поблизости, видно, не было... но после того, как он отомстит за Эрни Уолгрина, ему позволят, конечно же, вновь глотнуть из бутылки.

— Ты видишь вон там ребенка? Стреляй, — произнес чей-то голос.

— Да, да, — закивал Лес Пруэл.

Где его пистолет? Он не может стрелять, раз у него нет пистолета.

— Мы дадим тебе такой, из которого нельзя промахнуться, — пообещал голос.

Женский крик. Почему кричит эта женщина?

— Он убил его! Этот человек застрелил ребенка!

Она уже указывает на него...

— Убей ее! — приказал тот же голос.

Вот так. Больше ей кричать не придется. И правильно — потому что все шло правильно здесь, перед зданием центра Эдгара Гувера, от которого к нему приближались те двое, что убили Эрни Уолгрина. Скуластый парень в черной майке и сморщенный азиат в кимоно.

Он снова услышал голос и понял, что он идет не снаружи, а изнутри него, звучит где-то в его мозгу. Он будет слушаться его, и делать все, что он ему скажет — а потом все, совсем, навсегда будет спокойно и хорошо.

— Убей корейца! — приказал голос.

Азиат упал, взмахнув полами кимоно.

— Теперь белого.

Скуластый парень упал, беспомощно вцепившись в свою черную майку.

— Хорошо, — похвалил голос. — Теперь можно убить себя.

И тут Лес Пруэл понял, что у него действительно есть оружие, и увидел в своих руках винтовку; указательный палец правой лежал на спусковом крючке.

А как же грейпфрут?

И почему визжит вон та грудастая блондинка?

И что же будет с милым мистером Монтрофортом и его сексуальными проблемами?

И... Эрни Уолгрин? Добрый старый Эрни? Где он, что с ним?

— Нажимай, — голос зазвучал вновь.

— Ой, да. Простите, — испугался Пруэл.

Пуля тридцать пятого калибра вошла в его мозг, как грузовик, врезавшийся в бахчу с дынями. Разлетелась вдребезги пазуха решетчатой кости, разворотив осколками обонятельную луковицу — Лес Пруэл никогда больше не почувствует аромат грейпфрута. Медный нос пули в кашу размолол позвонки, и череп Леса Пруэла развалился на части, словно яичная скорлупа.

Мозг Пруэла умер на мысли о том, сумеет ли он увидеть вспышку пороха у дульного среза. Органы его зрения, правда, сумели дать ответ — но послать его в мозг они уже опоздали.

Ответ был положительный.

Других вопросов у Леса Пруэла не возникло.

И обонятельная луковица больше ему не понадобилась.

Глава седьмая

Подушками пальцев Римо нащупал на земле что-то твердое, похожее на осколок черепной кости. Глаза заливала кровь, капавшая со лба, и, вытирая, он ощутил на пальцах знакомое мокрое тепло. Он делал все слишком медленно. Слишком медленно. И вот теперь расплачивается за это.

Винтовка валялась на мостовой. Он хотел помешать парню спустить курок — но опоздал, раззява. Он уже разнес свой черепок вдребезги. А этот тип мог бы стать той самой ниточкой, по которой Римо наверняка проник бы в центр лабиринта. Но теперь он мертв — и все надо начинать сызнова.

— Потрясающе! — раздался у него за спиной восхищенный визг мисс Виолы.

— Быстрота улитки, — мрачно отозвался Чиун. — Почему ты позволил ему застрелиться, я тебя спрашиваю? Ты не должен был этого допустить! Он был нам нужен живым — и мы его упустили!

— Но он же стрелял... буквально во всех! — лицо мисс Пумбс побелело от страха.

— Не во всех, — уточнил Чиун. — А в меня и Римо.

— Но он убил эту бедную, бедную женщину! И этого несчастного ребенка!

— Когда получают новую машину, ее сначала обычно испытывают.

— Вы хотите сказать, что убил их, только чтобы узнать, стреляет ли его ружье? О, Боже! — ужаснулась Виола.

— Нет, — замотал головой Чиун. — Он сам и был той машиной. Когда будешь рассказывать своей Комиссии про ассасинов, непременно скажи, что Мастер Синанджу, славнейший из них, всячески осуждает использование любителей. И как раз этот случай показывает, что я абсолютно прав. Когда оружие попадает к дуракам, страдают невинные. Вообще нельзя было изобретать огнестрельное оружие. Мы это всегда говорили.

— То есть как — он и был машиной?

— Это было видно по его глазам, — заявил Чиун. — Увидеть это мог почти каждый.

— Но как вы могли увидеть его глаза? — мисс Виола отчаянно пыталась понять хоть что-нибудь. — Как, объясните? Ведь все было так ужасно... выстрелы, и погибли люди, а вы... вы смотрели ему в глаза, да?

— Когда ты, о прелестная дева, входишь в комнату, где полно других женщин, ты ведь сразу замечаешь, кто как накрасился — хотя у меня, например, глаза просто бы разбежались! Но ты замечаешь — потому что приучила себя к тому, чтобы первым делом смотреть именно на это! Вот так же я и Римо себя приучили кое к каким вещам. И потому зрелище смерти не слишком пугает нас — мы оба к нему привыкли. А в своем отчете ты обязательно должна сказать, что Мастера Синанджу не только самые искусные, но и самые симпатичные из ассасинов всех времен. Если, конечно, не считать Римо.

И Чиун, спрятав желтые кисти рук с длинными ногтями в рукава кимоно, застыл в умиротворенной позе на теплом весеннем солнышке перед зданием центра Эдгара Гувера, Вашингтон.

Внутри здания агенты федеральной службы названивали своим адвокатам, чтобы узнать, могут ли они произвести арест по подозрению в причастности к только что произошедшим внизу убийствам — поскольку тротуар, где лежали тела, формально считался городской, а не федеральной собственностью, и любой городской судья сам мог привлечь из-за этого федерального агента к ответу. В Америке никогда не привлекают к суду, например, тех, кто позволил уйти преступнику. Их отпускают — ради соблюдения гражданских прав, уважение к которым должно в конце концов превратить наше время в золотой век любви и всеобщего благоденствия.

Когда внизу прозвучал первый выстрел, в расположенном напротив здании ФБР все окна были в секунду закрыты плотными шторами.

Виола Пумбс в недоумении посмотрела на большие дома — оттуда никто не появлялся. Затем обернулась и волосы встали дыбом на ее голове.

Стоя на коленях у трупа, Римо пил кровь.

— Что случилось? — поднял брови Чиун.

— Он... он пьет кровь. — У Виолы стучали зубы.

— Да нет, — снисходительно улыбнулся Чиун. — Он только мажет ее на палец и нюхает. Кровь — кладовая здоровья, и по запаху одной ее капли опытный врач может определить болезнь или причину смерти. Но сейчас, хвала высшей мудрости, в этом нет нужды — ибо любой посвященный Синанджу скажет без труда, что некое зелье подтолкнуло этого безумца на его деяния. И перед тем как покончить с собой, он был уверен, что покончил с нами.

— Вы и мысли можете читать?

— Нет, — признался Чиун. — Все, что есть у меня — мой опыт. Вот если ты бросишь камень и попадешь в гонг, потом снова бросишь камень и снова попадешь в гонг, а потом бросишь еще раз — и промахнешься... Что ты тогда сделаешь?

— Брошу камень еще раз — чтобы попасть, разумеется!

— Верно. А когда этот безумец стрелял в меня и промазал, он не стал снова стрелять в меня, а прицелился в Римо; а когда не сумел попасть и в него, то убил себя — чтобы мы не узнали, кто велел ему сделать все это. Но, заметь, по второму разу он в нас не стрелял — потому что был уверен, что попал с первого. Поэтому расскажешь своим: кто прибегает к услугам Синанджу, экономит в главном, не скупясь на мелочи. Ибо нет ничего разорительное неудавшегося покушения — можешь поверить мне.

— А ассасины — это тайная организация?

— Тайны нужны лишь любителям, прикидывающимся ассасинами — наше доброе имя немало страдает от их самозванства. Взять ваши две западные войны. Первую из них начал некий самозванец в этом самом Сараево, она привела ко второй, а вторая, будь уверена, непременно приведет к третьей.

— Вы говорите о мировых войнах, мистер Чиун?

— Мировых? Корея в них не участвовала.

Чиун отвернулся, всем своим видом давая понять, что поскольку самая главная страна мира не имела к этим войнам никакого отношения, ему решительно все равно, что сделали друг с другом орды обезумевших европейцев, американцев и этих недоумков из Японии. Обыкновенная резня, которую устроили толпы сумасшедших с таким же сумасшедшим оружием — вместо того, чтобы прибегнуть к изящному, хорошо подготовленному и абсолютно незаметному заказному убийству, не оставляющему последствий и дающему возможность решить все спорные вопросы международной политики.

Обернувшись в сторону Римо, Виола вновь увидела лежавшие на тротуаре тела и окровавленный трупик ребенка — и почувствовала, что ноги ее подкашиваются, однако длинные ногти Чиуна молниеносно пробежали по ее позвоночнику — и к мисс Пумбс вновь вернулась способность видеть и ощущать. Короткий массаж Чиуна в мгновение ока прогнал дурноту, не отпускавшую ее с момента первого выстрела.

— По-моему, — вдруг заметил Чиун, — в этом месте что-то не так — или мои старые глаза меня обманывают?

Виола огляделась. На тротуаре постепенно собиралась толпа; то и дело слышались испуганные или гневные вскрики. И среди этого зарождавшегося хаоса на улицу вдруг плавно, словно вся неразбериха ничуть не заботила водителя, выехал автомобиль.

— Эта машина... — Неуверенно начала Виола.

— Верно, — кивнул Чиун. — Водитель не обращает никакого внимания на то, что здесь происходит. Можешь, кстати, отметить в своем отчете, что любители, как правило, не замечают таких вещей. Я знаю, что ты — смышленое дитя, и не мне учить тебя, как писать отчеты; но если позже ты решишь вдруг приняться за книгу, непременно опиши в ней, как Мастер Синанджу окинул взглядом толпу белых, жалких в своей беспомощности, и воскликнул: «Оставьте ваш страх — ибо с вами мудрость Дома Синанджу!» Можешь, конечно, описать это своими словами, — скромно добавил он.

Виола увидела, как следам за автомобилем, который привлек их внимание, двинулся Римо. Он не бежал — было больше похоже, что он плывет по воздуху.

Виола не заметила, как он двинулся с места — лишь по тому, как сокращалось расстояние между ним и машиной она поняла, что Римо движется. Она еще успела подумать, что бежит он вроде бы медленно, но движется поразительно быстро — и вдруг поняла, что Римо вообще не бежал. Его плавные, словно замедленные движения нельзя было назвать бегом.

Римо поравнялся с машиной, словно притянутый к ней резиновым жгутом. Раздался удар, металлический скрежет, от машины отделилась левая дверь, и на тротуар, стукнувшись о пожарный гидрант, вывалилось чье-то тело. Из глубокой раны на груди, там, где тело соприкоснулось с гидрантом, хлестала кровь. Было похоже, что его буквально выжало из машины под сильным давлением. Гидрант, однако остался цел.

— Ох! — выдохнула Виола.

Машина остановилась. Из окна высунулась загорелая рука с широким запястьем и помахала им.

— Что случилось, дитя мое? — участливо вопросил Чиун. — Чем ты так взволнована?

— Его... из этой «электры» им как будто бы выстрелили.

— Какой электрик? — не понял Чиун.

— Этот автомобиль, из которого ваш друг только что кого-то выкинул, называется «Бьюик электра».

— А-а, — протянул Чиун. — Понятно. Ну, пойдем, Римо, кажется, зовет нас.

— Но как?

— Он высунул из окна руку и машет нам. Это условный знак, и мы им всегда пользуемся. Это несложно. Просто махать — и все, — пояснил Чиун.

— Нет... Я спрашиваю, как удалось ему выбросить из машины этого парня?

— Взял и выбросил, — пожал плечами Чиун, не понимая, чему она удивляется.

Если вовремя и с толком применять то, чему несколько лет учился — можно делать вещи и более сложные. А-а, она, наверное, под впечатлением от того, что Римо не захотел портить городское водопроводное оборудование.

— Если цель движется, нужно следовать за ней — так, чтобы поразить ее одним точным ударом, — объяснил он Виоле.

— Нет, но с такой силой... Как у него это получается?

— Следуя великой мудрости Дома Синанджу, — машинально ответил Чиун, так и не уразумев в точности, чем так восхищалась Виола.

Правда, те, кто не умеет управлять своим телом и регулировать дыхание, часто удивляются самым простым вещам, которые могли бы делать и сами, если бы пользовались своим организмом правильно.

Открыв Виоле дверь, Чиун пропустил ее на заднее сиденье. В углу, у окна, молча сидел человек. В руке его был зажат кольт 45-го калибра. На губах мужчины играла слабая улыбка. Очень, очень слабая. Обычно так улыбаются те, кто только что сотворил какую-нибудь ужасную глупость. Так оно и выло — джентльмен с револьвером пытался по глупости выстрелить в другого джентльмена, с жилистыми запястьями, расположившегося на переднем сиденье.

На середине этой попытки жизнь его окончилась. Над левым ухом джентльмена виднелась небольшая вмятина — ее хватило как раз для того, чтобы вдвинуть височную долю мозга в мозжечок и зрительный нерв. Последней информацией, которую получили клетки его серого вещества, был краткий призыв «кончай работу». Информация дошла очень быстро — вмятина еще только-только оформилась; еще пару секунд по инерции сокращалось сердце, но, не получая сигналов от мозговых клеток, вскоре замерло.

Печень и почки, перестав получать от сердца свежую кровь, также прекратили работу; организм джентльмена объявил всеобщую забастовку под названием «смерть».

— Все в порядке, мисс Пумбс, — кивнул Римо. — Он не будет тревожить вас.

— Он... он мертв, — едва слышно прошелестела Виола.

Замечание Виолы покоробило Римо, который уже принялся было налаживать контакты с водителем. Тот, со своей стороны, прилагал все усилия, чтобы вести себя как можно более дружелюбно с неожиданным гостем, освободившим салон от пассажиров с поистине ошеломляющей стремительностью.

— Нет, мисс Пумбс, он вовсе не умер. Он будет вечно жить в сердцах тех, кто постарается больше не делать глупостей.

— А что... за что вы его убили? — спросила Виола прерывающимся голосом. — Ведь он мертвый! Совсем, навсегда — и что он вам сделал, он ведь только ехал...

— Что сделал? — переспросил Римо. — За то, что он сделал, милая, убивают всегда и везде. Прежде всего — он не взял на себя труд хорошенько подумать. А кроме того — не умеет обращаться с этой своей штуковиной. Медвежья реакция и птичьи мозги — вот два порока, которые трудно оставить безнаказанными.

Чиун успокаивающе сжал трясущееся запястье Виолы.

— Этот человек поплатился, мисс Пумбс, за оскорбление нашей чести.

Виола его не слышала. Она дрожала так, будто к мочкам ее ушей подключили электрический ток. Ни за какие деньги на свете она не согласилась бы повернуть голову в ту сторону, где находилось «это». Смотреть в другую сторону ей тоже не хотелось — там сидел азиат, который, судя по всему, не находил ничего особенного в случившемся.

— Он нанес смертельное оскорбление также и вашей чести, мисс Пумбс! И смиренно умер во славу той, чье перо воссоздаст наконец историю Дома Синанджу!

— Выпустите меня отсюда! — взвизгнула мисс Виола, находясь на грани истерики. — Я хочу опять к Пупси! И дьявол побери все книжки про убийц, вместе взятые!

— Нам пришлось лишить его жизни, ибо мысли его об устройстве мира были исполнены зла.

Чиуну показалось, что для белого человека этот довод будет более убедителен.

— Виола, — холодно обронил Римо, — теперь заткнитесь и слушайте, что скажу вам я. Он умер, потому что за секунду до этого пытался убить меня. А машина приехала сюда за тем парнем, что убил ребенка и женщину. Именно те, кто сидел в ней, приказали ему сделать это. Они же приказали ему убить нас. Но просчитались — и поэтому сами умерли. Только по этой причине.

— М... мне больше нравится политика. Раздеваться перед конгрессменами вовсе не так опасно!

— Так или иначе, мисс Виола, — покачал головой Римо, — вы влезли в эту историю. Но как только все кончится — я сам подпишу вам увольнительную, даю слово.

Чиун тоже попытался успокоить мисс Пумбс, но в этот момент труп в углу повалился набок. Мисс Пумбс зарылась лицом в колени и тихо всхлипывала.

А Римо беседовал с водителем, ровным, дружелюбным тоном задавая вопросы. Человечек за рулем отвечал горячо и искренне — но, увы, знал он очень немного. Вернее сказать, ничего. Он был нанят сегодня утром через компанию «Мегаргел», занимающуюся прокатом автомобилей. Когда начали стрелять, он очень испугался. Сиденье под ним было мокрым — в отличие от его репутации.

Глава восьмая

Три раза подряд субботние телепрограммы, в которых президент Соединенных Штатов отвечал на телефонные звонки зрителей, давали самый высокий рейтинг в сетке передач на уик-энд. Однако четвертая и пятая провалились с треском. В Нью-Йорке их начисто забил старый сериал «Семья Монтефуско», в Лас-Вегасе — фильм с участием Говарда Хьюза, который показывали в девятьсот пятнадцатый раз.

По словам представителя телекомпании, имевшего бурное объяснение с советником президента, дело было «в общем-то гиблое. Этими ответами президента телезрители интересуются в той же мере, как, скажем, процессами высыхания краски или роста травы. Или, к примеру, испарения жидкости. Так что тратить на них эфир — дело пустое. Извини, старик, что так получилось. Но ничего не поделаешь.»

Советник президента, излагая ситуацию патрону, сообщил, что «продолжать публичные выступления по ТВ пока целесообразным не представляется.»

— Но придется.

Президент пожал плечами, не поднимая головы из-за громоздившихся на его столе бумажных кип высотой примерно по футу каждая. Чиновники вечно жалуются на обилие бумажной работы. Но человек за столом понимал, что бумаги — это информация, а именно обладание информацией и давало доступ к президентскому креслу. Распоряжение неверное, даже глупое, сколь бы не было вредно само по себе, все же не имеет таких последствий, как распоряжение, не подкрепленное информацией — ибо последнее слишком часто воспринимается подчиненным как новый стиль работы. Поэтому к бумагам президент относился с уважением, теша себя еще и мыслью о том, что он первый со времен Томаса Джефферсона осознал важность информационных данных и даже применил для их обработки некоторые научные методы.

— Но, сэр...

Президент осторожно вложил желтый карандаш «2М» в стоявшую перед ним серебряную подставку и поднял наконец глаза на советника.

— Прежде всего я отвечаю на эти звонки, чтобы почувствовать пульс народа Америки, а вовсе не из желания появиться лишний раз на экране. Если бы мне действительно хотелось заинтересовать этих телевизионщиков — проще всего было бы послать им кассету, на которой я исполнял бы на лужайке перед Белым домом «Танец маленьких лебедей». Ручаюсь, что они обеспечат такую передачу самым удобным эфирным временем.

На лице президента советник увидел знакомое ему выражение, означавшее, что лучшим ответом на эту тираду будет молчаливое согласие собеседника.

Поэтому советник лишь кивнул, слегка улыбнувшись.

— Верное решение, сэр.

Снова взявшись за карандаш, президент принялся заносить цифры в графы лежавшего перед ним отчета об импорте пищевой продукции.

— И верные люди, — кивнул он в ответ.

Вздохнув про себя, советник медленно пошел к двери. И обернулся, вновь услышав голос хозяина кабинета за спиной.

— А верные люди — верные решения.

Президент широко, ободряюще улыбнулся. И лишь когда успокоенный советник исчез за дверью, президент тяжело вздохнул. Самое сложное в работе любого руководителя — это, без сомнения, личные отношения с людьми. Даже те, кто вот уже многие годы работает с ним, до сих пор склонны принимать его несогласие за неодобрение, до сих пор склонны думать, что если президент не делает то, что, по их мнению, он должен делать — значит, их работа недостаточно убедительна, а сами они не Бог весть как ценны...

Президенту подумалось, что если не бы столько времени уходило на то, чтобы гладить по шерстке членов Конгресса, сотрудников, даже его домашних — сколько еще разных документов смог бы он хотя бы прочесть... Невесело усмехнувшись, он вернулся к прерванному занятию.

А четыре дня спустя он вновь сидел в кабинете в южном крыле здания, окруженный нацеленными на него объективами телекамер, нажимал на кнопки стоявшего перед ним телефона и отвечал на вопросы простых американцев, которым удалось пробиться через заслон из трех секретарей, чтобы поговорить наконец с главой нации.

— Следующий — мистер Мэнделл, сэр. Линия два. По вопросу энергоснабжения.

Президент послушно нажал на корпусе телефона кнопку с цифрой «два».

— Добрый день, мистер Мэнделл. С вами говорит президент. Вы хотели узнать что-то насчет энергии?

— Нет, известить — о том, что у вас ее уже не осталось.

— Ну, видите ли, мистер Мэнделл, наши энергоресурсы, разумеется, не бесконечны, и если мы не...

— Да не наши, мистер президент. А ваши. И закончатся они очень скоро. В субботу, через несколько дней.

Угроза, — если это была она, — заставила его на секунду задуматься. Что-то в голосе звонившего говорило о том, что это не обычный сумасшедший. Не было в нем той истерической напористости, повизгивающих нот, которыми всегда отличаются голоса подобных типов. Этот словно сообщал о чем-то давно решенном. Президенту пришли на ум интонации оператора телефонной станции или диспетчера узла полицейской связи.

Рука машинально потянулась к карандашу; на квадратном листке появилась короткая запись: «Возраст ближе к пятидесяти. Южный акцент. Возможно, уроженец Вирджинии».

— Не понимаю, о чем вы, сэр?

— Помните тот случай в Солнечной долине? Так вот, в субботу, сэр — ваша очередь. Вам придется умереть — и я даже назову вам место. Прямо на ступенях Капитолия. Я предупреждал — это случится немедленно, если выплаты прекратятся.

Президент махнул рукой одному из секретарей, давая знак отключить остальные каналы и засечь разговор по второй линии. Наверняка у охраны достаточно средств, чтобы проследить, откуда звонит этот...

— Вы упомянули Солнечную долину? — переспросил президент.

— И вы прекрасно знаете, почему. Тот малый тоже думал, что защищен с головы до ног. Пришлось заставить его расстаться с этой уверенностью. Мы думали, это кое-чему вас научит — но вместо этого вы набили весь дом охранниками. Но они вам, увы, не помогут. Вам придется умереть, мистер президент.

— Предположим, мы выплатим вам ту сумму, которую вы пожелаете? — Президент поймал взгляд советника, который при помощи внутреннего телефона приводил в движение громоздкий аппарат Федерального бюро — они должны были выяснить, откуда сделан звонок, и арестовать звонившего.

— Слишком поздно, мистер президент, — произнес голос в трубке. — Вы умрете, говорю вам. А наш разговор очень скоро закончится — так что ваши люди не успеют засечь меня, не надейтесь. Единственное, что вы можете сделать — оставить записку своему преемнику. Напишите ему, что нам не нравится, когда игнорируют наши просьбы, и когда мы позвоним ему — ровно через неделю после того, как он займет ваше кресло, сэр — лучше ему прислушаться к тому, что мы ему скажем. Всего хорошего, мистер президент. До субботы.

Президент услышал легкий щелчок. Беседа была окончена.

Опустив трубку на рычаг, президент резко поднялся с места. Для передачи он оделся по-домашнему — в светло-голубой свитер с закатанными рукавами, обнажавшими его крепкие запястья и крупные руки фермера.

— Эти звонки нравятся мне все меньше, — заметил он.

Окружавшие его люди, как по команде, шагнули к нему, советник, стоя спиной, все еще прижимал к уху телефонную трубку, пытаясь выяснить местонахождение звонившего.

Секунду спустя, гневно бросив трубку на рычаг, он выпрямился и обернулся к президенту. Виновато развел руками и покачал головой.

— Ладно, оставьте, — махнул рукой президент.

Однако прежде чем выйти из комнаты, он, подойдя к советнику, шепнул:

— Позаботьтесь, чтобы ничего не попало в прессу. Ни слова, слышите! Ничего — пока я сам не обдумаю как следует это дело!

— Разумеется, сэр. С вами... все в порядке?

— Абсолютно. Абсолютно все. Извините, мне нужно подняться наверх. Похоже, настал мой черед звонить...

Подавшись вперед на своем инвалидном кресле, мистер Сильвестр Монтрофорт пытался вслушаться в то, что говорил ему сидевший напротив Римо, — однако взгляд его был, словно цепью, прикован к ложбинке, разделявшей симметричные детали анатомии мисс Виолы Пумбс.

В самом начале беседы с тремя пришельцами физиономия мистера Монтрофорта располагалась на уровне их глаз; однако такая позиция ограничивала обзор груди и бедер Виолы, по каковой причине мистер Монтрофорт дюйм за дюймом поднимался вверх, пока не оказался на фут над головами гостей, — и впился в Виолу взглядом.

Она же, склонив голову над блокнотом, записывала. Занятие это, как у всякого непривычного к нему человека, продвигалось у нее энергичными, но короткими порывами; тело мисс Виолы реагировало на них движениями груди, от которых на лбу у мистера Монтрофорта выступала испарина.

— Этот Пруэл — он ведь был из ваших, — заметил между тем Римо. — Что это произошло с ним?

— Не имею представления, — взгляд мистера Монтрофорта не сдвинулся ни на дюйм. — Он только недавно вернулся с выполнения ответственного задания в Африке. И... был как-то не в себе, знаете. Как крот, который возвращается в свою нору и обнаруживает там клубок змей. Собирался подать в отставку, сказал, что с него-де хватит убийств и всего что с ними связано.

— Какое же отношение имел он к убийствам?

— Помедленнее, — подала голос Виола, бросив в сторону Римо недовольный взгляд. — Вы говорите слишком быстро.

Ее грудь воинственно поднялась, и мистер Монтрофорт поспешил поддержать Виолу:

— Да, да. Можно помедленнее. Я, знаете ли, временем не ограничен.

Римо пожал плечами.

— Пожалуйста. «Какое-же-отношение-имел-он-к-убийствам». Теперь успеваете?

— Почти, — кивнула Виола.

— Он занимался вопросами безопасности. Это и есть наш бизнес, — ответил мистер Монтрофорт. — Охрана глав правительств, богатых предпринимателей... в общем, тех, кого всегда находятся охотники подоить, как корову-двухлетку.

— Теперь вы зачастили, сэр! — поморщилась Виола.

— Простите, милочка. — Он сделал галантную паузу, чтобы Виола могла закончить, затем подождал еще пару секунд — пока она не подняла глаза и легким кивком не поблагодарила мистера Монтрофорта. — Так вот. Пруэл много лет работал в Службе безопасности, охранял президента. Как и все наши люди, в общем-то. Им там, разумеется, приходилось нелегко, и думаю, это в конце концов его и доконало. Старые раны... ну, сами знаете.

— Знаем, знаем, — закивал Чиун. — Старые раны нас тоже нередко тревожат — особенно вот его.

Римо поморщился.

— А эти двое в машине? Они ведь тоже на вас работали.

— Вернее, числились у нас в штате — работали они на самом деле на Пруэла. Оба — из его личной команды. И вообще я чувствую себя мухой в чужой тарелке. Понятия не имею, с чего вдруг понадобилось ему в вас стрелять? С какой стати? Ума не приложу. А те двое — может быть, они хотели помочь ему. Почему — опять-таки не знаю. Может, вы им просто не понравились. Что-то в вашей внешности, возможно, их испугало.

— Маловероятно, — вздохнув, Чиун указал на Римо. — Взгляните — разве этим можно кого-нибудь напугать?

— Заткнись, — сквозь зубы проворчал Римо.

— Помедленнее, — снова одернула их Виола. — Я дошла только до «маловероятно».

— О, у меня есть полный текст, — лучезарно улыбнувшись, мистер Монтрофорт открыл в столе ящик и вынул оттуда миниатюрный магнитофон. — Когда мы закончим, вы, мисс, могли бы остаться здесь и переписать все себе прямо с пленки!

— А саму пленку вы мне не можете дать? — спросила Виола.

— Тысяча извинений, милочка — но не могу. Таковы правила нашей фирмы. Но с удовольствием помогу вам переписать — если вы, конечно, пожелаете.

— Но, возможно...

— Разумеется, разумеется, — закивал Римо. — Это будет очень полезно для вас, мисс Пумбс. А Чиуну и мне еще нужно кое-что сделать.

— Ну, если вы рекомендуете... — начала она.

— От всей души, — заверил ее Римо.

У самой двери Римо, остановившись, обернулся к мистеру Монтрофорту, который уже вернул кресло на пол и медленно двигался к Виоле.

— Еще один вопрос, мистер Монтрофорт. Вы знали некоего Эрнеста Уолгрина?

— Да, он был одним из наших клиентов. Тоже бывший сотрудник Службы. К сожалению, мы потеряли его. Это был первый случай в нашей практике, — с сожалением качая головой, мистер Монтрофорт не отрывал в то же время взгляда от бюста Виолы, продвигаясь все ближе и ближе в его направлении. Внезапно он поднял глаза на Римо. — Его охрана тоже была в ведении Пруэла. Вы думаете, все это как-то связано между собой?

— Кто знает, — вздохнул Римо.

На улице, выйдя из сорокаэтажного, из бетона и стекла здания, Чиун задумчиво произнес:

— Он терзаем похотью...

— В принципе его можно пожалеть, — Римо покачал головой.

— Да. Но не пришло еще время для этого.

Глава девятая

— Президенту сообщили, что в субботу он будет убит.

Голос Смита как две капли воды походил на телефонный прогноз погоды — за исключением тех страстных интонаций, которые обычно сопровождают сообщение о возможных дождях.

— И где же? — поинтересовался Римо.

— Прямо на ступенях Капитолия. Именно оттуда он собирается обратиться к демонстрации Студенческого союза, выступающей против военной экспансии.

— Так выход же простой, — подивился Римо. — Велите ему остаться дома — и дело с концом.

— Я уже пытался. Но он отказывается. Говорит, что непременно должен выступить перед ними.

— Тогда заставьте его. — Римо нахмурился. — Мозгов у него, видно, меньше, чем показалось вначале.

— Я лучше попытаюсь защитить его, — заметил Смит. — У вас ничего нового?

— Ничего? У меня уйма всяких новостей, но ни одна из них ни к черту не годна — вот в чем дело.

— Ну-ка просветите меня, — велел Смит. — Уверен, что вы что-нибудь да проглядели.

— Я, да? Пожалуйста. Во-первых, Уолгрин. Оказывается, после смерти Кеннеди Служба безопасности начала выплачивать деньги какому-то типу, который пригрозил убить преемника Кеннеди. Уолгрин к тому времени из Службы уже ушел — но они обязали его исполнять обязанности связного. Вот... А нынешний президент, стало быть, платить отказался — и наш милый маленький убийца ухлопал Уолгрина. Весьма профессионально. Засунул его, можно сказать, в бронированный сейф — а затем вместе с сейфом разнес на кусочки... Эй, Смитти, вы меня слушаете?

— Слушаю, слушаю, — послышался голос Смита.

— Тогда слушайте внимательнее. Потому что у меня есть еще пара вопросов к вам. Да, так Уолгрин пытался, разумеется, защитить себя — и обратился в охранное агентство под названием «Палдор». Работают там сплошь люди из Службы безопасности. Но они его уберечь не сумели. А вчера трое парней из «Палдора» пытались меня убить.

— И меня! — подал голос Чиун с другого конца комнаты. — Меня что, уже совсем ни во что не ставят?

— И Чиуна тоже пытались убить, — поправился Римо. — И я был до сих пор уверен, что именно они и стращали президента угрозами... А когда, вы сказали, ему звонили?

— Вчера вечером.

— А, ну да. В любом случае, позвонили, когда эти трое были уже мертвы. А стало быть, никакого отношения к звонку они не имеют. А кто имеет — увы, без понятия. А нельзя этим гадам попросту заплатить?

— Президент спрашивал об этом у них, — проинформировал Смит. — Но они отказались.

— Значит, деньгами они больше не интересуются. На уме у них что-то еще, — подытожил Римо.

— Вы поразительно догадливы.

— А может, это обыкновенные психи, и у них там что-нибудь стронулось в мозгах.

— И это вполне вероятно.

— А угрожали каким образом? — спросил Римо.

— По телефону. Мужской голос с южным акцентом. Возраст — около пятидесяти. Звонок проследили — до квартиры в восточной части города. Хозяину уплачено за три месяца вперед. Жильца никто не видел и не помнит. Телефон установили два месяца назад — но это был первый и единственный звонок из этой квартиры. Сейчас ищут кого-нибудь — в самом доме или в телефонной компании — кто хотя бы краем глаза видел жильца, но пока безуспешно. Отпечатки тоже искали — но их в квартире не обнаружено.

— А сегодня у нас что — среда? — спросил Римо.

— Да. В лучшем случае — два дня времени.

— Ну что ж, немалый срок.

— У вас появилась идея?

— Да. Но вам я о ней пока не буду рассказывать.

Когда Смит повесил наконец трубку, Римо сказал Чиуну о телефонном звонке.

— Тогда, — заявил Чиун, — я знаю, что делать.

— И что же именно?

— Нужно объяснить этой Виоле Пумбс, что президент пренебрег нашими советами — пусть она напишет это в своей книге. А мы должны уехать из этой страны. Тогда никто не сможет обвинить нас в случившемся — нас ведь здесь не будет, и кроме того, все узнают, что нашим советом он не воспользовался.

— Откровенно говоря, Чиун, я не думаю, что сейчас мы должны в первую голову печься о нашей репутации. Лучше попробуем спасти президента.

— Если тебе хочется опять все опошлить — пожалуйста. — Чиун обиженно отвернулся. — Но важно лишь то, что действительно важно. И репутация Дома Синанджу должна быть спасена.

— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Римо. — Все равно у меня есть план.

— Он столь же великолепен, как тот, согласно которому ты предложил как-то искать Смита в Питсбурге, ибо знал, что он находится в... в Цинциннати?

— Даже лучше, папочка.

— В таком случае я жажду о нем услышать.

— Ничего я тебе не скажу.

— Это почему?

— Потому что ты будешь смеяться.

— Ты становишься мудрее с каждым днем, сын мой.

Вместе с внушительной суммой денег Осгуду Харли были даны инструкции. Он должен был посетить двести разных магазинов с одной целью — купить двести фотоаппаратов «Кодак-инстаматик» и четыреста кубиков магния. — В каждом магазине — один аппарат и два кубика. Инструкции были подробными, точными, и он был строго предупрежден об ответственности, если попытается их нарушить.

Но двести магазинов?

Первые четырнадцать аппаратов он купил, как и предписывалось, в четырнадцати разных магазинах — и тщательно спрятал в небольшой квартирке на четвертом этаже старого здания на Норт-Кей-Стрит. Но в магазине Уэллана на углу, неподалеку от его дома, Харли задумался. А кто вообще узнает об этом? Что, они станут проверять?

— Я бы хотел купить дюжину аппаратов «Инстаматик», — объявил он приказчику.

— Простите?..

— Дюжину аппаратов. Двенадцать штук. Мне нужны двенадцать аппаратов «Инстаматик», — повторил Харли.

Приказчик с удивлением посмотрел на маленького блондина — вернее сказать, его растрепанные волосы производили скорее впечатление грязных — в потертых джинсах с небритой челюстью, затем машинально перевел взгляд на украшавшие его майку значки. Их было четыре: один осуждал расизм, три других призывали защищать права индейцев, поддерживать Ирландскую республиканскую армию и возобновить торговые связи с Кубой.

— Двенадцать аппаратов... Но это же очень дорого. Хотите открыть собственный магазин? — Приказчик, дородный мужчина средних лет, выжал из себя подобие улыбки.

— Деньги у меня есть, не волнуйтесь.

Харли извлек из заднего кармана джинсов пачку пятидесятидолларовых банкнот.

— О, я не сомневаюсь в этом, сэр, — заверил приказчик. — Какую именно модель вы бы хотели купить?

— "Фаррах Фосетт-Мейджорс".

— Простите?..

— Я говорю, «Фаррах Фосетт-Мейджорс». Самую дешевую.

— Разумеется, сэр.

Отперев дверь, клерк исчез в задней комнате, служившей складом, и принялся методично опустошать полку от лежавших на ней новеньких «Кодаков». Не его дело, конечно — но зачем этому парню целая дюжина? Может, правда, он школьный учитель, и собирается читать новый курс по фотографии...

Стоимость покупки составила почти двести долларов. Харли принялся неторопливо отсчитывать банкноты.

— Тьфу, дьявол! Еще же кубики для вспышки. Мне нужны две дюжины.

— Сию минуту, сэр, — приказчик ссыпал кубики в пластиковую сумку. — А как насчет пленки, сэр?

— Пленки? — переспросил Харли.

— Ну да, пленки для аппаратов, сэр.

— Нет. Не нужна мне никакая пленка.

Приказчик пожал плечами. Скорее всего, парень не в себе — но пачка пятидесятидолларовых показывала, что у него достаточно мозгов, чтобы иметь с ним дело.

Взяв у Харли пять пятидесятидолларовых банкнот, приказчик отсчитал сдачу.

— Желаете оставить ваш адрес, сэр?

— Это зачем?

— Мы получаем все последние новинки в области фотографии. И можем извещать вас о них по почте.

Харли подумал секунду.

— Нет. Мое имя вам ни к чему.

— Как пожелаете.

Насвистывая, Харли вышел из магазина с двумя объемистыми сумками. Приказчик следил за ним до самой двери, машинально отметив кривые худосочные ноги, потрепанные сандалии и, решив проверить свою наблюдательность, припомнил надписи на значках, которые нацепил Осгуд Харли на свою майку.

Ну и молодчина я, растроганно думал Харли, сколько сэкономил только на такси. Погоди-ка, вроде поблизости есть оптовый центр «Кодак» — там он наверняка сможет купить оставшиеся 174 камеры. Да еще с бесплатной доставкой. В конце концов, кто узнает об этом? Они что, станут проверять?

Сильвестр Монтрофорт сидел, запершись в своем кабинете, и негромким голосом говорил в микрофон миниатюрного магнитофона, который держал в руке.

— Разумеется, сейчас этот кретин уже скупает аппараты партиями. Он ведь из того поколения, которое неспособно ни понять инструкции, ни в точности исполнить их. А из-за того, что он скупает их кучами, конечно, его быстрее запомнят, и в нужное время возьмут за хвост. Жалкий придурок...

Монтрофорт хотел рассмеяться — но смех умер в горле. Чтобы оживить его, он пытался представить себе физиономию Осгуда Харли, но вместо этого перед его мысленным взором вставали лишь умопомрачительные прелести мисс Виолы Пумбс — которая согласилась сегодня вечером отужинать с мистером Монтрофортом у него дома.

Глава десятая

— Приветствую, мой юный друг!

— Как поживаете, мистер президент?

Спикер Палаты представителей был лет на двадцать старше президента и стяжал лавры в политических баталиях, когда президент еще учился на старших курсах университета. Однако это несколько своеобразное приветствие он воспринимал с неизбывным оптимизмом профессионального политика, каждый раз убеждая себя, что со стороны президента это не обычная вежливость, а признак некоего более глубокого чувства — возможно, привязанности или доверия. Убедить себя в этом было не так-то легко — ибо он понимал в глубине души, что нынешний президент, как и все остальные, не моргнув глазом отдаст приказ содрать с него живьем кожу и бросить псам — если того потребуют интересы национальной безопасности или просто каприз хозяина Белого дома.

— Как насчет обеда? — осведомился президент.

— У вас или у нас?

— Я здесь, несомненно, человек новый — но тем не менее в прошлый раз я впервые ошибся в выборе места, — президент шутливо покачал головой. — Потому что тогда я обедал как раз в Капитолии — и там, представьте, полным-полно тараканов. А я их не выношу. Так что лучше отправимся ко мне, если не возражаете.

— О, разумеется... Но, честное слово, у нас в здании уже давно нет тараканов, мистер президент!

— Охотно верю вам на слово, мой юный друг — но обедать предлагаю в Белом доме.

— Время, сэр?

— Мм... ну, скажем, в час. — Президент на секунду задумался. — И пожалуйста, не тащите за собой этих кошмарных ирландцев из Бостона. Нам с вами предстоит очень серьезный разговор.

Рассказу президента спикер послушно внимал над тарелкой супа, не проронил ни слова, ковыряя вилкой салат, но когда подошла очередь жареной печенки с луком, наконец не выдержал:

— Это невозможно. Вы ни под каким видом не пойдете на эту чертову демонстрацию!

Президент упреждающе приложил палец к губам, и двое мужчин в неловком молчании наблюдали, как официант убирает со стола суповые миски и ставит перед ними тарелки с дымящимся жарким.

Наконец, убедившись, что в зале малой столовой не никого, кроме них, президент ответил:

— Я уже думал над этим. И пришел к выводу, что я не могу туда не идти.

— Но вы же президент, черт вас возьми! И права не имеете добровольно подвергать опасности свою жизнь!

— Может быть. Но подумайте — если президента может загнать в угол сумасшедшая выходка какого-то шизофреника, его избиратели должны немедленно об этом узнать — потому что он больше не может управлять ими, как вы считаете? И я не собираюсь четыре года прятаться по углам и гнуться в три погибели всякий раз, когда придется идти мимо окон!

— Ваш взгляд на все это, сэр, несколько ограничен, — спикер обеспокоено покачал головой. — На моей памяти одного президента застрелили прямо у меня из-за спины — а еще один вылетел из кабинета по собственной глупости. И я предпочел бы, чтобы президент прятался, как вы выразились, по углам и спокойно дожил до конца срока, а не бросался на опасность грудью, дабы получить в нее кусочек свинца. И где к тому же — на ступенях Капитолия! Нет, сэр, вы не можете этого позволить. Считаю тему закрытой.

— Я с самого начала знал, что вы, чертов янки, повернете дело каким-нибудь эдаким образом, — губы президента дрогнули, он силился улыбнуться. — Но подумайте сами. Если даже я и буду прятаться, — что же, мне это поможет высидеть срок до конца? Жизнь любого президента висит на волоске с девятьсот шестьдесят третьего года. Одного из моих предшественников убили, другой все четыре года не высовывал из Белого дома нос, а третий и вовсе изображал из себя Людовика Четырнадцатого. К чему мы пришли? Президентские апартаменты — это тюрьма, и президент в них — всего лишь узник! Четыре года прятаться за этими стенами — и президентство вообще изживет себя! Править этой чертовой страной станет уличная толпа, и вы сами это прекрасно знаете! В общем, как бы то ни было, я иду. — Спикер не успел ответить ему — после секундной паузы президент заговорил снова. — А позвал я вас на самом деле сюда вот зачем. Я должен быть уверен, что всю первую половину дня в субботу вице-президент проведет за своим столом и ни на минуту не покинет здание! И вас рядом со мной у Капитолия тоже не должно быть. И вообще никого — по возможности! Так что урезоньте, пожалуйста, ваших коллег.

— Они же сразу завопят, что вы лишаете их возможности попасть в телепередачу, и что, мол, это все заговор.

— И пусть вопят! Пусть хоть воют, как стая гончих. Но если нам повезет — то к концу дня мы сможем им объяснить, чем все это было вызвано.

— А если нам не... мы не... — слова застряли у спикера в горле.

— Если нет — вы по крайней мере будете твердо звать, что мы старались все сделать правильно. А мы все делаем правильно. Поверьте.

После долгого молчания, мрачно кивнув, спикер склонился над тарелкой. Да, возможно, они все делают правильно. Все равно у него нет другого выхода, кроме как верить в это — да и потом, ведь не скажешь, что президент строит из себя этакого супермена, символ удали и бесстрашия. Нет, рассуждает, как обычно — трезво, взвешенно. Однако мысль о том, что в субботу президент окажется лицом к лицу с предполагаемым убийцей без какой-либо серьезной защиты, тревожила спикера. Подняв голову, он взглянул на сидевшего напротив человека — хозяина самого главного кабинета страны. Лицо президента уже тронули морщины — неизбежный след каждодневных обязанностей и бессонных ночей, кожа приобрела темный оттенок — наследие предков, с боем отбиравших кусок хлеба у неприветливой каменистой земли в те легендарные дни, когда бороться значило жить и жить — бороться, потому что земля сдавалась с трудом, и выживали сильнейшие.

Он, не отрываясь, смотрел на президента.

И верил ему.

Римо Уильямс не верил.

Словно струйка сигаретного дыма по узкому отверстию мундштука, он скользил по коридорам погруженного в ночную тьму Белого дома.

Охранники стояли на каждой площадке, прятались за каждым углом, скрывались в нишах у дверей президентских апартаментов на третьем этаже здания. Дворцовая стража — первая в истории, подумал Римо, которой по инструкции полагается сначала задавать вопросы и лишь потом стрелять на поражение. Хотя почему нет? Америка ведь тоже первая в истории. Здание, в котором находился Римо, было некогда построено в стиле английской архитектуры архитектором-ирландцем для главы американского правительства. Именно так и были созданы сами Соединенные штаты. Брали у остального мира все лучшее — потому и было здесь все чуточку лучше, чем в остальном мире. Не потому, что это государство было как-то лучше устроено — просто в нем жили лучшие люди на всей земле. Именно поэтому, как ни пытались политики, они не могли привить американскую демократию в других странах. Эта система была создана лучшими для лучших — и требовать ее понимания от всех прочих было бы явной переоценкой их умственных способностей.

Еще Римо подумал, что ведь и отношения Америки с остальным миром строились на новой основе — весьма, надо сказать, простой и действенной.

Держи поводок коротким, а порох — сухим, припомнил он главный принцип.

И понял, что говорил вслух — ибо откуда-то из темноты вдруг раздался голос:

— А я и держу сухим. Есть потребность проверить?

Медленно повернувшись, Римо увидел перед собой массивную фигуру охранника. Серый костюм, рубашка с расстегнутым воротом, автоматический кольт, направленный прямо в живот Римо — в руке, у бедра. Надежное положение — самый быстрый и неожиданный удар достигнет цели уже после того, как раздастся выстрел.

— Ты кто такой? И какого черта тут делаешь?

Римо понял, что парень — в Белом доме новичок, иначе не стал бы задавать вопросы прямо на месте. По инструкции требовалось отвести нарушителя за пределы зоны охранения и там уже подвергнуть допросу.

— Ищу Розовые апартаменты, — признался Римо.

— Это еще зачем?

— Да я остановился здесь переночевать, ночью вот пошел в ванную — и заблудился на обратном пути. А вообще меня зовут Далай-лама.

Охранник колебался всего секунду, всего на мгновение тень сомнения пробежала по его лицу — но для Римо этого оказалось достаточно, чтобы приблизиться к нему с правой стороны, а затем резко метнуться влево. Пистолет вылетел из руки охранника, а большой и указательный пальцы руки Римо оказались у его шеи — и надавили на артерию как раз достаточно для того, чтобы страж потерял сознание, что позволило Римо усадить его на стул, стоявший под большим зеркалом в позолоченной раме.

Подобрав с пола пистолет охранника, Римо сунул его обратно в кобуру под пиджаком владельца. Следовало поторопиться — времени у него оставалось не больше пяти минут.

Найдя, наконец, нужную ему комнату, Римо быстро произвел необходимые действия — и спустя несколько минут вновь двинулся по темному коридору. Его гибкое тело бесшумно появлялось в полосах света и исчезало в тени, ритм его движения не имел ничего общего с бегом или ходьбой — это было плавное скольжение, подобное дуновению ветра и так же, как ночной ветер, не слышное и не видное.

Наконец Римо оказался в спальне президента. На широкой кровати, повернувшись на правый бок, почивала Первая леди, сунув под подушку сложенные руки и тихонько всхрапывая. На глаза был надвинут сбившийся козырек — свет ночника на тумбочке мужа, который читал в кровати допоздна, мешал ее отдыху. Сам президент, укрытый лишь легкой простыней, лежал на спине, сложив на груди руки.

Руки вздрогнули — президент почувствовал, как что-то мягко упало на его грудь Армейская служба приучила президента спать чутко — вмиг проснувшись, он нащупал загадочный предмет и, пытаясь разглядеть его, потянулся к выключателю В этот момент на запястье его легли чьи-то крепкие пальцы.

— Это пустышка изо рта вашей дочери, — произнес над ним голос Римо. — Принести ее сюда было нелегко — но вам выйти отсюда в субботу будет еще труднее.

Спокойствие, которое президенту удалось придать своему голосу, произвело впечатление даже на Римо.

— Вы ведь тот самый Римо, да?

Президент говорил тихо, вполголоса.

— Верно. Тот самый и единственный. Пришел, дабы известить вас о том, что в субботу вы останетесь дома.

— Вы что-нибудь узнали? — быстро спросил президент.

— Вполне достаточно для того, чтобы доказать вам — вы будете последним дураком, если потащитесь выступать перед этими молокососами в то время, когда вам грозит нешуточная опасность.

— В этом и есть разница между нами, Римо. Я пойду.

— И будете самым храбрым трупом во всем западном полушарии, — кивнул Римо. — Вы, можно сказать, уже труп. Я ведь предупреждал вас об этом.

— Такова ваша точка зрения, — возразил президент. Он замолчал, услышав, как замер на секунду мерный храп его супруги, затем продолжал. — Я не собираюсь все четыре года прятаться в этом здании.

— Речь идет только о ближайшей субботе.

— Конечно. Только о ближайшей субботе. Потом о ближайшей неделе, ближайшем месяце, годе, двух... Завтра я выступаю.

Голос президента был по-прежнему мягким, но в нем зазвучали упрямые нотки. Услышав их, Римо подавил вздох.

— Я ведь могу удержать вас здесь, — напомнил он.

— Каким образом?

— Например, сломать ногу.

— Я выйду на костылях.

— Или могу вам устроить фокус с голосовыми связками — и в ближайшие девяносто шесть часов вы не сможете произнести ни слова.

— Я все равно выйду — а мою речь зачитает кто-нибудь другой.

— Вы, черт возьми, самый упрямый тип, которого я когда-либо встречал, — с досадой произнес Римо.

— Запугивать меня вы закончили?

— Видимо, да. Если только не придумаю что-нибудь посерьезней.

— Ну и прелестно. Так вот, я пойду. Это решено. Если вы не можете сделать совсем ничего — не отчаивайтесь. Мне случалось полагаться на судьбу.

— Бог мой, как я устал от политиков.

Римо медленно пошел по темной комнате к двери.

Сзади раздался голос хозяина комнаты.

— Я ведь вовсе не боюсь, Римо.

— И это доказывает, что либо вы безрассудно смелы — либо глупы, как пробка.

— Нет. Я просто уверен в себе.

— У вас есть основания для подобной уверенности? — кисть Римо замерла на дверной ручке.

— Вы, — просто ответил президент. — Я доверяю вам. Вы что-нибудь придумаете.

— Нет уж, — Римо мотнул головой. — Не потеряйте пустышку. С детей-сирот дантисты берут недешево.

Глава одиннадцатая

Вообще-то увечные и разного рода калеки не особенно возбуждали мисс Виолу Пумбс. Но в этот день она преисполнилась решимости принести себя в жертву.

Для этой цели она облачилась в светло-голубой шерстяной свитер, который приобрела исключительно из-за его способности усаживаться, подчеркивая таким образом ее формы, и льняную белую юбку, туго обтягивавшую ее ягодицы.

Правда, снимать все это она не собиралась. Они с мистером Монтрофортом будут играть в гляделки, а не в трогалки. Ну, может, в касалки — но лапать себя она не даст.

У входа в пентхауз мистера Монтрофорта ее ожидал дворецкий во фраке с раздвоенными фалдами; дворецкий безмолвно принял у Виолы ее легкую белую шаль, ухитрившись при этом выразить неодобрение ее вкуса в выборе туалета лишь тем, что поднял правую бровь на четверть дюйма.

Когда дворецкий провел ее в столовую, Монтрофорт уже сидел в своем кресле на колесах за дальним коном громадного дубового стола, уставленного сияющим серебром, хрусталем и фарфором.

— Мисс Пумбс, сэр, — возвестил дворецкий, вводя ее в огромную, с высоченным потолком залу, которую освещали лишь расставленные повсюду настоящие свечи в настоящих серебряных подсвечниках.

Когда Монтрофорт наконец увидел ее, глаза его непроизвольно расширились. Выкатив кресло из-за стола, он, словно потерявший голову краб, начал рывками двигаться в ее сторону. Дворецкий уже отодвигал стул для Виолы. Монтрофорт легонько шлепнул его по руке.

— Я сам, — сказал он.

Отойдя чуть в сторону. Виола следила, как Монтрофорт тянет стул на себя. Обогнув его, она уже приготовилась сесть — но в этот момент правая задняя ножка стула зацепилась за обод правого колеса кресла мистера Монтрофорта.

Наконец, Виола опустилась на стул — но обнаружила, что сидит на самом краешке. Взявшись за подлокотники, потянула его на себя. Стул остался на месте. Она потянула посильнее — стул сдвинулся, увлекая за собой кресло мистера Мотрофорта. Хорошо смазанные колеса с отпущенными тормозами пришли в движение, и передок кресла с треском врезался сзади в сиденье стула, которое в свою очередь с силой поддало Виолу под коленочки. Мисс Пумбс с размаху плюхнулась на сиденье, поразив головой стоявший перед ней прибор. Задребезжали тарелки, два хрустальных бокала упали, громко зазвенев. Падая, мисс Виола с такой энергией приложилась к краю столешницы основанием своего роскошного бюста, что невольно выдохнула — и теперь, прижавшись щекой к тарелке, судорожно ловила воздух ртом, словно выброшенная на лед рыба.

— Как я рад видеть вас, моя дорогая, — промурлыкал мистер Монтрофорт, все еще пытаясь отцепить кресло от взбунтовавшегося предмета мебели.

Наконец, невероятным усилием приподняв стул, он высвободил обод. Как раз в этот момент Виола, отдышавшись, откинулась назад — и верхний край спинки приподнявшегося стула основательно врезал ей по темечку.

Вскочив, Виола с негодованием воззрилась на мистера Монтрофорта, который, глупо улыбаясь, держал стул навесу в вытянутых руках.

— Д-дьявол, — опомнившись, прошипел он сквозь зубы. — Попробуем еще раз! — обратился он к Виоле, перейдя на прежний елейный тон.

Откатившись на фут назад, он поставил стул на пол, проследив, чтобы ножки на сей раз находились подальше от колеса, и галантным жестом указал Виоле на сиденье. Она села — и оказалась на расстоянии двух футов от стола.

— Вам удобно, дитя мое? — пропел Монтрофорт.

— Очень, — кивнула Виола.

Встав и опершись о стол, она налила из графина в стакан воды, затем снова села. На протяжении всей этой процедуры взор мистера Монтрофорта ощупывал ее ягодицы. В отдалении маячил дворецкий, видимо, так и не решив, уйти ли ему или спешить на выручку к хозяину. В конце концов он степенно подошел к столу, чтобы поставить на место два упавших хрустальных фужера.

— Не сейчас, — махнул рукой Монтрофорт. — Лучше принеси вино, Раймонд.

Умильно улыбнувшись Виоле, по-прежнему сидевшей на стуле в двух футах от стола, мистер Монтрофорт двинулся в кресле на противоположную сторону. Там он занял место прямо напротив Виолы. Их разделяла только поверхность стола — плюс, разумеется, еще два фута.

Ради сегодняшнего ужина мистер Монтрофорт приоделся — на нем был темно-синий смокинг, а шею украшал голубой, порохового оттенка фуляр. Дотронувшись до него, мистер Монтрофорт снова улыбнулся.

— У нас даже цвета одинаковые, — расплылся он.

Виола недоуменно взглянула на него.

— Ваш свитер и мой шарф, — улыбка мистера Монтрофорта стала еще шире. — Они одного и того же цвета, видите?

— Говорите, пожалуйста громче, — попросила Виола. — А то я сижу так далеко, что вовсе не слышу вас.

Монтрофорт издал утробный звук, напоминавший рычание. Просунув под стол обе руки, он приподнял его на шесть дюймов над полом, затем мощным движением таза двинул кресло вперед. Край стола замер в четырех дюймах от груди мисс Виолы, и Монтрофорт, удовлетворенно хмыкнув, вновь опустил его. При этом ножка стола опустилась прямо на правую ступню мисс Виолы, которую она, взвизгнув, тут же выдернула.

— Все в порядке? — участливо спросил мистер Монтрофорт.

— Да, да, — изобразив улыбку, закивала Виола. — Такой, знаете, замечательный стол. И сидеть за ним очень-очень удобно.

Монтрофорт подъехал поближе к своему краю стола и, водрузив на него локти, подпер ладонями физиономию, в десятый раз улыбнувшись сидевшей напротив него Виоле.

— Мне так приятно, что вы смогли прийти...

Не договорив, он вперился в бюст Виолы. Поймав его взгляд, она убрала со стола руки — и ее округлости открылись мистеру Монтрофорту во всем великолепии. Чуть откинувшись, Виола повела плечами назад и сдвинула за спиной лопатки.

Глаза мистера Монтрофорта чуть не вылезли из орбит.

— Ну где, наконец, этот олух с вином! — взревел он.

Виола, изобразив зевок, медленно потянулась, подняв руки над головой. Не стесненные бюстгальтером груди поднялись над краем стола; тонкая шерсть свитера приятно щекотала соски мисс Виолы.

Взгляд Монтрофорта словно прилип к ее телу. Нервно пожевав губами, он выдавил.

— Вы... вы сегодня прекрасно выглядите, моя дорогая. Я бы сказал особенно.

— Скажите, вы что-нибудь знаете об отчислениях за телеверсию? — начала атаку мисс Виола.

Вошел Раймонд, неся на подносе бутылку дорогого вина. Это была первая часть хитроумного плана совращения, придуманного мистером Монтрофортом. Пункт номер один — лить в Виолу Пумбс это самое вино, пока она не отключится, а уж там мистер Монтрофорт знал, что делать.

— Если вы снова понадобитесь мне, Раймонд, я позвоню, — мистер Монтрофорт отпустил дворецкого. Подняв бокал, наполненный искристым вином, он на секунду задержал его перед зажженной свечой в канделябре.

— Настоящее «Вуврэ», — удовлетворенно причмокнул он, покосившись на мисс Виолу. — Вино очень изысканное и редкое. В точности, как и вы. Вы позволите мне произнести тост, дорогая?

Виола передернула плечами. Она уже успела выпить половину своего бокала; видно, все-таки придется поставить его.

— Я сама скажу, если позволите.

Добрая часть содержимого бутылки — тридцать один доллар за кварту — перекочевала в ее бокал. Не обращая внимания на красные пятна на скатерти. Виола подняла высоко над головой руку.

— З... за деньги! — выдохнула она.

— За нас, — обиженно поправил ее Монтрофорт.

— За нас... и за деньги, — упрямо качнула головой Виола, поднеся к губам бокал и одним молодецким глотком осушив содержимое. — Налейте еще, если нетрудно!

— О, конечно, конечно, милочка. Я, видите ли, позволил себе... э-э... дополнить ваш тост о деньгах, поскольку сам я уже давно имею все необходимые средства в своем полном распоряжении.

Медленно подняв глаза от стола. Виола в упор уставилась на Монтрофорта. Как, как он сказал? Все средства — в полном распоряжении?

— Все необходимые средства? — переспросила она.

— И даже больше, — осклабился мистер Монтрофорт, протягивая ей бокал, который он только что наполнил.

А улыбается он ничего, подумала Виола. Зубы хорошие. Наверное, дорогой дантист. Да какое там — над его зубами, небось, трудится целая команда. Если у него и правда есть все необходимые ему деньги — уж он наверняка может делать зубы по своему желанию. К тому же противным гномикам, вроде него идут хорошие зубы. А есть женщины, которым такие зубы нравятся. Виола вроде и сама чувствует к ним слабость, хотя раньше с ней ничего подобного не было....

— У вас такие красивые зубы, — она улыбнулась ему через стол.

— Спасибо, милочка. Заметьте, ни одного вставного! Все собственные! В жизни не было ни одного дупла!

Дешевка, пронеслось в голове Виолы. Если бы и вправду были деньги — тратил бы их на зубы как миленький.

— Вам жалко? — вслух спросила она.

— Что — жалко? — не понял Монтрофорт.

— Жалко тратиться на зубных врачей, да?

После неуклюжей попытки изобразить беспечный смешок Монтрофорт поспешил переменить тему.

— Ваша работа в Конгрессе вам, наверное, нравится? — наполнив бокал, он вновь протянул его Виоле.

— А во сколько вам встало это вино? — осведомилась она после секундной паузы.

— Ах, — улыбнулся мистер Монтрофорт, — сколько бы ни стоило, неужели доставленное вам удовольствие не превосходит этой цены? Да и вообще, — он помолчал, — кому нужны эти деньги?

— Тем, кому не хватает на зубных врачей! — подивившись смелости собственного высказывания. Виола для вящей убедительности хватила бокалом о стол.

Получилось восхитительно — в руке осталась почти одна ножка. Запрокинув голову, она залпом выпила плескавшееся в останках бокала вино. Затем, прицелившись, швырнула осколок в камин. Промахнулась.

— Мы говорили о вашей работе в Конгрессе, — напомнил Монтрофорт.

Окинув взглядом стол в поисках бокала для Виолы, он обнаружил, что три других тоже разбиты вдребезги. Последний целый бокал он держал в руке — и потому, не раздумывая, наполнил его и протянул Виоле.

— Конгресс — это так, туфта, — разоткровенничалась Виола. — Я вот работала в массажном кабинете — там была работенка клевая!

— Вы работали в массажном кабинете? Просто замечательно!

— Ну, — кивнула Виола, досасывая из стоявшего перед ней бокала остатки вина. — Три года работала. Там и познакомилась... стоп, никаких имен!

— О, я понимаю вас, милочка. Вполне, вполне понимаю. Из массажного кабинета — в Конгресс! Потрясающе!

— Точно. Хотя деньжат в массажном было побольше. Ничего, я теперь тоже огребу будь здоров. Вот напишу свою книгу... Еще плесните, пожалуйста!

— Ваша книга, без сомнения, будет необычайно интересной.

Монтрофорт опорожнил бутылку в бокал Виолы; вина оставалось ровно на полглотка.

— Ну так. Знаете про что? Про асиси... асасину, которые за деньги стреляют, режут и прочее.

— А-а, да-да! Ассасины!

— А вы-то мне будете помогать? — оценивающе прищурилась Виола.

— О-о, днем и ночью! В будни и в праздники! Мы с вами можем посетить все места, которые так или иначе связаны с деяниями ассасинов. Вдвоем. Я и вы. Восхитительно!

— Лучше возьмем с собой еще кого-нибудь. Чтобы он вас возил. А то, хрен, я с вашим креслом управлюсь.

Виола подняла бокал и, хихикнув, выпила.

— Разумеется, моя милая, — кивнул Монтрофорт.

— Мне вот так нужно, чтобы вы помогли — я пишу-то вообще неважно; а вы так говорите — сразу видно, что можете писать, и про всякое такое тоже знаете.

— Я не только помогу вам с книгой, милочка, но когда вы заработаете миллион, то научу вас, как распорядиться этим богатством!

— Ну, это лажа, — Виола махнула рукой. — Я ведь в Конгрессе работаю и знаю все-все про эти счета в швец... швиц... как их... швейцарских банках.

— Разумеется, но это только начало. Для того, чтобы за вашими финансами действительно не могли проследить, вам придется сначала перевести их в Швейцарию, а потом — на разные счета в другие дружественные страны. Особенно рекомендую вам страны Африки — их банковское законодательство с легкостью меняется сообразно нуждам клиента, и за пять долларов вы можете купить министра финансов любой страны!

— Класс! Я все поняла. Мы еще поговорим об этом, — кивнула Виола.

— О, ну конечно! Сначала — книга, деньги — потом! — подмигнув Виоле, Монтрофорт заметил, что веки мисс Пумбс слипаются.

Она уже два раза роняла подбородок на грудь. Пора было приступать к делу.

— Почему бы нам не продолжить обсуждение вашей книги в моей студии, милочка? — тон мистера Монтрофорта стал на редкость елейным. — Мы могли бы решить, чем конкретно каждый из нас будет заниматься.

— Угу, — кивнула Виола — П... показывайте. — Зевнув, она кавалерийским жестом воздела над головой руку. — Вперед! Все за мной! Я говорю, все за мной, слыхали?

— Пойдемте, милочка. Я провожу вас.

Выкатившись из-за стола, Монтрофорт направил кресло к боковой двери. Открыв ее, он обернулся, чтобы пропустить Виолу вперед. Но Виолы рядом с ним не было. Сидя за столом и уронив голову на тарелку, она крепко спала, приоткрыв рот и тихонько всхрапывая.

Оставив дверь открытой, Монтрофорт подъехал к ней. Дыхание Виолы было глубоким и ровным.

Протянув руку, Монтрофорт осторожно дотронулся пальцем до ее правой груди, угрожающе нависшей над подлокотником.

— М-м, — не открывая глаз, отрицательно замычала Виола. — Играем в гляделки... не в трогалки...

— О, прошу вас! — мистер Монтрофорт умоляюще смотрел на нее.

— Ну в касалки... лапать не дам... б-буите приставать — задвину в камин, так и знайте...

— О, конечно, дорогая, — сдавленно прошептал Монтрофорт.

Направившись к передней двери столовой, он открыл ее и царственным движением указательного пальца подозвал Раймонда.

— Уберите ее отсюда, — Монтрофорт кивнул на спящую за столом женщину.

— Вызвать леди такси?

— Нет, просто выведите на улицу, — Монтрофорт устало смежил веки. — А я отправлюсь спать...

Выходит, эта сучка просто посмеялась над ним. Ничего, посмотрим, кто будет смеяться в субботу. Ответ на этот вопрос мистер Монтрофорт знал заранее.

Глава двенадцатая

Когда Римо вернулся в отель, черное небо на востоке уже стало серым. Чиун сидел на соломенной циновке в углу комнаты, уставясь на дверь.

— Сработал ли твой замечательный план? — поднял он глаза на Римо.

— Не будем об этом говорить, папочка.

— Этот человек глуп, Римо.

— Кого ты имеешь в виду?

— Того, с кем ты говорил. Вашего императора со смешными зубами.

— А откуда ты знаешь, что я говорил с ним?

— Откуда я знаю? Я знаю тебя! После стольких лет бесплодных попыток сделать из тебя человека. — Неужели я не знаю, что одно лишь безрассудство движет твоими поступками?

— Он не согласится со мной. И собирается выступать в субботу.

— Вот почему я и говорю, что он глуп. Лишь совершенный глупец ищет встречи с опасностью, размеров которой не представляет. Нет, я до сих пор не пойму, как смогла эта страна дожить до своего столетия.

— Двухсотлетия, — поправил Римо.

— Неважно. Все равно все это время ею правили глупцы, вроде нынешнего. А вы, американцы, ведете себя так, будто вас и вправду оберегают свыше. Давите друг друга вашими жуткими смрадными автомобилями. Травитесь тем, что именуете пищей. В деревне Синанджу есть коптильня для рыбы — но и внутри нее воздух лучше, чем в ваших городах. И, несмотря на это, вы дотянули до двухсотлетия! Впрочем, Бог всегда печется о недоумках.

— Тогда, может, он и о президенте позаботится.

— Надеюсь. Хотя как ему удастся отличить одного недоумка от сотен других — нет, это выше моего понимания. Вы же все на одно лицо.

— Кстати, президент заверил меня, что безгранично верит в искусство Мастера. И доподлинно знает, что препоручил свою жизнь в самые сильные и ловкие в мире руки.

— Даже самым сильным и ловким рукам нужно, чтобы было за что схватиться.

— И он надеется, что ты защитишь его.

— Напрасно надеется.

— И уверен, что ты не остановишься ни перед какой опасностью.

— Кроме той, о которой ничего не знаю.

— И еще сказал, что если ему будет суждено остаться в живых — он устроит по телевидению специальную передачу, в которой расскажет всем-всем, что выжил только благодаря искусству Дома Синанджу.

Чиун вынул руки из рукавов и уронил на колени.

— Он так сказал?

— Именно так, папочка. Я даже запомнил все — слово в слово. Президент сказал: «Если я выживу, то выступлю по телевидению и расскажу, что обязан всем лишь единственному в мире, храбрейшему, внушающему страх врагам, необыкновенному...»

— Достаточно. И так понятно, что он говорил обо мне.

— Разумеется, — кивнул Римо. — Наконец-то твои заслуги будут признаны.

— Да, я беру свои слова назад. Этот человек не глуп. Он коварен и низок.

— Он же надеется на тебя.

Римо в недоумении пожал плечами.

— Я должен был понять это, еще когда беседовал с ним. Горе тому, кто окажет ему доверие!

— Да с чего вдруг ты это взял? Он ведь наговорил тебе таких комплиментов!

— Да потому что, если ваш зубастый император расскажет по телевидению, что его охраняем мы...

— "Мы" — это уже кое-что, — заметил Римо.

— ...Расскажет, что мы охраняем его, а потом с ним вдруг что-нибудь случится — что, по-твоему, будет тогда с добрым именем Дома Синанджу? О, низкое вероломство коварного императора!

— Боюсь, нам все-таки придется его спасти, — вздохнул Римо.

Чиун удрученно кивнул.

— Ты говорил, он из Джорджии?

— Да, а что?

— Сталин был тоже из Джорджии.

— Это другая Джорджия, Чиун. Та — в России, они называют ее Грузия, — ответил Римо.

— Это совершенно неважно. Все, кто родился там, одинаковы. Сталин был также вероломен и низок. Истребил миллионы, не обратившись ни разу к нам. Я никогда не был счастлив так, как в тот день, когда он погиб от рук собственной тайной полиции.

— Ничего не поделаешь. Придется на сей раз поработать на уроженца этой страны — и поработать как следует, папочка. И ты мне в этом поможешь.

Чиун снова кивнул. В комнату через тонкие розовые занавеси проникали уже первые лучи солнца, разрисовывая угловатое желтое лицо Чиуна светлыми полосками.

Чиун зажмурился от света и, повернувшись к Римо спиной, тихо произнес:

— Яма.

— Что, что?

— Ты не помнишь уже совсем ничего? Я говорю о яме. Они хотят заманить президента в яму — и там напасть на него. И нам придется отыскать эту яму.

— А почему ты думаешь, что они собираются именно так поступить?

— Убийцы были во все века — но весь их опыт, ошибки, удачи и поражения становились достоянием Дома Синанджу. Я знаю, что они поступят именно так, потому что эти убийцы кажутся мне чуть менее бестолковыми, чем все остальные в вашей стране. А значит, они станут подражать Синанджу — а мы бы прежде всего вспомнили притчу о яме, конечно же.

— Ну ладно, — Римо обреченно вздохнул, — значит, будем искать эту яму.

На другом конце города Сильвестр Монтрофорт подъезжал в своем кресле к двери своего кабинета в здании компании «Палдор Сервисез». Нажав кнопку на правом подлокотнике, он въехал в распахнувшуюся перед ним раздвижную дверь. В кабинете мистер Монтрофорт увидел посетителя. Тот стоял у огромного, от потолка до пола, окна, глядя сквозь тонированное стекло на простиравшиеся внизу кварталы Вашингтона. Посетитель был высоким мужчиной с густыми черными волосами — такими черными, что они, казалось, отливают синевой. Ростом примерно шести с половиной футов; пиджак, широкий в плечах и сильно зауженный в талии, сидел на нем, как влитой, — очевидно, портной, изготовивший его, понимал, что в данном случае ему нужно лишь упаковать во что-нибудь соответствующее добротную работу матушки-природы.

Этого человека мистер Монтрофорт не любил. И сейчас, когда тот обернулся на звук открывшейся двери и одарил его улыбкой, открывшей два ряда таких же, как у Монтрофорта, превосходных белых зубов, он не любил его еще больше. Кожу мужчины покрывал здоровый загар — из-за него лицо его выглядело мужественным, но не грубым. В глазах светился огонек, говоривший, что обладатель их умеет ценить юмор и находить его там, где не замечают другие. Руки, протянутые к мистеру Монтрофорту в знак приветствия, были тонкими, изящными, с округлыми холеными ногтями. Мистер Монтрофорт вспомнил, как однажды эти тонкие руки пробили череп одному джентльмену шилом.

По профессии Бенсон Дилкс был наемным убийцей — и именно его немалому опыту было обязано агентство «Палдор» своими успехами на избранном поприще. Никто из сотрудников «Палдора» не знал, что причиной, побуждавшей обращаться в их агентство лидеров новообразованных стран — разного рода пожизненных президентов, вечных генералиссимусов и всенародно избранных императоров — были наносимые в эти страны визиты Бенсона Дилкса, в ходе которых он обычно устраивал на главу правительства весьма убедительное покушение, но промахивался — немного, на волосок. Дилкс готовил обширное поле, на котором брошенные им семена давали агентам «Палдора» тучные плоды в виде богатых контрактов.

В тех же редких случаях, когда после попытки покушения иностранный владыка решил, что может обойтись без защиты, Дилкс в самый короткий срок доказывал ему пагубность его заблуждения. Приемник лидера оказывался, как правило, более дальновидным и немедленно заключал контракт с «Палдором».

— Как дела, Сильвестр? — улыбаясь произнес Дилкс.

Шагнув вперед, он взял кисти рук Монтрофорта в свои тонкие пальцы. Голос мистера Дилкса имел гнусавый южный акцент.

Не глядя в его сторону, Монтрофорт двинулся к своему столу.

— Так же, как и два дня назад, когда я в последний раз видел твое рыло.

На бронзовом лице Дилкса снова блеснула полоска белых зубов.

— Два дня, проведенных без тебя, показались мне целой вечностью.

— Кончай гнать туфту! Ты знаешь, что Пруэл вчера провалился?

— Да, читал об этом в утренних газетах. Не повезло. А я, помнится, добровольно предлагал тебе в этом деле свои услуги.

— А я, помнится, ответил тебе, что желаю провести это дело так, чтобы комар не подточил носа! Без всяких там случайных следов. Твоя работа — этот долбаный революционер, Харли. Кстати, что он там делает?

Подойдя к столу, Дилкс развалился в одном из стоявших перед ним глубоких кожаных кресел.

— То, что мы и предполагали — ему быстро надоело покупать аппараты по одному, и он скупает их партиями, размахивая пачкой денег. По каковой причине его еще лучше запомнят продавцы — и сообщат об этом, когда начнется расследование.

Монтрофорт кивнул, не отрывая взгляда от лица Дилкса и проклиная в душе холеные стати этого красавчика.

— На самом деле, Сильвестр, я все же так и не понял, на кой черт тебе это все. Они же согласились продолжить выплаты.

— Для того, чтобы меня перестали пинать ногами! Я не резиновая кукла и не футбольный мяч.

— Кто это, интересно, тебя пинает? Уж не они ли — исправно платя тебе денежки? — удивился Дилкс.

— Исправно? Они попробовали приостановить уплату! И если я спущу им это с рук, они когда-нибудь снова попробуют! А я желаю дать им понять, что мы не бросаем слов на ветер! Понял теперь?

— Вроде бы. — Дилкс пожал плечами. Понял он только одно — к подлинной причине все это не имеет никакого отношения. Подлинная причина была иной — Монтрофорт желая доказать, что его внешность безобразного гнома вовсе не дает повода не считаться с ним. И любые аргументы имели столько же шансов остановить его, сколько проповедь — повернуть вспять воды прилива.

Достав из кармана твердый пластиковый жетон из казино, Дилкс принялся вертеть его между пальцев.

— Скорее всего, — подумал он вслух, — президент прикажет всем членам Конгресса остаться в здании.

— Похоже на то. Если эта орава все же ему подчинится, то на ступенях останутся только самые главные.

Монтрофорт улыбнулся — впервые за сегодняшний день, помахал в воздухе сомкнутыми ладонями, изображая улетающую в дальние края птицу.

— Самая надежная ловушка — та, которую ставишь на пути человека, пытающегося избежать ее, — заметил Дилкс.

— Все твоя восточная мудрость? — Монтрофорт глянул на него с неодобрением.

— Тебе бы, Сильвестр, тоже не вредно ознакомиться с ней. В библиотеках ты, конечно, этого не отыщешь, — но если знать, где смотреть, можно найти такие книги, в которых о нашем деле сказано все — абсолютно все, что нужно о нем знать, Сильвестр.

— Я, милый мой, верю в технологию. В нее и ни во что больше, — ответил Монтрофорт.

Настроение его улучшилось, он даже поднял кресло на шесть дюймов над полом — и теперь победоносно поглядывал на Дилкса сверху вниз.

— А я, — заявил Дилкс, — верю в Синанджу.

— Что это еще за Синанджу?

— Древний орден наемных убийц. Создатели боевых искусств Востока. Победители невидимых битв. На протяжении тысячелетий они успели послужить всем государствам мира. Существует древняя поговорка: «Если Дом Синанджу в бездействии — значит, остановился мир. Но если Дом снова в пути — мир опять начал вертеться».

— Они вроде корейцы, да? — спросил Монтрофорт.

Он слегка улыбнулся, глядя, как неуловимый, неподражаемый, непогрешимый Дилкс продолжает с задумчивым выражением вертеть в пальцах пластиковую фишку.

— Корейцы, да — то есть были ими. Говорят, что последний Мастер Синанджу сейчас где-то доживает свой век. Древний старик — наверняка давно отошел от дел, если еще не умер. Никто ничего не слышал о нем. Что это с тобой, Силли? У тебя такой вид, будто ты жабу съел.

— Никто ничего не слышал о нем — это, конечно, верно, — ухмыльнулся Сильвестр. — То есть было верным — до сегодняшнего дня. А точней сказать, до вчерашнего. Зовут этого Мастера Чиун, лет ему эдак за восемьдесят, и вчера он сидел тут на том самом стуле, на котором сейчас восседаешь ты.

Пластиковый кругляш упал с легким стуком на пол. Дилкс так резво вскочил на ноги, будто стул под ним оказался подсоединенным к генератору электростанции в Смоук-Райз.

— Он был здесь!?

— На этом самом месте.

— А что он здесь делал? О чем он с тобой говорил?

— Он сказал, что Америка — упадочная страна, поскольку здесь не питают должного почтения к ассасинам. И что в Америке упадочное телевидение, поскольку не способно более к настоящему искусству. И упадочное население — и белые, и черные, и большинство желтых, ибо они представители неполноценных рас. И что он искренне сожалеет о том, что не смог познакомиться со мной в годы моей молодости — с его помощью я не стал бы таким, какой я сейчас, но теперь уже слишком поздно. Вот так мы и побеседовали.

— Но зачем он приходил к тебе Силли?

— Да все очень просто. Он нанялся охранять президента Соединенных Штатов — от своих собратьев или их коллег.

Монтрофорт довольно осклабился. Губы Дилкса были плотно сжаты.

— Я тебе и еще одну вещь скажу, Дилки. Он был одним из тех двоих, кого вчера нужно было ухлопать Пруэлу.

— Ты пытался убить Мастера Синанджу? — тихим голосом спросил Дилкс.

— Ага. И еще раз попробую.

— Теперь понятно, почему твоему Пруэлу так не повезло, — Дилкс нервно оглянулся назад, словно опасаясь чего-то. — Сильвестр, мы с тобой партнеры уже не первый год, так?

— Так. И что дальше?

— Так вот, партнерство наше подошло к концу, — Дилкс выпрямился. — Можешь вычеркнуть меня из своего списка.

— Чего? Из-за этого восьмидесятилетнего корейца?

— Я могу быть самым лучшим убийцей в западном полушарии...

— Ты и есть, — кивнул Монтрофорт.

— ...Но в сравнении с этим восьмидесятилетним Мастером я просто сапожник, Силли.

— Да он же дряхлый старик, — возразил Монтрофорт. Его искренне позабавил подобный поворот дела. Приятно было видеть, как этот непроницаемый чистоплюй Дилкс вдруг впал в панику. На его загорелом лбу даже выступили капельки пота. — Старость — не радость, — добавил он.

— Тем не менее, я все же хочу дожить до нее. И возвращаюсь в Африку.

— Да? И когда же?

— Немедленно. Можешь играть дальше в свои игрушки — один. Желаю удачи, Силли.

Не дожидаясь ответа, Дилкс ступил на плитку пола, отпиравшую дверь, створки раздвинулись и едва успели сомкнуться за его спиной, как о них грохотом разлетелась чернильница, пущенная вдогонку обезумевшим от ярости Монтрофортом.

— Трус! Баба! Кисейная барышня! — Монтрофорт орал, что есть мочи, зная, что даже у самого лифта Дилкс услышит его. — Трус! Вонючка! Мозгляк! Желтобрюхий засранец!

В кабинете воцарилась тишина. На губах мистера Монтрофорта играла блаженная улыбка.

Глава тринадцатая

— Вон, видал?

Римо указал на стальные конструкции купола, вздымавшиеся над их головами. Они с Чиуном стояли в здании Капитолия, неподалеку от главного входа.

— Это тот самый дом, где живет Конституция? — спросил Чиун.

— Не знаю. Наверное.

— Я хочу посмотреть на нее.

— Это еще зачем?

— Пожалуйста, не спорь со мной, Римо, — Чиун поморщился. — Столько лет я слышал, что мы нарушаем Конституцию, чтобы все остальные могли ее соблюдать. Теперь я хочу сам увидеть эту Конституцию, чтобы понять, стоит ли то, что мы для нее делаем потраченных нами усилий.

— Именно она, к твоему сведению, посылает в твою деревню золото, папочка.

— Моя честь и уверенность в себе дороже всякого золота, Римо. Ты этого никогда не поймешь — потому что ты и американец, и белый одновременно. Но люди, призванные беречь свою честь, до сих пор есть в мире. Я, Римо, один их них. И мы ценим ее дороже любого богатства.

— Это с каких же пор? — прищурился Римо. — За хорошую плату ты стал бы работать даже в китайской прачечной!

Взгляд его проник за спину Чиуна и остановился на группе мужчин, стоявшей в углу окружавшего его огромного зала.

— Нет, — твердо сказал Чиун. — Там — ни за что на свете. А для чего ты смотришь на этих разжиревших пожирателей мяса и вина?

— По-моему, — ответил Римо, — я их узнал. Смотри, Чиун, это политики. Может быть, даже члены Конгресса.

— Тогда я буду с ними говорить.

Чиун двинулся по направлению к группе.

Первым заметил стремительно приближавшегося к ним маленького желтолицего человечка спикер палаты представителей.

— Минуту, господа, — извинился он и, улыбаясь, повернулся к Чиуну, который подошел к нему с каменным лицом, словно учитель, встречающийся под конец семестра с родителям второгодников.

— Вы — член Конгресса?

— Точно так, сэр. Чем могу помочь вам?

— Еще недавно я пылал по отношению к вам праведным гневом — ибо для того, чтобы показывать по телевизору ваши толстые физиономии, отменили мои чудесные, дневные драмы. Но теперь это благородное искусство пришло в упадок — и мне все равно, показывают их или нет. Где Конституция?

— Конституция?

— Да, да. Не притворяйтесь. Это документ, для защиты которого я работаю столько лет — чтобы вы все были счастливы, словно несмышленые дети; мне же достается лишь упорный, каторжный труд. Так где Конституция?

Спикер палаты представителей пожал плечами.

— Будь я проклят, если я знаю... Нейл! Том! Вы не в курсе случайно, где находится Конституция?

— Думаю, в библиотеке Конгресса, — растеряно откликнулся Нейл, седеющий мужчина с длинным лошадиным лицом, покрытым нездоровыми красноватыми пятнами.

— Или в национальном архиве, — предположил один из его коллег, к которому спикер обращался как к Тому.

У этого физиономия была простая, открытая — так и хотелось довериться ему, как родному. Крупные, рельефные черты словно вырезали из большой, сочной, спелой картофелины.

— Вы работаете здесь, джентльмены? — сумрачным тоном спросил Чиун.

— Да, сэр, мы члены Конгресса... Очень рад познакомиться.

Нейл смущенно протянул руку.

Чиун не обратил на нее ни малейшего внимания.

— Значит, вы работаете на Конституцию, но где находится она — никто из вас не знает?

— Я лично работаю на своих избирателей, — Нейл пожал плечами.

— А я — на свою семью, — хмыкнул Том.

— А я — для своей страны, — улыбнулся спикер.

— Хотя раньше, — успел ввернуть Нейл, — я работал на «Колгейт».

— Подумаешь, — пожал плечами Том. — Мне приходилось разносить газеты — зимой, в мороз.

— Сумасшедшие, — закивал Чиун. — Это собрание сумасшедших. — Втянув в плечи голову, он зашагал к Римо. — Зачем ты привел меня в сумасшедший дом?

— Ты же сказал, что нам нужно найти ту самую яму, в которую пытаются заманить президента. Так вот, он будет выступать вон на тех ступенях. Где же здесь яма, Чиун?

Чиун не слушал его.

— Это очень странное здание.

— Почему?

— Здесь очень, очень чисто.

— Его каждый день убирают. И это стоит недешево, — ответил Римо.

— Нет, это не такая чистота. В мире не существует дворцов, где бы не было хотя бы каких-нибудь насекомых. А здесь нет ни одного.

— Почем ты знаешь? Может, тут в щелях стен живут такие маленькие клопики. А ночью выползают и танцуют при луне.

— Пусть лучше танцуют на твоей физиономии, — посоветовал Чиун. — Здесь нет ни одного — и очень, очень необычно для замка.

— Да ведь это не замок, Чиун. И не дворец вовсе. Это дом, где живет демократия. А тараканы и клопы, наверное, сплошь монархисты.

— Но этой страной управляет один человек? — спросил Чиун.

— Ну... можно сказать и так, папочка.

— И у него есть секретная служба, к которой принадлежим и мы — верно?

— Верно.

— И мы убиваем его врагов, где бы и кто они ни были.

Римо обреченно пожал плечами. Неизбежность вывода угнетала его.

— Значит, эта страна ничем не отличается от прочих, — заключил Чиун радостно. — Только делают здесь все медленнее. Вся разница между вашей страной и абсолютной монархией — в том, что в абсолютной монархии все гораздо быстрей и проще.

— Если там все так просто, почему они не могут выгнать тараканов из дворцов? — поинтересовался Римо.

— Римо, временами ты становишься невыносимо глуп.

— Гм... и почему это?

— Послушай только, какие звуки ты издаешь носом — «гм». Можно подумать, я никогда не учил тебя разговаривать.

— Нечего придираться ко всяким звукам. Ты лучше про тараканов ответь.

— Тараканы — неотъемлемая часть нашей жизни. Они вечны, как вселенная. Они жили везде: — В египетских пирамидах, во дворце царя Соломона, в замках французских королей. Они вечны.

— А здесь, значит, их нет?

— Разумеется, нет ни одного. Скажи, разве ты их слышишь?

— Не слышу, — признался Римо.

— Ну вот.

— А ты хочешь сказать, что способен слышать возню тараканов? — Римо недоверчиво прищурился.

— Я раньше и подумать не мог, что Мастер Синанджу способен опуститься до такого, — Чиун скорбно покачал головой. — Стоять среди безжизненных стен этого здания, как вы там называете его...

— Здание Конгресса. Капитолий.

— Да. Именно. Стоять среди этих безжизненных стен и разговаривать о тараканах с тем, кто вряд ли сам чем-нибудь от их отличается. Мои предки осудили бы меня со всей суровостью — я втоптал имя Синанджу в такую грязь...

— Если я таракан, а партнерство у нас с тобой равное, кто тогда ты?

— Тараканий учитель. О, Дом Синанджу, что стало с тобой!..

Осгуд Харли яростно чесался со сна, вонзаясь в свою бледную плоть грязными обкусанными ногтями. От джинсов, которые он не удосужился снять на ночь, на животе осталась красная полоса. Да, придется поплатиться за то, что вчера он выпил две бутылки вина и заснул одетым — от этого чресла его яростно потели, и начинался невыносимый зуд в паху. Осгуд Харли считал эту неизлечимую болезнь истинным проклятием человечества.

В старые добрые времена такого с ним не случалось. И не было привычки пить в одиночку в обшарпанной квартирке чердачного этажа.

Тогда Осгуд Харли был символом действия — комитеты, коалиции, акции протеста, телевизионные передачи, журнальные интервью, деньги, травка и девочки. Каждую ночь Осгуд Харли спал в новой постели — от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка и от Селмы до Бостона.

Но вскоре вся суматоха постепенно сошла на нет. Вьетнамская война принесла американской экономике миллионы долларов. Те, кто имел работу — а имели ее тогда почти все — получали такие деньги, что позволяли себе тратить немалую их часть на своих длинноволосых отпрысков, дабы те могли вволю протестовать — в том числе и против войны, обеспечивающей их беззаботное существование. Но война кончилась, вливания в экономику иссякли, и юные революционеры обнаружили, что жизнь без папочкиного чека в почтовом ящике отнюдь не так приятна. Поэтому они обрезали волосы, сменили деревянные сандалии на лакированные туфли и отправились в колледжи — изучать бухгалтерский учет или право, чтобы впоследствии получить работу на Уолл-стрит и счет в «Бэнк оф Америка».

Наиболее яростные революционеры пошли по иному пути. Когда родительские дотации на блаженное ничегонеделание подошли к концу, одни стали промышлять торговлей наркотиками, другие — ушли в религиозные секты, а третьи мотались по всей стране в поисках случайного заработка, перебиваясь где и чем могли.

Ни один из этих способов не устраивал, однако, Осгуда Харли. В отличие от большинства его сверстников он был и остался настоящим революционером и свято верил в необходимость разрушения капиталистического общества. И когда высокий джентльмен с ухоженными ногтями и белозубой улыбкой предложил ему пять тысяч за то, чтобы Харли помог ему и его друзьям «подкузмить президента», Осгуд Харли согласился с радостью.

Конечно, роль его была не Бог весть какой. От Харли наверняка было бы больше толку, если бы ему предложили, как в старые добрые времена, распространять пресс-релизы, организовывать пикеты, собирать подписи, однако, новые хозяева сразу предупредили его: одно лишнее слово — и он может забыть о своих пяти тысячах. Но поскольку в тот момент в кармане у Харли было сорок девять центов, а на задней части последней пары джинсов протерлась основательная дыра, он счел это условие не слишком обременительным.

Конечно, он будет молчать, как рыба. Тем более про их дурацкие задания. Додумались же — купить двести фотоаппаратов!

Харли уже собирался перестать чесаться, как вдруг позвонили в дверь. На пороге взору Харли предстали молодой человек в бейсбольной кепке с надписью «Служба доставки» и большой картонный ящик, стоящий у его ног.

— Мистер Харли?

— Он, и никто иной.

— Я привез ваш заказ. Фотоаппараты.

— Общим числом тридцать шесть штук! Входите.

Харли распахнул дверь, и молодой человек, подняв ящик, вошел в комнату.

— Куда прикажете поставить?

— Вон туда. Рядом со шкафом. Там у меня и остальные лежат.

— Остальные? У вас, кроме этих, есть и еще?

— Разумеется.

Харли с будничным видом пожал плечами.

— Вы, должно быть, магазин открываете, — предположил молодой человек, осторожно опуская коробку на пол.

— Да нет, просто я — тайный агент ЦРУ, и это — часть моего нового задания, — изрек Харли с широкой улыбкой, долженствующей означать, что доля правды в его шутке мала до невероятия.

Однако, молоденький рассыльный, вежливо улыбнувшись в ответ, задержал взгляд на лице Харли — словно стараясь запомнить его на случай, если потом его о нем станут расспрашивать.

— Распишитесь в квитанции, мистер Харли.

— Да, да. Спасибо. Вы сэкономили мне уйму времени.

Достав из кармана толстую пачку денег, Харли отыскал среди пятидесяти долларовых банкнот потрепанную бумажку в десять долларов, которую вручил молодому человеку.

— Вот. Это вам. И еще раз спасибо.

— О, и вам спасибо, мистер Харли! Спасибо огромное!

Закрыв за молодым человеком дверь, Харли подошел к коробке с фотоаппаратами, купленными по оптовой цене в большом магазине в самом центре города, от души пнул ее ногой. Задание казалось ему все более детским. Ну вот, у него есть эти чертовы двести аппаратов, и что теперь?

Подумав еще пару минут, Харли снова врезал ногой по коробке. И словно отзываясь на звук удара, в прихожей задребезжал звонок.

Чертыхнувшись, Харли подошел к двери и отпер ее. На пороге снова стоял молодой рассыльный.

— Я нашел вот это внизу, на батарее отопления. Здесь стоит ваше имя, — сказал он, протягивая Харли простой белый конверт, на котором печатными буквами было выведено: «Осгуд Харли».

— Спасибо, приятель, — Харли подмигнул рассыльному.

Захлопнув дверь, Харли вскрыл конверт. Внутри оказался листок с двумя отпечатанными на машинке строчками: «Ровно в два десять у телефонной будки на углу шестнадцатой и Кей-стрит. Захватите карандаш и бумагу».

Без подписи.

До телефонной будки Харли добрался в два часа двенадцать минут; двухминутная задержка объяснялась желанием выпить по дороге сухой мартини. В два пятнадцать телефон в будке зазвонил.

Харли снял трубку.

— Алло! Осгуд Харли слушает.

— Прекрасно, — изрек голос в трубке.

— Алло! — сердито повторил Харли, заподозривший по насмешливой интонации собеседника, что сделал что-то не так — хотя и не знал, что именно.

— Карандаш и бумага у вас с собой?

— Прямо под рукой, — пробурчал в трубку Харли.

— Поскольку, купив фотоаппараты, вы выполнили первую часть задания, пора переходить ко второй. Вам понадобится дюжина пугачей — знаете, пластмассовых, детских. Запишите: ровно дюжина. Выбирайте, какие получше. Главное — чтобы громко хлопали. Только не вздумайте проверять прямо в магазине. Все поняли?

— Понял, — ответил Харли. — Дюжина пугачей. Чтоб погромче хлопали.

— Когда вы повторяете вслух инструкции, дверь кабины должна быть закрыта, — недовольно произнес голос.

Дотянувшись до ручки, Харли с треском захлопнул дверь.

— Прекрасно. Кроме того, вам понадобятся четыре кассетных магнитофона. С питанием от батарей и скоростью движения ленты один и семь восьмых дюйма в секунду. Самого малого размера, какой сможете найти. К каждому из них вы купите комплект батареек. Новых. Не покупайте использованные. Поняли все?

— Все, — кивнул Харли.

— Повторите.

— Четыре кассетных магнитофона...

— Причем не обязательно пишущих. Можете купить четыре плэйера.

— Ладно, — Харли записал. — Значит, четыре плэйера. Малого размера. С батарейками. Новыми. И чтобы скорость была один и семь восьмых дюйма в секунду.

— Отлично. И последнее. В телефонной будке, в которой вы сейчас стоите, вы найдете ключ. Он приклеен снизу к полке пол телефоном. Возьмите — и берегите его. С его помощью вы получите последние инструкции и вторую часть гонорара. Ключ нашли?

— Да, нашел. Вот он.

— Прекрасно. Теперь главное для вас — запастись терпением. Через несколько дней мы намылим правительству шею. Хорошенько намылим. И ваше участие будет решающим. Будьте здоровы.

В трубке раздались гудки. Опустив ее на рычаг и коротко ругнувшись, Харли распахнул дверь будки и вышел на улицу, решив по дороге домой заглянуть в винный магазин.

Глава четырнадцатая

— Еще раз говорю вам: у нас нет ничего нового, — повторил в телефонную трубку Римо.

— Это никуда не годится.

Недовольный тон придавал кислому голосу шефа оттенок хинной горечи.

— Да уж наверное. Но вам, Смитти, придется примириться с тем, что у нас-таки ничего нет — и, уверяю вас, вряд ли будет.

— А вам придется примириться с тем, что вы двое — наш единственный шанс, Римо. И у вас осталось совсем мало времени. Кроме того...

— Смитти, — перебил Римо, — по какой цене продают сейчас шкурки шиншиллы?

— Три тысячи четыреста двенадцать долларов за штуку, — ответил Смит без всякой паузы. — Но...

— А каков обменный курс голландского гульдена?

— Три и семьдесят два за доллар. Вам не кажется, что пора заканчивать? Может сорваться наше самое крупное задание, а вы тут...

— А средняя цена на золото?

— Сто тридцать семь долларов двадцать два цента за унцию, — на этот раз Смит сделал паузу. — Полагаю, в этих вопросах заложен какой-то смысл?

— Заложен, заложен. — Римо кивнул. — Смысл в том, что на вас работает чертова уйма народу, и вы знаете все — о рынке верблюжьего дерьма в Афганистане, о том, только тонн курных костей в год покупают зулусы, чтобы украсить ими свои носы, можете узнать, где угодно и что угодно, но когда пахнет жареным — начинаете дергать меня. А у меня ведь нет ваших возможностей, Смитти. И вынюхивать я не мастак. И я понятия не имею, кто именно собирается убить президента. И понятия не имею, как именно. А главное — как их остановить. И мне кажется, у них есть все шансы осуществить задуманное. И еще мне кажется, что если ваша чертова уйма агентов не может раздобыть для вас эту информацию, то вы зря платите им деньги — вот что мне кажется.

— Понятно, — ровным голосом сказал Смитти. — Все ваши соображения будут рассмотрены в надлежащее время. Вы были в Капитолии?

— Был. И не узнал ничего — кроме того, что у Тома жирная физиономия, а Нейл раньше трудился в «Колгейт».

— И у вас нет никаких соображений но поводу возможной попытки покушения?

— Никаких абсолютно.

— А Чиун? Что думает он по этому поводу?

— Чиун озабочен отсутствием в Капитолии тараканов.

— Прекрасно, — тон Смита можно было бы назвать саркастическим, если бы сарказм не был обычной манерой его речи. — Это все, что вы можете сказать мне?

— Да. Если хотите узнать что-то еще — лучше прочитайте отчет Комисии Уоррена. Может, и найдете там что-нибудь, — посоветовал Римо.

— Возможно, — сухо ответил Смит. — Но я полагаю, работать вы продолжаете?

— Можете полагать, что вам вздумается, — огрызнулся Римо.

Повесив трубку, он сердито посмотрел в сторону Чиуна, который восседал в углу в позе лотоса на красной соломенной циновке, укутавшись в свой золотистый халат. Его глаза, были закрыты, а на лице читалась такая отрешенность от происходящего, словно он в любую минуту был готов раствориться в воздухе для слияния с мировым духом.

Однако прежде чем Римо успел заговорить, Чиун протестующе поднял руку.

— Твои заботы нисколько не интересуют меня.

— Ценный же ты партнер, папочка.

— Я уже говорил тебе. Ты должен найти яму. Эта попытка убийства...

— Покушение.

— Ничего подобного, — замотал головой Чиун. — Покушение — задача для ассасина, требующая умения, таланта и опыта. В ином случае — это обычное пошлое убийство. И перестань перебивать меня. Это невежливо. Вообще твои манеры в последнее время стали ужасны.

— Ах, извини, пожалуйста, папочка. Мне так неловко! Смит полчаса вправлял мне мозги, что, дескать, вот-вот ухлопают президента, а ты решил заняться моими манерами!

— Человек должен оставаться человеком — даже если его жизнь омрачают некоторые досадные мелочи, — наставительно изрек Чиун. — А тебе все равно придется искать яму, Римо. Потому что они попытаются убить вашего императора со смешными зубами именно таким способом.

— И где же прикажешь ее искать?

Глаза Чиуна радостно заблестели.

— Знаю, знаю, — замахал рукой Римо. — В моей голове. В моем толстом брюхе, еще где-нибудь. Брось, Чиун. Кончай язвить. У меня и правда проблемы.

— Тогда ищи яму.

Чиун снова закрыл глаза.

— Может, хоть на этот раз обойдемся без азиатской мудрости?

— Мудрость необходима везде. Если бы червь следил за движением солнца, большая болотная птица не сожрала бы его.

— А-а-а! — издав вопль отчаяния, Римо прыгнул на стену за спиной Чиуна.

Ступни коснулись ее в четырех фугах от пола, и Римо побежал, откинувшись назад и наклонив голову. Когда его ступни уже касались потолка, а голова чуть-чуть не доставала до пола, Римо легким, почти ленивым прыжком вернул себе первоначальное положение.

— Углы, — коротко произнес Чиун, снова прикрыв глаза и сомкнув пальцы.

С прежним отчаянным «а-а-а» Римо вновь ринулся на стену, но на этот раз добежал до потолка, тем же путем вернулся обратно, после чего проделал эту операцию в каждом из четырех углов комнаты, разделив пол шагами на четыре больших треугольника. За этим занятием его и застал стук в дверь.

Римо замер. Чиун, не открывая глаз, восседал в углу. Сколько времени он бегал по стенам — десять минут или час — Римо не представлял, поскольку сердце его билось в обычном ритме — пятьдесят два удара в минуту, грудная клетка делала за минуту двенадцать вдохов и выдохов. На лбу не выступило ни капли пота — уже давно Римо вовсе не потел.

За дверью стоял рассыльный, держа в руках большой белый конверт с надписью.

— Это принесли только что и просили отдать вам, сэр.

Взглянув на конверт, Римо увидел на белой бумаге напечатанное на машинке имя «Римо Мак-Аргл», под которым он зарегистрировался в гостинице. Обратного адреса не было. В конверте лежало что-то твердое, на ощупь напоминавшее книгу.

Римо протянул конверт рассыльному.

— Мне он не нужен.

— У нас доставка бесплатная, сэр.

— Ты что же, думаешь, что я нищий?

— Нет, сэр, не думаю. Нищие в таких номерах не живут. Только если вы его не берете, что же мне-то с ним делать? Обратного адреса на конверте нет.

— А, верно. О'кей, я возьму его. — Римо сунул конверт под мышку. — Вот, держи. Это тебе. — Вынув из кармана ворох мятых банкнот, он, не глядя, сунул его рассыльному.

— Нет, нет, что вы, сэр! — развернув смятые бумажки, парень обнаружил, что в руках у него десятки, двадцатки и даже купюра в пятьдесят долларов. — Вы, должно быть, ошиблись!

— Никоим образом. Забирай. И купи себе собственную гостиницу. Бедняком я уже побывал — и не хочу, чтобы меня теперь за него принимали. Вот, возьми еще мелочь.

Вывернув карман, Римо ссыпал в руки рассыльного горсть мелочи — долларов на десять. Обычно, чтобы мелочь не накапливалась, Римо просто вышвыривал ее прямо на улице, но последние раз или два позабыл сделать это.

Брови парня поднялись под самую челку.

— Вы... вы уверены, сэр?

— Абсолютно уверен. И давай-ка, двигай к себе. Мне нужно еще побегать по стенкам и, кроме того, найти яму, которую не может отыскать никто, кроме меня. У тебя крыша бы не съехала от такого?

— Непременно съехала бы, сэр.

— Ну так до свидания, — сказал Римо. И прежде чем закрыть дверь, крикнул в спину удалявшемуся рассыльному.

— Так запомни: я человек не бедный!

Когда дверь захлопнулась, из угла послышался скрипучий голос Чиуна:

— Ты не бедный. Ты убогий. Убогое подобие мыслящего существа. Если бы развитие вашей расы зависело от таких, как ты, вы бы до сих пор жили на деревьях.

— Я не желаю слушать тебя. А лучше займусь моей почтой.

Вскрыв ногтем указательного пальца конверт, Римо извлек из него толстую книгу в твердой обложке, на которой значилось: «Отчет о работе Конгресса но расследованию покушения на президента Кеннеди».

Больше в конверте не было ничего.

— Как раз то, что мне нужно! — Римо с силой швырнул книгу в угол комнаты. — Наверняка Смитти прислал — для чтения на ночь!

Сидевший в углу Чиун вздохнул.

— Медитировать, находясь в одной комнате с тобой, стало решительно невозможно. Ты кричишь в телефон на сумасшедшего императора, бегаешь по стенам, топая, словно слон, и пыхтя, подобно пароносу...

— Паровозу, — поправил Римо автоматически.

— ...и разговариваешь в дверях с какими-то мальчишками. Нет, с меня довольно. — Чиун вскочил на ноги, словно язычок огня, вырвавшийся из узкого горла лампы. Книга, брошенная Римо, оказалась у него в руке. — О чем здесь написано?

— Это отчет, который сочинило правительство, когда президента Кеннеди убили.

— Почему они называют его покушением? — Чиун вперил в обложку недоуменный взгляд. — Обычное пошлое убийство...

— Не знаю, — сказал Римо. — Я у них не спрашивал.

— А ты эту книгу уже читал?

— Нет. Я поклонник легкого чтения. Шопенгауэра. И Ницше.

— Кто этот Шопенгауэр и кто именно ниже его?

— Что «кто именно»?

— Ты только что сказал «Шопенгауэра и ниже».

— Не бери в голову, — Римо махнул рукой.

— Книги помогают человеку возвысить разум, — заметил Чиун, отвернувшись в сторону. — А в твоем случае, наверное, это единственный оставшийся путь.

Открыв книгу на середине, он заглянул в нее.

— Это очень хорошая книга, — сказал он после минутной паузы.

— Рад, что она тебе понравилась. Бери ее себе. От меня. В подарок.

— Это очень мудро с твоей стороны. Ты еще не вполне безнадежен.

— Вот и наслаждайся. А я ухожу.

— Я попытаюсь пережить это.

В вестибюле Римо нашел в телефонной книге номер Службы безопасности. Порылся в карманах, но напрасно — монетки в десять центов у него не было.

Заметив неподалеку рассыльного, который принес в номер конверт, Римо поманил его пальцем. Тот подошел нехотя, словно боясь, что Римо опомнился и потребует назад свои щедрые чаевые.

— Дашь взаймы десять центов, приятель?

— Охотно, сэр.

Выудив из кармана монету, парень протянул ее Римо.

— Я человек не бедный, — Римо подмигнул ему. — Отдам при первой возможности.

По-видимому, в руководстве Службы еще не до конца прониклись идеями новой политики открытых дверей. И когда Римо вознамерился известить руководство Службы о готовящемся покушении на президента страны, вместо нужного ему кабинета он оказался в маленькой комнатке, где четверо мужчин принялись расспрашивать его, кто он, откуда и по какому поводу здесь находится.

— Когда у вас возник этот план?

— Какой план? — не понял Римо.

— Советую не умничать.

— Да я и не собираюсь. А то буду уж слишком выделяться среди вас.

— Видимо, придется вам здесь задержаться.

— Послушайте. Я ищу только одного человека. Я забыл, как его зовут — у него еще привычка беспрерывно глотать таблетки. Нелады с желудком или что-то вроде того. Я как раз вчера с ним беседовал.

— Бенсона, что ли?

— Наверное. Я приходил к нему вчера по поручению Комиссии конгресса.

— Значит, вы работаете в Комиссии?

— Да.

— В какой именно?

— В комиссии Палаты по неотложным делам. Шестой секретарь.

— Такой не знаю.

— Если не трудно, позвоните Бенсону!

Когда спустя десять минут Римо вошел в кабинет Бенсона, хозяин кабинета только что отправил в рот полную горсть таблеток. В последнее время он заглатывал их пригоршнями, словно это был соленый арахис.

— Д-доб... — оборвав приветствие на полслове, он икнул и закашлялся.

— Выпейте воды, — предложил ему Римо. Бенсон, тяжело дыша, пододвинул к себе стакан. — А я думал, Чиун отучил вас от таблеток. Что, совет насчет яйца не помог?

— Помог. Я целый день великолепно себя чувствовал. Но сегодня опять все пошло наперекосяк — и вот, нате...

— А вы не сдавайтесь, — посоветовал Римо. — Первые несколько недель самые трудные.

— Да, попробую снова. Вот только разберусь со всеми этими бумагами...

Римо окинул взглядом пачки бумаг по футу высотой и понял, что Бенсон никогда не слезет с таблеток. Ему вечно будет что-то мешать. Слишком много работы, слишком плохая погода, слишком капризная жена — у него всегда найдется тысяча поводов, чтобы отложить новую жизнь на завтра. Он так и будет принимать эти таблетки, уверенный, что лекарства облегчают его существование. И приближают смерть.

— Я могу вам чем-то помочь?

Бенсон наконец откашлялся.

— Вы, конечно, знаете, что президенту угрожали. И что завтра на него будет совершено покушение.

Бенсон на секунду встретился глазами с Римо, затем, отведя взгляд, кивнул.

— Знаем, разумеется. И занимаемся только этим. Только... я не совсем понимаю, откуда об этом известно вам?

— Конгресс, — Римо пожал плечами.

— Если бы в Конгрессе знали об этом хоть что-нибудь, это тут же просочилось бы в газеты. Вообще, простите, кто вы такой?

— Да это неважно, — досадливо махнул рукой Римо. — Мы с вами делаем одно дело — и это главное. И поэтому мне хотелось бы побольше узнать о тех деньгах, что вы выплачивали этим мерзавцам.

Нервно сглотнув, Бенсон покачал головой.

— Не думаю, что имею право выдать вам эту информацию.

— Я могу позвонить президенту и попросить его, чтобы он отдал вам такой приказ, если вам так легче.

Римо холодно посмотрел на Бенсона. Бенсон поднял на него воспаленные, с покрасневшими белками глаза — глаза человека, который еще в юности усвоил привычку трудиться на износ и только недавно понял, что именно таких людей глубже всего засасывает болото бюрократии, заваливая их бумажной работой до тех пор, пока их не покинут силы. Пачки бумаг на столе Бенсона перестанут расти, когда в управлении кадров случайно обнаружат свидетельство о его смерти трехмесячной давности.

— Думаю, не обязательно это делать, — произнес наконец Бенсон. — В конце концов, в том, что я поделюсь с вами этой информацией, наверняка не будет большого греха.

Продолжение беседы с Римо означало, что Бенсону удастся избежать по крайней мере двух телефонных звонков, отложить на завтра рассмотрение полудюжины документов и главное — не ломать дома над обсуждаемой проблемой голову. Согласие Бенсона было, безусловно, служебной ошибкой, но люди в его положении хватаются за любой повод, чтобы хотя бы на минуту оторваться от дел. Вот так разрушаются империи, подумал Римо. Рутинная работа убивает бдительность.

— Деньги эти мы посылали на банковский счет в Швейцарии, — помолчав, сказал Бенсон, — И занимался этим Эрни Уолгрин — я, по-моему, уже говорил вам.

— А что с ними происходило потом, вы не знаете?

— Мы проследили, насколько возможно, их дальнейший путь, вернее, пути, поскольку из Швейцарии они расходились по разным счетам в разных странах. В основном — в странах Африки. А кто пользовался ими там — этого мы уже не смогли узнать, к сожалению.

— И никаких зацепок?

— Совсем никаких.

— А что вы думаете по поводу завтрашнего выступления президента?

— Что-то, — покачал головой Бенсон, — подсказывает мне, что обивание порогов в Конгрессе — не основное ваше занятие.

— Может, и так, — согласился Римо. — Так насчет завтра — вы предприняли что-нибудь? Я имею в виду меры безопасности.

— Мы проверили все. Каждый куст. Каждое дерево. Телефонные будки. Крыши домов. Все возможные укрытия. Сделали все, что могли, кажется, заткнули все дыры. И тем не менее, я почему-то уверен, что этого, увы, не достаточно.

— Ладно, может, прорвемся.

Римо внезапно стало жаль Бенсона, и в то же время он ощутил какую-то зависть к нему — вернее, к его преданности долгу, ради которой он вот так гробил себя.

— А ваши ребята, которые занимаются этим, надежные? — спросил Римо, уже приблизившись к двери.

Бенсон, сыпавший в стакан порошок «Алка-зельцера», поднял глаза на Римо и печально кивнул.

— Занимаюсь этим я. Вплоть до последней детали.

— Ну, желаю удачи.

Римо открыл дверь.

— Благодарю. Боюсь, она всем нам понадобился.

— Да, возможно...

Четыре кассетных плейера и батарейки к ним Осгуд Харли купил в магазине канцелярских товаров на Кей-стрит, отдав за них четыре новеньких пятидесятидолларовых купюры. После чего, недовольно ворча — бумажный пакет оказался громоздким и неудобным — вышел из магазина и поймал такси.

Когда через несколько минут они подъехали к его дому, Харли уже привычным жестом сунул шоферу пятидесятидолларовую.

— Нету сдачи, приятель, — таксист покачал головой.

— А ты когда-нибудь видел такие? — усмехнулся Харли.

— В последнее время — нечасто. А что-нибудь помельче у тебя есть?

— Например?

— Например, меня бы устроила симпатичная маленькая пятерочка.

Таксист взглянул на счетчик, на котором значилось три доллара семьдесят пять центов.

— Получи.

Протянув шоферу пятерку, Харли дождался, пока тот отсчитает ему доллар двадцать пять мелочи, каковую операцию таксист проделывал медленно и неохотно, предоставив Харли достаточно времени поразмыслить о благотворных свойствах чаевых.

Сунув, не глядя, сдачу в карман, Харли принялся выбираться из машины, но его пакет и левая нога еще находились в кабине, когда таксист надавил на газ.

— Ты что, козел, делаешь?!

Харли едва успел отскочить.

— Засунь свои полтинники себе в зад, дешевка вонючая! — проорал шофер, и машина рванулась с места.

Бумажный пакет выскользнул из рук Харли, но прежде, чем он шмякнулся на мостовую, тот сумел подхватить его. Прижимая к груди покупку и ругаясь на чем свет стоит, Харли заковылял на четвертый этаж.

Глава пятнадцатая

Римо знал, что среди всех федеральных структур самый высокий процент профессиональных заболеваний — язвы желудка, сердечных приступов и нервных расстройств — и ранних уходов в отставку приходится на сотрудников Службы безопасности.

Поскольку именно от этих людей постоянно требовали недостижимого — полной безопасности президента. Хотя достаточно было допустить, что организатор очередного покушения последует примеру японских камикадзе, и становилась очевидной вся бессмысленность этих требований.

Сотрудники Службы безопасности в определенной степени могли, конечно, предотвратить подготовленные покушения, разного рода заговоры и заранее разработанные планы, то есть все те попытки устранения президента, в основе которых лежал трезвый расчет, а не слепая, непредсказуемая ненависть. И занимались этим.

Крыши всех зданий, находящихся на расстоянии выстрела от Капитолия, Римо проверил сам. До него там уже побывали сотрудники Службы. На гудроне, покрывавшем крыши, отпечатались их следы.

Ребята из Службы проверили все деревья, окружавшие здания, мусорные баки, сточные трубы и канализационные люки. Когда Римо вслед за ними осматривал их, то обнаружил, что крышки люков опечатаны бумажными лентами. Утром агенты снова проверят их, чтобы убедиться, не воспользовался ли ими кто за ночь.

Сотрудники Службы переписали марки и номера всех машин, запаркованных в непосредственной близости к Капитолию, и провели через федеральную базу данных, обращая особое внимание на списки тех, кто когда-либо подозревался в угрозах в адрес главы правительства. Если бы выяснилось, что хотя бы одна машина принадлежала кому-то из тех, кто значился в этом списке, сотрудники Службы перелопатили бы весь город, чтобы к утру надеть на подозреваемого наручники.

Проверка деятельности коллег из Службы заняла у Римо целую ночь. Чиун советовал ему искать яму. Но где ее искать? И какое вообще имела отношение древняя корейская легенда к попытке покушения на президента сейчас, в конце двадцатого столетия? Да, но ведь убийство Уолгрина в Солнечной долине — классический вариант притчи о яме в современном исполнении. Здесь явно сработал профессиональный убийца. И сработал хорошо, надо признать.

Если бы в районе Капитолия этим утром имел место любой самый незначительный инцидент, сотрудникам Службы, вероятно, удалось бы все же затолкать президента в машину и увезти его подальше от возможной опасности. В надежности своих машин Служба была уверена — их десятки раз проверяли на предмет наличия взрывчатки или ядовитых веществ. Столь же тщательно проверили и дороги, ведущие к Капитолию, расставив по всей их протяженности полицейские посты.

Небо на востоке уже начало розоветь. Остановившись на улице напротив здания Капитолия, Риме разглядывал охранников, стоявших у платформы, с которой утром должен был выступать президент.

Может, на этот раз Чиун и ошибся? Может, нападение на президента будет совершено в открытую, например, бросят бомбу? Или... По спине Римо пробежала дрожь — а что, если где-нибудь поблизости у них спрятан, скажем, миномет? При известном опыте из него ничего не стоит попасть в эту платформу. И уж тут даже он, Римо, ничего не сделает.

А может, заготовят какой-нибудь сюрприз прямо в этой самой платформе? Разве можно предугадать все?

Отойдя от стены, Римо растворился в густой тени стоявшего рядом дерева. Избегая освещенных мест, он перебежками двигался по улице, затем через площадь, направляясь к зданию Капитолия. Двое часовых, стоявших у платформы, напряженно вглядывались во тьму между домами, словно именно она служила логовом неведомой опасности. Римо тем временем оказался у самого основания длинных широких ступеней. Проскользнув под ажурными конструкциями платформы, собранной прямо на каменной лестнице, он начал осматривать сочленения стальных труб.

Дюйм за дюймом осмотрев всю нижнюю часть сооружения, ничего подозрительного он, однако, не обнаружил. Не вызвал подозрений и деревянный настил. Римо тщательно ощупал доски в надежде обнаружить скрытые полости, но надежда оказалась напрасной.

Кончики пальцев Римо осторожно постукивали по трубам — неожиданно изменившийся звук указал бы, что в трубе что-то спрятано. Но звук не менялся.

Сквозь щели деревянного настила над его головой уже проглядывали первые лучи солнца. Римо слышал, как часовые по обеим сторонам его платформы тяжело переминаются с ноги на ногу. В неподвижном рассветном воздухе, который не тревожило даже малейшее дуновение ветерка, чуткий нюх Римо уловил сильный аромат мяса — часовые плотно поужинали. Тот, что стоял справа, пил еще и пиво — по ноздрям резанул запах перебродившего солода. А ведь когда-то Римо и сам любил пиво...

— Дерьмо все это, — сплюнул один из солдат.

Говорил он с сильным питтсбургским акцентом — гнусавая фермерская скороговорка с жесткими согласными, вбитыми в нее, точно костыли.

— Что «это»? — спросил напарник.

— Да какого черта мы торчим тут всю ночь? Чего они, спрашивается, боятся? Муравьи, что ли, к утру доски сожрут?

— Не знаю, — ответил напарник.

Римо узнал протяжный, несколько в нос выговор. Нью-Йорк. И подумал о том, что труднее всего опознать по произношению вашингтонца. У них и произношения-то нет — невообразимая мешанина всех возможных вариантов американского выговора. Да еще появилась мода растягивать гласные — в подражание нынешнему президенту... При мысли о том, что через несколько часов подражать, возможно, будет некому, Римо похолодел.

— Может, опасаются какой-нибудь заварушки? — предположил Нью-Йорк.

— Если бы так, то к чему весь огород городить, — возразил ему Питтсбург. — Небось Сам сидел бы тогда в Белом доме и носа не высовывал.

— Да, так, наверное, все бы и было. Если бы у них хватало мозгов, — Нью-Йорк захихикал.

Это точно, согласился про себя Римо. Если бы хотя бы у кого-нибудь хватило мозгов, то президента заперли бы в Белом доме и не выпускали, пока не устранят источник опасности. Да и вообще — его абсолютно не волнует, что там думает хозяин Овального кабинета о своих обязанностях! Он, Римо Уильямс, принял решение — и президент сегодня останется дома.

Выбравшись из-под платформы, Римо направился вверх по лестнице к зданию — и увидел, что навстречу ему спускается мисс Виола Пумбс, разглаживая на ходу складки на белой юбке.

— Римо! — позвала она, увидев его.

Часовые обернулись на звук ее голоса. Исчезать Римо на этот раз не пожелал — просто стоял и смотрел, как сокращается расстояние между ними.

— Сверхурочная работа? — прищурился он.

— Но вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши колкости. К тому же у вас, как я вижу, тоже?

— Нет. Я тут просто гулял.

Они медленно шли вниз по лестнице.

— А ваш восточный друг согласится помочь мне с книгой? — спросила она.

— Вне всякого сомнения. Он только об этом и мечтает. Я имею в виду — прославиться.

— Вот хорошо! — обрадовалась Виола. — Значит, книга выйдет что надо, и деньги я буду грести просто тоннами!

— Вы будете платить налоги тоннами.

— Только не я, — отрезала Виола. — Уж я найду способ избежать этого.

— А-а, швейцарские банки?

Сойдя с лестницы, они вышли на тротуар, уводящий их от Капитолия. Сейчас они скроются из поля зрения часовых, а потом он как-нибудь и от нее отвяжется.

— Швейцарские банки? Это только начало, — Виола презрительно вздернула нос «Ой, от кого же я все это слышала?» — Деньги только вначале переводят в Швейцарию, а потом — на разные счета, лучше всего в африканские страны... А уж там за ними никто не сможет проследить, вот!

Опередив Виолу на шаг, Римо повернулся к ней лицом и осторожно сжал ее локти.

— А откуда вы все это знаете — про Швейцарию и африканские счета?

— Не знаю. Сама даже не пойму, с чего вдруг я это все сказала. А почему вы так на меня смотрите? Что я такого...

— Вы, должно быть, все же знаете что-нибудь, раз так уверенно говорите об этом, — покачал головой Римо. — Может, от кого-то из конгрессменов? Уж не ваш ли Пупси вам все это рассказал?

— Пупси? Нет Только не он, — поджала губки Виола.

— А кто тогда?

— Я не знаю. Но зачем это вам?

— Затем, что парень, которого я ищу, проделывал со своими деньгами точно такие фокусы. А я непременно должен найти его.

Римо сжал пальцы так, что локти у Виолы заныли.

— Поймите, это очень важно, мисс Пумбс!

— Дайте мне подумать И отпустите меня, пожалуйста! Мне же больно!

— Это поможет вам вспоминать. Чтобы не отвлекались.

От боли Виола закусила губу.

— Все, все, отпускайте! Я вспомнила!

— Ну, и кто же?

— Сначала отпустите! — топнула ножкой Виола.

Римо убрал пальцы с ее локтей.

— Монтрофорт, — сказала она.

— Монтрофорт? А кто это?

— Ну, тот карлик с белыми зубами, — Виола сама удивилась собственным словам.

— Главный в «Палдоре»?

Виола кивнула.

— Я была как-то у него — и он рассказал мне про все эти штуки. Про деньги и африканские счета.

События того вечера начали потихоньку оживать в ее памяти.

— А вы что сказали ему? — поинтересовался Римо.

— Сказала, что если он начнет приставать ко мне, я задвину его в камин.

— Разумно. Виола, вам придется сделать мне одно одолжение. Сможете передать Чиуну то, что я скажу вам?

— А почему просто не позвонить ему?

— У него странная манера говорить по телефону — после этого обычно остаются куски пластмассы и вырванные с мясом провода.

— А-а... Передам, ладно.

— Поезжайте к Чиуну и скажите ему, что теперь мы знаем — это Монтрофорт. Вы запомнили?

— Я не дура, к вашему сведению. Так что передать?

— Передайте, что мы знаем — это Монтрофорт. Я отправляюсь за ним. А Чиун должен помешать президенту оказаться сегодня у Капитолия.

— Да... А как он собирается это сделать?

— Первое, что он сделает — известит вас о том, что я идиот. А потом что-нибудь придумает. Поспешите, прошу вас. Это очень важно.

Римо назвал Виоле номер и адрес гостиницы, и, махнув на прощанье рукой, исчез в утренней толчее вашингтонских улиц.

Глава шестнадцатая

В квартирке Осгуда Харли они начали собираться с пяти утра.

Конечно, прежней оравы друзей и коллег по движению борцов за мир у него уже не было. Осталось человек двадцать, но каждый из этих двадцати отыскал еще столько же. И у тех тоже оказались друзья. Каждому из них Харли выдал фотоаппарат и подробные инструкции, заявив в заключение, что на худой конец они потом продадут эти камеры, а если повезет, то устроят Хозяину хорошую бучу. Еще нескольким он раздал пугачи. Троим самым близким друзьям Харли вручил по фотоаппарату, кассетному плейеру и рулону клейкой ленты и тоже снабдил инструкциями.

А чуть позже тем же утром он уже стоял в центре небольшой толпы, которая начала собираться на площади перед Капитолием. Стоявшие тихо переговаривались. Кивнув нескольким знакомым, Харли принялся разглядывать часовых, стоявших у возвышения для оратора. Здание Капитолия словно вымерло. Никто не входил, никто не выходил. Единственными живыми существами, кроме солдат, были стоявшие на ступенях парень с широкими запястьями и странным взглядом и девица с таким умопомрачительным бюстом, что, глядя на нее, Харли пожалел о добрых старых временах, когда занимались любовью, а не войной.

Минувшим вечером президент Соединенных Штатов изменил свои планы, однако знали об этом очень немногие. Президент слегка нервничал. Обещанной информации от доктора Харолда Смита, главы КЮРЕ, не было. Ничего нового не было и у сотрудников Службы. До обеда у президента оставалась надежда, что ему нанесет визит кто-то из людей Смита — мистер Римо или мистер Чиун.

Но никто из них не появлялся, и поэтому во второй половине дня президент отправился на вертолете в Кэмп-Дэвид. Там он собирался провести ночь, а утром, отдохнув, вылететь в Вашингтон — ею ждало выступление на студенческой демонстрации.

— Этот Римо — жалкий идиот, дитя мое.

Виола Пумбс без труда отыскала Чиуна по названному ей адресу. На ее стук он не отвечал, но дверь, к ее удивлению, оказалась не заперта. В наше время жить с незапертой дверью?

Войдя в комнату, она сразу увидела Чиуна, который восседал на соломенной циновке в углу, держа в руках толстую книгу в твердой обложке. Увидев Виолу, стоявшую в дверях, он улыбнулся и захлопнул книгу.

— Я нашел яму, — заявил он.

— Это хорошо, наверное. Потому что Римо просил передать — вы должны сделать все, чтобы президент не выступал сегодня.

— Этот Римо — жалкий идиот, дитя мое. Где он, скажи мне? Почему он сам не может ничего сделать? Почему все должен опять делать я? Нет, Римо — идиот из идиотов.

— Он знал, что вы так и скажете, — подтвердила Виола.

— Неужели? А что я назову его бледным куском свиного уха — это он тебе тоже говорил?

Виола покачала головой.

— А утиным пометом?

Виола снова покачала головой.

— А жалкой попыткой добыть алмаз из болотной грязи?

— Нет. Этого он мне не говорил, — призналась Виола.

— Это хорошо. Значит, когда он появится наконец, я смогу сообщить ему кое-что новое. Так где он?

— Он отправился на поиски Сильвестра Монтрофорта. И просил передать вам, что он и есть тот самый.

— Да, такому человеку ни за что нельзя доверять, — произнес Чиун задумчиво.

— Потому что он калека?

— Нет. Потому что он так часто улыбается.

— А где вы нашли эту яму? — спросила Виола.

— Вот в этой книге, дитя мое, — Чиун указал на лежавший у него на коленях «Отчет комиссии Уоррена». — Если бы Римо умел читать, мне не пришлось бы это за него делать. Можешь сказать ему об этом, когда найдешь. И еще скажи ему, что я в последний раз делаю ему одолжение, кроме того, в контракте это нужно оговорить особо! Что они еще хотят от меня? Неужели им недостаточно, что я убил десять лет своей жизни, пытаясь научить зайца спички зажигать — так говорят, кажется? Нет, им еще, оказывается, нужно, чтобы я уговорил остаться дома вашего зубастого императора! Но разве позволит мне этот Римо сделать все надлежащим образом? Нет, скажет он. Ты не должен трогать и волоска на голове императора. Веди себя прилично, Чиун, скажет он. Но так и быть. Я сделаю ему это последнее одолжение. Я пойду в этот бесконечно безобразный дом на авеню Филадельфии...

— Может, Пенсильвания-авеню? — поправила Виола.

— Неважно. Они же все одинаковые.

— Ну, не все.

— Да, я пойду туда и сделаю то, о чем он меня умоляет. Но после этого мои уши будут закрыты для его просьб. Прошу тебя, передай ему это.

— Передам. Обязательно.

— И не забудь написать об этом в своей книге, — поднял палец Чиун.

За считанные минуты толпа на площади перед Капитолием выросла в несколько раз. Прибытия президента, до которого осталось совсем немного времени, ожидали уже пара тысяч человек. Осгуд Харли смотрел поверх голов, ища в толпе знакомые лица. Знакомых было много. Человек десять, а вон еще, еще... Но Харли знал, что тех, кто ранним утром пришли сюда вместе с ним, было гораздо больше. И сейчас он узнавал их по новеньким «кодакам» на шнурах. Улыбнувшись про себя, он легонько похлопал ладонью по плейеру, укрепленному клейкой лентой на правом бедре, под поношенной курткой цвета хаки. Затем посмотрел на часы. Скоро, уже скоро...

Дверь в кабинет Сильвестра Монтрофорта оказалась запертой. Римо поставил ступню на плитку пола, от чего дверь обычно широко открывалась, но на этот раз створки остались недвижными.

Вонзив фаланги пальцев, словно в масло, в ореховую панель двери, Римо нащупал замок. Согнул пальцы — и с силой дернул створку к стене. Раздался кряхтящий звук, и двери распахнулись.

Шагнув в кабинет, Римо быстро огляделся. Мистер Сильвестр Монтрофорт сидел за своим письменным столом, находясь, однако, при этом футах в шести от пола. Он приветливо улыбался Римо. Улыбка его была открытой, радостной, может быть, еще более радостной оттого, что в правой руке он сжимал «магнум» сорок четвертого калибра. Черная дырка ствола смотрела прямо на Римо. За спиной Монтрофорта, на стене, светился экран телевизора. На экране перед Капитолием бушевала толпа.

— Зачем вы пришли? — осведомился Монтрофорт.

— За вами.

— Почему именно за мной?

— Потому что не смог найти ни Наф-Нафа, ни Нуф-Нуфа, ни Ниф-Нифа. Так что пришел ваш черед. А почему — вы отлично знаете.

— Я очень рад, что вы пришли. Можем вместе посмотреть на выступление президента перед Капитолием.

— Президент не будет там выступать.

Улыбка на лице мистера Монтрофорта не дрогнула. Как и ствол пистолета, смотревший Римо прямо в живот.

— Ты ошибаешься, приятель, — промурлыкал он. — Вон его вертолет — прямехонько из Кэмп-Дэвида.

Краем глаза Римо взглянул на экран. Монтрофорт говорил правду. На площадь перед Капитолием садился президентский вертолет. Дверь в борту распахнулась; на площадь по железной лесенке сходил президент. Почти скрытый могучими спинами охранников, президент преодолел сотню ярдов, отделявшую его от платформы, с которой он должен произнести речь.

Римо почувствовал, как у него тонко засосало под ложечкой. Все понятно. Отправившись в Белый дом и не обнаружив там президента, Чиун, конечно же, вернулся обратно в отель размышлять о том, как жесток этот мир, если великий мастер Синанджу вынужден расточать свои драгоценные силы, обучая никчемного олуха. А президент — вот он, на площади, не защищенный ничем от дьявольского плана мистера Монтрофорта.

Римо снова взглянул на карлика, восседавшего в шести футах над полом в инвалидном кресле, колеса которого покоились на выдвижной платформе, покрытой ярким ковром.

— Но объясните, для чего, Монтрофорт? — помолчав, спросил Римо. — Почему бы просто не продолжать вымогательство?

— Вымогательство — некрасивое слово, мистер Уильямс. Гонорар — куда как лучше звучит.

— Называйте, как хотите. Иудины денежки. Так почему?

— Потому что все необходимые средства у меня давным-давно уже есть. А мне хотелось им доказать, что в этой стране существует сила — пальцем левой руки он постучал себя по лбу, — которой не смогут противостоять их смехотворные меры безопасности. Сейчас вы убедитесь сами. Ровно через двенадцать минут президент умрет. Расследование выйдет на жалкого идиота, которого признают виновным в организации заговора. Я же останусь на свободе. И в следующий раз потребую в качестве гонорара не деньги, а, возможно, какую-то часть страны. Может быть, Калифорнию. Кто знает?

— Потребовать вы ничего не сможете, — покачал головой Римо. — Насколько мне известно, мертвые не имеют привычки требовать чего бы то ни было.

Он взглянул на экран. Президент в окружении телохранителей медленно подходил к платформе. Наверху, среди стоявших на ступенях, Римо заметил обеспокоенное лицо спикера Палаты представителей. Римо отвел глаза — и вновь встретился со взглядом Монтрофорта.

— Мертвый — это ты про меня? — пропел он. — Ошибся, милый. Причем ошибся целых два раза. Два. Во-первых, я живу в теле мертвеца всю свою жизнь, и слово «мертвый» давным-давно не пугает меня. Мертвее, так сказать, я уже не буду.

— А во-вторых? — спросил Римо.

— Пушка-то у меня, — еще шире улыбнулся мистер Монтрофорт.

По телевизору показывали ревущую толпу, которая приветствовала взошедшего на деревянный настил президента. Его знаменитая улыбка показалась Римо несколько напряженной, но президент улыбался, и Римо на секунду почувствовал, что храбрость этого человека невольно восхищает его. Храбрость, вздохнул он про себя, которая в действительности была глупостью.

— Пушки-то не в моде в этом году, — сообщил он, глядя вверх. — Люди из общества их больше не носят. А ты уж такой светский лев, что не знаю даже, умеешь ли ты обращаться с этой штуковиной. И, кстати, каким образом ты собираешься убить президента?

— Я? Я вовсе не собираюсь. Президент убьет себя сам.

— Как Уолгрин? Который переехал в охраняемый дом, а взрывчатка оказалась в фундаменте?

— Примерно так, — кивнул Монтрофорт. — Кстати, об этом написано в отчете о расследовании смерти Кеннеди. Прямо как в учебнике — иди и делай.

«Яма,» — подумал Римо, Чиун был, как всегда, прав.

— Ну, если умереть суждено все-таки мне, — сказал Римо, — расскажи хоть, что ты там напридумывал.

— Смотри — увидишь, — Монтрофорт кивнул на экран.

— Простите, мистер Умелые руки. Но у меня слишком мало времени.

Президент на экране обратился к собравшимся. Римо облизнул внезапно пересохшие губы. Даже если он узнает план Монтрофорта, времени добраться до Белого дома у него все равно уже нет.

Словно прочитав его мысли, Монтрофорт взглянул на стенные часы.

— Еще шесть минут, и...

— Знаешь что, старик? — спросил Римо.

— Что, милый?

— Ты ведь все равно не увидишь, как это произойдет.

Римо рванулся вперед, намереваясь мощным прыжком оказаться на защитном прозрачном колпаке, висевшем над столом Монтрофорта.

И в эту же секунду услышал позади себя женский крик.

— Римо! — это был голос Виолы.

Прежде чем Римо успел обернуться и крикнуть Виоле, чтобы она не входила в дверь, он был уже у платформы, на которой стояло кресло Монтрофорта. Наверху, на платформе, Монтрофорт как раз разворачивал его к двери, у которой за секунду до этого находился Римо. Раздался выстрел. В огромной и почти пустой комнате он прозвучал как грохот обвала. Пуля попала Виоле в середину груди, отбросив тело фута на три назад, в комнату секретарши. Римо приходилось видеть смертельные раны. И эта рана была как раз из таких.

Хрипло взревев — больше от досады, чем от ярости — Римо одним прыжком оказался наверху, позади кресла Монтрофорта. Тот лихорадочно пытался повернуться к Римо — следующая пуля явно предназначалась ему.

Римо сзади обхватил пальцами бугристый череп мистера Монтрофорта.

— На сей раз проиграл ты, — произнес он. — Ты.

Подняв руку с револьвером, Монтрофорт пытался выстрелить через плечо, но едва его палец лег на собачку, слух уловил странный хрустящий звук. Трещал его собственный череп. Пальцы Римо раздавили его, словно грецкий орех. Треск был громким, отчетливым, но Монтрофорт совсем не чувствовал боли. Боль, дикая, ослепляющая, пришла в следующее мгновение, когда обломки костей черепа впились в мозг. А затем — ничего...

Римо пнул кресло ногой. Оно свалилось с платформы с железным лязгом, словно мотоцикл незадачливого трюкача, задумавшего перелететь через шесть автобусов. Обломки кресла перемешались внизу с останками того, что еще недавно было мистером Сильвестром Монтрофортом.

Этого Римо уже не видел — он склонился над Виолой, лежавшей на полу с той стороны двери.

Она еще дышала. Глаза ее были открыты, и она улыбнулась, когда увидела совсем рядом его лицо.

— Чиун сказал...

— Да, да, не волнуйся, я знаю, — Римо осмотрел рану. По корсажу блузки уже расползлось пятно крови примерно в фут, посреди него зияло дюймовое черное отверстие. Римо знал, что рана там, на спине, раз в шесть больше — ему приходилось видеть раны от пуль «магнума».

— Нет... я... волнуюсь... — выдохнула она. — Он сказал, что пойдет в Белый дом... и скажет президенту...

— Да, да, все в порядке, — успокаивал ее Римо.

Позади себя он слышал голос президента, сопровождаемый неумолчным ревом толпы.

— И еще он сказал...

— Ну что ты, все в порядке. Виола...

— Сказал, что ты... идиот... — Виола тяжело дышала. — Но нет... ты... хороший... — она улыбнулась и закрыла глаза. Римо, поддерживая ее за плечи, чувствовал, как из ее тела уходит жизнь. Он тихонько опустил Виолу на ковер и поднялся.

И услышал, как позади, в кабинете Монтрофорта, голос президента, оборвавшись на полуслове, умолк. Спустя миг его сменил голос комментатора:

— На площади что-то происходит...

Римо посмотрел на экран.

Телевизионная камера была, как видно, установлена у самой платформы, и теперь давала панораму площади сверху, выхватывая растерянные лица в напиравшей на ступени толпе. Изображение как-то странно мигало, и Римо вдруг понял, почему — в толпе несколько десятков человек с фотоаппаратами одновременно давили на кнопки вспышек. Откуда-то доносились звуки сирены. Люди испуганно оглядывались.

Римо показалось, что звуки исходят от небритого парня в потрепанной куртке цвета хаки. Он стоял с правого края толпы, и было как-то непохоже, что он оказался здесь случайно.

И вдруг в этот бурлящий хаос ворвались крики и звуки выстрелов. Откуда-то слева, с другого края толпы. И Римо опять показалось, что они исходят от кого-то одного. Наверное, какие-то воспроизводящие устройства. Теперь Римо понял, что должно там произойти — как и то, что он стоит сейчас в этом кабинете на другом конце города, абсолютно беспомощный, бессильный что-либо предпринять. Мелькнула мысль позвонить Смиту, но даже Смитти вряд ли сможет что-либо сделать сейчас. Слишком поздно.

Телохранители и сотрудники Службы сгрудились вокруг президента плотным кольцом. Камера крупным планом показывала их растерянные лица. Римо узнал искаженное лицо Бенсона, заместителя начальника, отвечавшего за меры безопасности и лично контролировавшего детали.

Новые звуки. Бред какой-то — стреляют из пугачей. А сейчас — винтовочные выстрелы. Пауза. Оглушительный хлопок — выстрел из миномета, автоматные очереди. Сколько же в толпе этих ублюдков с магнитофонами, подумал Римо.

Сотрудники Службы решили, похоже, не искушать судьбу, толпу внизу швыряло из стороны в сторону, хаос мог в любую минуту прорваться паникой, сметающей все на своем пути. Крики с магнитофонной пленки заглушались настоящими криками. Трещали записанные на пленку выстрелы, хлопали пугачи, выли сирены.

Заслоняя президента собственными телами, собравшиеся вокруг него уводили его вверх по ступеням, к зданию Капитолия.

— Не туда! — застонал Римо, не замечая, что говорит вслух. — Только не в здание! Он же рассчитывал, что вы именно так и сделаете! Там же яма!

Президент Соединенных Штатов не совсем понимал суть происходящего. Когда завыли сирены и замигали вспышки магния, он прекратил говорить, а сейчас внизу раздавались крики и ружейные выстрелы. Правда, звук у них был какой-то ненастоящий.

Он все еще вслушивался в эти звуки, а телохранители и люди из Службы вели его по ступеням ко входу в здание Капитолия.

Когда жизни президента угрожала опасность, все протокольные вопросы отходили на второй план. И сейчас Служба, похоже, быстро справилась с ситуацией.

— Бога ради, поторопитесь, сэр, — обступившие президента люди спешили.

Он чувствовал их тела, окружавшие его плотным кольцом, их руки, заслонявшие его затылок и шею от пули снайпера. Если, конечно, допустить, что где-то здесь был и снайпер.

Но его не было. Были только шум и крики.

В просвет, на мгновение открывшийся в плотной стене мужских тел, президент увидел стоявшего у входа в здание спикера. Тот сделал два шага вперед, словно желая встретить идущих. Чуть не сбив его с ног, фаланга серых костюмов пронеслась мимо, увлекая президента, словно беспомощного ребенка, внутрь здания. Туда, где всего безопасней.

Как только все кончится, решил Бенсон, заместитель начальника Службы безопасности, он уж отметит это — купит себе две большие бутылки «Пептобисмоля» и выпьет, непременно со льдом. Шагая во главе группы, которая вела президента в здание, он думал о том, какой ерундой оказались все эти слухи. Заговор, покушение... Ну, мигали они этими дурацкими вспышками. Орали, включали сирены. У кого-то оказалась даже пара шутих. Пугачи. И только! Еще несколько футов — и жизнь президента будет в полной безопасности. В безопасности. Да никто и не стрелял. Ни разу. Никакого покушения и в помине не было.

До безопасного убежища оставалось всего несколько футов.

Римо следил, как президент вместе со своей свитой исчез в темном пролете входа в здание Капитолия. Изображение на экране сменилось — видно, включили другую камеру, установленную уже внутри. Освещение было тусклым, изображение выходило нечеткое, но Римо различал фигуру президента, стоявшего под сводами входа — теперь он был недосягаем для любого снайпера. Но никакого снайпера там и нет... Римо хотелось кричать во всю силу легких. Там ведь бомба, бомба с подключенным таймером — и взрыв может прогреметь в любую секунду!

И вдруг Римо увидел на экране маленькую фигурку в развевавшемся алом кимоно. Она появилась перед камерой лишь на мгновение, но этого мгновения Римо было достаточно, чтобы узнать ее. Обладатель красного кимоно прошел, как сквозь дым, через строй сотрудников Службы, и в следующую секунду уже стоял рядом с главой государства.

Это был Чиун.

Римо видел, как сухонькая кисть азиата вцепилась президенту в рукав, складки кимоно взвились в воздух, и оба начали быстро удаляться от входа в здание в противоположный конец вестибюля.

— Давай, Чиун, давай, — умоляюще шептал Римо в телевизор.

Сотрудники Службы и телохранители ринулись за ними, на ходу доставая оружие. За ними бежал, задыхаясь, спикер.

Через секунду вся группа исчезла с экрана. Камера показывала лишь опустевший пятачок вестибюля у входа в здание.

И тут грянул взрыв. Фасад огромного дома вздрогнул. Из дверей вырвалось облако дыма и пыли, в толпу у ступеней полетели осколки арматуры и камней. Пронзительные крики, доносившиеся снизу, уже явно не имели ничего общего с записью. Спотыкаясь и падая, люди бежали прочь.

Голос телекомментатора, все это время старавшийся не терять профессионально-ровные интонации, сбился на крик.

— Произошел взрыв!.. Взрыв внутри Капитолия!.. Мы еще не знаем, пострадал ли президент... О, Господи Боже!..

Изображение на экране менялось каждую секунду — оператор студии никак не мог решить, что показывать. Кадры бегущей в панике толпы через мгновение сменялись курившимся дымом и пылью над фасадом Капитолия, затем — снова толпа и снова Капитолий...

Наконец, оператор остановился на панораме, которую брала самая верхняя камера. Теперь на экране было видно и здание, и беснующаяся толпа у ступеней.

Римо, не отрываясь, смотрел на экран телевизора. Даже если президент... Но успел ли спастись Чиун?..

У входа в Капитолий возникло какое-то движение, и камера немедленно переключилась туда, давая самый крупный план, какой могла позволить мощность объектива.

В полуразрушенной арке входа стоял президент. Он махал рукой в камеру. И улыбался.

Чуть поодаль Римо заметил заместителя директора Службы безопасности Бенсона. Опустившись на корточки, Бенсон блевал.

Глава семнадцатая

— Можете передать Чиуну, что насчет тараканов он был абсолютно прав.

Радостных интонаций в голосе доктора Харолда В.Смита, главы КЮРЕ, Римо не слышал ни разу. И сегодня их было ровно столько же.

— Ты был прав насчет тараканов, Чиун.

Римо зажал ладонью телефонную трубку. Чиун сидел, отвернувшись, и смотрел в окно их гостиничного номера. На нем было домашнее кимоно — голубое, с сизоватым отливом.

В ответ на реплику Римо он лишь воздел над головой руку жестом, долженствовавшим означать презрительный отказ.

— Мы проверили, — продолжал Смит. — Монтрофорт, оказывается, владел львиной долей акций компании, которая обслуживает Капитолий. Что и позволило ему обложить гелигнитом весь вход, замаскировав его пастой от тараканов. Причем сделал он это, как видно, на всякий случай, а когда ему понадобилось убрать президента, просто снабдил всю эту гору взрывчатки таймером. Тут ему, конечно, помогло это чертово президентское расписание, рассчитанное по минутам.

— Да, — согласился Римо, — похоже на то.

— И скажите Чиуну, что при спасении президента он вел себя как настоящий герой. Проявил недюжинную смекалку, сумев скрыться под шумок после взрыва. Никто до сих пор и не подозревает, кому президент обязан спасением, кроме, конечно, самого президента.

— Смитти говорит, что ты герой и мудрец, Чиун, — передал Римо.

— Я старый и слепой дурень, — сварливо откликнулся Чиун.

— А Чиун утверждает, что он старый и слепой дурень.

— Это почему? — удивился Смит.

— Он, видите ли, уверен, что его подставили. Ведь его контракт не предусматривает личную защиту президента. И еще его беспокоит плата за такси от Белого дома до Капитолия. Он утверждает, что вы ни за что не возместите ее ему, ибо всему миру известна ваша скупость.

— Он получит ее назад, — ответил Смит. — Передайте ему, что я обещаю это.

— Чиун, ты получишь деньги назад. Смитти лично обещает тебе это.

— Императоры вечно обещают, — огрызнулся Чиун. — Но их обещания пусты, как тот кочан у тебя на плечах, который ты именуешь головою.

— Смитти, Чиун вот не верит вам.

— А сколько стоило такси? — спросил Смит.

— Двести долларов.

— Чиун, за такие деньги можно добраться до Нью-Йорка! А ты ехал от Белого дома до Капитолия.

— Меня надули. Все пользуются моей открытой и бесхитростной душой.

— Смитти, он говорит, что заплатил за такси две сотни долларов — очевидно, надеется вытрясти их из вас, — сообщил в трубку Римо.

— Скажите, что я дам ему сто, — ответил Смит.

— Чиун, он обещает вернуть тебе сто долларов.

— Только золотом, — поджал губы Чиун. — Никаких бумажек.

— Смитти, Чиун хочет только золотом.

— Передайте, что я согласен. Кстати, как он узнал, что президента собираются убить именно таким способом?

— Очень просто. Во-первых, при помощи бомбы убили Уолгрина. Чиун подумал, что на сей раз будет так же. То есть взрывчатку заложат заранее, через некоторое время — звонок с угрозой. Причем заложат ее в таком месте, где президент в защите вроде бы уже не нуждается. А тут вы как раз прислали этот самый отчет Комиссии Уоррена, Чиун изучил его от корки до корки. И сказал, что убийцам подсказана способ действия глупость сотрудников Службы. Там, в отчете, сказано, что в экстремальной ситуации телохранителям положено окружить президента и доставить его в ближайшее безопасное укрытие. А таким укрытием в нашем случае как раз и выглядел Капитолий.

— Очевидно, — сухо ответил Смит. — Хотя если это было очевидно до такой степени, то почему не пришло в голову людям из Службы? Или, скажем, мне?

— Ну, это просто, — ответил Римо.

— И почему же? — настаивал Смит.

— Вы же не мастер Синанджу.

— Да, вы, наверное, правы, — ответит Смит после глухой паузы. — В любом случае, президент хотел бы поблагодарить вас обоих.

— Президент благодарит тебя, Чиун, — Римо снова прикрыл ладонью трубку.

— Я не считаю возможным принимать его благодарности, — насупился Чиун.

— Чиун говорит, что не хочет принимать его благодарности.

— А это по какой причине?

— По логике Чиуна выходит, что президент должен ему новое кимоно. Старое испорчено при взрыве.

— Ладно, кимоно мы ему достанем.

— Чиун, Смитти говорит, что достанет тебе новое. А сколько стоило то?

— Девятьсот долларов, — медленно произнес Чиун.

— Говорит, девятьсот, — сказал в трубку Римо.

— Скажите, что я дам ему сто.

— Чиун, он обещает вернуть тебе сто долларов.

— Чтобы сделать ему одолжение, я возьму их в последний раз. Но после этого уши мои будут закрыты для его просьб.

Чиун величественно выпрямился.