Глава четвертая

Специальное удостоверение государственного департамента, которое предъявил Римо, не произвело на представителя секретных служб городка Хиллз никакого впечатления. Может, ему больше понравилось бы удостоверение министерства сельского хозяйства или пропуск ЦРУ, а может, карточка ФБР или дипломатическая аккредитация при ООН, подумал Римо. Он всегда носил с собой полный набор этих документов. Дело в том, что Смит каждый раз выдавал ему какие-то новые бумаги, предназначенные для каждого конкретного случая, но Римо их неизменно терял.

Охранник постарше взял из рук Римо удостоверение и стал его ощупывать, словно получал информацию благодаря осязанию, а не при помощи собственных глаз.

— Похоже, оно в порядке, — наконец изрек он, возвращая документ. — Но мы уже говорили сегодня с вашими людьми.

— В таком случае, история еще свежа в вашей памяти, и у вас не возникнет трудностей с деталями. — Римо совсем не понравился этот агент Дерл.

— Все очень просто, — начал Дерл. — Мы сидели в машине у входа на вокзал, а Бобби Джек был позади здания. Тут появились арабы и говорят, будто он пропал. Мы не могли его найти, вот я и решил, что он действительно пропал.

— А вы не видели, как он уходил? — спросил Римо.

— Я же уже сказал, что нет. Хотите пива?

— Нет, лучше воды.

— В этом доме воды не держат. Только пиво, — сообщил Дерл.

— Я пас. — Римо оглядел гостиную Бобби Джека Биллингса. Вся мебель была обита плотной цветастой тканью, от которой исходил затхлый запах, словно ее неделю держали мокрой в баке стиральной машины.

— Что представлял из себя Биллингс в последнее время? — спросил Римо.

Агент Дерл развалился на диване, от Римо его отделял журнальный столик. Он пожал плечами.

— А что он вообще из себя представлял? Вставал поздно, выпивал перед завтраком. Весь день ходил пьяный. И ночью тоже. А потом пьяный ложился спать.

— Не может быть, чтобы он был таким дерьмом, — высказал сомнение Римо.

— Таким дерьмом? Да на самом деле Звено еще хуже!

— Почему вы называете его Звеном? — поинтересовался Римо.

Агент Дерл хмыкнул.

— Мы сказали ему, что это сокращение от имени Линкольн[1]. Ему понравилось. И президенту тоже.

— Но на самом деле это не сокращение от имени Линкольн?

— Да никакое это не сокращение. Просто Звено. Знаете такое выражение: «недостающее звено»? Очень к нему подходит. Он находится еще на переходной стадии от обезьяны к человеку, даже не научился еще регулировать мочеиспускание.

— А он ничего не говорил о том, что может потеряться? Уехать? Не казался обеспокоенным?

— Звено вообще ни о чем не говорит, кроме того что ему нужно в туалет. И единственное, что его волнует, — это что может кончиться запас пива.

— Как вы думаете, где он может быть? — спросил Римо напрямик.

Дерл снова пожал плечами.

— Кто ж его знает? Вот, бывает, ходишь каждый день по одной и той же улице, и там на тротуаре лежит обертка от жвачки. А однажды вдруг идешь — обертки нет. Интересно, думаешь, куда же это она подевалась? Но на самом-то деле тебе все равно. С оберткой от жвачки все что хочешь может произойти.

— Похоже, вы не очень-то ему симпатизировали? — сказал Римо. — А я считал, что ребята вроде вас обязаны развивать в себе добрые чувства к человеку, которого охраняют.

— Только не к Бобби Джеку Биллингсу, — отозвался Дерл.

— Ну, ладно, — Римо поднялся. — Где ваш напарник?

— Оп поехал на пару дней в Атланту — там у него дела. Это все, что вас интересует?

— Да.

— Вы, мужики, хоть не такие надоедливые. А эта цыпочка сегодня так и засыпала меня вопросами.

— Что еще за цыпочка?

— Тоже из госдепартамента. Вы, наверно, ее знаете. Здоровенная такая баба, блондинка шести футов росту с косичками и фиолетовыми глазами. Мисс... как ее там? Мисс Лестер.

— А, ясно. Это она.

— Чувствуется, вы там из кожи вон лезете, — заметил Дерл.

Римо пожал плечами.

— Сами знаете, как это бывает.

— Это точно.

— Там, наверно, решили, что мне удастся разузнать что-то, что ускользнуло от нее. Одна голова хорошо, а две лучше.

— Даже если одна из этих голов принадлежит вам?

— Я бы сказал: особенно если одна принадлежит мне. — Римо посмотрел на Дерла, и его темные глаза насквозь прожгли тайного агента.

Агент хотел было что-то сказать, но заглянул глубоко в глядевшие на него глаза и увидел там нечто, что не смог бы назвать, поэтому промолчал. Лишь по прошествии времени он осознал, что там увидел. Из глубины зрачков Римо на него смотрела сама смерть.

Агент Гавон в Атланте тоже мало чем помог. У него и в мыслях не было, что с Биллингсом может быть что-то не так, он не имел ни малейшего представления, куда тот мог исчезнуть, но был не прочь поболтать о мисс Лестер, которая была намного симпатичнее Римо.

— Высокая блондинка, — объяснил он. — Явилась сюда и просто забросала меня вопросами. Но уж вопросы были поинтереснее ваших.

— Слушайте, — начал Римо — ему уже порядком надоели замечания по поводу его неполноценности. — Она просто выполняет для меня посильную предварительную работу. А потом уже прихожу я и задаю вопросы по существу.

— Например? — поинтересовался Гавон. — Задайте мне хоть один настоящий вопрос по существу.

Римо ничего не приходило в голову. Наконец он произнес:

— Какой сорт пива пьет Бобби Джек?

— А это важно? — переспросил Гавон.

— Еще бы! В нем ключ к разгадке. Итак, какой сорт?

— Он пил любое.

— Но было же какое-то, которое он предпочитал остальным.

— Безусловно. То, что похолоднее.

— От вас мало толку, — сказал Римо.

— Задавайте нормальные вопросы, — парировал Гавон.

Мустафа Каффир сидел в кабинете на верхнем этаже ливийского представительства, расположенного в старинном особняке в районе 60-х улиц Манхаттана. Слушая голос в телефонной трубке, он часто кивал, но выражение лица у него при этом оставалось кислым.

Глядя в окно на расположившееся внизу здание нью-йоркской полиции, он со странной радостью подумал о том, что представительство Ливии, чья внешняя политика строилась на лозунге «Смерть евреям», день и ночь охраняется полицией, содержащейся на средства нью-йоркских налогоплательщиков, а, как известно, именно в этом городе самый большой процент еврейского населения.

Тихо пробормотав: «Слушаюсь, господин полковник», — он повесил трубку и посмотрел на своего помощника. Как и Каффир, тот был одет в арабскую национальную одежду.

— Неприятности, Ваше превосходительство? — спросил помощник. Это был худой мужчина и говорил он с естественной доверительностью, свойственной близким друзьям или любовникам, каковыми они с Каффиром давно являлись.

— Он ненормальный, — ответил Каффир, — он хочет организовать вооруженное вторжение на территорию Уганды, чтобы вернуть к власти Иди Амина. Он почему-то уверен, что угандийцы, все как один, выйдут на улицы приветствовать этого шута.

Помощник поджал губы и покачал головой.

Каффир хмыкнул.

— Все это было бы смешно... И вот этот идиот сосредоточивает силы на границе с Угандой. — Он рассмеялся. — Сосредоточивает силы. Ясно?

— Это просто смешно, Ваше превосходительство, — хихикнул помощник. У него были темные глаза и длинные слипшиеся ресницы. Кожа имела светлый оттенок, и весь он напоминал ярко раскрашенную куклу.

— Да, смешно, — послышался голос с порога.

Каффир повернулся на стуле и увидел в дверях американца — на нем были черные брюки и спортивная майка.

— Кто?.. — начал было Каффир.

— Меня зовут Римо. Я не займу у вас больше двух минут. В его присутствии можно говорить? — Римо кивнул в сторону помощника.

— Кто вас пустил? — возвысил голос Каффир.

Помощник потянулся к телефону, но Римо перехватил его руку, прежде чем он успел коснуться аппарата. Помощник отдернул руку и стал массировать ее, пытаясь унять боль. Болело так, словно он прикоснулся к раскаленной плите.

— Не смейте причинять ему боль! — рявкнул Каффир.

Римо посмотрел на Каффира, потом перевел взгляд на нежного юношу. Мгновенно оценив обстановку, он согласно кивнул.

— Я не дотронусь до него, если вы согласитесь сотрудничать. Много времени я не отниму.

Каффир колебался. Тогда Римо сделал шаг в сторону помощника, который, забившись в кресло, съежился под взглядом американца.

— Что вас интересует? — поспешно проговорил Каффир. — Кто вы такой?

— Неважно, кто я, — ответил Римо. Он говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Когда Бобби Джек Биллингс ушел от вас пару дней назад, мое правительство пришло к выводу, что служба охраны президентской семьи работает хуже, чем хотелось бы. И хотя Бобби Джек нашелся и теперь все в полном порядке, его легко могли похитить или причинить ущерб его здоровью. Вы меня понимаете?

Каффир кивнул. Римо взглянул на молодого помощника — тот тоже кивнул.

— Моя задача состоит в том, чтобы убедиться: меры безопасности совершенствуются. Но для этого мне нужна ваша помощь. Всего несколько вопросов.

Ответы на вопросы заняли лишь пару минут. Каффир не видел, чтобы кто-нибудь слонялся без дела возле вокзала. Он не видел никого, кто мог бы кинуть на землю значки в том месте, где стоял Бобби Джек. Странностей в поведении охранников он тоже не заметил. А закончил он словами:

— Если человек сам захочет уйти, полагаю, найдется мало способов его удержать. — Про себя же он подумал: «Хорошо было бы, чтобы вот так же, по своей воле, ушел ливийский президент. Уж его-то точно никто не стал бы удерживать».

— Спасибо, — поблагодарил Римо. — Это все, что я хотел узнать. — Он уже повернулся к двери, как вдруг остановился. — Впрочем, последний вопрос. К вам не приходила, случайно, некая американка? Высокая блондинка с косичками. Мисс Лестер. Она не расспрашивала вас ни о чем?

— Нет, я не встречал такой женщины, — ответил Каффир.

— А вы? — обратился Римо к помощнику.

Молодой человек покачал головой.

— Прощайте, — с этими словами Римо вышел из кабинета.

Дверь за Римо закрылась, но они еще долго молчали, приходя в себя. Наконец Каффир произнес:

— Они еще не нашли шурина президента.

— Ясно как белый день, — согласился помощник.

— Это хорошо, — заметил Каффир и потянулся к телефону.

— Кому вы собираетесь звонить? — спросил помощник.

— Нашему агенту. Надо его предупредить, — объяснил Каффир.

Глава пятая

Президент Соединенных Штатов сидел в Овальном кабинете. Посмотрев на часы, он перевел взгляд на пресс-секретаря, который должен был подготовить его к пресс-конференции — она начиналась через пятнадцать минут. Чтобы появиться на экране телевизоров в безупречном виде, он не спешил одеваться: пиджак вместе со свежевыглаженной светло-голубой сорочкой и темным галстуком висели на вешалке, он наденет их в последний момент.

Пресс-секретарь выглядел обеспокоенным. Все шло наперекосяк: вот-вот может начаться война на Ближнем Востоке, Иран, полностью поддавшийся антиамериканским настроениям, запретил все поставки нефти в США, цены на газ достигли небывалой высоты, галопировала инфляция, экономические показатели падали, а кривая безработицы резко ползла вверх. Национально-освободительные силы Южной Африки, которые Америка поддержала в ущерб законно избранному правительству, только что совершили новый террористический акт, расстреляв автобус с миссионерами и детьми.

— Да, все это мне известно, — вдруг резко перебил президент. — А не случилось ли еще какой-нибудь гадости, о которой меня могут спросить?

— Кажется, больше ничего, кроме того, что я перечислил, — ответил пресс-секретарь, а сердце его при этом ушло в пятки. Он знал, в чем дело. Последнее время их преследовали несчастья, рутинные неприятности стали столь обыденным делом, что президент уже воспринимал их как должное. Так что сейчас явно не они волновали президента.

— Бобби Джек опять выкинул какой-нибудь фокус? — спросил президент в лоб. Пресс-секретарю показалось, что шеф как-то подозрительно на него при этом посмотрел.

— Нет, сэр, — ответил молодой человек. — Я ничего такого не слыхал.

— Не натворил ли чего наш парень в школе? Прилично ли ведет себя жена?

— С этим вес в порядке, сэр.

— Хорошо, тогда давай собираться, — сказал президент.

Пресс-секретарю показалось, что президент удовлетворен. Хотел бы я тоже испытывать чувство удовлетворенности, подумал пресс-секретарь. Казалось, шеф порой забывал, что полным ходом идет президентская кампания, где он баллотируется на второй срок, и если пресса сообщит о спаде в экономике, катастрофической инфляции, войне на Ближнем Востоке и том затруднительном положении, в которое ставят правительство поддержанные Америкой группировки, его шансы на успех будут невысоки.

Президент оделся, но повязывать новый галстук не стал, а надел на шею уже завязанный: у него плохо получались узлы, поэтому он старался носить завязанный однажды галстук как можно дольше. Он опять взглянул на циферблат — ему так хотелось, чтобы стрелки остановились и никогда не достигли четырех часов. Он ненавидел пресс-конференции, а к журналистам относился так же, как Черчилль к нацистам, — либо они берут тебя за горло, либо лежат у твоих ног. Если они не подлизывались к нему, пытаясь выведать что-нибудь эксклюзивное, то непременно старались его подловить, чтобы довести до импичмента.

Надевая пиджак, поправляя галстук и даже шагая по коридору на встречу с журналистами, он постоянно повторял про себя заученные фразы. Инфляция, спад, безработица, перебои с поставками газа, Иран, террористы... он может справиться со всем этим. Последние четыре года он только и делал, что пытался все это преодолеть. Изо дня в день. Так что здесь неожиданностей быть не может.

Сделав заявление, в котором говорилось, будто дела идут хорошо и даже имеются некоторые положительные тенденции, он почувствовал облегчение, оттого что никто из журналистов не рассмеялся. Он не мог вспомнить репортера, задавшего идиотский вопрос об уровне смертности в автодорожных катастрофах, поэтому ткнул пальцем в первого попавшегося на глаза. Им оказался тонкогубый протестант англо-саксонского происхождения из Чикаго, который говорил так, словно у него были склеены губы.

— Спасибо, господин президент, — начал репортер, вставая. — Сэр, мы хотели бы узнать, что случилось с вашей прической.

— Простите, — не понял президент.

— С вашей прической. Видите ли, раньше у вас пробор был справа, а теперь слева. Почему?

— С началом президентской кампании я всегда перехожу на левый пробор, — объяснил президент. — Следующий. — Внутри у него все кипело. От этих идиотских вопросов. В мире черт знает что творится, а этот параноик спрашивает о волосах. Разве не может человек позволить себе изменить прическу, когда начинает лысеть?

Другого репортера интересовало, красит ли президент волосы. Нет. А не собирается ли президент покрасить волосы? Нет. Следующий спросил, не подумывает ли президент о пластической операции. Нет. А первая леди? Не будет ли она делать пластическую операцию? Нет.

Еще один писака сообщил, что в Окснарде, штат Калифорния, два баллотирующихся неизвестно куда кандидата от Демократической партии призвали партию отказаться от поддержки нынешнего президента и поддержать кандидатуру Беллы Абцуга. Президент воздержался от комментариев. Очередной интервьюер поинтересовался, сколько миль делает президент ежедневно во время пробежки. Пять. А первая леди? Она не любит бег.

Встал очередной репортер, пытаясь перекричать остальных, — каждый из присутствующих хотел задать свой вопрос. Но стоило президенту кивком головы предоставить ему слово, как все затихли и их вопросы плавно растаяли в воздухе.

— Господин президент, в последнюю неделю Бобби Джек Биллингс привлек к себе внимание своим молчанием, — начал репортер. — Скажите, вы что, на период кампании вставили ему в рот кляп?

— Никто не затыкал Бобби Джеку рот, — ответил президент.

Он собрался уходить. Сзади слышалось протокольное: «Спасибо, господин президент». Выхода из конференц-зала, он подумал: «Ни одного вопроса об экономике, налогах, свистопляске в мировой политике и войне на Ближнем Востоке. Типичный спектакль!»

Не успел он войти к себе в кабинет, как секретарша протянула ему конверт.

— Только что поступило, сэр, — сказала она. — Я узнала почерк.

Президент тоже его узнал. Это были размашистые каракули, которые начинались где-то в левой верхней трети конверта и кончались далеко справа. На конверте значилось имя президента. Слово «президент» было написано с ошибкой — в нем почему-то было два "з".

Президент поблагодарил секретаршу, подождал, пока за ней закроется дверь, и только после этого открыл конверт.

Письмо было от Бобби Джека. Ошибки быть не могло: на это указывали и полупечатные буквы, которые его недоучке-шурину заменяли почерк, и то, что в обращении значилась детская кличка президента.

Письмо гласило: «Дорогой Баб. Меня захватила какая-то банда, называется ПЛОТС. Похоже на сионистских террористов. Вот уж неожиданная радость для евреев, которые так ненавидели меня! Я не знаю, чего им нужно, но они просили сказать тебе, что позже я смогу с тобой поговорить, и не звони в ФБР. В общем, не делай ничего такого. Я в порядке».

И подпись: «Б. Дж.».

Тут в кабинет ворвался пресс-секретарь.

— Ну, как на ваш взгляд? — поинтересовался президент.

— Порядок, — ответил пресс-секретарь. — Самое смешное, что этих ослов, видите ли, интересует ваша прическа. — Наконец он заметил, что президент не отрывает глаз от листка, который держит в руке. — У вас все в порядке, сэр?

— Да. Все отлично. Послушайте, а вы случайно не знаете организацию под названием ПЛОТС?

— На конце "ц" или "с"?

— Скорее всего "с". Должно быть что-то, связанное с сионизмом.

— Никогда не слыхал о такой. Навести о ней справки?

Президент пристально посмотрел на него.

— Нет-нет, в этом нет никакой необходимости. — Он скомкал письмо и сунул в карман пиджака. — Поднимусь к себе, немного полежу.

— Хорошо, сэр.

Оказавшись в своей комнате, президент закрыл дверь на два оборота и подошел к комоду, стоявшему у дальней стены. Из-под нижнего ящика он извлек красный телефон без диска, подумал примерно с полминуты и снял трубку.

Он знал, что сигнал попадет к Смиту в кабинет. Знал, что кабинет находится в Рае под Нью-Йорком, но больше он не знал ничего. Может, там роскошная обстановка, а может, кабинет так же убог и суров, как голос Смита по телефону? Интересно, любит ли Смит свою работу, подумал президент. Вообще-то, он служил при пяти президентах. Но доказывает ли это, что работа ему нравится? Почему-то президенту казалось очень важным это знать.

Не успел отзвучать первый гудок, как в трубке раздался голос Смита.

— Слушаю, сэр, — произнес он.

— У нас небольшие неприятности, — сказал президент. — Видите ли, Бобби Джек Би...

— Я в курсе, сэр. Мы уже над этим работаем. Удивлен только, что вы так долго ждали, прежде чем поднять тревогу.

— Я думал, что он пьет где-нибудь, — объяснил президент.

— А теперь вам стало известно, что это не так?

Президент кивнул, но потом понял, что Смит не сможет увидеть кивка.

— Да, — произнес он. — Я только что получил от него письмо.

— Хорошо. Прочитайте, — попросил Смит. — Спасибо, — произнес он после того, как президент прочел послание Бобби Джека. — Мы продолжим расследование.

Президент понял, что сейчас раздастся короткий щелчок — Смит повесит трубку, — поэтому он поспешно сказал:

— Одну минуту.

На другом конце трубки воцарилось молчание, потом снова послышался голос Смита:

— Да, сэр.

— Скажите, вам нравится ваша работа? — поинтересовался президент.

— Нравится ли мне работа? — переспросил Смит.

— Да. Так как? Вам нравится то, что вы делаете?

Снова наступило короткое молчание, потом Смит сказал:

— Я никогда об этом не задумывался, сэр. Я не знаю.

На этот раз президенту не удалось ничего сказать, прежде чем телефон отключился.

Римо позвонил Смиту из автомата возле Центрального парка в Нью-Йорке. Чиун остался в машине, припаркованной в неположенном месте на Пятой авеню.

— Ливийцы ничего не знают, — доложил Римо.

— Президент получил записку от Бобби Джека, — сообщил Смит.

— Что в ней?

— Его захватила организация под названием ПЛОТС. Похоже на сионистов.

— ПЛОТС? — переспросил Римо. — Вы шутите.

— Нет. Именно ПЛОТС.

— Кто они такие?

— Не знаю. В нашем досье таких нет. Сейчас пытаюсь выяснить, что бы это могло быть.

— Вы полагаете, что эта самая ПЛОТС имеет отношение к звезде Давида и свастике, обнаруженным на месте преступления? — поинтересовался Римо.

Он почувствовал, как на том конце провода Смит пожал плечами, словно хотел сказать: «Кто знает?»

— По крайней мере, одна вещь прояснилась, — произнес шеф вслух. — Президент не имеет никакого отношения к похищению Биллингса, иначе он не стал бы к нам обращаться, а попытался бы держать нас в неведении.

— Хорошо, — сказал Римо, — но есть еще одна загадка. Кто эта мисс Лестер из Государственного департамента. Она постоянно переходит мне дорогу.

— Подождите у телефона, — попросил Смит.

Римо положил трубку на плечо: он знал, что Смит включил компьютер на столе и загрузил имя Лестер. Он обвел взглядом Центральный парк. Когда-то это был чудесный лесной массив в городской черте, но теперь там более-менее безопасно появляться только с двенадцати до трех дня, и то лишь в сопровождении вооруженной охраны.

В трубке послышался голос Смита.

— У вас есть описание ее внешности?

— Высокая, под шесть футов. Блондинка, волосы заплетены в косички. Фиолетовые глаза.

— Подождите.

Римо посмотрел на машину, стоявшую у тротуара: глаза Чиуна были закрыты, он отдыхал.

— Получен отрицательный ответ, — сказал наконец Смит. — В Госдепартаменте нет никого, соответствующего данному описанию. В нашем списке агентов, находящихся на службе у США, такого имени не обнаружено, по описанию тоже никто не подходит.

— Отлично, — произнес Римо.

— Чего ж хорошего?

— Пока это наша единственная зацепка.

— Слабая, надо сказать, зацепка, — заметил Смит. — Похоже, она тоже его ищет.

— Ерунда, — голос Римо звучал беззаботно. — Все это детали. Главное, она знает, что он пропал. Ей откуда-то об этом известно, и для нас это уже кое-что. Дайте мне знать, как только удастся что-нибудь выяснить относительно ПЛОТС. ПЛОТС... Ха!

Глава шестая

Когда Римо вошел в свой номер с видом на Центральный парк, Чиун как раз выключал телевизор. Он повернулся к Римо — его лицо горело возбуждением.

— Теперь я знаю, что делать, — сообщил он.

— Отлично, — бросил Римо и плюхнулся на диван, повернувшись к Чиуну: тот не стал бы говорить, если бы не видел глаз собеседника.

Кореец встал у Римо в ногах и посмотрел ему прямо в лицо.

— И тебя не интересует, что я решил? — Чиун внимательно вглядывайся в Римо, следя за реакцией.

— Конечно-конечно, — ответил Римо. Интересно, что из увиденного по телевизору так возбудило Чиуна?

— Я приму участие в Олимпийских играх. И получу золотую медаль.

— Прекрасная мысль — за исключением того, что пока не придумали никакого вида спорта для наемных убийц.

— Дурачок, я не собираюсь выступать в качестве наемного убийцы.

— А в качестве кого ты собираешься выступать?

— Да кого угодно, — ответил Чиун.

— Ну, извини, — процедил Римо.

— Извинения принимаются. Я могу выступать в любом виде программы. Сегодня я весь день смотрел телевизор и видел, как все эти люди бегают, прыгают — и так, и с шестом, — поднимают тяжести, занимаются метанием диска и копья... У меня все это получится лучше, чем у них. Итак, еду! И точка.

Римо так и подскочил на диване. Чиун расположился напротив него на полу.

— Но зачем? — вопросил Римо. — Ты знаешь, что можешь это делать, я знаю, что ты можешь, так зачем же тебе куда-то ехать?

— Я хочу, чтобы все знали, на что я способен!

— Помнится, как-то однажды ты сказал мне, что осознание своих достоинств — уже достаточное признание для думающего человека, — заметил Римо.

— Забудь, что я говорил, — возразил Чиун. Он сложил руки на груди, и его пальцы с длинными ногтями исчезли в необъятных рукавах белого шелкового кимоно. — Я еду.

Римо взглянул на него. Он ни минуты не сомневался, что Чиун проглотит с потрохами всех этих олимпийских призеров, но откуда вдруг эта жажда славы?

— А что тебе это даст? — поинтересовался Римо.

— Приглашения сниматься в рекламе, — ответил Чиун. — Ешьте овсянку «Уито», завтрак, который ест Чиун, чемпион. Чиун, чемпион, бегает только в кроссовках «Тайгерпо». Чиун, чемпион, неотразим в рубашках от «Сэнфорда». Я видел это, Римо. Даже те, кто только и умеет, что плавать, и то снимаются в рекламе. Их приглашают на телевидение, и они, сами дураки дураками, получают миллионы за то, что произносят эти слова.

— Но ведь ты не ешь овсянку «Уито» и не носишь кроссовок, тем более кроссовок «Тайгерпо». Рубашки от «Сэнфорда»? Но я никогда не видел, чтобы ты был одет во что-то кроме кимоно!

— Ну, немножко совру. Все так делают. Ты прекрасно знаешь, что никому не удавалось пробиться на Олимпиаде, питаясь овсянкой. От нее дай Бог ноги не протянуть, не то что пробежать забег.

— Но зачем тебе деньги? — не унимался Римо.

— Никогда не знаешь, как все повернется, — парировал Чиун. — Я не молодею. Деньги, заработанные рекламой, обеспечат мне спокойную старость.

— Но в Синанджу у тебя дом, который ломится от золота и драгоценных камней! Зачем же тебе деньги? — упрямо повторил Римо.

— А представь себе, что я заболею и все мои сбережения уйдут на оплату врачей? — доказывал Чиун.

— В жизни не видел тебя больным! — воскликнул Римо.

Чиун поднял вверх указательный палец правой руки и погрозил Римо.

— А-а-а, то-то и оно. Значит, все еще впереди.

Римо снова улегся на диван. Смиту только этого не хватает, чтобы окончательно свихнуться. Чиун — участник Олимпиады. Чиун дает интервью в палатке для прессы после очередной победы, относя свой успех за счет здорового образа жизни, хорошего питания и поддержки, оказанной ему доктором Харолдом В.Смитом, главой секретного агентства КЮРЕ, на которое работает Чиун, помогая расправляться с врагами США.

Римо перевернулся на бок и посмотрел на корейца.

— А кого ты будешь представлять?

— Что ты имеешь в виду?

— Каждый участник соревнований приезжает из какой-то страны. Они представляют что-то или кого-то. Какую-то страну. Ты, например, родом из Северной Кореи. Собираешься ее представлять?

— Нет, — ответил Чиун. — В Северной Корее нет телевидения, значит, нет денег за рекламу. Я буду представлять США.

— А-а, — протянул Римо, снова перевернулся на спину и уставился в потолок.

А Чиун принялся напевать олимпийский гимн, — судя по всему, он услышал его сегодня по телевизору.

— Кажется, надо быть гражданином страны, которую представляешь, — наконец изрек Римо.

— Не думаю, — отозвался Чиун. — Но даже если и надо... я просто совру.

— А-а, — повторил Римо и вновь уставился в потолок.

Чиун опять запел. Римо краем глаза взглянул на него: он тренировался наклонять голову, чтобы легче было надеть золотую медаль.

Римо долго лежал в полном молчании и вдруг, вспомнив что-то важное, снова сел. Чиун прекратил пение и посмотрел на него.

— Тебе не удастся этого сделать, Чиун.

— Почему?

— Видишь ли, на Олимпиаде существует форма...

— Ну и что?

— Надо одеться в шорты и носки, чтобы ноги оставались голыми. Только тогда допустят к соревнованиям, — объяснил Римо, указывая на телевизор. — Ты же сам видел: там нет никого в кимоно.

Чиун помрачнел.

— Это правда? — спросил он с болью в голосе.

Римо знал, в чем причина: в Чиуне жила имевшая древнюю традицию восточная целомудренность, не позволявшая ему на людях обнажать тело. Прежде чем принять ванну, Чиун закрывался на два оборота. Переодеваясь, он держал кимоно так, чтобы не было видно ни кусочка его тела. За ним стояли века скромности и благочестия.

— Боюсь, что так, — сказал Римо. — Видишь ли, в некоторых видах оценивают технику, поэтому судьям надо видеть, как ты ставишь ногу, правильно ли вытянуты пальцы, и все такое. Судьи не смогут работать, если на тебе будет кимоно.

Зазвонил телефон. Римо поднялся, чтобы взять трубку, но Чиун остановил его, положив руку на плечо.

— Ты это всерьез?

— Сам подумай: ведь все спортсмены носят спортивные трусы. — Римо пожал плечами. — Извини, Чиун, но кажется, ты уже вычеркнут из списков.

Лицо Чиуна исказилось от гнева.

Тут снова зазвонил телефон.

— Идиотские у вас правила, — прорычал Чиун и пулей вылетел из комнаты, хлопнув дверью так сильно, что задрожали стены.

Римо снял трубку — это был Смит.