Глава 2

Его звали Римо, и ему до смерти надоели тарелки, летящие ему в голову, красивые, покрытые лаком тарелки с инкрустированным изображением клыкастой собачьей пасти на фоне белых лилий. Одна за другой они со свистом летели ему в голову, иногда — по замысловатой траектории, то словно ныряя, то взмывая ввысь, а иногда — прямо и с такой скоростью, что случись им достичь своей цели — от черепа мало что осталось бы.

Левая рука Римо как бы плавала в воздухе, легонько касаясь тарелок.

Некоторые из тарелок он не удосуживался отбивать, а просто пропускал мимо и в этом было высочайшее мастерство, глубоко въевшееся в его плоть и кровь.

Мастерство заключалось не в силе мускулов, а в точной координации во времени и пространстве. Такой координации можно было достичь только через состояние гармонии, умение найти и постоянно сохранять единство твоего восприятия мира с объективной реальностью.

Отражая смертоносные тарелки, Римо вспомнил простейший урок, преподанный ему Мастером Синанджу много лет назад. Тогда Великий Мастер воспользовался бамбуковыми дротиками, летевшими очень медленно, но Римо казалось, что летят они с бешеной скоростью, и он с ужасом наблюдал за их приближением.

А тарелки летели впятеро быстрее, чуть медленнее, чем револьверная пуля.

Они врезались в подушки за спиной у Римо, вспарывая красный плюш и с треском ломая диванные пружины. Но Римо хорошо помнил тот урок, который преподал ему Мастер много лет назад: не выставляй защиту там, где тебя нет, умей выделить то, что может тебя коснуться. Летящие странными зигзагами тарелки причинят тебе вред только в том случае, если ты будешь ориентироваться на них, а не ощущать пределы своего тела и защищать их от постороннего вторжения.

Последняя тарелка летела ему прямо в переносицу, потом словно бы зависла на мгновение, круто взмыла вверх, просвистев у него над правым ухом, и воткнулась в стену. И тотчас в оштукатуренной стене мотеля «Рода» в городе Росуэлл, штат Нью-Мексико, образовалась трещина длиной в три фута. За окном текла Рио-Ондо, узкий ручеек, прокладывающий себе путь среди огромных камней, — назвать его рекой можно было разве что в такое, как сейчас, жаркое иссушающее лето.

— Я выиграл, — заявил человек, швырявший тарелки.

Его восторг, явный и все возрастающий, превращал жизнь Римо в сущий ад.

«Ну уж если мне суждено оказаться в аду, — подумал Римо, — почему это обязательно должно случиться в Нью-Мексико?» Но здесь ему велено было находиться, и потому он был здесь. Чиуну, тому, что бросал тарелки, было все равно — Нью-Мексико или что другое. Он собирался домой в свою родную деревню Синанджу, что в Корее, — деревню, жителям которой он давал средства к существованию своими трудами точно так же, как это делали его отец, и отец его отца, и все его предки с самых незапамятных времен.

Чиун был не кто иной, как последний Великий Мастер Синанджу, а на услуги Мастера Синанджу всегда существовал устойчивый спрос при дворе то одного, то другого правителя. Цари и императоры, короли и фараоны, президенты и наместники всегда нуждались в профессиональных убийцах, а древний Дом Синанджу, солнечный источник всех боевых искусств, являлся просто старейшим, наиболее уважаемым и самым надежным в мире хранилищем этого товара. Наемных профессиональных убийц.

В Америке, однако, задача, поставленная перед Мастером Синанджу, немного выходила за рамки его обычных фикций. Ему было поручено обучить одного человека, белого, который был мертв в глазах остального мира — казнен на электрическом стуле. Тогда его звали Римо Уильямс.

И за последующие годы тренировок изменилось не только тело, но и вся внутренняя организация личности Римо, и теперь его тело и сознание могли отчетливо видеть молнией летящие в воздухе тарелки и моментально определять, на какие надо реагировать, а на какие можно наплевать.

— Никаких побед, папочка. В бейсболе очко зарабатывает тот, кто отбивает мячи, а не тот, кто бросает.

— Ты меняешь правила на ходу, потому что я кореец и, по-твоему, могу всего этого не знать. Я заработал очко, а ты меня хочешь надуть, — заявил Чиун и, приняв горделивую позу, сложил руки перед собой, переплетя длинные изящные пальцы.

Его золотистое кимоно с белыми бабочками струилось складками. Весь он даже всклокоченная седая борода — излучал чувство торжества: Великий Мастер Синанджу чувствовал удовлетворение оттого, что ему удалось уличить своего ученика в нечестности.

Подобные сцены стали повторяться регулярно с того самого дня, когда Чиуну сообщили, что Римо отправляется в Индию, в город Патна, и поскольку путь туда пролегает через Тихий океан, мимо Японии и Кореи, Чиуну будет позволено посетить родную деревню Синанджу, даже несмотря на то, что она расположена в северной части Кореи, с которой у США далеко не дружественные отношения.

С того самого дня, как «наверху» стали проявлять беспокойство по поводу чего-то случившегося в Индии — при чем тут Индия, Римо не знал, поскольку Индия, на его взгляд, имела такое же отношение к делам его шефов, как картофельное пюре — к гипотенузе треугольника, — так вот, с того самого дня Чиун принялся коллекционировать все нечестные и несправедливые поступки по отношению к нему — терпеливому и угнетенному корейцу, заброшенному судьбой в страну белых расистов.

Он вернется в свою деревню и расскажет жителям о том, сколько ему пришлось пережить ради них за время службы, на которую он пошел, чтобы помочь прокормиться старикам и детям, и калекам, и всем беднякам деревни Синанджу.

— Если бы я был белым, то заработают бы очко, — заявил Чиун.

— Во-первых, папочка, это была всего лишь тренировка. По крайней мере, для меня. И мы вовсе не играли в бейсбол.

— Конечно, ты не станешь играть с корейцем. Как и ваша бейсбольная лига.

Я понимаю. Все вы белые одинаковы. Нетерпимые. Но я считаю себя выше ваших мелких пакостей.

Сквозь щель в стене мотеля показалось лицо. Когда оно чуть отодвинулось, Римо и Чиун увидели над лицом огромную — ведра на три — широкополую ковбойскую шляпу, а под лицом — голую волосатую грудь, голый живот и голое все прочее. Человек отошел еще дальше от стены. Что-то виднелось и на кровати. Светловолосое и задастое, и голое, как выскочившая из стручка фасолина.

— Эй, привет, ребята! — закричало это что-то.

— Заткнись, женщина! — рявкнул человек под шляпой и снова повернулся к дырке в стене:

— Эй, ты! Ты и косоглазый.

— Ага, — сказал Чиун. — Косоглазый.

— Черт, — прорычал Римо.

— Ты слышал, что я сказал. Ко-со-гла-зый.

— Ага! Ага! Ага! — закивал Чиун. — Я тихо-мирно стою здесь и выслушиваю оскорбления. И все же я терплю, поскольку я человек, исполненный мира и спокойствия. Исполненный любви. Исполненный чувства всепрощения.

— Ну, поехали, — сказал Римо.

— Это вы проделали дырку в стене? — спросил человек из-под шляпы.

Длинный худой палец отделился от своих товарищей, с которыми вместе отдыхал, и уставился в сторону Римо, как бы пригвождая его к стене.

— Ты, парень, да? — обратилась шляпа к Римо.

— Моя жизнь полна скорби, — вздохнул Римо.

— Скорби? Ты хочешь скорби? Ты сейчас очень поскорбишь, — сказал человек под шляпой, и Римо увидел, как он надел кожаные ковбойские сапоги на высоких каблуках, взял с груды одежды блестящий шестизарядный револьвер и скрылся из виду. Потом Римо услышал, как открылась и закрылась дверь, а вскоре раздался стук в дверь его, Римо, номера.

— Не заперто, — отозвался Римо.

Человек вошел. Росту в нем было босиком — шесть футов четыре дюйма, в сапогах — все шесть футов восемь дюймов. Револьвер в его руке смотрел прямо в лицо Римо.

— Ты, сукин сын, какого хрена ты помешал мне и моей женщине? Щас я тебе голову разнесу.

— Давай, Клит! — завизжала девица через дырку в стене. — Вперед! Подстрели кого-нибудь для меня. Если ты меня любишь, то должен кого-нибудь для меня подстрелить.

Она соскочила с кровати, и груди ее запрыгали вверх-вниз. Она заглянула в дырку, и Римо почуял, что от нее несет перегаром.

— С кого из них начать, Лоретта? — спросил человек с револьвером.

— Готовность американцев прибегнуть к насилию просто поражает, — заметил Чиун.

— Начни с коротышки-косоглазого, милый. Он слишком много болтает, — пропела Лоретта.

— Насилие по отношению к национальным меньшинствам, — все тем же унылым тоном продолжал Чиун. — Гонимым, унижаемым и оскорбляемым.

— Когда это тебя унижали, оскорбляли или гнали? — удивился Римо. — Ни один Мастер Синанджу никогда не становился ничьей жертвой.

Клит навел на Чиуна револьвер. Чиун возвел глаза к небу с самым невинным и блаженным видом. Мученик, жертва насилия со стороны белых расистов. Но что-то помешало ему сполна насладиться собственным страданием. Когда револьвер уже готов был выстрелить, а палец — нажать на курок, маленькая белая тарелочка взвилась вверх с такой скоростью, что ее очертания просто размазались в воздухе, и влетела под шляпу, туда, где раньше находился рот Клита, где раньше была щека Клита, а теперь осталась только шляпа и пол-лица, судорожно кусающие белую тарелку, которая вдруг стала красной от крови, а остатки нижней челюсти белыми и красными пятнами рассыпались по волосатой груди. Револьвер упал, так и не выстрелив.

— Черт раздери, — выругалась Лоретта. — Никогда я не получаю того, что прошу. Клит! Клит?

Клит сделал шаг вперед и грохнулся на ковер. Вокруг его головы серый ковер начал темнеть, и это пятно расплывалось все шире и шире.

— Ладно, все равно он был слабак, — заметила Лоретта. — Ну что, ребята, хотите немного полакомиться?

— Полакомиться чем? — поинтересовался Чиун.

Он с недоверием относился к кулинарным вкусам и пристрастиям белых. Совсем недавно он обещал Римо, что накормит его по-настоящему, когда они вернутся в Синанджу, славное сердце Востока, жемчужину всего корейского побережья.

— Мной полакомиться, парниша.

— Я не людоед, — отказался Чиун, и Римо понял, что Чиун включит этот случай в серию своих рассказов об Америке, где люди не только становятся людоедами, но многие из них готовы предложить себя на обед. Мастер Синанджу включал в свои воспоминания все подобные странные случаи.

— Да нет, не в том смысле, — сказала Лоретта, сделала колечко из указательного и большого пальцев левой руки и проткнула его указательным пальцем правой. — Вот чего!

— Ты ничем не заслужила честь иметь дело со мной, — заявил Чиун.

— А ты, красавчик? — обратилась девица к Римо, стоявшему в полный рост — шесть футов.

Его стройное мускулистое тело возбуждало многих женщин, стоило Римо только войти в комнату. У него были темные, глубоко посаженные глаза, высокие скулы. Тонкие губы слегка кривились в улыбке. Крепкие запястья выдавали силу.

— Надо избавиться от тела, — сказал Римо, глядя на голого мертвеца.

— Нет, не надо. За его голову объявлена награда. Клита разыскивают в трех штатах. Ты из-за него прославишься. Представляешь?

— Понял, что ты наделал? — спросил Римо, и Чиун отвернулся — он был выше всего этого.

Хорошо еще, подумал Римо, что номер в мотеле — просто явочная квартира, и ничего из чиуновского объемистого багажа тут нет.

— Куда вы? — закричала Лоретта, увидев, как два странных человека вдруг сорвались с места. — Сейчас сюда приедет телевидение. И журналисты. Вы станете знаменитыми.

— Да, здорово, — отозвался Римо, и они с Чиуном быстро прошли по коридору мотеля, а голая блондинка все что-то кричала им вслед.

Чтобы сбить ее со следа, они сначала взяли направление в сторону дороги на Техас, но потом спустились к почти пересохшему руслу Рио-Ондо, прошли по белой гальке вверх по течению ярдов двести и остановились там, к западу от мотеля.

Вскоре к мотелю подъехала полиция, потом скорая помощь, потом репортеры.

На следующий день, когда на дороге показался некий конкретный серый «Шевроле-Нова», Римо выбежал из укрытия и остановил машину.

— Небольшой несчастный случай, Смитти, — сказал он пожилому — за пятьдесят человеку с кислым, нездорового оттенка лицом. Таким образом Римо отметал все вопросы относительно того, почему он находится не в номере мотеля, как они условились.

Римо помахал Чиуну, чтобы тот тоже подошел к машине, по Мастер Синанджу не шелохнулся.

— Подойди сюда, будь добр. Мы и так уже из-за тебя провели в этой канаве целую ночь.

— Я буду разговаривать только с императором Смитом, — ответил Чиун.

— Ладно, — вздохнул Римо. — Он хочет говорить с вами, Смитти.

Седая голова Смита скрылась в бурых кустах, росших вдоль русла реки. Римо проводил его взглядом и вдруг вспомнил свою первую встречу со Смитом. Тогда, много лет назад, Римо впервые оказался в санатории Фолкрофт, что на берегу залива Лонг-Айленд. Как было объяснено, его взяли на службу — после инсценированной казни на электрическом стуле за убийство, которого он не совершал, — для работы на секретную организацию, деятельность которой будет проходить тихо и незаметно и абсолютно вне закона — но ради того, чтобы закон получил возможность работать более эффективно.

Смит был руководителем этой организации и единственным человеком — кроме Римо и президента Соединенных Штатов, — который знал о ее существовании.

Римо нес в себе эту тайну уже многие годы. Для всего остального мира он был мертв, да и работал на организацию, которой не существовало. Он был профессиональным убийцей-одиночкой, а Чиун — его наставником.

Тут Римо снова заметил Смита — он с трудом поднимался вверх по склону.

— Он требует извинений, — сообщил Смит, одетый в серый костюм и белую рубашку даже здесь, в Росуэлле, штат Нью-Мексико.

— От меня?

— Он требует, чтобы вы взяли назад все свои расистские высказывания. И мне кажется, вы должны знать, как высоко мы ценим его мастерство. Он оказал нам неоценимую услугу, сделав из вас то, чем вы являетесь на сегодняшний день.

— А я что при этом делал? Стоял в сторонке и наблюдал за всем происходящим?

— Извинитесь, Римо.

— Да катитесь вы! — огрызнулся Римо.

— Мы отсюда не тронемся, пока вы не принесете извинений. Честно говоря, меня очень удивило, что вы, оказывается, расист. Мне казалось, вы с Чиуном очень подружились...

— Стоп, стоп! — прервал его Римо. — Это наше дело. Вас это не касается, да вы и не сможете ничего понять.

Римо подобрал с земли булыжник и разнес в мелкие брызги кактус, росший ярдах в двадцати.

— Как бы то ни было, если вы не извинитесь, мы все останемся тут, повторил Смит.

— Значит, мы останемся тут, — отозвался Римо.

— В отличие от вас обоих, мне, как это ни странно, требуется вода, крыша над головой и пища через определенные промежутки времени. И кроме того, я не располагаю свободной неделей для отдыха на берегу реки в штате Нью-Мексико.

— Вам и вашим компьютерам в Фолкрофте вовсе не обязательно знать, почему мы тут очутились.

— Насколько я понял, со слов Чиуна, вы оказались здесь, потому что жульничали при игре в бейсбол, а потом позвали на помощь еще какого-то белого. Он согласен забыть об этом, если вы должным образом извинитесь. Еще он что-то говорил о компенсации.

— Занесите это в компьютер. В последний раз, когда Чиун потребовал компенсацию, ею должна была стать Барбра Стрейзанд. Вы готовы пойти на это?

Смит откашлялся.

— Пойдите и скажите ему, что вы сожалеете о случившемся. И перейдем к делу. Для вас есть работа. Очень важное задание.

Римо пожал плечами. Он нашел Чиуна там, где оставил его несколькими минутами раньше. Мастер Синанджу сидел, скрестив ноги, сложив руки на коленях, и жаркий ветер пустыни играл его жидкой бороденкой. Римо перекинулся с ним несколькими фразами и вернулся к Смиту.

— Получайте. Вот какую он требует компенсацию за нанесенную обиду: четырнадцать откормленных коров, племенного быка-рекордсмена, уток, гусей и кур — несколько сотен, шелковой ткани столько, чтоб ею можно было опоясать замок — Фолкрофт. Он продолжает считать санаторий замком. Плюс к этому еще десять служанок и сто телег с нашим самым лучшим рисом.

— Что все это значит? — Смит не верил своим ушам.

— Он хочет все это привезти с собой в Синанджу. Вы допустили ошибку на прошлой неделе, когда пообещали ему поездку в родные места. Вот он и хочет привезти с собой домой нечто грандиозное, чтобы доказать, что не терял на Западе времени даром.

— Я уже говорил ему, что вы отправляетесь туда на подводной лодке. Именно таким путем в Синанджу доставляют золото. По-моему, этого достаточно. Вы ведь понимаете, что мы — секретная организация, а не цирк. Скажите ему, что обеспечение его транспортом для поездки домой — само по себе уже достаточная компенсация.

Римо снова пожал плечами, снова пошел к Чиуну и снова вернулся с ответом:

— Он говорит, что вы тоже расист.

— Передайте ему, что мы просто не в состоянии доставить все это, по крайней мере пока не установим дипломатические отношения с Северной Кореей. Скажите также, что мы дадим рубин размером с голубиное яйцо.

Ответ Чиуна, переданный через Римо, гласил, что каждый Великий Мастер Сининджу, когда-либо отправлявшийся за моря, возвращался домой во всем блеске славы и величия. Каждый, кроме одного — того, которому не повезло и пришлось работать на расистов.

— Два рубина, — сказал Смит.

И наконец, когда под жарким солнцем Нью-Мексико было достигнуто соглашение о размере компенсации — два рубина, бриллиант размером в половину рубина и цветной телевизор, — Смиту сообщили, что большое достоинство американцев заключается в их способности разглядеть свои недостатки и предпринять попытки по их устранению.

В машине Смит в общих чертах обрисовал задание. КЮРЕ — организация, которую он возглавлял и на которую работали Римо и Чиун, — потеряла четырех агентов, пытавшихся навести справки о Миссии Небесного Блаженства. И хотя криминальный потенциал МНБ был минимален — денежные аферы и тому подобное, — деятельность Миссии беспокоила Смита. Тысячи религиозных фанатиков, мечущихся по стране и направляемых ловким вымогателем, мошенником, играющим роль пророка.

Чиун, сидевший на заднем сиденье, заметил, что это ужасно.

— Нет ничего хуже, чем лжепророк, — заявил он. — Горе той стране, куда он явится, ибо в полях не будет родиться зерно, и юные девушки забудут о своих повседневных обязанностях, поддавшись соблазнам, изрекаемым его лживыми устами.

— Мы решили, что вы, принимая во внимание ваше глубокое знание Востока, могли бы оказать нам неоценимую помощь сверх того, что вы уже сделали, передав свой опыт Римо, — сказал Смит, время от времени поглядывая в зеркальце заднего вида.

Римо давно обратил внимание на то, как Смит ведет машину. Каждые десять секунд он смотрел в зеркальце заднего вида, а на каждые пять таких взглядов приходился один в боковое зеркальце. Он вел машину так независимо от того, ехал ли он по скоростной магистрали или по тихому переулку, — это была привычка, за которой стояла самодисциплина и самоконтроль, никогда не изменявшие Смиту. Покойный президент, создавший КЮРЕ, выбрал подходящего человека на роль ее главы — человека, никогда не терявшего контроль над собой; человека, чье честолюбие никогда не заставит его воспользоваться имеющейся у него силой и властью для того, чтобы подчинить себе всю страну; человека, не имевшего честолюбия, потому что для честолюбия требуется воображение, а Римо был абсолютно уверен, что последняя фантазия, посетившая этого типичного твердолобого жителя Новой Англии, касалась привидений в платяном шкафу, которые убегут, «пусть только мамочка зажжет свет».