Глава двадцать четвертая

— За последние несколько часов почему-то никто не покушался на нашу жизнь, — заметил Мастер Синанджу.

— Фургон пуст, — отозвался Римо.

— Естественно. Ведь он служит для перевозки, а не для хранения.

Римо захлопнул дверцу фургона. Он и не ожидал там ничего обнаружить, но сам фургон служил подтверждением того, что они с Чиуном находятся на верном пути.

— Феррис должен быть где-то здесь, — сказал Римо.

— В большом доме, — подтвердил Чиун. — Там что-то происходит.

— Откуда ты знаешь?

— Важных людей всегда следует искать в самом большом доме. Именно для них строят большие дома. Ты когда-нибудь видел, чтобы императоры жили в хижинах или лачугах? Даже Смит, притворяющийся, будто он не Император, хотя на самом деле является таковым, живет в крепости.

— Смит живет возле площадки для игры в гольф. А в “Фолкрофте” он только работает.

— Император — это состояние души. Где бы он ни был, он всегда дома.

— А с чего ты взял, будто в главном здании что-то происходит? Это место похоже на город-призрак.

— Так оно и есть. Видишь, вот уже несколько часов никто не пытается нас убить. Значит, они чем-то заняты.

— Может, они просто нас испугались?

— Мы всего-то убили пятерых. Ни один командир не расстроится из-за гибели каких-то пяти солдат. Они вообще не волнуются, пока не полягут все отборные части. Уж таковы эти люди.

— Как же я этого раньше не заметил! — медленно проговорил Римо.

— Чего именно?

— Рисунка на этой стороне фургона. Смотри, это знаки свастики, образующие орнамент.

— Это знак “зингх”, — исправил Чиун. — Я должен тебе о нем рассказать.

— Расскажешь по дороге. Надо обыскать большой дом.

— Прекрасная мысль, — одобрил Чиун. Солнце уже зашло за ближайшие горы, и он снял темные очки. — “Зингх” древнее Германии, даже древнее Греции. Он был известен индийцам. Я говорю об азиатском народе, индусах. Этот знак красовался на теле их верховного божества Будды как символ его великодушия.

— Неужели?

— В старинные времена “зингх” был счастливым знаком, хотя и не всем приносил счастье.

— Я чувствую, сейчас начнется очередная легенда.

— Однажды Мастер Синанджу служил у одного халифа, — начал Чиун. — И у этого халифа были трудности со жрецами той местности, где он правил. То ли они подати отказывались платить, то ли еще что-то, — не помню, ибо речь не о том. И вот халиф послал Мастера по имени Кик уничтожить жрецов.

— За то, что они не платили подати? Ничего себе!

— Если служители культа прикрываются священными словами, это не значит, что они святые. Или бессмертные, в отличие от других людей. Услыхав, что в их храм направляется Мастер Синанджу, жрецы страшно перепугались. Они понимали, что перед Мастером совершенно бессильны, потому что не смогли бы справиться с ним. Им не удалось бы защитить свои жирные тела от его ударов. Не могли они и договориться, потому что не знали его языка. И вот от страха они принялись искать амулет, который защитил бы их от нападения Мастера Синанджу.

— “Зингх”?

— Вот именно. Поскольку их бог Будда носил на своем теле этот знак, они тоже украсили тела символом удачи и благополучия, полагая, что Мастер Кик угадает их добрые намерения и пощадит их.

— По твоему рассказу получается, что “зингх” — это тот самый знак мира, который в свое время носили хиппи?

— Нет, то знак “ург”. Ничего общего. “Ург” больше напоминает дурацкий желтый круг с черными точками вместо глаз и бессмысленной улыбкой, который носят на майках. Так вот, Мастер Синанджу подошел к храму и крикнул, чтобы жрецы выходили, дабы лицом к лицу встретить его гнев. Они и вышли к нему — в своих набедренных повязках и с огромными знаками “зингха” на груди; их толстые животы так и тряслись от страха. А Мастер Синанджу как налетит на них. Раз, раз — и все было кончено!

— Выходит, Мастер Синанджу не признал “зингха”?

— Все он прекрасно узнал, — довольный, ответил Чиун. — Только он не знал, что это “зингх”. Он-то принял его за корейский знак “бук”, символ грома, молнии я борьбы. Для индийцев это означало: “Добрый день!”, а для корейцев — “Вызываю на смертный бой!” Вот так и погибли толстые жрецы.

— А в чем же мораль?

— Морали нет.

— Как же так? — удивился Римо. — Нет морали? В жизни не слыхал легенды Синанджу, в которой бы не было морали!

— Все потому, что это не притча, а юмористический рассказ. Такие истории рассказывают друг другу Мастера одного ранга, чтобы скоротать время. Теперь, когда ты стал полноправным Мастером, я могу рассказать тебе множество подобных историй. Но запомни, их нельзя рассказывать простым смертным. Только среди Мастеров! Рассказать такую историю сельчанам — значит принизить важность и значение хроник Синанджу.

— А вот и мораль!

— Это потому, что ты совсем недавно стал полноправным Мастером, — усмехнулся Чиун.

Не услышав ответного смеха, Чиун поинтересовался, в чем дело. В этот момент они как раз подходили к длинному настилу, который вел к входу в главное здание.

— Не нравится мне это место, — ответил Римо.

— Да, согласен, место несимпатичное.

— Оно вообще не имеет права на существование. Ни здесь, в Америке, ни где-либо еще!

— А солдат тут как муравьев! Только разрушишь один муравейник, глядь — а они уже насыпали другой. Ну что ты будешь делать!

— Это не солдаты, — произнес Римо. — Это расисты.

— Не может быть! — воскликнул Чиун. Он много раз слышал, как белые дикторы неодобрительно произносили это слово. — Расисты?!

Римо мрачно кивнул.

— Это самое настоящее расистское логово?

— Но расизм достоин только презрения. Это настоящая чума среди низших народов, особенно соседей корейцев. Почему американцы каленым железом не выжгут этот грязный расизм?

— Потому что эти люди тоже американцы. У них те же права, что и у остальных граждан Америки, только они используют их для пропаганды ненависти к другим американцам.

— Но если они американцы, то зачем же они тогда развесили повсюду флаги с немецким “зингхом”?

— Они считают, что в нацистской Германии существовали верные взгляды на некоторые вещи. А может, им нравится поддерживать проигравшую сторону. Большинство из этих людей уверены, что крах южан-конфедератов означал конец света. Не знаю, папочка. Для меня это такая же загадка, как и для тебя.

Они подошли к входу в большой дом, но дверь оказалась заперта. Римо хотелось еще немножко поговорить, поэтому он постучал, вместо того чтобы просто сломать замок.

— Тогда почему они не переедут в Германию? — спросил Чиун.

— Трудно сказать, — ответил Римо, терпеливо ожидая, пока откроют. — Они считают, что только они стопроцентные американцы, а остальные — низшие существа.

— Все без исключения?

— В основном негры и евреи. Ну, еще некоторые народы, религия которых их не устраивает.

— Что, и корейцы? В это трудно поверить. Я с недавних пор считал американцев весьма просвещенными людьми.

— Спроси у него, — предложил Римо, когда в дверях показался человек с красным квадратным лицом и стрижкой “ежиком”.

— Вы одеты не по форме, — заявил он. Потом, указывая на Чиуна, обратился к Римо: — А он что здесь делает?

— Мы проводим опрос общественного мнения. Выясняем, какие ассоциации у людей вызывают определенные слова. Я называю слово, а вы говорите первое, что приходит на ум. Приготовились, начали! Китайцы.

— Подонки!

— Вот видишь, — обратился Римо к Чиуну. — Попробуй теперь ты.

— Японцы, — сказал Чиун.

— Подлецы!

— Вьетнамцы.

— Еще подлее!

— На самом деле, — заметил Чиун, — они не столько подлые, сколько грязные, но в общем верно. — Обернувшись к Римо, Чиун сказал: — Как можешь ты называть расистом этого умного человека, истинного американца?

— Лучше спроси его про корейцев, — предложил Римо.

— Корейцы, — сказал тогда Мастер Синанджу.

— Еще хуже япошек. И к тому же тупее.

Чиун так и задохнулся от негодования.

— Расист! — выкрикнул он. — Грязный, презренный, круглоглазый расист! Все вы белые — тупицы! И невежды!

Неожиданно охранник приставил к голове Чиуна пистолет.

— Не люблю, когда обзываются.

— Да он и правда совсем тупой, — обратился Чиун к Римо.

— Боюсь, он просто не знает, кто ты. Почему бы тебе не объяснить?

— Я Мастер Синанджу, — гордо сообщил Чиун. — Правда в настоящее время действую инкогнито.

— А что это значит?

— Это значит, что я кореец, самое страшное и безжалостное существо, какое ты когда-либо встречал.

— Красиво поешь! — ухмыльнулся громила, взводя курок. — Зато эта пушка делает из меня супермена.

— Какие основания у тебя заявлять такое? — поинтересовался Чиун.

— А такие, что я могу отстрелить твою косоглазую башку за то, что ты меня обозвал!

— Ничего подобного. Твои слова доказывают только одно: оружие, если из него хорошенько прицелиться, может убивать. Это каждый дурак знает. Но это вовсе не доказывает, что с оружием ты становишься непобедим!

— Прощай, желтопузый, — сказал охранник, спуская курок.

— Прощай, расист, — сказал Чиун, выставляя вперед ладонь. Дуло оказалось под челюстью охранника, пуля прошла сквозь язык и вылетела через макушку вместе с фонтаном крови и перепутанных мыслей.

Римо и Чиун перешагнули через труп.

— Давай скорей отыщем Ферриса и уберемся из этого гнезда тупоголовых расистов, — сказал Чиун. Он был огорчен, потому что Римо наглядно доказал, что не все американцы настолько образованны, как он предполагал.

Илза Ганс просматривала собранные видеокассеты одновременно на трех мониторах (одна из камер была расположена на уровне головы, две другие вмонтированы в потолок). Все экраны показывали одно и то же, а именно: шпионы, которых звали Римо и Чиун, были неуязвимы.

Илза напряженно следила за ними. Пленки, заснятые камерами в потолке, давали ясно понять, почему растерялись стрелки. Во-первых, эти двое двигались так быстро, что камера не могла за ними уследить. Илза попыталась прокрутить пленки в замедленном режиме, но все равно были видны лишь неясные очертания движущихся фигур. Все это выглядело так, будто фигуры находились под перекрестным огнем водяных пистолетов, хотя вокруг них свистели настоящие пули. Илза отчетливо видела, как пули оставляли следы на противоположной стене.

Эти двое были суперменами. Оба! Они были в большей степени суперменами, чем сам Конрад Блутштурц, который как считала Илза, обладал сверхчеловеческими энергией и волей. Но превосходство Конрада Блутштурца над другими людьми было результатом того, что ему постоянно приходилось преодолевать нечеловеческие трудности, а сверхчеловеческие качества этих людей казались чем-то обыденным, чем-то само собой разумеющимся, как ходьба или дыхание.

Илза вновь и вновь просматривала пленки. У нее горели глаза. Движения высокого странно возбуждали — словно тигр пробирался по джунглям. Только этот тигр пробирался на большой скорости.

От одного взгляда на его симпатичное, но немного жестокое лицо, у нее екнуло сердце. Возникало ощущение, будто он видит ее, хотя был всего лишь изображением на видеопленке. Заглянув в его глаза, она почувствовала себя жертвой. Илза вздрогнула от сладкого предчувствия.

Она силой заставила себя оторваться от экрана. Вытащив кассеты, она побежала в конференц-зал, на время превращенный в операционную, и, задыхаясь, ворвалась туда.

Конрада Блутштурца на каталке вывозили из дверей.

— Нет, только не это! — простонала она.

— Илза, все кончено, — произнес Конрад Блутштурц — его лицо было мертвенно-бледным.

— Неужели все провалилось, и вы так и не сможете ходить?

— Придется несколько дней подождать, — вмешался главный хирург. — Нам удалось починить распылитель. Все детали на месте, но прежде должны зажить раны, куда мы вживили электроды.

— Но мы должны бежать! — умоляющим голосом произнесла Илза.

— Бежать? Но зачем? — Лицо Конрада Блутштурца выражало озабоченность.

— Эти двое новобранцев — они не погибли в тире. Напротив, они расстреляли наших доблестных арийских солдат словно детей! Они не люди. Посмотрите хотя бы эти записи!

— Отнеси кассеты ко мне в спальню.

— Герр фюрер, — вмешался главный хирург, — вы не должны перенапрягаться.

— Тихо! У Илзы чутье. Пошли, Илза.

В спальне Конрада Блутштурца поместили на специальную железную кровать. Его подняли с носилок шестеро дюжих солдат, а затем укрыли простыней — простыня приобрела очертания нормального человеческого тела.

Илза была рада, что он наконец обрел ноги, но надо было спешить. Она быстро поставила первую кассету, и когда Конрад Блутштурц отпустил остальных, включила магнитофон. Просмотрев кассеты, Конрад Блутштурц наконец заговорил.

— Ты права, моя Илза, нам угрожает серьезная опасность. А я сейчас слишком слаб, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.

— Я подгоню фургон.

— Нет. Возможно, еще не все потеряно. Помнишь, я хотел собрать всех Харолдов Смитов в Крепости чистоты? Хочу проверить, насколько этот план выполним, и одновременно избавиться от всех, кто нам мешает.

— Что я должна делать?

— Немедленно собери всех в конференц-зале. Скажи, что я собираюсь сделать важное заявление. Врачи пусть тоже придут — они нам больше не нужны.

— Хорошо. А вы уверены, что у вас хватит сейчас сил? Вам надо отдохнуть.

— Мне придаст силы гнев. А теперь, Илза, выполняй!

— Посмотри-ка, папочка, — Римо указал на портрет, висевший на стене.

Они находились в каком-то кабинете. Перед входов двое охранников пытались их остановить, но Чиун их обезоружил, а потом, узнав, что они слыхом не слыхивали о Феррисе ДОрре, побеседовал с ними о вреде расизма. Чтобы они внимательнее слушали, он держал их за руки. Иногда, в особо важных местах, он сжимал им кончики пальцев.

К концу лекции оба охранника стояли на коленях перед Мастером Синанджу и яростно кивали в знак согласия.

Чиун запер их в соседней комнате, где они принялись расписывать превосходство корейского народа, особенно той его части, которая происходила из деревни Синанджу. Мастер обещал прослушать их сочинения на обратном пути.

На стене, куда указывал Римо, висел портрет старика в инвалидном кресле, который и похитил Ферриса ДОрра в Балтиморе.

— Еще один знак, — произнес Чиун. — Не означает ли это, что мы еще на шаг приблизились к Феррису?

— Вполне возможно. — Услыхав на лестнице шаги, Римо скользнул к дверям. — Кто-то идет, — шепнул он.

— Должно быть, очередной расист, — сплюнул Чиун. Римо перехватил человека, когда тот входил в кабинет. Это оказалась девчонка.

— О! — воскликнула Илза Ганс, извиваясь в объятиях Римо, но сопротивление только усилило захват, и тогда она посмотрела на своего обидчика. — О! — снова повторила она. В ее голосе звучал страх, к которому примешивался оттенок удовольствия.

— Это та блондинка из Балтимора, — объяснил Римо Чиуну. — Где Феррис? — обратился он к Илзе.

— Где-то здесь, — ответила Илза.

Его глаза были карими и просто огромными. Они излучали тепло, словно полированное дерево, и от этого у нее почему-то зазвенело в ушах.

— Мне нужен точный ответ! — предупредил Римо.

— Я сделаю все, что вы попросите, только обнимите меня покрепче!

— Черт! — Римо вдруг вспомнил о Ма Ли, дожидающуюся его в Синанджу. — Папочка, поговори с ней ты! — И Илза закружилась по комнате, направленная Римо прямо в объятия Мастера Синанджу.

Чиун схватил ее за руку, и она остановилась.

— О! Ты мерзкий азиат! — воскликнула Илза.

Чиун с отвращением выпустил ее руку.

— А ты мерзкая расистка! Я начинаю терять веру в просвещенность американцев, — обратился он к Римо.

Толкнув Илзу в кожаное кресло, Римо навис над ней.

— Отвечай, кто это! — Он указал на портрет.

— Герр фюрер Блутштурц. Великий человек.

— Это еще вопрос. Он здесь главный?

— Был, пока не появились вы, — томно произнесла Илза, жадно глядя на пряжку его брючного ремня. — Я должна вам кое-что сообщить. Это очень важно.

— Валяй! — сказал Римо.

— Я девственница. Берегла себя для одного человека, но если хотите, можете меня взять.

Римо застонал. Ну почему женщины всегда реагируют на него именно так?! Должно быть, это какой-то животный магнетизм, вырабатываемый ритмами Синанджу. Он уже давно перестал упиваться тем эффектом, который производил на женщин. Чаще всего было страшно утомительно, когда на него начинали вешаться стюардессы или секретарши, хотя иногда из этого можно было извлечь пользу. Эротическая стимуляция по системе Синанджу была крайне полезна при допросе. Но все это осталось в прошлом, до Ма Ли.

— Мне нужен ответ! — потребовал он.

— Сначала я должна получить то, что хочу!

Римо схватил Илзу за ухо и хорошенько сдавил. Илза завизжала, на глазах у нее выступили слезы.

— Думай лучше о деле! Затем тебе и этому кровопийце-Фюреру понадобился Феррис ДОрр?

— Фюреру Блутштурцу, — простонала Илза. — Нам был нужен его распылитель.

— Зачем?

— Чтобы герр фюрер мог ходить. С самой войны он передвигается только в инвалидном кресле. Это все проклятые жиды!

— Ему еще повезло, — заметил Римо, глядя на ее нарукавную повязку со свастикой.

— Нам нужен был распылитель, чтобы сделать ему титановые протезы. Это очень важно. Мы пытались убивать всех Смитов по очереди, но их оказалось слишком много.

— Каких еще Смитов? Ты же только что говорила о евреях!

— Харолд Смит — глава мирового сионистского заговора!

— Харолд Смит? — переспросил Римо.

— Да, тот злодей, который разрушил превосходный арийский организм герра фюрера. Во время войны. Мы вот уже несколько лет пытаемся его найти.

— А не может ли этот Смит оказаться нашим Смитом? — подойдя к Римо, прошептал Чиун. Римо с сомнением покачал головой.

— В мире несметное количество Смитов.

— Это вряд ли, — сказал Чиун.

— Где Феррис? — обратился Римо к Илзе.

— Не знаю, — надула губки Илза. — Валяется где-нибудь убитый.

— Ой-ой-ой! — завыл Мастер Синанджу. — Ты слышал, Римо? Феррис убит! О горе! Мы пропали!

— Я и не знал, что он тебе так дорог, — заметил Римо.

— Дорог! — сплюнул Чиун. — Да я презираю этого недоумка! Сначала он позволил себя украсть, а потом отказался защищаться до последней капли крови. Разве он не знал, что своей смертью обесчестит меня в глазах Императора? У него что, мозгов нет? Как я расскажу об этом Смиту? О горе мне, горе!

— Смиту? — оживилась Илза.

— Это совсем другой Смит, — успокоил ее Римо. — Наш Смит не возглавляет заговоров — ни сионистских, ни всяких прочих. Мой следующий вопрос: где распылитель?

Илза Ганс некоторое время колебалась, прежде чем ответить. Было очевидно, что это сексуальнейшее существо по имени Римо не собирается ею овладеть. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Придется сохранить себя для человека, для которого она берегла себя всю жизнь, — для Конрада Блутштурца.

— На митинге вы получите ответы на все ваши вопросы, — ответила она.

— На каком еще митинге?

— На большом и очень важном. Герр фюрер собирается объявить о своих дальнейших планах. Он послал меня всех предупредить, — добавила она, указывая головой на микрофон местной радиосети, стоящий на столе.

Римо заколебался.

— Там будут все, — снова заговорила Илза. — И вы сможете задать свои вопросы.

— Что скажешь, папочка? — обратился Римо к Чиуну.

— Может, если все расисты соберутся в одной комнате, — грустно произнес Мастер Синанджу, — там вспыхнет пожар — и на земле больше не будет расистов. Лучше не спрашивай меня ни о чем. Я безутешен по случаю гибели металлурга.

— Хорошо, — сказал Римо Илзе. — Делай свое объявление, только без глупостей!

— Какие могут быть глупости! — отозвалась Илза, поднимая тяжелый микрофон и нажимая кнопку, благодаря которой ее голос донесется до каждого помещения в Крепости чистоты. — Разве можно обмануть такое высшее существо, как вы?!

— По крайней мере, попалась хоть одна, которую можно чему-то научить! — фыркнул Чиун.

Глава двадцать пятая

Конрад Блутштурц лежал, уставившись в потолок. Ему казалось, что он вновь очутился в 1950-м году, в зеленой комнате в Аргентине. Лишь заново переживая кошмары тех дней, он мог подготовить себя к тому, что предстояло сделать, к главной проверке на прочность.

Доктора сказали, что ему нужно как минимум неделю находиться в полном покое. Протезы были прикреплены с помощью имплантантов, вживленных в кость; они были съемными, с заменяемыми частями, но требовалось время для заживления костей. Ему было практически запрещено двигаться.

И вот Конрад Блутштурц лежал на кровати, чувствуя себя таким же беспомощным, как в те дни, когда был безруким, безногим обрубком, пытающимся спастись от погони в кошмарных снах.

Впрочем, сейчас его страшило не отсутствие конечностей, а вес протезов. Протезов из сияющего голубого титана.

Это было опасно, но, как и тогда, выбора не было. И он заставил себя поднять левую руку.

Она хотя и с трудом, но поднялась. Отлично. Тогда он попытался сесть — с помощью рук, здоровой и сильной правой и еще более мощной левой, из титана. Кровать заскрипела под его тяжестью.

Он скинул с себя простыню. Ноги подрагивали, блестя, словно крылышки саранчи.

С усилием, испытывая при этом жгучую боль, Конрад Блутштурц поднялся. Было непривычно после стольких лет вновь стать высоким. У него даже закружилась голова. Почти сорок лет он смотрел на мир с высоты маленького ребенка, и вот снова стал высоким, как любой нормальный мужчина. Настоящий мужчина.

В углу стояло инвалидное кресло. Теперь оно в прошлом. Он сдаст его в металлолом, но сейчас оно в последний раз ему послужит.

Конрад Блутштурц подошел к креслу. Протезы, работающие от вживленных в конечности батареек, двигались с бесшумностью марионетки.

Первый шаг дался легко. Второй — еще легче. Движение было плавным, как на настоящих ногах. Микрокомпьютеры контролировали темп ходьбы. Он слегка покачивался на ничего не чувствующих ногах, словно стоял на палубе корабля.

Сделанной из титана левой рукой Конрад Блутштурц без труда поднял тяжелое инвалидное кресло и вышел из комнаты, стараясь держаться прямо, чтобы не нарушить равновесия. Но даже тяжесть кресла не мешала ему идти! Он чувствовал, что ходьба дается ему все легче, по мере того как титановые детали притираются друг к другу. Его лицо расплылось в улыбке.

Проходя мимо зеркала, он впервые оглядел себя с ног до головы, но вместо того чтобы испытать гордость, почувствовал гнев — в зеркале отразился сверкающий монстр. Послав про себя проклятие Харолду Смиту, он двинулся дальше.

Конференц-зал Крепости чистоты был пуст. Складные стулья вынесли на время операции, но сейчас убрали и операционный стол. Здесь была только сцена, да на месте, где погиб Феррис ДОрр, виднелось темное пятно.

Конрад Блутштурц не думал о Феррисе ДОрре. Феррис ДОрр остался в прошлом. А Конрад Блутштурц принадлежал будущему.

Деревянный настил, по которому он поднимался на сцену, прогнулся под его весом. Опустив инвалидное кресло на пол, Конрад Блутштурц развернул его к залу. Сам фюрер был абсолютно наг, но это была не та, прежняя нагота. Из промежности у него свисала розоватая резинка, но, срывая со стены огромный нацистский флаг, он забыл и об этом. Он думал лишь об угрозе, которую представляли для него эти двое, пробравшиеся в Крепость чистоты. Обернувшись флагом, в который уже давно не верил, Конрад Блутштурц уселся в инвалидное кресло. Оно застонало под его тяжестью, а круглые колесики просто смялись. Его фигура, обернутая флагом, напоминала мумию на троне какого-нибудь древнего государства. Конрад Блутштурц принялся ждать.

Скоро прозвучит голос Илзы, и перед ним соберутся все члены Лиги белых арийцев Америки и Алабамы. И так же скоро они все падут, как трава под ножом газонокосилки.

Сначала зал заполнялся медленно, а затем — как в ускоренной съемке. Он смотрел на них глазами, помутившимися от боли. Но скоро боль тоже отойдет в прошлое. Скоро исполнятся два его самых заветных желания — он получит податливое тело Илзы л хладный труп Харолда Смита.

Лига белых арийцев в полном составе стояла перед ним, наполняя зал тихим гулом. Уже прошел слух, что их фюреру должны были сделать чудодейственную операцию, но он по-прежнему сидел в инвалидном кресле, бледный и больной. Так что же произошло?

Конрад Блутштурц оживился только тогда, когда в зал вошла Илза. Ее сопровождали те, от кого исходила главная опасность для его жизни, — мужчина по имени Римо и азиат. Увидев Блутштурца, они начали пробираться к нему, но толпа в зале была слишком плотной.

Конрад Блутштурц заметил, как Илза закрыла за собой массивную двустворчатую дверь. Отлично — она все поняла. Боковой выход был закрыт еще раньше. Теперь из этого лишенного окон зала не было выхода. Ни для кого из них.

Вот так должно быть и с Харолдами Смитами, подумал Конрад Блутштурц. Он хитростью заманит их в этот зал. Устроит какую-нибудь викторину или тотализатор. Всех Харолдов Смитов, среди которых может оказаться тот самый, которого он ищет. А когда все двери будут заперты... Двое его противников были уже на полпути к сцене. И тут Конрад Блутштурц заговорил:

— Я собрал всех вас, мужчины и женщины Лиги белых арийцев Америки и Алабамы, потому что страшная опасность угрожает чистоте наших рядов. Среди нас лазутчики, враги Лиги белых арийцев.

Толпа напряглась. Все в страхе смотрели друг на друга — они помнили, что было, когда однажды их фюрер уже произнес эти слова. Это закончилось гибелью одного из них.

— Эти враги среди нас! — продолжал Конрад Блутштурц. — В этом зале! Один из них белый, а другой — нет.

— Похоже, он имеет в виду нас, — объявил Чиун Римо, пробираясь сквозь толпу.

Все повернулись на звонкий голос Мастера Синанджу.

— Ну, ты, папочка, даешь! — воскликнул Римо.

— Вы видите их! Так поступайте же с ними так, как они того заслуживают! — призвал Конрад Блутштурц.

Зал так и взорвался. Римо с Чиуном оказались в самом центре людского клубка, царапающегося, давящего, так и норовящего их схватить.

Чиун завертелся на месте, словно дервиш, и люди, оказавшиеся вблизи от него, посыпались в стороны, как камешки из-под колеса.

Римо решил использовать иную тактику. Он стал хватать протянутые руки и тянуть на себя. Подчиняясь движениям Римо, одни люди в толпе толкали других.

Конрад Блутштурц наблюдал за этой сценой с удивлением, к которому примешивалось восхищение. Двое против сотен людей! Двое безоружных против целой дивизии обученных солдат! Они не только не были ранены, но и почти без усилий продолжали двигаться к сцене.

И в этот момент Конрад Блутштурц встал со своего поломанного кресла и поднялся во весь рост, хотя озверевшая толпа этого не заметила.

Возвышаясь над сценой, он издал вздох торжества. Он чувствовал безумие дерущихся людей, ощущал запах пота, исходящего от них, даже представлял себе вкус их тел. В этом примитивном состоянии они были всего лишь собранием органов, тканей и костей. Его же устройство было гораздо сложнее. Он состоял из титана и всякого рода приводов и механизмов. При желании коленные суставы раздвигались, и он становился шести с половиной, а то и восьми футов ростом.

Он вытянул вперед левую руку, и через мгновение с громким щелчком из предплечья выехало сверкающее стальное лезвие, встав в нужную позицию. Это был сигнал — Илза выключила свет. И в тот момент, когда воцарилась полная тьма, Конрад Блутштурц сошел со сцены, словно безжалостный, неумолимый великан.

Для Римо и Чиуна темнота мало что меняла, а если точнее, даже была им на руку. Их глаза, натренированные Синанджу, умели ясно видеть во тьме, тогда как их противники были совершенно беспомощны. В смятении люди вокруг бессмысленно кружили на месте.

Так было легче убирать их с дороги. Удар здесь, удар там. Каждая протянутая к ним рука становилась орудием против ее же обладателя.

Зал наполнился криками и стонами. Но в этом гуле голосов Римо различил какой-то новый звук — тяжелую поступь, которая не могла принадлежать человеческому существу. Римо посмотрел на сцену — там виднелись смутные очертания инвалидного кресла, но оно было пустым.