Дестроер (№2) - Смертельный ход

– В самом деле, кем?

– Я до этого, конечно, не опущусь.

– Конечно.

– Будьте завтра в полдень поблизости от наших коттеджей, – хихикнул Рэтчетт и, нагнувшись, прошел между слоновьими бивнями.

Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, усмехнулся в спину Рэтчетта и вышел из яйцеобразного домика. Чему быть, того не миновать. Некоторые ходы в шахматах, как он хорошо знал, могут иметь обратный, разрушительный эффект, особенно те, что на первый взгляд выглядят блистательно.

Этот Римо Пелхэм сделал серьезную ошибку. Если повезет – смертельную ошибку. К тому времени, когда они пришлют еще кого-то на замену, создатели плана покорения мира окажутся под контролем силы, которая знает как этот план реализовать. А доктора Ганса Фрихтманна здесь уже не будет.

Глава десятая

Нильс Брюстер любил порядок. Никогда не позволял мусору накапливаться на кухне. Вовремя оплачивал все счета. В срок ходил к дантисту. Нет причин откладывать на потом это дело. Он разберется, что и как.

– Пришлите ко мне этого… Римо, как там его… – сказал он в переговорное устройство и ощутил удовлетворение от сознания собственной решительности.

Окна его кабинета выходили внутрь образованного коттеджами круга, зеленый массив в центре которого был опоясан черным гравием. По периметру располагались белые коттеджи Брюстер-Форума, служившие одновременно и жильем, и местом работы ведущих специалистов. Дальше, вне кольца коттеджей, виднелись построенные в более традиционном стиле лаборатории и административные здания, где работали сотрудники рангом пониже, наемная рабочая сила. Вид из кабинета на коттеджи был вписан, как в клетки шахматной доски, в небольшие, уютные, оправленные в дерево окна кабинета, так что мир за окном выглядел шахматной партией. Деревья находились в центре доски, а небо было уже на территории соперника.

Дальний угол кабинета украшал белоснежный диван, на стенах висели авторские полотна, в основном – композиции геометрического характера, выполненные светящимися красками. На полу лежал ковер из шкуры белого медведя, о котором Брюстер говорил: «Это мой маленький каприз, Господь знает, как мало я себе позволяю». Маленький каприз обошелся больше чем в двенадцать тысяч долларов. Он был оплачен за счет одной из организаций, финансирующих проект. Ежегодно ей предоставлялся отчет о том, насколько удалось улучшить жизнь человечества, особенно его чернокожей части. По неизвестным причинам, двенадцать тысяч за ковер были проведены по статье расходов на изучение проблемы понимания черной ярости.

В кабинете было тепло и уютно. Так и было задумано Нильсом Брюстером; обстановка отражала теплоту, мудрость и понимание задрапированной в твид неуклюжей персоны хозяина кабинета.

Когда Римо вошел, громоздкая фигура попыхивала трубкой, являя миру Нильса Брюстера – доктора философии, профессора Чикагского университета, директора Брюстер-Форума, автора ряда книг, которые имели несколько тысяч человек, читали – несколько сотен, а понимали – только семь или восемь прочитавших. Римо почувствовал, что здоровяк собирается его унизить.

– Рад вас видеть, – напевно произнес доктор Брюстер с низким массачусетским приборматыванием и свистящим "с". – Вы Римо… Римо…

– Римо Пелхэм.

– Точно. Наш играющий в шахматы полицейский. Ну, так что же вы от меня хотите?

– Во-первых, узнать, чем вы тут занимаетесь.

– Для чего вам это?

– Чтобы лучше выполнять свои обязанности, я должен иметь представление о ваших исследованиях.

– Забудьте об этом.

– Забыть?

Римо стоял перед столом, ожидая, когда ему предложат сесть. Приглашения не последовало, и он уселся по собственной инициативе.

– Да, забудьте.

– Но почему?

– Просто потому, что вам этого не понять.

– Попробуйте объяснить.

– Пожалуй, не стоит.

– Пожалуй, стоит.

– Послушайте, – сказал Брюстер, закидывая ногу на ногу и затягиваясь трубкой. – Вы здесь только потому, что вы – довесок к правительственным субсидиям. Не хотелось бы делать неприятной вашу жизнь тут, но вы – незваный гость. Вот, например, вчера вечером своим нецивилизованным поведением вы внесли разлад в коллектив. Мне это совершенно ни к чему. Я вполне обойдусь без вашей безопасности и охраны того, что ни в том, ни в другом не нуждается.

– Маккарти это понимал?

– Маккарти был полицейским.

– И стал мертвым полицейским.

– Верно. Мертвым полицейским.

Брюстер произнес это так, словно его попросили прочесть молитву над безвременно ушедшим куском ростбифа.

– Подавляющее насилие, то есть насилие в ответ на насилие, порождает еще большее насилие и жестокость. Типичным примером был Маккарти. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Вы хотите внушить мне, что Маккарти сам напросился на убийство?

– Правильно. А вы сообразительнее, чем я предполагал. Ну, давайте продолжим эту гипотезу. Предположим, что насилие – следите за моими рассуждениями – естественное и необходимое явление, что пытаться изменить направленность насилия – значит вызвать гораздо более разрушительные последствия в соответствии с геометрической прогрессией нарастания интенсивности, которую мы пока не можем измерить, но которой непременно будем пользоваться как направляющей, так же, как Е равняется МС в квадрате. Понятно?

– Да. Бред.

– В самом деле? Но почему?

– Неважно. Вряд ли мне удастся вам это растолковать.

На лице Брюстера появилась довольная улыбка, как на лице отца, получившего от шестилетнего сына вызов на поединок в шашки.

– Вы не можете мне это объяснить?

– Нет, не могу, – сказал Римо. – Скажу одно: насилие имеет те же достоинства, что, к примеру, разрез живого тела ножом. Когда это делается для исцеления – это добро. Если для того, чтобы нанести вред – это зло. Само по себе действие не есть ни добро, ни зло. Просто болезненный надрез.

– Да разве вы не понимаете, мистер Пелхэм, что невозможно использовать насилие во имя добра или зла? Ни добра ни зла не существует!

Доктор Брюстер сидел в кресле, обхватив себя руками, а на лице блуждала улыбка человека, чей желудок наполнен теплым молоком.

– Ерунда!

– Значит, вы – еще один фашиствующий функционер, изрекающий правильные слова до тех пор, пока я не позолочу вам руку! Хорошие парни и плохие парни. Закон и порядок против людей в черных шляпах. Все на самом деле не так, мистер Пелхэм.

– По-другому быть не может, доктор Брюстер, – сказал Римо и поймал себя на том, что у него от волнения трясется челюсть. Провались эта чертова максимальная готовность! Длится уже больше трех месяцев, и он начинает расползаться по швам. Сидит тут, стараясь научить здравому смыслу этого помешанного либерала. Тем временем Брюстер продолжал:

– Мы на самом деле не можем этого позволить, особенно здесь. Я готов обсудить с вами все, что вам будет угодно, но, пожалуйста, постарайтесь нормально реагировать. У вас есть ваша работа, какой бы она ни была, и у меня есть моя работа. Мы работаем вместе, так давайте извлечем из этого максимальную пользу.

– Что заставило вас предположить, что Маккарти был убит? – спросил Римо, немного успокоившись.

– Я знал, что вы вернетесь к этой теме. Я так думаю потому, что Маккарти был не из тех, кто увлекается наркотиками. Чтобы пристраститься к героину, нужно быть в корне неудовлетворенным своим местом в жизни. У Маккарти для такого рода неудовлетворенности не хватало воображения. Он был вроде медведя в посудной лавке, этаким рыцарем Колумбуса, беспокоился о закладных и все такое прочее. В общении это был весьма приятный человек. И, честно говоря, я предпочел бы его, а не вас. Маккарти был реалистом.

– Зная или догадываясь, что его убили, вы ни с кем не поделились своими подозрениями?

– Чтобы сюда нахлынули орды всяких типов, якобы охраняющих закон?

Брюстер затянулся трубкой с выражением полной уверенности в своей правоте, правоте человека, видящего мир в ясном свете, тогда как остальные блуждают в потемках. «Ох уж эти Римо Пелхэмы всего мира, – было написано на его лице, – ни в чем не разбирающиеся, даже в таких простых вещах как насилие.»

Сквозь английские стекла окон кабинета послышался отдаленный грохот. Он быстро нарастал, пока не превратился в симфонию ревущих выхлопных труб мотоциклов, описывающих круг за кругом вокруг небольшого голубого фонтана.

Мотоциклисты походили на потомков «СС»: черные кожаные куртки, фуражки с высокой тульей, свастики на спинах.

На этом сходство заканчивалось: в отличие от эсэсовцев, они были небриты, на разномастных мотоциклах – зеленых, красных, желтых, черных, украшенных ленточками, флажками, черепами. Кожаная бахрома вилась по блестящему хрому.

Брюстер подошел к окну. Римо встал рядом. Из коттеджей, этих домов-лабораторий, высыпали руководители основных научных проектов форума: отец Бойль и профессор Шултер, Ферранте и Рэтчетт. И еще один человек. Она вышла из крайнего коттеджа. Молодая женщина, которой можно было дать и двадцать лет, и тридцать. Слегка выдающиеся скулы и правильный аристократический нос не имели возраста. Темные волосы покрывали плечи, словно королевская мантия. На молочно-белой коже ярко выделялись губы.

Ее коллеги жались к дверям, а она подошла к самому краю гравийного кольца. Главарь мотоциклистов заметил это и рванул машину прямо на нее, резко отвернув в самый последний момент.

Она улыбнулась. «Развлекается,» – подумал Римо.

Другой мотоциклист покружил вокруг, но она стояла неподвижно. Вся стая сделала еще круг, и вожак резко, с заносом затормозил рядом с ней, осыпав ноги женщины гравием из-под заднего колеса, а она спокойно повернулась и направилась к своему коттеджу.

Римо улыбнулся про себя. Редкая пташка! Попытайся она убежать, банда набросилась бы на нее как свора собак. Вместо этого она выждала момент, когда главарь разрядил на время свою агрессивность, и тогда просто ушла. Перестала существовать как объект нападения. Прекрасно исполнено.

Тут к главарю поспешил Рэтчетт, переваливаясь и подпрыгивая. Волосы развевались позади головы, пальчики на растопыренных руках возбужденно шевелились. Он что-то прошептал в украшенное золотой серьгой ухо главаря, который в ответ схватил Рэтчетта за ворот вельветовой рубашки и скрутил так, что лицо Рэтчетта сперва порозовело, а затем налилось краской. Рэтчетт ухитрился вынуть из кармана пачку банкнот, и хватка на его шее ослабла. Рэтчетт поцеловал руку, держащую его за глотку. Тогда главарь отпустил его, и Рэтчетт остался стоять, как маленький мальчик в общественной бане, прикрывая ладонями причинное место.

Главарь зашагал по тротуару, цокая подкованными сапогами. Дружки загрохотали и зацокали следом. Банда двинулась к дому Брюстера.

Брюстер повернулся к Римо.

– Я не хочу неприятностей. Помните, что насилие порождает ответное насилие и так далее. Мы можем просто все это проигнорировать.

Римо отошел от окна и уселся в кресло.

– Эй, легавый! – заорал главарь. – Выходи!

Римо театрально прошептал Брюстеру:

– Ничего не делаю, сижу себе тихо.

– Хорошо.

– Эй, Пелхэм! Ты, дерьмо, выходи!

Главарь был ростом под два метра и широк в плечах как штангист. Походка его была позой. Вызов его был позой. Мистер Под-Два-Метра большинство своих сражений выиграл за счет угрожающего вида. Главным его оружием был страх в сердцах слабых.

Главарь кивнул, и кто-то из сообщников взмахнул рукой. «Камень,» – определил Римо. Стекло разлетелось. Брошенный камень грубо нарушил природную гармонию носа доктора Брюстера. Брюстер завертелся на месте, раскрыл рот и схватился за нос. Потом взглянул на свои ладони, залитые кровью, стекающей по запястьям в рукава твидотого пиджака, и завопил:

– О-о-о! Мерзавцы! Мой нос!

Нос и в самом деле был сломан и на глазах превращался в алую шишку, обильно источающую кровь. Сломан? Да. Трагедия? Нет, конечно.

– Он всего лишь сломан, – сказал Римо. – Не трогайте его руками. Опасны бывают лишь осколки.

– О, нет! Больно. Кровь. Вы отвечаете за безопасность. Сделайте что-нибудь! Я приказываю, я разрешаю. Сделайте что-нибудь! Вызовите полицию. Вызовите врача.

– Вызвать репрессивную силу, контрсилу, порождающую опасность и неприятности?

– Не умничайте, Пелхэм. Я истекаю кровью. Идите и вышвырните отсюда этих подонков. Если у вас есть оружие – стреляйте. Прикончите этих мерзавцев.

Римо подошел к окну. Семеро хулиганов явно готовились к нападению. Они могут ворваться в кабинет Брюстера и уничтожить или повредить архивы и бумаги, а это, без сомнения, отрицательно скажется на работе Форума. Придется выходить и работать при свидетелях.

– Прошу прощения, – сказал он Брюстеру, – я сейчас.

Толкнув дверь, Римо вышел наружу и, помедлив, еще раз напомнил себе, что несмотря на затянувшуюся готовность, нельзя ни в коем случае ошибиться и ненароком пристукнуть кого-то из хулиганов.

Главарь воспринял секундное замешательство как проявление страха.

– Иди сюда, ты, гомик! – крикнул он.

Римо подошел поближе, рассчитывая дистанцию, и остановился точно в одном метре и пяти сантиметрах от главаря – на расстоянии, оптимальном для удара ногой по коленной чашечке.

– Вы меня звали, сэр? – почтительно спросил он у мистера Под-Два-Метра. Шестеро бандитов выстроились в ряд позади главаря. В руках у них (слева направо) были: цепь, монтировка, нож, цепь, цепь и нож.

Главарь продолжал позировать, угрожая самим своим видом, ростом и весом.

В дальнем углу двора Рэтчетт тайком мастурбировал, засунув руки в карманы брюк. Никто из его коллег этого не замечал, взоры всех были устремлены на Римо.

– Да, я звал тебя, пидор. Как тебе это нравится?

– Что нравится, сэр?

Римо прижал к туловищу правую руку, слегка повернув ладонь вперед. Когда в бой вступит второй эшелон противника, можно будет пустить в дело ногти, ими очень сподручно выбивать глазные яблоки.

– Ты – педераст. Ты мухлюешь при игре!

– Совершенно верно, сэр, – сказал Римо и слегка согнул левый локоть. Локоть должен попасть точно в нос: пара сантиметров ниже – и удар может оказаться смертельным.

– Ты любишь причинять людям беспокойство!

– Истинная правда, сэр, – сказал Римо и, выпрямив ладонь левой руки, слегка согнул большой палец, словно взводя курок револьвера.

Мистер Под-Два-Метра почувствовал замешательство.

– Ты – педик, – настаивал он на своем.

– Что же, сэр, – сказал Римо. – Наша беседа доставила мне истинное удовольствие, но у меня, к сожалению, много дел. Разве что вы хотите еще что-нибудь сказать.

– Ты – педераст. Гомик. Голубой. Тебе нравится быть таким?

Мистер Под-Два-Метра был в явном замешательстве. Что ж, пора заканчивать эту бессмыслицу.

– Нет, не нравится, – сказал Римо. – А знаешь, что мне нравится?

– Что?

– Выслушивать оскорбления от таких засранцев, как ты. Это оправдывает все те болезненные вещи, которые я собираюсь сейчас с тобой проделать. С тобой и с этим дерьмом, вьющимся вокруг тебя, как мухи вокруг свинячьей задницы.

В крайнем возбуждении Рэтчетт прямо-таки вцепился в свой член.

– Мне надоело смотреть на твою рябую морду и слушать блеяние, которое ты считаешь человеческой речью. Шагни вперед на один дюйм, и я сделаю так, что ты никогда больше не сможешь ходить без неприятных воспоминаний обо мне. Давай. На один дюйм.

Главарь засмеялся, дружки – нет. Они выжидали. Их молчание кричало и обвиняло. В полном расстройстве главарь сдвинулся на дюйм вперед и наткнулся на что-то очень быстрое, что, как ему показалось, вонзило нож в коленную чашечку. Потом – рывок, он увидел небо, потом что-то треснуло, он снова увидел небо, а затем оно потемнело, стало черным, и все кончилось.

С его дружками Римо обошелся достаточно мягко.

Ногти правой руки взяли на себя заботу о глазных яблоках хозяев цепи и ножа справа. Локоть успокоил держащего цепь слева. Римо остался доволен: нос был сломан очень точно, как учили, и удар пришелся прямо в цель, а не ниже, по потенциально опасной для жизни верхней губе. Ребро ладони левой руки со звонким стуком, словно бейсбольная бита, встретилось со лбом обладателя монтировки, второго слева. Он рухнул наземь, словно куча тряпья.

Нет, так дальше не пойдет. Пятеро уже на земле, а он так и не сдвинулся с места. А остались только нож и цепь в центре.

Взмахни Римо руками и крикни «Бу-у!», они бы тут же сбежали. Но Римо не хотел, чтобы разборка выглядела легкой. Он шагнул назад, провоцируя нож и цепь на атаку, и завертелся между ними, делая выпады, ставя блоки, создавая у наблюдающих впечатление, что отбивается с трудом. Но потом ему стало вдруг наплевать на зрителей, и Римо раздробил обоим хулиганам барабанные перепонки.

Семеро бандитов стонали на гравии. Рэтчетт испытывал оргазм, Брюстер готов был завопить от благодарности, а Римо держался за голову, потому что, набрав немного крови на ком-то из семерых, хотел представиться раненым. Затем сосредоточился на собственных кровеносных сосудах, стараясь ускорить кровообращение мыслями об огне, жгучем солнце, высасывающем из тела все соки. И, наконец, добился того, что на лице выступил пот.

– Люблю тебя, люблю! – вскричал Рэтчетт и скрылся в своем коттедже, чтобы, по рассуждению Римо, переменить трусы.

– Эдот еще шевелитза, – прогундосил Брюстер сквозь расквашенный нос. – Здукди его или сделай что-дибудь.

– Сами стукните, – отвечал Римо.

– Мде дужен доктор, – сказал Брюстер и скрылся в коттедже.

За исключением главаря банды, который, очнувшись, обнаружил, что его колено превратилось в желе, остальные мотоциклисты сумели убраться без посторонней помощи. Мистера Под-Два-Метра они увезли с собой.

Тут произошло нечто удивительное. Сотрудники Брюстер-Форума, эти лица на фотографиях, эти новые интеллектуалы, как школьники столпились вокруг Римо, засыпая его поздравлениями. И Ферранте. И Шултер. Тренер по шахматам пробурчал что-то вроде «сыграем когда-нибудь».

Но Римо не обратил на них внимания. Он искал глазами ту, которой здесь не было, – черноволосую красавицу, исчезнувшую в крайнем коттедже сразу же, едва закончился бой.

Глава одиннадцатая

Был полдень, и Римо, как обычно, набрал телефонный номер в Чикаго, по которому всякий желающий в любое время мог прослушать проповедь. Сегодня преподобный отец Сминстершуп читал Псалмы.

Сотворение мира означало отсчет времени до начала операции. Экклезиаст оставлял Римо одни сутки на завершение задания. Второзаконие приказывало отказаться от всех планов, просто перебить ученых и убираться восвояси.

А Псалмы означали еще один день максимальной готовности. Римо путешествовал по долине смерти, где нельзя было ни расслабиться, ни дать схлынуть напряжению, ни восстановить уходящие силы. С каждым днем усиливался спад физического и психологического состояния. Если бы Римо сейчас попробовал исполнить «падение по-кошачьи», то попытка закончилась бы не стуком ног об пол, а, скорее всего, сотрясением мозга.

Римо назвал в трубку номер, который, он знал, запишется на магнитофон. Номер принадлежал телефонной будке, из которой он звонил, причем код города он поместил в конце – традиционный способ оставить как можно меньше следов, даже если они и ведут к своим. Все входящие звонки фиксируются, но для чего – никто не знает.

Он сделал вид, что повесил трубку, но не положил ее на рычаг, а прижал его пальцем и держал так минут пять, делая вид, что оживленно с кем-то беседует. При первом же звонке Римо отпустил рычаг.

– Это я, – сказал он. Этого было достаточно. Когда-то у него был персональный номер, но Римо постоянно забывал его, и Смит отказался от этой затеи.

– Я переговорил со всеми, кроме женщины, и что-то не верю этим фотографиям. Может, это фальшивка?

– Нет. У нас есть оригиналы негативов. Мы с самого начала сопоставляли зернистость. А в чем дело?

– Я просто хотел помочь.

– Не надо нам помогать. Фотографии – не главная ваша забота. Все ли готово для… для того, что может оказаться необходимым?

Даже по телефонной линии повышенной секретности, закрытой для прослушивания, Смит был осторожен в выборе выражений.

– Все в порядке, – сказал Римо. – Они часто общаются, каждый вечер собираются вместе. За пять минут я смогу так перестроить кондиционер, что все будет о'кей.

– А если придется… заниматься каждым в отдельности?

– Тоже без проблем. Я могу поодиночке заговорить их до смерти.

– Вы полагаете, это очень смешно? Что с вами происходит? Вы становитесь нестабильным.

Римо знал, что из самых негативных терминов в лексиконе Смита, этот был вторым. Первым шло слово «некомпетентность».

– Мне нужно выйти из максимальной готовности.

– Нет.

– Почему?

– Потому, что вы на службе.

– Я теряю остроту реакции.

– Оставьте гимнастические разговоры. Острота, пик… Будьте просто в форме.

– Я теряю форму.

– Сойдет и так.

– Я медленно схожу с ума.

– Вы всегда были сумасшедшим.

– Кажется, я становлюсь некомпетентным.

– Один день поможет?

– Да.

– Один день… Ладно, берите день, раз уж он вам так нужен. Но не делайте его слишком длинным. Мы пока не знаем, что выяснили родственные службы, и когда вам придется вступать в игру.

– О'кей.

Римо переменил тему, чтобы Смит не успел передумать:

– Вы получили от меня посылку? Бумажники?

– Да. Мы с ними работаем, но пока трудно что-либо сказать. Кстати…

– Хватит ваших «кстати».

– Кстати, – настойчиво повторил Смит. – Вам удалось выяснить, чем они занимаются? Я имею в виду… этот их план.

– Если я вам расскажу, вы все равно не поймете, – сказал Римо и повесил трубку.

Он уже почти превратился в интеллектуала, для чего необходимо одно: чтобы рядом, для контраста, был неинтеллектуал.

А может быть, в этом суть Брюстер-Форума? Фикция, искусно сработанная видимость бурной деятельности? Римо не верилось, чтобы кто-то из этих ученых, включая самого Брюстера, был в состоянии разработать план покорения хотя бы телефонной будки. Ни один не занимался, похоже, ничем таким, что могло бы представлять интерес для правительства. А Римо переговорил уже со всеми, кроме темноволосой красавицы, доктора Деборы Хиршблум.

Странно, но они начинали ему нравится. Как умно, Римо. Теперь осталось только влюбиться в доктора Дебору Хиршблум. Это будет мудро.

Если бы он мог вырабатывать в себе ненависть по заказу… Профессиональные футболисты это умеют. А почему нельзя ему? Да потому, дорогой, что ты должен работать, будучи никем и ничем, бездушной машиной для убийства. Стоит только начать ненавидеть – появится и любовь, потом придет некомпетентность, а следующий этап – станешь обычным человеком. Вот тогда и поглядим, куда пойдут все эти деньги. В унитаз. Деньги, затраченные на то, чтобы сделать из тебя великолепное ничто, каковым ты теперь и являешься. Человеком, который может держать вытянутую руку абсолютно неподвижно целых пятьдесят три минуты. Пусть об этом знают гиганты мысли, руководящие страной. Да здравствует КЮРЕ! Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш.

Долгое, слишком долгое пребывание в состоянии максимальной готовности творит чудеса с процессом мышления. Да, Римо, говори сам с собой. Да здравствует КЮРЕ! Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш.

Ну-ка, приятель, потише. Вот женщина в автомобиле заметила, что ты смеешься неизвестно над чем. Успокойся. Набери в грудь побольше кислорода. Вернись в мыслях в комнату, в которой побывал в самом начале подготовки. Вспомни детали, ощущения. Тихая, спокойная комната. Черный ковер на полу. Диван.

«Мысленно ты всегда сможешь возвращаться сюда, – говорил Чиун. – Здесь твоя безопасность, твое убежище. Когда понадобится отдых твоему телу или разуму – возвращайся. Здесь ты в безопасности. Тебя здесь любят. Сюда никто не войдет к тебе незваным. Отсылай сюда свой разум.»

И Римо вернулся, и сел рядом с Чиуном, как они сиживали когда-то. Сознание успокоилось, прибавилось сил. Лицо женщины ему знакомо. Или нет? Людей ведь узнаешь преимущественно по походке или по общим очертаниям фигуры, а не по чертам лица. Лицо – это окончательное подтверждение.

Лицо было жестким, очень тридцатипятилетним лицом под прямыми льняными волосами. Обнаженная рука лежала в открытом окне автомобиля с откидывающимся верхом.

– Здорово, приятель. Как поживаешь?

– Я вас знаю?

– Нет, но я тебя знаю. Шахматы. Ты меня не видел. Великолепный ход.

– О, – сказал Римо.

– Я Анна Сторс. Дочь доктора Сторса, тренера по шахматам. А кроме того, я президент ассоциации дочерей Брюстер-Форума.

– И много там дочерей?

– Много, но таких, как я, больше нет.

– Это хорошо.

– Ты кажешься симпатичным. Давай.

– Что давай?

– Ты знаешь.

– Нет.

– Почему нет?

– Я девственник.

– Не верю.

– Хорошо, я не девственник, – согласился Римо.

Ее глаза оценивающе пробежали по его телу, задержавшись в паху.

– А за деньги станешь? – спросила она.

– Нет.

– Почему?

– Ты, я вижу, считаешь себя неотразимой?

Она улыбнулась ровнозубой улыбкой, привлекательной, но грубой и вызывающе откинула назад голову.

– Я знаю, что это так, полицейский.

Она переменила тактику, стараясь задеть его "я", представляя себя труднодостижимым призом, вроде героини романчика, который Римо когда-то читал. Он просунул голову в окно автомобиля.

– Не интересоваться кем-то – это не преступление. Извините, у меня назначена встреча.

Он направился в Брюстер-Форум, к кольцу коттеджей, чтобы разыскать доктора Дебору Хиршблум и приготовить все на случай, если ее понадобится убрать. А потом можно будет взять долгожданный «отгул».

Что-то с ней не так. Все остальные ученые искали встречи с ним после инцидента с бандой мотоциклистов. Интервью с отцом Бойлем было первым, и оказалось на удивление сложным. Как большинство иезуитов, он вел себя не как священник, и в то же время в каждом его слове, жесте ощущалась вера.

Бойль сидел, положив на стол здоровенные ступни. Римо давно не доверял людям, которые кладут ноги на стол. Это фальшивый жест, мол «Хо-хо, мы все одна большая семья!» и так далее, все, чтобы тебя обмануть.

Однако Римо готов был многое простить и забыть Бойлю, потому что он единственный из всех присутствующих на шахматном турнире вел себя по-людски.

Итак, Римо сидел перед гаргантюанскими подметками огромных ботинок, надетых на громадные ноги преподобного Роберта А. Бойля – выпускника Сорбонны, антрополога, математика и, вдобавок, руководителя исследований по биоциклическому анализу в Брюстер-Форуме.

Римо припомнил порнографические фотографии Бойля. Да, там фигурировали его громадные ножищи. Римо их видел, но сразу не вспомнил: ослабевала память. Три месяца максимальной готовности. Он начинал разваливаться по частям.

– Ну? – Бойль сидел за столом, глядя на Римо.

– Что, ну?

– Я старался догадаться, что вы думаете о нашем приюте для помешанных.

– Великолепное место для посещения. Жить здесь я бы не захотел.

– На это у вас мало шансов. Ваше присутствие здесь явно нарушает тишину и покой нашего маленького дурдома. Сперва вы поставили Рэтчетта в смешное положение на шахматном турнире. А вчера – это шоу с хулиганами.

– Именно за это мне и платят, – лаконично отвечал Римо. «Перестань быть приятным парнем. Будь негодяем. Тогда я спокойно придумаю как тебя убить без всякого сожаления.»

– Я должен задать вам массу вопросов, – сказал Бойль.

– А чего ради я должен на них отвечать?

Если Бойль и услышал, то не подал вида.

– Мне нужно узнать, где вы родились, где выросли. Ваше окружение. Числа, даты. Когда вы угодили в тюрьму.

В голове Римо вспыхнул сигнал тревоги. Тюрьма? Что знает Бойль… что он может знать… о прошлом Римо? Он принял спокойный вид и будничным тоном спросил:

– Тюрьма? С чего вы взяли, что я сидел в тюрьме?

– Мой опыт показывает, – сказал Бойль, устремив голубые глаза на суровое лицо Римо, – что люди с горячим темпераментом, склонные к решительным действиям, как правило, побывали в клетке. По крайней мере, так обстоит дело в этой стране. В моей – мы делаем их премьер-министрами.

– Очко в мою пользу, – отвечал Римо. – Я никогда не был за решеткой. По крайней мере, в этой жизни.

Фактически он не солгал.

Бойль отметил что-то в блокнотике с желтыми листками, зажав в розовой ручище каменщика огрызок карандаша. Он снова взглянул на Римо.

– Продолжим?

– Объясните, для чего?

Бойль подошел к небольшому холодильнику, стоявшему в углу. Римо от выпивки отказался. Бойль налил себе большой бокал ирландского виски. Воздержание от алкоголя явно не входило в число данных им обетов.

– Это даст мне возможность еще годик поработать здесь, а не в Богом забытом церковном приходе.

– Что ж, достаточно откровенно.

К тому времени, когда бокал опустел, Римо узнал, что биоциклический анализ изучает ритмы в жизни человека. По утверждению Бойля, поведение человека определяют подсознательные ритмы.

– Если бы нам удалось выделить индивидуальные ритмы, мы приблизились бы к пониманию, а может быть, и к прогнозированию или даже контролю над поведением.

Бойль показал Римо какой-то график.

– Видите эту линию? Это показатель дорожных происшествий в расчете на десять тысяч часов вождения у водителей одной из таксомоторных компаний в Токио.

– А вот еще одна линия, – показал он другой график. – Число происшествий шесть месяцев спустя. Отчего такая разница?

– Наверное, они наняли водителей-немцев. Вы видели, как японцы водят автомобили?

Бойль от души расхохотался; смех смял черты помидорообразной физиономии.

– Нет. Водители те же, но компания проанализировала цикличность их физического состояния и рекомендовала соблюдать особую осторожность в дни, которые мы называем «критическими». Одно только это – и число происшествий сократилось вдвое. Понимаете?

– Возможно. А что это за циклы? Они что, на самом деле контролируют человека? Вы верите в подобную чушь?